Глава 23

Как она и ожидала, он пошел за ней, властный, требовательный.

— Эва.

Она продолжала идти, высоко подняв голову, сжав кулаки. О, именно этого она и заслуживает за то, что поверила мужчине, а ведь разве она не этого все время ждала? Не этого? Какая же она дура!

— Эва!

Женщина помедлила в передней ровно столько, чтобы схватить плащ.

— Прочь от меня, Блэкхит! — хрипло бросила она, ее голос дрожал от ярости, ненависти к самой себе и боли от пережитого предательства. Ее пальцы подрагивали, когда она возилась с пуговицами и капюшоном. — Мне нужно время, чтобы подумать. По крайней мере несколько минут вы мне можете даровать, если только не хотите лишить меня и этой свободы.

Он встал в дверях. Руки сложены на груди, тело — точно скала.

— Вы никуда не уйдете, пока мы не поговорим, мадам. Она нервно схватила перчатки.

— Нет, Блэкхит, вам нужно поговорить с самим собой. Вам следует обдумать последствия управления чужими жизнями, подавления воли других людей. Может, вы и преуспели в том, что направили жизнь своих близких, но, клянусь, вы никогда не будете приказывать мне, как жить, ни сейчас, ни завтра и уж, конечно, не из могилы. — Эва пошла на него. Ей было страшно, но терять было нечего. Усилием воли она сохраняла самообладание. — Прошу вас, Блэкхит, отойти от двери и дать мне несколько минут.

— Я с удовольствием дам вам несколько минут, мадам, не несколько часов, если только вы не намерены провести их снаружи.

— Ах, значит, теперь вы мой тюремщик, не так ли?

— Я ваш муж.

— Вы мой злой рок, и я прошу вас отойти от двери.

— Нет. В такую погоду вы никуда не пойдете.

— Катитесь к черту, Блэкхит, я не ребенок, и если у вас есть хоть на йоту уважения к моим чувствам, вы дадите мне пройти!

— В данный момент во мне гораздо больше уважения к вашему здоровью и благополучию, чем к чувствам, мадам. Сейчас вы вернетесь, выберете комнату, где приведете в порядок свои эмоции, а когда успокоитесь, мы продолжим обсуждение этого вопроса.

Они смотрели друг на друга, ни один из них не хотел уступить, ни один из них не хотел сдаваться. Эва побледнела от гнева, руки сжались в кулаки. Люсьен не пошевелился.

— Значит… таков ваш вердикт? — спросила она ядовито.

— Да.

Она повернулась к нему спиной, ей был невыносим его вид. Люсьен не понимал, как получилось, что все приняло такой оборот. Он всего лишь пытался защитить своего ребенка. У него в мыслях не было заставлять Эву быть пленницей брака, чтобы сделать ее несчастной. Он был намерен провести с ней всю жизнь и доказать этим, что он не такой, как другие мужчины, которые встречались ей в жизни. Но вышло наоборот.

Люсьен ощутил себя виноватым. Почему он не предвидел последствий того, что считал вполне естественным и правильным делом? Но она американка. Мятежница. Защитница свободы. Женщина, которая не способна постичь крайнюю важность сохранения аристократической родовой линии. Он ошибся в ней. Он полагал, что она поймет и поддержит его действия. Наивный! Он думал, она будет счастлива после его смерти остаться в Англии в богатстве, неге, власти, но он ошибался.

— Неужели так важно уехать, Эва?

— Важно? Это самое главное! Видите ли, Блэкхит, я не могу вас видеть больше ни минуты. Вы мне отвратительны. И уверяю вас, что если вы не собираетесь запереть меня под замок, то я найду способ уйти от вас и жуткого брака, на который я по глупости согласилась.

Он отступил в сторону, его челюсти были сжаты. На этот раз он не знал, что делать. Он был совершенно растерян. И в то же время в душе кипело бешенство.

Ему нестерпимо хотелось что-нибудь сломать, разрушить… Даже убить кого-нибудь.

Ругаясь, он прошел в кабинет и бросился в кресло, приказав мозгу и телу успокоиться. Но это ему не удалось. Стараясь сохранить самообладание, он налил себе коньяку. Рука у него дрожала так сильно, что он едва смог донести бокал до рта. Выпив, он вскочил на ноги и принялся мерить комнату шагами.

Эва, должно быть, уже в конюшне. Возможно, выбирает самого быстрого коня, чтобы сбежать.

«Я никогда больше ее не увижу».

Он провел рукой по лицу и вновь наполнил бокал. «Я никогда больше ее не увижу».

Только посмотрите на него! Он позволяет ей уйти и даже пальцем не шевельнет, чтобы остановить. До чего же он опустился! Что она сделала с его разумом, выдержкой, со всем, чем он гордился? Как ей удалось ввергнуть его в эту бессильную ярость, в мучительную неуверенность в себе?

Он бросил бокал на пол, тот разлетелся вдребезги. Проклятие. Она никуда не уедет ни сегодня, ни завтра, никогда. Люсьен бросился в коридор, пронесся через прихожую и, даже не захватив пальто, выскочил в темноту.

Снег жалил его лицо, ветер хлестал по щекам, холод пронизывал его тело сквозь тонкую ткань рубашки, когда он быстро шел через двор по направлению к конюшням. Он видел огни, тени, мелькающие в окнах. Его душу наполнило мрачное удовлетворение. Значит, она еще там. Он поймал ее. Он не позволит ей уехать.

Не успел он подойти к дверям, как она появилась на пороге с хлыстом в руке, и встревоженный конюх семенил за ней, ведя в поводу оседланную лошадь и бормоча, что ночь не время для поездок ее светлости.

— Ее светлость не едет, — процедил Люсьен сквозь крепко стиснутые зубы.

Она резко повернула голову. Что-то угрожающее мелькнуло в ее лице. И в этот момент Люсьен понял, что совершил ужасную ошибку.

Ее губы искривились в язвительной усмешке.

— Мне следовало знать, что вы вмешаетесь, — сказала она голосом, который был холодней мокрого снега, который сек их лица. Она больше не пылала яростью, как несколько минут назад. Теперь в ее голосе звучало лишь презрение. Отвращение. — Даже теперь вы пытаетесь контролировать мою жизнь. Мою судьбу. Вы просто презренный негодяй.

— Вы не поедете в такую ночь.

— Ах, только послушать вас, Блэкхит… Вы всегда командуете, да? — Она покачала головой. — Вы просто не можете никому позволить иметь Богом данную свободу воли. Да и как вы смогли бы позволить это, раз считаете себя равным самому Создателю? — Она взяла у конюха поводья. — Вы просто ничему не научились. И, думаю, никогда не научитесь. — Эва подвела кобылу к лесенке, подобрала поводья и ловко уселась в седло, откуда презрительно посмотрела на герцога. — Я не принадлежу вам, Блэкхит. Просто помните, что все могло бы быть по-другому, если бы вы были в состоянии хоть частично отказаться от драгоценного контроля, который вы цените так высоко. Она тронула лошадь.

— Эва, умоляю вас, не уезжайте.

— Вы умоляете меня? Вы, могущественный Блэкхит, снизошли до мольбы? — Эва издевательски хохотнула, хотя он видел в ее глазах только боль. — О, вы можете молить обо всем, о чем вздумается, но это не принесет вам ничего, кроме унижения. Хотя, думаю, мне будет приятно видеть вас униженным. Это то, чего вы заслуживаете. А теперь прочь с дороги! Я больше не желаю иметь с вами ничего общего.

Эва попыталась объехать его, но Люсьен поймал поводья. Снег залеплял ему лицо, набивался в волосы, забирался за шиворот, ветер, словно ножом, стегал его тело, прикрытое лишь тонкой рубашкой.

— Ради всего святого, женщина, если вы настаиваете на отъезде в данный момент, то по крайней мере позвольте Ротуэллу отвезти вас в деревню. Я не хочу… да, вы не можете путешествовать верхом в такую непогоду. Позвольте Ротуэллу отвезти вас в карете… если не ради себя, то хотя бы ради ребенка.

Она взглянула на него сверху вниз, взвешивая его слова на весах своей жестокой гордости. Затем перевела взгляд в молчаливую темноту. Снег, перемешанный с дождем, шурша, падал на землю, покрывал шею лошади наледью, ручейками стекал по ее бокам, заставляя топтаться и прижимать уши. Булыжная мостовая становилась скользкой. Ветер все набирал силу. Поодаль стоял, поеживаясь, встревоженный Ротуэлл.

— Эва… пожалуйста.

Она молча посмотрела на него. Затем высвободила ноги из стремян и спрыгнула с кобылы, прежде чем он успел подойти, чтобы помочь ей, и пошла назад в конюшню.

Ротуэлл ждал распоряжений.

— Запряги лошадей и доставь ее в сохранности в деревню. Там на Хай-стрит есть трактир. Подвези ее прямо к дверям и не уезжай, пока хозяин не пообещает, что у нее на ночь будет комната и все удобства, которые она пожелает.

Затем Люсьен повернулся и направился назад к дому.

Это были самые трудные слова, которые ему доводилось произносить за всю жизнь.

Глава 24

Он вошел в дом. Лед в волосах таял и стекал за шиворот, когда он шел к кабинету.

Он был в таком смятении, что даже не мог сосредоточиться на своих мыслях. Никогда… никогда с того момента, когда он нашел много лет назад отца мертвым на холодных ступенях башни, не ощущал он такой потерянности, не был так близок к тому, чтобы… заплакать. Он взял бутылку коньяка, бокал и тут же поставил его на место — так сильно задрожали руки.

Лишь величайшим усилием воли он смог удержаться от того, чтобы вскочить, раздернуть шторы и в последний раз увидеть Эву, садящуюся в карету. Да он и так живо представлял все: Эва, его жена, его герцогиня, шагая взад-вперед, ожидает, когда карета будет готова, в руке хлыст для верховой езды, которым она нетерпеливо постукивает по ноге; Все, что ему оставалось, это не пойти снова к ней и не разозлить ее еще сильней своими неумелыми попытками достичь примирения. Он уже попытался и ничего не смог поделать. Он добился лишь того, что она возненавидела его еще сильнее.

Ну и черт с ней. Он всю жизнь жил без нее, сможет и теперь. Он сможет. Черт побери, он ведь герцог Блэкхит, и ему не пристало гоняться за женскими юбками, выставлять себя дураком и унижаться! Боже, если бы его друзья увидели его сейчас… как бы они потешались!

Он налил себе коньяку, выпил его залпом и повернулся спиной к окну, чтобы не было соблазна смотреть на ее отъезд. Но коньяк не облегчил его боли, которая не позволяла сидеть на месте, путала мысли, не давала делать что-либо, кроме как шагать взад-вперед по комнате и ругаться.

Люсьен в очередной раз потянулся к бутылке, когда услышал под окном стук копыт и звон сбруи. Звук стал громче, потом начал ослабевать, а затем и вовсе растаял за воем ветра. Люсьен допил коньяк, а после этого с застывшим лицом подошел к окну и раздвинул шторы.

Под окном были видны свежие следы колес. У него в горле возник вязкий комок, который он тщетно попытался проглотить.

Она уехала.

В карете было пронизывающе холодно. Эва сидела неподвижно, словно статуя, приказывая себе не дрожать, гоня из мыслей образ Люсьена.

Ей хотелось плакать. Дать волю слезам. Конечно, она сама виновата. Она поверила ему, мужчине. И как только она начала верить, он ее предал. Она, похоже, так ничему и не научилась.

Она не лучше, чем он.

Эва поудобней устроилась на сиденье, спрятав руки в тяжелых складках плаща и глядя на иглы снега, секущие темное стекло. Колеса хрустели по покрывшей землю ледяной корке. Не гонится ли за нею Блэкхит? Она поборола желание посмотреть в заднее окошко. Лучше бы гнался… он нужен ей как мишень для гнева, а гнев нужен, чтобы прогнать подлую мыслишку о том, что он все же любит ее.

Чушь! Он не жалеет ее ни капли. Все, о чем его заботы — это драгоценный герцогский титул и власть, которую он носит на плечах словно мантию, которую он самоуверенно навязывает всем, чья жизнь пересекается с его жизнью. Контроль. Все связано с контролем, не правда ли?

Вдруг Ротуэлл закричал на лошадей, затем карета накренилась, колеса на какое-то пугающее мгновение заскользили по покрытому льдом настилу моста, соединяющего берега узкого морского залива. По мере приближения к морю ветер усиливался. Эва чувствовала, как он раскачивает карету, и ей стало не по себе. Вернуться. Она прикрыла глаза, прикоснулась к ним кончиками пальцев, стараясь не слышать голоска, настойчиво звучавшего у нее в ушах. Вернуться, поговорить с ним, постараться взглянуть на вещи с его позиций…

Нет! Она не станет унижаться, не даст ему другого шанса — ни одного! — одержать над нею верх, ощутить насмешливое торжество, если она приползет назад с поджатым хвостом. Она доберется до трактира, выспится и, может быть, завтра утром, когда остынет голова, когда она будет способна думать, а не только чувствовать, решит, что делать дальше. Сейчас же она хотела только одного — убежать…

Колеса снова заскользили по льду, и Эва выглянула из окна. Они находились очень близко от моря. Эва видела его темный, пугающий простор, расстилающийся за кромкой берега. Ветер, срывающийся с неутомимых бесконечных волн, бил в борт кареты.

У нее в душе росла тревога. Наверное, стоит сказать Ротуэллу, чтобы он развернулся и поехал по другой дороге.

А может, следует подумать о возвращении к Блэкхиту.

Она вскрикнула, когда карета вдруг резко накренилась, и услышала отчаянные крики Ротуэлла, испуганное ржание лошадей, а затем медленным, страшным движением весь мир начал переворачиваться вместе с экипажем, который завалился набок. Эву бросило на дверь. Лопнули стекла, послышался отвратительный скрежет. Эва с трудом поднялась на ноги и нащупала дверь там, где только что был потолок.

Ветер немедленно снова захлопнул ее, чуть не отдавив Эве пальцы и бросив ей в лицо пригоршню снега. Ротуэлл, который, должно быть, слетел с облучка, пытался успокоить лошадей, одна из которых билась на земле, а другая была готова в любой момент пуститься наутек.

Эва злилась на себя теперь сильнее, чем на Блэкхита. Она должна была это предвидеть. Верхом она справилась бы намного лучше.

К черту все. Она лучше пойдет в деревню пешком! Опершись о края двери, она подтянулась и высунулась наружу. Ветер немедленно сорвал с нее капюшон, бросив ей в лицо пропитанный солеными брызгами снег и пронизав холодом. Она старалась удержать равновесие, ноги были еще внутри кареты… и то, что она увидела, наполнило ее сердце ужасом. Менее чем в десяти футах слева от нее открывался край обрыва. Ротуэлл, который только что выпряг устоявшую на ногах лошадь, старался успокоить ту, что лежала на земле, запутавшись в упряжи, и билась в попытках встать.

Он поднял глаза и увидел Эву, появившуюся над бортом кареты и готовую спрыгнуть на землю. Конюх вскинул руку, чтобы остановить ее.

— Ваша светлость, пожалуйста, не двигайтесь! Я помогу вам спуститься, как только освобожу лошадь!

Но с Эвы было достаточно. Она подтянула ноги и приготовилась прыгнуть… как раз в тот момент, когда лошадь, бившаяся на земле, смогла встать на ноги и рванула. Перевернутая карета резко дернулась вперед. Эва не удержалась на ногах и полетела через борт.

Она сильно ударилась о землю, и ее потащило вниз, под обрыв.

Эва закричала. Она ломала ногти, когда, скользя на животе, пыталась схватиться за ледяные выступы. Камни отламывались и катились вслед за ней, глухо ударяясь о склон обрыва. Она лихорадочно искала, за что ухватиться, била ногами, пыталась вцепиться в лед тем, что осталось от ногтей.

Бах!

Она ударилась о выступающий обломок скалы, ощутив искрящуюся вспышку боли в тазу, в районе поясницы, внизу живота. Боль захлестнула ее сознание, лишила даже возможности вздохнуть. Далеко внизу кипело море. Мимо нее прокатились несколько последних камней. Эва лежала — снег обжигал ее обнаженные ноги — и ощущала, что ее тело сочится кровью в сотне мест.

— Помоги мне… — Она подняла лицо навстречу ветру, мокрый снег теперь превратился в мелкую крутящуюся снежную пыль. — О милостивый Боже, помоги мне…

Но поняла, что уже слишком поздно.

Для нее.

Для ребенка.

И для того, чтобы вернуть все назад.

Она прижалась лбом к обледеневшему камню и, когда по щекам покатились слезы, провалилась во тьму.

Глава 25

К тому времени как Люсьен покончил с бутылкой коньяка, дождь прекратился.

Он развалился в кресле, мокрая рубашка прилипла к спине, веки набрякли, но мозг отказывался отключаться. Еще бутылку. Да, именно это ему нужно. Отставив бокал, он поднялся из кресла. Ноги подкосились, и он, падая, едва не ударился подбородком о край стола. Люсьен минуту полежал на ковре, стараясь пересилить головокружение и начав с тупым удивлением понимать, что пьян.

Он никогда в жизни не был пьян. Он никогда не хотел утратить контроль над разумом, телом, уступив его чему-то вне собственной воли, и понимание, что он наконец это сделал, наполнило его странным сочетанием удивления и отвращения к себе. Пьян. А почему?

Из-за женщины. Она лишила его воли!

Он заставил себя сесть, потом встать и, опираясь на стол, добраться до бара, чтобы взять еще одну бутылку. До смешного непослушной рукой он плеснул немного коньяка в бокал и плюхнулся обратно в кресло, пытаясь рассмотреть цвет напитка пустыми, невидящими глазами.