– Себя, – объявила она.
      – Говори.
      – Сверлани. Мир… – Название и код – никогда о таком не слышал. – Изучаю конструирование пищи, математико-сибаристский уклон.
      – Оскар Гордон. Земля. Воин.
      Я пропустил координаты Земли; кто я такой, она знала.
      – Вопросы?
      – Спрашивай!
      – Да, сабля?
      – Да.
      Она посмотрела на нее, и зрачки ее глаз расширились:
      – Да – была сабля уничтожить конструкта сторожить Яйцо? («Является ли находящаяся здесь сабля прямым потомком в последовательной пространственно-временной перемене, не считая теоретически возникающих при переходах меж Вселенными искажений, Сабли, использованной для убийства Рожденного Никогда?» Сложная конструкция глагола, удовлетворительно – прошедшее время, обуславливает и тут же отбрасывает понятие о том, что идентичность – это понятие абстрактное: «Та ли это сабля, которой ты, в повседневном смысле, пользовался на самом деле, и не дурачь меня, воин, я не ребенок».)
      – Был – да, – соглашался я. («Я там был и даю гарантию, что не расстался с ней по дороге сюда, стало быть, это все еще она, да».) Она чуть слышно ойкнула; соски ее грудей набухли. Вокруг каждого был нарисован, а может, вытатуирован, символ множественности Вселенных, который мы называем «Троянской стеной» – и такой сильной была ее реакция, что бастионы Илиона рухнули вновь. – Трону? – моляще скачала она.
      – Тронь.
      – Трону ДВАЖДЫ? «Пожалуйста, можно мне немного подержать ее, попробовать, что это такое? Ну, пожалуйста, очень вас прошу! Я требую слишком много, и вы вправе откачать, но я обещаю, что ничего плохого не сделаю», – слова им служат для передачи того, что нужно, но весь сок в том, как это говорится.) Неохота мне было это позволять, да еще с Леди Вивамус. Да вот не могу я устоять перед красивой девушкой.
      – Тронь… дважды, – нехотя уступил я. Я вынул ее и эфесом вперед передал ей, готовясь перехватить ее прежде, чем она выколет кому-нибудь глаз или проткнет себе ногу.
      Она осторожно приняла ее, широко раскрыв глаза и рот и взяв ее вместо рукояти за чашку. Пришлось ей показать. Рука у нее для сабли была уж слишком мала; руки и ноги ее, такие, как и талия, были супер-стройны.
      Она засекла гравировку.
      – Значение?
      «Давайте жить, пока живем» в переводе не очень-то звучит, но не потому, что такая мысль им непонятна, а потому, что она для них – как вода для рыбы. Как же еще можно жить? Но я попытался.
      – Тронь – дважды жизнь. Ешь. Пей. Радуйся.
      Она задумчиво кивнула, потом сделала, согнув кисть и отставив локоть, выпад в воздух. Я не смог этого стерпеть и отобрал оружие у нее, плавно заняв защитную позицию для рапир, сделал выпад в верхней зоне и вышел из него – движение настолько грациозное, что даже здоровенные волосатые мужики в нем смотрятся. Вот почему балерины занимаются фехтованием.
      Я отдал честь и вернул оружие ей, затем поправил ей положение правого локтя, кисти и левой руки – вот поэтому балерины и обучаются за полцены, потому что учителю учить их приятно. Она сделала выпад, чуть-чуть не проткнув одному из гостей ляжку по правому борту.
      Я снова забрал оружие, отер клинок, вложил его в ножны. Мы собрали тьму народа. Я взял с буфета свой «Дэгвуд», но она не собиралась прощаться. – Сама прыгать сабля?
      Я поперхнулся. Если она понимала весь смысл – или если его понимал я – значит, ко мне обратились самым вежливым образом, какой я только слыхивал на Центре, с предложением. Обычно оно бывает прямее. Но ведь наверняка же Стар не афишировала подробностей нашей брачной церемонии? Руфо? Я ему не говорил, но Стар могла и сказать.
      Когда я не ответил, она, не понижая голоса, объяснила все до конца.
      – Сама недевственница, немать, небеременна, небесплодна. Я объяснил, со всей возможной на этом языке вежливостью – что не очень-то сложно – что у меня свидания расписаны. Она оставила эту тему, посмотрела на «Дэгвуд».
      – Капелка трону вкус?
      Это было другое дело; я передал его. Она отведала солидную капельку, задумчиво пожевала, вроде бы обрадовалась.
      – Ксенко. Примитивно. Крепко. Резкий диссонанс. Высокое искусство.
      И она уплыла в сторону, оставив меня в раздумьях. Менее десяти минут спустя этот же вопрос был задан мне опять. Я получил предложений больше, чем на любом другом вечере на Центре, и причина повышенного спроса, уверен, заключалась в сабле. Нет, ну конечно немало предложений выпадало на мою долю на каждом вечере, ведь я был супругом Ее Мудрости. Да будь я хоть орангутангом, предложения все равно бы последовали. Некоторые из принятых в обществе волосатиков и так были не лучше орангутангов, но мне простили бы даже обезьянью вонь. Разгадка коренилась в том, что многим дамам любопытно было узнать, с кем ложится спать императрица, а то обстоятельство, что я – дикарь, или в лучшем случае варвар, подогревало их любопытство. Запретов никаких на открытые предложения не существовало; многие так и делали.
      Но у меня все еще длился медовый месяц. Да и уж во всяком случае, если бы стал принимать все предложения, я бы давно качался от ветра. Но слушать их, как только я перестал съеживаться от прямоты типа «Газировки или пива?», мне нравилось. Когда упрашивают, у любого поднимается настроение.
      В тот вечер, раздеваясь, я спросил:
      – Ну как, повеселилась, красавица?
      Стар зевнула и расплылась в улыбке:
      – Да уж конечно. Так же как и ты, Игл-Скаут великовозрастный. Чего это ты ту кошечку домой не привел?
      – Какую кошечку?
      – Сам знаешь, какую. Ту, которую ты учил фехтовать.
      – Мии-яу!
      – Нет, нет, милый. Тебе бы надо послать за ней. Я слышала, как она назвала свою профессию, и должна сказать, что существует тесная связь между хорошей готовкой и хорошей…
      – Ты слишком много разговариваешь, женщина! Она переключилась с английского на невианский.
      – Слушаюсь, милорд муж. Ни звука не пророню я, коего не сорвется непрощенно с истосковавшихся по любви губ.
      – Миледи жена моя любимая… дух изначальный Вод Поющих…
      От невианского больше толку, чем от той тарабарщины, на которой говорят в Центре.
      Приятное местечко – Центр; и жизнь у супруга Мудрости безбедная. После первого нашего посещения рыбацкой хижины Стар я как-то заикнулся, как приятно было бы однажды вернуться и пощипать форель на том самом симпатичном месте, у Врат, которыми мы попали а Невию.
      – Эх, было бы оно на Центре.
      – Будет.
      – Стар, ты хочешь перевести его? Я знаю, что некоторые коммерческие Врата могут транспортировать солидный вес, но даже в этом случае…
      – Нет, нет. Но ничуть не хуже. Дай-ка подумать. Понадобится примерно с день, чтобы его измерить, снять на стерео, взять пробы воздуха и так далее. Тип течения и всякое такое. А пока… За этой стеной нет ничего особенного, только электростанция и прочее. Скажем, дверь вот сюда, а место, где мы готовили рыбу, ярдах в ста отсюда. Будет закончено за неделю, или у нас появится новый архитектор. Подходит?
      – Стар, ты такого не сделаешь.
      – Почему же нет, милый?
      – Перекраивать весь дом, чтобы у меня был ручей с форелью? Фантастика!
      – Мне так не кажется.
      – Тем не менее это так. Да и вообще, родная, вся соль не в том, чтобы перетащить тот ручей сюда, а отправиться ТУДА, в отпуск. Она вздохнула.
      – Как бы мне хотелось уйти в отпуск.
      – Ты сегодня прошла отпечатывание. У тебя голос изменился.
      – Это пройдет, Оскар.
      – Стар, ты слишком быстро их принимаешь. Ты изматываешь себя.
      – Возможно. Но как ты знаешь, судить об этом должна я сама.
      – Как я знаю! Ты можешь судить все сущее, черт бы его побрал, как ты и делаешь, и это я знаю, а Я, твой муж, должен рассудить, когда ты работаешь сверх меры, и прекратить это.
      – Милый, милый!
      Такие случаи происходили слишком часто.
      Я не ревновал ее. Этот призрак моего дикарского прошлого успокоился на Невии, меня он больше не преследовал.
      Да и Центр не такое место, где этот призрак может запросто разгуливать. На Центре столько же брачных обычаев, сколько и культур – тысячи. Они аннулируют друг друга. Некоторые тамошние гуманоиды моногамны по природе, вроде, как говорят, лебедей. Так что в список «добродетелей» верность не входит. Подобно тому, как мужество – это храбрость перед лицом страха, так и добродетель – это порядочное поведение перед лицом искушения. Если нет искушения, не может быть и добродетели. Однако опасности эти несгибаемые однолюбы не представляли. Если кто-либо по незнанию обращался к одной из таких целомудренных дам с предложением, то он не рисковал нарваться на пощечину или нож; она бы отвергла его, не прерывая разговора. Если бы его услышал ее муж, тоже ничего не было бы; ревности не постичь автоматически единобрачной расе. Не то чтобы я когда-либо попробовал это проверить; они мне по виду – и по запаху – напоминали перебродившее тесто. Там, где нет соблазна, нет и добродетели.
      Но возможности похвалиться «добродетелями» у меня были. Меня так и тянуло к той кошечке с осиной талией – а я еще узнал, что она принадлежит к такой культуре, в которой женщина не может выйти замуж, пока не докажет, что способна забеременеть, как в районах Южных Морей и в некоторых местах в Европе; никаких запретов своего племени она не нарушала. Еще больше меня соблазняла другая девочка, милашка с прелестной фигуркой, восхитительным чувством юмора и одна из лучших танцовщиц любой Вселенной. Она не кричала об этом на перекрестках; просто дала мне понять, что не слишком занята и вовсе не равнодушна, искусно используя окольные пути тамошнего жаргона.
      Это произвело освежающее впечатление.. В точности «как в Америке». Я-таки поинтересовался в других местах обычаями ее племени и выяснил, что, строго относясь к браку, они смотрят снисходительно на все остальное. В качестве зятя я был бы абсолютно непригоден, но, хоть дверь и была заперта, окно было открыто.
      Короче, я трусил. Я устроил раскопки в собственной душе и установил наличие не менее нездорового любопытства, чем у любой особи женского пола, которая обращалась ко мне с предложением просто потому, что я был супругом Стар. Милая малютка Жай-и-ван была одной из тех, кто не носил одежды. Она выращивала ее прямо на месте; от кончика носа до крошечных пальчиков на ногах она была покрыта мягким, гладким серым мехом, удивительно похожим на мех шиншиллы. Блеск!
      У меня не хватало духу. Слишком уж симпатичной была она девочкой.
      Однако в существовании этого соблазна я признался Стар. Она тонко намекнула, что у меня, должно быть, меж ушами мускулы. Жай-и-ван являлась выдающейся артисткой даже среди собственного народа, который почитался как наиболее талантливый поклона Эроса.
      Грустить я не перестал. Баловаться с такой симпатичной девочкой стоило только по любви, хотя бы отчасти, а любви-то и не было, лишь прекрасный этот мех. Да еще я опасался, что баловство с Жай-и-ван может превратиться в любовь, а она не сможет выйти за меня замуж, даже если Стар меня отпустит.
      Или не отпустит – на Центре запрещена полигамия. В некоторых тамошних религиях есть постановления за или против того и другого, но религий в этой мешанине культур бессчетное множество, так что они взаимно уничтожаются по типу противодействующих обычаев. Культорологи провозглашают «закон» религиозной свободы, который, по их мнению, неуместен. Свобода вероисповедания в любой культуре обратно пропорциональна силе главенствующей религии. Это считается одним из образов общей инвариантности, а именно, что любые свободы произрастают из столкновений в культуре, ибо не уравновешиваемый своей противоположностью обычай становится принудительным и всегда рассматривается как «закон природы».
      Руфо не соглашался; он считал, что его коллеги составляют уравнения из величин несоразмерных и неопределимых – пустоголовые! – и что свобода никогда не являлась чем-то большим, чем счастливый случай. Средний, человек, в любой человеческой расе, ненавидит любую свободу и боится ее, не только для соседей, но и для себя самого, и растаптывает ее когда только можно.
      Возвращаясь к первоначальной теме – центристы пользуются любой формой брачных контактов. А то и никакой. Практикуется домашнее сотрудничество, сожитие, размножение, дружба и любовь – но не обязательно все вместе или с одним и тем же лицом. Контакты могли по сложности равняться договору слияния корпораций, определяя срок, цели, обязанности, ответственность, число и пол детей, методы генетического отбора, необходимость нанятая приемных матерей, условия прекращения и право выбора расширения – все, что угодно, кроме «верности в браке». Там вне сомнения то, что это невозможно внедрить силой и, следовательно, нельзя это включать в контракт.
      Однако верность в браке встречается там чаще, чем на Земле; она просто не устанавливается законом. Есть у них древняя поговорка, дословно: «Женщины и Кошки». Она означает: «Женщины и кошки поступают, как вздумается, мужчинам и собакам лучше к этому относиться спокойно». У нее есть и противоположность: «Мужчины и Погода». Она немного груба и, по крайней мере, столь же стара, поскольку взята под контроль уже давно.
      Обычным договором является отсутствие договора; он переносит свою одежду к ней в дом и остается там, пока она не выкинет его одежду за дверь. Эта форма высоко ценится из-за своей стабильности: женщине, которая «высвистнет ботинки», приходится нелегко в поисках другого мужчины, который отважится ни то, чтобы противостоять ее вспыльчивости.
      Мой «контракт» со Стар – если контракты, законы и обычаи были применимы к императрице, а они не были и не могли быть применены – был не сложнее обычного. Но это было источником моего все возрастающего беспокойства.
      Поверьте мне, я НЕ ревновал.
      Но меня все больше тревожили эти заполняющие ее мозг мертвецы.
      Однажды вечером, когда мы одевались на какую-то чепуху, она резко ответила мне. Я взахлеб рассказывал о том, как я в тот день обучался математике, и, ясное дело, интересно это было не больше, чем когда ребенок рассказывает о дне, проведенном в детсаде. Но я был полон воодушевления, передо мной открывался новый мир, а Стар всегда была терпелива.
      Только оборвала она меня голосом баритонного регистра.
      Я остановился как вкопанный.
      – Ты сегодня проходила отпечатку! Можно было буквально почувствовать, как она переключает скорости.
      – Ох, простите меня, дорогой! Да, я сегодня сама не своя. Я – Его Мудрость СL XXXII. Я проделал быстрый подсчет.
      – Значит, со времени Похода ты приняла уже четырнадцать – а за все годы до этого ты приняла всего семь. Какого черта ты хочешь добиться? Пережечь себя? Стать идиоткой?
      Она начала было испепелять меня, потом мягко ответила:
      – Нет, ничем подобным я не рискую.
      – Я слышал нечто иное.
      – То, что ты мог услышать, Оскар, не имеет никакого значения, ибо никто другой не может судить как о моих возможностях, так и о том, что значит принятие отпечатки. Разве что только ты поговорил с моим наследником?
      – Нет.
      Я знал о том, что она его выбрала, и полагал, что он раз-другой прошел отпечатку – рутинная предосторожность на случай убийства. Но я его не встречал и встречать не хотел и, кто он такой, не знал.
      – Тогда забудь, что тебе говорили. Это бессмысленно. – Она вздохнула.
      – Но если ты не против, дорогой, я сегодня никуда не пойду; мне лучше лечь поспать. Старый Вонючка СL ХХХII хуже всех, кем я когда-либо была. Он достиг блестящего успеха в критический период, тебе бы надо о нем почитать. А вот в душе он был злобным зверем, ненавидевшим тех самых людей, которым помогал. Он еще не остыл во мне, надо держать его на цепи.
      – Ну ладно, давай ляжем. Стар покачала головой.
      – Я сказала «поспать». Прибегну к самовнушению и к утру ты даже не вспомнишь о его существовании. Отправляйся-ка на вечер. Отыщи себе приключение и забудь, что у тебя трудная жена.
      Я и пошел, только был слишком раздражен, чтобы даже думать о «приключениях».
      Старый Вонючка оказался не хуже всех. Я могу настоять на своем в любой ссоре, а Стар, какой бы амазонкой она ни была, не так могущественна, чтобы со мной справиться. Если бы она забыла о вежливости, она все-таки получила бы обещанную порку. Вмешательства охраны мне нечего было бояться. С самого начала было установлено: когда мы оставались наедине, мы решали личные дела. Появление любого третьего нарушало порядок. У Стар вообще-то и уединения не было, даже в ванной. Я не интересовался, состояла ее охрана из женщин или из мужчин. Ей это тоже было безразлично. Охрана никогда не попадалась на глаза. Так что размолвки наши не были известны никому и, скорее всего, не приносили нам зла, слуха в качестве временной разрядки.
      Вот со «Святым» примириться было труднее, чем со Старым Вонючкой. Его Мудрость СХLI до того был полон чертова благородства, духовности и непревзойденной святости, что я на три дня отправился на рыбалку. Как личность. Стар была полна здоровья, энергии и радости жизни; а этот тип не пил, не курил, не жевал резинки и даже грубого слова никому не сказал. Пока Стар находилась под его влиянием, у нее чуть ли нимб не появился.
      Хуже того, он, когда посвятил себя служению Вселенным, отказался от секса, и это произвело потрясающее воздействие на Стар; милая покорность была не в ее стиле. Потому я и отправился на рыбалку.
      Хорошего про «Святого» сказать можно было только одно. Стар считает, что он был самым неудачливым императором во всей этой длинной цепи, обладая талантом делать не то, что нужно, из благочестивых побуждений, так что она научилась от него большему, чем от кого-либо другого; он совершил все мыслимые ошибки! Он был убит разочарованными клиентами спустя всего лишь пятнадцать лет, а этого времени не может хватить на то, чтобы исковеркать такую громадину, как Империя Двадцати Вселенных.
      Его Мудрость СХХХVIIЕ оказался Ею – и Стар на два дня пропала. А когда вернулась, объяснила:
      – Так надо было, милый. Я всегда считала себя отъявленной шлюхой, но она потрясла даже меня.
      – Кто это?
      – Я не скажу ни слова, сударь. Я подвергла себя интенсивной обработке, чтобы похоронить ее там, где она тебе никогда не встретится.
      – Меня разбирает любопытство.
      – Я знаю, и именно поэтому я вонзила кол в ее сердце – задача не из легких, я прямой ее потомок.. Но мне было страшно, что она понравится тебе больше, чем я. Ох и проститутка, слов нет!
      Меня до сих пор разбирает любопытство.
      Большинство из них были людьми неплохими. Но брак наш протекал бы глаже, если бы я не знал об их существовании. Лучше иметь жену маленько с придурью, чем состоящую из нескольких взводов, в которых большинство мужчин. Моему либидо не приносило пользы то, что их призрачное присутствие давало знать о себе даже тогда, когда во главе стояла собственная личность Стар. Однако должен признаться, что Стар знала мужчин лучше, чем кто бы то ни было из женщин в любой истории. Ей не нужно было гадать, что доставит удовольствие мужчине; ей по «опыту», было известно об этом больше, чем мне, – и делилась она своими уникальными знаниями открыто и без стыдливости. Мне бы не стоило жаловаться.
      А я жаловался, я винил ее за то, что она была другими людьми. Она переносила мои несправедливые жалобы лучше, чем я переносил то, что считал несправедливым в своем положении vis-a-vis со всей этой ордой призраков.
      Однако призраки эти были не самым худшим злом. У меня не было дела. Я имею в виду не сиденье с девяти до пяти, а по субботам стрижка травы и вечерняя попойка в загородном клубе. Я хочу сказать, что у меня не было цели. Видали когда-нибудь льва в зоопарке? Свежее мясо строго по графику, самок приводят, охотников бояться не надо, У него есть все, что нужно, – верно?
      ТАК ПОЧЕМУ ОН СКУЧАЕТ?
      Сначала я даже не осознавал, что стою перед проблемой. У меня была красивая и любящая жена; богат я был до того, что нельзя и сосчитать; жил в роскошнейшем доме в городе красивее любого земного; все, кого я встречал, хорошо ко мне относились. Лучшим сразу после чудесной моей женушки было то, что я обладал неограниченными возможностями «пойти учиться» в дивном не по-земному смысле, без обязательного условия скакать за кожаным мячом. Да и за некожаным тоже. Мне не надо было останавливаться; я располагал любой мыслимой помощью. Я вот что хочу сказать: представьте, что Альберт Эйнштейн бросает все, чтобы помочь тебе по алгебре, или «Рэнд Корпорейшн» и «Дженерал Электрик» объединяются для создания технических средств обучения, чтобы тебе что-нибудь стало ясно.
      Такая роскошь почище любого богатства.
      Вскоре я понял, что не могу выпить океан, даже поднесенный к самым губам. Знание на одной только Земле разрослось так наглядно, что его не охватить никому. Представьте, каков его объем в Двадцати Вселенных, где у каждой свои законы, своя история и одна Стар знает сколько цивилизаций.
      Поступающим на работу на кондитерские фабрики всячески помогают съесть, сколько влезет. Вскоре они, пресыщаются.
      Я так и не пресытился окончательно: в знании разнообразия больше. Но учебе моей не хватало цели. Тайное Имя Бога в Двадцати Вселенных обнаружить не проще, чем в одной, – и все прочие предметы по размеру одинаковы, если нет природной склонности.
      Склонностей у меня не было, я был дилетантом. Я понял это, когда увидел, что моим наставникам скучно со мной. Поэтому я отпустил большую их часть, остановился на математике и мультивселенской истории, бросил попытки узнать все.
      Подумывал я о том, чтобы открыть свое дело. Но чтобы получать от бизнеса удовольствие, надо быть бизнесменом в душе. Деньги у меня были; я мог добиться только их потери. В случае выигрыша я нипочем бы не узнал, не результат ли это такого приказа (от любого правительства, откуда угодно): с супругом императрицы нельзя конкурировать, а убытки ваши будут возмещены.
      То же самое с покером. Я ввел эту игру, и она довольно быстро прижилась. Вскоре я обнаружил, что не могу больше играть серьезно, а иначе нет смысла. Когда владеешь морем денег, потерять или добавить несколько капель не значит НИЧЕГО.
      Тут мне стоит кое-что объяснить: «цивильный лист» Ее Мудрости был, может, и не столь велик, как траты многих крупных транжир на Центре; живут здесь богато. Но он был величины такой, какой хотелось Стар, неисчерпаемым источником богатства. Не знаю, сколько миров оплачивали все счета, но, допустим, тысяч двадцать по три миллиарда людей в каждом… Вообще-то их было больше.
      По пенни с каждого из 60.000.000.000.000 людей даст шестьсот миллиардов долларов. Цифры эти не означают ничего, просто показывают, что если распределить все так, что никто ничего и не почувствует, в результате все равно получается денег больше, чем я мог потратить. Неуправление Стар своей не-Империей стоило, полагаю, недешево. Но личные ее и мои траты, сколь угодно большие, не имели значения.
      Царь Мидас потерял к своей копилке всякий интерес. Я тоже.
      Нет, я тратил деньги. (Хотя не прикасался к ним ни разу – необязательно). Наш «шалаш» – не стану называть его дворцом – был соединен со спортзалом, оборудованным почище зала любого университета; по моей просьбе добавили еще salle d'armes  , и я много занимался фехтованием, баловался чуть не, каждый день с любым видом оружия. По моему заказу были изготовлены рапиры, достойные Леди Вивамус, и мне по очереди помогали лучшие мастера клинка нескольких миров. Я велел построить еще и стрельбище, лук мой подобрали в пещере Перехода на Карт-Хокеще, и я тренировался в стрельбе из лука и другого наводящегося оружия. Да, деньги я тратил, как хотел.
      Но радости от этого было мало.
      Как-то днем сидел я в своем кабинете, ни черта не делая, а только поигрывая вазой, полной драгоценных камней.
      Я когда-то недолго баловался ремеслом ювелира. Оно заинтересовало меня в средней школе; целое лето я проработал у ювелира. Я умею рисовать и был очарован красивыми камушками. Он одалживал мне книги, я доставал в библиотеках другие – а однажды он выполнил один из моих рисунков в камнях.
      У меня было Призвание.
      Но ювелиры не подлежат отсрочке по призыву, так что я это забросил, вплоть до Центра.
      Понимаете, у меня не было другого способа сделать Стар подарок, кроме как изготовить его самому. Так я и сделал. Из настоящих камней я создал ансамбль драгоценностей к одежде, сперва подучившись (как обычно, с помощью специалистов), послав за роскошной подборкой камней, вычертив схемы, отослав камни и рисунки для воплощения.
      Я знал, что Стар любит украшенные драгоценностями костюмы; я знал, что ей нравится, когда покрой их рискован, но не в смысле нарушения табу, их там не было. Нужно, чтоб он был соблазнительный, золотящий лилию, подчеркивающий то, что едва ли в этом нуждается. То, что я изобрел, пришлось бы как раз к месту в любом французском ревю – только из настоящих камней. Сапфиры с золотом очень шли к белокурой красоте Стар, и я использовал их. Но ей к лицу любой цвет, и я воспользовался и другими камнями.
      Стар была восхищена первой моей пробой и надела ее в тот же вечер. Я гордился ею; образец я свистнул по памяти с костюма, который увидел в первый же вечер после демобилизации на статистке в одном из франкфуртских ночных клубов: полоска ткани на бедрах, длинная прозрачная юбка, с одного бока открытая до бедра и усыпанная блестками (я поставил сапфиры), нечто вроде лифа, только открытого, сплошь в драгоценных камнях, и головной убор под стать. Высокие золотые босоножки с сапфировыми каблуками.
      Стар с теплой благодарностью принимала и все последующие.
      Но я кое-что понял. Я не создатель драгоценных уборов. У меня не было ни малейшей надежды на то, чтобы сравняться с обслуживавшими богачей Центра профессионалами. До меня быстро дошло, что Стар носит мои ансамбли потому, что это мой подарок, точно так же, как мама прикалывает на стенку детсадовские рисунки, которые сыночек приносит домой. В общем, я все бросил.
      Эта ваза с драгоценными камнями торчала в моем кабинете уже несколько недель – опалы-огневики, сардониксы, карнелии, алмазы, бирюза и рубины, лунные камни и сапфиры, гранаты, перидоты, изумруды, хризолиты. У многих названия по-английски не было. Я пропускал их сквозь пальцы, разглядывал многоцветные огнепады, и мне было жаль самого себя. В голову лезли мысли о том, сколько бы такие красивые камушки стоили на Земле. Угадать это я не мог бы с точностью и до миллиона долларов.
      Я не брал на себя хлопоты запирать их на ночь. Подумать только, и МНЕ пришлось бросить колледж из-за нехватки сосисок и платы за обучение.
      Я оттолкнул их в сторону и подошел к окну, появившемуся потому, что я сказал Стар, что мне не нравится, когда в моем кабинете нет окна. Случилось это по прибытии, и я несколько месяцев не знал, как много было разрушено, чтобы сделать мне приятное. Я-то думал, что просто пробили стену.
      Вид был превосходный, похожий больше не на город, а на парк, усеянный, но не загроможденный красивыми зданиями. Трудно было себе представить, что перед тобой город больше, чем Токио; «скелет» его не торчал наружу, а население работало даже на другой половине планеты.
      В воздухе стояло похожее на пчелиный улей бормотание, как тот приглушенный рев, от которого нигде не скрыться в Нью-Йорке, – только помягче, как раз настолько, чтобы я осознавал, что окружен людьми, у каждого из которых есть своя работа, своя цель, своя функция.
      Моя функция? Консорт  .
      Гиголо!  Стар, не сознавая того, ввела проституцию в мир, никогда ее не знавший. В невинный мир, где мужчина и женщина ложились спать вместе только по той причине, что оба этого хотели.
      Принц-консорт – не проститутка. У него своя работа, и она часто утомительна: представлять свою правящую супругу, закладывать первый камень, произносить речи. Кроме того, он, как королевский племенной жеребец, имеет своим долгом обеспечение того, чтобы династия не вымерла.
      У меня ничего этого не было. Ни даже обязанности развлекать Стар. Черт, не дальше десяти миль от меня были миллионы мужиков, которые только и ждали такого шанса.
      Прошлая ночь прошла неважно. Началась она плохо и перешла в одно из тех утомительных совещаний, которые иной раз случаются у женатых людей и пользы от которых еще меньше, чем от ссор со скандалом. Была и у нас такая, не хуже, чем у любого работяги, которого давят долги и начальство.
      Стар сделала то, чего раньше никогда не делала: принесла работу на дом. Пятерых мужиков, озабоченных какой-то межгалактической путаницей, – я так и не понял, какой. Обсуждение ее продолжалось уже часов несколько, и иногда они говорили на неизвестном мне языке.
      Меня они не замечали, я был как мебель. Представляются на Центре редко; если охота с кем-нибудь поговорить, говоришь: «Сам», потом ждешь. Если он не отвечает, отходишь. Если отвечает, обмениваетесь именами.
      Ни один из них ничего не сказал, и черт бы меня побрал, если бы я начал первым. Начать, как гостям в моем доме, положено было им. Но они, судя по их поведению, вовсе не считали это МОИМ делом.
      Я сидел, как Человек-Невидимка, постепенно зверея.
      Они продолжали свой спор, а Стар сидела и слушала. Потом она позвала служанок, и те начали раздевать ее и расчесывать ей волосы. Центр – не Америка, причины чувствовать себя шокированным у меня не было. То, что делала она, было грубостью по отношению к ним, обращением с НИМИ, как с мебелью (от нее не укрылось, как они обошлись со мной).
      Один раздраженно сказал:
      – Ваша Мудрость, мне бы все-таки хотелось, чтобы вы нас выслушали, как мы условились. (Я передаю жаргон своими словами.) Стар холодно сказала:
      – О своем поведении сужу я. Больше никто на это не имеет нрава.
      Верно. Она могла разобраться в своем поведении. Они – нет. Да и я, понял я с горечью, тоже не мог. Я чувствовал, что сержусь на нее (хотя и знал, что это не имеет значения), за то что в присутствии этих болванов она позвала своих служанок и стала готовиться ко сну. Я намеревался внушить ей потом, чтобы этого больше не было. Теперь я решил не затрагивать этот вопрос.