– Хорошая мысль, – медленно сказал я и огляделся. Пока Стар вычерчивала лабиринты Башни, Руфо упаковал все, что нельзя было забрать, и – как я заметил – положил одну подстилку у одной стены пещеры, а две других рядышком как можно дальше от первой.
Я послал ей немой вопрос, глянув на Руфо и пожав плечами, подразумевая: «А теперь что?»
Ответный ее взгляд не говорил ни да ни нет. Вместо этого она сказала:
– Руфо, ложись-ка спать и дай своей ноге отдохнуть. Не ложись на нее. Или животом вниз, или лицом к стене.
Впервые Руфо высказал свое недовольство тем, что мы сделали. Он ответил резким тоном, не на то, что сказала Стар, а на то, что она могла подразумевать:
– Меня и за деньги смотреть не заставишь!
Стар обратилась ко мне таким тихим голосом, что я едва его расслышал:
– Простите его, милорд муж. Он пожилой человек, и у него случаются капризы. Как только он ляжет спать, я сниму свет со стен.
Я прошептал:
– Стар, любимая моя, мне все-таки кажется, что медовый месяц мы проведем не так.
Она вгляделась в мои глаза.
– Такова ваша воля, милорд любовь?
– Да. В рецепте упоминаются кувшин вина и каравай хлеба. Ни слова о компаньонах. Уж извини.
Она положила мне на грудь свою изящную руку, подняла на меня взгляд.
– Я рада, милорд.
– Вот как? – Я не понял, зачем ей надо было сказать об этом.
– Да. Нам обоим нужен сон. Для завтрашнего утра. Чтобы ваша могучая правая рука смогла подарить нам много утренних зорь.
У меня отлегло от сердца, и я улыбнулся ей.
– Ладно, моя принцесса. Только я что-то сомневаюсь, что засну.
– О, конечно, заснете!
– Поспорим?
– Выслушайте меня, милорд любимый. Завтра… когда вы победите… мы тотчас же отправимся ко мне домой. Без дальнейших хлопот и ожиданий. Мне хотелось бы, чтобы вы знали язык, на котором у нас говорят, чтобы не чувствовать себя чужим. Я хочу, чтобы он стал сразу же и вашим домом. Так как же? Согласен милорд муж приготовиться ко сну? Улечься и позволить мне дать ему урок языка? Вы уснете, вы знаете, что уснете.
– Ну… это недурная мысль. Но ведь тебе сон нужен даже больше, чем мне.
– Прошу прощения, милорд, но это не так. Четырех часов сна хватит, чтобы шаг мой стал легок, а на губах играла песня.
Пять минут спустя я уже лежал пластом, глядя в самые прекрасные из всех миров глаза, и слушал, как любимый ее голос что-то тихо говорит на непонятном мне языке…
ГЛАВА XIV
РУФО тряс меня за плечо.
– Завтрак, босс!
Он всучил мне в одну руку сэндвич, а в другую кружку пива.
– Этого на сражение хватит, а второй завтрак уже упакован. Я выложил чистую одежду и ваше оружие и, как только вы поедите, помогу вам одеться. Только поторопитесь. Через несколько минут нам пора. – Он был уже одет и подпоясан.
Я зевнул, откусил от сэндвича кусок (анчоусы, ветчина и майонез с чем-то, не совсем похожим на помидоры, и салат-латук) и огляделся. Соседнее со мной место пустовало, но Стар, казалось, только что встала; она была не одета. Она стояла на коленях в центре пещеры, рисуя на полу какой-то большой чертеж.
– Доброе утро, болтушка, – сказал я. – Пентаграмма?
– Ммм… – ответила она, не поднимая глаз.
Я подошел поближе и посмотрел на ее работу. Что бы это ни было, основано оно было не на пятилучевой звезде. Три основных центра, все очень запутано, там и сям какие-то надписи – я не узнал ни языка, ни шрифта – и единственно понятным, что я мог из всего этого извлечь, было нечто напоминающее гиперкуб, изображенный в анфас.
– Завтракала, голубка?
– У меня сегодня пост.
– Ты и так кожа да кости. Это что, гессеракт?
– ПОМОЛЧИТЕ!
Она отвела со лба волосы, подняла на меня глаза и грустно улыбнулась.
– Извините, дорогой. Все ведьмы стервы, это точно. Только, пожалуйста, не заглядывайте мне через плечо. Мне приходится работать по памяти – все книги я потеряла в том болоте, – а это трудно. И пожалуйста, не надо сейчас вопросов, очень прошу. Вы можете поколебать мою уверенность, а я не должна колебаться.
Я сделал ножкой. – Прошу вашего прощения, миледи.
– Не надо быть со мной официальным, дорогой. Во всяком случае, любите меня и подарите мне коротенький поцелуй – а потом оставьте меня.
Ну, тут я наклонился, одарил ее высококалорийным поцелуем с майонезом и оставил ее в покое. Доканчивая сэндвич и пиво, я оделся и разыскал созданную природой нишу перед самой линией защиты в проходе, ту, которая была отведена под мужской туалет. Когда я вернулся, Руфо ждал меня с портупеей в руках.
– Босс, вы бы даже на собственную казнь опоздали.
– Я на это надеюсь.
Несколько минут спустя мы уже стояли на диаграмме. Стар на точке подающего, а мы с Руфо в первом и третьем «домах». Мы с ним полностью увешаны: я двумя флягами и портупеей Стар (застегнутой на первую дырочку), да и своей собственной, Руфо с перекинутым через плечо луком Стар и двумя колчанами, плюс ее медицинская сумка и наша еда. Под левое плечо у каждого из нас был заткнут большой лук, каждый держал обнаженную саблю. Трико Стар свисало неаккуратным хвостом у меня из-за пояса, куртка ее комком торчала под поясом Руфо, а котурны ее и шапочка были распиханы по карманам – и т. д. Мы были похожи на барахолку.
Но со всем тем у нас с Руфо все-таки остались свободными левые руки. Мы встали лицом наружу с оружием на изготовку, протянули руки назад, и Стар крепко сжала обе наши ладони. Она стояла точно в центре, крепко упершись ногами в пол, и была одета в соответствии с профессиональными требованиями, предъявляемыми к ведьмам, занятым сложным делом, то есть даже без заколок в волосах. Она великолепно выглядела: волосы взлохмачены, глаза блестят, лицо пылает румянцем. Мне было жаль поворачиваться к ней спиной.
– Готовы, кавалеры? – осведомилась она с волнением в голосе.
– Готов, – отозвался я.
– Ave, imperatrix, nos morituri te…
– Прекращай это, Руфо! Тихо! – Она начала что-то декламировать на неизвестном мне языке. По затылку у меня пробежали мурашки.
Она умолкла, гораздо крепче сжала наши руки и выкрикнула:
– Вперед!
Внезапно, как стук захлопнувшейся двери, я обнаруживаю, что разыгрываю героя Бута Торкингтона в положении Мики Спиллейна
.
У меня нет времени на охи. Вот передо мной это нечто, готовое развалить меня пополам, поэтому я протыкаю ему кишки своим клинком и выдерживаю его, пока оно решает, в какую сторону падать; потом точно так же угощаю ею приятеля. Еще один присел на корточки и пытается подсечь мне ноги, прячась за свое отделение. Я верчусь, как однорукий бобер, наклеивающий обои, и почти не замечаю, как Стар рывком выдергивает у меня из-за пояса свою шпагу.
Зато потом я замечаю, что она убивает противника, нацелившегося меня подстрелить. Стар появляется во всех местах одновременно, голая, как лягушка, и в два раза ее красивее. При переброске я почувствовал себя словно в оборвавшемся лифте, и внезапно уменьшившаяся сила притяжения могла бы доставить нам много неприятных минут, если бы мы могли себе такое позволить.
Этим пользуется Стар. Проткнув типчика, собирающегося пристрелить меня, она проплывает над моей головой и головой нового приставалы: один укол в шею, пока длится полет, и он больше не надоедает.
Мне кажется, что она помогает Руфо, но остановиться посмотреть некогда. Слышно, как он крякает позади меня, и это дает понять, что он все еще выдает больше, чем получает.
Внезапно он орет:
– ЛОЖИСЬ!
Что-то бьет меня сзади под коленки, и я ложусь-падаю, расслабившись, как положено, и только собираюсь перекатиться на ноги, как до меня доходит, что причина всему этому Руфо. Он лежит животе рядом со мной и палит из, судя по всему, ружья по движущейся цели на другом краю равнины, укрывшись за мертвым телом одного из наших партнеров.
Стар тоже лежит, но не сражается. Ей чем-то пробило дыру в правой руке между локтем и плечом.
Вокруг меня больше вроде бы ничего не подавало признаков жизни, однако футов за 400—500 цели были, и быстро открывались. Я увидел, как одна упала, услышал: «Ззззт!», почуял рядом с собой запах паленою мяса. Одно из таких ружей лежало за трупом слева от меня; я сцапал его и стал в нем разбираться. Плечевой ремень и какая-то труба, которой положено, видимо, быть стволом; больше ничего ни на что не похоже.
– Не так, Герой мой, – Стар подползла ко мне, волоча раненую руку и оставляя за собой кровавый след. – Возьмите его как винтовку, а прицеливайтесь вот так. Под левым большим пальцем будет кнопка. Нажимайте ее. Это все – никаких поправок на ветер и дальность.
И никакой отдачи, как выяснилось, когда я нащупал прицелом одну из бегущих фигурок и нажал на кнопку. Облачко дыма из дула – и он свалился. «Луч смерти», или лазерный луч, или что там еще: навел, нажал на кнопку, и любой на том конце выходит из игры с выжженной в нем дыркой.
Я снял еще парочку, работая справа налево, и к этому времени Руфо лишил меня всех целей. Нигде, насколько мне было видно, ничего не двигалось.
Руфо осмотрелся.
– Лучше не подниматься, босс.
Он перекатился к Стар, открыл у своего пояса ее санитарную сумку и наложил ей на руку наскоро сделанную и неуклюжую давящую повязку.
Потом он повернулся ко мне.
– Сильно вас зацепило, босс?
– Меня? Ни царапины.
– А что это у вас на форме? Томатный соус? Кто-нибудь когда-нибудь предложит вам порошка на понюшку
. Давайте-ка посмотрим.
Я дал ему расстегнуть мою куртку. Кто-то, пользуясь зубьями ножовки, выпилил во мне дырку на левом боку под ребрами. Я ее не замечал и не чувствовал, пока не увидел; тут она заболела, и я почувствовал слабость в желудке. Я категорически против насилия по отношению ко мне. Пока Руфо ее бинтовал, я глазел по сторонам, чтобы не смотреть на нее.
Мы перебили их, примерно с дюжину, прямо тут же вокруг нас, плюс, наверное, еще полстолько тех, кто побежал, и перестреляли, как мне кажется, всех, кто бежал. Как? Как может шестидесятифунтовая собака, вооруженная только зубами, схватить, сбить с ног и задержать вооруженного человека? Ответ: решимость в атаке.
Я думаю, мы появились в момент, когда в месте, известном как Врата, менялся караул. Если бы мы появились с невынутым из ножен оружием, нас бы перебили. А так получилось, что мы истребили целую толпу прежде, чем до большинства дошло, что идет бой. Они были разбиты, деморализованы, и мы прикончили остальных, включая тех, кто попытался дать деру. Каратэ и многие серьезные формы ведения боя (бокс несерьезен, так же как и все, что подчиняется правилам) – они все построены на одном и том же: атака напропалую, с напряжением всех сил и без боязни. Тут все зависит не столько от умений, сколько от настроя.
У меня хватило времени на осмотр бывших наших врагов: один, с распоротым животом, лежал лицом ко мне. Я бы назвал их Игли, только экономичной модели. Без особых приукрашиваний, без пупков и без больших мозгов – предположительно созданные с единственной целью: сражаться, стараясь остаться живыми. Что можно отнести и к нам тоже. Но мы были проворнее.
От их вида у меня заболел желудок, и я перевел взгляд на небо. Ничуть не лучше – порядочным небом это не назовешь: ничего нельзя разглядеть. Везде что-то копошилось, и цвет был какой-то не такой, раздражающий, как на некоторых абстрактных картинах. Я снова стал смотреть на наши жертвы, казавшиеся по сравнению с этим «небом» почти нормальными.
Пока Руфо врачевал меня, Стар натянула трико и обулась в свои котурны.
– Ничего, если я сяду? Куртку надо надеть, – спросила она.
– Не надо, – сказал я. – Может, они подумают, что мы убиты. Мы с Руфо помогли ей одеться так, что ни один из нас не показался из-за баррикады трупов. Я точно знаю, что мы причиняли боль ее руке, однако она сказала только:
– Оружие повесьте с левой стороны. А теперь что, Оскар?
– Где подвязки?
– Здесь. Но я не знаю, сработают ли они. Это очень необычное место.
– Уверенней, – сказал я ей. – Ты же мне это сама говорила несколько минут тому назад. Заставь свой ум работать с верой в то, что сможешь.
Мы сложили в один ряд с собой свою поклажу, увеличившуюся теперь на три «ружья» да такого же вида пистолеты, потом выложили дубовую стрелу острием к верхушке Башни Высотою в Милю. Она целиком занимала одну из сторон места действия, похожая больше на гору, чем на здание, черная и громадная.
– Готовы? – спросила Стар. – Только вы оба тоже верьте! – Она быстро начертила что-то пальцем на песке. – Вперед!
Мы устремились вперед. Оказавшись в воздухе, я почувствовал, какой уязвимой мишенью мы стали. Однако мы и на земле были мишенью для кого угодно из той башни, и было бы хуже, если бы мы отправились пешком.
– Быстрее! – завопил я в ухо Стар. – Прибавь нам скорости!
Прибавили. Воздух свистел у нас в ушах, и нас бросало ввверх, вниз и в стороны, когда мы проносились над изменениями силы тяжести, о которых предупреждала меня Стар. Вероятно, это нас и спасло; из нас получилась трудная для попадания мишень. Впрочем, если мы накрыли ту стражу целиком, то было вполне допустимо, что в Башне еще никто не знал о нашем появлении.
Почва внизу была черно-серой пустыней, окруженной кольцевой горной цепью наподобие лунного кратера, а Башня занимала место центрального пика. Я отважился еще раз глянуть на небо и попробовал его раскусить. Звезд нет. Неба ни черного, ни синего – свет со всех сторон. «Небо» состояло из лент, вскипающих масс и теневых провалов всех цветов радуги.
– Что за, господи помилуй, планета такая? – потребовал я разъяснить.
– Это не планета, – прокричала она в ответ. – Это место в непохожей на нашу Вселенной. Оно не годится для жизни.
– Кто-то же здесь живет, – я указал на Башню.
– Нет-нет, никто здесь не живет. Это было построено исключительно для охраны Яйца.
Вся чудовищность этой мысли до меня дошла не сразу. Я вдруг вспомнил, что нам нельзя отважиться ни поесть, ни попить здесь – и призадумался, как же мы можем дышать этим воздухом, если химический состав здесь так губителен. Грудь у меня сдавило и стало жечь. Так что я задал Стар вопрос, а Руфо застонал. Он заслужил стон-другой; его не стошнило. Как мне кажется.
– О, часов двенадцать как минимум, – сказала она. – Забудьте об этом. Неважно.
После чего грудь у меня заболела всерьез, и я тоже простонал.
Тут как раз нас и выбросило на верхушку Башни; Стар едва успела выпалить заклинание, чтобы нас не пронесло мимо.
Вершина была плоская, вроде бы из черного стекла, примерно ярдов двухсот по площади, и ни малейшего выступа, чтобы закрепить веревку. Я рассчитывал, по крайней мере, на вентиляционную систему.
Яйцо Феникса лежало ярдах в ста прямо под нами. Я держал в уме, если нам суждено было добраться до Башни, два плана. К верным направлениям до Яйца – до Рожденного Никогда, до Пожирателя Душ, до важной шишки, сторожащей его, – вело три отверстия (из сотен). Одно находилось на уровне почвы, и я его в расчет не принимал. Второе было в паре сотен футов над землей, и я над ним задумывался всерьез: выпустить стрелу с несущей бечевой так, чтобы она прошла над любым выступом, выше той дыры; с ее помощью забросить наверх крепкую веревку, потом взобраться по этой веревке – пустяк для любого первоклассного альпиниста, каким я не был, зато вот Руфо был.
Но у великой Башни не оказалось ни единого выступа, воистину современная строгость конструкции, слишком далеко зашедшая.
Третьим планом было, если бы мы сумели достичь вершины, спуститься по веревке до третьего не ложного входа, почти на одном уровне с Яйцом.
Ну вот мы, полностью готовые, здесь и очутились – а зацепиться не за что.
Когда есть время подумать, в голову приходят великолепные мысли. Почему я не велел Стар загнать нас прямехонько в ту дыру в стене!
Ну, для этого потребовалось бы очень точно нацелить ту дурацкую стрелу; мы могли бы попасть куда не надо. Но основной причиной было то, что я об этом не подумал.
Стар сидела, баюкая раненую руку. Я сказал:
– Лапушка, ты не смогла бы сделать так, чтобы мы потихоньку полегоньку полетели на две ступени вниз и в ту дыру, что нам нужна' Она подняла искаженное лицо кверху.
– Нет.
– Вот как. Жаль.
– Мне ужасно не хотелось говорить вам об этом – но я пережгла подвязки в нашем скоростном полете. От них не будет проку, пока я не смогу их перезарядить. Здесь того, что нужно, не найти/ Зеленая плесень, заячья кровь – все такое вот.
– Босс, – сказал Руфо, – а что, если использовать для зацепки всю верхушку Башни?
– Это как это?
– У нас уйма веревки.
Это была вполне осуществимая идея – пропустить веревку вокруг вершины, пока еще кто-нибудь подержит концы, потом связать их и спуститься по тому, что останется. Мы так и сделали. В результате из тысячи ярдов нам не хватило всего лишь сотни футов веревки
.
Стар наблюдала за нами. Когда мне пришлось признать, что нехватка сотни футов равнозначна отсутствию веревки вообще, она задумчиво сказала:
– Может, Скипетр Аарона поможет?
– Конечно, если его воткнуть посреди этого теннисного стола-переростка. Что это за Скипетр Аарона?
– Он превращает жесткое в мягкое, а мягкое в жесткое. Да нет, не то. Впрочем, и это тоже, но я вот о чем: надо положить эту веревку поперек крыши, чтобы с дальнего конца свисало футов десять. Потом сделать твердыми, как сталь, тот конец и веревку, проходящую по крыше, – ну, как крючок.
– А ты сможешь?
– Не знаю. Это заклинание из Соломонова Ключа. Все зависит от того, смогу ли я его вспомнить. И от того, действуют ли такие вещи в этой Вселенной.
– Увереннее, увереннее! Конечно, сможешь.
– Не могу даже представить, как оно начинается. Милый, вы можете гипнотизировать? Руфо не может, во всяком случае меня.
– Совершенно ничего в этом не смыслю.
– Делайте точно то же, что я на уроке языка. Смотрите мне в глаза, говорите мягко и приказывайте мне вспомнить слова. Вам, наверное, лучше сначала разложить веревку.
Мы так и сделали, а я отпустил на жало крючка сто футов вместо десяти по принципу «чем больше, тем лучше». Стар легла на спину, и я принялся говорить ей, мягко (и без убежденности), но неуклонно повторяя одно и то же.
Стар закрыла глаза и, казалось, уснула. Внезапно она забормотала что-то не по-нашему.
– Эй, босс! Чертова конструкция тверда, как камень, и жестка, как пожизненный приговор.
Я велел Стар просыпаться, и мы соскользнули на ступень пониже, действуя как можно быстрее и молясь, чтобы она не размягчилась некстати. Веревку выбирать не стали; я просто велел Стар заставить ее закрахмалиться еще дальше, потом пошел вниз, удостоверился, что нашел нужное отверстие, три ряда снизу и четырнадцать сверху. Потом вниз соскользнула Стар, и я поймал ее на руки. Руфо спустил багаж, по большей части оружие, и последовал за ним. Мы оказались внутри Башни, пробыв на планете – поправка: «в месте» – пробыв в месте, носящем название Карт-Хокеш, не более сорока минут.
Я остановился, сориентировал в уме здание по карте чертежного куба, отметил направление, местонахождение Яйца и «красно-линейный» маршрут к нему, единственный верный путь.
Ну теперь что: пройти на несколько сот ярдов внутрь, хапнуть Яйцо Феникса и ХОДУ! У меня перестало болеть в груди.
ГЛАВА XV
– БОСС, – сказал Руфо, – гляньте-ка отсюда в долину.
– На что?
– Ни на что, – ответил он. – Тел-то этих нет. Черт побери, их отсюда наверняка должно было быть видно на фоне черного песка; отсюда до них нет ни кустика.
– К дьяволу, не наша это забота! Нам надо дело делать. Стар, ты можешь стрелять с левой руки? Из вот этих подобий пистолетов?
– Конечно, милорд.
– Тогда оставайся в десяти футах позади меня и стреляй во все, что движется. Руфо, ты следишь за Стар; держи стрелу наложенной и лук наготове. Бей во все, что увидишь. Перекинь одно из этих ружей через плечо, ремень сделаешь из куска веревки. – Я нахмурился. – Нам придется большинство всего этого бросить. Стар, лук ты согнуть не сможешь, так что, как он ни красив, его – да и колчан тоже – надо оставить. Руфо сможет надеть мой колчан вместе со своим; стрелы у нас одинаковые. Жутко не хочется бросать мой лук, он как раз по мне. Но надо. Проклятье.
– Я его возьму. Герой мой.
– Нет, любой хлам, который нам не пригодится, надо скинуть. – Я отстегнул свою фляжку, напился вволю, передал ее. – Доканчивайте ее вдвоем и выбросьте.
Пока Руфо пил, Стар закинула мой лук за плечо.
– Милорд муж? Так он совершенно невесом и руку с оружием не стесняет. А?
– Нну… Если он будет тебе мешать, перережь тетиву и выбрось его из головы. А сейчас напейся до отказа, и мы уходим. – Я вгляделся в коридор, в котором мы стояли, – пятнадцать футов в ширину и столько же в высоту, освещен непонятно как и изгибается вправо, в соответствии со схемой в моем мозгу. – Готовы? Не размыкаться. Тому, что не сможем зарезать, заколоть или застрелить, отдаем честь. – Я вынул саблю, и мы скорым шагом двинулись вперед.
Почему саблю, а не одно из этих «лучесмертных» ружей? Одно из них несла Стар, а она знала о них больше, чем я. Я даже не знал, как выяснить, заряжено ли оно, да и не имел представления, как долго жать на кнопку. А она стрелять могла, ее умение стрелять из лука было тому порукой, и в сражении она была по меньшей мере так же спокойна, как Руфо или я.
Я, как умел, распределил личный состав и вооружение. Руфо позади, с запасом стрел, мог при нужде воспользоваться ими, а его положение давало ему время перейти или на холодное оружие, или на «винтовку» от фантастики, как подсказывал ему собственный ум. Мне советовать ему было не нужно; он сделал бы, как надо.
Итак, я действовал при поддержке древнего и ультрасовременного оружия большой дальности, находящегося в руках умеющих обращаться с ним людей – последнее было еще важнее. (Вы знаете, сколько солдат из любого взвода фактически СТРЕЛЯЕТ в бою? Примерно шестеро. Чаще трое. Остальные замирают на месте).
И все же, отчего я не вложил свою саблю в ножны и не прихватил что-нибудь из этого чудо-оружия?
Хорошо сбалансированная сабля – самое универсальное из всего когда-либо изобретенного оружия для ближнего боя. Пистолеты и длинноствольное оружие предназначены для нападения, но не для обороны; стоит быстро сблизиться с врагом, и человек с винтовкой выстрелить не сможет, он должен остановить вас раньше, чем вы до него доберетесь. А сомкнетесь с человеком, вооруженным клинком, и будете проткнуты, как жареный голубь, если у вас не окажется клинка, которым вы владеете лучше.
Саблю никогда не заест, перезаряжать ее не надо, она всегда наготове. Самый большой ее недостаток – это необходимость высокого мастерства и полной терпения и любви тренировки для овладения этим мастерством; этому нельзя научить свежих рекрутов за считанные недели или даже месяцы.
Но превыше всего (и это было подлинной причиной, почему я сжимал в руке свою Леди Вивамус и чувствовал ее готовность укусить) – это то, что у меня появлялось мужество даже в таком месте, где я был испуган до потери слюны.
Они (кто бы они ни были) могли застрелить нас из засады, отравить газом, переловить в ловушки, да что угодно. Но все это они могли сделать, даже если бы я тащил одно их этих чудных ружей. С саблей в руке я был раскован и смел – а это обеспечивало моему крохотному «отряду» относительно большую безопасность. Если командиру для успокоения нужна кроличья лапка, он должен ее носить – и средством, лучшим, чем кроличьи лапки всего Канзаса, была для меня рукоять милой моей сабли.
Коридор тянулся все дальше вперед без изменений, без звуков, без угрозы. Вскоре уже нельзя было разглядеть выход наружу. Чувство было такое, что великая Башня пуста, однако не мертва; она была жива, так же, как жив по ночам музей. Я крепче сжал саблю, потом намеренно расслабился и размял пальцы.
Мы подошли к крутому повороту налево. Я резко остановился.
– Стар, этого на твоей схеме не было. Она не ответила. Я продолжил настойчиво:
– Ну не было ведь. Верно?
– Я точно не помню, милорд.
– Ну, а я помню. Мда…
– Босс, – сказал Руфо, – а вы как пить дать уверены, что мы нырнули в нужное гнездо?
– Я уверен. Я могу ошибиться, но я не неуверен. Если я ошибаюсь, то мы в любом случае обречены. Ммм… Руфо, возьми-ка свой лук, повесь на него шапчонку и высунь ее там, где бы обыкновенные человек выглянул из-за этого угла – и чтоб совпало по времени с тем, когда выгляну я: только пониже. – Я бухнулся на живот.
– Внимание…. ДАВАЙ! – Я украдкой осматривался в шести дюймах над полом, пока Руфо наверху старался вызвать огонь на себя.
– Ничего не видать, только пустой, теперь прямой коридор.
– Ладно, давайте за мной! – мы бросились за угол. Несколько шагов спустя я остановился.
– Что за чертовщина?
– Что-то не так, босс?
– И даже очень. – Я повернулся и понюхал воздух. – Что-то определенно не так. Яйцо вот в этой стороне, – сказал я, показывая, – ярдах примерно в двухстах по карте чертежного блока.
– Разве это плохо?
– Не знаю. Потому что оно было под тем же углом в том же направлении, слегка влево, до того как мы свернули за угол. Значит, сейчас оно должно было бы быть справа.
Руфо сказал:
– Слушайте, босс, а почему бы нам просто не пойти по тому ходу, который вы запомнили? Вы могли и забыть какой-нибудь там малюсенький…
– Молчи. Наблюдай за коридором впереди. Стар, встань вон там в углу и следи за мной. Я сейчас кое-что выясню.
Они заняли свои места, Руфо впередсмотрящим, а Стар там, где она могла глядеть в обе стороны, на прямоугольном повороте. Я ото шел назад в первое колено коридора, потом вернулся. У самого поворота я закрыл глаза и пошел не сворачивая.
Еще после дюжины шагов я остановился и открыл глаза.
– Вот и доказательство, – сказал я Руфо.
– Доказательство чему?
– Что в этом коридоре поворота нет. – Я показал рукой на поворот.
Руфо забеспокоился.
– Босс, как вы себя чувствуете? – Он хотел коснуться моей щеки.
Я отстранился.
– Меня не лихорадит. Идите оба со мной. Я отвел их футов на пятьдесят назад за тот прямой угол и остановил.
– Руфо, выпусти стрелу вон в ту стену впереди нас на повороте. Подними ее так, чтобы она ударила в стену футах в десяти над полом.
Руфо вздохнул, но сделал, как велено. Стрела поднялась, как положено и исчезла в стене. Руфо пожал плечами.
– Видно, стена наверху здорово мягкая. Босс, из-за вас мы потеряли стрелу.
– Возможно. По местам и следовать за мной. Мы снова повернули за угол и… напрасно потраченная стрела лежала на полу немного дальше, чем расстояние от места стрельбы до поворота. Подобрать ее я предоставил Руфо; он внимательно вгляделся в клеймо Доральца у оперения и вернул ее в колчан. Он не сказал ни слова. Мы пошли дальше.
Вот и место, где вниз пошли ступени, но где на схеме в голове у меня значились ступеньки, ведущие вверх.
– Внимательнее на первой ступени, – передал я назад. – Нащупайте ее ногой и не падайте.
Ступени казались нормальными для ведущей вниз лестницы – с тем исключением, что шишка направления подсказывала мне, что мы ПОДНИМАЛИСЬ, и соответственно изменялось направление и расстояние до цели. Решив наскоро проверить это, я закрыл глаза и обнаружил, что и на самом деле поднимаюсь, а глаза мои меня обманывают. Было похоже на одно из «кривых домиков» в парке отдыха, в которых «ровный» пол может быть каким угодно, но только не ровным. Похоже, только втрое сильней.
Я бросил сомневаться в точности схемы Стар и держал в уме ее маршрут, невзирая на то, что представало перед моими глазами. Когда коридор разделился на четыре прохода, в то время как память моя указывала на простую развилку с ведущим в тупик одним концом, я без колебаний закрыл глаза и пошел, доверившись чутью, – и Яйцо осталось на положенном ему месте у меня в уме.
Но Яйцо не всегда приближалось с каждым зигзагом и поворотом, разве только в том смысле, что прямая линия не самое короткое расстояние между двумя точками, – не так ли и всегда? Дорога была запутанной, как кишки в животе; у архитектора, видно, вместо угольника был крендель. Хуже того, когда мы в который раз карабкались по лестнице «вверх» – на ровном по карте месте, – мы внезапно попали в поле искажения гравитации с полным поворотом и неожиданно посыпались по стенам на потолок.
Вреда это не причинило, только когда мы долетели донизу, произошло обратное изменение и нас скинуло с потолка на под. Глядя в оба, я помог Руфо собрать стрелы, и мы снова отправились в путь. Мы уже близко подошли к логову Рожденного Никогда – и к Яйцу.
Проходы постепенно стали каменистыми и узкими, ложные изгибы сжатыми и трудно разгадываемыми. Начал пропадать свет.
Это было не самым худшим. Темноты и тесноты я не боюсь; клаустрофобия у меня появляется только в лифте, универмага в день дешевой распродажи. Но я учуял крыс.
Крыс, уйму крыс, скачущих и верещащих за стенами вокруг нас, над нами и под нами. Я вспотел и пожалел, что выпил в тот раз столько воды. Тьма и теснота усилилась так, что нам уже приходилось пробираться на четвереньках по грубо вырубленному в скале туннелю, потом едва ползти на животе в полной тьме, как будто пробиваясь на волю из замка Иф… а крысы теперь уже, пища и повизгивая, пробегали рядом с нами.
Да нет, вопить я не стал. Позади меня была Стар, она не вопила и не жаловалась на свою раненую руку. Поэтому завопить я не мог. Каждый раз, пробиваясь вперед, она похлопывала меня по ноге, чтобы дать знать, что у нее все в порядке, и передать, что у Руфо тоже всё нормально. Мы не теряли сил на разговоры.
Я увидел впереди что-то смутное, два слабеньких огонька, и остановился, вгляделся, сморгнул и всмотрелся снова. Потом прошептал Стар:
