Майрон Болитар - Скованные одной цепью

Харлан Кобен

Скованные одной цепью

Посвящается Энн. Лучшее еще впереди

© Harlan Coben, 2011

© Издание на русском языке AST Publishers, 2012

1

Самая отталкивающая правда, услышал как-то Майрон от одного приятеля, всегда лучше самой привлекательной лжи.

Сейчас, глядя на отца, лежащего на больничной койке, Майрон вспомнил эти слова. Он перенесся на шестнадцать лет назад, вернувшись к тому моменту, когда солгал отцу в последний раз. Это была ложь, разбившая не одно сердце и породившая самые печальные последствия; ложь, положившая начало трагическим потрясениям, которой суждено разрешиться катастрофой здесь и сейчас.

Глаза у отца оставались закрытыми, дыхание – тяжелым и прерывистым. Трубки, казалось, опутывали его целиком. Майрон задержал взгляд на отцовской руке. Он вспомнил, как ребенком заходил к папе в тот склад в Ньюарке, как тот сидел, с завернутыми рукавами, за своим огромным столом. Тогда его руки были достаточно мощными – рукава рубашек на них едва не лопались, а манжеты, плотно охватывая запястья, походили скорее на жгуты. Теперь же мышцы сделались дряблыми, словно годы выкачали из них весь воздух. Грудь все еще была широкой, но сделалась такой хрупкой, что казалось: стоит надавить ладонью, и ребра сломаются, как высохшие прутья. На небритом лице, взамен намека на щетину, начинавшую пробиваться к пяти часам, появились темные пятна, кожа подбородка сморщилась, на шее образовались складки, словно воротник на размер больше, чем нужно.

У кровати сидела мать Майрона. Уже сорок три года она была замужем за Элом Болитаром. Рука ее, дрожавшая, как у всех страдающих болезнью Паркинсона, накрывала ладонь мужа. Вид у нее тоже был убийственно слабый. В молодости мать Майрона стояла у истоков феминистского движения. Вместе с Глорией Стайнем[1] она сожгла свой лифчик и носила толстовки с длинными рукавами и надписями типа: «Место женщины в палате представителей… и сенате». А теперь они были вместе, Эллен и Эл Болитар («Мы вроде как израильская авиакомпания «Эль-Аль», – всегда шутила мама[2]), побитые годами, доживающие свой век. Им повезло больше, чем огромному большинству престарелых возлюбленных, но, увы, именно так выглядит удача у финишной черты.

Богу не чуждо чувство юмора.

– Ну что, – негромко спросила мать Майрона, – договорились?

Майрон промолчал. Самая привлекательная ложь против самой отталкивающей лжи. Ему следовало усвоить урок еще тогда, шестнадцать лет назад, когда он солгал этому великому человеку, которого любил, как никого в жизни. Да нет, все не так просто. Самая отталкивающая правда может быть разрушительной. Она может перевернуть мир.

Или даже убить.

Так что, когда веки у отца задрожали и глаза открылись, когда человек, которого Майрон ставил выше всех на свете, растерянно, умоляюще, почти по-детски посмотрел на своего старшего сына Майрона, тот повернулся к матери и медленно кивнул. А потом подавил подступающие слезы и приготовился в последний раз солгать отцу.

2

Шестью днями раньше

– Извини, Майрон, но мне нужна твоя помощь.

Это походило на чудо: роскошная, с великолепной фигурой дива, оказавшаяся в затруднительном положении, медленно вплывает в его кабинет будто персонаж старого фильма – впрочем, скорее не вплывает, а переваливается как утка. Что же касается фигуры, то роскошная дива находится на восьмом месяце беременности, а это в свою очередь, вы уж извините, вроде как убивает эффект чуда.

Диву звали Сьюзи Ти, по первой букве фамилии: Тревантино. Когда-то она была звездой тенниса и считалась в мировой профессиональной лиге плохой сексапильной девчонкой, более известной вызывающими нарядами, татуировками и пирсингом, нежели реальными спортивными достижениями. Что, однако же, не мешало ей быть сильным игроком и сделать кучу денег на стороне, главным образом в качестве пресс-атташе (Майрону нравился этот эвфемизм) «Ла-Ла-Летт», сети кофеен, где официантками работали полуобнаженные девицы и куда студенты любили захаживать за «дополнительной порцией молока». Хорошие были времена.

Майрон раскинул руки:

– Для тебя, Сьюзи, что угодно, двадцать четыре часа в сутки, сама знаешь.

Они находились в его кабинете на Парк-авеню, где располагалось «Эм-Би пред», где «Эм» означало «Майрон», «Би» – Болитар, а «пред» – представительство интересов спортсменов, артистов и писателей, сокращенно – САП.

– Я весь внимание.

Сьюзи принялась кружить по кабинету.

– Даже не знаю, с чего начать. – Майрон уже открыл было рот, но она тут же вскинула руку: – Попробуй только сказать: «Начни сначала», – яйцо оторву.

– Только одно?

– Ну ты же помолвлен. Я забочусь о твоей несчастной невесте.

Кружение перешло в топот, все более настойчивый и нервный, так что в глубине души Майрон начал смутно опасаться, как бы роды не начались прямо сейчас, в его недавно обновленном кабинете.

– Э-э, ковер… – сказал он. – Его только что постелили.

Сьюзи нахмурилась, побегала еще немного и принялась грызть густо накрашенные ногти.

– Сьюзи?

Девушка остановилась. Их взгляды встретились.

– Выкладывай, – предложил Майрон.

– Помнишь, как мы познакомились?

Майрон кивнул. Он тогда всего несколько месяцев как окончил юридический факультет и начинал самостоятельное дело. Правда, тогда, у истоков, «Эм-Би пред» именовалось «Эм-Би спортс», потому что изначально клиентами Майрона были только спортсмены. А когда круг расширился и к спортсменам присоединились артисты, писатели и другие деятели искусств и вообще знаменитости, слово «спорт» из названия ушло.

– Конечно.

– Я была та еще оторва, верно?

– Ты здорово играла в теннис.

– Но это не мешало мне быть оторвой. Не надо пытаться подсластить пилюлю.

Майрон воздел руки к потолку:

– Тебе было всего восемнадцать.

– Семнадцать.

– Семнадцать, восемнадцать – какая разница. – Перед ним вдруг возникла картинка: вовсю печет солнце, Сьюзи со светлыми волосами, стянутыми в конский хвост, по лицу гуляет порочная улыбка, а по мячу она лупит справа так, словно это ее личный враг. – Ты тогда только перешла в профессионалы. Подростки развешивали в спальнях твои фотографии. Думали, вот-вот героиней легенд сделаешься. Родители землю рыли. Чудо еще, как ты выстояла.

– Вот-вот.

– Ну так в чем дело?

– Я беременна. – Сьюзи посмотрела на свой живот, словно он только что появился.

– Ну да, это я заметил.

– Жизнь, знаешь ли, хорошая штука. – Голос ее сделался мягким, задумчивым. – В общем, после всех тех лет, что была оторвой… я познакомилась с Лексом. Музыку он пишет классную, раньше так не писал. Теннисная академия процветает. В общем, все хорошо.

Майрон ждал продолжения. Взгляд Сьюзи остановился на животе, она словно видела, что в нем. Вероятно, так и есть, подумал Майрон.

– Тебе нравится быть беременной? – спросил он, просто чтобы поддержать разговор.

– То есть нравится ли носить ребенка, в чисто физическом смысле?

– Да.

– Не могу сказать, что я на седьмом небе от счастья, – пожала плечами Сьюзи. – Но я вполне готова к родам. И вообще это все интересно. Некоторые женщины обожают быть беременными.

– А ты нет?

– Ощущение такое, словно на мочевой пузырь поставили бульдозер. По-моему, женщинам нравится быть беременными, потому что это позволяет им чувствовать себя какими-то особенными. Вроде как маленькими знаменитостями. Большинство женщин проводят жизнь в тени, но стоит им забеременеть, как все вокруг начинают суетиться. Может, это прозвучит сурово, но мне кажется, беременные любят аплодисменты. Понимаешь, о чем я?

– Думаю, да.

– Ну а я свою долю аплодисментов уже получила. – Она подошла к окну и выглянула на улицу. Потом снова повернулась к Майрону. – Между прочим, ты заметил, какие у меня большие сиськи?

– Гм… – Ничего большего Майрон выдавить не решился.

– Подумать, так отчего бы мне не связаться с «Ла-Ла-Летт» на предмет новой фотосессии.

– Снимки во всех ракурсах?

– Вот именно. Эти птички могут отправиться в новый большой полет. – И она накрыла груди ладонями, на тот случай если Майрон вдруг подумает, что речь идет о каких-нибудь других птичках. – Что скажешь?

– Скажу, что ты просто ерундой занимаешься.

– Знаешь, я так счастлива. – Глаза ее увлажнились.

– Ну да, и я понимаю, чем это может быть чревато.

Сьюзи улыбнулась.

– Нет, демонов я отправила на отдых. Даже с матерью помирилась. Мы с Лексом более чем готовы к рождению ребенка. А демоны пусть остаются подальше.

– Ты что, снова взялась за старое? – Майрон так и привстал на месте.

– О Господи, я не о том. Я про других демонов. А в этом смысле мы с Лексом завязали.

Лекс Райдер, муж Сьюзи, представлял собой половину легендарного музыкального дуэта, известного под именем «Лошадиная сила», – откровенно говоря, значительно меньшую его часть, если сравнить с главной составляющей, потрясающим харизматиком Гэбриелом Уайром. Лекс был недурным, хотя и неровным музыкантом, но в любом случае вторым, Джоном Оутсом рядом с Дэрилом Холлом, Эндрю Риджли рядом с Джорджем Майклом, «Пусикет доллз» в полном составе рядом с Николь Шерзи… как ее там[3].

– Что за демоны в таком случае?

Сьюзи потянулась за сумочкой, вытащила из нее нечто, показавшееся Майрону на расстоянии фотографией, подержала секунду перед глазами и передала ему. Он, бросив беглый взгляд на листок, принялся ожидать продолжения. Так ничего и не дождавшись, он наконец просто констатировал:

– Это сонограмма твоего младенца.

– Точно. В возрасте двадцати восьми недель.

Снова повисло молчание. И снова его прервал Майрон.

– С ребенком что-нибудь не так?

– Нет, с ним все в полном порядке.

– С ним?

На сей раз Сьюзи Ти улыбнулась:

– Это будет мой собственный мужичок.

– Круто.

– Ну да. Кстати, вот одна из причин, что привела меня сюда: мы с Лексом хотим, чтобы ты стал крестным.

– Я?

– Ну да, ты.

Майрон промолчал.

– Что скажешь?

– Почту за честь. – У него глаза увлажнились.

– Ты что, плачешь?

Майрон опять промолчал.

– Да ты настоящая девчонка, – сказала она.

– Что-нибудь не так, Сьюзи?

– Может, и ничего. – И добавила: – По-моему, мне грозит беда.

– Как это? – Майрон пристально посмотрел на сонограмму.

И тут она ему показала. Показала два слова, которые еще очень долго будут глухо отзываться эхом в его сердце.

3

Час спустя в кабинет Майрона ввалился Уиндзор Хорн Локвуд-третий, известный тем, кто его боится (а это практически все вокруг), под именем Уин. Вид у Уина был чрезвычайно важный, ему вполне подошли бы черный цилиндр, фрак и стек в руках. Он, однако, предпочитал зелено-розовый галстук от Лилли Пулитцер, голубой блейзер с чем-то напоминавшим герб, брюки цвета хаки с отутюженной складкой, такой острой, что до крови можно порезаться, мокасины на босу ногу, и вообще выглядел так, словно только вышел в плавание на яхте «Олд мани».

– Сьюзи Ти заходила, – сообщил Майрон.

Уин кивнул, выдвинув вперед челюсть.

– Да, я с ней у входа столкнулся.

– Как она выглядела, подавленной?

– Не заметил, – сказал Уин, усаживаясь на стул. – А вот грудь заметил, она сильно увеличилась.

Уин есть Уин.

– У нее какая-то проблема, – сказал Майрон.

Уин откинулся на спинку и скрестил ноги, приняв обычную расслабленную позу.

– А подробнее нельзя?

Майрон повернул экран компьютера, так чтобы Уину было видно. Час назад нечто подобное проделала Сьюзи. Тогда он задумался над этими двумя словами. Сами по себе они были вполне безобидными, но ведь жизнь – это цепь обстоятельств. И при определенных обстоятельствах от этих двух слов кровь стыла в жилах.

Уин прищурился, полез во внутренний карман блейзера и вытащил очки для чтения. Обзавелся он ими месяц назад, и хоть Майрон сказал бы, что это невозможно, очки придавали Уину еще более высокомерный и самодовольный вид. В то же время выглядел он в них подобрее. Им с Уином до старости было еще далеко – очень далеко, – но, прибегая к аналогии из гольфа, которую Уин употребил, впервые надевая очки, «официально мы прошли девятую лунку».

– Что это у тебя, «Фейсбук»?

– Да. Сьюзи сказала, что таким образом она рекламирует свою теннисную академию.

Уин наклонился к компьютеру чуть ближе.

– Это ее сонограмма?

– Да.

– И каким же образом сонограмма может популяризировать теннисную академию?

– Я задал ей тот же вопрос. Она ответила, что важен личный момент. Просто самореклама никому не интересна.

– И поэтому она выставляет сонограмму плода? – Уин нахмурился. – По-твоему, это имеет хоть какой-то смысл?

Майрон в этом сомневался. Уин в очках для чтения, обоим им неуютно в этом новом мире социальных сетей, и Майрон в очередной раз почувствовал себя старым.

– Взгляни на комментарии, – предложил он.

– По поводу сонограммы есть комментарии? – вытаращил глаза Уин.

– Ты почитай, почитай.

Уин погрузился в чтение. Майрон выжидал. Сам он неплохо запомнил эту страничку: там содержалось по меньшей мере двадцать шесть комментариев, в основном – добрые пожелания. Например, мать Сьюзи написала: «Эй, люди, я буду бабушкой. Как вам это?» Некая Эми высказалась просто: «Ух, класс!» Бодрое послание – «Не отстает от папаши» – поступило от ударника, некогда выступавшего в «Лошадиной силе». Малый по имени Келвин: «Ну даешь, поздр.!» Тами спросил: «Когда рожаешь-то, крошка?»

Уин задержался на третьем послании снизу:

– Забавный тип.

– Кто именно?

– Какой-то говнюк-гуманоид по имени Эрик пишет… – Уин откашлялся и наклонился к экрану: – «Твой малыш похож на морского конька». И дальше этот Эрик Бунтарь добавляет большими буквами «РЖУНИМАГУ».

– Нет, ищи другого.

Уина это не убедило.

– Все же к старине Эрику стоило бы зайти.

– Читай дальше.

– Ладно. – У Уина редко менялось выражение лица. И в делах, и в бою он приучил себя никак не выказывать своих чувств. Но сейчас Майрон заметил, что глаза его друга вроде как потемнели. Уин оторвался от экрана, и Майрон кивнул: ему стало ясно, что Уин обнаружил эти два слова.

Они были в самом низу страницы, в послании, подписанном «Абеона П.», – имя это ничего Майрону не говорило. Они сопровождались каким-то символом, похожим на китайский иероглиф. И тут же, заглавными буквами, без пунктуации, два слова, простых, но убийственных: «РЕБЕНОК ЧУЖОЙ».

Молчание.

– Ничего себе, – произнес наконец Уин.

– Вот именно.

Уин снял очки.

– Хотелось бы задать закономерный вопрос.

– Какой?

– Это правда?

– Сьюзи клянется, что ребенок от Лекса.

– И мы ей верим?

– Верим, – кивнул Майрон. – А это имеет значение?

– В этическом смысле – нет. Хочешь знать мое мнение? Это дело рук какого-нибудь шутника гермафродита.

– Вот чем хорош Интернет, – заметил Майрон. – Он дает возможность высказаться каждому. А вот чем Интернет плох: он дает возможность высказаться каждому.

– Мощный бастион для трусов и анонимщиков, – согласился Уин. – Наверное, Сьюзи стоило бы стереть эту запись до того, как ее увидит Лекс.

– Уже поздно. И это тоже проблема. Лекс вроде как сбежал.

– Ясно, – кивнул Уин. – И Сьюзи хочет, чтобы мы его нашли?

– Да, и вернули домой.

– Ну, знаменитую рок-звезду найти не так уж трудно, – сказал Уин. – А еще какие проблемы?

– Она хочет знать, кто это написал.

– То есть подлинное имя мистера Шутника Гермафродита?

– Сьюзи кажется, что дело тут посложнее. Она считаете, кто-то охотится за ней всерьез.

Уин покачал головой:

– Уверен, это Шутник Гермафродит.

– Да брось ты. «ЧУЖОЙ»? Это же больным надо быть.

– Хорошо, больной Шутник Гермафродит. Ты что, впервые с такой чушью в Интернете сталкиваешься? Да на любую новостную страницу загляни, и сразу увидишь расистские, человеконенавистнические, параноидальные «комментарии». – Уин изобразил пальцами кавычки. – На луну завоешь.

– Верно, но я обещал ей заняться этим делом.

Уин вздохнул, снова нацепил очки на нос и приник к экрану компьютера.

– Автор послания – Абеона П. Ник, надо полагать.

– Ну да. Абеоной звали одну из римских богинь. А вот к чему буква П, ни малейшего понятия не имею.

– А как насчет знака? Что это за символика?

– Опять же понятия не имею.

– У Сьюзи не спрашивал?

– Спрашивал. Она тоже не знает. Похоже на китайский иероглиф.

– Может, удастся найти кого-нибудь, кто переведет. – Уин откинулся на спинку стула и переплел пальцы. – Время, когда было выложено послание, заметил?

– Три семнадцать утра, – кивнул Майрон.

– Поздновато, однако. Или, наоборот, рановато.

– Вот и я подумал, – сказал Майрон. – Может, в социальных сетях таким образом пьянчужки переписываются?

– Или с бывшими, кому есть что сказать, – предположил Уин.

– А что, есть кандидат?

– Если припомнить бурную молодость Сьюзи, даже не один, а несколько, и это еще мягко сказано.

– Но среди них, по ее соображениям, нет человека, способного на такое.

Уин по-прежнему вглядывался в экран.

– Ладно, с чего начинаем?

– Что-что?

– С чего начинаем, спрашиваю.

Майрон принялся мерить шагами свой обновленный кабинет. Исчезли афиши бродвейских спектаклей и всяческие штучки в память о Бэтмене. Их вынесли перед покраской, и нельзя сказать, чтобы Майрону их так уж не хватало. Исчезли и его старые трофеи и награды, оставшиеся с тех пор, как он занимался спортом, – чемпионские перстни Национальной студенческой спортивной ассоциации, грамоты за победы в соревнованиях на первенство страны, приз лучшего спортсмена-студента года – все, за одним исключением. Прямо перед игрой за «Бостон селтик», первым выступлением в профессиональной лиге, когда мечта Майрона наконец-то должна была сбыться, он серьезно повредил колено. «Спортс иллюстрейтед» напечатал на обложке его фотографию с надписью: «Это конец?» И хотя ответа на вопрос журнал не дал, все действительно свелось к большому жирному «ДА!». Майрон и сам не сказал бы, зачем сохранил эту обложку, да еще и в рамке. Спроси кто-нибудь его, он ответил бы, что это предупреждение любой переступающей порог его кабинета «суперзвезде»: все может очень быстро закончиться. Но в глубине души Майрон подозревал, что дело не только в этом.

– Обычно ты не так действуешь, – сказал он Уину.

– Да, а как?

– Обычно на этой стадии ты говоришь мне, что я не соглядатай, а агент, а ты не видишь смысла браться за дело, потому что оно не принесет фирме никакой прибыли.

Уин промолчал.

– Потом ты начинаешь бурчать, что у меня комплекс героя, которому, чтобы ощутить себя полноценной личностью, надо непременно кого-то спасать. И наконец – во всяком случае, так было в последний раз – ты заявляешь, что от моего вмешательства больше вреда, чем пользы, и что в результате я не столько кому-то помогаю, сколько наношу вред или даже убиваю.

– Ну и что из всего этого следует? – зевнул Уин.

– По-моему, это ясно. Но если нет, изволь: с чего это ты вдруг так охотно, я бы даже сказал – с энтузиазмом, решил взяться за эту конкретную спасательную операцию, хотя раньше…

– Раньше, – не дал договорить Майрону Уин, – я всегда приходил на выручку. Разве не так?

– Чаще всего да.

Уин оторвался от компьютера и побарабанил пальцем по подбородку.

– С чего это, спрашиваешь? – Он замолчал, подумал, кивнул. – Мы привыкли верить в то, что хорошее пребудет с нами вечно. Это у нас в крови. Например, «Битлз». О да, конечно, они останутся в воздухе, которым дышат люди. И сериал «Клан Сопрано» тоже никуда не исчезнет. И цикл романов Филипа Рота о Цукермане[4]. И концерты Брюса Спрингстина. Хорошее – редкость. И его следует лелеять именно потому, что оно – редкость.

Уин встал, направился к двери и у выхода обернулся.

– Заниматься с тобой такими делами, – добавил он, – это из того же рода: нечто действительно стоящее.

4

Найти Лекса Райдера труда не составило.

В одиннадцать вечера того же дня Майрону позвонила его деловая партнерша по «Эм-Би пред» Эсперанса Диас.

– Лекс только что воспользовался своей кредиткой в «Даунинг, три».

Майрон, как нередко бывало, находился в это время у Уина, занимавшего квартиру в легендарном здании «Дакота» на углу Семьдесят второй улицы с видом на Центральный парк. У Уина была комната для гостей, а может, даже целых три. «Дакоту» построили в 1884 году, и вид здания вполне соответствовал этой дате. Напоминающее крепость сооружение было красивым, мрачным и навевало своим видом чувство светлой печали. Множество затейливых фронтонов, террас, флеронов, балюстрад, башенок, коньков, чугунных лесенок, арок, изогнутых перил, бойниц делали его удивительно цельным, лишенным каких бы то ни было швов-шрамов. Здание не подавляло, а скорее завораживало архитектурным совершенством.

– Что это такое? – осведомился Майрон.

– Неужели ты не знаешь «Даунинг, три»? – удивилась Эсперанса.

– А должен знать?

– Да это же самый популярный бар в Нью-Йорке, где собираются хиппи. Дидди[5], супермодели, тусовщики – такая примерно публика. Это в Челси.

– Ясно.

– Печально, однако, – заметила Эсперанса.

– Что печально?

– Что игроки твоего уровня не знают таких популярных мест.

– Когда мы с Дидди закатываемся куда-нибудь, то берем белый «хаммер-стретч» и пользуемся входом из подземного гаража. А названия путаются в голове.

– Или просто из-за помолвки у тебя ранний склероз развился, – бросила Эсперанса. – Так что, отправляешься туда за ним?

– Я в пижаме.

– Ясно, игрок. А кто-нибудь еще в пижаме там есть?

Майрон снова посмотрел на часы. К полуночи, даже раньше, можно добраться до центра.

– Я уже еду.

– Уин там? – спросила Эсперанса.

– Нет, еще не вернулся.

– Выходит, один отправляешься?

– Волнуешься, что такой красавчик, как я, окажется в ночном клубе один?

– Волнуюсь, что тебя не впустят. Буду ждать тебя там. Через полчаса. Вход с Семнадцатой. Оденься так, чтобы тебя заметили.

Эсперанса повесила трубку. Майрон был удивлен. Став матерью, Эсперанса – некогда кутившая ночи напролет бисексуальная девица, любительница всяческих застолий – больше одна по вечерам из дома не выходила. Она всегда серьезно относилась к работе, а сейчас, владея сорока девятью процентами акций «Эм-Би пред», да еще, учитывая участившиеся в последнее время странные отлучки Майрона, практически тащила на себе все бремя забот о фирме. После десяти с лишним лет жизни столь разгульной, что позавидовал бы и сам Калигула, Эсперанса резко остановилась, вышла замуж за суперправильного Тома и родила сына, которого назвала Гектором. За какие-то четыре с половиной секунды она превратилась из Линси Лохан в Кэрол Брейди[6].

Майкл открыл платяной шкаф и прикинул, что бы надеть в модный ночной клуб. Эсперанса сказала: «Оденься так, чтобы тебя заметили». Он остановился на верном и испытанном наряде в стиле Мистер Небрежное Щегольство – джинсы, голубой блейзер, легкие мокасины из дорогой кожи – главным образом потому, что больше ничего соответствующего такому случаю у него не было.

У входа в Центральный парк Майрон схватил такси. Отличительной чертой нью-йоркских таксистов считается то, что все они – иностранцы, с трудом изъясняющиеся по-английски. Может, оно и так, но Майрон по меньшей мере пять лет не разговаривал ни с кем из них. Несмотря на принятые в последнее время законы, у любого нью-йоркского таксиста торчали наушники от сотового, по которому он спокойно разговаривал с собеседником на родном языке. Даже оставляя в стороне вопросы поведения за рулем, Майрон никак не мог взять в толк, как эти люди находят тех, кто готов целыми днями болтать с ними по телефону. В этом смысле их, пожалуй, вполне можно назвать счастливчиками.

Майрон рассчитывал увидеть длинную очередь, бархатную ленту ограждения – словом, хоть что-нибудь, – но когда они подъехали к нужному дому на Семнадцатой, никакой вывески, свидетельствующей о том, что здесь расположен ночной клуб, не обнаружилось. Только потом он сообразил, что слово «три» означает третий этаж, а «Даунинг» – название чего-то похожего на вышку перед ним. Наверняка кто-то очень веселился, изобретая это название[7].

Лифт остановился на третьем этаже. Как только раздвинулись двери, Майрон мгновенно почувствовал, что в груди глухо отозвались звуки музыки. Сразу у лифта начиналась длинная очередь жаждущих попасть внутрь. Считается, что люди ходят в клубы вроде этого, чтобы хорошо провести время, но на самом деле многие целый вечер или даже ночь так дальше очереди не продвигаются, а очередь служит напоминанием о том, что они еще недостаточно крутые, чтобы сидеть за одним столиком со знаменитостями. Мимо них, не удостаивая и взглядом, проходили всякие важные персоны, и от этого им еще больше хотелось оказаться в зале. Вот тут, конечно, имелась бархатная лента, указывая тем, кто стоит по ту сторону, на их приниженное положение. Тут же стояли трое охранников – качки с бритыми головами и привычно грозными взглядами.

Майрон подошел к ним небрежной походкой в лучшем стиле Уина.

– Здорово, ребята.

Качки не обратили на него ни малейшего внимания. На самом здоровом из них был темный костюм без рубашки. Вообще без рубашки. Просто пиджак на голое тело. Грудь у него была навощена до блеска, что подчеркивало впечатляющую сексуальную мускулатуру. Он разбирался с четырьмя девицами, каждой из которых было на вид, скажем, по двадцать одному году. Все были на смехотворно высоких каблуках – явно по последней моде, – так что они скорее покачивались, чем стояли как люди. Качок обследовал их, как скот при покупке. Майрон едва не решил, что они вот-вот откроют рот, чтобы продемонстрировать зубы.

– С вами тремя все в порядке, – объявил мистер Мускул. – А вот подружка ваша полновата.

Полноватая – платье у нее было, наверное, восьмого размера – залилась слезами. Ее три похожие на беспризорниц подружки собрались в кружок и принялись рассуждать, стоит ли им идти без нее. Полноватая с рыданиями убежала. Девицы пожали плечам и вошли внутрь. Качки осклабились.

– Сила! – заметил Майрон.

Качки повернулись к нему. Мускул с вызовом посмотрел на него. Майрон смело выдержал взгляд. Мускул осмотрел Майрона с головы до ног и явно решил, что у него не все дома.

– Классный прикид, – заметил мистер Мускул. – Ты куда наладился – в суд, штрафной талон за неправильную парковку оспаривать?

Двум его приятелям, одетым в туго обтягивающие плечи футболки, явно понравилась шутка.

– Угадал, – сказал Майрон, указывая ему пальцем в грудь. – Пожалуй, и мне не надо было надевать рубашку.

Качок, стоявший слева от мистера Мускула, удивленно приоткрыл рот.

Мистер Мускул величественно выставил вперед большой палец:

– Ладно, приятель, хорош, становись в конец очереди. А еще лучше – просто вали отсюда.

– Мне надо с Лексом Райдером повидаться.

– А кто сказал, что он здесь?

– Я говорю.

– И кто же ты такой?

– Майрон Болитар.

Молчание. Один из качков заморгал. Майрон едва не воскликнул: «Вот так-то!» – но удержался.

– Я его агент.

– Твоего имени нет в списке, – отрезал Мускул.

– И мы тебя не знаем, – добавил Круглый Рот.

– Так что, – пошевелил пальцами-сосисками третий качок, – пока-пока.

– Забавно, – сказал Майрон.

– Что-что?

– Вы разве, ребята, сами не видите, насколько это смешно? – осведомился Майрон. – Вы привратники, сторожите дом, куда вас самих никогда не пустят, и вот, вместо того чтобы осознать это и вести себя по-человечески, вы просто клоунами выставляетесь.

Один из качков снова заморгал. Потом все трое двинулись на Майрона – мощная стена мышц. Болитар почувствовал, как у него закипает кровь и руки сжимаются в кулаки. Он разогнул пальцы и задышал ровнее. Они сделали еще шаг в его сторону. Майрон не пошевелился. Мистер Мускул, явно старший в этой троице, наклонился к нему:

– Шел бы ты лучше отсюда, приятель.

– С чего бы это? Может, я тоже полноват? Кстати, серьезно: может, у меня в этих джинсах задница слишком большая? Так ты скажи, тебе виднее.

Длинная очередь ожидающих притихла, захваченная перепалкой. Качки переглянулись. Майрон мысленно выругал себя. Вся эта болтовня была контрпродуктивна. Он пришел сюда за Лексом, а не состязаться с накачанными болванами.

– Так-так… – улыбнулся мистер Мускул, – похоже, к нам комик пожаловал.

– Вот-вот, – подхватил Круглый Рот, – комик. Ха-ха.

– Точно, – заметил третий. – Ты ведь у нас настоящий комик, верно, паренек?..

– А еще, – сказал Майрон, – одаренный вокалист, хотя так говорить о себе, наверное, нескромно. Обычно я начинаю концерт со «Слез клоуна», потом перехожу к упрощенной версии «Дамы» – в духе скорее Кенни Роджерса, чем Лайонела Ричи.

Мускул припал едва ли не к самому уху Майрона, приятели остановились поблизости.

– Надо полагать, ты понимаешь, что мы тебя сейчас вздуем.

– А ты, надо полагать, – парировал Майрон, – понимаешь, что от стероидов сморщиваются яйца.

В этот момент у него из-за спины донесся голос:

– Он со мной, Кайл.

Майрон обернулся, увидел Эсперансу и удержался, хотя это было нелегко, от того, чтобы не воскликнуть: «Ого!» Он был знаком с Эсперансой уже два десятка лет, работал с ней бок о бок, а ведь бывает, когда видишься с кем-то каждый день, то становишься этому человеку ближайшим другом и просто забываешь, какой у него, или у нее, невыносимый характер. Майрон познакомился с Эсперансой, когда она под именем Маленькой Покахонтас[8] профессионально выступала в полупрозрачном трико на борцовском ковре. Симпатичная, подвижная, наделенная на редкость буйным нравом, она променяла образ гламурной дивы сказочных красавиц борьбы на место его личной помощницы, а ночами готовилась к получению степени бакалавра права. Таким образом они, так сказать, сравнялись по рангу, и теперь Эсперанса была партнером Майрона в «Эм-Би пред».

Мускул Кайл расплылся в улыбке:

– Пока, крошка, неужто это ты? Классно выглядишь, просто слюнки текут.

– Спокойно, Кайл, спокойно, – кивнул Майрон.

– И я по тебе соскучилась. – Эсперанса подставила щеку для поцелуя.

– Не припомню уж, когда и виделись, Пока.

Смуглая красота Эсперансы ассоциировалась с лунным небом, ночными прогулками по морскому пляжу, оливковыми деревьями, трепещущими на легком ветерке. В ушах у нее покачивались круглые серьги, длинные черные волосы пребывали в поэтическом беспорядке. Безупречно белую блузку подгоняло по фигуре какое-то великодушное божество; быть может, блузка была расстегнута на одну пуговицу ниже, чем нужно, но в целом – все на месте.

Трое бандюганов отступили. Один поднял бархатную ленту. Эсперанса ослепительно улыбнулась ему. Мускул Кайл встал так, чтобы Майрон наткнулся на него. Майрон напрягся, чтобы Кайлу досталось по полной.

– Ребята, ребята! – проворковала Эсперанса.

– Мы еще не поставили точку, – прошептал Майрону на ухо Мускул Кайл.

– Пообедаем как-нибудь, – предложил Майрон. – А то, хочешь, в кинишко завалимся, на дневной.

По дороге к двери Эсперанса искоса посмотрела на Майрона и покачала головой.

– Что-нибудь не так? – спросил он.

– Я же сказала: «Оденься так, чтобы тебя заметили». А ты выглядишь, словно собрался на родительское собрание пятого класса школы.

– В туфлях от Феррагамо? – Майрон указал на свои ноги.

– А чего ты так взъелся на этих неандертальцев?

– Один из них обозвал девушку толстухой.

– И ты бросился ей на выручку?

– Да нет. Но он так и сказал: «…подружка ваша полновата». Разве можно так себя вести?

В главном зале бара было темно, только время от времени вспыхивали неоновые лампы. В одном углу был установлен телевизор с большим экраном. Ну да, решил Майрон, если уж идешь в ночной клуб, то главным образом для того, чтобы посмотреть телевизор. Звукоусилители стадионного примерно размера били по ушам. Диджей играл «домашнюю музыку», калеча ее так, как калечат «талантливые» диджеи, когда берут нормальный трек и накладывают на него синтетические басы или электронику. Тут же демонстрировалось лазерное шоу, нечто вроде того, что, по соображениям Майрона, вышло из моды еще в 1979 году, после турне «Голубых устриц», когда стаи плоскогрудых девиц извивались и подпрыгивали на деревянных площадках, изрыгавших вонючие пары, словно ими нельзя подышать на улице, остановившись у любого грузовика.

Майрон пытался перекричать музыку, но безрезультатно. Эсперанса отвела его в относительно тихое место, где, помимо всего прочего, имелись компьютеры с выходом в Интернет. Все они были заняты. Майрон снова покачал головой. Неужели теперь в ночные клубы ходят, чтобы побродить по Сети? Он повернулся в сторону танцпола. В сумеречном свете женщины выглядели, в общем, привлекательно и молодо, хотя одеты были так, словно изображали взрослых, а на самом деле ими не были. Большинство держали в руках мобильники и выстукивали по ним что-то тощими пальцами. Движения танцующих были такими замедленными и ленивыми, что могло показаться: они вот-вот впадут в коматозное состояние.

Эсперанса еле заметно улыбнулась.

– Ты что? – встрепенулся Майрон.

– Посмотри на ту красотку в красном – вот это зад! – Она указала в правую сторону площадки.

Майрон увидел туго обтянутые алой тканью ягодицы и вспомнил слова из песни Алехандро Эсковедро: «Мне больше всего нравится смотреть, как она уходит». Давно Эсперанса не высказывалась таким образом.

– Недурно, – отметил он.

– Недурно?

– Сногсшибательно?

Эсперанса кивнула, по-прежнему улыбаясь:

– С такой задницей я бы многого добилась.

Переводя взгляд с танцующей девицы довольно эротического вида на Эсперансу, Майрон кое-что вспомнил, но тут же прогнал воспоминание. Есть уголки памяти, в которые лучше не забираться, когда занят другими делами.

– Да, твой муж был бы в восторге.

– Слушай, ведь я всего лишь замуж вышла, а не умерла. Посмотреть-то можно.

Майрон заметил, как она оживилась, и у него возникло смутное ощущение, что она вернулась в свою стихию. Когда два года назад у Эсперансы родился сын Гектор, она превратилась в образцовую мамашу. На ее письменном столе внезапно появились классические сентиментальные снимки: Гектор с пасхальным зайцем, Гектор с Санта-Клаусом, Гектор с персонажами из фильмов Диснея, Гектор на детском пони в парке. Лучшие деловые костюмы Эсперансы часто были заляпаны детской отрыжкой, и, вместо того чтобы стереть эти следы, она с удовольствием рассказывала об их происхождении. Она знакомилась с мамашами из тех, что раньше вызывали ее едкие насмешки, и обсуждала с ними конструкцию детских складных стульев с колесиками от Макларена, систему дошкольного образования по Монтессори, работу детского кишечника и то, в каком возрасте их отпрыски начали ползать/ходить/говорить. Весь ее мир, подобно миру множества матерей до нее – да, в этих словах можно усмотреть сексистский оттенок, – сжался до маленького комочка детской плоти.

– Ладно, где же Лекс может быть?

– Наверное, в одном из помещений для особо важных персон.

– А нам как туда попасть?

– Придется расстегнуть еще одну пуговку, – сказала Эсперанса. – Серьезно, дай мне немного поработать в одиночку. А ты пока загляни в туалет. Спорим на двадцать долларов, что в писсуар тебе не отлить.

– Что?!

– Ты не спрашивай, просто давай поспорим. Шагай! – Она указала направо.

Майрон пожал плечами и направился в туалет. Там было темно и все отделано черным мрамором. Он шагнул к писсуару, и сразу понял, что имела в виду Эсперанса. Писсуары были вделаны в огромную стену из стекла с односторонней видимостью – такие используют в комнатах для допросов в полицейских участках. Иными словами, отсюда оказалось видно все происходящее на танцполе. Томные дамы были от Майрона на расстоянии буквально несколько футов, а иные использовали зеркальную часть стекла, чтобы привести себя в порядок, не отдавая себе отчета (а может, как раз вполне отдавая), что смотрят на мужчину, который пытается помочиться.

Майрон вышел из туалета. У двери его ждала с протянутой вверх рукой Эсперанса. Майрон выложил двадцатидолларовую купюру.

– Судя по всему, мочевой пузырь ты не опорожнил.

– В дамской комнате то же самое?

– Зачем тебе знать?

– Ладно, что дальше?

Эсперанса мотнула подбородком в сторону пробиравшегося к ним мужчины с гладко зачесанными назад волосами. Наверняка, подумал Майрон, заполняя при поступлении на работу анкету, он в графе «Фамилия» проставил что-то вроде «Хлам», а в графе «Имя» – «Евро». Майрон проследил взглядом, не остается ли за этим типом слизь на полу.

Евро обнажил в улыбке острые, как у хорька, зубы.

– Привет, любовь моя.

– Антон! – Эсперанса протянула ему руку для поцелуя, пожалуй, с чуть большей готовностью, чем следовало. Майрону стало страшно, как бы этот хорек не прокусил ей руку до кости.

– Ты все так же неотразима.

Он говорил с забавным акцентом, то ли венгерским, то ли арабским, словно специально отрепетировал его для какого-нибудь скетча. Антон был небрит, и щетина у него на щеках выглядела довольно некрасиво. Он носил солнцезащитные очки, хотя здесь и так было темно, как в пещере.

– Это Антон, – представила его Эсперанса. – Говорит, Лекс на раздаче бутылок.

– Ах вот как, – откликнулся Майрон, понятия не имея, что означает эта «раздача бутылок».

– Сюда, – кивнул Антон.

Они погрузились в море колышущихся тел. Эсперанса прокладывала ему путь. Майрон испытывал нечто сродни удовольствию, когда к нему кто-то поворачивался. А пока они шли сквозь толпу, некоторые женщины остановили-таки и задержали взгляды на Майроне – правда, таких было меньше, чем, год, два, пять лет назад. Он чувствовал себя как стареющий бейсболист, которому нужен именно такой радар, подсказывающий, что брошенный им мяч летит уже не с прежней скоростью. А может, женщины просто мгновенно определяли, что Майрон помолвлен, что красотка Тереза Коллинз уже унесла этот товар с рынка и теперь при виде его можно только облизываться.

Да, подумал Майрон, должно быть, так и есть.

Антон открыл ключом дверь в другую комнату – да что там в комнату, похоже, в другую эру. Если клуб как таковой был оформлен в стиле модерн – острые углы и закругленные поверхности, – то вип-зал напоминал бордель колониальных времен: бархатные диваны красного дерева, хрустальные люстры, лепнина на потолке, настенные канделябры с зажженными свечами. В зале была такая же, как в туалете, стеклянная стена, сквозь которую открывался вид в зал, где танцевали девицы, – может, кого-нибудь захочется пригласить. Пышнотелые, в стиле моделей мягкого порно, официантки носили либо корсеты тех времен, либо напоминали видом вдовушек-озорниц. Они разносили по столам бутылки с шампанским – отсюда, решил Майрон, и взялась «раздача бутылок».

– Ты что, все бутылки разглядываешь? – поинтересовалась Эсперанса.

– Ну да, похоже на то.

Эсперанса кивнула и улыбнулась официантке в черном корсете.

– Гм… Пожалуй, и я бы не прочь поучаствовать в «раздаче бутылок», если ты понимаешь, что я имею в виду.

Майрон ненадолго задумался.

– Честно говоря, нет. Ведь вы обе женщины, так? А я бутылочных ассоциаций не схватываю.

– Боже, до чего же ты все буквально понимаешь!

– Ты спросила, разглядываю ли я бутылки. К чему это?

– К тому, что тут подают шампанское «Кристалл», – сказала Эсперанса.

– Ну и что?

– Ты сколько бутылок насчитал?

– Не знаю. – Майрон осмотрелся. – Восемь, может, десять.

– Здесь они идут по восемь косых за штуку плюс чаевые.

Майрон прижал ладонь к груди, словно у него сердце останавливается. Он заметил Лекса Райдера – тот развалился на диване в окружении размалеванных красоток. Майрон протолкался к нему:

– Привет, Лекс.

Лекс склонил голову и воскликнул с преувеличенной радостью:

– Майрон, ты!

Он попытался подняться на ноги, ему это не удалось, так что Майрону пришлось протянуть руку. Лекс оперся на нее, с трудом принял вертикальное положение и со смаком, как делают слишком крепко выпившие мужчины, заключил Майрона в объятия:

– Господи, до чего же я рад тебя видеть, приятель!

Дуэт «Лошадиная сила» возник в Мельбурне – родном городе Лекса и Гэбриела – как домашний оркестрик. Название сложилось из фамилии Лекса (Райдер – наездник, значит, ездит на лошади) и фамилии Гэбриела (Уайр – сила), но с самого начала первую скрипку начал играть Гэбриел. У него был замечательный голос, он был на удивление хорош собой и обладал поистине сверхъестественной харизмой, да еще помимо всего прочего отличался тем ускользающим от любых определений, невыразимым свойством, которое превращает великих исполнителей в исполнителей легендарных.

Должно быть, в тени партнера, думал Майрон, Лексу – да кому угодно – жить нелегко. Да, конечно, Лекс знаменит и богат, и, формально, все диски – совместного производства: Уайр – Райдер, – но Майрон вел финансовые дела Лекса и знал, что его доля составляла 25 процентов, против 45 процентов Гэбриела. Знал он и то, что хоть женщины по-прежнему без ума от Лекса, а мужчины все еще набивались ему в друзья, он уже сходил с дистанции и все чаще становился объектом всяких шуток.

«Лошадиная сила» по-прежнему популярна, может, даже более популярна, чем когда-либо, несмотря на то что после трагически-скандальной истории пятнадцатилетней давности Гэбриел практически залег на дно. За вычетом нескольких снимков папарацци и множества разнообразных слухов, все это время о Гэбриеле Уайре в прессе ничего не было. Не было ни гастролей, ни интервью, ни появлений на публике. И эта таинственность еще больше возбуждала любопытство.

– Думаю, пора возвращаться домой, Лекс.

– Не-а, – хрипло (хорошо бы просто потому, что перепил, подумал Майрон) ответил тот. – Мы тут классно проводим время. Правда, народ?

Народ ответил нестройным хором согласия. Майрон осмотрелся. Может, кого-нибудь из присутствующих он и видел раньше, но точно знал только одного – База, многолетнего телохранителя и по совместительству личного помощника Лекса. Баз перехватил взгляд Майрона и пожал плечами, словно говоря: «Что тут поделаешь?»

Лекс обвил рукой шею Майрона и привлек его к себе:

– Присаживайся, старина. Давай выпьем, расслабимся, поболтаем.

– Сьюзи беспокоится о тебе.

– Да ну? – Лекс приподнял брови. – И отправила за мной своего верного посыльного?

– Формально я и твой посыльный, Лекс.

– Ну да, ну да, агент. Наемник из наемников.

На Лексе были черные брюки и черный кожаный жилет, и выглядел он так, словно только что вышел из магазина модной одежды. Райдер поседел, сделал короткую стрижку.

– Присаживайся, Майрон, – повторил он, откидываясь на спинку дивана.

– Почему бы нам не прогуляться, Лекс?

– Слушай, ты ведь мой посыльный, так? Говорю – садись, значит, садись.

Решив не спорить, Майрон нашел удобное место и медленно опустился на подушки. Лекс нажал какую-то кнопку справа от себя, и музыка зазвучала тише. Кто-то протянул Майрону бокал шампанского, немного расплескав по дороге. Большинство затянутых в корсет дам – посмотрим правде в глаза, такие в любую эпоху производят впечатление – незаметно испарились, словно пройдя сквозь стену. Эсперанса отвлекала болтовней женщину, рядом с которой остановилась, едва они вошли в комнату. Мужчины не сводили глаз с двух заигрывавших друг с другом особ, пораженные, словно пещерные люди, впервые увидевшие огонь.

Баз курил сигарету, от которой – как бы это сказать? – пахло не вполне обычно. Он было протянул ее Майрону, но тот отрицательно покачал головой и повернулся к Лексу. Райдер выглядел так, словно ему только что вкатили расслабляющее мышцы лекарство.

– Сьюзи показывала тебе почту? – спросил Лекс.

– Да.

– Ну, и что скажешь?

– Какой-то чокнутый забавляется.

– Ты действительно так думаешь, Майрон? – Лекс сделал большой глоток шампанского.

– Да, но независимо от этого на дворе у нас двадцать первый век.

– То есть?

– То есть ерунда все это. Если тебя такие вещи задевают, можно, в конце концов, сделать тест на ДНК и точно установить отцовство.

Лекс неторопливо кивнул и сделал еще один большой глоток. Майрон старался забыть, что он агент, но в бутылке было 750 граммов, приблизительно 25 унций, а значит, одна унция стоила 320 долларов.

– Слышал, ты обручился. Это правда? – спросил Лекс.

– Угу.

– Выпьем за это.

– Лучше по глоточку. Так дешевле выйдет.

– Да брось ты, Майрон, я богат до неприличия.

В общем-то верно. Они выпили.

– Так что тебя беспокоит, Лекс?

Райдер пропустил вопрос мимо ушей.

– Почему же я не знаком с невестой?

– Долго рассказывать.

– А где она сейчас?

– За границей, – неопределенно махнул рукой Майрон.

– Дать тебе совет насчет женитьбы?

– Например, «не верь дурацким интернетовским сплетням насчет отцовства»?

– Тоже неплохо, – усмехнулся Лекс.

– А то.

– И все же совет другой. Вот он: ничего не скрывайте друг от друга. Ничего.

Майрон ждал продолжения, но Лекс молчал. Тогда он спросил:

– И все?

– Ты рассчитывал на что-то более глубокое?

– Ну да, наверное, – пожал плечами Майрон.

– Я люблю одну песенку, – сказал Лекс. – В ней есть такие слова: «Твое сердце словно парашют». Знаешь почему?

– По-моему, там есть строчка насчет того, что парашюту подобен мозг – он работает только в открытом состоянии.

– Ту строку я тоже знаю, но эта лучше: «Твое сердце словно парашют – он раскрывается, только когда летишь вниз». – Лекс улыбнулся. – Хорошо, правда?

– Пожалуй.

– У всех в этой жизни есть приятели, взять хотя бы тех, кого ты здесь видишь. Я люблю их, мы встречаемся, выпиваем, беседуем о погоде, спорте, девчонках, но если бы мы не виделись целый год – или вообще больше ни разу не встретились, – это бы мало что изменило в моей жизни. И так бывает почти со всеми.

Лекс сделал еще глоток. Позади них открылась дверь, и на пороге появилась стайка хихикающих женщин. Лекс покачал головой, и они исчезли.

– Но случается, – продолжал он, – вдруг встретишь родственную душу. Вон как Баз. Мы говорим обо всем. Мы знаем друг о друге все, до последней мелочи, до самого дурного поступка. У тебя есть такие друзья?

– Эсперанса знает, что у меня нелады с мочевым пузырем.

– Что?

– Не важно. Ты продолжай, продолжай, я помню, о чем речь.

– Итак, подлинные друзья. Ты позволяешь им заглянуть в самые черные свои помыслы. Чернее не бывает. – Лекс выпрямился, подходя к главному. – Но знаешь, что самое удивительное? Знаешь, что бывает, когда ты полностью открыт и позволяешь другому увидеть, что ты совершенно не в себе?

Майрон отрицательно покачал головой.

– Друг проникается к тебе еще большей любовью. С любым другим ты нацепляешь на себя маску, чтобы скрыть всю грязь и понравиться. Но подлинным друзьям ты всю грязь позволяешь увидеть – и это заставляет их сочувствовать тебе. Сбрасывая маску, мы сближаемся. Но почему же так нельзя поступать всегда? Почему, спрашиваю я тебя, Майрон?

– Наверное, ты сам мне это скажешь.

– Хотелось бы знать. – Лекс откинулся на спинку дивана, сделал очередной глоток шампанского и в задумчивости склонил голову. – Ясно по крайней мере одно: маска – ложь по самой своей природе. Как правило, притворство нормально сходит. Но если не открыться тому, кого больше всех любишь, если не обнажить свои пороки, – общего языка не найти. По сути дела, ты что-то утаиваешь. И эти тайны становятся подобны язвам, разрушающим организм.

Снова открылась дверь. В комнату, спотыкаясь, вошли четыре женщины и двое мужчин. В руках у них было по бокалу неприлично дорогого шампанского, все они улыбались и хихикали.

– Ну и что же за тайны у тебя от Сьюзи? – спросил Майрон.

– Это улица с двусторонним движением, приятель, – покачал головой Лекс.

– Хорошо; что у Сьюзи за тайны от тебя?

Лекс не ответил. Он молча смотрел в противоположный угол комнаты. Майрон проследил за его взглядом.

И увидел ее.

Или по крайней мере ему показалось, что увидел. Заметил в той стороне зала для особо важных персон, где горели свечи и плавали клубы дыма. Майрон не видел ее с той самой зимней ночи шестнадцать лет назад – с округлившимся животом, заплаканную, перепачканную кровью, сочившейся между пальцами. Он давно потерял их из виду; последнее, что слышал, – это что они живут где-то в Южной Америке.

Взгляды их встретились на секунду, не больше. И как бы ни трудно было в это поверить, Майрон узнал ее.

– Китти?

Его голос потонул в музыке, но Китти не колебалась ни мгновения. Глаза ее широко раскрылись – может, от страха? – она круто повернулась и побежала к двери. Майрон попытался вскочить, но с мягкой подушки так просто не поднимешься. Когда он встал наконец на ноги, Китти Болитар – свояченица Майрона, женщина, лишившая его столь многого в жизни – уже была за дверью.

5

Майрон бросился за ней.

На выходе из зала перед его мысленным взором промелькнула картинка: ему одиннадцать, брату Брэду – с его дурацкими локонами – шесть, и они играют в своей общей спальне в детский баскетбол. Щит – тонкий картон; мяч, как правило, – круглая губка. Кольцо крепится к верхней части дверцы шкафа при помощи двух оранжевых крючков-присосок, которые надо предварительно облизать, чтобы не отлетали. Братья играли часами, придумывая названия команд и прозвища. Так появились Меткий Сэм, Прыгучий Джим и Быстрый Ленни. Майрон, как старший, вел игру, создавая воображаемую вселенную, где есть игроки – хорошие парни, и игроки – плохие парни, и настоящие драмы на площадке происходят, и счет бывает почти равный, когда раздается финальный гонг. Но вообще-то почти всегда Майрон позволял Брэду выигрывать. А вечером, когда братья забирались в свои койки – Майрон сверху, Брэд под ним, – они в темноте восстанавливали ход игры, подобно телевизионным комментаторам анализировали те или другие ее моменты.

И от этих воспоминаний защемило сердце.

Эсперанса попыталась перехватить его:

– В чем дело?

– Китти.

– Что?

Объяснять не было времени. Майрон толкнул дверь и выскочил из комнаты. Теперь он снова очутился в большом зале с его оглушительной музыкой и снова задал себе вопрос как человек взрослый: кому может понравиться такое общение, когда соседа не услышишь? Но вообще-то сейчас он думал только об одном – как бы догнать Китти.

Майрон был высоким – шесть футов четыре дюйма, и, привстав на мысочки, мог видеть через головы других. Что на ней было надето? Бирюзовый топ. Он принялся высматривать отблески бирюзы.

Вот. Со спины видна. Проталкивается к выходу.

Надо пошевеливаться. «Извините, извините», – повторял Майрон, пытаясь проскользнуть между танцующими, но их было слишком много. Неоновые вспышки и якобы лазерное шоу тоже не очень-то ему помогали. Китти… Что она здесь делает? Много лет назад Китти тоже была восходящей теннисной звездочкой, они тренировались вместе со Сьюзи. Тогда-то и произошло знакомство. Не исключено, конечно, что две давние приятельницы снова поддерживают отношения, но это еще не объясняет, каким образом Китти сегодня вечером оказалась здесь, в этом клубе, да еще без Брэда.

Или Брэд тоже здесь?

Майрон с удвоенной энергией заработал локтями. Он старался никого особенно не задевать, но, конечно, получалось иначе. На него бросали злобные взгляды, покрикивали: «Эй, ты, полегче!» или: «Ты что, на пожар спешишь?» – но Майрон, не обращая ни на кого внимания, пробивался вперед. В какой-то момент все это начало походить на сон, когда бежишь, но не продвигаешься ни на шаг, или когда ноги неожиданно тяжелеют и словно тонут в глубоком снегу.

– Эй! – взвизгнула какая-то девица. – Кретин, ты мне палец отдавил.

– Извините, – пробормотал Майрон, по-прежнему пытаясь проложить путь к выходу.

На плечо ему опустилась тяжелая ладонь, и его круто развернули на сто восемьдесят градусов. Кто-то сильно толкнул Майрона в спину, едва не сбив с ног. Он все же сохранил равновесие и увидел типов, которые вполне могли бы явиться на просмотр для участия в реалити-шоу «Джерси Шор: десять лет спустя». Тут было все: и всклокоченные волосы, и фальшивый загар, и выщипанные брови, и эпилированная грудь, и нарисованные мускулы. По их лицам гуляла ухмылка, как у любителей помахать кулаками – странная манера строить из себя крутых парней на краю жизни.

Их было четверо-пятеро, может, даже шестеро, и они всячески стремились слиться в некую медузообразную массу, густо отдающую дешевым одеколоном. Им явно не терпелось доказать, что они мужчины, защищающие поруганную честь женщины, которой отдавили палец.

Майрон тем не менее сохранял дипломатическую выдержку.

– Извините, парни, – сказал он. – Поверьте, у меня срочное дело.

– Правда? – изумился один красавчик. – А где пожар? Не вижу. Ты видишь, Вини?

Вини откликнулся:

– Да, где пожар? Я тоже не вижу. А ты, Слэп?

– Все ясно, парни, – опережая Слэпа, сказал Майрон. – Пожара нет. Еще раз прошу прощения, мне очень жаль, но я жутко тороплюсь.

Однако Слэпу все-таки нужно было высказаться:

– Нет, я тоже нигде не вижу пожара.

Времени пререкаться не было. Майрон снова устремился вперед – Китти уже нигде не было видно, – но противники сомкнули ряды. Красавчик, по-прежнему не снимая руки с плеча Майрона, надавил сильнее:

– Извинись перед Сандрой.

– А чем плохо, что я перед тобой извинился?

– Надо перед Сандрой, – повторил тот.

Майрон повернулся к девушке, которой, судя по ее платью и мерзкому окружению, папочка уделял не слишком много внимания. Он повел плечом, сбрасывая изрядно надоевшую ему ладонь.

– Сандра, извини, мне очень жаль.

Он сказал так, потому что это было самое правильное. Попытайся закончить дело миром и двигайся своим путем. И все же Майрон знал, что так не получится. Об этом можно было судить по побагровевшим лицам и увлажнившимся глазам привязавшихся к нему парней. У них явно гормоны заиграли. Потому, поворачиваясь к тому, кто первым его толкнул, Майрон не удивился, увидев кулак, готовый врезаться ему в челюсть.

Обычно стычки длятся какие-то секунды, и эти секунды заключают в себе растерянность, хаос и панику. Видя кулак, люди реагируют весьма остро. Они либо пытаются поднырнуть под удар, либо отскакивают назад. Это ошибка. Теряя равновесие или упуская из виду противника, неизбежно оказываешься в еще большей опасности. Именно поэтому опытные бойцы часто наносят удар первыми – не обязательно для того, чтобы войти в контакт, просто им нужно заставить противника раскрыться.

Майрон лишь слегка отклонился, избегая удара, – всего на несколько дюймов. А правая его рука уже была вскинута. Не обязательно отбивать кулак противника каким-нибудь приемом карате – достаточно легкого прикосновения. Так Майрон и поступил.

Цель его была проста: сбить с ног этого парня, создав как можно меньше шума и по возможности безболезненным образом. Он отбил направленный на него кулак противника и той же рукой, сложив указательный и большой пальцы, ткнул того в горло. Удар пришелся точно в цель. Отморозок издал булькающий звук и, инстинктивно вскинув руки к горлу, полностью открылся. В обычном бою Майрон воспользовался бы этим и окончательно вырубил противника. Но сейчас ему не это требовалось. Он хотел как можно быстрее уйти отсюда.

Так что, не задумываясь о следующем ударе, Майрон обогнул обидчика и попытался скрыться с места событий. Увы, все пути отхода были уже перекрыты. Клиентура переполненного клуба, привлеченная запахом крови и низменным желанием увидеть, как человека бьют или калечат, образовала вокруг него кольцо.

Майрон почувствовал на плече еще чью-то руку и стряхнул ее. Кто-то нырнул ему в ноги, старясь схватить за щиколотки. Он согнул колени и уперся одной рукой в пол, старясь удержать равновесие, другой рукой, сплетя пальцы, двинул нападавшего в нос. Тот выпустил его ноги. Музыка умолкла. Кто-то вскрикнул. Толпа заколыхалась.

Все это было очень скверно.

Растерянность, хаос, паника.

В переполненном клубе в таких случаях образуется гремучая смесь. Кого-то рядом толкнут, его охватит паника. Он начнет размахивать кулаками. Получит сдачу. Зрители, которые только что наслаждались зрелищем, чувствуя себя в безопасности, ощущают, что и над ними сгущаются тучи. Они начинают пробиваться к выходу, толкают друг друга. Столпотворение.

Кто-то ударил Майрона в затылок. Он круто повернулся. Следующий удар был направлен в грудь. Майрон инстинктивно выбросил вперед руку и зажал чье-то запястье. Можно учиться технике бокса у лучших тренеров, но ничто не заменит отличного глазомера. Как говаривали в его баскетбольные времена, «росту не научишь». Точно так же, сколько бы родители ни старались, им не научить детей координировать движения, быть ловкими и следовать соревновательному инстинкту.

Майрону Болитару, замечательному атлету, удалось избежать удара, перехватив кисть нападавшего. Он рывком притянул его к себе и, изловчившись, ударил локтем в лицо.

Тот рухнул на пол.

Крики сделались громче. Паника начинала приобретать массовый характер. Майрон обернулся и, как ему показалось, в потоке людей увидел у дверей Китти. Он рванулся в ту сторону, но она исчезла за плечами качков, среди которых находились и те двое, что встали на пути Майрона, когда он пытался войти в клуб. Теперь качков было много, и все они направлялись к нему.

Этого еще не хватало!

– Спокойно, ребята, спокойно. – Майрон поднял руки, демонстрируя миролюбие, и не опустил их, когда они приблизились. – Это не я все затеял.

Один из качков попытался применить к нему двойной нельсон – жалкая любительская попытка. Майрон легко уклонился и повторил:

– Все, все, довольно. Это…

Теперь уже трое качков принялись за него всерьез. Майрон с грохотом повалился на пол. Один из них оседлал его, другой ударил по ногам. Тот, кто оказался сверху, попробовал вцепиться своей липкой ладонью Майрону в горло. Защищаясь, Майрон резко опустил подбородок. Тот, однако, не отступил, наклоняясь все ниже и ниже, так что Майрон уловил его гнилое, отдающее хот-догами, дыхание. Очередной удар. Лицо качка оказалось совсем рядом. Майрон резко перевернулся, задев при этом локтем физиономию качка. Тот выругался и отпрянул.

Пытаясь подняться, Майрон почувствовал, что в грудь ему снизу воткнулось что-то твердое, явно металлическое. У него осталась десятая доля секунды, может, две десятых, чтобы подумать, что бы это могло быть. А потом у Майрона взорвалось сердце.

По крайней мере ощущение было именно таково. Внутри словно что-то загрохотало, как если бы к нервным окончаниям прижали провод под током. Его ноги стали ватными, руки упали, бессильные оказать хоть какое-то сопротивление.

Электрошокер.

Майрон рухнул, как рыба на палубу. Он поднял взгляд и увидел ухмыляющуюся физиономию Мускула Кайла. Кайл убрал палец со спускового крючка. Боль прошла, но только на мгновение. Окруженный приятелями-качками – так чтобы никому в клубе не было видно, что именно происходит, – Кайл снова ткнул шокером в ребра Майрону и вкатил очередную дозу электричества. Крик Майрона заглушила прижатая к его рту ладонь.

– Два миллиона вольт, – прошептал Кайл.

Майрону приходилось слышать про ружья-электрошокеры и тазеры. Надо всего на несколько секунд, не больше, продержать курок в спущенном состоянии, чтобы обездвижить человека, не причинив ему при этом сильной боли. Но Кайлу, с лица которого не сходила улыбка маньяка, этого было мало. Он давил и давил на крючок. Боль нарастала, становилась невыносимой. Майрон извивался всем телом. Кайл продолжал удерживать палец на крючке. Его даже один из качков попытался остановить: «Эй, Кайл, может, хватит?» – но мистер Мускул давил и давил, пока у Майрона не закатились глаза и вокруг него не сомкнулась тьма.

6

Прошло, наверное, несколько секунд, прежде чем Майрон почувствовал, что кто-то его поднимает и перекидывает, как делают пожарные, через плечо. Глаза у него оставались закрытыми, все тело обмякло. Сознание помутилось, хотя он и отдавал себе отчет, где находится и что с ним произошло. Он чувствовал себя измученным и обессиленным. Нес его крупный и крепкий мужчина. Майрон услышал, как в клубе снова загрохотала музыка и кто-то, перекрикивая ее, возгласил: «Ладно, ребята, цирковое представление закончено, продолжаем танцы!»

Майрон оставался неподвижен и не сопротивлялся – использовал время, чтобы сгруппироваться, прийти в себя, придумать что-нибудь. Дверь открылась и снова закрылась, заглушая музыку. Не открывая глаз, Майрон почувствовал, что в помещении стало светлее.

Здоровяк, который нес его, сказал:

– Наверное, надо просто вышвырнуть его на улицу, как думаешь, Кайл? Полагаю, свое он получил.

Голос того человека, который призывал Кайла закончить пытку электричеством. Но в нем звучал оттенок страха. Майрону это не понравилось.

– Положи его, Брайан, – сказал Кайл.

Брайан повиновался, демонстрируя при этом удивительную заботливость. Лежа на холодном полу со все еще закрытыми глазами, Майрон быстро просчитал возможности и решил, как действовать дальше: не открывай глаз, делай вид, будто полностью вырубился. Затем он медленно нащупал в кармане мобильник, который все именовали «Черникой».

В девяностые годы, когда сотовые телефоны еще только входили в оборот, Майрон и Уин выработали технически несложный, но при необходимости очень надежный способ общения: когда один из них (чаще Майрон) окажется в беде, ему надо лишь нажать на своем мобильнике кнопку с решеткой, и тогда другой (чаще Уин) переведет свой телефон в режим молчания, услышит все, что надо, и бросится на выручку или хоть чем-то поможет другу. В то время, пятнадцать лет назад, эта штука срабатывала, да и сегодня срабатывает.

Для этого, конечно, пришлось поработать. Современные технологии позволяли Майрону и Уину общаться гораздо более эффективно. Один из технических экспертов Уина усовершенствовал их мобильники таким образом, что теперь в распоряжении друзей имелось двустороннее спутниковое радио, которое работало там, где мобильная связь отсутствовала. Были у них аудио– и видеозаписывающие устройства и еще навигатор, что позволяло одному определять местонахождение другого в любой момент с точностью до четырех футов – и все это простым нажатием кнопки.

Итак, добраться до мобильника в кармане. Не отрывая глаз, Майрон преувеличенно громко застонал, высвобождая руку, чтобы подобраться к карману…

– Что ищешь, уж не это ли?

Мускул Кайл. Майрон заморгал и открыл глаза. Пол в комнате был из темно-бордовой огнеупорной пластмассы. Стены тоже бордового цвета. Стол, на котором стояло нечто похожее на коробку с бумажными салфетками. Вот и вся мебель. Майрон повернулся к Кайлу. Тот ухмылялся.

В руках у него был мобильник Майрона.

– Спасибо, я действительно его искал, – проговорил Майрон. – Можешь бросить его мне.

– Да нет, пожалуй, не стоит.

В комнате было еще три качка, все с бритыми головами. Их мышцы выдавали знакомство со стероидами и спортивным залом. Майрон остановился взглядом на том, кто выглядел немного испуганным, и решил, что именно он и был, так сказать, его носильщиком.

– Выйду-ка, пожалуй, на улицу, посмотрю, все ли в порядке, – сказал Испуганный.

– Хорошая мысль, Брайан, – согласился Кайл.

– Нет, серьезно, его приятель, ну, тот борец, которого все знают, он в курсе, что мы здесь.

– Об этом можешь не беспокоиться, – сказал Кайл.

– А я бы на твоем месте как раз побеспокоился, – возразил Майрон.

– То есть?

– Ты, видно, Кайл, телевизор не смотришь? – Майрон попытался сесть. – Есть там одно шоу, где показывают, как при помощи триангуляции поймать сигнал и найти того, кто тебе нужен. В точности наша ситуация. Не знаю, сколько времени это займет, но…

Подняв мобильник, Кайл с чрезвычайно самодовольным видом нажал на какую-то кнопку и вытащил батарейку.

– Ты, кажется, что-то сказал?

Майрон промолчал. Испуганный здоровяк вышел.

– А теперь, – сказал Кайл, бросая Майрону его бумажник, – давайте поможем мистеру Болитару найти отсюда выход. И попросим его больше не возвращаться.

– Даже если я пообещаю не надевать рубашку?

– Двое моих людей выведут тебя через черный ход.

Странное развитие событий – Майрону позволяли уйти. Он решил подыграть, посмотреть, неужели все действительно кончится так просто. В это ему, мягко говоря, не особенно верилось. Двое качков помогли Майрону встать на ноги.

– А мой мобильник?

– Получишь, когда покинешь территорию, – сказал Кайл.

Один качок подхватил Майрона под правую руку, другой – под левую. Его вывели в коридор. Кайл вышел следом, прикрыв за собой дверь.

– Ладно, довольно. Заводите его назад, – сказал он, когда все оказались в коридоре.

Майрон помрачнел. Кайл отпер все ту же дверь. Двое качков потащили Майрона назад, на сей раз крепко вцепившись ему в руки. А когда он начал сопротивляться, Кайл указал на электрошокер:

– Хочешь еще пару миллионов?

Майрон не хотел. Он шагнул через порог бордовой комнаты.

– Ну и к чему все это?

– Да так, поразвлечься, – объяснил Кайл. – А теперь ступай в тот угол. – Повиновался Майрон не сразу, и Кайл снова помахал перед ним электрошокером. Майрон сделал шаг назад, не поворачиваясь к Кайлу спиной. У двери стоял столик. Кайл и двое качков подошли к нему и, потянувшись к чему-то похожему на коробку с бумажными салфетками, вытащили из нее хирургические перчатки. Майрон смотрел, как они их натягивают.

– Позвольте небольшое заявление для протокола, – сказал он. – При виде резиновых перчаток мне всегда становится не по себе. – Я должен буду нагибаться?

– Защитный механизм, – заметил Кайл, с несколько излишним усердием натягивая перчатки.

– Что?

– Ты используешь иронию как защитный механизм. Чем тебе страшнее, тем ты больше балабонишь.

Качок-психиатр, подумал Майрон. Не исключено, что именно так этот тип себя воспринимал.

– Ну а теперь позволь объяснить ситуацию в максимально доступной форме, чтобы даже ты понял, – нараспев произнес Кайл. – Мы называем это помещение комнатой для битья. Отсюда и темный цвет стен. Чтобы кровь было незаметно. Впрочем, ты сам скоро все увидишь.

Кайл замолчал и улыбнулся. Майрон не пошевелился.

– Мы сняли на камеру наблюдения, как ты выходишь отсюда по собственной воле. А сейчас камера, как ты, должно быть, уже догадался, выключена. Так что это для официального протокола – ты вышел отсюда, не подвергаясь насилию и в более или менее нормальном состоянии. У нас также имеются свидетели, готовые подтвердить, что ты на них напал. Поэтому реакция была адекватной – ведь именно ты затеял потасовку. Завсегдатаи клуба и его сотрудники подпишут все, что мы внесем в протокол. А твои претензии никто не подтвердит. Вопросы?

– Всего один, – откликнулся Майрон. – Ты действительно употребил слово «потасовка»?

С лица Кайла не сходила ухмылка.

– Защитный механизм, – повторил он.

Трое заняли позиции – кулаки сжаты, мускулы напряжены. Майрон отступил чуть глубже в угол.

– Так что ты собираешься делать, Кайл? – осведомился он.

– Все очень просто. Мы собираемся сделать тебе больно. Насколько больно – зависит от степени твоего сопротивления. В лучшем случае тебя доставят в больницу. Какое-то время будешь мочиться кровью. Может, еще сломаем пару ребер. Но жить останешься и даже скорее всего поправишься. Если будешь сопротивляться, то вот электрошокер, он тебя успокоит. Будет очень больно. И бить будем дольше и больнее. Я ясно выражаюсь?

Качки подступили еще ближе. Согнули руки в локтях. Один стукнул Майрона по шее. Мускул Кайл скинул куртку.

– Запачкаться не хочу, – пояснил он. – Пятна крови и все такое прочее.

Майрон ткнул пальцем вниз:

– А штаны как же?

– Не твоя забота.

– Отчего же, моя, – возразил Майрон.

Качки сделали новый шаг вперед, и Майрон с улыбкой скрестил руки на груди. Это движение заставило их остановиться.

– Я рассказывал вам про мой новый мобильник? – спросил Майрон. – И про навигатор? Двустороннее спутниковое радио? Достаточно нажать одну кнопку, и все приходит в действие.

– Твоя «Черника» не работает, – сказал Кайл.

Майрон покачал головой и издал жужжащий звук – так бывает, когда в телевизионной игре дают неправильный ответ. В мембране мобильника послышался голос Уина:

– Да нет, Кайл, боюсь, ты ошибаешься.

Трое качков замерли на месте.

– Теперь позволь мне объяснить ситуацию в максимально доступной форме, так, чтобы даже ты понял, – сказал Майрон, изо всех сил старясь подражать певучему говору Кайла. – Там есть кнопка, при помощи которой запускаются все эти новомодные штучки. А ты решил, что это кнопка выключения. Словом, все, что здесь было сказано, записано на пленку. Ну и навигатор работает. Ты сейчас где, Уин?

– Проезжаю мимо клуба. Да, я включил трехканальную связь. Так что Эсперанса тоже на линии. Эсперанса?

Включился режим «без звука». Зазвучала музыка, грохочущая в клубе.

– Я была у черного хода, когда они выволакивали Майрона, – сказала Эсперанса. – Да, и представьте себе, я тут встретила старого приятеля, офицера полиции по имени Ролан Димон. Ролли, поздоровайся с моим другом Кайлом.

– Предпочел бы увидеть гнусную рожу Болитара непопорченной. Даю тебе тридцать секунд, говнюк, – сказал Ролли.

Хватило и двадцати.

Когда Майрон и Уин вернулись в «Дакоту», было уже два ночи. Они расположились в комнате, которую богачи называют «кабинетом», с мебелью в стиле какого-то из Людовиков, мраморными бюстами, огромным старинным глобусом и книжными полками, забитыми старинными фолиантами в кожаных переплетах. Майрон сел в кресло красного дерева с золотыми кнопками на ручках. К тому времени как шум в клубе утих, Китти – если это вообще была она – исчезла. Лекс и Баз тоже испарились.

Уин потянул за корешок одного из фолиантов, который оказался дверцей бара, вытянул оттуда банку с шоколадным напитком «Йо-Хо» и бросил Майрону. Майрон перехватил ее на лету, прочитал инструкцию – «Перед употреблением встряхнуть» – и сделал как рекомендовано. Себе Уин налил из графина изрядную порцию коньяка с весьма интересным названием «Последняя капля».

– Я мог и обознаться, – сказал Майрон.

Уин молча поднял бокал и посмотрел его на свет.

– Как-никак прошло шестнадцать лет. Тогда у нее волосы были другого цвета. К тому же в зале было темно, да и лицом она ко мне повернулась всего на секунду. В общем, с учетом всего этого, наверное, я ошибся.

– Наверное, это была не она, – повторил Уин. – Личное местоимение.

Уин есть Уин.

– И эта она – Китти.

– С чего ты взял?

– Я тебя знаю.

– В таких случаях ты не ошибаешься. В других – да. Но только не в таких.

Уин отхлебнул коньяка. Майрон пролил немного своего напитка. Холодный шоколадный сладкий нектар. Еще каких-то три года назад Майрон чуть ли не отказался от своего любимого напитка в пользу чашечки кофе, успокаивающей желудок. Вернувшись домой после трехлетнего пребывания в Европе со всеми ее стрессами, Майрон вернулся и к привычному напитку – скорее ради душевного спокойствия, нежели из-за вкуса. А теперь «Йо-Хо» снова ему нравился.

– С одной стороны, – продолжал Майрон, – это не имеет значения. Китти давно ушла из моей жизни.

Уин согласно кивнул:

– А с другой?

Брэд. Вот это и есть другая сторона, первая сторона, обе стороны, все стороны – возможность, по прошествии всех этих лет, увидеться, а то и помириться с братом. Майрон поерзал в кресле и уселся поудобнее. Уин молча смотрел на него. В конце концов Майрон проговорил:

– Это не может быть простым совпадением. Китти в одном ночном клубе – и даже в одном зале – с Лексом.

– Да, маловероятно, – согласился Уин. – Итак, каков наш следующий шаг?

– Постараемся найти Лекса. И Китти.

Майрон смотрел на шоколадный напиток, пытаясь – не в первый уже раз – сообразить, к чему, черт возьми, здесь эта надпись – «молочная сыворотка». Голова отказывалась работать. Мысль металась туда-сюда, описывая круги, находя несоответствия в надписях на банке, и все – в надежде избежать неизбежного. Майрон вспомнил, как он впервые попробовал этот напиток. Это было в городке Ливингстоне, штат Нью-Джерси, в доме, который теперь принадлежал ему. Брэд всегда требовал, чтобы и ему дали попробовать, потому что всегда хотел следовать примеру старшего брата. Он вспомнил, как тренировался во дворе, предоставляя Брэду честь работать на отскоках и отпасовывать мяч ему, Майрону, чтобы он мог направить его в кольцо. Майрон часами кидал мячи в корзину, делая рывки, получая пасы от Брэда, снова бросая в одиночку. И хоть ему было не жаль ни единой минуты потраченного времени, приходилось думать о приоритетах – о том, с чем сталкиваются большинство спортсменов высокого класса. То, чем мы и так восхищаемся и называем «беззаветной преданностью делу», на самом деле является самопоглощенностью. И чем же тут восхищаться?

Пропищал будильник – противный скрипучий сигнал, исходящий от «Черники», который бог знает почему называют «антилопой». Майрон посмотрел на мобильник и отключил раздражающий звук.

– Ладно, устраивайся, – сказал Уин, поднимаясь с места. – А мне еще надо кое-куда сходить.

– В половине третьего ночи? Как ее зовут, не поделишься?

– Может быть, потом, – улыбнулся Уин.

Половина третьего ночи на Восточном побережье США – половина восьмого утра в Анголе – это, в общем, единственный момент времени, когда Майрон мог застать свою невесту Терезу Коллинз одну, пусть даже для этого приходилось использовать технику – находившийся в пределах досягаемости компьютер.

Майрон набрал номер по скайпу и принялся ждать. Почти сразу на экране появилась Тереза. Майрон почувствовал легкое головокружение и легкость в груди.

– О Господи, какая же ты красавица, – выговорил он.

– Хорошее начало.

– А это мое обычное начало.

– И оно мне не надоедает.

Тереза действительно выглядела сногсшибательно – светлая блуза, руки сложены так, чтобы было видно обручальное кольцо, светлые волосы собраны в конский хвост.

Майрон заметил:

– А я сегодня виделся с клиентом.

– С кем именно?

– С Лексом Райдером.

– А-а, это меньшая часть «Лошадиной силы»?

– Он самый. Мне он нравится. Славный малый. Между прочим, Лекс открыл мне тайну удачного брака: все говорить друг другу начистоту.

– Я люблю тебя, – произнесла Тереза.

– И я тебя люблю.

– Не хочу тебя перебивать, но, понимаешь, мне просто хорошо, оттого что я могу это сказать. Раньше у меня никогда такого не было. Я слишком стара для таких чувств.

– Нам всегда восемнадцать, когда мы ждем начала жизни, – возразил Майрон.

– Банально.

– Можно подумать, ты не любишь банальностей!

– Люблю, это правда. Итак, Лекс Райдер сказал, что нельзя что-то утаивать друг от друга. А разве мы так делаем?

– Не знаю. У него есть теория по поводу недостатков. Мол, мы должны раскрывать друг другу все худшее – раскрывать, потому что таким образом мы непонятно как, но становимся человечнее и потому сближаемся еще больше.

Майрон поделился с Терезой и другими подробностями разговора с Лексом.

– Что ж, разумно, – сказала она в итоге.

– А я про твои недостатки знаю? – спросил он.

– Майрон, помнишь нашу первую ночь в Париже, в гостинице?

Молчание. Он помнил.

– В таком случае, – мягко проговорила Тереза, – ты знаешь мои недостатки.

– Пожалуй. – Он изменил положение, стараясь сесть так, чтобы смотреть ей прямо в глаза. – Но я не уверен, что ты знаешь мои.

– Твои? Недостатки? – прикинулась изумленной Тереза. – Какие такие недостатки?

– Начать с того, что у меня проблемы с мочеиспусканием.

– Думаешь, мне это не известно?

Он засмеялся, чуть принужденно.

– Майрон?

– Да?

– Я люблю тебя. Жду не дождусь, когда мы поженимся. Ты хороший человек, может, лучший из тех, что мне встречались. И никакая правда этого не изменит. Ты что-то от меня скрываешь? И от этого возникают язвы, или как там Лекс выразился? А может, и не возникают. Искренность тоже может быть чрезмерной. Так что не терзай себя. Я тебя все равно люблю.

– Ты и сама не знаешь, какая ты потрясающая женщина. – Майрон откинулся на спинку стула.

– Оставим это. Лучше скажи мне еще раз, какая я красивая. Мне это всегда не терпится услышать.

7

«Даунинг, три» закрывался на ночь.

Уин смотрел, как расходятся, подслеповато щурясь в предрассветной дымке Манхэттена, завсегдатаи клуба. Он выжидал. Несколько минут спустя Уин заметил здоровяка, который пустил в ход против Майрона электрошокер. Этот тип – его звали Кайл – кого-то вытаскивал словно тюк грязного белья. Уин сохранял хладнокровие. Он вспоминал, как не столь уж давно Майрон на несколько недель исчез – может, его пытали, а он был не в состоянии помочь лучшему другу и даже потом отомстить за него. Уин вспомнил владевшее им тогда угнетающее чувство беспомощности. Ничего подобного он не испытывал со времен своей юности, проведенной в богатом пригороде Филадельфии, когда кто-то возненавидевший Уина за один только внешний вид унизил и избил его. Уин тогда поклялся себе, что подобное не повторится. И слово сдержал. Теперь, уже взрослым человеком, он испытывал что-то в этом роде.

Если тебя заденут, отвечай. Серьезно. Со смыслом. Майрон не всегда был согласен в этом с Уином. Ничего страшного. Они друзья, лучшие друзья. Они кому угодно шею свернут, пусть порой и спорят.

– Привет, Кайл! – окликнул Уин.

Мистер Мускул поднял голову и набычился.

– Есть минутка пообщаться? – спросил Уин.

– Шутишь?

– Вообще-то я большой шутник, настоящий комик, но нет, Кайл, сейчас я не шучу. Хотелось бы поболтать с тобой наедине.

– На сей раз никаких мобильников? – У Кайла буквально слюнки потекли.

– Нет. И электрошокеров тоже.

Кайл оглянулся, убеждаясь, что вокруг никого.

– И этот коп ушел?

– Давно.

– Значит, ты и я?

– Ты и я, – подтвердил Уин. – Честно говоря, при одной только мысли об этом у меня соски твердеют.

Кайл приблизился к нему.

– Знаешь, красавчик, твои знакомства меня не волнуют, – сказал он. – Сейчас я из тебя душу выну.

Уин улыбнулся и кивнул Кайлу – мол, показывай дорогу.

– Жду не дождусь.

* * *

Когда-то сон был для Майрона забвением.

Но эти времена прошли. Теперь он мог часами лежать в кровати, уставившись в потолок и боясь закрыть глаза. Потому что во сне он возвращался в то место, которое следовало забыть. Он знал, как справиться с этим – показаться мозгоправу или кому-нибудь в этом роде, – но знал и то, что скорее всего ни к кому не пойдет. Банально, но чем-то вроде лекарства для него стала Тереза. Когда он спал с ней, ночные кошмары отступали.

Первое, о чем он подумал, когда будильник задребезжал и вернул его в настоящее, – было то же самое, что при попытке закрыть глаза. Вернее, не что, а кто – Брэд. Странно. Дни, иногда недели, может, даже месяцы проходили без мыслей о брате. Их отчуждение походило на несчастье. Когда мы утрачиваем что-то, часто говорят, что время исцеляет любые раны. Чушь это. На самом деле ты угнетен, ты оплакиваешь что-то или кого-то, ты рыдаешь так, что кажется, конца этому не будет, а потом наступает момент, когда верх берет инстинкт самосохранения. Всему приходит конец. Ты просто не позволяешь, не можешь позволить себе «туда вернуться», поскольку боль была слишком сильна. Ты определяешь себе границу. Ты протестуешь. Но подлинное исцеление так и не наступает.

Неожиданное появление Китти смяло протестные настроения и выбило Майрона из колеи. И что же дальше? Очень просто: надо поговорить с теми – а их всего двое, – кто может хоть что-то ему сказать о Китти и Брэде. Майрон достал мобильник и набрал номер дома в Ливингстоне, Нью-Джерси. Туда сейчас из Бока-Ратона на неделю приехали родители.

– Да? – Трубку взяла мама.

– Привет, мам, – сказал Майрон, – ты как?

– Отлично, сынок. А ты?

Пожалуй, ее голос был даже слишком нежен, словно недостаточно оптимистичный мог разбить ей сердце.

– Я тоже. – Майрон подумал, не спросить ли сразу про Брэда, но нет, к этому следовало подойти постепенно, с тактом. – Я подумал, может, вы с папой поужинаете со мной сегодня?

– Только не у Неро, – заявила она. – К Неро мне не хочется.

– Ну и ладно.

– Что-то мне сейчас ничего итальянского не хочется. А Неро итальянец.

– Договорились. К Неро не пойдем.

– У тебя когда-нибудь так бывало?

– Как так?

– Когда тебе чего-нибудь не хочется? Я имею в виду их кухню. Вот, например, как мне сейчас. Мне просто не хочется ничего итальянского.

– Ладно, понял. А чего бы тебе хотелось?

– Может, китайского? Китайская кухня во Флориде мне не нравится. Слишком жирно.

– Ясно. Как насчет «Баумгарта»?

– Да, мне нравится как там жарят цыплят. Но что это за название для китайского ресторана – «Баумгарт»?.. Похоже на еврейскую кондитерскую.

– Раньше так и было, – заметил Майрон.

– Правда?

Майрон уже раз десять как минимум объяснял матери, откуда взялось название.

– Ладно, мам, мне пора. Заеду за вами в шесть. Скажи папе.

– Непременно. Поосторожнее, сынок.

Та же нежность в голосе. Он повторил ей те же слова. Повесив трубку, Майрон решил сам предупредить отца о вечерних планах. Ничего хорошего в этом нет – получается, он вроде как предает мать, – но у нее с памятью… ладно, на сегодня с протестами можно покончить, не так ли?

Майрон наскоро принял душ и оделся. После возвращения из Анголы он, уступая требованиям Эсперансы, взял за правило совершать утреннюю прогулку. Он вошел в Центральный парк с Семьдесят второй улицы и двинулся на юг. Эсперанса обожала прогулки, но Майрон так и не научился находить в них удовольствие. Характер не позволял ему проветривать мозги, или успокаивать нервы, или искать утешения, или что еще там ожидается от того, что переставляешь ноги. Но Эсперанса убедила: для его головы это полезно, – и заставила пообещать, что в течение трех недель он будет выходить на прогулку.

Увы, она ошиблась, хотя, возможно, он действовал не по правилам. На протяжении большей части прогулки Майрон не вынимал из ушей наушники, разговаривая с клиентами и размахивая руками, как… ну, скажем, как большинство завсегдатаев парка. Тем не менее чувствовал он себя лучше, постепенно становился самим собой. Наконец Майрон набрал номер Сьюзи Ти. Она откликнулась на первом же гудке.

– Ну что, нашли? – спросила Сьюзи.

– Нашли. А потом потеряли. Тебе приходилось слышать о ночном клубе «Даунинг, три»?

– Конечно.

Конечно.

– Ну так вот, Лекс был там вчера вечером. – Майрон рассказал, как нашел его в вип-зале. – Он заговорил об «инфекционном» воздействии секретов и отказа от откровенности.

– Ты ему сказал, что это вранье?

– Да.

– А он?

– Понимаешь, нас вроде как прервали. – Майрон прошел мимо стайки ребятишек, играющих у фонтана на площадке. Может, в этот солнечный день и были дети счастливее этих, но Майрон так не думал. – Мне надо тебя кое о чем спросить.

– Я уже ответила. Это его ребенок.

– Да я не о том. Готов поклясться, что вчера вечером я видел в клубе Китти.

Молчание.

Майрон остановился.

– Сьюзи?

– Да-да, я слушаю.

– Когда ты в последний раз видела Китти? – спросил Майрон.

– А когда она сбежала с твоим братом?

– Шестнадцать лет назад.

– В таком случае вот мой ответ: шестнадцать лет назад.

– Выходит, мне просто показалось, что это она?

– Я этого не говорила. Более того, держу пари, что это была именно она.

– Может, объяснишь?

– У тебя компьютер далеко?

– Далеко. Я иду в контору. Должен быть там через пять минут.

– Забудь. Можешь схватить такси и подъехать ко мне в академию? Мне все равно надо тебе кое-что показать.

– Когда?

– Сейчас у меня начинается урок. Что, если через час?

– Идет.

– Майрон?

– Да?

– А как выглядел Лекс?

– Отлично.

– Знаешь, у меня дурное предчувствие. Мне кажется, я вот-вот во что-то вляпаюсь.

– Не вляпаешься.

– Да уже началось.

– Не на этот раз. Твой агент тебе не позволит.

– Не позволит, – повторила она, и Майрон так и увидел, как она качает головой. – Если бы это сказал кто-нибудь другой, я решила бы, что более жалкой отговорки и не придумаешь. Но если это говоришь ты… впрочем, нет, извини, все равно это отговорка.

– Увидимся через час.

Майрон зашагал быстрее, направляясь в «Лок-Хорн-билдинг» – да, полное имя Уина было Уиндзор Хорн Локвуд, – и поднялся на лифте на двенадцатый этаж. Дверь лифта выходила прямо в приемную «Эм-Би пред», и порой, когда в лифте ехали дети и нажимали не на ту кнопку и дверь открывалась на двенадцатом, они так и вскрикивали при виде того, что им открывалось.

Верзила Синди. Чрезвычайный и полномочный секретарь «Эм-Би пред».

– Доброе утро, мистер Болитар! – провизжала она высоким голосом пятнадцатилетней девочки, увидевшей своего кумира с обложки журнала «Тин бит». Рост Верзилы Синди был шесть футов пять дюймов. Она недавно прошла четырехдневный курс «промывания» соком, в результате чего стрелка весов застыла на делении 310 фунтов. Руки ее напоминали диванные подушки, голова – чурбан.

– Привет, Верзила Синди.

Она требовала, чтобы Майрон называл ее именно так, а не просто «Синди» или, если уж на то пошло, «Верзила». Сама же, хотя знакомы они были уже много лет, предпочитала обращаться официально: мистер Болитар. Ему показалось, что сегодня Верзила Синди чувствует себя лучше. Диета портила ее обычно радужное настроение. Синди чаще рычала, чем разговаривала по-человечески. Ее дешевый макияж был выдержан в брутальных черно-белых тонах, представляя собой нечто среднее между стилем готов, популярным в девяностые, и стилем группы «Кисс», распространенным в семидесятые. Сегодня, как, впрочем, и обычно, макияж выглядел так, словно Синди наложила толстенный слой краски и подставила лицо под раскаленную лампу.

Верзила Синди вскочила, и хотя Майрона давно уже не поражали ее наряды – как правило, топики и батники из синтетики, – нынешний прикид поверг его в шок. Платье, вроде как шифоновое, было сшито из узких лент, струившихся по телу. Тонкие, полупрозрачные, розовато-алые ленты начинались от груди, хитроумно извиваясь, тянулись вниз, к бедрам, и обрывались чуть выше колен. Сшиты они были неплотно и болтались примерно как лохмотья у Брюса Баннера после превращения в Халка[9]. Она улыбнулась Майрону и круто развернулась на одной ноге, пошатнув при этом земную ось. На спине у Синди, выше копчика, обнажился вырез в форме ромба.

– Нравится? – осведомилась она.

– Пожалуй.

Верзила Синди повернулась к Майрону лицом, положила ладони на бедра, прикрытые гофрой, и надула губы:

– Только «пожалуй»?

– Потрясающе.

– Мой собственный эскиз.

– Ты у нас очень талантливая.

– Как думаете, Тереза оценит?

Майрон открыл было рот, но промолчал. Ничего себе.

– Сюрприз! – возопила Синди. – Я сама придумала это платье для подружки невесты. Подарок вам обоим.

– Мы еще даже не назначили день свадьбы.

– Подлинная красота выдерживает испытание временем, мистер Болитар. Право, мне очень приятно, что вам понравилось. Сначала я думала о цвете морской волны, но потом решила, что оттенок фуксии теплее. А я люблю теплые тона. По-моему, Тереза тоже, я ведь не ошибаюсь?

– Все верно, – кивнул Майрон. – Она обожает фуксию.

Верзила Синди озарила его улыбкой: крохотные зубы в огромном рту, – увидев такое, дети обычно кричат от страха. Майрон улыбнулся в ответ. Видит Бог, он любил эту большую безумную женщину.

– Эсперанса здесь? – Он указал на дверь слева.

– Да, мистер Болитар. Сказать ей, что вы пришли?

– Сам скажу, спасибо.

– В таком случае не будете ли так любезны предупредить, что я подготовлюсь к примерке через пять минут?

– Непременно.

Майрон тихо постучал в дверь и вошел. Эсперанса сидела за столом. На ней было платье цвета фуксии. В отличие от Верзилы Синди стратегически важные лохмотья делали ее похожей скорее на Рэкел Уэлч из фильма «Миллион лет до нашей эры». Майрон подавил смешок.

– Одно слово, – бросила Эсперанса, – и ты труп.

– Moi?[10] – удивился Майрон. – Впрочем, мне кажется, тебе больше подошел бы цвет морской волны. Ты не из тех, кто любит теплые тона.

– На двенадцать у нас назначена встреча, – сказала Эсперанса.

– К тому времени я вернусь, и, надеюсь, ты переоденешься. Лекс больше кредиткой не пользовался?

– Никаких сведений нет.

Она даже не подняла головы, демонстрируя, что полностью погружена в изучение какого-то лежащего на столе документа.

– Ясно, – сказал Майрон, стараясь, чтобы это прозвучало как можно более непринужденно. – И когда же ты вчера ночью вернулась домой?

– Не беспокойся, папочка, комендантский час не нарушила.

– Я не о том.

– Именно о том.

Майрон окинул взглядом несколько стоявших у нее на столе семейных фотографий – довольно-таки банальных, но, в общем, естественных.

– Не хочешь поговорить об этом?

– Нет, доктор Фил, не хочу.

– Ладно.

– И не надо делать постное лицо. Вчера я лишь немного пофлиртовала.

– Я тебе не судья.

– А ведешь себя как судья. Ладно, куда ты наладился?

– К Сьюзи, в теннисную академию. Уина видела?

– По-моему, он еще не пришел.

Майрон поймал такси и выехал на набережную Гудзона. Академия Сьюзи располагалась неподалеку от пристаней Челси, в здании, которое выглядело – а может, и было – огромным белым пузырем. Стоит выйти на корт, и из-за давления воздуха, при помощи которого этот пузырь надувается, у тебя начинается шум в ушах. Всего кортов было четыре, на каждом с инструкторами играли молодые женщины и девочки-подростки. Сьюзи, при всех своих восьми месяцах, тренировала на первом, показывая двум дочерна загоревшим девицам с конскими хвостами, как следует выходить к сетке. На втором корте отрабатывались удары справа, на третьем – слева, на четвертом – подачи. Кто-то расставил по углам зоны подачи круги – вроде как мишени. Сьюзи заметила появление Майрона и подала ему знак немного обождать.

Майрон прошел в отдельное помещение рядом с кортами. Здесь расположились мамаши, все в белом, как принято в теннисе. Это единственный вид спорта, где зрители любят одеваться как участники, словно их могут внезапно вызвать на корт. В то же время – Майрон понимал, что это нарушение правил «политкорректности» – во всех этих мамашах в белом было что-то соблазнительное. И он присматривался к ним. Не плотоядно – на это ему ума хватало, – но все же присматривался.

Похоть, если, конечно, это можно так назвать, быстро прошла. Матери следили за дочерьми с неусыпным вниманием, как будто от каждого удара зависела чуть не вся их жизнь. Глядя сквозь венецианское окно на Сьюзи, наблюдая за тем, как она, посмеиваясь, разговаривает о чем-то с ученицей, Майрон вспомнил ее собственную мамашу, которая употребляла слова вроде «драйв» или «концентрация», скрывая за ними то, что на самом деле следовало бы назвать врожденной жестокостью. Иные считают, что родители из кожи вон лезут, потому что сами в какой-то степени живут в своих детях, но это сомнительно, поскольку сами-то себя они бы так загонять не стали. Мать Сьюзи хотела сделать из дочери теннисистку и считала, что для этого необходимо отбросить все, что могло доставить ей радость или внушить самоуважение, заставив целиком зависеть от того, насколько умело она орудует ракеткой. Выиграешь – молодец. Проиграешь – кому ты нужна? Она не просто лишала дочь любви, она не давала ей хоть в малейшей мере ощутить себя как личность.

Майрон вырос в эпоху, когда дети во всех своих бедах винили родителей. Многие стали нытиками, обыкновенными нытиками, не желающими взглянуть в зеркало и попытаться взять себя в руки. Поколение Обвиняющих, которые ищут недостатки у всех и каждого, кроме самих себя. Но Сьюзи Ти была не такой. Она мучилась, она боролась, пытаясь восстать против всего связанного с теннисом, покончить с ним, но в то же время любила игру и дух соревнования. Корт сделался для нее одновременно пыточной камерой и единственной отдушиной, и примирить одно с другим было необычайно трудно. В какой-то момент это с почти фатальной неизбежностью привело к наркотикам и саморазрушительным загулам, и в конце концов даже Сьюзи, у которой как раз было право задать вопрос «кто виноват?», посмотрела в зеркало и нашла ответ.

Майрон сидел, перелистывая страницы теннисного журнала. Через пять минут тренировка закончилась и ученицы потянулась с корта. По мере того как они удалялись от накачанного воздухом пузыря, их улыбки угасали, а головы опускались под строгими взглядами матерей. Сьюзи вышла последней. Чья-то мамаша остановила ее, но Сьюзи быстро свернула разговор. Не замедляя шага, она прошла мимо Майрона и кивком пригласила следовать за ней. Движущаяся мишень, подумал Майрон. Родителям нелегко попасть в цель.

Сьюзи вошла к себе в кабинет и закрыла дверь за Майроном.

– Ничего не выходит, – сказала она.

– Что не выходит?

– Академия.

– А мне кажется, девчата неплохие.

Сьюзи тяжело опустилась на стул.

– Я затевала все это, надеясь осуществить мечту – создать теннисную академию для самых одаренных, которая, однако, оставит им время и возможность дышать, жить, развиваться. Я исходила из того, что такой подход позволит девочкам лучше справляться с разного рода проблемами, сделает их жизнь богаче, но полагала также, что в дальней перспективе они и играть будут лучше.

– И?..

– Но кто скажет, насколько далека эта дальняя перспектива? Ясно одно: пока ничего не получается. Лучше они не играют. Если девочки знают только теннис, а живопись, театр, музыка, друзья их не интересуют, то и играют сильнее. Те, кто хочет вышибить противнику мозги, стереть в пыль без всякой жалости, те и выигрывают.

– Ты действительно так считаешь?

– А ты нет?

Майрон промолчал. Она продолжила:

– И родители это видят. Наверное, здесь их отпрыскам лучше. Они не так быстро вспыхивают и выгорают, но лучших-то отправляют на сборы, где их гоняют в хвост и в гриву.

– Это близорукий подход, – заметил Майрон.

– Может быть. Только если они вспыхнут в двадцать пять, это будет поздно, карьеры уже не сделаешь. Выигрывать нужно здесь и сейчас. Мы-то с тобой это понимаем, Майрон, верно? Спортивными талантами нас Бог не обидел, но если ты лишен инстинкта убийцы – того, что делает тебя великим бойцом, хотя и не великим человеком, – в элиту не пробиться.

– И тебе кажется, в нас с тобой был заложен этот инстинкт? – спросил Майрон.

– В меня – нет. Вместо него была мамаша.

– А в меня?

– Помню, как ты играл за Университет Дьюка в финале Студенческой лиги, – улыбнулась Сьюзи. – У тебя было такое выражение… Лучше умереть, чем проиграть.

Какое-то время оба молчали. Майрон разглядывал теннисные трофеи – блестящие безделушки, свидетельствующие о спортивных достижениях Сьюзи.

– Так ты действительно вчера видел Китти? – прервала она наконец молчание.

– Да.

– А брата?

– Может, Брэд там и был, – покачал головой Майрон, – но его я не видел.

– И тебе пришло в голову то же, что и мне?

– Думаешь, именно Китти выложила это послание – «ЧУЖОЙ»? – Майрон поерзал на стуле.

– Я просто рассматриваю такую возможность.

– Давай не будем спешить с выводами. Ты сказала, что хочешь показать мне что-то связанное с Китти.

– Да. – Сьюзи принялась покусывать губы, чего Майрон уже давно за ней не замечал. Он выжидал, позволяя ей собраться с мыслями. – Понимаешь, вчера, после нашего разговора, я решила, что надо осмотреться.

– На предмет?

– Не знаю. – В голосе Сьюзи проскользнуло легкое нетерпение. – Ключ поискать, что ли. Что-то в этом роде.

– Ладно, дальше.

Сьюзи пробежалась пальцами по клавиатуре компьютера.

– В общем, я заглянула на собственную страничку из «Фейсбука» и еще раз прочитала эту гнусную записку. У тебя есть хоть какое-то представление, как люди становятся фанатами по Интернету?

– Не знаю; наверное, просто регистрируются.

– Точно. Ну я и решила заняться тем, что ты мне вчера посоветовал. Принялась отыскивать брошенных любовников, или теннисных противников, или отставных музыкантов – словом, всех, кто хотел бы нам так или иначе навредить.

– Ну и?..

Сьюзи продолжала выстукивать что-то на клавиатуре.

– Я прошлась по недавним откликам, и выяснилось, что у меня в настоящее время имеется сорок пять тысяч фанатов. Так что пришлось потратить какое-то время. И в конце концов… – Она щелкнула мышью и остановилась. – Ну вот, добралась. Я просмотрела профиль одного человека, зарегистрировавшегося три недели назад, и обнаружила некоторую странность, особенно в свете того, что ты рассказал мне о своем вчерашнем походе в ночной клуб.

Сьюзи кивнула Майрону. Тот поднялся и, обогнув стол, посмотрел на экран компьютера. Нельзя сказать, что увиденное сильно его удивило. Вверху профильной странички крупным шрифтом значилось: «Китти Хаммер Болитар».

8

Китти Хаммер Болитар.

Добравшись до собственного кабинета, Майрон присмотрелся к страничке из «Фейсбука». При взгляде на фотографию исчезли последние сомнения: это его свояченица. Постарела, конечно. Следы прожитых годов заметны. Не так миловидна, как в годы расцвета теннисной карьеры, но вид тот же – дерзкий и решительный. Майрон смотрел на фотографию, пытаясь подавить приступ естественной ненависти, которую он испытывал при одной только мысли о ней.

Китти Хаммер Болитар.

Вошла Эсперанса и, не говоря ни слова, села рядом с Майроном. Кто-нибудь мог подумать, что он предпочел бы сейчас остаться один. Но Эсперанса слишком хорошо его знала. Она посмотрела на экран компьютера.

– Наш первый клиент, – произнесла она.

– Точно, – откликнулся Майрон. – Ты видела ее вчера в клубе?

– Нет. Слышала, как ты ее окликаешь, но когда повернулась, она уже исчезла.

Майрон окинул взглядом список комментариев, присланных Китти. Негусто. Кто-то играет в мафиозные войны, кто-то в «Ферму», кто-то участвует в викторинах. Майрон отметил, что у Китти сорок три друга.

– Для начала, – сказал он, – надо распечатать список друзей и посмотреть, нет ли в нем наших знакомых.

– Ладно.

Майрон открыл в компьютере фотоальбом под названием «Брэд и Китти – история любви» и начал листать страница за страницей. Эсперанса сидела рядом. Они долго молчали. Майрон просто щелкал клавишами, смотрел, снова щелкал. Жизнь. Вот что являлось его глазам. Он всегда посмеивался над фанатами социальных сетей, сам ими не пользовался и даже усматривал в них некое странное извращение, но сейчас, по мере того как продвигался вперед – щелк, щелк, – ему открывалась, ни больше ни меньше, сама жизнь, даже две.

Жизнь его брата и жизнь Китти.

Майрон видел, как они взрослеют. Здесь были фотографии, где Брэд и Китти преодолевали песчаные дюны в Намибии, путешествовали по Каталонии, любовались идолами на острове Пасхи, помогали местным жителям, ныряли с мысов в Италии, тащили рюкзаки в Тасмании, занимались археологическими раскопками в Тибете. На этих снимках, сделанных, например, в высокогорных селениях Мьянмы, Китти и Брэд щеголяли в одеждах аборигенов. На других – в шортах и футболках. Рюкзаки наличествовали почти всегда. Брэд и Китти часто позировали перед фотокамерой плечом к плечу, почти касаясь друг друга щеками. Волосы у Брэда были, как и раньше, темные, курчавые, порой они отрастали, образуя такой живописный беспорядок, что его можно было принять за растафария[11]. Он не так уж сильно изменился, его брат. Майрон присмотрелся к носу Брэда и обнаружил, что он еще немного искривился, а, впрочем, может, ему просто показалось.

Китти похудела, сделалась одновременно жилистой и хрупкой. Майрон продолжал щелкать клавишами. Как бы там ни было – и это должно было бы радовать, – на каждом снимке Китти и Брэд сияли.

– Вид у них счастливый. – Эсперанса словно прочитала его мысли.

– Да.

– Впрочем, это отпускные фотографии. Что по ним скажешь?

– Это не отпуск, – возразил Майрон. – Это их жизнь.

Рождество в Сьерра-Леоне. День благодарения в Ситке, на Аляске. Какой-то праздник в Лаосе. Свой нынешний адрес Китти обозначила так: «Затерянные уголки планеты Земля», а род занятий – «Бывшая несостоявшаяся теннисная звезда, ныне счастливая странница, надеющаяся сделать мир лучше, чем он есть!»

Эсперанса ткнула пальцем в слова «род занятий» и скорчила гримасу.

Покончив с первым альбомом, Майрон вернулся к фотографии на профиле. Имелось еще два альбома: один – «Моя семья», другой – «Лучшее, что есть у нас в жизни, – наш сын Микки».

– Все нормально? – спросила Эсперанса.

– Вполне.

– В таком случае давай посмотрим.

Майрон кликнул файл Микки, и на экране появились квадратики – небольшие иконоподобные снимки. Какое-то время он просто смотрел, не выпуская из рук мышь. Эсперанса тоже сидела не двигаясь. Потом, почти автоматически, Майрон принялся просматривать фотографии мальчика, начиная со старых, младенческих и заканчивая совсем недавними, когда парнишке, наверное, сравнялось пятнадцать. Эсперанса наклонилась, стараясь получше рассмотреть мелькающие изображения, и вдруг сдавленно прошептала: «Боже мой».

Майрон промолчал.

– Отмотай-ка назад.

– Тебя какой снимок интересует?

– Сам знаешь какой.

Это правда, он знал. Майрон вывел на экран фотографию Микки, игравшего в баскетбол. Вообще-то подобных снимков, когда мальчик бросает мяч в кольцо, было много – сделаны в Кении, Сербии, Израиле, – но только на этой Микки словно завис в воздухе. Кисть отведена назад, мяч у лба. Его противник, ростом повыше, старается блокировать бросок, но у него это явно не получится. И дело не просто в том, что Микки высоко прыгал, он еще умел зависнуть в воздухе, уходя таким образом от выброшенной навстречу руки. Майрон едва ли не воочию видел этот мягкий бросок с обратным вращением, видел, как мяч летит в кольцо.

– Можно констатировать очевидное? – спросила Эсперанса.

– Валяй.

– Твой стиль. Можно подумать, что это тебя снимали.

Майрон промолчал.

– Неужели у тебя был такой чудной перманент?

– Никакого перманента не было!

– Ладно, пусть естественные локоны, исчезнувшие, когда тебе исполнилось двадцать два.

Молчание.

– Сколько ему сейчас? – спросила Эсперанса.

– Пятнадцать.

– Ростом, кажется, он выше тебя.

– Может быть.

– И конечно, он Болитар. У него твое сложение, правда, глаза дедовы. Мне нравятся глаза твоего отца. Что-то в них есть душевное.

Майрон промолчал. Он просто рассматривал фотографии племянника, которого никогда не видел, стараясь хоть как-то разобраться в нахлынувших на него чувствах, но потом решил – пусть будет как будет.

– Итак, – заговорила Эсперанса, – что делаем дальше?

– Находим их.

– Зачем?

Майрон счел вопрос риторическим, а может, просто не подобрал убедительного ответа. Так или иначе, надо искать. После ухода Эсперансы Майрон еще раз просмотрел фотографии, на сей раз медленнее. Закончив, открыл свою почту и навел курсор на нужное окошко. Появилась фотография Китти. Он написал письмо, стер, снова написал. Не те слова, не те. Как всегда. К тому же слишком длинно, слишком много объяснений, наставлений, а еще всех этих «с одной стороны, с другой стороны». В конце концов Майрон сделал последнюю попытку, оставив на этот раз три слова: «Извини меня, пожалуйста».

Он посмотрел на экран, покачал головой и, чтобы не передумать, быстро отправил письмо.

Уин так и не появился. Раньше его кабинет находился наверху, в дальнем конце коридора, где располагалась Служба обменов «Лок-Хорн», но когда Майрон на продолжительное время выбыл из строя, Уин спустился (в буквальном и переносном смысле) в «Эм-Би пред», чтобы подставить плечо Эсперансе и убедить клиентов, что фирма по-прежнему на плаву.

На Уина это было похоже – исчезать, не выходить на связь. Пропадал он довольно регулярно – правда, в последнее время реже, чем раньше, но всякий раз это не предвещало ничего хорошего. У Майрона возникло искушение позвонить ему, но, как справедливо отметила недавно Эсперанса, он им обоим не мамочка.

Остаток дня ушел на работу с клиентами. Одному не давало покоя то, что его недавно обменяли, переведя в другой клуб. Другому – что его не хотят обменивать. Третья была недовольна тем, что ее заставили ехать на премьеру фильма в обыкновенной машине, хотя обещали лимузин. Четвертый (обратите внимание на динамику) – что он никак но может найти ключ от номера в одном из отелей Финикса. «Какого черта вместо ключей используют эти дурацкие карточки, Майрон? Помнишь времена, когда ключи были с большими грушами? Такие я никогда не терял. Займись тем, чтобы отныне мне бронировали номера в гостиницах с такими ключами, ладно?»

«Будет сделано», – заверил его Майрон.

Спортивный агент един во многих лицах – переговорщик, психолог, друг, консультант по финансовым вопросам (ими в основном занимался Уин), агент по продаже и покупке недвижимости, личный посыльный, управдом, контролер качества товаров, водитель, нянька, отец и мать разом, – но более всего клиенты ценят то, что агент отстаивает их интересы с большим рвением, чем они сами. Лет десять назад, в ходе трудных переговоров с владельцем команды, клиент спокойно сказал Майрону: «Я не перевариваю этого человека лично». А Майрон ответил: «Не важно, всем займется агент». Клиент улыбнулся: «Вот почему я никогда от тебя не уйду».

И в общем-то эта ситуация вполне отражает то, как должны складываться взаимоотношения агента и талантливого спортсмена.

В шесть часов Майрон свернул на знакомую улицу пригородного рая, известного в штате Нью-Джерси под названием «Ливингстон». Подобно большинству таких пригородов, расположенных вокруг Манхэттена, Ливингстон некогда представлял собой сельскохозяйственные угодья, более походившие на обыкновенную пустошь, пока в начале шестидесятых годов прошлого века кому-то не пришло в голову, что отсюда всего час езды до Большого Города. Тогда-то здесь началось бурное строительство домов-недоносков, эдаких «Макхаусов»: при их возведении прежде всего учитывалось, сколько квадратных футов жилой площади можно уместить на минимуме земли, а вместе с ними – дорог местного значения, хотя пока еще они пролегали в стороне от улицы, на которой жили родители Майрона. В тот самый момент, когда он притормозил у знакомого дома, того самого, где прожил большую часть своей жизни, открылась входная дверь и на крыльцо вышла мама.

Еще недавно – каких-то несколько лет назад – мама при появлении Майрона сбежала бы с крыльца и помчалась к нему по бетонной дорожке, словно это был гудрон, а он – возвращающийся домой военнопленный. Но сейчас она осталась стоять на пороге. Майрон крепко обнял ее и, поцеловав в щеку, почувствовал, что она слегка подрагивает. Ничего не поделаешь – болезнь Паркинсона. За спиной у нее стоял папа, глядя на них и ожидая, как давно вошло в привычку, своей очереди. Майрон и его чмокнул в щеку – тоже привычка. Они явно были рады видеть его, а он их, хотя в его возрасте так обычно не бывает, но вот с ним – именно так. И что из этого? Шесть лет назад, когда отец вышел наконец на пенсию, покинув свой склад в Ньюарке, родители решили переехать на юг, во Флориду: Майрон купил дом, где провел детство. Люди, занимающиеся психиатрией, пожалуй, почесали бы подбородки и пробормотали что-нибудь насчет задержек в развитии или неперерезанной пуповины, но Майрон исходил из чисто практических соображений. Родители часто наезжают. Им надо где-то останавливаться. К тому же это хорошее вложение денег – раньше у Майрона недвижимости не было. Да и сам он мог здесь переночевать, если хотел вырваться из города.

Майрон Болитар, Крупный Стратег.

Ладно, как бы там ни было, недавно Майрон немного подновил дом: отремонтировал туалеты, перекрасил стены в более нейтральные цвета, переделал кухню, а главное – чтобы матери с отцом не приходилось подниматься по лестнице – превратил прежний кабинет на первом этаже в большую спальню. Первая реакция матери: «А это на продажную цену не повлияет?» И лишь получив заверения в том, что нет, не повлияет – хотя Майрон не имел на сей счет никакого понятия, – Эллен с удовольствием угнездилась на новом месте.

В доме работал телевизор.

– Что смотрим? – осведомился Майрон.

– Мы с отцом давно уже не смотрим прямых передач. DVM включили, на запись.

– DVR[12], – поправил Майрон.

– Спасибо, господин Специалист, мистер Эд Салливан[13], дамы и господа. DVM, DVR – какая разница! Мы записываем передачу, Майрон, а потом смотрим ее без перерывов на рекламу. Время сберегаем. – Она постучала пальцем по лбу, давая понять, что все это требует кое-какой работы.

– Так что вы все же смотрели?

– Лично я, – отец выделил голосом местоимение, – не смотрел ничего.

– Ну да, ну да, наш мистер Умник и впрямь никогда не смотрит телевизор. И это я слышу от человека, который собирается купить целый ящик с записями «Шоу Кэрол Бернетт»[14] и сколько уж лет гоняется за кассетами Дина Мартина[15].

Отец просто пожал плечами.

– Ну а твоя мама, – Эллен любила говорить о себе в третьем лице, – она попроще, посовременнее, любит смотреть реалити-шоу. Хочешь – верь, хочешь – не верь, но так я держу себя в форме и все такое прочее. Знаешь, я давно подумываю написать письмо этой самой Кортни Кардашян[16]. Знаешь, кто это?

– Допустим, знаю.

– Ничего я допускать не буду. Знаешь. И ничего в этом нет стыдного. Стыдно то, что она все еще живет с этим дураком и пьяницей, который, ко всему прочему, костюм в пастельных тонах носит словно пасхальная утка. Она славная девочка. И могла бы добиться куда большего, как по-твоему?

– Ладно, – потер ладони Майрон, – тут у нас никто не проголодался?

Они поехали в «Баумгарт» и заказали цыпленка по-китайски с разнообразными приправами. Когда-то его родители ели жадно, как регбисты, оказавшиеся на пикнике, но сейчас их аппетиты поумерились, куски они пережевывали медленно и основательно, а за столом вели себя с непривычным лоском.

– Когда же мы наконец познакомимся с твоей невестой? – осведомилась мама.

– Скоро.

– Думаю, тебе следует закатить грандиозную свадьбу. Как Хлоя и Ламар.

Майрон вопросительно посмотрел на отца.

– Хлоя Кардашян[17], – пояснил тот.

– Кажется, Крис и Брюс[18], – добавила мама, – познакомились с Ламаром еще до своей свадьбы; Ламар же с Хлоей едва знали друг друга. А ты ведь уже так давно встречаешься с Терезой – лет десять, наверное.

– Примерно.

– Ну и где вы собираетесь жить? – спросила мама.

– Эллен, – выразительно произнес отец.

– Тихо, ты. Итак, где?

– Не знаю, – сказал Майрон.

– Не то чтобы я вмешиваюсь, – продолжала мама, что было не чем иным, как именно вступлением к вмешательству, – но на твоем месте я не стала бы цепляться за наш старый дом. То есть не стала бы там жить. Чудно было бы как-то – все эти пристройки, башенки… Тебе нужен свой дом, в новом месте.

– Эл… – снова подал голос отец.

– Ладно, мама, там видно будет.

– Да я что? Просто говорю.

После ужина Майрон отвез родителей домой. Мама извинилась и, сославшись на усталость, сказала, что ей лучше прилечь.

– А вы, мальчики, тут без меня поболтайте.

Майрон озабоченно посмотрел на отца. Тот взглядом дал понять, что все в порядке, и, дождавшись, пока за матерью закроется дверь, поднял палец. Вскоре Майрон услышал скрипучий голос, принадлежащий, по его умозаключению, одной из сестер Кардашян:

– Господи, да в таком платье выходить – стыда не оберешься, замарашкой выглядишь.

– Это у нее сейчас пунктик, – пожал плечами отец. – Ничего страшного.

Они прошли на деревянную террасу, пристроенную к дому сзади. Строительство заняло около года, и сооружение получилось таким прочным, что и цунами ему более не страшно. Устроившись в шезлонгах с выцветшими подушками, они озирали просторный участок, который Майрону по-прежнему казался полем для игры в вифлбол[19]. Они с Брэдом часами с него не уходили. Двуствольное дерево ограничивало первую базу, пучок вечно пожухшей травы – вторую, камень, ушедший глубоко в землю, – третью. А если ударить как следует, мяч приземлялся на огороде миссис Даймонд, она выходила на крыльцо, одетая, как сказали бы братья, по-домашнему, и орала, чтобы они держались подальше от ее владений.

Из дома, отделенного от них еще двумя строениями, донесся смех.

– Что, у Любеткиных пикник? – спросил Майрон.

– Любеткины уже четыре года как уехали отсюда, – сказал отец.

– И кто же на их месте?

– Я здесь больше не живу, – пожал плечами отец.

– И все же. Когда-то нас на все пикники приглашали.

– Ну, то были другие времена – наши, – сказал отец. – Когда дети были еще маленькие, и мы знали всех соседей, и ребята ходили в одну и ту же школу и играли в одних и тех же командах. А теперь черед других. Так и должно быть. Жизнь не стоит на месте.

– Смотрю, ты теперь человек терпимый, – нахмурился Майрон.

– Есть грех, ты уж извини, – усмехнулся отец. – Да и что дурного в том, что я играю новую роль?

«Как сказать», – чуть не вырвалось у Майрона, но он удержался – какой смысл? На отце была светлая фуфайка – такие обычно носят игроки в гольф, хотя сам отец на поле никогда не выходил. Сквозь вырез на груди виднелись седые волосы. Он отвел взгляд в сторону, зная, что сын не особенно любит, когда на него смотрят в упор.

Майрон решил, что пора нырнуть на глубину.

– Ты о Брэде что-нибудь в последнее время слышал?

Если Болитар-старший и удивился, услышав от Майрона это имя – за последние пятнадцать с лишним лет он впервые произнес его в присутствии отца, – то ничем своего удивления не обнаружил. Он отхлебнул чаю со льдом и сделал вид, что вспоминает.

– Да, он прислал письмо по электронной почте, пожалуй, с месяц назад.

– Откуда?

– Из Перу.

– А Китти?

– Что – Китти?

– Она с ним?

– Думаю, да. – Только сейчас отец повернулся к Майрону и пристально посмотрел на него. – В чем дело-то?

– Мне кажется, вчера вечером я видел Китти в Нью-Йорке.

– Что ж, вполне возможно. – Отец откинулся на спинку шезлонга.

– Разве, окажись в наших краях, они не связались бы с тобой?

– Наверное. Я могу послать ему письмо по электронке и спросить.

– Можешь?

– Разумеется. Ты не хочешь все же сказать, в чем дело?

Майрон обрисовал ситуацию весьма уклончиво. Он разыскивал Лекса Райдера и неожиданно заметил Китти. Слушая рассказ, отец кивал, а когда Майрон закончил, сказал:

– Общаемся мы довольно редко. Иногда не один месяц проходит. Но у него все нормально. Твой брат был счастлив все это время.

– Был?

– Извини?

– Ты сказал «был». Почему не просто «счастлив»?

– Да вот несколько последних писем, – протянул отец, – они, даже не знаю, как сказать, не совсем такие, как прежде. Суше, что ли. Так, последние новости. Впрочем, не знаю, мы ведь не особенно с ним близки. Только не пойми меня неправильно. Я люблю его не меньше, чем тебя. Просто мы не слишком близки.

Он сделал еще один глоток холодного чая.

– А раньше были, – возразил Майрон.

– Да нет, по-настоящему не были. Конечно, когда он был молод, мы с матерью играли большую роль в его жизни.

– И что же изменило это положение?

– Ты винишь Китти, – улыбнулся отец.

Майрон промолчал.

– Как думаешь, у вас с Терезой будут дети? – спросил отец.

Майрон был явно не готов к столь резкой перемене темы и не знал, что ответить.

– Деликатный вопрос, – только и сказал он. Дело в том, что у Терезы больше не могло быть детей. Родителям Майрон об этом еще не говорил: хотел сначала показать ее специалистам, потому что сам не готов был примириться с таким приговором. Так или иначе, сейчас говорить об этом не время. – Пока все по-прежнему, но кто знает.

– Ладно, но все же позволь кое-что сказать тебе касательно родителей, то, о чем не говорится в разных самоучителях или журналах, где наставляют, как воспитывать детей. – Отец повернулся и наклонился поближе к Майрону. – Мы, родители, сильно преувеличиваем собственную значимость.

– Скромничаешь, – заметил Майрон.

– Ничуть. Знаю, ты считаешь нас с матерью замечательными родителями. Я рад. По-настоящему рад. Может, в твоих глазах так оно и было, только ты старался не замечать разные неприятные вещи.

– Например?

– Я не хочу копаться в собственном грязном белье. Да и не о том сейчас речь. Наверное, мы действительно были хорошими родителями. Как и большинство отцов и матерей. Большинство стараются изо всех сил, и если допускают ошибки, то именно потому, что слишком стараются. Но видишь ли, дело в том, что мы, родители, в лучшем случае, как бы это сказать, – автомеханики. Мы можем все подогнать, привести двигатель в порядок, заставить его работать, проверить масло – словом, привести машину в рабочее состояние, подготовить к езде. Но машина – это всего лишь машина. Когда ее выпускают, она уже является «ягуаром», «тойотой» или «фольксвагеном». «Тойоту» в «ягуар» не превратишь.

– «Тойоту» в «ягуар»? – поморщился Майрон.

– Ты меня понял. Да, сравнение хромает, а если подумать, то на обе ноги, потому что звучит вроде как приговор, например: «ягуар» лучше «тойоты» или какой-нибудь другой марки. Это не так. Просто это разные машины с разными потребностями. Так же и дети. Иные рождаются застенчивыми, иные бойкими, кто-то зачитывается книгами, а кто-то гоняет мяч – по-всякому бывает. И то, как мы вас воспитываем, не имеет особого к этому отношения. Конечно, мы способны привить какие-то ценности и все такое прочее, но, пытаясь изменить природу, мы обычно все только портим.

– Пытаясь превратить «тойоту» в «ягуар»? – уточнил Майрон.

– Не умничай.

Относительно недавно, перед тем как сбежать в Анголу, точно такие же идеи, хотя и в совершенно иных обстоятельствах, развивала Тереза. Состояние выше настояния, повторяла она, и ее аргументы одновременно радовали душу и смущали, но сейчас, когда напротив сидел отец, они уже не казались Майрону такими убедительными.

– Брэд не был создан для того, чтобы сделаться домоседом, – продолжал отец. – Ему всегда не терпелось сорваться с места. Он был создан для странствий. Он, я бы сказал, родился кочевником, как и его предки. Поэтому мы с матерью его и не удерживали. Детьми вы оба были отличными спортсменами. Ты был помешан на идее соревнования. Брэд – нет. Он ненавидел состязания. Из этого не следует, что он хуже или лучше тебя, просто – другой. Ладно, устал я что-то. Довольно. Полагаю, у тебя есть серьезные основания, чтобы попытаться найти брата после стольких лет разлуки?

– Есть.

– Вот и хорошо. Потому что, несмотря на то что я сейчас наговорил, ваш разрыв стал одним из самых больших несчастий в моей жизни. И будет замечательно, если вы помиритесь.

Наступившее молчание нарушил пронзительный звонок мобильника Майрона. Майрон посмотрел по определителю, кто звонит, и с удивлением осознал, что это Ролан Димон, тот самый офицер нью-йоркской полиции, который так выручил его вчера в клубе «Даунинг, три».

– Я должен ответить, – извинился Майрон.

Отец кивнул – давай, мол.

– Да?

– Болитар! – рявкнул Димон. – Мне казалось, что он уже покончил с этими играми.

– Кто?

– А то сами не знаете. Где, черт возьми, этот псих Уин?

– Понятия не имею.

– Ну так найдите его.

– А в чем, собственно, дело?

– В том, что у нас большая и довольно гнусная проблема. Так что ищите, да поживее.

9

Через забранное решеткой окно Майрон заглянул в реанимационную палату. Рядом, слева стоял Ролан Димон. От него несло жевательным табаком и чем-то напоминавшим дешевый бренди. Родившись и проведя детство в Адской Кухне Манхэттена[20], Димон тем не менее любил щегольнуть ковбойским видом в городском стиле; сейчас на нем была туго обтягивающая грудь блестящая рубашка на кнопках и туфли, настолько шикарные, что, казалось, он снял их непосредственно с ног лидера фанатов футбольного клуба «Сан-Диего чарджерз». Волосы у него были ярко-рыжие. Майрон чувствовал, что Димон искоса поглядывает на него.

На койке с широко открытыми, устремленными в потолок глазами и трубками, подведенными по меньшей мере с трех сторон, плашмя лежал Мускул Кайл, главный качок из клуба «Даунинг, три».

– Что это с ним? – спросил Майрон.

– Да много чего, – ответил Димон. – Но главное – разрыв почки, причиной которого, по словам врача, является – цитирую – «четко выраженная тяжелая брюшная травма». Забавно, правда?

– Что тут забавного?

– Видите ли, наш приятель какое-то время будет писать кровью. Припоминаете вчерашний вечер? Это то самое, чем угрожала вам нынешняя жертва. – Ради пущего эффекта Димон сложил на груди руки.

– Ну и, по-вашему, это моих рук дело?

– Давайте на минуту, – нахмурился Димон, – сделаем вид, что я не такой уж пустоголовый кретин. – В руках у него была пустая банка из-под кока-колы, и он сплюнул туда пережеванный табак. – Нет, я не думаю, что это ваших рук дело. Мы оба знаем чьих.

– А что сам Кайл говорит? – Майрон повел подбородком в сторону кровати.

– Что его избили. В клуб ворвались какие-то типы и напали на него. Лиц не видел, опознать не может, обвинений выдвигать не собирается.

– Может, так оно и было.

– Ну да, а одна из моих бывших жен, может, позвонит мне и скажет, что я могу больше не платить алименты.

– Что вы хотите от меня услышать, Ролли?

– Мне казалось, вы контролируете его действия.

– Но вы же не можете утверждать, что это дело рук Уина.

– Нам обоим известно, что это именно так.

– Давайте я сформулирую иначе. – Майрон отошел от окна. – У вас нет никаких доказательств.

– Еще как есть. Во-первых, камера видеонаблюдения на здании банка рядом с клубом. Она охватывает большую площадь, и на ней хорошо видно, как Уин подходит к этому нашему приятелю-силачу. Какое-то время они разговаривают, а потом оба возвращаются в клуб. – Димон замолчал и отвернулся. – Странно.

– Что странно?

– Обычно Уин ведет себя более осторожно. Наверное, с годами хватку теряет.

Вот это вряд ли, подумал Майрон, и сказал:

– А как насчет внутренних камер наблюдения?

– А что с ними?

– Вы сказали, что Уин с Кайлом вернулись в клуб. На внутренних камерах это видно?

Димон снова сплюнул в жестянку, изо всех сил стараясь не выдать своих чувств слишком откровенной жестикуляцией.

– Мы их изучаем.

– Да? А что, если на минуту сделать вид, что я не такой уж законченный кретин?

– Ну ладно, камеры исчезли, довольны? Кайл говорит, что скорее всего их забрали с собой бандиты, которые на него напали.

– Вполне разумное предположение.

– Посмотрите на него, Болитар.

Майрон снова повернулся к окну. Кайл по-прежнему смотрел в потолок. Глаза его слезились.

– Когда мы обнаружили его вчера ночью, та штуковина, тазер, которой он обрабатывал вас, валялась рядом с ним на полу. Батарейка села от слишком частого употребления. Он весь дрожал – того и гляди в ступор впадет. Весь описался. Целых двенадцать часов он не мог выговорить ни слова. Я показал ему фотографию Уина, и он начал рыдать так, что врачу пришлось дать ему успокоительное.

Майрон не сводил глаз с Кайла. Он думал о тазере, о блеске, появлявшемся в глазах Кайла, когда тот нажимал на курок, о том, что вот так же, не в силах пошевелиться, мог лежать на кровати он сам, Майрон. Он отвернулся от окна, посмотрел на Димона и, отчетливо выделяя каждое слово, проговорил:

– Ух! Я. Глубоко. Ему. Сочувствую.

Димон лишь молча покачал головой.

– Я свободен? – спросил Майрон.

– Вы сейчас куда, в «Дакоту»?

– Да.

– Мы послали туда нашего человека, за Уином. Хотелось бы немного потолковать с ним, когда появится.

– Добрый вечер, мистер Болитар.

– Добрый вечер, Владимир. – Майрон стремительно прошел мимо консьержа, охраняющего знаменитые решетчатые ворота «Дакоты». Неподалеку стояла полицейская машина, присланная Димоном. В квартире Уина, когда там появился Майрон, царил полумрак.

Уин сидел в просторном кожаном кресле, вертя в руках бокал коньяка. Майрон ничуть не удивился, увидев его. Подобно большинству старых зданий с почтенной родословной «Дакота» имела потайные подземные проходы. Уин показывал ему пару таких проходов: один вел из цокольного этажа высокого дома на Коламбас-авеню, другой начинался кварталом выше, прямо у Центрального парка. Владимир – Майрон в этом не сомневался – знал, что Уин дома, но, конечно, никому не сказал. Не полиция платит ему премиальные на Рождество.

– А я-то думал, – начал Майрон, – что ты вчера ночью пошел перепихнуться с кем-нибудь по-быстрому. И вот выясняется: тебе приспичило разобраться с Кайлом.

– А кто сказал, что одно несовместимо с другим? – улыбнулся Уин.

– В этом не было необходимости.

– В сексе? В нем никогда нет необходимости, только мужчин это не останавливает, верно?

– Очень смешно.

Уин сложил ладони домиком.

– Думаешь, ты первый, кого Кайл затащил в эту комнату с бордовыми стенами? Или просто первый, кому удалось избежать больничной койки?

– Да, он скверный тип, ну и что?

– Он не просто скверный, он очень скверный тип. Троих отправил в больницу в прошлом году – и во всех трех случаях отмазался, свидетели из клуба выручили.

– И ты решил сам с ним разобраться?

– Именно.

– Но это не твоя работа.

– Ничего, зато она мне нравится.

Углубляться в эту тему смысла не было, и Майрон просто сказал:

– С тобой хочет поговорить Димон.

– Я в курсе. Только я с ним говорить не хочу. Так что через полчаса с ним свяжется мой адвокат и скажет, что, если у него нет ордера на арест, разговора не будет. Конец цитаты.

– Если я скажу, что тебе не стоило этого делать, толк какой-нибудь будет?

– Постой, – сказал Уин, начиная обычное в таких случаях мимическое представление. – Если не возражаешь, я для начала настрою свою воздушную скрипку.

– Скажи хотя бы, что именно ты ему сделал?

– Полиция нашла тазер? – спросил Уин.

– Да.

– Где?

– То есть как это – где? Рядом с телом.

– Рядом? Ясно. Выходит, хоть на что-то он еще был способен.

Молчание. Майрон потянулся к холодильнику и достал банку своего любимого шоколадного напитка. На телевизионном экране трепетал логотип группы «Голубой луч».

– Как это Кайл выразился? – протянул Уин, согревая бокал с коньяком в ладонях. Щеки у него горели. – Ах да. Ну так вот, какое-то время он будет мочиться кровью. Может, сломано ребро или два. Впрочем, в конце концов на ноги он встанет.

– Но не скажет ни слова.

– Ни в коем случае. Никому и никогда.

– Жуткий ты тип. – Майрон опустился в кресло.

– Просто не люблю хвастать, – возразил Уин.

– И все же умным этот шаг не назовешь.

– Ответ неправильный. Шаг был очень умный.

– Почему это?

– Тебе следует запомнить три вещи. Первая. – Уин загнул палец. – Я никогда не обижаю ни в чем не повинных – только тех, кто этого более всего заслуживает. Кайл подпадает под данную категорию. Второе. – Очередной загнутый палец. – Я поступаю так в наших интересах. Чем больше страха я внушаю людям, тем нам спокойнее.

– Потому-то ты не возражал, чтобы уличные видеокамеры зафиксировали твое появление, – с трудом подавил улыбку Майрон. – Тебе надо, чтобы все знали, что это был ты.

– Повторяю, хвастать не люблю, но ты прав – да, хотел. И третье. – Уин снова загнул палец. – Я всегда поступаю так, руководствуясь чем угодно, только не чувством мести.

– Например, чувством справедливости?

– Например, желанием получить информацию. – Уин взял пульт и направил его на телевизор. – Кайл любезно предоставил мне все вчерашние записи с видеокамер. И почти весь день я просматривал их, надеясь отыскать Китти и Брэда Болитар.

Ничего себе. Майрон повернулся к телевизору.

– Ну и?..

– Еще не закончил, – сказал Уин, – но пока ничего хорошего.

– А поподробнее нельзя?

– К чему слова, сейчас сам все увидишь. – Уин плеснул коньяку в другой бокал и предложил Майрону. Тот отмахнулся. Уин пожал плечами, поставил бокал рядом с Майроном и нажал на кнопку пуска. Изображение логотипа исчезло, и на экране появилось женское лицо. Уин остановил показ.

– Здесь самое четкое ее изображение.

Майрон наклонился к экрану. Его всегда поражало, отчего камеры видеонаблюдения устанавливают так высоко, что лиц толком не разглядишь. Не лучший способ понять, кто перед тобой; впрочем, возможно, альтернативы просто нет. Что же касается изображения, в которое вглядывался сейчас Майрон, то оно было несколько размыто и укрупнено. Казалось, кто-то специально развернул камеру под определенным углом. Но так или иначе сомнений относительно того, кого запечатлела камера, не оставалось.

– Ладно, – сказал Майрон, – теперь мы знаем, что это Китти. А как насчет Брэда?

– Никаких следов.

– Тогда, – используя твое выражение, – что значит «ничего хорошего»?

Уин задумался.

– Да, пожалуй, «ничего хорошего» это не самое точное определение.

– А какое самое?

Уин постучал по подбородку указательным пальцем.

– Плохо, по-настоящему плохо.

Майрон почувствовал холодок в груди и снова повернулся к экрану. Уин нажал еще на одну кнопку на пульте. Камера переместилась.

– Китти вошла в клуб в половине одиннадцатого вечера вместе с еще десятком людей. Если угодно, всех их можно назвать свитой Лекса.

Вот она, в бирюзовой кофточке, лицо бледное. Такие камеры, как эта, включаются через каждые две-три секунды, так что кадры набегают один на другой, напоминая блокнотную анимацию или старые съемки спортивных подвигов Бейба Рута[21].

– Этот снимок сделан в комнатке рядом с вип-залом в десять сорок семь.

Незадолго до их с Эсперансой появления, подумал Майрон. Уин ускорил перемотку пленки и остановился на кадре, также снятом с верхней точки. Лицо Китти разглядеть было трудно. Рядом с ней стояли еще одна женщина и какой-то длинноволосый, с конским хвостом, малый. Майрону они не были знакомы. Малый с конским хвостом что-то держал в руках. Похоже на веревку. Уин нажал на кнопку, и участники маленькой мизансцены пришли в движение. Китти вытянула руку. Конский Хвост наклонился и обмотал вокруг двуглавой мышцы эту – нет, не веревку… – потом туго затянул, постучал по руке и вынул гиподермическую иглу. При виде того, как Конский Хвост привычным, судя по всему, движением вводит иглу в вену, надавливает на плунжер, а затем развязывает жгут, у Майрона замерло сердце.

– Ничего себе, – пробормотал он. – Нечто новое, даже для нее.

Примечания

1

Глория Стайнем (р. 1934) – журналист, общественный деятель, лидер американского движения в защиту прав женщин. – Здесь и далее примеч. пер.

2

В ориг. имя отца Майрона – Al.

3

Джон Оутс (р. 1949) и Дэрил Холл (р. 1946) – американский музыкальный дуэт; Эндрю Риджли (р. 1963) и Джордж Майкл (р. 1963) – английские музыканты, создавшие группу «Whamm»; «Пусикет доллз» – американский танцевальный ансамбль, основанный в 1995 г.; Николь Шерзингер (р. 1978) – американская поп-певица, танцовщица и фотомодель.

4

«Литературный негр» (1979), «Освобожденный Цукерман» (1981), «Урок анатомии» (1983) и «Скованный Цукерман» (1985).

5

Дидди – псевдоним Шона Джона Коумза, одного из лидеров хип-хопа, основавшего в 2009 г. группу «Дидди-дерти мани».

6

Линси Лохан (р. 1986) – популярная американская киноактриса и певица; Кэрол Брейди – героиня телешоу, воплощающая тип примерной домохозяйки – жены киноактера.

7

На Даунинг-стрит в Лондоне расположена резиденция премьер-министра Великобритании.

8

Покахонтас – дочь вождя индейского племени, спасшая, по легенде, от смерти капитана Джона Смита, основателя одного из первых английских поселений в Америке.

9

Имеется в виду супергерой серии комиксов – физик, превратившийся при взрыве созданной им бомбы в жуткого монстра Халка.

10

Я? (фр.)

11

Растафарианство – религиозное течение в христианстве, возникшее в 30-е гг. ХХ в. на Ямайке и обожествляющее императора Эфиопии Хайле Селассие I как посланца Всевышнего на земле.

12

Digital Video Recorder – цифровой видеорекордер (англ.).

13

Эд Салливан – известный американский телеведущий, автор популярного в 50—70-е гг. ХХ в. ток-шоу.

14

Имеется в виду комедийный телевизионный цикл с участием Кэрол Бернетт и других звезд американского телевидения, демонстрировавшийся по каналу Си-би-эс с 1967 по 1978 г.

15

Дин Мартин (1917–1995) – американский певец, выступавший в дуэте с Фрэнком Синатрой, и киноактер, снявшийся более чем в ста лентах, включая «Одиннадцать друзей Оушена».

16

Кортни Кардашян (р. 1979) – американская телезвезда, фотомодель, светская львица, владелица модного магазина.

17

Хлоя Кардашян (р. 1984) – младшая сестра Кортни, радиоведущая и совладелица того же магазина, жена баскетбольной звезды Ламара Одома.

18

Крис Дженнер (р. 1955) – участница многочисленных телепередач, мать сестер Кардашян, вышедшая замуж второй раз за олимпийского чемпиона легкоатлета Брюса Дженнера (р. 1949).

19

Имеется в виду упрощенный вариант бейсбола.

20

Адская Кухня – район Нью-Йорка, имеющий дурную репутацию.

21

Бейб Рут (1895–1948) – один их популярнейших американских бейсболистов 20—30-х гг. ХХ в.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.