Рей валялся в своей комнатушке на пропахшей его спермой и потом узкой кровати и старался не думать о Глории. У нее было всегда улыбающееся лицо, светлые волосы и руки, которые она тянула к нему, лишь заметив: «Рей-о!» Как-то, сидя на заборчике у трактира, он назвал ей свое уменьшительное имя, и она громко прокричала его, подпрыгивая и кружась: «Рей-о! Рей-о! Рей-о!» Не раздумывая, он оторвал ее от земли и закружил, как на ярмарочной карусели: вверх-вниз, вверх-вниз. А она хохотала и дрожала – возбуждение смешивалось со страхом. В следующий раз, через несколько дней, когда она увидела его, потянула за руну свою бабку и показала на него через дорогу: «Рей-о!» Он тогда быстро помахал рукой и пошел своей дорогой.
      Рей отбросил одеяло, натянул водолазку и трусы и отправился в ванную. Еще не рассвело.
      Спустя пятьдесят минут он вышел из дома через заднюю дверь в холодное сырое утро, неприятно окутавшее его. Он шел через заросшую сорняками площадку, тщательно обходя собачьи какашки, и не чувствовал присутствия черной «сьерры», припаркованной среди других машин у тротуара, не видел направленной на него через приспущенное боковое стекло фотокамеры, не слышал из-за стука каблуков по асфальту щелчков фотоаппарата.
      – Интересно, сможете ли вы узнать его, миссис Саммерс?
      Линн Келлог разложила на столе фотографии размером двадцать на двадцать пять. Хотя их делали очень поспешно, центральная, снятая крупным планом, была довольно четкой и запечатлела даже облачко пара у губ снятого на фото человека.
      – О да, – Эдит Саммерс ткнула пальцем, – вот этот мальчик.
      – Мальчик?
      – Тот, который так нравился Глории.
      – Да?
      – Да. Рей-о.
      – Это его имя?
      – Так звала его Глория. Полагаю, его настоящее имя Реймонд. Рей. Он хороший юноша, не как некоторые.
      Когда Линн въезжала в Мейблторп, поток ослепительно ярких солнечных лучей порвал облака, висевшие над ней всю дорогу. Она увидела Эдит Саммерс перед домом, подметавшую метлой на длинной палке короткую дорожку, ведущую к воротам. Эдит настояла на том, чтобы Линн позволила ей открыть новую пачку печенья и заварить свежий чай.
      – Что вы имели в виду, миссис Саммерс, когда сказали, что Глории нравился Реймонд?
      – Ну, вы знаете, она иногда болтала с ним, была в восторге, когда встречала его. Каждый раз, когда Реймонд видел девочку, он обязательно окликал ее, махал рукой, шутил.
      – Где это происходило?
      – Простите?
      – Когда Глория и Реймонд видели друг друга, где это было?
      – На бульваре, по дороге из школы. Иногда на площадке для игр.
      – На площадке для игр?
      – Да, он бывал там иногда.
      – С друзьями?
      – Нет. По крайней мере, я их не видела. Скорее всего, сам по себе. Насколько я помню, он всегда был один. Я никогда не видела его с кем-либо еще.
      – А где он обычно бывал на площадке?
      – Не знаю. Да и какое это имеет значение?
      – Около качелей?
      – Возможно. Возможно, и около качелей. Но…
      – Вы не замечали, дружил ли он еще с какой-нибудь маленькой девочкой, кроме Глории?
      – Послушайте…
      – Или это была только Глория?
      – Послушайте, я не слабоумная и могу понять, куда вы клоните.
      – Миссис Саммерс, я не говорю…
      – Да-да…
      – Все, что я хочу…
      – Да, я все поняла.
      – Чем его заинтересовала Глория, доверяла ли она ему?
      – Послушайте. Я уже сказала вам: он хороший мальчик, вполне приличный, вежливый. То, что вы имеете в виду…
      – В тот день, когда вы оставили Глорию на качелях, миссис Саммерс, день, когда она пропала, вспомните, был там Реймонд?
      – Нет.
      – Постарайтесь вспомнить поточнее.
      – Нет. Его там не было.
      – Вы уверены в этом? Эдит Саммерс кивнула.
      – Прошу вас…
      – Если бы он был там, я запомнила бы. Глория обязательно подошла бы к нему. – Она вздохнула. – Если бы Реймонд был там, ничего подобного не случилось бы.
      – Почему вы так считаете, миссис Саммерс?
      – Потому что тогда я оставила бы ее с ним, в этом нет никаких сомнений. Попросила бы его присмотреть за ней, как делала это и раньше.
      Дивайн позвонил хозяину Реймонда по телефону: «Ничего серьезного, совершенные пустяки, конечно, не стоит беспокоиться и что-либо говорить самому парню, но вы можете помочь…»
      – Вам лучше подъехать сюда, – ответил хозяин. Дивайн оставил машину на другой стороне дороги, не доезжая ярдов пятидесяти. Никогда нельзя угадать, что упадет на твою машину в таном месте – среди фургонов, вывозящих продукцию с бойни. А он совсем не был уверен, что требуха на голубом крыле его автомобиля будет выглядеть живописно.
      – Мистер Хатерсадж скоро будет, – сообщила ему секретарша среднего возраста, проводя через двор в кабинет управляющего, небольшой квадратный закуток со стопками заказов на высоком столе и двумя календарями упаковочных фирм на стенах. Один из календарей заслуживал повторного взгляда – на нем между ног мясной туши торчала воткнутая вилка.
      Дивайн приоткрыл дверь, и в комнату ворвался гул рефрижераторов.
      Хатерсадж оказался плотным человеком лет пятидесяти в белом запачканном халате. Один глаз у него распух, и в нем застыл гной. Рука, которую он протянул Дивайну, была крепкой и сильной.
      – Я никогда не взял бы его, если бы не был обязан Терри. Это его дядя. Надеюсь, мне не придется пожалеть об этом.
      – Ну, до сих пор не приходилось? Хатерсадж медленно покачал головой.
      – Пожалуй, у этого парня есть желание работать. Не из тех, кто начинает выставляться, лишь только научится работать не одной, а двумя руками. Умом особо не блещет, но кто отличается этим в наше время, тем более из работающих здесь?
      – Значит, на него можно положиться?
      – Пожалуй. Что он сделал?
      Дивайн не ответил. Вместо этого он спросил о часах работы Рея. Хотя многие на бойне трудились посменно, у Рея всегда была только дневная смена: с восьми утра до четырех – половины пятого.
      – Пять дней в неделю? – спросил Дивайн. – Шесть?
      – Как правило, пять и полдня в субботу. Иногда дополнительно в воскресенье.
      – Тоже полдня?
      – По часам.
      – И иногда, в таком случае, отгул?
      – Во вторник.
      Дивайн попытался вспомнить, в какой день исчезла Глория. Ничего, это можно будет легко проверить позднее. Дивайн взглянул на свои часы и сверил их со стенными прямо перед столом управляющего.
      – Это серьезно? Неприятность, в которую попал парень?
      – Не думаю. – Дивайн отрицательно мотнул головой.
      – Выходит, мне нечего беспокоиться? Кивок головой.
      – Мелкое воровство?
      – Ваша касса цела?
      Управляющий пренебрежительно махнул рукой.
      – То, что у меня там лежит, можете забрать, я и не пошевелюсь. – Он постучал пальцами, похожими на сардельки, по коленке полицейского. – У меня исчезают отсюда целые говяжьи туши. За неделю это мне обходится в три-четыре сотни фунтов. Пришлось создать свою службу безопасности, установить ночное патрулирование, ведь именно в это время суток совершаются кражи. Нам здорово помог один из ваших парней: сокращая путь через мост, он заехал на своей «панде» и удивился, увидев, что погрузка ведется ночью. Осветил фонарем трейлер, а там полторы дюжины туш и ворюга из службы безопасности держит дверцу контейнера и получает за это половину выручки. Парень, который проделывал все это, проработал здесь шесть лет и три года из них обхаживал мою дочку. Она здорово разозлилась, когда я сказал ей, что никакой свадьбы не будет.
      У Дивайна мелькнула мысль, что у дочки в нижнем ящике комода кроме шелкового нижнего белья наверняка лежит полдюжины сочных отбивных.
      – Вы можете подождать парня здесь. – Управляющий собрался идти. – Я свистну ему.
      – Все в порядке. Я пройдусь.
      – Пробирает вас, не так ли? – Хатерсадж улыбнулся, открывая дверь кабинета.
      – В каком смысле?
      – Запах. Моя жена клянется, что если родится снова, то выйдет замуж за вегетарианца. Я возразил, что это ей ничуть не поможет, ведь испускаемые им газы будут пахнуть вдвое хуже, чем тот запах, который я приношу домой. Конечно, это вина не вегетарианцев, а съедаемых ими овощей.
      Дивайн стоял у канала, облокотившись на парапет и наблюдая за стариком и мальчуганом, ловившими рыбу на удочки. Поплавки замерли на спокойной глади воды. «Если бы это было все, что может предложить жизнь, – думал Дивайн, – я бы тут же расстался с ней». Он повернулся как раз тогда, когда Рей выходил из-за угла. Дивайн не сдвинулся с места, ожидая, пока юноша подойдет к нему. Пусть немного поволнуется, понервничает.
      – Вы меня дожидаетесь?
      Рей стоял перед ним с опущенными плечами. Швы купленной по случаю кожаной куртки уже начали расползаться. К лицу и волосам прилипли ошметки свиного жира, кусочки засохшей крови.
      – Идешь домой? – спросил Дивайн. – Машина вон там. Садись, подвезу.
      – Нет, спасибо. – Рей нерешительно смотрел на него. – Я лучше пройдусь.
      – После рабочего дня? – Дивайн протянул руну к плечу Рея. – Ты же не хочешь.
      – Нет, хочу. – Дивайн обхватил пальцами его локоть. – Я люблю прогуляться. Помогает прочистить голову.
      – Как угодно. – Дивайн отпустил его руку.
      Рей быстро кивнул, моргнул и начал обходить Дивайна, но детектив перенес вес на другую ногу и блокировал его путь.
      – Давай посидим немного в машине, – предложил он.
      – Итак, Реймонд, Рей. – Дивайн расслабился и открыл ближайшую дверцу машины, чтобы юноша мог сесть. – Как дела на работе? Все в порядке?
      Рей фыркнул, наклонился вперед и стал смотреть через переднее стекло.
      – Ладишь со своим начальником?
      – Хатерсаджем? Нормально, только он кричит все время.
      – А остальные?
      Рей посмотрел вокруг. Чего он хочет добиться, задавая все эти вопросы? Совсем не похоже на то, что показывают по телевизору.
      – Думаю, все нормально. Мне мало приходится сталкиваться с ними. Правда, есть такие, кто, проработав здесь пару лет, воображают, что все уже знают. Вы понимаете, что я имею в виду?
      Дивайн ободряюще кивнул головой.
      – По крайней мере, здесь нет цветных, уже хорошо. – Пальцы Рея ни на минуту не оставались в покое: только что нервно мяли ткань брюк, потом согнулись, а теперь сжались в кулаки. – И это правильно. Им нечего делать в оптовой сети с мясом. Представьте, вы идете к мяснику за куском для жаркого или отбивной, а это мясо уже держал в руках какой-то там негр. Противно?
      Дивайн должен был признать, что в этом парень прав.
      – Где он у тебя, Реймонд? Где-то дома или всегда с тобой?
      – Что?
      – Нож.
      – У меня нет никакого ножа.
      – Реймонд.
      – У меня нет ножа.
      Дивайн уставился на него, испытывая удовольствие.
      – Зачем мне нож? Да и вообще, какой нож? Не знаю я ничего ни о каком ноже.
      – Под кроватью? В кармане? Ведь мне известно, что у тебя есть нож прямо сейчас, здесь.
      – Нет.
      – Нет?
      – Он в ящике.
      – В каком ящике?
      – В моей ном нате.
      – Вместе с носками?
      Рею хотелось выйти из машины. Он не понимал, почему полицию заинтересовал какой-то нож и какое отношение это имеет к случившемуся.
      – Зачем тебе нож, Рей? Ведь ты не берешь работу на дом, не счищаешь там лишний жир с туш?
      – Для защиты.
      – От кого?
      – От кого угодно.
      – От девушек?
      – Конечно, не от девушек. Почему?
      – Однако он был с тобой в ту ночь, не так ли?
      – В какую ночь?
      Пот проступил на лбу Рея, потен по носу.
      – Ты знаешь, – улыбнулся Дивайн.
      – Нет, не знаю.
      – Ночь, в которую вы были с Сарой, в ночь, когда вы обнаружили Глорию.
      – Нет закона, запрещающего иметь нож.
      – О, Реймонд, здесь ты ошибаешься. Ношение холодного оружия, намерение причинить умышленный вред. Попадется не тот судья, и тебе обеспечен срок.
      В машине было жарко и становилось еще жарче. Рей чувствовал запах своего и чужого тела, запах пота.
      – Я ухожу. – Его руна потянулась к ручке. – Я хочу уйти.
      – Ты никогда не пользовался им, чтобы попугать кого-нибудь, Реймонд? Заставить сделать что-то против воли?
      Рей неловко потянул, и дверь открылась, выпустив его наружу. Сначала он думал, что полицейский рванет за ним, затащит обратно. Но тот просто сидел в машине, положив руки на руль, и ухмылялся, глядя, как Рей вначале пятился, потом почти побежал через улицу.
      Всю дорогу вдоль Лондон-роуд, срезая путь мимо станции, пробираясь по дорожке для буксировки барж вдоль канала, Рей все время оглядывался назад, ожидая увидеть Дивайна, возникшего за спиной и догоняющего его. Когда он наконец вставил ключ в замок двери и свалился на кровать, он так сильно дрожал, что крепко прижал руки к телу и лежал так, не двигаясь, пока рубашка под курткой не стала жесткой и холодной.

      Все было не так просто. День, который его интересовал (когда пропала девочка), был субботой, а не вторником. Как ни считал Дивайн. дни, ни раскладывал варианты, нужного ему результата не получалось. Каждый раз выходило, что это была суббота. Между часом и четвертью второго. Дивайн снова проверил на работе Реймонда: не было никаких данных, свидетельствующих о его отсутствии в течение двух часов. К тому времени, когда он ушел с работы, Глорию Саммерс искали уже почти четыре часа.
      Если это отставить в сторону, что еще говорило против него?
      Прыщеватый парень, нервное поведение и неприятный запах.
      Вот и все.
      Нет, еще: парень, который сильно потеет и носит с собой нож.
      Дивайн был убежден, что, если он отправится к Резнику не с фантами, а со своими домыслами, догадками, инспектор сразу же его обрежет. Резник, однако, прислушивался к мнению Линн Келлог, даже Пателя. Дивайн же… для Резника и даже для Миллингтона был просто клубком мускулов с проблемой взаимоотношений с другими людьми и ничем больше. «Исправься или уходи» – это подразумевалось не один раз, говорили Марку это и прямо в лицо, когда его подследственных находили в крови. «Он распсиховался и сам поранил себя». Просить Резника поверить этому – все равно что убедить архиепископа Кентерберийского, будто мать Тереза совершила кражу.
      – Успокойся, Марк, – остановил его недавно Миллингтон, несомненно, передавая мнение сверху, – нам известно все про твоего Реймонда. В ту минуту, когда что-либо еще укажет в его направлении, он будет у нас с такой скоростью, что решит, будто у него выросли крылья.
      Вот почему Дивайн вернулся в участок, чтобы включиться в борьбу, которую вели его коллеги, борьбу, призванную улучшить показатель раскрываемости преступлений. Несмотря на радостный настрой министерства внутренних дел, которое постоянно заявляет всему миру, что число нераскрытых преступлений незначительно, их показатель колеблется около отметки в тридцать процентов. Вот к чему вернулся Дивайн – чтобы тратить большую часть своего времени на никому не нужные бумажки. Нем бы ни был человек, придумавший эту систему, он, несомненно, был канцелярской крысой. Его фантазия не шла дальше длиннющей формы, которую надо заполнять в трех экземплярах. А что за блестящая идея – записывать допросы на пленку, вместо того чтобы какой-нибудь чмур с хорошим почерком и простым блокнотом записывал каждое слово – и все! Достижение техники! Великолепно! Экономит время допроса, сохраняет его последовательность – конечно, все это так. Помогает избежать обвинений какого-нибудь лживого ублюдка в том, что следствие подстроено. Но никто, кажется, не счел необходимым подумать о том количестве времени, которое требуется для расшифровки всех этих записей, каждого покашливания, каждого, черт подери, слова! Хотя и прошел слух, что объявят дополнительный набор гражданских служащих на расшифровку, Дивайн знал, что слухи редко сбываются.
      В то утро в отделе Патель отгородился от всех, надев наушники, Линн Келлог писала кратное изложение какого-то допроса для суда, в суде же околачивался Нейлор, даже не зная, вызовут его или нет, чтобы дать показания против типа, ворующего автомобильные детали. Сержант прилип к зеркалу в мужском туалете и подравнивал свои усы. Резник за своим столом сражался с огромным бутербродом с ветчиной. Так кто же был занят делом?
      «Если бы мне пришлось начинать сначала, – мечтал Дивайн, – не задумываясь, стал бы профессиональным игроком в регби или нейрохирургом».
      Резник расправился со своим бутербродом и стал снова просматривать окончательное заключение медицинской экспертизы. То, что удалось вынести со старого железнодорожного склада, было в таком состоянии, что требовались дни, а не часы, чтобы разобраться, отделить все, вступившее в контакт с телом Глории. Большая часть того, что скрупулезно соскабливали с пластиковых пакетов, было заражено плесенью и вряд ли могло оказаться полезным. Однако в лаборатории удалось извлечь из-под ногтей девочки несколько крошечных нитей вязаного материала, красных и зеленых. От ковра или половика? Хотя обсуждения и не было, мнения склонялись больше ко второму.
      Как же это происходило? Заворачивал ли убийца тело в половик, прежде чем перевезти его в другое место? Было ли это до того, как он засунул тело в пластиковые пакеты? Если да, то каким образом он перевозил труп? На заднем сиденье автомобиля или в багажнике?
      Резник отдавал себе отчет, что, может быть, действия, вызвавшие смерть девочки, и происходили на половике, а может быть, до этого были какие-то другие действия, связанные с половиком.
      Когда эти ниточки попали под ногти? Резник встал и начал ходить вокруг стола, преследуемый картинами, которых лучше не видеть. В какой момент? До того как девочка впала в панику, стала кричать, вырываться, ударять кулачками; до того как ее пришлось держать, уговаривать, заставлять замолчать, пока не наступил конец? Хотя, вполне вероятно, половин был уничтожен, нельзя было исключить и другую возможность, а именно – что он все еще лежал в центре совершенно обычной комнаты, где Глория закончила свою короткую жизнь.
      Резник снова сел. В одном он был совершенно уверен – убийца Глории ходил где-то по городу и вел, судя по всему, вполне нормальную жизнь. Он боялся лишь, что, прежде чем они найдут его, он может нанести новый удар.
      Первым порывом Рея было пойти к ней и рассказать о своих чувствах. Выложить ей все и расцеловать прямо среди ореховых пирожных с кремовой начинкой и мятных конфет. Но он знал, что это был бы неверный шаг, сделанный под настроение. Он должен научиться контролировать свой темперамент. Не один раз дядя отзывал его в сторонку и объяснял его промахи. «Рей-о, ты не можешь поступать, действуя по первому побуждению. Так ведут себя дети, а ты уже не ребенок. Если ты будешь жить так и дальше, то люди начнут думать, что с тобой не все в порядке». «Нет, со мной все нормально. Все это пустяки». Он заверил себя, что беспокоиться не о чем.
      Вода стала холодной, Рей вышел из-под душа и стал растираться полотенцем. Вначале волосы, как следует, досуха, затем спину, плечи, ноги, руки. Ему всегда было неприятно надевать что-либо, пока тело не высохнет полностью. Эта осторожность была вызвана боязнью простудиться. Еще больше его пугала мысль об опрелостях между пальцами на ногах. К тому же стоит только начать ходить или сидеть в мокрой одежде, обязательно заработаешь геморрой.
      Рей попрыскал дезодорантом на волосы под мышками и внизу живота. Насыпав немного ароматизированного талька на руку, он протер между ног, вокруг мошонки.
      Стук ногой в дверь ванной: «Выходи, Рей, дай и другим помыться. Ты там сидишь уже больше получаса».
      Он собирался погладить свою голубую рубашку, но потом решил натянуть джемпер с круглым вырезом, так что видны оставались только воротник и один-два дюйма манжет. Джемпер прохудился на одном локте, но под курткой этого видно не будет. Его несколько беспокоило, как оденется Сара. Он надеялся, что это будет что-нибудь простое, а не тот костюм, в котором она приходила в полицейский участок. Словно это церковь или что-то подобное.
      Он занял позицию возле одного из львов, прислонившись к нему спиной, чтобы видеть фонтан, а за ним остановку автобуса, на котором, по его мнению, должна была приехать Сара. На ступеньках сидели панки, задиравшие прохожих. Никто из них уже не отмачивал таких странных и негигиеничных штучек, как прокалывание носа булавкой или нюханье всякой дряни вроде клея.
      Увидев Сару, остановившуюся на краю тротуара и осматривающуюся, чтобы найти его, Рей вышел вперед. Она выглядела чудесно: свободные черные брюки, черный жакет поверх красной блузки. Он решил не говорить ей ничего о ноже, чтобы не рисковать испортить вечер.
      – Зачем нам надо было идти и смотреть все это?
      – Тсс. Смотри. Вот здорово! Гляди.
      – Куда?
      – Там, сейчас войдет через дверь. Смотри!
      – О Боже!
      Сара отвернулась и прикрыла лицо рукой. В это время полуголый киногерой на экране, словно по волшебству, успел овладеть мечом и перерезать горло одному из нападавших, нанести сокрушительный удар в челюсть другому и распороть живот третьему с искусством ветерана вьетнамской войны или опытного мясника. Внутренности умирающего как бы вываливались прямо с экрана – серебристо-серые и красные от крови.
      – Потрясающе! – выдохнул Рей в восторге.
      – Мне просто не понравился этот фильм! – Сара была возмущена. – Все эти драни и кровь…
      – Да ничего особенного, – оправдывался Рей. – Есть картины и пострашней… похуже. – Он имел в виду получше, но не стал говорить этого. Если слишком разозлить Сару, то он не сможет даже пощупать ее по дороге домой.
      Они сидели в «Пицца Хат», в том, который поменьше, около Бридлсмит Гейт. Другой, за Дебенхемом, был лучше, но у Рея остались не очень хорошие воспоминания о его посещении в такое время.
      – Я не хочу выглядеть чопорной, Реймонд, но этот фильм просто не в моем вкусе, вот и все.
      – А какой в твоем?
      – Ну, я не знаю…
      – Думаю, сплошная мелодрама?
      – Не обязательно. – Сара жевала чесночный сэндвич с «моцареллой» и думала над его вопросом. – Я и сама толком объяснить не могу.
      – Ты имеешь в виду – что-то серьезное?
      – Хорошо, если хочешь, да, что-то серьезное.
      – Ну, возьми фильм, который мы только что посмотрели. Вся эта история о том, как они держали его неделями под землей в полной темноте и у него не было никакой пищи, кроме крыс, которых он сам должен был поймать и убить.
      – Ну и что из этого?
      Рей просто не мог поверить: «Глупая она, что ли?»
      – Это показывает нам, объясняет, почему все произошло.
      – Что?
      – Почему он стал таким. Посвятил себя мести. Отбросил все чувства. Им двигала только месть. – Он направил на нее вилку. – Психология и прочее. Ты не можешь сказать, что это несерьезно.
      – Одна средняя на глубокой сковороде с дополнительной мясной начинкой, – произнесла официантка, поставив между ними поднос, – и одна тонная, хрустящая, вегетарианская.
      Рей был уверен, что Сара заказала это назло ему.
      – Столик на двоих?
      – Пожалуйста, – ответил Патель.
      – Вы курите?
      Патель повернулся к Алисон, та мотнула головой: «Нет».
      – Вы не будете возражать, если я подсажу вас к кому-нибудь?
      – Нет. – Патель оглядел зал.
      – Как долго нам придется ждать, чтобы получить отдельный столик? – остановила официанта Алисон.
      Рей уже покончил со своей пиццой, не оставив ни ломтика, доел чесночный сэндвич и почти весь салат. Теперь он сидел и отщипывал кусочки безвкусной вегетарианской пиццы Сары. С того момента, как они поспорили о фильме, она едва произнесла пару слов, если не считать недовольства, когда Рей полил соусом их салат. Она заявила, что предпочитает соус «Тысяча островов». «В следующий раз делай это сама, – подумал Рей, не ответив ни слова, – что за идиотское название – «Тысяча островов» – для салатного соуса».
      – Послушай… – Он наклонился к ней.
      – Да.
      – Мой нож. Какого черта тебе понадобилось говорить о нем в полиции?
      Алисон неожиданно умолкла в середине объяснения относительно преимуществ закладной с твердо установленным процентом.
      – Вы ведь не слушаете?
      – Нет, я слушаю. – Патель почувствовал, что начинает краснеть.
      Алисон покачала головой.
      – Вы просто уставились на меня.
      – Извините.
      – Все в порядке. – Она улыбнулась и протянула к нему руки. – А теперь, перестаньте играть ножом и вилкой.
      – Я…
      – Знаю, вы извиняетесь. Вы всегда так со всеми соглашаетесь или делаете это из-за меня?
      – Простите меня. Я постараюсь быть более внимательным.
      – Хорошо. – В глазах Алисон стояли смешинки. – Будьте, пожалуйста.
      – Вы готовы сделать заказ? – обратился к ним официант.
      – Хм, думаю, еще нет, не совсем, – произнес Патель.
      – Да, – повернулась Алисон, – мы закажем сейчас. Патель улыбнулся, потом расхохотался.
      – Я презираю такие вещи, – заявил Рей.
      – Какие?
      – А вон там.
      Сара повернула голову и проследила за его взглядом.
      – Что там такое? Я не вижу…
      – Эта девица сидит с пакистанцем. – Рей состроил гримасу отвращения. – Не могу смотреть без презрения на подобные вещи.

      – Что с тобой?
      – Ничего. А что? – Лоррейн отвернулась от окна, теребя фартук.
      – Я захожу сюда третий раз, и ты все время стоишь и смотришь в окно.
      – Прости. – Она направилась к машине для мойки посуды, чтобы загрузить в нее вилки, рюмки, тарелки, оставшиеся после вчерашней вечеринки. Она уже не могла представить, как ее мать всю жизнь обходилась без такой машины.
      – За что ты извиняешься?
      – Я задумалась.
      – О чем?
      – Даже не знаю. Просто, ни о чем. Майкл поднял чайник, чтобы проверить, достаточно ли в нем воды, и включил его. – Так она обычно и говорила.
      Лоррейн еле удержалась, чтобы не спросить «кто». Конечно же, она знала это.
      – Однажды я пораньше приехал домой. Не помню точно почему. Может быть, доставлял товар кому-то поблизости. Диана стояла в гостиной. На ней были надеты обычные вещи: плащ, красный шарф – то, что она всегда носила. Она стояла у окна и держала в руках лопату, маленькую садовую лопату с синей ручкой. «Диана, – обратился я к ней, – что ты собираешься делать?» Она повернулась ко мне и растерянно улыбнулась, как будто я был последним человеком, которого она ожидала увидеть. Под плащом на ней ровным счетом ничего не было. «Что ты делаешь?» – переспросил я. «Ничего, – ответила она, – мне кажется, я ничего не делала. – А затем добавила: – Становится довольно холодно. Я не удивлюсь, если пойдет дождь».
      Слушая мужа, Лоррейн не могла поднять глаза на его лицо. Она глядела на его руки, на то, как он медленно насыпал кофе в две кружки, и, когда засвистел чайник, налил кипяток, положил по одной ложке сахара и добавил молока.
      – Мне было ясно, что она собирается делать. Она хотела идти копать, выкапывать Джеймса.
      У Лоррейн появилось желание обнять его, прижать к груди, сказать, что все в порядке, он может не беспокоиться, она понимает, что его мучает, но все это позади и теперь все будет хорошо. Но она знала, что, если бы она поступила так, он бы отстранил ее с хмурым лицом и взглядом, говорящим: это мои переживания, и я не нуждаюсь ни в каком утешении.
      Забирая свою кружку с кухонного стола, она погладила пальцами его руну.
      – Прости меня. – Он произнес это, глядя в конец комнаты.
      – Не за что.
      – Просто, когда я вошел и увидел тебя…
      – Я не Диана. – Лоррейн вытерла следы, оставленные кружками на поверхности стола. – Я совершенно не похожа на нее.