Значит, один дом отпадает. Остаются два других.

– А тот дом, что ремонтируется, – спросил Питер, – большой там ремонт затеяли?

– Да я в этом деле не смыслю ничего. Был санитаром. Теперь вот бакалейщиком заделался. Маляры тут работают, они ко мне в обеденный перерыв захаживают. Все сплошь бабы. Лесбиянки, видать. Сам видел, как они виснут друг на друге, целуются, обжимаются. Кое-кто из них прямо красавицы. Мне что, я со всякой могу, и с теми, кто подмышек не бреют, как в Европе, правда ведь? Видали бы вы, какие в Сайгоне притоны, закачаешься. А вот в Западной Филадельфии – никудышные: грязь, шприцы грязные валяются.

Питер больше не слушал его, потягивал сок, внезапно приободрившись. Угловой дом, где работают женщины-маляры, – это верный знак, видно, Дженис остановилась именно там, если учесть ее взгляды и работу в Центре, которой она занимается. Возможно, дом этот и принадлежит тем женщинам, что его красят. Он вышел из лавочки и опять направился к угловому дому, к его парадной двери, где стал прислушиваться, не слышно ли пилы, или молотков, или голосов внутри. Все было тихо.

Осмелится ли он? Да, конечно, – другого не остается. Он толкнул очищенную свежеоструганную дверь и, осторожно ступая, прошел в пыльный холл. Перед ним были голые, заляпанные цементом стены – жилые комнаты, столовая. Свисали еще не укрепленные провода. Он шел торопливо, слыша звук собственных шагов, все время думая о пути к отступлению. Работы, видимо, производились в кухне. В ее окно он видел маляров, расположившихся на обед за столом на заднем дворе под полузасохшим вязом. В другой части двора виднелись голые кусты, старая потрескавшаяся галерейка, разнообразный мусор, сгнившие доски и заросли необрезанных, неухоженных и низкорослых деревьев. Одна из малярш открывала термос, из чего, как он понял, следовало, что к трапезе они приступили только что. Женщины с наслаждением щурились, подставляя лица необычно теплым для такого времени года солнечным лучам, и болтали о чем-то своем. У него в запасе было несколько минут на то, чтобы осмотреться. В раковине были тарелки, в ящике – коробка хлопьев. Он потянул на себя ручку холодильника. Тот открывался с трудом, но, открыв дверцу и осмотрев содержимое холодильника, он успокоился. Он увидел там мокнущий в миске брикетик тофу, салатный соус, грейпфрут и завалы овощей на второй полке. Вода в бутылке. Одним словом, Дженис присутствовала здесь во всей своей вегетарианской красе и сущности. Пророщенная пшеница. Полбутылки вина. Вино красное, откупоренное ради какого-то счастливого празднества. Поселилась она здесь прочно. И уж, наверное, спала на втором этаже.

Кто-то громыхнул дверью. Питер быстро открыл портфель и извлек оттуда свой судебный блокнот. Вошла невысокая коренастая женщина в джинсовой куртке и футболке. Из-под одежды, слегка заляпанной краской, выпирали тяжелые груди. Она поставила под кран сифона пустую банку из-под содовой и наполнила ее.

– Что вам здесь надо? – осведомилась она, подняв взгляд на Питера.

– Я от компании застройщиков. – Он щелкнул авторучкой.

– А как вошли?

– Передняя дверь была не заперта, – ответил Питер. – Но у меня и ключ имеется. – Любезно улыбнувшись, он вытащил из кармана связку ключей, от которой отделил ключ от собственного его дома, словно намереваясь показать ей, что находится здесь на законных основаниях. Женщина едва взглянула на ключ.

– Вам известно, для чего теперь предназначен этот дом? – с подозрением спросила женщина, залпом выпив содовую.

Непонятно, почему она решила прощупать его.

– Да, – начал он, – но я не уверен, что вправе обсуждать это… Владельцы… просили меня… Словом, надеюсь, вы понимаете.

Женщина, видимо, сочла такой ответ приемлемым и даже кивнула, словно бы понимая, что он хотел сказать. Она опять наполнила банку и открыла заднюю дверь. Питер решился продолжить беседу.

– Пока вы не ушли, как обстоят дела с ремонтом верхнего этажа? Нас интересует водоснабжение и канализация, мы…

– Вот с этим как раз загвоздка, – прервала его она, тут же подхватив тему. – Там пол под раковиной придется снимать, а слесарь только после трех будет. Да пойдите сами посмотрите, а я обед пойду доканчивать.

Она прикрыла дверь и пошла в глубь двора. Питер проследил за тем, как она возвращается, он хотел посмотреть, не оглянутся ли на дом другие женщины, когда она вернется к ним за стол. Но, решив, что времени у него в обрез, ринулся вверх по лестнице и дальше по коридору миновал несколько спален. Дженис, уж конечно, выберет комнату, где солнце бывает утром. Ее комната оказалась последней; на полу был матрас – одинарный. Это хороший знак, решил он; рядом с матрасом стоял телефонный аппарат. На середину комнаты был выдвинут керосиновый обогреватель – как раз против таких обогревателей ведет кампанию филадельфийская пожарная охрана. Кто это поставил здесь такой обогреватель? В густонаселенных ветхих домах обогреватели часто опрокидываются, и тогда пожара не миновать. У него явилась мысль сломать обогреватель и купить Дженис новый, но, конечно, он тут же решил, что не имеет на это права, а все, что может, – это молить Бога, чтобы Дженис обращалась с обогревателем поаккуратнее. Возле телефона были папки с бумагами. Все они относились к деятельности Центра. Он быстро проглядывал содержание папок: проект, заявки, архитектурный план перестройки здания, соглашение с подрядчиком. Дом принадлежал женскому Центру. Какой еще дом стала бы красить женская бригада маляров и какой еще дом выбрала бы для проживания и секретной телефонной связи Дженис?

Поддавшись извечной слабости юриста, он потратил некоторое время на чтение проекта заявки:

Это объясняло и перестройку, и отключенный телефон, и парковку автомобиля в новом месте. Он чувствовал растерянность и внезапную грусть из-за того, что Дженис даже и словом не обмолвилась ему о новом доме, хотя она начала задумываться о нем, видимо, уже месяцев шесть назад. Она давно уже планировала расстаться с ним, а он и понятия об этом не имел. Интересно, думала ли она об этом, лежа с ним в постели, когда он, в пылу страсти, был, как дурак, уверен, что доставляет ей безумное наслаждение. Обдумывала ли она стадии своего освобождения за их совместными завтраками? Когда он рассказывал ей о своей работе? Когда она болтала по телефону с его матерью? Когда три месяца назад они в последний раз принимали гостей и она улыбалась и вела с гостями остроумную беседу? Складывая белье, ссорясь с ним, или же когда он говорил ей, иной раз со слезами на глазах, о том, как любит ее? Это казалось диким, невозможным, и все-таки это было правдой.

Он с грустью положил на место папки и вдруг отдернул руку, внезапно озаботившись тем, что оставил на папках отпечатки пальцев, да и всюду в доме теперь полно его отпечатков – достаточно, чтобы обвинить его во вторжении. Рядом с аккуратной постелью Дженис стояли радиобудильник и проигрыватель с кассетами – вкусы ее тяготели к лирике и музыке вдохновенно-торжественной – и лежала новая тетрадь. О, как хорошо он знал свою жену, знал это периодически вспыхивавшее в ней желание изменить свою жизнь, и сопутствовала этому желанию покупка небольшой записной книжки-блокнота, или же толстой переплетенной черно-белой тетради, или же, когда желание перемен было особенно неукротимым, элегантного ежедневника. Подобную тетрадь она держала рядом, пока раньше или позже не забывала о ней, после чего тетрадь перекочевывала в ящик письменного стола с разнообразным хламом, присоединяясь к своим предшественницам. Питер взял в руки очередной новый дневник.

Не надо ему его читать. Нет, прочесть его необходимо. Первая запись была сделана две недели назад.

Чертовски правильный вопрос, подумал Питер.

Все новые и новые печальные истины оказывались на поверхности, как глыбы угля, вывороченные из земли пласты, разрозненные, противоречивые факты, составлявшие некогда основу его существования. Питер отложил дневник. Он обнимал, целовал Дженис, а она застывала в его руках, как школьница, боящаяся забеременеть. Он устал тянуть к ней руки и прекратил бесплодные попытки ее расшевелить, разогреть. Но это только испортило дело. Что же до выкладок Дженис насчет его страхов перед собственными порывами – ну, тут ей и карты в руки, она знала его хорошо, всю подноготную, до последней клеточки. Да, это правда, что временами ему требовался секс, чтобы не грохнуть чем-нибудь об пол, не броситься в драку. Вот почему ему так нравились судебные заседания – здесь разрешалось драться, разрешалось пренебречь всей этой квакерской шелухой. Битвы там происходили лишь словесные, условные, ограниченные рамками определенных правил, но все же это были битвы, драки за то, чтобы упрятать человека за решетку, чтобы принести утешение родственникам убитых, и драки ради чистого удовольствия противопоставить свое мнение другому и уничтожить этого другого, наводя страх на ответчика. Каким счастьем было ввязаться в драку, штурмовать невидимую твердыню жизни, биться, как в сексе, проникать, стараясь достигнуть чего-то по ту сторону бытия… Взглянув на часы, он решил прочесть еще несколько страничек.

Об этом-то Питер и волновался. Почерк здесь был мелким и необычно для Дженис аккуратным, и, как он понимал, это означало, что писала она медленно, вдумываясь в написанное.

Ближе к делу, Дженис, думал Питер, бесясь от ее неторопливости и желания расписать то, что, в общем, сводилось в простому соблазнению; ее честность и серьезность доставляли ему боль и одновременно восхищали его. Снизу послышался шум, но он продолжал читать.

– Нашли, что искали? – послышался громкий голос с лестницы.

Питер поспешно бросил дневник Дженис туда, откуда он его взял, и, ринувшись в ванную, спустил воду в туалете.

– Ага, они вентиль сменили, тот, которым воду отключают, – сказала уже знакомая ему малярша. Он сделал вид, что осматривает старый фаянсовый унитаз, и, склонившись над ним, увидел свое отражение в воде и различил надпись: Америкен стэнард.

– Вроде неплохо, – уклончиво пробормотал он, заново расставляя все в охваченной сумбуром голове. – Хотел еще порасспросить вас о плотниках. Не слишком они вас обдирают?

Такое обращение к ней, как к эксперту, малярше, видимо, польстило.

– Ну, они могли бы стараться и побольше. Бригадир, тот часто и вообще лишь по дому слоняется. Но в целом работают они прилично. Полы внизу видели?

Ему надо было выбираться отсюда.

– Покажите мне их, пожалуйста, – малодушно ответил он, потом вспомнил о своем портфеле в спальне Дженис и, взяв его, бросил последний суеверный взгляд на ее постель, так, словно это было место чьей-то гибели или страшной катастрофы.

Они тяжело сошли вниз по лестнице, и он осмотрел, плотно ли уложены половицы, прощупав каждую. Потом демонстративно поглядел на часы и сказал малярше, что должен спешить – ему еще надо осмотреть другое строительство. Спокойно, как ни в чем не бывало, он вышел через переднюю дверь, после чего прибавил шагу.

В кабинете Питера его ждали записанные звонки и факсы.

– Сцапали голубчика! – орал в трубку детектив из северного района города. – Теперь этот Каротерс от нас не уйдет!

Информация была отрывочная и поступала порциями, и Питер расположил ее на столе в хронологическом порядке: накануне поздно вечером кенсингтонские патрульные стали свидетелями налета на супермаркет, совершенного четверкой вооруженных мужчин. Патрульные выжидали в старом фургоне, припаркованном футах в сорока от освещенной витрины супермаркета, и видели, как подкатили преступники, как они вылезли из машины, как решительно вошли и наставили автоматические пистолеты на удивленных служащих, снимавших кассу. Полицейские наблюдали, как управляющего, нацелив на него дуло, заставили отпереть сейф. Как и планировалось, патрульные вызвали подмогу, и три полицейские машины объединили свои усилия: когда налетчики уже покидали магазин с деньгами, полиция приказала им остановиться. Те открыли огонь, отчего полетело ветровое стекло фургона, и кинулись к своей машине, допотопному и проржавевшему «линкольну», скрывавшему в себе V-8 в отличном состоянии. На огонь полицейские ответили огнем, и один из налетчиков был ранен в задницу. Ковылявшего к спасительному автомобилю раненого сбили с ног его же товарищи, он упал, когда машина рванула и умчалась прочь. Полицейские стали преследовать машину, а та на повороте врезалась в угол кирпичного здания местной африканской баптистской церкви. Трое преступников выскочили из машины и побежали. Патруль между тем вызвал карету «скорой помощи» и занялся раненым, лежавшим на скользкой от машинного масла парковке. Человек этот оказался Вэйманом Каротерсом, лишь шесть часов как выпущенным из-под стражи.

Позже, долгое время спустя, после того как из глубоких карманов его шерстяного пальто был осторожно извлечен заряженный пистолет, бригада «скорой помощи» достала и пулю – медики сказали, что Каротерс чудом избежал паралича нижней половины тела. Вторая пуля была найдена в толще мускулов левого бедра Каротерса. Хоть и болезненные, обе раны были довольно поверхностными.

При Каротерсе, как сообщил детектив, находилась записная книжка с телефонами ряда женщин – друзей и родственников там обнаружено не было. Почти каждая из этих женщин, когда с ней связывались и она понимала, что ею интересуется полиция, говорила, что давно уже знать не знает Каротерса и благодарит за это Господа Бога. Каждая, за исключением некой Вики. Полицейские посетили Вики и выяснили, что она и Каротерс вместе снимали квартиру за 350 долларов в месяц – квартира эта была не той, где был произведен обыск после убийства Уитлока.

Все это происходило утром. Когда полиция обыскала вторую квартиру, там была найдена полуавтоматическая винтовка АК-47, еще три пистолета, несколько сотен патронов, набор ножей, тысяч на восемь китайского героина, хорошая очистка и упаковка которого синей лентой со звездой указывала на его нью-йоркское происхождение, трубка для курения крека, несколько шприцев, неиспользованных, все еще в стерильных обертках, и ящик виски со штампом таможни, украденный со склада в Филадельфии полгода тому назад.

– Погоди-ка, – прервал детектива Питер, – ты сказал, что на нем было шерстяное пальто?

– Ага.

Когда Каротерса задержали в первый раз, он был в форме грузчика. Но Питер подозревал, что в вечер убийства на нем, вероятнее, было шерстяное пальто – так, по крайней мере, следовало из показаний пьяной бабы, опознавшей Каротерса.

– Сам ты был в той, второй квартире?

– Ага.

– Другие пальто там были? Теплые, зимние?

– Не помню.

– А пятна крови на пальто, в котором его сцапали, были?

– Ясно, были. На заднице, куда угодила пуля, и…

– Я о других пятнах – двухдневной давности или поставленных накануне.

– Не знаю.

– Где именно сейчас находится пальто?

– В больнице, наверное.

– Ладно, – сказал Питер. – Пусть произведут анализ крови и сличат с пятнами на пальто. Посмотрим, не совпадут ли они с кровью этой Генри или Уитлока. И поторопитесь, пока пальто не затерялось, а пятна не стерлись. Что еще?

Детектив продолжал докладывать. Тот факт, что Каротерс был очевидным негодяем, в обычных обстоятельствах должен был бы усиливать подозрения в том, что именно он убил Уитлока и Джонетту Генри. Но в данном случае все происходило как раз наоборот, ибо полицией была найдена подробно выполненная карта путей, ведущих от местного магазина полуфабрикатов «С 7 до 11». На карте были даже названия улиц. Магазин этот, как было известно полиции, подвергся налету два дня назад вечером, как раз тем вечером, когда произошло двойное убийство в западной части города. Продавец магазина «С 7 до 11», когда ему показали снимки, с легкостью опознал Каротерса как одного из налетчиков.

Оставляя на время в стороне события вечера накануне, можно было счесть маловероятным, что Каротерс, совершив налет на магазин полуфабрикатов, проехал потом через весь город в его западную часть, чтобы кокнуть там учащегося колледжа и его девушку. Новые сведения объясняли, почему Каротерс так упорно скрывал свое местонахождение в вечер двойного убийства. Они доказывали также замечательную энергию Каротерса, который после вооруженного вечернего налета утром как ни в чем не бывало явился на работу в свою компанию по перевозкам, а вечером того же дня совершил новый вооруженный налет. Однако полученные дополнительные сведения никак не проясняли убийства парочки в Западной Филадельфии, а также почему первым, на кого указали, был Каротерс.