Майрон Болитар - Скованные одной цепью

– Ладно.

– И не надо делать постное лицо. Вчера я лишь немного пофлиртовала.

– Я тебе не судья.

– А ведешь себя как судья. Ладно, куда ты наладился?

– К Сьюзи, в теннисную академию. Уина видела?

– По-моему, он еще не пришел.

Майрон поймал такси и выехал на набережную Гудзона. Академия Сьюзи располагалась неподалеку от пристаней Челси, в здании, которое выглядело – а может, и было – огромным белым пузырем. Стоит выйти на корт, и из-за давления воздуха, при помощи которого этот пузырь надувается, у тебя начинается шум в ушах. Всего кортов было четыре, на каждом с инструкторами играли молодые женщины и девочки-подростки. Сьюзи, при всех своих восьми месяцах, тренировала на первом, показывая двум дочерна загоревшим девицам с конскими хвостами, как следует выходить к сетке. На втором корте отрабатывались удары справа, на третьем – слева, на четвертом – подачи. Кто-то расставил по углам зоны подачи круги – вроде как мишени. Сьюзи заметила появление Майрона и подала ему знак немного обождать.

Майрон прошел в отдельное помещение рядом с кортами. Здесь расположились мамаши, все в белом, как принято в теннисе. Это единственный вид спорта, где зрители любят одеваться как участники, словно их могут внезапно вызвать на корт. В то же время – Майрон понимал, что это нарушение правил «политкорректности» – во всех этих мамашах в белом было что-то соблазнительное. И он присматривался к ним. Не плотоядно – на это ему ума хватало, – но все же присматривался.

Похоть, если, конечно, это можно так назвать, быстро прошла. Матери следили за дочерьми с неусыпным вниманием, как будто от каждого удара зависела чуть не вся их жизнь. Глядя сквозь венецианское окно на Сьюзи, наблюдая за тем, как она, посмеиваясь, разговаривает о чем-то с ученицей, Майрон вспомнил ее собственную мамашу, которая употребляла слова вроде «драйв» или «концентрация», скрывая за ними то, что на самом деле следовало бы назвать врожденной жестокостью. Иные считают, что родители из кожи вон лезут, потому что сами в какой-то степени живут в своих детях, но это сомнительно, поскольку сами-то себя они бы так загонять не стали. Мать Сьюзи хотела сделать из дочери теннисистку и считала, что для этого необходимо отбросить все, что могло доставить ей радость или внушить самоуважение, заставив целиком зависеть от того, насколько умело она орудует ракеткой. Выиграешь – молодец. Проиграешь – кому ты нужна? Она не просто лишала дочь любви, она не давала ей хоть в малейшей мере ощутить себя как личность.

Майрон вырос в эпоху, когда дети во всех своих бедах винили родителей. Многие стали нытиками, обыкновенными нытиками, не желающими взглянуть в зеркало и попытаться взять себя в руки. Поколение Обвиняющих, которые ищут недостатки у всех и каждого, кроме самих себя. Но Сьюзи Ти была не такой. Она мучилась, она боролась, пытаясь восстать против всего связанного с теннисом, покончить с ним, но в то же время любила игру и дух соревнования. Корт сделался для нее одновременно пыточной камерой и единственной отдушиной, и примирить одно с другим было необычайно трудно. В какой-то момент это с почти фатальной неизбежностью привело к наркотикам и саморазрушительным загулам, и в конце концов даже Сьюзи, у которой как раз было право задать вопрос «кто виноват?», посмотрела в зеркало и нашла ответ.

Майрон сидел, перелистывая страницы теннисного журнала. Через пять минут тренировка закончилась и ученицы потянулась с корта. По мере того как они удалялись от накачанного воздухом пузыря, их улыбки угасали, а головы опускались под строгими взглядами матерей. Сьюзи вышла последней. Чья-то мамаша остановила ее, но Сьюзи быстро свернула разговор. Не замедляя шага, она прошла мимо Майрона и кивком пригласила следовать за ней. Движущаяся мишень, подумал Майрон. Родителям нелегко попасть в цель.

Сьюзи вошла к себе в кабинет и закрыла дверь за Майроном.

– Ничего не выходит, – сказала она.

– Что не выходит?

– Академия.

– А мне кажется, девчата неплохие.

Сьюзи тяжело опустилась на стул.

– Я затевала все это, надеясь осуществить мечту – создать теннисную академию для самых одаренных, которая, однако, оставит им время и возможность дышать, жить, развиваться. Я исходила из того, что такой подход позволит девочкам лучше справляться с разного рода проблемами, сделает их жизнь богаче, но полагала также, что в дальней перспективе они и играть будут лучше.

– И?..

– Но кто скажет, насколько далека эта дальняя перспектива? Ясно одно: пока ничего не получается. Лучше они не играют. Если девочки знают только теннис, а живопись, театр, музыка, друзья их не интересуют, то и играют сильнее. Те, кто хочет вышибить противнику мозги, стереть в пыль без всякой жалости, те и выигрывают.

– Ты действительно так считаешь?

– А ты нет?

Майрон промолчал. Она продолжила:

– И родители это видят. Наверное, здесь их отпрыскам лучше. Они не так быстро вспыхивают и выгорают, но лучших-то отправляют на сборы, где их гоняют в хвост и в гриву.

– Это близорукий подход, – заметил Майрон.

– Может быть. Только если они вспыхнут в двадцать пять, это будет поздно, карьеры уже не сделаешь. Выигрывать нужно здесь и сейчас. Мы-то с тобой это понимаем, Майрон, верно? Спортивными талантами нас Бог не обидел, но если ты лишен инстинкта убийцы – того, что делает тебя великим бойцом, хотя и не великим человеком, – в элиту не пробиться.

– И тебе кажется, в нас с тобой был заложен этот инстинкт? – спросил Майрон.

– В меня – нет. Вместо него была мамаша.

– А в меня?

– Помню, как ты играл за Университет Дьюка в финале Студенческой лиги, – улыбнулась Сьюзи. – У тебя было такое выражение… Лучше умереть, чем проиграть.

Какое-то время оба молчали. Майрон разглядывал теннисные трофеи – блестящие безделушки, свидетельствующие о спортивных достижениях Сьюзи.

– Так ты действительно вчера видел Китти? – прервала она наконец молчание.

– Да.

– А брата?

– Может, Брэд там и был, – покачал головой Майрон, – но его я не видел.

– И тебе пришло в голову то же, что и мне?

– Думаешь, именно Китти выложила это послание – «ЧУЖОЙ»? – Майрон поерзал на стуле.

– Я просто рассматриваю такую возможность.

– Давай не будем спешить с выводами. Ты сказала, что хочешь показать мне что-то связанное с Китти.

– Да. – Сьюзи принялась покусывать губы, чего Майрон уже давно за ней не замечал. Он выжидал, позволяя ей собраться с мыслями. – Понимаешь, вчера, после нашего разговора, я решила, что надо осмотреться.

– На предмет?

– Не знаю. – В голосе Сьюзи проскользнуло легкое нетерпение. – Ключ поискать, что ли. Что-то в этом роде.

– Ладно, дальше.

Сьюзи пробежалась пальцами по клавиатуре компьютера.

– В общем, я заглянула на собственную страничку из «Фейсбука» и еще раз прочитала эту гнусную записку. У тебя есть хоть какое-то представление, как люди становятся фанатами по Интернету?

– Не знаю; наверное, просто регистрируются.

– Точно. Ну я и решила заняться тем, что ты мне вчера посоветовал. Принялась отыскивать брошенных любовников, или теннисных противников, или отставных музыкантов – словом, всех, кто хотел бы нам так или иначе навредить.

– Ну и?..

Сьюзи продолжала выстукивать что-то на клавиатуре.

– Я прошлась по недавним откликам, и выяснилось, что у меня в настоящее время имеется сорок пять тысяч фанатов. Так что пришлось потратить какое-то время. И в конце концов… – Она щелкнула мышью и остановилась. – Ну вот, добралась. Я просмотрела профиль одного человека, зарегистрировавшегося три недели назад, и обнаружила некоторую странность, особенно в свете того, что ты рассказал мне о своем вчерашнем походе в ночной клуб.

Сьюзи кивнула Майрону. Тот поднялся и, обогнув стол, посмотрел на экран компьютера. Нельзя сказать, что увиденное сильно его удивило. Вверху профильной странички крупным шрифтом значилось: «Китти Хаммер Болитар».

8

Китти Хаммер Болитар.

Добравшись до собственного кабинета, Майрон присмотрелся к страничке из «Фейсбука». При взгляде на фотографию исчезли последние сомнения: это его свояченица. Постарела, конечно. Следы прожитых годов заметны. Не так миловидна, как в годы расцвета теннисной карьеры, но вид тот же – дерзкий и решительный. Майрон смотрел на фотографию, пытаясь подавить приступ естественной ненависти, которую он испытывал при одной только мысли о ней.

Китти Хаммер Болитар.

Вошла Эсперанса и, не говоря ни слова, села рядом с Майроном. Кто-нибудь мог подумать, что он предпочел бы сейчас остаться один. Но Эсперанса слишком хорошо его знала. Она посмотрела на экран компьютера.

– Наш первый клиент, – произнесла она.

– Точно, – откликнулся Майрон. – Ты видела ее вчера в клубе?

– Нет. Слышала, как ты ее окликаешь, но когда повернулась, она уже исчезла.

Майрон окинул взглядом список комментариев, присланных Китти. Негусто. Кто-то играет в мафиозные войны, кто-то в «Ферму», кто-то участвует в викторинах. Майрон отметил, что у Китти сорок три друга.

– Для начала, – сказал он, – надо распечатать список друзей и посмотреть, нет ли в нем наших знакомых.

– Ладно.

Майрон открыл в компьютере фотоальбом под названием «Брэд и Китти – история любви» и начал листать страница за страницей. Эсперанса сидела рядом. Они долго молчали. Майрон просто щелкал клавишами, смотрел, снова щелкал. Жизнь. Вот что являлось его глазам. Он всегда посмеивался над фанатами социальных сетей, сам ими не пользовался и даже усматривал в них некое странное извращение, но сейчас, по мере того как продвигался вперед – щелк, щелк, – ему открывалась, ни больше ни меньше, сама жизнь, даже две.

Жизнь его брата и жизнь Китти.

Майрон видел, как они взрослеют. Здесь были фотографии, где Брэд и Китти преодолевали песчаные дюны в Намибии, путешествовали по Каталонии, любовались идолами на острове Пасхи, помогали местным жителям, ныряли с мысов в Италии, тащили рюкзаки в Тасмании, занимались археологическими раскопками в Тибете. На этих снимках, сделанных, например, в высокогорных селениях Мьянмы, Китти и Брэд щеголяли в одеждах аборигенов. На других – в шортах и футболках. Рюкзаки наличествовали почти всегда. Брэд и Китти часто позировали перед фотокамерой плечом к плечу, почти касаясь друг друга щеками. Волосы у Брэда были, как и раньше, темные, курчавые, порой они отрастали, образуя такой живописный беспорядок, что его можно было принять за растафария[11]. Он не так уж сильно изменился, его брат. Майрон присмотрелся к носу Брэда и обнаружил, что он еще немного искривился, а, впрочем, может, ему просто показалось.

Китти похудела, сделалась одновременно жилистой и хрупкой. Майрон продолжал щелкать клавишами. Как бы там ни было – и это должно было бы радовать, – на каждом снимке Китти и Брэд сияли.

– Вид у них счастливый. – Эсперанса словно прочитала его мысли.

– Да.

– Впрочем, это отпускные фотографии. Что по ним скажешь?

– Это не отпуск, – возразил Майрон. – Это их жизнь.

Рождество в Сьерра-Леоне. День благодарения в Ситке, на Аляске. Какой-то праздник в Лаосе. Свой нынешний адрес Китти обозначила так: «Затерянные уголки планеты Земля», а род занятий – «Бывшая несостоявшаяся теннисная звезда, ныне счастливая странница, надеющаяся сделать мир лучше, чем он есть!»

Эсперанса ткнула пальцем в слова «род занятий» и скорчила гримасу.

Покончив с первым альбомом, Майрон вернулся к фотографии на профиле. Имелось еще два альбома: один – «Моя семья», другой – «Лучшее, что есть у нас в жизни, – наш сын Микки».

– Все нормально? – спросила Эсперанса.

– Вполне.

– В таком случае давай посмотрим.

Майрон кликнул файл Микки, и на экране появились квадратики – небольшие иконоподобные снимки. Какое-то время он просто смотрел, не выпуская из рук мышь. Эсперанса тоже сидела не двигаясь. Потом, почти автоматически, Майрон принялся просматривать фотографии мальчика, начиная со старых, младенческих и заканчивая совсем недавними, когда парнишке, наверное, сравнялось пятнадцать. Эсперанса наклонилась, стараясь получше рассмотреть мелькающие изображения, и вдруг сдавленно прошептала: «Боже мой».

Майрон промолчал.

– Отмотай-ка назад.

– Тебя какой снимок интересует?

– Сам знаешь какой.

Это правда, он знал. Майрон вывел на экран фотографию Микки, игравшего в баскетбол. Вообще-то подобных снимков, когда мальчик бросает мяч в кольцо, было много – сделаны в Кении, Сербии, Израиле, – но только на этой Микки словно завис в воздухе. Кисть отведена назад, мяч у лба. Его противник, ростом повыше, старается блокировать бросок, но у него это явно не получится. И дело не просто в том, что Микки высоко прыгал, он еще умел зависнуть в воздухе, уходя таким образом от выброшенной навстречу руки. Майрон едва ли не воочию видел этот мягкий бросок с обратным вращением, видел, как мяч летит в кольцо.

– Можно констатировать очевидное? – спросила Эсперанса.

– Валяй.

– Твой стиль. Можно подумать, что это тебя снимали.

Майрон промолчал.

– Неужели у тебя был такой чудной перманент?

– Никакого перманента не было!

– Ладно, пусть естественные локоны, исчезнувшие, когда тебе исполнилось двадцать два.

Молчание.

– Сколько ему сейчас? – спросила Эсперанса.

– Пятнадцать.

– Ростом, кажется, он выше тебя.

– Может быть.

– И конечно, он Болитар. У него твое сложение, правда, глаза дедовы. Мне нравятся глаза твоего отца. Что-то в них есть душевное.

Майрон промолчал. Он просто рассматривал фотографии племянника, которого никогда не видел, стараясь хоть как-то разобраться в нахлынувших на него чувствах, но потом решил – пусть будет как будет.

– Итак, – заговорила Эсперанса, – что делаем дальше?

– Находим их.

– Зачем?

Майрон счел вопрос риторическим, а может, просто не подобрал убедительного ответа. Так или иначе, надо искать. После ухода Эсперансы Майрон еще раз просмотрел фотографии, на сей раз медленнее. Закончив, открыл свою почту и навел курсор на нужное окошко. Появилась фотография Китти. Он написал письмо, стер, снова написал. Не те слова, не те. Как всегда. К тому же слишком длинно, слишком много объяснений, наставлений, а еще всех этих «с одной стороны, с другой стороны». В конце концов Майрон сделал последнюю попытку, оставив на этот раз три слова: «Извини меня, пожалуйста».

Он посмотрел на экран, покачал головой и, чтобы не передумать, быстро отправил письмо.

Уин так и не появился. Раньше его кабинет находился наверху, в дальнем конце коридора, где располагалась Служба обменов «Лок-Хорн», но когда Майрон на продолжительное время выбыл из строя, Уин спустился (в буквальном и переносном смысле) в «Эм-Би пред», чтобы подставить плечо Эсперансе и убедить клиентов, что фирма по-прежнему на плаву.

На Уина это было похоже – исчезать, не выходить на связь. Пропадал он довольно регулярно – правда, в последнее время реже, чем раньше, но всякий раз это не предвещало ничего хорошего. У Майрона возникло искушение позвонить ему, но, как справедливо отметила недавно Эсперанса, он им обоим не мамочка.

Остаток дня ушел на работу с клиентами. Одному не давало покоя то, что его недавно обменяли, переведя в другой клуб. Другому – что его не хотят обменивать. Третья была недовольна тем, что ее заставили ехать на премьеру фильма в обыкновенной машине, хотя обещали лимузин. Четвертый (обратите внимание на динамику) – что он никак но может найти ключ от номера в одном из отелей Финикса. «Какого черта вместо ключей используют эти дурацкие карточки, Майрон? Помнишь времена, когда ключи были с большими грушами? Такие я никогда не терял. Займись тем, чтобы отныне мне бронировали номера в гостиницах с такими ключами, ладно?»

«Будет сделано», – заверил его Майрон.

Спортивный агент един во многих лицах – переговорщик, психолог, друг, консультант по финансовым вопросам (ими в основном занимался Уин), агент по продаже и покупке недвижимости, личный посыльный, управдом, контролер качества товаров, водитель, нянька, отец и мать разом, – но более всего клиенты ценят то, что агент отстаивает их интересы с большим рвением, чем они сами. Лет десять назад, в ходе трудных переговоров с владельцем команды, клиент спокойно сказал Майрону: «Я не перевариваю этого человека лично». А Майрон ответил: «Не важно, всем займется агент». Клиент улыбнулся: «Вот почему я никогда от тебя не уйду».

И в общем-то эта ситуация вполне отражает то, как должны складываться взаимоотношения агента и талантливого спортсмена.

В шесть часов Майрон свернул на знакомую улицу пригородного рая, известного в штате Нью-Джерси под названием «Ливингстон». Подобно большинству таких пригородов, расположенных вокруг Манхэттена, Ливингстон некогда представлял собой сельскохозяйственные угодья, более походившие на обыкновенную пустошь, пока в начале шестидесятых годов прошлого века кому-то не пришло в голову, что отсюда всего час езды до Большого Города. Тогда-то здесь началось бурное строительство домов-недоносков, эдаких «Макхаусов»: при их возведении прежде всего учитывалось, сколько квадратных футов жилой площади можно уместить на минимуме земли, а вместе с ними – дорог местного значения, хотя пока еще они пролегали в стороне от улицы, на которой жили родители Майрона. В тот самый момент, когда он притормозил у знакомого дома, того самого, где прожил большую часть своей жизни, открылась входная дверь и на крыльцо вышла мама.

Еще недавно – каких-то несколько лет назад – мама при появлении Майрона сбежала бы с крыльца и помчалась к нему по бетонной дорожке, словно это был гудрон, а он – возвращающийся домой военнопленный. Но сейчас она осталась стоять на пороге. Майрон крепко обнял ее и, поцеловав в щеку, почувствовал, что она слегка подрагивает. Ничего не поделаешь – болезнь Паркинсона. За спиной у нее стоял папа, глядя на них и ожидая, как давно вошло в привычку, своей очереди. Майрон и его чмокнул в щеку – тоже привычка. Они явно были рады видеть его, а он их, хотя в его возрасте так обычно не бывает, но вот с ним – именно так. И что из этого? Шесть лет назад, когда отец вышел наконец на пенсию, покинув свой склад в Ньюарке, родители решили переехать на юг, во Флориду: Майрон купил дом, где провел детство. Люди, занимающиеся психиатрией, пожалуй, почесали бы подбородки и пробормотали что-нибудь насчет задержек в развитии или неперерезанной пуповины, но Майрон исходил из чисто практических соображений. Родители часто наезжают. Им надо где-то останавливаться. К тому же это хорошее вложение денег – раньше у Майрона недвижимости не было. Да и сам он мог здесь переночевать, если хотел вырваться из города.

Майрон Болитар, Крупный Стратег.

Ладно, как бы там ни было, недавно Майрон немного подновил дом: отремонтировал туалеты, перекрасил стены в более нейтральные цвета, переделал кухню, а главное – чтобы матери с отцом не приходилось подниматься по лестнице – превратил прежний кабинет на первом этаже в большую спальню. Первая реакция матери: «А это на продажную цену не повлияет?» И лишь получив заверения в том, что нет, не повлияет – хотя Майрон не имел на сей счет никакого понятия, – Эллен с удовольствием угнездилась на новом месте.

В доме работал телевизор.

– Что смотрим? – осведомился Майрон.

– Мы с отцом давно уже не смотрим прямых передач. DVM включили, на запись.

– DVR[12], – поправил Майрон.

– Спасибо, господин Специалист, мистер Эд Салливан[13], дамы и господа. DVM, DVR – какая разница! Мы записываем передачу, Майрон, а потом смотрим ее без перерывов на рекламу. Время сберегаем. – Она постучала пальцем по лбу, давая понять, что все это требует кое-какой работы.

– Так что вы все же смотрели?

– Лично я, – отец выделил голосом местоимение, – не смотрел ничего.

– Ну да, ну да, наш мистер Умник и впрямь никогда не смотрит телевизор. И это я слышу от человека, который собирается купить целый ящик с записями «Шоу Кэрол Бернетт»[14] и сколько уж лет гоняется за кассетами Дина Мартина[15].

Отец просто пожал плечами.

– Ну а твоя мама, – Эллен любила говорить о себе в третьем лице, – она попроще, посовременнее, любит смотреть реалити-шоу. Хочешь – верь, хочешь – не верь, но так я держу себя в форме и все такое прочее. Знаешь, я давно подумываю написать письмо этой самой Кортни Кардашян[16]. Знаешь, кто это?

– Допустим, знаю.

– Ничего я допускать не буду. Знаешь. И ничего в этом нет стыдного. Стыдно то, что она все еще живет с этим дураком и пьяницей, который, ко всему прочему, костюм в пастельных тонах носит словно пасхальная утка. Она славная девочка. И могла бы добиться куда большего, как по-твоему?

– Ладно, – потер ладони Майрон, – тут у нас никто не проголодался?

Они поехали в «Баумгарт» и заказали цыпленка по-китайски с разнообразными приправами. Когда-то его родители ели жадно, как регбисты, оказавшиеся на пикнике, но сейчас их аппетиты поумерились, куски они пережевывали медленно и основательно, а за столом вели себя с непривычным лоском.

– Когда же мы наконец познакомимся с твоей невестой? – осведомилась мама.

– Скоро.

– Думаю, тебе следует закатить грандиозную свадьбу. Как Хлоя и Ламар.

Майрон вопросительно посмотрел на отца.

– Хлоя Кардашян[17], – пояснил тот.

– Кажется, Крис и Брюс[18], – добавила мама, – познакомились с Ламаром еще до своей свадьбы; Ламар же с Хлоей едва знали друг друга. А ты ведь уже так давно встречаешься с Терезой – лет десять, наверное.

– Примерно.

– Ну и где вы собираетесь жить? – спросила мама.

– Эллен, – выразительно произнес отец.

– Тихо, ты. Итак, где?

– Не знаю, – сказал Майрон.

– Не то чтобы я вмешиваюсь, – продолжала мама, что было не чем иным, как именно вступлением к вмешательству, – но на твоем месте я не стала бы цепляться за наш старый дом. То есть не стала бы там жить. Чудно было бы как-то – все эти пристройки, башенки… Тебе нужен свой дом, в новом месте.

– Эл… – снова подал голос отец.

– Ладно, мама, там видно будет.

– Да я что? Просто говорю.

После ужина Майрон отвез родителей домой. Мама извинилась и, сославшись на усталость, сказала, что ей лучше прилечь.

– А вы, мальчики, тут без меня поболтайте.

Майрон озабоченно посмотрел на отца. Тот взглядом дал понять, что все в порядке, и, дождавшись, пока за матерью закроется дверь, поднял палец. Вскоре Майрон услышал скрипучий голос, принадлежащий, по его умозаключению, одной из сестер Кардашян:

– Господи, да в таком платье выходить – стыда не оберешься, замарашкой выглядишь.

– Это у нее сейчас пунктик, – пожал плечами отец. – Ничего страшного.

Они прошли на деревянную террасу, пристроенную к дому сзади. Строительство заняло около года, и сооружение получилось таким прочным, что и цунами ему более не страшно. Устроившись в шезлонгах с выцветшими подушками, они озирали просторный участок, который Майрону по-прежнему казался полем для игры в вифлбол[19]. Они с Брэдом часами с него не уходили. Двуствольное дерево ограничивало первую базу, пучок вечно пожухшей травы – вторую, камень, ушедший глубоко в землю, – третью. А если ударить как следует, мяч приземлялся на огороде миссис Даймонд, она выходила на крыльцо, одетая, как сказали бы братья, по-домашнему, и орала, чтобы они держались подальше от ее владений.

Из дома, отделенного от них еще двумя строениями, донесся смех.

– Что, у Любеткиных пикник? – спросил Майрон.

– Любеткины уже четыре года как уехали отсюда, – сказал отец.

– И кто же на их месте?

– Я здесь больше не живу, – пожал плечами отец.

– И все же. Когда-то нас на все пикники приглашали.

– Ну, то были другие времена – наши, – сказал отец. – Когда дети были еще маленькие, и мы знали всех соседей, и ребята ходили в одну и ту же школу и играли в одних и тех же командах. А теперь черед других. Так и должно быть. Жизнь не стоит на месте.

– Смотрю, ты теперь человек терпимый, – нахмурился Майрон.

– Есть грех, ты уж извини, – усмехнулся отец. – Да и что дурного в том, что я играю новую роль?

«Как сказать», – чуть не вырвалось у Майрона, но он удержался – какой смысл? На отце была светлая фуфайка – такие обычно носят игроки в гольф, хотя сам отец на поле никогда не выходил. Сквозь вырез на груди виднелись седые волосы. Он отвел взгляд в сторону, зная, что сын не особенно любит, когда на него смотрят в упор.

Майрон решил, что пора нырнуть на глубину.

– Ты о Брэде что-нибудь в последнее время слышал?

Если Болитар-старший и удивился, услышав от Майрона это имя – за последние пятнадцать с лишним лет он впервые произнес его в присутствии отца, – то ничем своего удивления не обнаружил. Он отхлебнул чаю со льдом и сделал вид, что вспоминает.

– Да, он прислал письмо по электронной почте, пожалуй, с месяц назад.

– Откуда?

– Из Перу.

– А Китти?

– Что – Китти?

– Она с ним?

– Думаю, да. – Только сейчас отец повернулся к Майрону и пристально посмотрел на него. – В чем дело-то?

– Мне кажется, вчера вечером я видел Китти в Нью-Йорке.

– Что ж, вполне возможно. – Отец откинулся на спинку шезлонга.

– Разве, окажись в наших краях, они не связались бы с тобой?

– Наверное. Я могу послать ему письмо по электронке и спросить.

– Можешь?

– Разумеется. Ты не хочешь все же сказать, в чем дело?

Майрон обрисовал ситуацию весьма уклончиво. Он разыскивал Лекса Райдера и неожиданно заметил Китти. Слушая рассказ, отец кивал, а когда Майрон закончил, сказал:

– Общаемся мы довольно редко. Иногда не один месяц проходит. Но у него все нормально. Твой брат был счастлив все это время.

– Был?

– Извини?

– Ты сказал «был». Почему не просто «счастлив»?

– Да вот несколько последних писем, – протянул отец, – они, даже не знаю, как сказать, не совсем такие, как прежде. Суше, что ли. Так, последние новости. Впрочем, не знаю, мы ведь не особенно с ним близки. Только не пойми меня неправильно. Я люблю его не меньше, чем тебя. Просто мы не слишком близки.

Он сделал еще один глоток холодного чая.

– А раньше были, – возразил Майрон.

– Да нет, по-настоящему не были. Конечно, когда он был молод, мы с матерью играли большую роль в его жизни.

– И что же изменило это положение?

– Ты винишь Китти, – улыбнулся отец.

Майрон промолчал.

– Как думаешь, у вас с Терезой будут дети? – спросил отец.

Майрон был явно не готов к столь резкой перемене темы и не знал, что ответить.

– Деликатный вопрос, – только и сказал он. Дело в том, что у Терезы больше не могло быть детей. Родителям Майрон об этом еще не говорил: хотел сначала показать ее специалистам, потому что сам не готов был примириться с таким приговором. Так или иначе, сейчас говорить об этом не время. – Пока все по-прежнему, но кто знает.

– Ладно, но все же позволь кое-что сказать тебе касательно родителей, то, о чем не говорится в разных самоучителях или журналах, где наставляют, как воспитывать детей. – Отец повернулся и наклонился поближе к Майрону. – Мы, родители, сильно преувеличиваем собственную значимость.

– Скромничаешь, – заметил Майрон.

– Ничуть. Знаю, ты считаешь нас с матерью замечательными родителями. Я рад. По-настоящему рад. Может, в твоих глазах так оно и было, только ты старался не замечать разные неприятные вещи.

– Например?

– Я не хочу копаться в собственном грязном белье. Да и не о том сейчас речь. Наверное, мы действительно были хорошими родителями. Как и большинство отцов и матерей. Большинство стараются изо всех сил, и если допускают ошибки, то именно потому, что слишком стараются. Но видишь ли, дело в том, что мы, родители, в лучшем случае, как бы это сказать, – автомеханики. Мы можем все подогнать, привести двигатель в порядок, заставить его работать, проверить масло – словом, привести машину в рабочее состояние, подготовить к езде. Но машина – это всего лишь машина. Когда ее выпускают, она уже является «ягуаром», «тойотой» или «фольксвагеном». «Тойоту» в «ягуар» не превратишь.

– «Тойоту» в «ягуар»? – поморщился Майрон.

– Ты меня понял. Да, сравнение хромает, а если подумать, то на обе ноги, потому что звучит вроде как приговор, например: «ягуар» лучше «тойоты» или какой-нибудь другой марки. Это не так. Просто это разные машины с разными потребностями. Так же и дети. Иные рождаются застенчивыми, иные бойкими, кто-то зачитывается книгами, а кто-то гоняет мяч – по-всякому бывает. И то, как мы вас воспитываем, не имеет особого к этому отношения. Конечно, мы способны привить какие-то ценности и все такое прочее, но, пытаясь изменить природу, мы обычно все только портим.

– Пытаясь превратить «тойоту» в «ягуар»? – уточнил Майрон.

– Не умничай.

Относительно недавно, перед тем как сбежать в Анголу, точно такие же идеи, хотя и в совершенно иных обстоятельствах, развивала Тереза. Состояние выше настояния, повторяла она, и ее аргументы одновременно радовали душу и смущали, но сейчас, когда напротив сидел отец, они уже не казались Майрону такими убедительными.

– Брэд не был создан для того, чтобы сделаться домоседом, – продолжал отец. – Ему всегда не терпелось сорваться с места. Он был создан для странствий. Он, я бы сказал, родился кочевником, как и его предки. Поэтому мы с матерью его и не удерживали. Детьми вы оба были отличными спортсменами. Ты был помешан на идее соревнования. Брэд – нет. Он ненавидел состязания. Из этого не следует, что он хуже или лучше тебя, просто – другой. Ладно, устал я что-то. Довольно. Полагаю, у тебя есть серьезные основания, чтобы попытаться найти брата после стольких лет разлуки?

– Есть.

– Вот и хорошо. Потому что, несмотря на то что я сейчас наговорил, ваш разрыв стал одним из самых больших несчастий в моей жизни. И будет замечательно, если вы помиритесь.