Глава 1

КАИН И АВЕЛЬ

Корнуолл, сентябрь 1752 года

Конец времен приходился на среду, а Джек, похоже, его пропускал. Яростные волнения охватили каждый дюйм королевства, и все из-за какого-то Грегори [1], оттяпавшего у англичан чуть ли не полсентября. Джек просто в толк взять не мог, как это вышло, что какие-то там паписты начали вдруг совать нос в дела истинных христиан. Но властям почему-то вздумалось плясать под дудку живущих за морем лягушатников, итальяшек и прочего сброда. Джек никогда с ними не встречался, но понимал, что добра от них нечего ждать. И, как и все жители островов, решительно присоединялся к общему требованию: «Верните нам наши одиннадцать дней!» Этот девиз воспламенял не только сердца. На Пасху сожгли здание суда. В Плимуте моряков из Неаполя облили дегтем и обваляли в перьях. Но что бы там ни творилось в Девоне, чьи жители, как известно, думают тем самым местом, на котором сидят, Корнуолл обещал много больше веселья, и Джек никак не хотел довольствоваться небольшой заварушкой в деревне. Нет, он с другими лихими ребятами с мыса Зеннор собирался в Пензанс. Всего три часа ходу через поля, если поторопиться. Пензанс — большой город, Джек там дважды бывал. Куча народу, есть даже иностранцы! Всем им достанется, все получат свое!

Но… без него. Если ему не удастся избавиться от веревок.

Он напряг мышцы, пытаясь высвободиться, прекрасно при том сознавая, что никаких результатов это в очередной раз не даст. Еще бы! Его вязал Люти Тригоннинг, а тот, когда не искал олово, пробавлялся рыбалкой и знал толк в узлах. Хотя он и качал головой, и бормотал что-то себе под нос, но приказ сквайра выполнил, и не тяп-ляп, а на совесть. Джек Люти нравился, однако он вовсе не собирался вступать из-за него со своим патроном в конфликт.

Конец веревки этот умелец продел сквозь железное кольцо, плотно вогнанное в стену винного погреба, а потом обкрутил вокруг бочки. Длина поводка была достаточной, чтобы Джек мог стоять и даже добраться до ее содержимого. Что он и сделал, как только Люти ушел. Лег под кран и присосался к нему, однако вино в бочке кончилось, и в рот ему хлынула мерзкая жижа. Он и сейчас ощущал ее привкус во рту, а от кружки, в которую собирали опивки, отвратительно несло уксусом. Старая, в змеящихся по ней черных трещинах, она стояла под бочкой, и ей не было дела до того, что узнику хочется пить.

Что-то скрипнуло. Кто-то идет? Джек склонил голову набок. Наверху по-прежнему шла пирушка, слышались приглушенные крики, разудалое пение и стук кружек. Дядюшка, неожиданно забогатев, отмечал свой успех. Дункан Абсолют никогда не слыл трезвенником, но тут превзошел сам себя. Его собутыльники из Пламп Пидженз прибыли три дня назад и уезжать пока что не собирались. Это Джека нисколько не раздражало. Дядюшку много легче обвести вокруг пальца, когда он пьян. Но как же тогда вышло, что его вдруг поймали?

Джек сплюнул в угол, но во рту все равно было кисло. Он знал, как все вышло, и знал, кто его сдал. Крестер Абсолют, только и ждущий, как бы подстроить своему двоюродному братцу какую-нибудь пакость, наверняка за ним наблюдал. И когда Джек выскользнул из конюшни, чтобы присоединиться к намылившимся в Пензанс молодцам, его уже ждали.

Крестер. Вспомнив его самодовольную рожу, выглядывающую из-за спины багрового от возмущения дядюшки, Джек застонал и задергался в своих путах, но добился только того, что из крепко схваченных веревкой запястий опять пошла кровь.

Новый звук привлек внимание юноши: шум прибоя у мыса Зеннор. Волны, накатываясь, разбивались о берег. Джеку не надо было даже их видеть, чтобы понять, насколько они высоки, и это добавило горечи к его мукам. Раз уж ему не подфартило смыться в Пензанс, он, по крайней мере, мог бы спуститься на пляж и с закадычным приятелем Тривом Тригоннингом всласть там порезвиться. Главная хитрость тут была в том, чтобы успеть оседлать волну еще до того, как она начнет подниматься, а уж потом оставалось лететь с ней к берегу, выставив перед собой сцепленные в замок руки и вытянувшись в струну. Мчаться, заходясь от холода и восторга в бурной воде, извиваясь всем телом и выбирая момент, когда поднырнуть, когда вынырнуть из пенящейся соленой громады, чтобы расстаться с ней, плавно и мягко скользя животом по песку. И тут же вскочить, и, повернувшись, бежать навстречу новой войне, и повторять все это до тех пор, пока тебя, посиневшего и совершенно изнемогающего, не начнет бить озноб. Или пока волна не уйдет в море с добычей. Бывало и такое. Билли Уитс утонул в прошлом году, и на забаву наложили строжайший запрет, что только сделало ее еще слаще.

Опять что-то скрипнуло. Дверь в доме открылась, послышались чьи-то шаги. Джек напряг слух, пытаясь угадать, кто спускается в погреб. Дункан, чтобы наказать его? Или Крестер, чтобы позлорадствовать над его бедственным положением? В замке лязгнул ключ.

Дверь распахнулась.

— Морвенна!

Если бы Джек мог, он бы подпрыгнул до потолка. В дверном проеме, почти полностью закупорив подвал телесами, возникла экономка Абсолют-холла Морвенна Тригоннинг. Жена Люти, матушка Трива и самая лучшая женщина на земле.

— Ах, что он творит! — Морвенна поднесла пухлый палец к губам. — Не шуми и не приставай ко мне, ладно?

Она поставила лампу на бочку, потом выпростала из-под мышки пару массивных кувшинов и, выпрямляясь, потерла широкую поясницу.

— Они осушили все бочонки в дому, а теперь требуют пива. Потом снова возьмутся за бренди. Эта круговерть не закончится никогда. — Ласковая рука отвела с глаз узника волосы. — Как ты тут, Джек?

— Нормально, — ответил он, пытаясь улыбнуться.

— Как же, нормально.

Экономка печально вздохнула и, кряхтя, опустилась на пол, чтобы посидеть рядом с ним. Джек, несказанно довольный, притулил голову к необъятной груди.

— Я ненадолго, они помрут там без пива. Но погляди, что я тебе принесла.

Из полотняного мешочка, свешивавшегося с ее пояса, экономка извлекла нечто, похожее на огромную грушу. Джек, с утра не евший, закрутил носом.

— Булка с изюмом! — восторженно вскрикнул он.

— Я напекла их целую гору и одну ухитрилась стащить. Мне не велели кормить тебя, но, если ты съешь все до крошки, никто ничего не заметит… только вот руки я развязать тебе не могу.

— Да я об этом и не прошу.

— Но может быть, ты поешь так?

Морвенна сложила лодочкой руки и поднесла лакомство к его рту. Джек, склонив голову, принялся за еду, жадно откусывая большие куски от восхитительно вкусной сдобы и поспешно прожевывая изюмины, попадавшие на язык. Пока он насыщался, добрая женщина продолжала болтать.

— Ох, Джек, ну и глуп же ты! Опять, смотри, влип в передрягу! Сколько я тебе говорила, будь поумнее, терпи. Боже праведный, они пьют и пьют, и как в них только лезет? То клянут якобитов, то поднимают кружки за дам. Налакаются и, глядишь, примутся за тебя, мне даже страшно.

Три четверти булочки уже было съедено, и у нее появилась возможность, освободив одну руку, погладить любимца по голове.

— Чем больше ты дразнишь старого дурака, тем больше тебе же и достается. А уж сейчас он напился до одури, не знаешь, чего и ждать!

С набитым сдобой и сладкой ягодой ртом Джек промычал:

— Когда Дункан надирается, его рука устает очень быстро. Вот увидишь, большой трепки не будет.

Морвенна, волнуясь, покусала губу. Потом сказала:

— На этот раз выйдет не так. Он страшно зол и собирается сюда вместе с наследником. Пришло, говорит, время задать ему жару.

Чтобы скрыть страх, Джек усмехнулся:

— Ну уж, с наследником. Ничего он тут не унаследует. Крестер Абсолют точно такой же незаконнорожденный ублюдок, как я.

Морвенна легонько шлепнула его за грубое слово, потом погладила там, где ударила, и сказала:

— И мы тоже думаем, что этот мальчишка ничуть не лучше тебя. Но нашего мнения никто не спрашивает. Боже ты мой! — Ее голос понизился, перейдя в драматический шепот. — В этих землях нашли-таки олово, глубокую чистую жилу. Дункан Абсолют теперь богач.

Внезапно на лестнице послышалась брань.

— Где этот чертов эль? — вопросил грубый голос.

Джек, закашлявшись, отшатнулся к бочонку и торопливо облизал губы.

— Осторожно, отец, тут кривая ступенька.

Ответом на предупреждение были грохот падения и новый взрыв брани.

— Я помогу вам подняться, отец.

— Оставь меня, сын. Я в состоянии позаботиться о себе.

Эти слова были произнесены с горделивой кичливостью. Джек и Морвенна переглянулись. Захмелевший Дункан Абсолют и впрямь был безвреден, но становился настоящим чудовищем, когда делал вид, что не пьян.

Отец и сын, пошатываясь, вошли в погреб, тусклый неровный свет лампы подчеркивал схожесть их лиц. В роду Абсолютов, как правило, карликов не имелось, а Крестер здорово вымахал в последний год и почти догнал в росте папашу. Правда, черты его физиономии под копной золотисто-рыжих волос оставались еще полудетскими и были грубее, чем у отца. Скулы пошире, губы потолще. Мать Крестера была простой дояркой; разрешившись от бремени, она умерла. Дункан признал своего единственного ребенка, чем превратил жизнь Джека в ад.

Парочка одинаково щурилась, свесив внушительные носы, но породистость в облике старшего уже поблекла. Щеки пьяницы покрывала сетка лопнувших красных сосудов, седые волосы выбивались из-под сильно напудренного древнего парика, кудри которого развились, открывая куски воспаленной расчесанной кожи.

Дункан постоянно почесывал свою голову, этому занятию предавался он и сейчас, маленькими, возбужденно блестящими глазками ощупывая то Морвенну, то Джека. Крестер тем временем беззастенчиво пялился на своего кузена, тот попытался выдержать его взгляд, но, сидя на корточках, перевеса добиться не смог и отвел глаза в сторону. И узрел руку Дункана Абсолюта, крепко сжимавшую пучок длинных прутьев.

Джек нервно сглотнул, хотя во рту его было сухо. Одну розгу в порыве воодушевления дядюшка обломал бы на раз. Даже две розги означали бы скорое окончание наказания, но в кулаке старого остолопа их по меньшей мере пять, что сулило мало хорошего его, Джека, заду.

— Миссис Тригоннинг, — подчеркнуто официально заговорил Дункан, — почему вы прохлаждаетесь здесь, в то время как мои гости умирают от жажды? Уж не принесли ли вы этому оборванцу какую-нибудь еду?

Морвенна, уже стоявшая на ногах, опустила глаза.

— Нет, сэр, — пробормотала она еле слышно. — Я… я… просто пыталась вспомнить, какой эль вы заказали.

— Ну конечно же крепкий, миссис Тригоннинг. Не думаете же вы, что я способен оскорбить гостей слабым пивом?

— Нет, сэр. Я так не думаю, сэр.

— Вот и прекрасно. Тогда будьте любезны, займитесь делом. Вас ждут.

Морвенна неуклюже поклонилась и отошла в темноту. Крестер присел перед Джеком, деловито потрогал узлы, потом уставился на пол и замер.

— Крошки, отец.

— Крошки? — переспросил, всматриваясь, Дункан.

— И… — Мальчишка прищурился. — И изюмина, сэр.

— Изюмина?

Морвенна похолодела. Она уже наполняла второй кувшин.

— Изюмина, — повторил Дункан. — Мне кажется, мы только что ели что-то с изюмом, не так ли, Крестер?

— Да, отец. Булочки. Вы еще заметили, что они пересушены.

— Действительно. Да. А разве я не говорил… нет, разве я не приказывал, чтобы этого негодяя никто не кормил?

— Приказывали, отец.

— Так, — произнес Дункан Абсолют, и его голос задрожал. — Оказывается, мне здесь не подчиняются.

Второй кувшин был наполнен. Морвенна уже разгибалась, когда Дункан ее пнул. Его шатнуло, удар получился не сильным, однако женщина охнула и покачнулась, едва сумев удержать кувшины в руках.

— Оставь ее, — закричал Джек.

И получил оплеуху.

— Неси гостям пиво, непокорная баба, — промычал злобно Дункан.

Он вновь примерился пнуть ослушницу, но промахнулся, и Морвенна, опечаленно оглянувшись на Джека, ушла. Она ничем не могла помочь ему. Совершенно ничем. Напротив, ее вмешательство лишь еще пуще разъярило бы старого самодура.

— А теперь ты, ублюдок! — Столь ласково Дункан обращался исключительно к Джеку. — Так ты, значит, хотел сбежать с бунтовщиками в Пензанс? Чтобы обесчестить род Абсолютов еще больше, чем твой отец, соблазнивший твою мать? Что ж, у меня есть свои способы тебя урезонить. Их пять, и каждый, поверь мне, надежен.

Он потряс кулаком, демонстрируя розги. Свежие, гибкие, срезанные в молодой березовой рощице. Братец постарался на совесть, подумал с горечь Джек.

— Разверни его, Крестер, — велел добрый дядюшка, кладя пучок прутьев на бочку. — Разверни его и держи крепко.

Как ни странно, братец не шевельнулся.

— Отец, позвольте напомнить вам о том, что вы мне обещали.

— Обещал? — проревел Дункан. — Делай, что сказано, сын, иначе не поздоровится и тебе.

Крестер, однако, не двинулся с места, и в душе Джека всколыхнулась надежда. Настроение старого идиота менялось сто раз на дню, и его гнев сейчас вполне мог хлынуть в новое русло.

— Но я, отец мой, всего лишь забочусь о вас. Зачем вам утруждать себя, когда наверху ждут друзья и добрый эль, хорошо утоляющий жажду? Позвольте, я накажу его сам.

Дункан облизнулся, и на лице его заиграла улыбка.

— Я обещал тебе это?

— Да, отец, обещали.

— Что ж, я умею держать обещания, сын. Я — Абсолют, а сегодняшний день особенно знаменателен для Абсолютов. И так как ты весьма скоро станешь Абсолютом во всех отношениях, тебе уже следует брать некоторые мои обязанности на себя. — Он громко икнул. — Например… заботу о… воспитании побочной родни.

— Для меня будет честью выполнить свой долг.

Понимающе улыбнувшись, Дункан вручил Крестеру розги.

— Выпори его хорошенько, сынок. Задай ему настоящую трепку.

— О, я не подведу вас, отец!

Даже не глянув на Джека, Дункан направился прочь из подвала. Ступенька, доставившая старому пьянице некоторые неприятности на спуске, опять его подвела. Дункан упал, изрыгая проклятия, и продолжал оглашать ими воздух, пока наверху не захлопнулась дверь.

— Что ж, милый братец. — Кестер с улыбкой присел на ближайший бочонок. — Ты у меня попляшешь, поверь.

Джек попытался найти достойный ответ, но вид разбираемых кузеном прутьев вышиб все мысли из его головы. Следя за каждым движением Крестера, он вдруг осознал, что оценивает достоинства каждой розги почти столь же придирчиво, как и тот.

В конце концов розга номер пять легла между номером два и номером три, и Крестер встал, чтобы снять камзол.

— Я не виню тебя, Джек, — сказал, зевнув, он. — Всякому бы захотелось поглазеть на потеху. Говорят, в Пензансе все законники попрятались по домам, но их, несомненно, выковырнут из нор. Проучить тех, кто лижет Папе зад, самое разлюбезное дело.

Крестер вздохнул, пристраивая камзол на крюке возле двери, потом принялся распускать узел платка.

— Я и сам был бы там, если бы мог пропустить торжество.

Платок наконец был стянут с шеи и аккуратно повешен на тот же крюк.

— А торжество-то нешуточное, — продолжил Крестер. — Ты ведь слышал о залежи? Говорят, она самая крупная из всех, обнаруженных в нашей местности за полвека. Все считают, что будущее нашей семьи обеспечено. Вернее, части нашей семьи.

Он ухмыльнулся и потянулся за первой розгой.

— Какой это части? — спросил быстро Джек.

Кузен, похоже, намеревался приступить к экзекуции, не откликаться и дальше было бы глупо.

— Меня, паренек. — Крестер наклонился и заглянул брату в глаза. — Вот уж воистину, если везет, так во всем. Знаешь, что происходит над нами? — Он покосился на потолок, откуда неслось нестройное пьяное пение. — К гостям отца соизволил присоединиться викарий. Его сан ничуть не мешает ему надираться. Он пьет не меньше других. А возможно, и больше. Он тоже радуется удаче нашей семьи. Ибо отец собирается сделать хороший взнос в церковную кассу. Это плата тому, кто оказал нам услугу. Тому, кто добавил кое-что в брачный реестр. — Его голос упал до шепота, а губы приникли к уху узника. — Тому, кто присягнет, что поженил сэра Дункана Абсолюта с моей бедной матерью. До моего рождения, разумеется. Тебе это говорит о чем-нибудь, а?

Он выпрямился, взмахнув розгой, и опять ухмыльнулся.

— Так-то, милый мой Джек. Теперь единственным ублюдком на земле Абсолютов останешься ты. До тех пор, конечно, пока у меня не заведутся свои ребятишки. Думаю, что законными из них будут не все.

Джек вздрогнул, и не от посвиста розги. Боль порки, какой бы жестокой та ни была, пройдет, шрамы затянутся, но с тем, что случилось, поделать ничего было нельзя. Нарушилось хрупкое равновесие, благодаря которому ни один из молодых Абсолютов не имел особенных преимуществ перед другим. Даже несмотря на то, что отец Крестера, Дункан, был старше и официально носил титул барона, а Джеймс, отец Джека, являлся всего лишь беспутным военным, нашедшим себе любовницу в Лондоне и проживавшим с ней там по сей день.

Мысль о родителях взволновала его, хотя он их почти не помнил. В памяти всплывало лишь зеленое платье матери, к которому он прижимался, когда эта парочка покидала Зеннор. Налегке, оставляя своего отпрыска в одиночестве выносить позор. Горечь обиды была такой острой, что у Джека вдруг защипало в глазах. Он отвернулся, но недостаточно быстро.

— Что? — Крестер схватил его за плечо. — Ты, никак, плачешь? Плачешь, не так ли? Вот это номер — плачущий Джек Абсолют. — Он выпрямился с издевательским смехом. — Что ж, этому следует отдать должное. — Голос его странным образом завибрировал. — Я скажу тебе, Джек, как мы поступим. Раз уж мне выпало счастье, то пускай и тебе повезет. Ты сам оголишь свой зад и будешь стоять очень смирно. Я изломаю три ветки, и на том все закончится. А не сделаешь этого, измочалю все пять.

Джек поднял глаза, оценивая предложение. Две розги — это выигрыш, и немалый, если, конечно, Крестер не врет. Можно бы согласиться, но издевка в глазах кузена была слишком уж оскорбительной.

— Я скажу тебе, Крестер, как мы поступим. Я отлуплю тебя. Прямо здесь и сейчас.

Опущенная розга застыла.

— И как, интересно, ты собираешься это проделать? Ты, похоже, забыл, что ты связан.

— А ты развяжи меня, если не трус.

Вот так у них все и шло. Они дрались уже тысячу раз, но Крестер был покрупнее, а Джек поувертливее. И в последнее время брал у Люти уроки борьбы. Это давало ему некоторое преимущество на открытом пространстве, однако в тесном подвале оно сходило на нет. Крестер, тоже соображающий, что к чему, вполне мог завестись на подначку.

Но почему-то не заводился, и Джек попытался его подогреть.

— Я уже клал тебя на лопатки, заставляя молить о пощаде. Почему бы мне это не повторить?

Глаза Крестера быстро забегали туда-сюда, промеряя площадь подвала. Для бросков тут было тесновато, однако для кулаков в самый раз. Он выше Джека и тяжелее, он с ним справится одной левой. И основательно поколотит, а потом еще выпорет. По всему выходило, что вызов можно принять.

Джек, заметив, что наживка проглочена, едва сдержал радостную улыбку.

— Хорошо, я тебя развяжу. Если ты поклянешься, что честно расскажешь ребятам, как я тебя отмутузил.

Недавняя драка нанесла урон боевой репутации Крестера. Пора было отыграться, вернув себе вес.

— Согласен.

Джек выпалил это чересчур быстро, и Крестер напрягся.

— Только смотри, без своих штучек.

Он сжал кулак и выпирающими костяшками пальцев двинул противника по предплечью правой руки. Джек охнул и получил новый удар — уже в левую руку.

— Теперь мы на равных, а, Джек?

Узлы рыбака оказались слишком крепкими для новоявленного молодого барона, и он выдернул из-за пояса небольшой нож. Как только разрезанные веревки упали и Джек принялся разминать затекшие, кисти, Крестер ногой провел на полу черту, а потом, отступив за нее, принял стойку боксера.

— Ну, ублюдок. Становись. Тебя ждут.

Руки Джека нестерпимо болели. После мастерски нанесенных ударов он сомневался, что сможет вообще их поднять. А поднять было необходимо, и он продолжал разминать мышцы, понемножку сдвигаясь к кружке с остатками перебродившего в уксус вина.

Заслышав его сдавленный стон, Крестер рассмеялся, и Джек, подхватив посудину с пола, выплеснул ее содержимое братцу в лицо.

План сработал. Крестер пронзительно завопил и завертелся на месте, зажимая руками глаза. Потом попытался схватить беглеца, но Джек на бегу отлягнулся, угодив каблуком во что-то мягкое. Он уже мчался вверх по щербатым ступенькам, когда его догнал новый крик.

Дверь погреба пряталась под пролетом главной лестницы особняка. Подгоняемый воем, несущимся снизу, Джек выскочил в парадный холл, поскользнулся и… сшиб с ног бредущую к погребу экономку.

— Господи! — ахнула та, медленно валясь на спину и роняя кувшины.

Один кувшин, покрутившись на полу, быстро затих, второй покатился к дверям гостиной, где с грохотом раскололся, распахнув приоткрытую створку. Джек, тяжко ворочаясь в складках юбок Морвенны, устремил взгляд в проем. Около дюжины красномордых мужчин пялились на него с отвисшими челюстями, а самый багроволицый, ошеломленно моргая, взревел:

— Сбежал! Мерзавец! Ублюдок! Сбежал! Где мой сын? Отвечай, недоносок! Он жив?

Жив, мог бы ответить Джек, ибо слышал, что подвывания Крестера приближаются. Красномордые пьяницы понемногу зашевелились. Дункан Абсолют, отбросив стул задом, оперся на стол. Ситуация становилась отчаянной, однако ватные руки подростка не могли разгрести вороха плотной ткани, а ноги его безрезультатно елозили по гладкому полу.

— Джек! — прошипела Морвенна. — Кухня открыта. Беги.

Он повернул голову. В глаза ему бросились охваченные красными язычками поленья, пышущие паром горшки и цыплята на вертелах. Но за всем этим виднелось нечто более соблазнительное, чем снедь, по которой страшно истосковался его голодный желудок. Джек увидел свободу: небо в проеме черного хода и уходящие к горизонту поля.

Он встал на колени. Его дядя, рыча, оттолкнул викария, тот с умиротворенным вздохом повалился на стоящий под стенкой диванчик. За спиной что-то хлопнуло, из-под лестницы вывернулся оклемавшийся Крестер, и Джек, вскочив на ноги, побежал.

Вслед ему летел разраставшийся гомон, но на дворе было тихо, а перелезть через запертые ворота не составляло труда. Он уже перекатывался на ту сторону, когда его нагнал крик Дункана:

— Эй, на псарне! Спускайте собак!

Страх подстегнул его. Джек на едином дыхании одолел три сотни ярдов каменистой тропы и с маху выскочил на широкий проселок. Справа находился Зеннор, слева — Сент-Ивз. И там и там имелись дома и множество мест, где можно спрятаться, но бежать бы пришлось по дороге, на которой нельзя и надеяться ускользнуть от лошадей и собак. Был вариант повернуть к морю, к утесам, но их легко оцепить, и убежище превратится в капкан.

Пока он раздумывал, тявканье своры усилилось, а по брусчатке двора застучали копыта. Надо было на что-то решаться! Впереди простирались поля. С ручьями, с разбросанными прихотливо кустами, вдоль и поперек перегороженные стенками, сложенными из камня. Стенки эти не представляли особой преграды для всадников, однако прыжки через них могли притомить лошадей. Но не собак, что было проблемой. Нет, не злость гончих страшила его, наоборот — их любовь. Догонят, собьют с ног крепкими, сильными лапами, начнут лизаться, валять по земле.

Он вскарабкался на первую стену. Поле за ней было длинным, шагов в четыреста, и шло под уклон. Джек помчался вниз, резво перебирая ногами, но у лощинки его ждал сюрприз. Ранним осенним дождям вздумалось превратить змеившийся там ручеек в подобие речки, и ему пришлось пометаться по берегу в поисках места, удобного для прыжка. Он прыгнул, но неудачно, нога завязла в грязи. Пока вытаскивал, сзади послышался окрик:

— Стой, недоносок! Он там! Он внизу!

Оглянувшись, он заметил Крестера, выглядывающего из-за стены. Грумы растаскивали загонные жерди. В брешь повалили собаки, всадники, слуги, а поле за ручейком круто шло вверх. Джек тяжело дышал, взбираясь по склону, его подгоняли крики «ату!» и храп лошадей. Кто-то затрубил в рог, громко и невероятно фальшиво. Наверняка Крестер — слух у него был отвратительный… как и голос. Как и улыбочка. Джек припомнил злорадную улыбочку братца и птицей взлетел на вершину холма.

Возможно, я и бастард, но бастард, умеющий бегать!

У ног его веером расстилались три поля. Левое заросло молодым леском. Для всадников это, конечно, помеха, но те могут и спешиться, а гончим заросли нипочем. Среднее поле пересекали ряды сметанного в валки сена. Будучи очень высокими, эти валки вполне годились для игры в прятки, а вид и запах кроликов, деловито прыгавших между ними, способны были сбить с толку любую собаку. Джек уже дернулся, чтобы кинуться к ним, но в последний момент бросил взгляд на правую пустошь. Огромная, она выглядела не так, как обычно, и ему понадобился еще миг, чтобы сообразить почему. Сообразив, он радостно охнул.

Пустошь была изрыта свежими шахтами. Новую залежь олова, назначенную способствовать дальнейшему процветанию семьи Абсолютов, обнаружили именно здесь. Шахты пробные, а значит, извилистые и глубокие, собаки туда не сунутся. Да и людям вряд ли захочется лезть в ненадежные узкие норы. А Джек полезет, он не боится, он играл в таких ямах всю жизнь. Он забьется поглубже и переждет, а как выбираться — подумает позже.

За спиной беглеца послышались возбужденные крики. Джек оглянулся. Гончие прыгали через нижнюю стену. Вместе с ними барьер с лету брали и всадники. Не все, но по меньшей мере человек пять. Возглавляли отряд Дункан с Крестером, и Джек побежал. Не глядя под ноги, весь поглощенный стремлением к цели, за что был тут же наказан. Носок ботинка его зацепился за камень, и он кубарем покатился по жесткой траве. Падение было замечено, крики сделались громче, и Джек опять заработал ногами, теперь уже осмотрительно шаря глазами перед собой.

Преследователи нагоняли, а до ближайшего отвала породы была еще добрая сотня шагов. Джек наддал, но земля перед ним разошлась, и он резко затормозил, едва не свалившись в заросшую травой яму. Футов шесть в ширину, двенадцать в длину и примерно столько же в глубину, она представляла собой большую ловушку, поскольку густая зеленая поросль делала ее почти неприметной. Похоже, кто-то когда-то затеял копать тут шахту, но бросил. Обогнув коварную выемку, Джек помчался дальше, уже мало надеясь на то, что ему удастся спастись. Шансов уйти от погони практически не оставалось, но он был не из тех, кто сдается, да и потом, на милость со стороны родственничков рассчитывать было нельзя. Дункан еще так себе, но Крестер вконец разъярен. Для него братец теперь — загоняемая на конной охоте лисица, а сам он — удачливый ловчий, которому предстояло пролить ее кровь.

Беглец уже был в двадцати ярдах от спасительной шахты, когда его игриво тяпнула за руку первая гончая. Демельза — самая замечательная и самая быстрая из местных сук. Миг — и вокруг запрыгали остальные собаки. Джек замедлил шаг. Все было кончено. Он судорожно вздохнул, но тут в громкий лай вплелись новые звуки. Сначала пронзительно взвизгнула лошадь, потом закричал человек:

— Боже!

Этот крик перекрыл все другие шумы. Джек обернулся и увидел своего дядюшку, падающего через голову скакуна в заросшую зеленью яму. Жеребец, должно быть, заметил ее слишком поздно: его передние ноги взбивали воздух, а задние, проседая, скользили по глине. Животное напрягало все силы, пытаясь за что-нибудь зацепиться, но гибельное скольжение продолжалось. Спустя мгновение Дункан Абсолют исчез из виду, и жеребец с жалобным ржанием покатился за ним.

Раздавшийся снизу вопль оборвался почти моментально, его сменил дикий визг обезумевшего от ужаса скакуна.

Все это произошло так быстро, что Джек не успел испугаться. Он открыл рот, потряс головой и в окружении своры собак побежал к яме-ловушке.

Там поднялась суматоха. Ошеломленные всадники пытались справиться с перепуганными лошадьми, брыкающимися, встающими на дыбы и дико вращающими выкаченными от страха глазами. Одна из них развернулась и пустилась по полю вскачь, унося с собой седока, тщетно дергавшего поводья. Обезумевшая кобылка перемахнула через дальнюю стену и растворилась вдали, а к месту трагедии уже подбегала толпа работников, среди которых был и Люти Тригоннинг.

Джек упал на колени с одной стороны заброшенного раскопа, Крестер — с другой. Оба подростка одновременно склонили головы и пришли в ужас от того, что открылось их взорам.

Раскоп был не обрывистым, но очень узким внизу, и жеребцу там было не повернуться. Кроме того, Джек мгновенно определил, что у него сломана по крайней мере одна нога. В обычных условиях лошади с таким повреждением лежат смирно. В обычных, но отнюдь не в таких. Не когда копыта их задраны, а под ними мертвец.

Жеребец, извиваясь, ворочался с боку на бок, пытаясь подняться. Тело Дункана Абсолюта безвольно моталось под ним.

— Отец! Отец! — кричал Крестер, то простирая к родителю руки, то зажимая ладонями уши.

Люти Тригоннинг выругался, затем повернулся к одному из хозяйских гостей.

— Дайте мне пистолет!

Тот неловко раздернул седельную кобуру. Удостоверившись, что полка оружия забита порохом, Люти спустился в ров.

— Чок-чок-чок, — бормотал он увещевающе, но жеребец не слышал его.

С искаженным лицом Люти взвел курок, приставил дуло ко лбу животного и нажал на спуск. Последний раз встрепенувшись, жеребец приподнялся и рухнул — его конечности судорожно задергались.

Внезапная тишина ударила по ушам, острый запах пороха забил Джеку ноздри. Когда дым рассеялся, стало видно, как Люти тянется через недвижную шею лошади к шее мужчины. Несколько бесконечных мгновений он пытался нащупать пульс, затем, найдя взглядом кюре, покачал головой.

— Господь явил Свое милосердие и упокоил его, — пробормотал растерянно тот.

Ноги Джека вдруг затряслись, и он мешком осел на землю, точно так же как Крестер — его брат и враг. Народу вокруг все прибывало. Возле ямы уже вертелся в окружении босоногой команды сын Люти, Трив.

— Трив, — окликнул его отец. — Сбегай с ребятами к шахте. Там есть небольшая лебедка. Снимите ее с треноги и принесите сюда.

Крестер с трудом поднялся на ноги.

— Ну что там, Люти?! С отцом все в порядке, не так ли? Надо кликнуть врача, вот и все. И убрать с него эту тушу! Он живо поправится, да?

Люти опять посмотрел на кюре. Тот подошел к Крестеру и положил руку ему на плечо.

— Боюсь… сын мой… как это ни прискорбно, я должен сказать…

— Нет! — Крестер сбросил руку священнослужителя, глаза его лихорадочно заблестели. — Мой отец жив. Ему досталось, но все будет нормально, когда мы стащим с него Громовержца. — Он с мольбой посмотрел на дно выемки. — Скажи им, Люти. Скажи.

Голос Люти был тихим, но четким:

— Он мертв, Крестер. Крепись. Такова воля Господа. Он ушел от нас в лучший мир.

— Нет!

Крестер обвел окружающих непонимающим взглядом. Все опускали головы и отворачивались. Все, кроме Джека. Он, движимый чувством искреннего сострадания, выдержал его взгляд.

— Мне жаль, Крестер. Правда. Мне очень жаль.

Но Крестер соболезнований не принял.

— Это все ты! — вскричал он. Губы его затряслись. — Ты убил его! Ты мне ответишь.

Люти выбрался из раскопа.

— Нет, сынок. Возьми себя в руки. Это несчастный случай. Никто тут не виноват.

Крестер оттолкнул его руку.

— Нет! Он — убийца! Он специально заманил его на это поле. К этой яме, чтобы отец в ней погиб. — Дрожащий голос подростка сорвался на визг. — Хватайте его! Я выдвину обвинение, а вы подтвердите, что так все и было.

Поскольку никто не двинулся с места, он в ярости топнул ногой:

— Раз отец мертв, значит, я здесь хозяин! Все вы теперь зависите лишь от меня. Будете мне перечить, я сгоню вас с земли. Хватайте его! Возьмите на мушку! Иначе он опять удерет.

Все молчали. Крестер скрипнул зубами, потом повернулся и побежал к лошадям.

Люти глянул на Джека.

— Пойдем, что ли, парень. Все видели, как это вышло. Никто тебя не винит. Посидишь денек-другой под замком, пока твой кузен не остынет. Как-никак, — тут рудокоп покраснел, — он наш новый сквайр.

— Да, паренек. Потерпи. От тебя не убудет, — загомонили в толпе, и двое-трое мужчин потихоньку пошли в обход ямы.

Крестер выдернул из кобуры пистолет.

— Взять мерзавца! Утром чуть свет я отправлюсь к судье. Отвести его в погреб.

Усталый, голодный, ошеломленный перипетиями дня, Джек плохо соображал, в чем все пытаются его убедить. Сам он жаждал лишь одного — оказаться на кухне, похлебать горячего супа и свернуться калачиком возле пылающего очага. К тому же ему не хотелось, чтобы у кого-нибудь были из-за него неприятности. У Люти, у Трива, у остальных. Он спокойно дал бы себя увести, если бы не последние слова Крестера. Услышав их, Джек попятился. Нет, будь что будет, а в погреб он не вернется. Он уже день промаялся там в ожидании неминуемой порки. А теперь, надо думать, его ждет не порка — расправа.

Поэтому Джек повернулся и побежал. Позади грохнул выстрел, но свиста пули не было слышно. Похоже, кто-то сбил руку стрелка. Тяжело дыша, Джек взбирался по склону. Никто за ним не скакал. За спиной вообще царила странная тишина, и лишь на гребне холма до него долетел надтреснутый голос кузена:

— Тебя повесят, Джек Абсолют. Клянусь, я это увижу!

Глава 2

ВОССОЕДИНЕНИЕ

Джек брел по тропе, погруженный в раздумья. Похоже, паписты все-таки победили, невзирая на все волнения и пожары. Так что, хотя Джек прятался уже почти три недели, по календарю прошло всего десять дней, Они с Тривом, единственным из приятелей, которому он решился довериться, долго ломали над этим головы, в первую очередь прикидывая, не сделали ли их козни папистов моложе. Если так, то ничего хорошего в трюке со временем нет. Ему позарез надо повзрослеть, и как можно скорей. Рост, мышцы, сила просто необходимы в той жизни, которую обещала ему судьба.

Но если питаться так, как он ест сейчас, то и взросление ничему не поможет. Прошло двое суток с тех пор, как Трив приносил ему скудную снедь. Все, что сумела выделить мама Морвенна. Джек очень быстро умял ее дар. А потом пробавлялся лишь выброшенной на берег рыбой. Его уже тошнит от нее. И не только тошнит.

Он сбавил шаг. Тропа ныряла в распадок, крутые склоны которого поросли ежевикой, а это было малоприемлемо для него. По двум причинам. Во-первых, полусырая рыбка заставляла его частенько кидаться в кусты, что теперь делалось практически невозможным, а на дороге со спущенными штанами не посидишь. Особенно в такой близости от поместья. Во-вторых, Трив предупредил, что, выждав приличное время после похорон Дункана Абсолюта, Крестер опять затеял охоту на брата. Люти Тригоннинг вкупе еще кое с кем пытался убедить его, что Джек ушел из этих мест. То ли прибился в Пензансе к рыбацкой артели, то ли к разработчикам глины в Остелле. Но Крестер упрям как осел. И присягнул в суде, что в смерти отца повинен один только Джек. Трив говорит, он здорово изменился. Стал одеваться, как Дункан. И пить.

Буря в кишечнике, кажется, улеглась, зато стал поскуливать пустой желудок. Вспомнив о сдобных булочках мамы Морвенны, Джек вздохнул и скорым шагом углубился в овраг.

За поворотом тропы его ожидал Трив. Но не один, и радость Джека померкла.

— Взять его!

Крестер и впрямь изменился. Он сидел, подбоченясь, в седле. Вид у него был надменный и властный. Сопровождавшие молодого хозяина фермеры окружили подростка. Первым был Люти, он держал Джека крепко, но стараясь не причинять ему боли.

— Не вини Трива, Джек, — прошептал рудокоп. — Твой кузен его выследил, схватил прямо на кухне, когда он искал там еду. Если бы Трив не выдал тебя, нас вышвырнули бы из дома.

Джек кивнул. По крайней мере, все кончилось. Что бы теперь ни случилось, его хотя бы покормят.

Крестер медленно спешился, бросив поводья груму. В руках у него был отцовский хлыст. Он с шумом хлестнул им воздух.

— Что ж, братец. Наконец-то мы свиделись!

Хлыст опять взлетел вверх — уже для удара наотмашь. Джек, повернувшись, благо Люти позволил, прикрылся плечом и охнул от острой боли.

— Держите его, — заорал Крестер. — Я задам ему порку!

Однако вместо того, чтобы подчиниться, Люти отступил на шажок.

— Послушайте, молодой господин, — сказал он примирительно, — паренька мы поймали. Теперь надо бы отвести его в суд. У него тоже есть право дать в свой черед показания.

Лицо Крестера окаменело.

— Право, говоришь? А я говорю, Тригоннинг, что на моей земле у него прав никаких нет. Так что держи его, и, смотри, крепко, не то пожалеешь.

Джек видел, что Люти вот-вот вскипит, и решил разрядить ситуацию. Одним-единственным известным ему способом. Он сделал выпад и крепко стиснутым кулаком заехал братцу в живот. Возможно, это был и не самый сильный удар в его жизни, но он сложил Крестера вдвое. Сзади послышался шепот:

— Так его, Джек!

Крестер выпрямился.

— Вот, значит, как? — процедил он и прыгнул на брата.

Тот потерял равновесие, и оба подростка свалились на землю, немилосердно друг друга тузя.

Может, разнять их, Люти? — спросил кто-то из фермеров.

— Нет, — мотнул головой рудокоп. — Эта драка намечалась давно. Пусть наконец разберутся.

Мужчины раздались в стороны, освобождая дерущимся место. Джек, упавший первым, лежал теперь на спине. Крестер, сидевший на нем, держал его за руки и, кряхтя от натуги, пытался коленями придавить их к земле, чтобы потом без помех пустить в ход кулаки. Но Джек резко брыкнулся, выдернул из тисков одну руку и стал выкручивать противнику ухо. Крестер взвыл, отпуская врага, Джек опять брыкнулся, и молодой барон Абсолют опрокинулся наземь.

Оба подростка, вскочив на ноги, заплясали на месте, точь-в-точь как два боевых петуха. Миг — и они разом прыгнули друг на друга, сплетя руки в борцовском захвате. Каждый, вцепившись в плечи противника, искал возможности сделать удачный бросок. Джек намеревался схватить братца за пояс, поднять и шмякнуть как следует оземь; тот, разгадав его замысел, пригибался и приседал. Борцы пыхтели и напрягали все силы, топчась по кругу, однако верх пока что не брал ни один, ни другой.

Но долго так продолжаться, конечно же, не могло. Крестер был тяжелее и старше. Джеку не всегда удавалось с ним справиться даже в лучшие для себя времена. Сейчас же у него, вконец ослабевшего от голода и скитаний, не хватало сил даже на подсечку, какой обучил его Люти. Он задыхался и чувствовал, что развязка близка.

— А вот, дорогая, и пример той борьбы, о которой я говорил тебе как-то. В здешних краях она очень распространена.

В голосе, грянувшем, словно гром среди ясного неба, угадывалось высокомерие человека, привыкшего не очень-то церемониться с кем бы то ни было. Ощущение это подчеркивал весьма странный акцент. Уж не лондонский ли, подумал, отскакивая от врага, Джек. Тот даже не попытался воспользоваться ретирадой противника, он, как и все, изумленно глазел на подъехавших верховых.

Мужчина был одет в голубой плащ, накинутый поверх красного шерстяного камзола, темные бриджи его уходили в черные сапоги, ярко сверкавшие там, где на них не было дорожных брызг. Лошадь под ним, похоже, проделала долгий путь, грудь ее покрывала бурая корка присохшей грязи, на боках выступил пот.

Другая лошадь выглядела почти так же, однако восседавшая на ней всадница отнюдь не казалась уставшей, хотя ее малиновая амазонка тоже была изрядно забрызгана. Узкие брови красавицы сходились к прямому точеному носу, из-под капора, нависая над необыкновенно голубыми глазами, выбивались прядки волос. Джеку она показалась видением из нездешнего мира, и он очень смутился, заметив, что это видение указывает хлыстиком на него.

— У него твой нос, Джеймс, — засмеялась красавица.

— Да, — кивнул мужчина. — Но, к счастью, этот недостаток компенсируется твоими глазами.

Он спешился и подошел, чтобы снять свою компаньонку с седла. Все вокруг продолжали стоять с отвисшими челюстями, но, как только ножки прекрасной путешественницы коснулись земли, фермеры дружно засуетились, стаскивая шляпы с голов и отвешивая поклоны. Взяв леди за руку, джентльмен подвел ее к Люти.

— Мистер Тригоннинг, моя дорогая. Ты ведь помнишь его?

— Прекрасно помню. Мы очень признательны вам за письмо, которое вы нам прислали.

— Я только выполнил свой долг, госпожа.

— Долг дружбы, Люти, — заверил, протягивая ему руку, мужчина. — Я тоже весьма благодарен тебе. У тебя все в порядке?

Люти улыбнулся, пожав протянутую руку:

— Нормально, Джейми… Сэр Джеймс.

Леди шагнула к Джеку, и ему тут же сделалось жарко.

— Ты ведь Джек? — ласково спросила она.

Это было против всех правил. Он только что дрался с кузеном. Он был слаб, грязен и часто дышал, а в кишках его вновь забурчала полусырая рыба. И именно в этот момент самая прекрасная на свете женщина решила к нему обратиться. И в ангельском ее голосе почему-то звучало нечто большее, чем простой интерес.

— Ты что, онемел, парень? — чуть грубовато поинтересовался мужчина.

Так и есть. Онемел. Действительно. Да. Поэтому слово взял Люти.

— Ну давай, Джек. Расскажи своей матери, как поживаешь. Ты ведь узнал ее, а?

Его затрясло. Как он мог узнать этих людей, которых не помнил, но которые снились ему чуть ли не каждую ночь? Он молился о встрече с ними с тех пор, как научился молиться. А иногда проклинал их за то, что они оставили его одного — в забаву тем, кто не упускал случая поиздеваться над безродным бастардом. И эта встреча — очередная издевка судьбы. Они приехали, но — увы! — слишком поздно. Теперь он — преступник, и его собираются осудить как убийцу. Чертовски поздно — он уже запятнал себя кровью. А кто в том повинен? Конечно, они. Этот мужчина и эта женщина, в грехе произведшая на свет свое чадо. Блудница, не ведающая стыда. Распутница, говоря о которой покойный Дункан Абсолют употреблял словечки похлеще. Вспомнив об этом, Джек передернулся и поднял глаза.

— Как не узнать! — крикнул он затравленно. — Это породившая меня шлюха!

Женщина вздрогнула, лицо ее побелело. Фермеры замерли, и даже Крестер оцепенел, в немом изумлении таращасъ на брата. Среагировал только мужчина. Он шагнул к Джеку и нанес ему молниеносный удар. Прямо в солнечное сплетение. Не позволив трясущемуся от обиды я злости подростку исторгнуть новый поток гневных, ранящих, обличающих слов.

Джека били и раньше. Били сильно. И мальчишки, и взрослые. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, как приложил его Джеймс Абсолют.

Он мешком рухнул в траву, дыхание его пресеклось. Джеймс Абсолют склонился к нему и очень тихо сказал:

— Запомни, парень, мы поладим только в том случае, если ты будешь уважать свою мать. Понятно?

Вообще-то понятного было мало, а обрести ясный рассудок оказалось еще трудней из-за женщины, поднявшей его с земли. Она крепко прижала Джека к себе и на удивление долго и яростно бранила ударившего его мужчину. Джек хлюпал носом, и единственным утешением для него было то, что лил слезы не он один.

Крестер Абсолют тоже плакал.

Джек сидел на берегу и смотрел на прибой. Он всегда любил это место. Особенно по утрам, когда встающее над морем солнце делало красными гривы волн, которые, то поднимаясь, то опускаясь, неуклонно спешили к берегу, немолчным шумом своим призывая его прокатиться на их пенистых гребнях. Сейчас они были как раз такие, как надо. Не настолько громадные, чтобы не дать шанса себя оседлать, но и нешуточные, вполне способные закрутить смельчака в своей толще. Зато, если все будет сделано правильно, стихия поддержит тебя и вознаградит упоительными мгновениями полета. Такой свободы на суше не обретешь — разве что в бешеной верховой скачке.

Он сидел, прижав колени к груди и положив на них подбородок. Он хотел в море, но не двигался с места. Он знал, что сегодняшнее купание будет последним. Как только усталость и холод выгонят его из воды, свободе придет конец. Ему придется вернуться в Абсолют-холл. Там на него наденут новую, специально купленную одежду, затем к крыльцу подадут экипаж. И все. И он отправится в Лондон. Город, возможно, большой и хороший, да только моря там нет. Одна вонючая грязная речка. В ней не бывает волн.

Позади кто-то выругался, поскользнувшись на глине. Джек улыбнулся. Тропинка крутая. Многим задницам хорошо знаком ее нрав. Но как только он узнал голос, улыбка пропала.

К морю спускался сэр Джеймс Абсолют. Джек не мог называть его по-другому. Даже в мыслях. Да и как бы он мог? Отец — это что-то относящееся к другим мальчишкам. К Триву, к прочим, даже к Крестеру. У всех были отцы. А у Джека не было. И матери тоже. А теперь они вдруг появились и всего за неделю успели поставить тут все кверху дном.

Но, по крайней мере, они покончили со всей этой чушью в суде. Сэр Джеймс провел расследование, и обвинение рухнуло, а заодно развеялись и мечты Крестера о богатом наследстве. Сэр Джеймс притащил кюре за ухо в церковь, где местный судья, вызванный из Сент-Ивз, внимательно изучил регистрационную книгу. Выяснилось, что одна из записей в ней подделана, и нашлись свидетели, подтвердившие, что девица, породившая Крестера, была, без сомнения, незамужней.

Но в положение Джека это особенных перемен не внесло. В Абсолют-холле как было двое бастардов, так и осталось. Только один уезжает в Лондон. И повезет его туда человек, чьи сапоги, кстати довольно уверенно, поскрипывают на опасной тропе. Джек, стиснув зубы, мысленно попрощался с волнами. Он теперь здесь не один, его власть прошла.

Сапоги уже возвышались над ним.

— Ты что, не слышишь, как мы зовем тебя, парень? — В голосе подошедшего слышались гневные нотки.

— Нет, сэр.

— Ты что, оглох?

— Нет, сэр. Море шумит. Тут ничего не слыхать.

Он напрягся, ожидая удара. Правда, после того случая в лесном распадке его никто больше пальцем не тронул, но мало ли что.

Ничего не случилось. Мужчина сел рядом. Джек даже не шевельнулся, продолжая разглядывать волны. Когда молчание стало затягиваться, он осторожно скосил глаза. Сэр Джеймс Абсолют сидел на песке, устремив свой взгляд в никуда. Потом сказал:

— Прекрасное утро.

— Да, — ответил Джек.

И вновь молчание. Стая крачек, носившихся над водой, постоянно меняла очертания. Потом бесформенное пятно превратилось в клин. Миг — и птицы ушли к горизонту. Еще миг — и они исчезли из виду, слившись с белыми гребнями волн.

— Знаешь, парень, нам пора ехать. Если мы собираемся добраться засветло до Труро. — Сэр Джеймс рассеянно поднял с песка пучок водорослей и принялся его методично раздергивать. — Лошади запряжены. Твоя мать и твой кузен уже ждут нас.

Последнее покоробило Джека.

— Крестеру-то чего ждать? Он ведь с нами не едет.

— Едет. Не можем же мы бросить здесь сироту.

Джек, багровея, отвернулся к воде. Его они, небось, бросили — и ничего! И он потом ждал их целую вечность. А теперь Крестер будет ни с того ни с сего получать от них то, чего никогда не давал Джеку Дункан Абсолют. Это было нечестно, неправильно. Это являлось очередным ударом судьбы, наглядно показывающим, насколько она к нему несправедлива.

Сэр Джеймс, словно прочитав его мысли, продолжил:

— Но в Лондоне ваши пути разойдутся. Он пойдет в школу. Но не с тобой. Он будет учиться в Харроу [2]. Это далеко от нас, и ты будешь с ним видеться только на каникулах, да и то не всегда.

Это было уже лучше, но возникал другой вопрос.

— А где буду учиться я?

Отец бросил в сторону мокрый комок.

— В Вестминстер-скул [3]. Я сам там учился. — Он улыбнулся. — Там ты поднатаскаешься в чтении и письме и во всем таком прочем. Ты здорово приотстал от своих сверстников. Придется многое нагонять.

А чья в том вина? Джек вновь разозлился. Просто удивительно, как у некоторых язык поворачивается рассуждать с такой легкостью о столь щекотливых вещах. Крестера хоть чему-то учили. С ним время от времени занимался кюре, а поскольку кузены не могли провести и минуты без драки, Джека к занятиям не допускали. Та горстка знаний, которой он мог похвастаться, досталась ему от Морвенны, деревенской стряпухи, прожившей в Корнуолле всю жизнь.

Отец, похоже, опять заглянул в его мысли.

— Знаешь, парень, обижаться тут не на что. Три недели назад мы не могли купить тебе ни букваря, ни даже подержанной треуголки. Доходы офицера в отставке и актрисы без постоянного контракта в театре невелики. Зато теперь, — он рассмеялся, и его смех был таким же раскатистым, как шум набегающих на берег волн, — мы даже наняли экипаж, который довезет нас до Лондона, и собираемся отправить двух оболтусов в школу… Сейчас мы способны на многое. Очень на многое, да.

Он, не удержавшись, вновь фыркнул.

Джек навострил уши. По словам покойного Дункана выходило, что его младший братец — распутник и мот. Уж не собирается ли отец растранжирить и дядюшкино наследство?

— Эта залежь, сэр. Она что, и впрямь так богата?

— Говорят, что богата. Однако я стал солдатом именно потому, что никогда не хотел разбираться в подобных вещах. И теперь не испытываю ни малейшего желания в них разбираться. Главное, шла бы прибыль. Но я сделал Люти Тригоннинга своим управляющим. Он переедет в Абсолют-холл и начнет разработки. Золото потечет к нам рекой. Это настоящая алхимия, сын. Алхимия чистой воды. Олово превращается в золото. Пласт столь велик, что его хватит на весь мой век. И не только на мой, полагаю.

Вот это да! Джек судорожно вздохнул, ослепленный представшей перед его мысленным взором картиной.

— А к кому, сэр… — Он нервно сглотнул. — К кому это все перейдет после вас? Ведь Крестер опять стал бастардом.

— Крестер? — Сэр Джеймс поднял в недоумении бровь. — При чем же тут Крестер? Как бы там ни было, он не мой сын. Плохо это или не очень, но, да поможет нам Бог, только ты мой наследник.

— Но бастард ничего не может наследовать, сэр.

— М-да. Безусловно, не может. — Лицо сэра Джеймса было по-прежнему озадаченным. — Но кто сказал тебе, что ты бастард?

— Все это знают.

— Знают? — Сэр Джеймс улыбнулся. — Я, например, знаю, что ты присутствовал на свадебном торжестве, правда, вел себя очень бесцеремонно и больше вопил, чем благоразумно помалкивал. Возможно, ты помнишь, что я тоже там был, несмотря на ворчание повитухи. Я вернулся с войны в то самое утро, когда ты, бурно брыкаясь, возжелал появиться на свет. Я знать не знал о таком положении дел, но, как только узнал, поцеловал твою мать и притащил священника в ее мансарду. Тот, стоя в изголовье постели, обвенчал нас, а в это время в ногах ее повивальная бабка открывала тебе путь в этот мир. Викарий объявил нас супругами, а бабка поздравила с сыном. Правда, лишь через полчаса после его ухода. Вот, собственно, все.

Это было совсем уж невероятно! У Джека перехватило дыхание.

— Сэр, я не понимаю…

— Это лишь потому, что тут нечего понимать. Ты истинный Абсолют, Джек, наследник семейного состояния. Если я оставлю тебе что-нибудь.

Он дружески подмигнул.

Джек вновь отвернулся к морю, чтобы скрыть слезы, хлынувшие из его глаз. Время шло, но он ничего не мог поделать. Сэр Джеймс, помолчав, поднялся на ноги и принялся сосредоточенно стряхивать с себя песок. Джек тоже встал. Поглядев на отца, он увидел, что тот смотрит на волны.

— Знаешь, сын, — сказал он, — примерно в твоем возрасте, до того как меня отправили в школу, мы с Люти Тригоннингом тайком приходили сюда и катались на волнах. — Он оглянулся на Джека. — Как я догадываюсь, ты тоже этим грешишь? Ведь это так, парень?

У него вдруг прорезался самый подлинный корнуолльский акцент.

— Бывает, — ответил с осмотрительной осторожностью Джек. И прибавил: — Когда волны поменьше.

Джеймс посмотрел на вершину утеса. Кто-то сверху махал им платком. Похоже, Морвенна. Отец и сын опять повернулись к морю.

— А… была не была, — неожиданно выдохнул сэр Джеймс. — В Редруте есть постоялый двор, да и лошади тоже найдутся. Если мы там заночуем, от нас не убудет.

На песок во все стороны полетели роскошные вещи.

— Ну, давай, сын, — сказал сэр Джеймс, подпрыгивая, чтобы стянуть сапог. — Ставлю золотую гинею, что волна пронесет меня дальше.

— Никогда! — вскричал Джек, срывая с себя немудреную одежонку.

Миг — и голые Абсолюты разом бросились в море. Вода обжигала, и отец взвыл, а Джек запомнил парочку выражений, смысл которых надеялся уяснить себе позже. Для своих сорока его старикан держался совсем неплохо, правда, кое-что подзабыл, однако быстро освоился, получив несколько дельных советов. Но пари, разумеется, выиграть не сумел.

И ждал сына на берегу, когда тот, уже не чувствуя ни рук ни ног, кинулся напоследок в водную толщу. Джек уже ничуть не жалел о том, что расстается с волнами и морем. Конец всегда становится началом чего-то другого, подумал он, летя на крутящемся пенистом вихре. Даже если из твоей молодой жизни украли целых одиннадцать дней.

Глава 3

ВЫЗОВ

Лондон, апрель 1759 года

Ситуация была столь же хреновой, как и все остальные, в которые он то и дело влипал. Товарищей одного за другим выводили из строя. Каждую слабину моментально использовали, каждую хитрость просчитывали, любую защиту вскоре одолевали. Джек, выбежавший на поле с плечом, ноющим после недельной давности падения с лошади, как-то держался и даже сумел кое-что отыграть — он и Абрахам Маркс. Но в конце концов покинул поле и тот, обдуренный злобно скалящимся верзилой. Грузная фигура Маркса присоединилась к группе игроков в белой форме, резко выделявшейся из толпы зрителей, глазевших на матч. Ежегодный крикетный матч между Вестминстер-скул и Харроу.

После его ухода все опять пошло вкривь и вкось. Джек бил, если появлялась возможность, вполне сносно набирая очки, но его товарищи без зазрения совести проигрывали пробежки. Даже Теофил Ид не смог добиться чего-нибудь путного. Десять очков, и он ушел с поля, уступив место Никласу Фенби. А Фенби, по его собственному признанию, владел битой так себе и подавал много лучше, чем отбивал.

Но каким-то образом они спелись, и дело двинулось. Фенби насобачился подавать, а Джек — отбивать. К очкам Вестминстера добавилось еще семь очков Фенби и сорок семь — Джека, но все же им не удавалось, как это обычно бывало, крушить врага в пух и прах. Джек лишь отчасти винил в этом свое больное плечо, понимая, что основная загвоздка в верзиле, пробившем Абрахама, обштопавшем Ида и владевшем сильными, хитро закрученными бросками.

Его быстро — шепотом — окрестили Громилой, и это прозвище как нельзя лучше подходило к нему. Если он из Харроу, то я — из Месопотамии, сердито подумал Джек. Широкогрудый и мускулистый Громила был на добрых шесть дюймов выше всех остальных игроков, и подбородок и щеки его уже заливала свидетельствующая о ранней зрелости синева. Ранней ли, спросил себя Джек. Команда Харроу продувала Вестминстеру четыре года подряд и, чтобы избежать пятого поражения, вполне могла привлечь к игре кого-то со стороны. Разумеется, за хорошее вознаграждение. Хотя подобная практика и была более чем распространена в схватках между графствами и герцогствами, Джек не слышал, чтобы ее применяли в первенствах школ, однако вовсе не собирался оспаривать права этого буйвола на участие в матче. Пусть противник мошенничает, он не опустится до мелочных дрязг. И — победит. Любой ценой. Это было теперь делом чести.

Он утроил усилия и, несмотря на неуверенность Фенби, почти сравнял счет. Один мяч был потерян — запущен в аут. Все, что требовалось от Фенби, — это как-нибудь устоять, предоставив Джеку разборки с Громилой.

«Он хорош, — подумал Джек. — Но и я не подарок».

Очередной боулер из Харроу несколько сплоховал, подав мяч, который было просто отбить, что Фенби тупо и сделал.

— Серия бросков, — объявил рефери.

— Счет, сэр? — поинтересовался Джек у секретаря соревнований, склонившегося над деревянной табличкой.

Тот поднял взгляд:

— Харроу набрал сто двенадцать, Вестминстер — сто восемь.

— Вперед, Вестминстер! — крикнули с кромки поля.

Джек узнал голос директора школы, доктора Маркхэма. Тот, веривший лишь в пользу Вергилия, Гомера и березовой розги, с радостью запретил бы все игры. Но только не ежегодный матч против Харроу. Его звучный голос прорвал благоговейную тишину.

— Вперед, Вестминстер! Дави, Харроу, дави! — понеслись отовсюду громкие вопли.

Джек подбежал к Фенби.

— Четыре очка — ничьи, чтобы выиграть — пять.

— Абсолют, т-ты действительно д-думаешь, что м-мы способны н-на это? — спросил Фенби, уставившись на него поверх очков.

Волнуясь, он начинал заикаться сильнее, а Джеку меньше всего хотелось, чтобы он сломался сейчас. Пока что малыш держался великолепно, но мог сдрейфить в критическую минуту, а она, похоже, уже подошла.

— Ага, думаю. И ты мне поможешь, дружище. Мы выстоим.

— Даже… — Фенби затравленно оглянулся, — против… него?

Джек посмотрел на тот конец поля. Там возвышался Громила, небрежно перебрасывая через себя мяч и той же рукой ловя его за спиной.

— Ох, ну конечно, — заявил Джек с уверенностью, которой на деле не ощущал. — Ты просто страхуй меня, ладно?

Фенби кивнул и побрел на свое место. Громила же двинулся по направлению к Джеку. Подойдя к нему, доселе молчавший, как бенедиктинский монах, верзила вдруг прошептал:

— Я размажу тебя по полю, ублюдок.

Растяжечка гласных подтвердила подозрения Джека. Парень был хотя и не из самого Корнуолла, но явно откуда-то с запада. Скорее всего, чей-нибудь землячок.

Джек оскорбительно улыбнулся и с такой же растяжечкой, но уже корнуолльской, от которой лет пять как с немалыми трудами избавился, заявил:

— Попытайся, придурок. Поглядим, не ошибся ли ты.

Глаза битюга сузились в щелки, он на миг растерялся, а когда нашел что ответить, Джек уже шел к своим воротцам. Двигаясь нарочито медленно, он защитил их закладкой. Мера действенная, но за нее приходилось платить. То есть не покидать пятачок, даже если броски будут пушечными, а, собственно, только таких и следовало сейчас ожидать.

Мужлан ожиданий не обманул, сделав мощный бросок. Бита Джека прошла мимо цели. И в тот же миг в его голень врезался тяжелый мяч.

Этот удар не исторг стона, наверное, только у двоих человек. У нанесшего его боулера и у Джека. Последний на негнущихся ногах пошел было прочь, но тут же вернулся на место. И проворчал достаточно громко:

— Кажется, меня тяпнул комарик.

Следующий мяч угодил в ту же ногу. Джек опять не сумел его отразить. Он стиснул зубы, превозмогая острую боль, потом поднял глаза и улыбнулся.

— Я ошибся. Комаров еще нет.

— Поменьше болтайте, юноша, будьте любезны, — проворчал рефери.

О шести попаданиях речи уже не шло. Оставались четыре удара. Два, допустим, в лицо, и потом еще два, если первые с ним не покончат. Однако очередной мяч пошел по изогнутой траектории, слишком простенькой, чтобы купиться и попытаться его достать. Джек не купился и внимательно посмотрел на противника. Вдруг это вовсе и не ловушка? В конце концов, Громила постоянно в игре. Вдруг его измотали три эти подачи? Тогда… Тогда теперь он пустит мяч поточней, но, возможно, не слишком быстро и не слишком уж точно, а это даст шанс.

Чтобы поддразнить врага, Джек сделал шаг вправо, с нарочитой демонстративностью открывая два столбика с лежащей на них перекладиной. Вызов был брошен.

И принят.

Развернув массивные плечи, Громила атаковал, и все надежды Джека угасли. Мяч был пущен с поправкой, чего Джек и хотел, но очень резко и шел прямо в цель, чего ему совсем не хотелось. По здравом рассуждении, его надо было принять на себя и дождаться более удобного случая, но Джек не мог ждать, он не мог опять взвалить все на Фенби. Ему нужны были пять перебежек на избитых ногах, а кромка поля, где замерли зрители, обещала всего лишь четыре. Но Джек много лет топтал это поле и знал его маленькие секреты — в отличие от нездешнего битюга. Там было местечко, где оно шло под уклон, переходя в заросли ежевики. На этом можно было сыграть и натянуть пять перебежек. Сейчас эти заросли находились за его правым плечом — под углом градусов в сорок пять, и Джек именно так развернул свою биту. Малейшая неточность — и мяч уйдет в аут, что явится для Вестминстера крахом, но тот, к счастью, несся по идеальной прямой. Он врезался в биту и отскочил от нее с той бешеной скоростью, с какой был запущен. Парни из Харроу помчались за ним, но Джек на них даже не покосился.

— Вперед! — заорал он.

Однако Фенби и сам знал, что делать. Резвый малыш даже обошел его, ибо Джек бежал на чугунных ногах, но взгляд, брошенный на край поля, придал ему прыти. Мяч исчез в ежевике, и члены команды противника лихорадочно шарили там. Зрители — все поголовно — молчали.

— Еще разок! — крикнул он, наддавая, и половина болельщиков заулюлюкала, а другая неистово завопила.

— Два! — раздался всеобщий крик.

Все понимали, что происходит.

— И снова! — взревел Джек, перекрывая гомон толпы.

Перебежка была уже третьей. Совершая четвертую и совсем выбиваясь из сил, он увидел, что парни из Харроу все еще копаются в ежевике. Но в тот самый миг, когда его бита коснулась воротец, из кустов вынырнул низкорослый крепыш. Весь расцарапанный, но с мячом, готовый к новой атаке.

Мышцы ног Джека одеревенели, он тяжело дышал и вполне мог бы остановиться, предоставив партнеру отражать еще одну серию хитроумных бросков. Это было бы самым разумным. Теперь счет сравнялся, и матч закончился бы вничью, даже если бы Фенби вышибли с поля.

— Еще раз! — завопил вместо этого Джек и ударился в бег, краем глаза следя за игроком из команды противника, наклонившимся для подачи.

Уже ярдах в десяти от заветного финиша он скорей ощутил, чем увидел, что мяч взвился в воздух и что к нему, расталкивая своих, устремился Громила. Принимая мяч, он вынужден был отпрыгнуть назад, и Джек одолел еще пять ярдов. Прыжок гиганта, взметнувшаяся вверх рука подвигли его на отчаянный шаг. Еще два ярда, и Джек, вскинув руки над головой, с силой бросил тело вперед, как под волну в Корнуолле. Но теперь его встретила не податливая вода, а весьма жесткое поле, и он заскользил по сухой стерне, не отрывая глаз от мяча, который с пугающей высоты обрушивал вниз Громила. Как только конец ивовой биты коснулся закладки, перекладина была сбита.

— Игра сделана! — заорали болельщики из Харроу.

— Наша взяла! — бесновался Вестминстер.

Все взгляды устремились на рефери, низко склонившегося к воротцам. Он был нейтральным лицом из Сент-Полз-скул [4], дабы избежать достойных сожаления беспорядков, имевших место несколько лет назад и вызванных сомнениями в беспристрастии судейских решений. В мгновенно установившейся тишине рефери медленно выпрямился.

— Очко засчитано, — решительно объявил он. — Победил Вестминстер. Игра закончена, джентльмены.

Джек так и остался лежать там, где упал. Руки друзей подхватили его, взметнули над головами. Бесконечно усталый и бесконечно счастливый, он бросил взгляд вниз. Громила одиноко стоял на пустеющем поле. Заметив, что на него смотрят, он плюнул на мяч, подбросил его высоко в воздух и, не заботясь больше о нем, пошел прочь. Чем окончательно подтвердил, что никогда не учился в Харроу.

Инаугурация могавков [5] откладывалась из-за формальностей, связанных с празднованием победы. Хотя Джек во время мучительных поздравлений и похлопываний по плечу отказывался по крайней мере от каждого второго бокала, он, доковыляв до лестницы, обнаружил, что подъем по ней сопряжен с немалыми трудностями. Он шел в комнату, которую Мэттьюз с готовностью сдал ему на эту ночь. Хозяин гостиницы «Пять огней» просто обожал Джека, как, впрочем, и денежки, на которые тот был щедр, и в знак особого расположения даже поставил возле номера конюха, чтобы тот отгонял посторонних. Кивнув дюжему отставному матросу, Джек открыл дверь.

Трое его товарищей резались в кости. Абрахам Маркс, готовясь к броску, встряхивал камни в огромных ручищах. Соседи его рядом с ним казались просто пигмеями, в особенности Никлас Фенби, маленький, аккуратненький, но весьма эрудированный очкарик. Возле него с поднятой пивной кружкой благодушествовал Теофил Ид, стройный и бледный, как и положено отпрыску знатного рода.

Будучи незамеченным, Джек получил громадное удовольствие, наблюдая за ними. Умник, еврей и аристократ были между собой очень разными, и Джек в этом союзе являлся связующим, цементирующим звеном. Сын барона, а не герцога, как кое-кто из присутствующих, он обладал скрупулезной прилежностью Фенби и со своим корнуолльским происхождением был, особенно поначалу, столь же отверженным, как Абрахам. Все они выделялись из общей массы учеников и первое время маялись в одиночестве, пока не подбились друг к другу, сообразив, что сила — в единстве, и очень скоро дав это понять остальным. Задира, поиздевавшийся над кем-то из них, вдруг темной ночкой оказывался на заднем дворе и получал неведомо от кого хорошую взбучку. Подручный наставников, чрезмерно усердствующий с кнутом, играя в крикет, мог запросто повредить себе ногу. И даже учителя стали наказывать своих подопечных с большим разбором, после того как один из них, разумеется совершенно случайно, свалился в Темзу посередине зимы. В младших классах они прославились как свистуны, потом как оторвы, но теперь, став взрослей, решили сменить название шайки. Отныне они станут могавками. Это было практически решено.

Как только Эйб метнул и проиграл, а Фенби торжествующе завопил, Джек вышел из тени.

— Йеу-ха-ха! — выкрикнул он.

— Йеу-ха-ха! Йеу-ха-ха! — прозвучало в ответ.

Это был замечательный боевой клич. Он, собственно, и подвиг шайку сменить свое имя. Джек перенял его, сидя за сидром, у ветерана канадской войны, а тот, в свою очередь, — у какого-то дикаря, воевавшего против французов, затем клич освоили и остальные оторвы. Эта наука далась им не сразу, ибо в нем была парочка модуляций, чересчур сложных для нормальных человеческих глоток, однако упорство и несколько чаш доброго крепкого пунша сделали свое дело. Надо думать, бывший сержант оказался бы на седьмом небе от счастья, заслышав их дружный, леденящий кровь вопль. Попрактиковавшись, друзья пришли к выводу, что владеют слишком большой ценностью, чтобы делиться ею с кем-то другим. А тут еще Джек раздобыл где-то книжонку с жутким названием «Жертвы жестокости ирокезов», которая как нельзя лучше убедила четверку в необходимости создать новый клуб. С президентом, то бишь верховным вождем, во главе и соответствующими ритуалами посвящения. Идеи, какими они должны быть, долго муссировались, и сегодняшнему собранию надлежало подвести под прениями черту.

Захлопнув дверь перед носом оторопевшего конюха, Джек ослепительно улыбнулся и вопросил:

— Итак, храбрецы, ответьте, что привело вас сюда?

— Кто не знает ночных мстителей? Кто не трепещет перед могавками? — откликнулись храбрецы.

Кружки со стуком встретились в воздухе, пивная пена полилась на непросыхающую столешницу. Правда, будущие могавки, чтобы подчеркнуть значимость происходящего, постановили провести эту ночь под девизом: «Ни капли спиртного!» — однако запрет касался лишь бренди и пунша, а к пиву и в особенности к фирменному портеру Мэттьюза ни малейшего отношения не имел.

Пока Джек вновь наполнял кружки, а Ид приятным тенором напевал что-то из Джона Гея [6], Фенби полез в лежавший с ним рядом футляр. Он извлек из него пергамент, тщательно обожженный для придания ему древнего вида, и поправил очки.

— Мне чи-чи-читать, Абсолют?

Малыш опять волновался, и Джек решил пожалеть его, а заодно и всех остальных.

— Нет, дружище, — ответил он, толкая плечом слегка осовевшего Маркса. — У нас есть приятель, который просто заснет, если мы не придумаем ему работенку. Кроме того, гнусавый бубнеж присущ религии его народа. Пусть пробубнит нам то, что ты там накропал.

Маркс ухмыльнулся, явно довольный, но все же не преминул заявить:

— Что ты знаешь о моей религии, Абсолют, если не имеешь своей?

— А ты просвети нас!

— Минуточку. — Ид перестал раскачиваться. Ножки его стула ткнулись с грохотом в пол. — Сей документ должен огласить именно я. Вспомните, кому досталась роль Квинтиния в латинской пьесе? Мне, дорогие мои. Мне, а не вам! И потому лишь я, а не этот дохляк или этот толстяк способен с надлежащим достоинством прочесть слова нашей клятвы.

Высокомерно дернув губой, Ид умолк и потянулся за пивом.

— Засунь его в жопу, свое достоинство, — вскипел Маркс, угрожающе приподнимаясь.

Вспыхнувший Фенби тоже привстал.

Джек вздохнул. Вот так всегда. Слишком разные, они вечно грызутся. Но тут в глаза ему бросилось нечто, способное мигом положить перепалке конец.

— Manus sinister! [7] — провозгласил с деланным ужасом он, указывая на полную кружку, зажатую в руке Ида.

Тот и сам с нескрываемым изумлением смотрел на посудину, которую машинально взял со стола. В день крикетного матча долг чести обязывал каждого победителя незамедлительно осушать поднятый кубок, а по мере течения вечеринки проделывать это становилось все трудней и трудней.

— Пей, — раздался всеобщий крик, и Ид, беззаботно пожав плечами, поднес кружку к губам.

Джек даже посочувствовал субтильному задаваке. Тот был с виду таким изнеженным и воздушным, что казался прозрачным. Эта прозрачность чуть ли не позволяла всем видеть, как темный напиток толчками вливается в его бледное горло. Он пил, и каждый глоток отмечался ударами по столу. Их было двенадцать, вдвое больше, чем надо бы, но Ид себя все-таки не посрамил.

— Примите мои извинения, — сказал он, рыгнув.

А потом перевернул опустевшую кружку и принялся вместе со всеми выбивать из мокрой щербатой столешницы дробь.

Затем Маркс, которому теперь никто не мешал, встал и с торжественной миной вгляделся в пергамент.

— Да будет известно всем, что отныне… — произнес важно он, однако продолжить ему не удалось.

Именно в этот момент до каждого из четверки дошло, что стук не прекратился. В дверь били ногами. Беспорядочно, сильно. Джек шагнул к ней, но она распахнулась сама. На полу коридора корчился дюжий конюх, кто-то связывал ему руки, кто-то сидел на груди. Конюх пытался лягаться, но движения его делались все слабее. Возможно, потому, что третий участник коридорной возни двумя руками сжимал ему горло, не давая дышать.

Моментально почувствовав, что на него смотрят, душитель выпрямился и обернулся.

— Знаешь, — сказал он, глядя на Джека, — этот парень имел наглость заявить нам, что не пустит нас к вам. Тогда мы решили поставить его на место. Разве можно позволить кому бы то ни было вставать между нами, мой драгоценный кузен?

— Привет, Крестер, — ответил Джек, сглатывая слюну.

Он не виделся с ним месяцев семь, да и до этого пересекался лишь мельком — в шумных тавернах, откуда спешил поскорее слинять. У него не было никакого желания общаться со своим двоюродным братцем, и ему практически удавалось уклоняться от нежелательных встреч. Сэр Джеймс, как и обещал, отправил Крестера учиться в Харроу, тот жил там на всем готовом, изредка посещая семейные праздники Абсолютов. Такие, например, как день рождения матери Джека, последний раз отмечавшийся чуть ли не год назад. Теперь, заявившись без приглашения, старший братец предоставлял Джеку возможность как следует себя рассмотреть. Он всегда был очень крупным, но к своим восемнадцати сделался просто громадным, из-под ярко-зеленой, готовой лопнуть жилетки выпирала широченная грудь. Густые золотисто-рыжие усы его закручивались вверх, едва не смыкаясь с тяжелыми, выбивавшимися из-под треуголки кудрями. Если это и шло вразрез с родовым обликом Абсолютов, ибо те поголовно были брюнетами, то его принадлежность к семейству удостоверял выдающийся нос. Правда, лишь формой, ибо поверхность его была пористой и сплошь изрытой оспинами, переходившими и на щеки. Прививка, оставившая лицо Джека чистым, Крестеру почему-то не помогла. Портрет довершали чувственные мясистые губы и поросячьи, слишком близко поставленные глаза.

Дружки Крестера оставили свою жертву, и конюх, хрипя, затих на полу. Заметив это, Джек ногой отодвинул от себя стул, обеспечивая достаточное для маневров пространство, то же самое сделали и будущие могавки, уже знавшие кое-что о кузене своего вожака.

— Может, развязать эту скотину и послать за местным элем? — Крестер вошел в комнатенку, где сразу же стало тесней. — Надо бы выпить за Абсолютов. В конце концов, ты сегодня был на высоте. И поддержал честь нашей семьи. Поздравляю.

Джек, ни на грош не обманутый его показным дружелюбием, усмехнулся.

— Но ты, похоже, болел не за семью, а за свою школу? И ставил на ее выигрыш, а?

Брат хрюкнул.

— Да, я рискнул золотишком. Ставка, прямо признаюсь, была.

— Ну и какой же была эта ставка?

— Вполне достаточной. — Голос Крестера утратил учтивость. — Для того, чтобы о ней говорить. Я считал, что у вас нет шансов.

— А почему? Уж не потому ли, что ты постарался нас их лишить? Так сказать, в обход кой-каких правил?

— Эй, на что вы мне тут намекаете, сэр?

— Ни на что, — ответил Джек. — Я просто интересуюсь, не включили ли вы в свою команду кого-то со стороны?

— Не понимаю, о чем ты, — пробормотал Крестер, явно смутившись и пряча глаза.

Он собирался что-то сказать, однако тут в коридоре послышались какие-то звуки. Конюх, придя в себя, но еще не владея голосом, чтобы позвать на помощь, сползал по лестнице вниз.

— Мне кажется, вам пора сматываться, — заметил Джек. — Мэттьюз не любит, когда задирают прислугу. Нас за такие шутки выставили бы отсюда навеки. А с вами могут обойтись и пожестче.

— Тогда я буду краток, — объявил визитер. — Вы ведь не лишите Харроу возможности взять реванш?

Джек нахмурился.

— Мне кажется, переигровка вряд ли что-то изменит.

— Я говорю не о крикете, — прервал его кузен, — а о другой игре, в которой вы, кажется, тоже поднаторели. То бишь о бильярде.

— Я? — Джек опешил. — Что ж, я действительно иногда беру в руки кий.

Услышав это, Фенби, не удержавшись, хихикнул. В Вестминстере вот уж два года не было лучшего бильярдиста, чем Джек.

— Я также. — Глаза Крестера засияли. — Надеюсь, вы не откажетесь преподать мне урок?

Джек колебался. Он слышал, как мать однажды жаловалась отцу, что Крестер таскается по бильярдным, где честных людей раздевают до нитки отпетые ловкачи. Что говорить, публика там собирается темная, да и братец что-то одет чересчур хорошо. Таким платьем не разживешься на те шестьдесят гиней, которые ежегодно ему выделяют.

Молчание затягивалось, и Крестер нанес удар.

— Испугался?

Джек покраснел.

— Тебя, сопляк? Никогда!

Дружки Крестера рассмеялись, но тот не повел и бровью.

— Хорошо, тогда — послезавтра. В «Золотом ангеле». В двенадцать часов.

Теперь отступать было некуда.

— Пусть будет так.

— И… небольшое пари? А, цыпленок?

— Конечно. Какое?

Крестер ухмыльнулся.

— Ну, например… в сто гиней.

Ид присвистнул, брови Маркса поползли вверх. Это была целая уйма деньжищ. Ни у кого из ребят таких не водилось. Но, без сомнения, как и в крикете, школа поддержит заклад.

— Сто так сто, — высокомерно кивнул Джек.

Глаза Крестера вновь заблестели. Он протянул брату руку. Рукопожатие было коротким, ибо на лестнице уже слышался шум.

Крестер с нарочитой беспечностью оглянулся, затем покосился на стол.

— Что это? — спросил он, поднося к глазам хартию нового братства.

Ид дернулся, чтобы выхватить у него документ, но Джек знаком велел ему оставаться на месте. Крестер поднял глаза.

— Возрождение клана могавков, не так ли? Я слышал об этой компании. И вы впрямь полагаете, что вам это удастся?

Он пренебрежительно сморщился.

— Посмотрим, — равнодушно откликнулся Джек.

— А сегодня у вас, значит, учредительное собрание? — Крестер ухмыльнулся, потом посоветовал: — Шли бы вы лучше спать. Тебе, дорогой братец, надо быть в форме. Послезавтра у тебя будет нелегкий денек.

По лестнице уже поднимались вооруженные дубинками слуги во главе с разъяренным конюхом и самим мистером Мэттьюзом. Тот прокричал:

— Мистер Абсолют, эти грубияны оскорбили моего парня. Если вы не возражаете, сэр, мы поучим их хорошим манерам.

Искушение отступить в глубь комнаты и позволить справедливости восторжествовать было весьма велико. Целое мгновение Джек наслаждался тревогой, исказившей лица непрошеных визитеров. Но, в конце концов, родич есть родич. Отец не простит, если узнает, что он не вступился за Абсолюта.

— Я буду вам очень признателен, мистер Мэттьюз, если вы на этот раз соизволите принять мои извинения. И возможно, гинея поможет вашему человеку поскорей исцелить пострадавшее горло.

Моряк, услышав столь дельное предложение, явно сменил гнев на милость. Крестер, начавший было пыжиться, быстро сообразил, что выбора нет.

— Я верну ее в среду, — сказал он Джеку, потом передал страдальцу монету. — А теперь, если никто не против…

Он выдвинул вперед плечо и стал проталкиваться через толпу. Дружки последовали за ним.

Всех чужаков, словно бы невзначай, слегка помяли, но в целом они добрались до лестницы без потерь. Двое приятелей Крестера тут же ссыпались вниз, однако сам он на мгновение задержался.

— Услуга за услугу, дорогой братец. Сегодня я заглядывал к дорогим родственникам, чтобы засвидетельствовать свое почтение тетушке по случаю дня ее ангела. Они говорили, что ждут тебя к обеду, но наверняка что-то напутали. Ведь обедают они, кажется, в шесть. А сейчас уже половина седьмого.

Он ушел, махнув на прощание рукой, а Джек залился краской. Ну почему, почему он всегда и всюду опаздывает? Как только хозяин со слугами спустились по лестнице, он схватил треуголку и трость.

— Черт возьми! Проклятье! Я должен бежать.

— Но, Абсолют. — Фенби указал на пергамент. — Разве мы не должны утвердить ритуал посвящения?

— Вы втроем вполне справитесь с этим. Я соглашусь со всеми поправками. Увидимся завтра в турецких банях. Часов этак в пять. — Уже в дверях он обернулся. -Маркс, обеспечь ставку, ладно?

— Обязательно.

Огромный опыт Маркса в игре в кости и умение моментально определять победителей в петушиных боях означали, что целый синдикат учеников Вестминстера его поддержит. Сотня гиней была огромной суммой. Но раз уж на кон поставлена честь школы…

Джек летел через три ступеньки. Позади него вновь раздался свирепый боевой клич, но на этот раз он его не ободрил. Ведь объяснение с сэром Джеймсом Абсолютом было много страшнее схватки с целым племенем самых воинственных дикарей.

Глава 4

СЕМЕЙНАЯ ТРАПЕЗА

Джек бежал. Если то, что проделывали его ноги, сильно избитые и подламывающиеся, можно было назвать бегом. Острая боль в них, а также изрядно поплывшие после фирменного портера мозги превратили его перемещение по скользким булыжникам Хорс-Ферри-стрит в довольно рискованное предприятие. Даже на Джеймс-стрит, где вокруг площадки петушиных боев бесновалась толпа, ему так и не удалось обрести привычной твердости шага. В ритм он вошел, лишь миновав Букингемский дворец и углубившись в Грин-парк. Джеку, конечно же, строжайше запрещалось бывать там по вечерам, когда тьма изгоняла из его недр приверженцев променада и привлекала любителей совсем других упражнений. Сейчас в нем, казалось, трясся чуть ли не каждый куст, издавая вздохи, хихиканья, приглушенные стоны. Худшей репутацией пользовалась часть парка, примыкавшая к Пикадилли. Там зазевавшегося прохожего могли в один миг вырубить, обобрать и потом снова вернуться в засаду. Но это был самый короткий путь, и Джек выбрал его, чтобы, выскочив на Даун-стрит, облегченно вздохнуть и рвануть к Коллинз-корту.

Затем прыжок через невысокий забор привел его на задворки Брик-стрит, где, несмотря на наличие каменных особняков, все больше и больше заполняющих Meйфэр [8], многие из хозяев по-прежнему выращивали овощи и содержали скотину. Из-под ног его с отчаянным блеянием вывернулась овца, кто-то рассерженно закричал, но Джек не остановился. Он бежал к ярко освещенному дому, надеясь проскочить через кухню к себе, и надежды его оправдались.

Нэнси, хлопоча над котлом, не видела ничего; кроме того, она была взвинчена и неустанно бранилась.

— Грубиян! Скотина! Бездельник! Поцелуй меня в зад!

Эти и другие — много более крепкие — выражения отличным образом заглушили скрип деревянных половиц и ступеней, ведущих наверх.

Очутившись в своей комнате, Джек мигом сбросил с себя крикетный костюм и натянул свежую, салатного цвета рубашку, после чего облачился в изумрудный жилет, розовато-лиловый камзол и темные с прозеленью кюлоты. Как только был завязан голубой шейный платок, быстрый взгляд в зеркало сообщил франту, что он выглядит одновременно и модно, и презентабельно. Единственной проблемой было то, что кто-то куда-то убрал всю его обувь. Так что ему пришлось идти вниз в прежних, забрызганных грязью туфлях.

Нэнси, завидев его, громко вздохнула и сделала большие глаза. Джек развел руками и тоже вздохнул, затем решительным шагом вбежал в столовую, празднично освещенную всеми имеющимися там свечами.

— Матушка, — вскричал он, ослепительно улыбаясь, — поздравляю тебя с днем рождения!

Леди Джейн Абсолют, урожденная Фитциммон, поднявшись со своего стула, еще раз доказала, что не зря числилась в популярных актрисах в те дни, когда леди еще не была. В ее синих глазах засияла столь несказанная радость, а на губах заиграла столь мягкая всепрощающая улыбка, что вся она в этот миг словно бы засветилась и вполне могла бы сойти за воплощение неподдельной материнской любви, если бы не пятна гнева на бледных щеках и сердито раздутые ноздри.

Красота таила угрозу, но главная буря собиралась на дальнем конце стола.

— Ты, щенок! — громыхнул сэр Джеймс. — Где ты был?

— Наверху, отец.

Это явно был не тот ответ, которого ожидали.

— На… наверху? — изумился сэр Джеймс.

— Да, сэр. У себя. Я сочинял в честь матушки оду. Конечно же, я слышал, как вы меня звали. Но матушка всегда говорила мне, что в момент вдохновения ни на что отвлекаться нельзя. И вот — стих готов. Он еще не отделан, но я хотел бы его вам прочесть. «В прекраснейшей стране свершилось чудо… «

Озвучив сию заимствованную из чужих виршей строку, Джек демонстративно набрал в грудь воздуха и был бесконечно счастлив, когда его прервали. Экспромты обычно не удавались ему.

— Оду?!

Покрасневшее лицо отца стало пурпурным. Это произнесенное с явным отвращением слово отверзло пути потокам совсем иных слов. Браниться сэр Джеймс учился в деревне, а совершенствовался в солдатских бараках. Его лексикон, казалось, включал в себя ругательства из всех мыслимых языков. Завитой парик привставшего Абсолюта сбился на правое ухо, фалды зеленовато-голубого камзола растопырились, словно перья, и весь он сейчас походил на разъяренного бойцового петуха.

Раздавленный этим натиском, Джек посмотрел на мать, надеясь найти в ней поддержку. Однако щечки красавицы по-прежнему пятнал сердитый румянец, а радость в синих глазах заменила печаль, и это расстроило его еще пуще. Вспышки гнева родителя, пока тот не дрался, терпеть было, в общем-то, можно, Джека гораздо горше язвил ее молчаливый упрек. Он опустил голову, невыносимо страдая, что причинил боль самому дорогому для него существу, и, когда сэр Джеймс умолк, чтобы глотнуть горячего пунша, поспешно сказал:

— Я очень виноват перед вами, отец. А перед матушкой втрое. Оправдать меня в какой-то степени может лишь мое желание дописать поздравительный стих. Если мне позволят продолжить, я, возможно, сумею убедить вас, что терял время не зря.

Он рассчитывал на взрывную натуру отца и на снедающий его голод. Сэр Джеймс Абсолют был не из тех, кто способен отложить трапезу из-за каких-то там виршей. Воплощением высокой поэзии для него был перемахивающий через ограду скакун. Впрочем, Джек, если что, сумел бы воспроизвести стишок из Овидия, осевший в его памяти после знакомства со скабрезным сборничком, купленным Фенби на ярмарке святого Джайлза [9]. Правда, мать, всегда много читавшая, могла уличить сына в мошенничестве, однако до этого не дошло. Отец среагировал так, как и ожидалось.

— К черту ваше стихотворение, сэр! — заорал он нетерпеливо.

— Сэр Джек, — нежно сказала мать. — Мы сможем поговорить о поэзии позже. Когда нашему супу не будет грозить опасность остыть.

Голос ее, звучный и музыкальный, усмирял галерки крупнейших театров и придавал невыразимую прелесть всему, что она говорила.

— Он может тронуть даже жестокосердых и успокоить идущих ко дну, — заявил однажды сэр Джеймс.

Магия этого голоса подействовала на него и сейчас. Со стихающим рыканьем он плюхнулся на свое место и потянулся за ложкой. Осознав, что гроза миновала, Джек с облегчением сел на свой стул.

Черепаховый суп поглощали в угрюмом молчании. Несколькими напряженными фразами общего плана обменялись под маринованного, поданного вместе с рейнским угря. После жареного поросенка, орошенного калчевеллой, Абсолюты несколько оживились. Леди Джеймс соизволила пересказать супругу и сыну содержание своего последнего одноактного фарса, щедро нафаршированного завуалированными нападками на правительство, которых могли не заметить лишь дурни. В устрицах Джек только поковырялся, он их не любил, зато отдал должное портеру, который был ничуть не хуже, чем в «Пяти огнях», и подвиг его на детальное описание крикетного матча и своего триумфального участия в нем. По счастью, он не забыл объявить, что игра состоялась днем раньше, чтобы никто не усомнился в правдивости изложенной им поначалу легенды. Его рассказ взбодрил сэра Джеймса, который тоже учился в Вестминстер-скул и считался одним из лучших бэтсменов, пока один инцидент (о подробностях сказано не было) не вынудил его уйти в армию в свои четырнадцать лет. Потом телятину в остром соусе сдобрил великолепный кларет, затем подожгли пудинг герцога Камберленда, запив его медовухой, и разговор потек сам собой.

Волосы матери частью выбились из прически, она уже позволяла себе ставить локти на стол, а сэр Джеймс сбросил камзол, и Нэнси пришлось трижды вешать его на стул, пока он там не утвердился. Стряпуха вся раскраснелась и после четвертого приглашения даже на пару минут подсела к столу, чтобы выпить с хозяевами стаканчик портвейна. Чего-чего, а чопорности или чванства в доме Абсолютов не было напрочь. Отец Джека провел больше половины жизни в казармах, пока на поле боя под Деттингеном сам король Георг не произвел его в рыцари, а затем смерть брата Дункана не принесла ему титул барона. Леди же Джейн поднялась к своему положению из самых низов благодаря красоте, певучему голосу и интуиции, подсказавшей ей особенную, берущую за душу манеру игры. Талант, который распознал в ней Джеймс Куинн, привезя ее в «Друри-Лейн» [10] из дублинского захолустья.

Именно такими Джек любил своих родителей больше всего — смеющимися, освобожденными от каких-либо условностей или официоза. Подогретые возлияниями и праздничной обстановкой, они перешучивались и флиртовали друг с другом, ибо, как это ни странно, пыл прежних лет в них еще не угас. Джек наслаждался атмосферой раскованности и взаимной любви, хотя распрекрасно знал, что она эфемерна. Завтра мать с отцом возвратятся к своим делам, а он отправится в школу. До каникул или очередного семейного торжества, как придется. Кроме того, пламя живого веселья могло в любой миг быть погашено прямо сейчас. Темой, которую Абсолюты не упускали возможности обсудить. Ею являлись пути становления младшего Абсолюта.

Эту услугу застолью оказал бренди. Контрабандный французский бренди и ледяной, настоянный на индийских лимонах шербет. Стоимость и того и другого чуть ли не превосходила остальные затраты на трапезу, что заставило сэра Джеймса задуматься о деньгах. А мысль о деньгах навела его на мысль о будущем Джека.

— Так вот, сын, — важно сказал он, вылавливая последний лимон из розетки, — у тебя, надеюсь, была возможность обдумать последний наш с тобой разговор?

Разговора, собственно, не было. Был монолог, словесное извержение, обрушившееся на младшего Абсолюта после пяти стаканов кларета приблизительно с месяц назад. Его суть сводилась к тому, что содержание Джека и плата за его обучение почти дочиста опустошили фамильные сундуки и что теперь в свои шестнадцать ему следует отправляться на все четыре стороны и самому зарабатывать себе на жизнь.

— И о чем это вы говорили, сэр Джеймс?

Мать отставила свой бокал. Она казалась очень спокойной, но локти ее сползли со стола и прижались к бокам. Леди Джейн приготовилась к бою.

— Мальчик сказал, что собирается в армию, вот и все, — пробормотал уклончиво ее муж.

Это было явной ложью, и Джек возмущенно прокашлялся, но мать среагировала быстрей.

— В армию? Я впервые слышу об армии. — Еще одна ложь, но она не остановилась на ней. — А я-то думала, что у нас все решено. Джеймс, дорогой! Мы ведь это уже обсуждали? У Джека ясная голова, ему хватит мозгов, чтобы преуспеть на любом другом поприще… более мирного толка.

Голос леди Джейн всегда завораживал мужа, но, хлебнув бренди, сэр Джеймс становился упрям как осел.

— В зад мозги! — заорал он воинственно. — От них человеку нет проку! Мне, например, никогда в жизни не приходилось пользоваться мозгами! И что же? Разве я сделался от этого плох?

— Вы кривите душой, сэр, — был ответ.

Сэр Джеймс язвительно засмеялся, потом приложился к стакану.

— Ладно. Я расскажу вам, для чего нужны мозги. Частенько я видел, как они выливаются на поле боя, если вы поняли, что я имею в виду!

Он триумфально посмотрел на супругу и сына. Те обменялись недоуменными взглядами. После продолжительной паузы леди Джейн рискнула спросить:

— Скажи, дорогой, на что ты… намекаешь?

— Я намекаю? Ах да, намекаю. — Сэр Джеймс ткнул в сына пальцем и подался вперед. — Мой намек понять просто. — Он продолжал тыкать в Джека пальцем, словно это движение могло прояснить смысл его слов. — От мозгов мало пользы, когда стираешь их с рукава. А? А?

Джек понял, что должен что-то сказать, и произнес:

— Сэр, простите, но вы говорите загадками.

Отец, тяжело дыша, встал и оперся о стол.

— Боги! Я что, говорю с вами на хинди? Это ведь ясно как дважды два. Жизнь слишком короткая штука… проносится в один миг. Конечно, многие удивляются, когда она вдруг кончается. Так используй все, что она может дать, покуда ты жив. Армия для того — самое лучшее место. А теперь, — он откачнулся назад, выдвинув угрожающе подбородок, — я потолковал тут со старым приятелем, набирающим полк в Канаду. Разумеется, это обойдется недешево, но… — Сэр Джеймс, помахав рукой, улыбнулся. — Но… по крайней мере, он выйдет в люди. Он, как-никак, наш единственный сын.

— Мне до сих пор не все ясно, сэр. — Голос леди Джейн был пугающе холоден. — Давайте посмотрим, так ли я вас поняла? Отдавая должное мозгам вашего отпрыска, вы намерены отправить его туда, где больше всего шансов, что… что какой-нибудь дикарь их поджарит.

Сэр Джеймс заморгал глазами, но не отступил.

— Пусть он вначале поджарит мой зад! Наша страна, мадам, ведет войны. Абсолюты всегда сражались: я… мой отец… так было всегда. Мой отец умер в восемьдесят, и я проживу ничуть не меньше… чтобы обоим вам до смерти надоесть. Сейчас, мадам, мы говорим о долге.

— Что ж, у меня не было столь выдающихся предков, и я не могу похвалиться собственным прошлым, — парировала леди Джейн, пуская в ход акцент дублинских улиц. — У меня есть всего лишь мой опыт. И он учит меня, что именно верность себе есть величайший долг каждого человека. Людям больше не надо прятаться за варварскими тенями фамильных гербов. Каждый мужчина просто обязан занять свое место под солнцем.

— И женщина, ма, — добавил Джек, хорошо знавший, как к ней подольститься.

— Конечно. Я говорю вообще.

— Вообще… поцелуйте меня в зад! — промычал сэр Джеймс, в очередной раз используя самый веский свой аргумент. — Все эти ваши… философские принципы, леди, никому не нужны. Они идут против здравого смысла и кастрируют нашего сына. И чем же, по-вашему, он должен будет заняться? Заваривать каким-нибудь унитариям [11] чай? Сыпать остротами перед мужланами в захолустьях? Или таскаться по столичным кофейням?

— Мне бы хотелось лишь, чтобы он по назначению использовал данные ему Богом таланты. Есть много способов служить родине… не рискуя при этом лишиться мозгов. Нет уж! Джек едет в Кембридж.

Сэр Джеймс задохнулся и приложился к стакану.

— Кембридж? Умоляю, мадам! Что же он будет там делать?

— Изучать классиков, например. И… и латынь.

— Латынь? Латынь! Из нее ему понадобится всего одно слово. Одно слово… вместе с умением его склонять. — Сэр Джеймс забубнил, барабаня рукой по столу. — Bellum, Bellum, Bellum, Belli, Bello, Bello! Война! Война! С войны! На войну! — Он ликовал, сияя как медный начищенный горн. — Этой латыни, мадам, ему с лихвой хватит. Ну а второй язык, ему нужный, — французский. Чтобы читать перехваченные документы. Чтобы допрашивать пленных. — Он повернулся к Джеку. — Ты с прилежанием изучаешь тарабарщину лягушатников, сын?

— Да, отец.

Ответ был вполне искренним. Так как в Вестминстер-скул современными языками не занимались, отец нашел ему преподавателя на стороне. Французского ювелира из Сохо. Помимо того, Джек еще, опять же по воле родителя, брал уроки фехтования и верховой езды. Он очень любил эти занятия, но в Сохо спешил с особым благоговением, связанным, правда, не столько с тягой к учителю, сколько к его молоденькой дочке. Мысль о Клотильде заставила его внутренне вострепетать, а перепалка тем временем продолжалась.

Леди Джейн, пользуясь тем, что муж опять потянулся за бренди, кинулась в очередную атаку.

— Совсем не важно, что он станет там изучать. Много важнее, с кем он будет учиться. Постарайся понять это, Джеймс! В Тринити-колледже [12] он завяжет знакомства с сыновьями выдающихся деятелей Британии и потом сможет использовать эти связи для избрания в палату общин, чтобы вместе с радикальными депутатами привносить высмеиваемые вами философские принципы в жизнь нашей отсталой страны.

Джек только вздохнул. Его мать, происходившая из семейства смутьянов и заводил, демонстрировала свой бунтарский дух везде, где только можно. И даже вошла в окружение некоего пустомели Уилкса [13], к большому неудовольствию собственного супруга, приверженца добропорядочных тори. Все, что выходило из-под ее пера, было продиктовано высшими соображениями и стремлением к много лучшему миропорядку.

Сэр Джеймс, однако, смотрел на вещи более прозаически.

— В палату общин? — Он громко икнул. — Ты… ты хоть представляешь, женщина, во что это нам обойдется? Ты, часом, не сбрендила, а?

Все это было лишь эпизодом давно полыхавшей войны, и оба противника были захвачены пылом очередной схватки. И он, и она, ухватившись за спинки своих стульев, ели друг друга глазами так, словно, кроме них, в помещении не было никого, ни Нэнси, с привычным усердием собиравшей посуду, ни Джека, из-за которого разгорелся сыр-бор. Он, собственно говоря, вообще теперь мог уйти в полной уверенности, что этого никто не заметит, однако победа одной стороны оказала бы самое непосредственное влияние на его дальнейшую жизнь. Не совпадавшее с личными планами Джека, не имевшими, в свою очередь, ничего общего ни с политикой, ни с войной.

— Как вам это ни удивительно, дорогие родители, я уже выбрал свою жизненную стезю.

Дорогие родители обернулись. Под их гневными взглядами Джек слегка сник. Но поскольку именно здесь и сейчас решалась его судьба, он, переведя дух, рискнул продолжить.

— Я хочу стать поэтом.

Молчание, которым было встречено это заявление, было глубоким, напряженным и гораздо более устрашающим, чем предшествующий ему спор.

— Ну… возможно, отчасти и драматургом.

Последняя реплика была реверансом в сторону матери, но Абсолюты продолжали молчать. Сэр Джеймс, задыхаясь, тяжело втягивал воздух. Поскольку он явно утратил дар речи, первой решилась заговорить леди Джейн.

— Джек, дорогой, — произнесла она увещевающим тоном, — поверь, порукой тому мой собственный опыт, театр не место, где можно заработать на жизнь.

Прекрасно понимая, какое цунами обрушится на него с другого края стола, Джек спешно занялся вербовкой союзника.

— Но именно потому я буду писать и стихи. А также статьи. В прошлом месяце мою заметку опубликовал «Джентльмен мэгэзин». — Точнее, несколько строк, но они стали его дебютом в печати, отчего он пришел в совершенный восторг. — Возможно, когда-нибудь я достигну вашего уровня, матушка. Чтобы, как и вы, убеждать, агитировать, ниспровергать.

Даже во время своей сценической бытности леди Джейн старалась не покупаться на комплименты и вовсе не собиралась уступать и сейчас.

— Джек, — сухо сказала она, — ты слишком молод. Тебе просто не о чем писать.

От возмущения Джек онемел. Как это не о чем? Да тем вокруг — пропасть! Взять хотя бы его дневники, в них куча событий и персонажей. Зря он, что ли, вел наблюдения, анализировал, обобщал? Или у него нет стихов? Да их целая пачка! Написанных в стиле, которому, по мнению одного из наставников, мог позавидовать сам Томас Грей [14]. И разве он уже не одолел почти половину своей первой пьесы «Ифигения, или Последняя трагическая любовь»? Ну, по правде сказать, получилась только первая сцена, зато просто потрясная! Вопрос вовсе не в том, о чем писать, а за что браться в первую голову. Не о чем! Надо же! Мать несет чушь.

Из двоих Абсолютов-мужчин первым обрел голос старший.

— Поэт… трус… слабак! — прокричал сэр Джеймс. — Так ты рассчитываешь, что я стану кормить и одевать тебя, пока ты будешь сидеть в своей комнатенке и водить по бумаге пером?!

— Пока у меня есть перо и бумага, я не буду нуждаться в деньгах, — высокопарно ответил Джек. — И вполне смогу прокормить себя сам.

Просто удивительно, зачем и куда его понесло? Должно быть, выпивка делала свое дело. Распоряжение родителей разбавлять каждый стакан водой Джек игнорировал уже с четырнадцати лет и умел без особых потерь для себя выдувать приличную дозу. Подводило не тело, язык. Вот и сейчас, когда надо бы промолчать, с него сорвалось именно то, что, без сомнения, должно было вывести из себя чересчур накачавшегося родителя.

Так оно и вышло.

— Ты, щенок! — Сэр Джеймс выпрямился во весь свой рост, стул его, грохотнув, врезался в стену. — Боже милостивый, вы, похоже, глумитесь надо мной, сэр! И это в благодарность за потраченные на вас деньги? За то, что вас превратили из корнуолльского увальня в какое-то подобие джентльмена? За то, что вам собираются купить офицерский патент? А вы… вы… — Он угрожающе качнулся, чтобы шагнуть в сторону сына, который, зная его повадки, в тот же миг счел за лучшее спрятаться за спину матери. — Черт меня побери, если я не лишу тебя своей поддержки и не наложу арест на те два пенса, что ты от меня получаешь! Нет, негодяй! Ты узнаешь меня! Я заставлю тебя понять, что к чему, я заберу тебя из твоей вшивой, провонявшей вигами школы! И загоню тебя в армию! В артиллерию! Да! А все наследство отпишу Крестеру, как более умному парню!

Во время этого монолога все трое перемещались вокруг стола, потом сэр Джеймс наддал и, зацепившись ботинком за складку ковра, грохнулся на пол.

— Муж, — закричала леди Джейн, бросаясь к нему.

— Отец! — Джек встал с ней рядом.

— Дерьмо собачье, — объявил сэр Джеймс.

Лежа, он явно что-то узрел и в изумлении замер.

Джек посмотрел вниз. Его туфли были вымазаны свежей красно-коричневой грязью.

— Ах, — вырвалось у него.

Сэр Джеймс поднялся на колени.

— Ода, говоришь? Вдохновение? Да? Где же оно посетило тебя? В саду у Тейлоров или в спальне?

Он уже стоял на ногах совершенно спокойный и словно бы протрезвевший. Джек понимал, что сулит это спокойствие. Ложь в семье Абсолютов была самым страшным грехом, каравшимся незамедлительно и жестоко. Шансов у виноватого на этом ристалище не было, а потому, как только родитель пошевелился, Джек вильнул в сторону и со всех ног кинулся к двери.

Глава 5

СОНЕТ

Джек очнулся от жаркого сна. Ночью он сбросил с себя тяжелые одеяла, и теперь на нем была только простынка, стоявшая домиком в области паха.

Джек потянулся и пошатал домик рукой. То, что сейчас он один, у себя, а не в общей спальне мисс Портвешок, экономки пансиона Вестминстер-скул, где по утрам все постели подозрительно сотрясаются, большая удача. И надо бы с толком распорядиться столь замечательной ситуацией. То есть встать, вытянуть из-за шкафа пару запретных эстампов, которыми снабдил его Соммерс, большой, кстати, мастер по части их добывания, потом снова лечь, устроиться поудобней, а уж затем…

Он зажмурил глаза. И возможно, напрасно, ибо перед его мысленным взором незамедлительно всплыло прекрасное, чуть опечаленное лицо. Бледное, нежное, обрамленное светлыми вьющимися волосами. Клотильда! Он сегодня увидится с ней. И не должен, не может, не будет опошлять свое стремление к этому воплощению всего чистого на земле каким-то паскудством.

И все же… Была еще одна очаровательная особа, которую он планировал посетить в этот день. Именно она властвовала в его ночных грезах. И пожалуй, ему удастся уговорить ее расщедриться наяву точно так же, как она только что сделала это во сне. В деталях. Фанни любит детали.

Джек зевнул, затем встал с постели. Он знал, что, помочившись, несколько снимет томительное напряжение. Горячее молоко, каким поила его вечером Нэнси, заодно укрывая любимца от гнева старшего Абсолюта, являлось прекрасным средством против похмелья, но теперь настоятельно искало выхода, и Джек вытащил из комода ночной горшок. В одном смысле облегчение наступило, в другом — практически нет, но он принял решение и… хм… останется тверд. Хотя это и трудно. Мучительно трудно.

Что ему теперь просто необходимо, так это возобладать над своими порывами. Придать им новое направление, облечь их в слова. Использовать в своих целях. Так поступают все стоящие поэты. «Не о чем писать, матушка? — подумал он. — Ха!»

Завернувшись в простынку, Джек сел за письменный стол. Оба пленяющих воображение образа вдохновляли его на стихи. Но… в совершенно различной манере.

Работа заняла час. Когда раздался стук в дверь, он дернулся, вскакивая из-за стола, и простынка упала. Обнажив то, что несколько улеглось во время нещадной эксплуатации чистого чувства молодого поэта к Клотильде и вновь окрепло, когда его помыслы обратились к восхитительной Фанни. Однако Нэнси, ведать не ведавшая об этих метаморфозах, мешкать не стала и вошла в спальню с бодрым приветствием:

— Доброе утречко, молодой лорд.

Он едва успел снова прикрыться.

— Нэн! Это ты? Что… ах… который сейчас час?

— Как раз полдень, а денек уж больно хорош.

Она поставила тазик с водой на столик и отдернула занавески. Солнечный свет залил комнату.

— Полдень?

Джек нервно зевнул. Ну вот, он опять опоздал на французский. Всегда, все время одно и то же. И в который уж раз.

— Твоя матушка ушла в театр, отец еще спит. Так что, мой мальчик, тихонько вставай и уходи подобру-поздорову.

Болтая, она деловито сновала по комнате. Поправила стулья, подобрала с пола одеяла и сноровисто застелила постель. Затем ухватилась за край простынки, обернутой вокруг младшего Абсолюта. Тот судорожно вцепился в нее.

— Нэн! Оставь это. Я…

Она с удивлением глянула на него.

— Что с тобой, Джек? Ну, не упрямься. Чего я там не видала?

Когда Джека привезли в Лондон, Нэнси первое время опекала его. Купала, укладывала спать, одевала.

Этого ты никогда не видела, подумал он, крепче сжимая пальцы.

— Ну же, смелей, молодой господин! — воскликнула экономка, игриво подергивая простынку. — Что вы там прячете от вашей Нэн?

Он позволил своим пальцам разжаться, простынка скользнула по телу, но… не упала, и Нэнси сама с веселым смехом стянула ее.

— Тут я кладу записку от матери, мальчик. А на кухне внизу тебя ждут холодное мясо и вчерашний салат. Если конечно, ты влезешь в штаны.

Ее хохоток слышался и на лестнице. Джек, оставшись один, взял в руки записку, которую Нэнси бросила поверх сонетов на стол. Хорошо все-таки, подумалось вдруг ему, что мать мало интересуется его опусами. Эти она точно бы не одобрила. Даже сонет, посвященный Клотильде. А уж стихотворение, обращенное к Фанни, скорее всего, просто бы возмутило ее. Хотя название ему он дал вполне благозвучное. «Благоговейный разговор при свечах».

В своей записке леди Джейн напоминала сыну о том, что ровно в восемь вечера («ровно» было подчеркнуто трижды) его ждут на Дин-стрит, в Ассамбле-рум [15], где состоится премьера ее новой пьесы. Той самой, о какой они вчера говорили. Сыгранная не в Гардене [16], эта сатира имела больше шансов ускользнуть от придирок властей.

Он забыл об этой договоренности, опоздал на французский. И вполне мог упустить из виду что-то еще.

Так и есть! Он вспомнил. Могавки! Ритуал посвящения. Он тоже назначен на сегодняшний вечер. Но… тоже в Сохо, так что после обряда Джек вполне сможет успеть на спектакль. Чем, кстати, убьет двух зайцев, то есть порадует мать и одновременно уклонится от участия в безобразиях, какими, вне всяких сомнений, решат отметить свое становление новоявленные индейцы. Тут ему вспомнилось и еще кое-что. Крестер с его наглым вызовом. Однако это не в счет. Это завтрашние заботы, и думать о них следует не сегодня, а завтра.

Джек подошел к тазику и сполоснул лицо теплой водой. Думай не думай, а бильярдная партия все же не шутка. И, в свою очередь, призывает его к воздержанию.

Да, сказал он себе, глядя в зеркало, я буду воздержанным. Буду умеренным, собранным. Всегда и во всем.

Нехватка времени поставила его перед выбором: позавтракать или неторопливо одеться. Первому он всегда придавал очень мало значения, второму — наоборот, и потому вопрос был мгновенно решен. День обещал много встреч, и Джек, придирчиво перебрав весь свой гардероб, остановился на темно-зеленом, казавшемся почти черным камзоле — с блестящими пуговицами и золотой оторочкой, из-под которого скромно выглядывал почти военный, малиновый, в золотистых дубовых листьях жилет. Потом в ход пошли чулки и кюлоты, черные, поскольку лондонские улицы были неимоверно грязны, а также пара простых прочных туфель с квадратными тупыми носами, но украшенных серебряными роскошными пряжками. Нэнси, пока он спал, успела безукоризненно отполировать их.

Затем Джек поэкспериментировал с шейными платками, но повязал тот, что темнее, ибо никакой дисгармонии в своем облачении не терпел. Кроме того, крикливо одетых прохожих в районе рынка «Ковент-Гарден» [17] грабили чаще других.

Его густые черные волосы, как обычно, не хотели укладываться, и у него практически не было шансов забежать к швейцарцу в Хаф Мун, поэтому Джек собрал их темно-вишневым шнуром, потом схватил трость с серебряным набалдашником, натянул на голову треуголку и, картинно откинувшись, полюбовался собой. Он был просто счастлив, когда мать, уступив просьбам сына, повесила в его спальне огромное зеркало. Оно сейчас отражало молодого человека из богатых кварталов, просто обязанного преуспевать. Причем весьма и весьма.

Он вышел на улицу. Там уже было людно, что, впрочем, мало теперь зависело от времени суток. Джеку все чаще казалось, что Мейфэр постоянно полон народа. Этот район Лондона сильно переменился даже в те несколько лет, что Абсолюты здесь прожили, купив земельный участок и возведя на нем дом. Прежде Баркли-стрит окружали сады, но сейчас, куда ни глянь, к мостовой подступали свежеиспеченные особняки, а рядом рождались новые — в суете, шуме и криках. Строители карабкались по лесам, молотки лихо вгоняли в дерево гвозди, кирпичи, густо смазанные раствором, со стуком укладывались друг на друга, и свежая штукатурка драпировала наготу подрастающих стен. Возле них толклись взмокшие, одуревшие подрядчики и прорабы, изучая планы, жестикулируя и словно бы напрочь не замечая клубящейся, делавшей их похожими на привидения пыли, густой, въедливой, оседавшей на все и вся.

Джек закашлялся, проклиная эти серые тучи, в каких тускнел лоск любого наряда, но более доставал его шум. В Вестминстере, в окрестностях аббатства Святого Петра царила умиротворяющая тишина, там либо учились, либо молились, здесь же помимо грохота стройки не умолкал иной рокот, состоящий из сотен и тысяч голосов старающихся перекричать друг друга людей. Это был голос самого города, он делался много громче на Керзон-стрит, улице, не лишенной претензии на аристократичность, где тем не менее вовсю надрывались торговцы, скрипела набитая хламом тележка старьевщика, а звучное чистое сопрано уличного слепого певца мешалось с бранью девиц из кабачка «Устрицы и миноги». И запах! Столь же густой и неотвязный, как окружающий гвалт, он шокировал обоняние смесью разнообразнейших ароматов и вони. Отовсюду, со всех сторон и одновременно разило жареной рыбой, тушеным мясом, еще дымящимся лошадиным навозом, дешевой и дорогой парфюмерией, а также потом сотен и сотен немытых, надушенных, спешащих по своим делам горожан. Здесь, как-то уживаясь друг с другом, соседствовали и фермерские задворки, и фабрики, и продуктовые лавки. Это был филиал Бедлама [18] с его необузданными обитателями. Это был Лондон… и Джек его обожал.

Хотя он и опаздывал, ему настоятельно требовалось заскочить в два магазинчика. На Беркли-сквер, в «Горшке с ананасами», был лучший в городе выбор сластей. Там он приобрел полфунта засахаренных фруктов и небольшой, плотно закупоренный горшочек. В результате около десяти шиллингов улетучилось из его кошелька, но в нем приятно позванивали монеты, полученные за вырванную у Харроу победу, да и в любом случае трата была не напрасной. Вид любимого лакомства вмиг вернет ему расположение Клотильды, наверняка рассерженной непунктуальностью своего кавалера. А Фанни… что ж, Фанни любит персики в коньяке.

Второй магазинчик располагался чуть ниже, там, где Бруэр-стрит поворачивала к Нейвз-акр [19]. Что говорить, этот темненький даже в солнечную погоду квартальчик своему названию соответствовал идеально и давал приют скопищу мелких лавчонок, среди которых Джек обнаружил весьма экзотическую аптеку, со стен которой свисали гроздьями человеческие конечности и черепа. Конечности, казавшиеся жутким свидетельством рьяности полевого, пьяного в стельку хирурга, как и глаза, помещенные в банки, были искусственными, черепа же, по уверениям хозяина-португальца, принадлежали наполовину знаменитым разбойникам, наполовину лордам-якобитам, казненным после восстания 1745 года. То же самое этот вертлявый и, несомненно, пробавлявшийся колдовством человечек говорил о повсюду валявшихся связках зубов. Но самым чудесным и завораживающим отделом аптеки был закуток, где стояли разнообразные чучела. Всяких рысей, волков, рыб, а также многих других занимательных тварей, обитающих в Африке и на Востоке. Они поражали воображение, и самое из них диковинное Джек, будучи не при деньгах, за полкроны на прошлой неделе попросил придержать для себя. Диковина стоила гинею и должна была порадовать сердце его истинной возлюбленной. Клотильды, не Фанни.

Кстати, дом ее уже был в двух шагах. Стоило только пройти по Комптон-стрит и проскочить через узкий проулок. И все. И ты уже на Трифт-стрит, прямо перед особняком ювелира-француза, о чем свидетельствовала покрытая позолотой вывеска, увешанная бутафорскими кольцами и колье.

Четыре года он дважды в месяц поднимался на это крыльцо и в первые три — с естественным отвращением школяра, зато в последний — с огромной охотой. И стимулом к тому был отнюдь не язык лягушатников, которым, надо сказать, он владел уже вполне сносно. Нет, его теперь привлекало сюда совсем иное наречие, именовавшееся la langue d'amour! [20]

Звякнули колокольчики, Джек вошел в лавку. Она была совершенно пуста.

— Bonjour [21], — произнес он недоуменно.

— Да?

На зов откликнулся не месье Гвен, а его подручный, Клод. Он вышел из мастерской, вытирая руки полировальной тряпицей.

— Ah, c'est toi, Jacques. Mon brave, comment vas-tu aujourd'hui?

— Tres bien, Claude. Et vous?

— Bien. Il fait beau, non?

— Tres beau. [22].

Джек пялился на молодого французика, мечтая о том, чтобы обмен формальностями закончился как можно скорей. Он и так опоздал, у него мало времени, а этот Клод… ох этот Клод! Он появился тут совсем недавно и по той же причине, по какой месье Гвен перевез в Англию все свое семейство еще лет десять назад. Франция продолжала преследовать гугенотов, и Джек считал своим долгом симпатизировать людям, бежавшим от произвола Бурбонов, но этот парень… он был… чересчур уж француз. Джек, конечно же, ни в малой степени не являлся расистом: его лучший друг Маркс был евреем, а уроки бокса ему давал негр, и он нисколько не обижался на получаемые от него колотушки, но лягушатники — дело другое. Они, во-первых, исконные враги англичан, а во-вторых… этот Клод не демонстрировал ни малейшего намека на благодарность за убежище, которое ему предоставили… взять хотя бы его постоянное и фамильярное «ты»! Нет, Джек, несомненно, мог общаться на равных… ну с кем угодно. С фермерами, например, или даже с бродягами. Но в рамках английской добропорядочной уважительности. Будь то поэт, депутат парламента или, допустим, король. Однако какой-то приказчик какого-то иноземного торгаша мог бы, кажется, проявлять к нему больше почтения. И не только к нему. Джек ведь видит, как этот молодчик поглядывает на Клотильду. И вдобавок к тому он до приторности смазлив.

К счастью, неловкая ситуация длилась недолго.

— C'est месье Абсолют? — прозвенел голосок наверху, и у Джека подогнулись коленки.

— Oui, cousine. Il est arrive.

— Dis lui a monter [23].

Это выходило за рамки! Обычно уроки проходили на нижнем этаже дома, в комнатушке, соседствующей с мастерской, где всегда кто-нибудь находился. Воодушевленный Джек двинулся к лестнице. Клод даже не пошевелился. Джек поглядел на него.

— Месье Гвен, il est… он ушел по делам?

— Oui.

Все лучше и лучше.

— И… надолго?

Клод пожал плечами.

— Тогда… — Джек порылся в кармане камзола, выудив оттуда серебряный шестипенсовик. — Проследи, чтобы нас не беспокоили, хорошо? Сегодня нам предстоит изучить сложные типы синтаксической связи. Vous comprenez? [24]

Клод взял монету. Не сразу, но все-таки взял.

— Oui, месье, je comprends… tres bien [25], — сказал он, уступая дорогу.

Джек полетел через три ступеньки наверх.

Ее силуэт вырисовывался на фоне окна. Темный, но Джек был все равно ослеплен. Прошло всего две недели с тех пор, как они виделись, но она вновь изменилась. Самым, причем, восхитительным образом, ибо она непрестанно менялась, неуклонно, стремительно расцветая, хотя и в тот памятный, годичной давности день была уже чудо как хороша. Тогда Джек заявился в дом месье Гвена в самом дурном настроении — мать, прервав партию в теннис, вытолкала сынка за порог! Он приуныл и совсем уж пал духом, когда месье Гвен заявил, что занятие с ним проведет его дочь. Привычная скука грозила обернуться еще горшей мукой. Ну в самом деле, что может быть общего у почти взрослого шестнадцатилетнего парня и четырнадцатилетней писюхи? Естественно, ничего. Однако его уныние вмиг испарилось, как только в гостиную вошла она, Клотильда Гвен, ослепительная, несравненная! С этой минуты он принадлежал только ей.

Его восхищало в ней все. Стать, формы, манера держаться, но особенно умилял тот пленительный, еще совсем детский восторг, в какой эта девушка приходила от мелких подарков, которые Джек взял за правило ей приносить. К тому же она отличным образом понимала, что существуют и более взрослые удовольствия, и, как и Джек, с охотой осваивала первые подступы к ним. Она, как и он, трепетала, когда их головы словно бы ненароком сближались, и очень мило краснела от его вкрадчивых шепотков, вливавших в ее прелестные ушки поток комплиментов и полунамеков на нечто большее, что непременно когда-нибудь должно между ними произойти.

Кроме того, Клотильда была начитанна. И ничуть не меньше, чем ее ученик, а во многом даже и больше, ибо его по школьной программе знакомили лишь с трудами давно почивших писателей, а Клотильда открыла ему мир современной литературы, в каковую теперь он так самозабвенно мечтал внести и свой вклад. Попытки переложить на французский модные стихи или романы вкупе с чувствами, пробуждаемыми не только литературными образами, делали их занятия столь увлекательными, что они пролетали как миг.

Сейчас золотые волосы юной наставницы были зачесаны вверх и заколоты черепаховыми гребнями, ее платье цвета слоновой кости волнами ниспадало к нежнейшим розовым туфелькам, а слишком бледное миндалевидное личико позволяло предположить, что его цвет объясняется не только естественными причинами, но и тонко наложенными притираниями, что, впрочем, весьма выгодно контрастировало с черными бабочками густых и чуть тронутых краской ресниц. Они поднялись, когда он вошел, вместе с изящной ручкой, сделавшей пренебрежительный, порицающий жест.

— Вы опять опоздали. Toujours, toujours en retard! [26]

На нежных надутых губках тоже виднелась помада. Джек открыл было рот и вновь поспешно закрыл.

— Вас совсем не волнует, как мало времени вы проводите здесь. Ваши уроки — фу! — ca ne fait rien. Moi, la meme! [27] — Она отвернулась к окну.

— Non, Клоти, je suis desole. J'etais… tres… tres… [28] занят. Это для тебя. Pour toi. Regarde! [29] — Он полез в сумку. — У меня тут… три подарка…

— Trois cadeaux, — поправила она, отходя от окна. Ее взгляд был по-прежнему ледяным.

— Oui, trois cadeaux. Le premier… [30]

Она взвизгнула, едва увидев оригинальный пакет. В виде конуса, из «Горшка с ананасами».

— Les fruits au sucre? [31]

— Naturellement [32].

Джек вручил ей пакет, с удовольствием наблюдая, как в сердитой гордячке проявляется задыхающееся от восторга дитя. Метаморфоза свершилась мгновенно. Зашуршала бумага. Потом пакет — с колебанием — протянули ему. Он отказался. Алые губки — уже в кристалликах сахара — улыбнулись. Боже, она наслаждалась лакомством, даже не замечая, что на нее беззастенчиво пялятся! Опустошив пакет, чаровница достала платок, аккуратно вытерла ротик и вновь подняла свои светло-голубые глаза.

— Et le deuxieme? [33]

Второй подарок, из магазина диковинок, требовал некоторой театральности.

— Fermes les yeux [34], — распорядился Джек и направился к каминной полке. Сдвинув в сторону всех стоявших там пастушек и китайских болванчиков, он вновь полез в свою сумку. Но перед тем, как откинуть клапан, обернулся и нарочито строго прикрикнул: — Fermes!

Убедившись, что ему подчинились, он поставил свой дар на полку, затем вернулся к Клотильде и, зайдя сзади, положил ей ладони на веки. Она глубоко вздохнула, накрыв его руки своими. Оба замерли. Джек ощущал ее трепет, даже не прикасаясь к складкам пышного платья, в вырез которого беспрепятственно проникал его взгляд. Зрелище волновало и наводило на мысли, какие он еще утром решил в себе пресекать. И пресек, разведя в стороны руки, за что был незамедлительно вознагражден.

Эффект был точно таким, на какой он рассчитывал. Клотильда взвизгнула и отшатнулась к нему. Джек тут же обнял ее, она слабо дернулась, одновременно охваченная и желанием вырваться, и тем ужасом, который вызвал в ней странный, свирепо оскаленный монстр.

— Ah, Dieu! Dieu! C'est horrible! Qu'est-ce que c'est? [35]

Ее голосок был одновременно и перепуганным, и восхищенным. О, милый Джек! И как он прознал о ее тяге к всяческим жуткостям? Ах да, ведь они в прошлый разговорили о них.

— C'est… c'est… — У него не хватало слов из ее языка, поэтому он перешел на английский. — Это водяной. Из Японского моря. Получеловек, полурыба. Un… ну… demi-poisson! [36] Смотри.

Джек попытался подвести девушку к монстру, но та уперлась, и он пошел к нему сам.

— У него голова человека, но… но не зубы.

Джек сунул в пасть чудовища руку и, вскрикнув, выдернул под оглушительный визг.

— Ай, они острые, как кинжалы, — продолжил он, посасывая ребро ладони. — А еще у него человеческие руки… и пальцы. — Он отогнул один палец. — Смотри. А теперь глянь на хвост. Настоящая рыба, не так ли?

Храбрость кавалера подвигла красавицу на небольшой шаг вперед.

— Но… почему он такой… сухой?

— Мумифицирован. — Джек развернул хвост чучела и потряс им. — Возможно, ему уже сотни лет. А может, и тысячи, кто его знает.

Клотильда придвинулась ближе и даже решилась потрогать шероховатую чешую.

— Он ужасен, — сказала она зачарованно. — А… как ты думаешь, он… они… Есть ли еще и такие же женщины… ну… полурыбы?

— У любой твари в мире есть пара, — изрек важно Джек. — Я думаю, этого бедолагу разлучили с его возлюбленной.

Ответом ему был сияющий — восхитительный! — взгляд.

— О том… о том гласит мой третий подарок. Мой стих в твою честь.

Джек отвел девушку к небольшому диванчику, заставил сесть. Затем еще раз открыл свою сумку и вытащил из нее лист бумаги. Расположившись около монстра, он принял позу, которая, если верить Лебрену [37], изображала трагизм, и завел:

Джек оглянулся на аудиторию. Прекрасные глаза девушки влажно мерцали, изящная ручка была прижата к подрагивающим губам.

Джек завершил чтение драматическим придыханием, закатив глаза и словно сквозь толщу воды озирая плафон потолка, рука его при том вскинулась, демонстрируя тщетное желание декламатора всплыть из глубин к недоступным сияющим небесам. Он так и замер, держа паузу и ожидая услышать звуки рыданий.

Она фыркнула.

Бедная девочка. Так расчувствовалась, что не помнит приличий. Он повернулся.

— Рыботорговка? [38] — Нижняя губа слушательницы оттопырилась, между бровями пролегла гневная складка. — Ты сравнил меня с рыботорговкой?

— Что? — Джек опешил. — Нет, вовсе нет. Я сравнил тебя с полудевушкой-полурыбой! Это совсем разные вещи, взгляни!

Он показал ей листок, и она склонилась над ним.

— Ah, je comprends. Je suis рыботорговка — la Petite Fille de la Mer. Comme lui, полурыба. Un moitie poisson? [39]

— Exactement [40].

Складка между бровями расправилась, она изучала листок.

— Мне кажется, это лучше звучало бы… en francais [41].

— Ну конечно! Еще бы! Куда нам до вас!

Джек был задет. Нет, он вовсе не возражал, когда кто-то анализировал его творчество. Серьезный разбор должно только приветствовать, но эта барышня могла бы, кажется сперва выразить свои чувства, оставив всю критику на потом.

— Клотильда, — грустно спросил он, — тебе не понравился мой сонет?

— Ah, поп, Жак. Je 1'adore [42]. Он потрясающий. Настолько… настолько…

В поисках нужных эпитетов она вновь заглянула в листок.

Еще одного комментария он бы не вынес. Да и пора было переходить к следующим шагам.

— Разве поэт не заслуживает вознаграждения?

Ее невинные глазки тут же изобразили полнейшее непонимание.

— Какого вознаграждения?

Джек сел с ней рядом, взял за руку. Точно так же они сидели две недели назад. Тогда он перецеловал все ее пальчики. Теперь в его мыслях витало еще кое-что.

— Такого.

Он чуть подался вперед.

— Жак! — Она отвернулась, но не сдвинулась с места. Да и отвернулась не столь уж решительно, чтобы его губы не могли дотянуться до ее нежной щечки. — Жак, — повторила она. Но уже совсем другим тоном, вновь поворачиваясь к нему. — Мы не должны. Мой отец…

— Ушел, — быстро сказал он. — А Клод получил серебряную монету.

— Клод? — обеспокоенно встрепенулась Клотильда, но была вынуждена умолкнуть.

Джек закрыл ей рот поцелуем. Позволить, чтобы она произносила еще чье-то имя, он просто не мог.

Приникнув к возлюбленной, он одной рукой придержал ее спину, чтобы инстинктивное желание вырваться не одержало в ней верх. Мера помогла. Ее стан, поначалу напрягшийся, постепенно расслабился, а ее губки оказались такими же сладкими, какими они ему и представлялись. И этот эффект, разумеется, не имел ничего общего с прилипшей к ним сахарной пудрой.

Короче, Джек ощутил себя на вершине блаженства и мог бы сидеть вот так хоть неделю, хоть две. Однако Клотильда стала все больше и больше отклоняться назад, и он, дабы продлить сладостные мгновения, потянулся за ней. Так продолжалось какое-то время, потом равновесие было нарушено, и они оба упали: она — на спину, он -на нее. Теперь не только сладкие губки, но и другие, более рельефные части замершего под ним тела, сказали ему, что она и впрямь развилась.

— Клотильда, — хрипло выдавил он.

И услышал шаги. Кто-то поспешно поднимался по лестнице.

Через миг Джек стоял в одном углу комнаты, Клотильда — в другом, судорожно одергивая помятую юбку. Как только она замерла, отвернувшись к окну, дверь широко распахнулась.

— Месье Гвен!

— Месье Абсолют!

На пороге стоял отец Клотильды. Несмотря на свой низенький рост, он был очень широкоплечим, с удивительно крупными для ювелира руками. Теперь они нервно стискивались и разжимались, а острый взгляд француза буравил то гостя, то дочь.

— Я решил, что вы уже не придете сегодня, месье Абсолют, и лишь потому позволил себе уйти.

Он вошел в комнату, озираясь по сторонам, будто в ней мог прятаться еще кто-то. Клод, сопровождавший его, остался стоять, где стоял, с равнодушно-скучающим видом.

Джек на мгновение задержал на нем взгляд, затем вновь переключил все свое внимание на ювелира.

— Мне очень жаль, сэр, я так торопился, но… меня задержали дела.

— Дела? — Месье Гвен подошел к окну и поглядел на Клотильду. — Ca va, ma petite? [43] — спросил он, потом обернулся. — Вы не находите, что моя дочь выглядит несколько нездоровой?

— Нет, месье Гвен. Мне так не показалось. Но… возможно, лишь потому, что меня и самого малость потряхивает. Инфекция, сэр… она просто носится в воздухе. Столько народа вокруг, столько… контактов.

— Ну-ну. Дочь, похоже, вела урок очень вяло?

— Au countraire [44], месье. Она была… очень мила.

— Мила?

Джек мысленно чертыхнулся. Он хотел сказать нечто другое. Но дурацкое слово сорвалось с языка, а лягушатники шуток не понимают.

— Папа, со мной все в порядке, — вмешалась Клотильда.

Отец не обратил на дочь никакого внимания.

— Ей надо бы отдохнуть. Вы не будете возражать, если мы закончим урок?

Джек чертыхнулся еще раз.

— Нет. Разумеется, нет.

— Тогда… до новой встречи. Но непременно внизу. Чтобы я мог быть уверен в правильном ходе… контакта.

Джек пошел к камину, чтобы забрать свою сумку, треуголку и трость. Выпрямляясь, он незаметно подмигнул водяному и лишь потом повернулся.

Отец Клотильды держал в руках его стих.

— Рыботорговка? — поинтересовался он, выгнув бровь.

Мать права. Сейчас каждый болван мнит себя знатоком высокой словесности. Надо просто не обращать на это внимания, вот и все.

— Месье. Мадемуазель.

Джек дважды отдал поклоны и направился к двери, где все еще торчал самодовольно ухмылявшийся Клод. С ним Джек раскланиваться не стал, даже когда тот с готовностью посторонился. Нет сомнений, этот парень сгонял за хозяином, несмотря на полученный шестипенсовик. Теперь с этим уже ничего поделать нельзя, но позже… Позже можно будет и поквитаться.

— Портшез! — крикнул он, оказавшись на улице, и перед ним тут же выросли двое здоровяков.

Идти было, собственно, недалеко, но накрапывал дождик, да и стоило поберечь свои силы. Они могли ему вскоре понадобиться. Если все сладится и пойдет хорошо.

Забравшись внутрь, Джек откинулся на подушки и важно изрек:

— Голден-сквер.

Глава 6

БЛАГОГОВЕЙНЫЙ РАЗГОВОР ПРИ СВЕЧАХ

Каретный двор тянулся от Уорвик-стрит до Голден-сквер, и именно там Джек попросил носильщиков остановиться. Ему не позволяли входить в дом с парадного входа, ибо леди тщательно берегла свою репутацию, а частые и чересчур долго длящиеся визиты молодого и симпатичного малого могли обратить все ее усилия в прах. Поэтому он расплатился с носильщиками и зашагал к вымощенному булыжником тупику. Каретники уже хлопотали вовсю, ибо по мере приближения лета спрос на их продукцию все возрастал. Так что никто не обратил никакого внимания на юношу, подошедшего к маленькой дверце за мастерскими и отомкнувшего ее извлеченным из секретной щели в старой каменной кладке ключом. Проскользнув в крошечный садик, Джек привалился к стене и оглядел окна дома.

Она была в верхнем салоне, что очень приободрило его. Но не одна, и восторг, всколыхнувшийся в душе Джека, сменился разочарованием. С кем она говорит? Оказалось, не с горничной. С каким-то мужчиной. Тот вальяжно расхаживал по салону, и Джек совсем сник. Потом в нем вспыхнул гнев, когда он сообразил, что посетитель — вовсе не содержавший и дом, и его прекрасную обитательницу лорд Мельбури. Тот, впрочем, так и так должен был сейчас находиться на парламентском заседании. Именно на его отсутствии Джек и строил расчет. Однако отсутствием лорда, похоже, решил воспользоваться и еще кое-кто, а это уже не лезло ни в какие ворота. Джек, безусловно, не был так глуп, чтобы ревновать к его светлости, но прочих соперников он, разумеется, не потерпит.

Ревность подстегивала. Джек мог бы войти через заднюю дверь и по двум лестницам взбежать наверх, однако кованый железный балкончик примыкал прямо к гостиной, а толстые виноградные плети ни в чем не уступали ступеням. Он в один миг взобрался по ним. И услышал смех. Ее — с характерной горловой хрипотцой, и мужской — очень самодовольный. Перемахнув через балюстраду, Джек посмотрел на закрытую дверь, потом -на окно. То, по счастью, было открыто.

— Разве вам хочется именно этого, сэр? — вновь рассмеялась она. — Я должна держать это именно так?

— Именно так, мадам, но… сдвиньте пальчики к кончику… если это возможно. А теперь поверните их и подайте чуть в сторону… да!

— Так?

— Именно так. Да, мадам, да! Это… ах! Это просто… великолепно!

Джек мог стерпеть что угодно, но только не сдавленные сладострастные стоны, и потому с негодующим ревом впрыгнул в салон.

— Проклятье! — вскричал мужчина, отскакивая от мольберта. В руках его были палитра и кисть.

— Джек! — вскрикнула Фанни. — Что за пассаж? — Кринолин [45] изумленной красавицы возмущенно заколыхался. — Какого черта ты вдруг решил, что можешь ко мне так врываться?

— Мм… ну… я думал устроить тебе сюрприз. Я не знал, что у тебя будут гости.

Джек и сам понимал, насколько жалко и неубедительно это звучит. Фанни пренебрежительно хмыкнула и перешла в наступление.

— Ты должен немедленно извиниться перед мистером Гейнсборо [46] за свои глупые шутки. — Красавица поглядела на живописца. — Мне так неудобно, сэр. Мой брат — неотесанный провинциал и о многом попросту не имеет понятия. Например, о том, что входить принято через дверь.

Она вновь обернулась, одарив невежу уничтожающим взглядом.

Художник уже привел в порядок и свой костюм, и палитру.

— Пустяки, мадам. Я просто… гм… не знал, что у вас есть брат.

— Вообще-то лишь сводный. — Подстегиваемый свирепыми гримасками Фанни, Джек шагнул вперед и с нарочитой неловкостью поклонился. — Не гневайтесь на меня, сэр, — произнес он с корнуолльской растяжечкой гласных. — Моя сестра так добра, что пытается сузить разделяющую нас пропасть. Знаете, я тут меньше недели, но успел насмотреться такого, что впору свихнуться. Лондон… он… он поразителен, сэр.

— М-да… поразителен. А… из какого вы графства?

И без того по уши увязнув во лжи, Джек решил продолжать в том же духе.

— Из Сомерзета, — заявил он со вполне уместным «з» вместо «с».

— Неужели? Я вскоре там буду. Мне нравится Бат.

— Ну конечно, я тоже не прочь поплавать [47]. — Джек радостно рассмеялся.

— Не обращайте внимания на этого идиота, сэр, — вмешалась Фанни. — Он всегда был малость того. — Она снова грозно посмотрела на Джека — Мистер Гейнсборо имеет в виду, что уезжает туда жить и работать. И то, что мне удалось перехватить его в Лондоне, — огромнейшая удача. Но после твоей глупой выходки я просто не знаю, смогу ли и впредь занимать его драгоценное время.

— Ах, мисс Харпер, — ответил художник, — что наше время в сравнении с этакой красотой?

Фанни, полезшая в ящик бюро, расцвела, а художник, несмотря на высокопарную фразу, не побрезговал принять от нее деньги.

— Благодарю, — кивнул он. — Надеюсь, вы вместе с братом не откажетесь нанести мне визит. А сейчас мои руки немного дрожат после… гм… шока. Так что, пожалуй, мы на сегодня закончим.

— Ах, сэр. Мне так жаль. Мы ведь только-только нашли удовлетворяющую вас позу.

Фанни указала на грифельную доску, потом грациозно присела и подняла с ковра длинный мелок.

— Я запомнил ее. — Гейнсборо уже убрал палитру. — Еще сеанс, и портрет будет готов.

Джек с Фанни, стоя бок о бок, молча наблюдали за ним. Завесив работу тканью, живописец взглянул на них и прищурился.

— Теперь, когда вы рядом, фамильное сходство становится очевидным. Возможно, в будущем вы пожелаете заказать мне семейный портрет?

— Нам бу-удет так лезтно, зэ-эр. Мы повезим его в Харпер-холле, над старым камином.

За эту смесь акцентов всех западных графств острые ноготки так глубоко вонзились в его ладонь, что он с трудом удержался от вскрика. Гейнсборо улыбнулся и, поклонившись, покинул гостиную. Они молча прислушивались к удаляющимся шагам, потом внизу стукнула дверь.

— Идиот! — прошипела Фанни.

— Фанни, — улыбнулся Джек. — Мне очень жаль.

— О да, по тебе это заметно. — Подбоченившись, она ела его злыми глазами. — Я только-только вернула себе доброе имя, а ты своим детским фиглярством хочешь отбросить меня туда, где я была.

Джеку сделалось совестно. Фанни и впрямь убила долгих пять лет на тяжелый подъем по общественной лестнице, после того как актер Томас Харпер развелся с ней, уличив в «надругательстве над супружеской верностью», а теневой заправила Гардена Харрис внес ее в список «отзывчивых леди». Это страшно ухудшило дела Фанни, но Харрис поспешил — она отнюдь не «ложилась под каждого», как большинство девиц из его перечня, никогда не опускаясь даже до уровня «дамы для удовольствий», и мало-помалу выбилась в содержанки, что считалось почти респектабельным. Тем не менее описание Лиры, как прозвал ее Харрис, пестрело такими соблазнительными деталями, что Джек, разыскав ту брошюрку, сделал из нее вырезку, местом хранения для которой избрал греческую грамматику. Это было почище, чем какой-то Овидий.

И эта Венера соизволила обратить внимание на него! Правда, лишь потому, что однажды дела государственной важности не позволили лорду Мельбури сопроводить ее из театра домой, вследствие чего он препоручил это первому подвернувшемуся ему под руку школяру. Красотка была немного пьяна и принялась ласкать провожатого еще в портшезе. Добравшись до дома, она пригласила Джека зайти, и в течение нескольких минут он получил все, чего с большой робостью, но весьма настойчиво добивался.

— Ладно, мой юный Джек, — хохотнула она, откинувшись на спину. — Тебе еще многому надо бы обучиться.

С тех пор он вот уже как три месяца постигал с ее помощью науку любви. Она установила только три правила: чистота, безопасность и неторопливость. Поэтому он мылся. И купил презервативы. «Только мужчина, содержащий меня, может без них развлекаться со мной!» — заявила она, но в остальном была с ним добра и весьма терпелива.

И чем же он отплатил ей за доброту? Дурацкой ревностью, едва не поставившей ее репутацию под угрозу?

— Мне так стыдно, — сказал он. — Я просто дурак, ревнивый дурак. Пожалуйста, прости меня, Фанни.

— Не знаю, стоит ли, — пробурчала она, направляясь к столу, где стоял графинчик с вином.

Демонстративно наполнив только один стакан, красавица повернулась боком и, совершенно игнорируя посетителя, принялась смаковать сладкий портвейн.

В планы Джека это никак не входило. Второго фиаско — после Клотильды — вынести было нельзя. И хотя одна мысль о том, как он хотел поступить с предметом своих чистых грез, опалила жаром стыда его щеки, Джек не стал гасить в себе разгорающееся вожделение. Он с Фанни, а значит… другой и может вести себя по-другому. К тому же с ним стих, написанный ей, однако пускать его в дело так сразу не стоит. Чего-чего, а поспешности Фанни не терпит ни в чем, сначала следует как-то ее подготовить.

Гордый профиль красавицы подал ему идею. Обойдя подрамник, он принялся поднимать ткань, наброшенную на холст. Обернувшись на шум, она гневно сдвинула брови.

— Нет, Джек, не смей! Я запрещаю тебе…

Но дерзостная рука уже вскинулась, а с уст хитреца сорвалось восклицание:

— О, это… великолепно, мадам!

Вообще-то ему практически не пришлось притворяться. Джек, правда, не числил себя любителем изящных искусств, однако мать частенько таскала его на всякие выставки, и потому он сумел оценить оригинальность письма Гейнсборо. Неестественность, вычурность, внешнее благолепие, свойственные работам подавляющего числа портретистов, напрочь отсутствовали на его полотне. Шелк кринолина был неподдельно струящимся шелком, а отнюдь не мрамором монумента, да и та, с чьего торса сбегал этот пенистый водопад, выглядела не памятником самой себе, а живой обольстительной женщиной, казалось, готовой через мгновение либо отпустить колкость, либо кому-то многозначительно подмигнуть.

Так что поток заготовленных комплиментов не нашел себе выхода за утратой необходимости в нем.

— Фанни! Это ты. Ты, до мозга костей, — заявил Джек потрясенно.

— Действительно? Ты так считаешь? — Она уже подошла и стояла у него за плечом. — А мне сдается, я выгляжу тут заурядной.

— Заурядной?

Вопрос таил подводные камни. Перехвалишь художника — нанесешь обиду модели. Откажешь ему в мастерстве — опять же ее уязвишь. Намеком на дурновкусие и напрасные траты.

— Нет, Фанни, нет, — сказал после паузы Джек. — Тут все твое. И глаза, и ресницы. И восхитительно влажные губки, и носик… все-все. Разве что… да, цвет волос подгулял, но… ведь портрет не закончен. Он придет завтра и будет полдня смешивать краски, пока не найдет единственно верный оттенок… присущий одной лишь тебе. Задача нелегкая, но он, думаю, справится. Ты поступила правильно, выбрав его.

Теперь он гадал, не зашел ли чересчур далеко. Но ее вздох был одобрительным, а наклон головы означал, что перед ним открываются перспективы. Изящная ручка легла ему на плечо.

— А ты не находишь, что в выражении лица у меня есть… ну… что-то развязное?

Джек снова глянул на холст. Там была женщина. Отнюдь не монахиня. Что точно отображало природу Фанни. И отвечало ее ожиданиям. Ведь портрет обязательно выставят на всеобщее обозрение, что ей только на руку. Все будут знать, что она — любовница богача. А разница между куртизанкой и содержанкой огромна.

— Этот портрет поможет тебе упрочиться в столице, я в этом уверен, — пробормотал он, потом повернул голову и поцеловал руку, лежащую у него на плече.

— Милый мальчик, — сказала она, поворачивая кисть, чтобы он поцеловал и ладонь.

Джек с удовольствием подчинился. Три месяца назад он, без сомнения, поспешил бы развить успех, устремившись к губам, языку, груди — и чем быстрее, тем лучше. Но полученные уроки диктовали другое. Поэтому Джек как истинный кавалер обвел свою даму вокруг стола, наполнил уже два стакана портвейном и, пригубив свой, прошептал:

— Я кое-что для тебя приготовил.

— Подарок? — спросила с интересом она, а когда он извлек из сумки персики в бренди, вздохнула: — Как это мило! Но все-таки, Джек, я не хочу, чтобы ты тратился на меня. Мне ведь известны твои достатки.

— Это так, пустячок, приложение к главному. — Джек развернул лист бумаги. — Вот настоящий подарок, который не стоил мне ничего. Кроме, — тут он приврал, — бессонной ночи. Не суди его строго, ведь все, что в нем есть, подсказано мне моим сердцем.

Это тоже была не вся правда. Не только сердечные, но и еще кое-какие позывы принимали участие в стихосложении, однако Джек не счел нужным о том поминать.

— «Благоговейный разговор при свечах», — объявил он. — Позволят ли мне начать?

— Я вся внимание.

Откашлявшись, Джек приступил к декламации.

Читая, он не принимал предписываемых Лебреном поз, ведь речь шла не о чудище из японских морей, а о вещах много более сокровенных. Поэтому для декламации не нужно было ничего, кроме легкой хрипотцы в голосе, которая проявлялась сама собой по мере приближения стиха к финалу. Закончив, Джек поднял взгляд. Фанни стояла, полузакрыв веки и, насколько позволял кринолин, прислонившись к столу.

— Ах, Джек! Это и впрямь настоящий подарок. Но… — Ее руки комкали шелк пышной юбки. — Но, мне кажется, ты пока еще… не вполне подарил его мне.

Джек опустил глаза. Она собирала в складки лиловую ткань, и нижний обруч ее кринолина уже приподнялся над полом. С пересохшим в одно мгновение ртом Джек подался вперед.

— У тебя в спальне? — сдавленно спросил он.

— Нет времени. — По мере того как обруч полз вверх, голос ее становился все ниже. — Через тридцать минут меня ожидают у леди Дэлраймпл, а чтобы влезть в это платье, я потратила около часа. Кроме того… — Белая нижняя юбка уже задралась до колен, обнажив светло-розовые чулочки. — Кроме того, твой стих, кажется, претендует на некоторую… оригинальность. Так почему бы тебе и впрямь не упасть на колени и… и мы поглядим, так ли уж велика твоя жажда. Если ты… хм… действительно ею томим, тебя ждет новый урок. Или, скорее, награда. Я покажу тебе, как мне больше всего нравится использовать то, что ты мне принес.

С этими словами Фанни сняла крышку с банки, выудила из нее персик и мазнула им по губам своего юного кавалера, уже, кстати, стоявшего перед ней на коленях. Джек машинально слизнул капли бренди, зачарованно глядя, как мокрая ручка наставницы исчезает под юбками.

— Как там у тебя? «И терпкий аромат повлек меня из бездн?.. « Что ж. Пусть все так и будет.

Тело красавицы содрогнулось, глаза ее снова полузакрылись, а вторая рука обвилась вокруг головы неофита и понуждающе напряглась.

Джек мечтал об этом моменте с утра. Фанни каким-то чудом удалось, собрав обручи кринолина в гармошку, упереться в ребро столешницы ягодицами, в результате чего между полом и нижними юбками образовалась щель, в какую он смог проскользнуть. На него мигом обрушились вороха мягких тканей, и он словно бы оказался в пещере — в непосредственной близости от сокровища, что так манило его. Но спешить было нельзя, и, храня верность постулатам собственного стиха, Джек поначалу занялся левым бедром чаровницы, пройдясь языком по вмиг намокающей паутине чулка от коленной чашечки и до самой подвязки. Взявшись зубами за ленточку, он развязал пышный бант и осторожно лизнул обнажившуюся шелковистую кожу.

Словно издалека до него дошел стон. Рассудив, что повторение — матерь всех удовольствий, он повернулся в другую сторону: стал искать, и нашел, и потянул зубами за ленту. Она была длинней первой, его затылок уперся в обруч, но в конце концов бант был развязан, и он опять, уже более энергично, пустил в ход язык.

На этот раз стон прозвучал громче, а у вкрадчивого исследователя то ли от нехватки воздуха, то ли от прикосновения к его щекам чего-то густого и вьющегося пошла кругом голова. Все, что ему теперь оставалось, это пробиться сквозь пелену нижних сорочек, что он и сделал, раздвинув ладонями нежные полные бедра. В нос ему тут же ударили запахи мускуса и французского бренди. Опьяненный этими ароматами, Джек запрокинул лицо…

И от удара ногой чуть было не опрокинулся на спину. Фанни вдруг резко и неожиданно оттолкнулась от края стола. Действовать столь опрометчиво в деликатнейшей из ситуаций было, мягко говоря, невежливо, и Джек тяжело повернулся, собираясь выразить свой протест, но полумгла пещерки внезапно сменилась кромешным мраком. Обручи кринолина упали, окружая ошеломленного пленника куполом многослойного шелка.

— Фанни! Что… — в изумлении выдохнул Джек и через ткань получил удар по макушке.

Он вмиг присмирел, несмотря на боль и удушье, ибо понял, что в комнату кто-то вошел.

— Этот идиот Картье почему-то выбрал именно сегодняшний день, чтобы дать дуба.

Голос лорда Мельбури, без труда заглушавший ор парламентской оппозиции, легко проходил сквозь ситец и шелк.

Джек оледенел, сидя на пятках и упираясь ладонями в пол. Фанни сильно давила на него сверху. Тусклый свет, проникавший в пещерку сквозь щель между полом и бахромой кринолина, позволил ему увидеть, что она стоит на носках. Он тут же съежился и склонил голову, чтобы дать ей больше свободы, и Фанни, охватив голыми бедрами его шею, незамедлительно опустилась на обе ступни. Голос ее был необыкновенно спокоен.

— Ах, милорд… я… я так рада вам!

— Да, но я задержусь ненадолго. До ужина еще надо поддержать лорда Уолвермера. Этот безнадежный кретин хочет отказаться от реквизиции флота. Я должен вернуться на Уайтхолл через… скажем, час. Уйма времени. Эй, это что?

У Джека окостенела спина. В щель он увидел, как по полу задвигались тени. Джек приготовился к худшему. Лорд шел к столу.

— Персики из «Горшка с ананасами»! Кто их прислал тебе? Я?

— Вы, конечно же… вы так заботливы.

Голосок Фанни звучал по-прежнему безмятежно. Это при том, что она едва не сидела у Джека на голове.

Раздалось чавканье.

— Отменный вкус. Замечательно. Контрабандный бренди вместо паскудного нашего… отличная вещь.

Новое чавканье. Наконец лорд насытился.

— Почему ты стоишь столбом, Фанни? Изображаешь памятник, а?

— Нет. Я… я просто подумала, что… может быть, вам захочется… послушать стихи.

— Стихи? У меня на уме нечто другое. Нет времени, ты должна бы понять.

— О, они очень коротенькие. Я написала их… специально для вас. Чтобы… ну, в общем… вас позабавить. И… ммм… посильней распалить.

— Ага. — В ворчание лорда вплелись похотливые нотки. — Тогда хорошо, почему бы и нет? Но… не затягивай все это, ладно?

— Сядьте, прошу вас. Садитесь, милорд.

Скрипнули половицы. Лорд Мельбури отошел от стола. Джек несколько раз встречался с ним, ибо тот был большой театрал и покровительствовал драматургам, а некоторых из них даже брал на полное содержание и лелеял и холил, как иные — породистых рысаков. Леди Джейн некогда тоже была предложена подобная честь, но предложение отозвали, когда она отказалась отблагодарить мецената чем-то более существенным, чем слова. Лорд был крупным мужчиной, но при этом ухватистым и проворным. К тому же он слыл чуть ли не лучшим во всем королевстве стрелком. Эта мысль заставила Джека еще больше поджаться, несмотря на сильные боли в онемевших ногах.

Под грузным седалищем его светлости застонала софа.

— Замечательно. Начинай.

Джек гадал, что задумала Фанни. Прочесть что-то из классики? Или выдать экспромт? И то и другое ей было доступно. Она, как-никак, провела много времени на подмостках, и у нее имелись мозги. Ноги ее чуть разжались, словно она потянулась к чему-то, затем вновь превратились в тиски.

— «Благоговейный разговор при свечах», — донеслось до ушей пленника, и он едва не вскрикнул от неожиданности.

Вот это да! Его, кажется, вознамерились обокрасть!

На него вдруг напал безудержный смех.

Ну и дела! Нет, и вправду, на что надеется эта красотка? На чудо? Так перед ней не эпическая поэма. Шестнадцать строк, как их ни растягивай, — мелочь, пустяк. Да и потом после них, несомненно, пылкого лорда потянет на действо, свершиться которому он своим появлением помешал. Вот выйдет номер, когда они тут столкнутся! То-то будет веселье, когда лорд обнаружит его.

Джек вновь затрясся в беззвучных конвульсиях. Он понимал, что это истерика и что Фанни чувствует это и злится, но ничего поделать не мог.

Декламация над ним между тем стала напоминать погребальную песнь.

Лорд попытался подбодрить исполнительницу.

— Не тяни, девочка. Ты молодчина, но у меня — увы! — много дел.

Припадок прошел, однако… Джек стал задыхаться. Львиную долю воздуха в его убежище съел глупый смех. Теперь он старался дышать как можно реже, боясь упасть в обморок. Надо держаться, надо быть начеку. У Фанни наверняка имеется план, как выпутаться из нелепейшей ситуации, и Джеку нужно верно отреагировать на ее малейший сигнал.

Чтение кончилось. Лорд Мельбури захлопал в ладоши.

— Браво, милая, браво. Очень пикантно и… прямо в точку. Это… действует. Ты совершенно права. — Софа снова скрипнула, Мельбури встал. — А теперь…

В этот миг Фанни вдруг пронзительно взвизгнула:

— Ах! Что это там?!

— Проклятье! Что? Где?

— Там, милорд! За вашей спиной! На стене! Посмотрите же, что там?

Ее бедра чуть напряглись и разжались. Это был безусловный намек, и Джек подобрался. Через мгновение кринолин взлетел вверх. Лорд, повернувшись спиной к столу, рассматривал стену. Окно было распахнуто. Джек рванулся к нему и… с глухим стуком шлепнулся на ковер. Ленты подвязок каким-то образом опутали ему ноги.

Лорд Мельбури обернулся. Его физиономия, чем-то напоминавшая морду лосося, что неустанно эксплуатировалось газетчиками, приобрела теперь совершенное сходство с карикатурами на нее. Глаза выпучены, рот глупо разинут, нижняя челюсть отвисла чуть ли не до груди. Джек, наполовину вылезший из-под платья, мило заулыбался. Он понятия не имел, что тут можно сказать. Как, по-видимому, и прочие участники сцены. Общее оцепенение длилось несколько бесконечных секунд. Затем все разом вскричали:

— Абсолют-младший!

— Ваша светлость!

— Милорд, я вам все объясню!

Последнее, впрочем, вряд ли было возможно. Фанни в свое время числилась незаурядной лицедейкой, но из такого положения не смогла бы выпутаться и гениальная актриса. Лорд Мельбури, лицо которого пошло пятнами, медленно выпрямился, сжимая громадные кулаки.

— Щенок! Как ты посмел?! Я… я…

Фанни нагнулась, сдирая ленты с лодыжек своего подопечного.

— Убирайся! Немедленно! — прошипела она.

Джек был не из тех, кому надобно повторять что-то дважды. Он моментально вспрыгнул на подоконник, вывалился из окна и, перемахнув через балюстраду, полетел, хватаясь за виноградные плети, к земле. Возле калитки его догнал разъяренный голос:

— Я тебя знаю, щенок! Тебя и твою ублюдочную семейку! И ты мне заплатишь! За все заплатишь! Клянусь!

Глава 7

НОЧЬ MOГАВКОВ

— …И пусть все, кто узнает, отныне живут в вечном страхе, ибо мы — Волк, Медведь, Змея и Ястреб — объявляем двадцать восьмое апреля тысяча семьсот пятьдесят девятого года днем возрождения древнего ордена могавков, наводившего ужас на улицы Лондона в правление покойной непорочной матери нашей нации, королевы Анны.

— Йеу-ха-ха! Йеу-ха-ха!

Низкий голос Маркса резко возвысился.

— Мы станем такими же дикими и свирепыми, как и наши предшественники, властвовавшие на территориях от Гардена и до Малла [48]. И мы вновь прославим тех дикарей, что живут в лесах наших колоний и чье имя мы носим.

— Могавков! — раздался всеобщий крик.

— Как мы же будем прославлять их, Медведь? — вопросил Джек.

— Исполнением ритуалов, Волк, — ответил Маркс.

— Назови их! — потребовали Змея и Ястреб.

— Первый ритуал, — с важностью сообщил Маркс, — уже выполнен. Он предписывает каждому из могавков очищаться от всяческой скверны в «Шербет-вигваме».

Это была идея Маркса. Они выбрали стоявшую на Маленькой Пьяцце [49] гостиницу «Старый турок», где был большой выбор вкуснейших алкогольных шербетов. Они просидели там достаточно долго перед тем, как перебраться в таверну «Грезы Шекспира». Щеки Джека и Маркса пылали, у Фенби то и дело потели очки, и лишь субтильный, изнеженный Ид сохранял благородную бледность. В мире просто не существовало вещей, способных хоть как-либо повлиять на алебастровый цвет его кожи.

— Ритуал номер два: вкушать черепаховые супы.

Эту мысль подал Фенби. Никто в мире не готовил это достойное восхищения варево лучше, чем здешний повар Джон Твиг, и теперь все могавки с нетерпением ожидали, когда его им подадут.

— Ритуалы номер три, четыре и пять: выслеживать индианок в древних охотничьих угодьях Сохо, подстерегать их, а потом…

Последний ритуал огласить не удалось, ибо дверь неожиданно распахнулась, впустив в номер гам общего зала таверны. Все встрепенулись, сглатывая слюну. Но в руках вошедшего не было ничего, кроме небольшой книжицы в плотной яркой обложке.

— Джентльмены, — проскрипел визитер, — я думаю, у меня имеется то, чего страстно жаждут как ваши сердца, так и чресла.

Джек предупредительно встал.

— Мистер Харрис, я надеюсь, вы не откажетесь выпить с нами стаканчик-другой?

— Благодарю, это очень любезно.

Голос мистера Харриса звучал тихо, как шепот, он покивал и меланхолично сел на предложенный стул. Когда дело касалось этого человека, волей-неволей приходилось держать ухо востро. Во-первых, он был не только управляющим этой таверны, но и одним из подпольных властителей Пьяццы, а следовательно, и всего Лондона, что говорило само за себя. Во-вторых, мистер Харрис утверждал, что является выпускником Вестминстер-скул, и никто, разумеется, не подвергал сомнению его слова. А тем паче Джек со своими товарищами, ибо в «Грезах Шекспира» даже в случаях наплыва клиентов для них всегда находился незанятый номерок.

— Эль, мистер Харрис?

Кисть тонкой белой руки сделала отрицательный жест.

— Нет, только не эль. Когда тебя мучают камни, приходится быть осмотрительным. Но я недавно получил партию великолепного арманьяка, и, если вы, джентльмены…

У Ида загорелись глаза. Он питал особую слабость к напитку, доставляемому контрабандным путем из страны, с которой Англия воевала уже три года, а потому Джеку пришлось его несколько охладить.

— Мы не можем пить ничего крепкого, сэр. Нынешней ночью нам нужны трезвые головы.

— Ах да, посвящение.

Мистер Харрис вздохнул. Он любил кстати и некстати упоминать о своем слабом здоровье, перебирая разного рода болезни, но о том, что ему досаждало на деле, явственно говорили усыпавшие его лоб и щеки прыщи. Этот человек был хроническим сифилитиком, что, учитывая его славу главного сводника Лондона, не казалось слишком уж странным, однако наводило на мысли, и Джек взял за правило не очень-то ему доверять. Особенно в рекомендациях интимного свойства. Ему не хотелось, чтобы кого-либо из могавков постигла та же судьба.

— И все же пусть наш пример вас не останавливает. — Он жестом подозвал к себе коридорного. — Арманьяк мистеру Харрису и еще портера нам.

— Вы очень любезны, — сказал мистер Харрис. — Но, боюсь, я не долго у вас задержусь. Сегодня в Бербейджрум состоится сбор жриц Киприды, и меня настоятельно просят быть там.

Все прекрасно поняли, о чем идет речь, ибо мистер Харрис заправлял еженедельными сборищами самых дорогих лондонских шлюх, где обсуждались все «относящиеся к делу» вопросы, заключались неофициальные сделки, а джентльмены с эксцентричными запросами получали то, что им требуется. Разумеется, за соответствующее вознаграждение. Из которого мистер Харрис вычитал свою часть.

— А эт-эт-это шанс, Джек, — заявил неожиданно Фенби. — Мы могли бы совершить все оставшиеся ритуалы в одном месте. Н-не… не бегая никуда.

Он нервно хихикнул и смолк.

— О, джентльмены, — вздохнул Харрис. — Кошечки по соседству не очень-то вам подойдут. Они слишком… стары и благообразны. А таким бравым ребяткам, как вы, нужно что-нибудь… посочнее. Какую-нибудь свежатинку, только что из деревни, а? А?

Тут вернулся с портером и арманьяком коридорный. Коньяк был выпит, а портер моментально разлит.

— Джентльмены, — заявил Харрис, благосклонно поглядывая на них поверх своего бокала. — За ночь могавков.

— Могавков! — раздался крик.

Через мгновение опустошенные кружки с грохотом опустились на стол.

Харрис поставил возле них свою рюмку и очень аккуратно поднялся. Вставая, он подтолкнул книгу к Джеку.

— Она только что отпечатана в типографии Дигби. Рекомендую вам ознакомиться с ней. Я взял на себя смелость отметить красным отдельные имена. Сам я, увы, в борьбе с жуликами врачами так и не удосужился навестить этих крошек, но мои эксперты находят их пенками, снятыми с самой отборной клубнички. Цена книги будет, конечно же, внесена в ваш счет, джентльмены. — Поклонившись, мистер Харрис ушел, пропустив в номер полового с подносом.

Пока Маркс орудовал черпаком над источавшей аппетитные запахи супницей, Джек подтянул к себе книгу и без излишней поспешности, осторожно открыл ее, бережно расправляя страницы, чтобы не повредить корешок. Книга того стоила. Дигби считался лучшим печатником в городе, и, конечно, кому же, как не ему, можно было доверить выпуск лучшего справочника по лондонским шлюхам, некогда разрекламировавшего и достоинства Фанни.

Не забывая прихлебывать суп, Джек пробегал глазами страницы, изучая материал. В каждой статье указывались по крайней мере инициалы или прозвища предлагающих свои услуги особ, а перед именами стояло «мисс» или «миссис». Цены варьировались в зависимости от стажа, степени развращенности или специализации шлюхи. Вместе с тем прелести и особенности каждой «отзывчивой леди» описывались весьма цветисто, и это всерьез позволяло предположить, что автор перечня, Джон Харрис, эсквайр, и впрямь получил недурное образование.

Посовещавшись, могавки решили, что каждый сделает выбор за друга, а кто за кого — решат жребий и шляпа. Джеку достался Фенби, и он быстренько подобрал ему превосходнейший экземпляр.

— Всем любителям огненно-рыжих волос, — принялся с большим чувством декламировать он, — мы рекомендуем эту практически шестнадцатилетнюю нимфу. Склонная к любознательности, она ежевечерне прогуливается по Комптон-стрит, а удовлетворить ее любопытство можно либо в таверне, либо в ее собственных апартаментах.

Могавки заулюлюкали, Фенби залился краской.

— Рыжая, Фенби… держу пари, вы подойдете друг Другу!

От избытка эмоций Маркс хлопнул приятеля по спине, чем вышиб из его рта изрядную порцию супа.

Но черту подвел все-таки Ид.

— По крайней мере, ты не сможешь нас обдурить. Рыжину сымитировать невозможно.

Он полистал справочник и выбрал девицу, чье главное достоинство, заключавшееся в «способности возбудить даже мертвого», было, по его словам, просто подарком для Маркса, славившегося способностью засыпать на ходу. К тому же красотка «изъявляла желание стать содержанкой торговца-еврея», и, хотя Маркс сердито поморщился, его намерение завести постоянную пассий не являлось секретом ни для кого.

Маркс ответил на услугу услугой, отыскав в перечне «леди в трауре» — так там именовались все негритянки. Его весьма вдохновила идея слить воедино алебастр и эбонит, а то, что прелестница обладала «парой восхитительно длинных сосков, постоянно щекочущих мужчине живот», оказалось чистой случайностью и поводом к дополнительным восторгам могавков.

Теперь остался один Джек. Фенби схватил книгу и, движимый чувством мести, попытался свести его с мисс Бёрд, «низкорослой и жирной» ирландкой, питавшей склонность к «употреблению алкоголя».

— Посмотрим, сможешь ли ты сочинить оду в ее честь, сэр Виршеплет! — вскричал он. Но Джек отверг его выбор. Птичка свила себе гнездышко за аллеей Святого Мартина, а ритуал диктовал ограничиваться пределами Сохо.

Пока шел спор, Маркс сунулся в справочник, а затем ткнул его Фенби под нос. Тот долго пялился сквозь очки, потом просиял.

— Да. Это именно то! — Он откашлялся. — Этой жрицей драматического искусства вы не раз восхищались как на подмостках Гардена, так и Лейна [50]. Каждый, кто видел ее в роли Джульетты, несомненно, захочет превратиться в Ромео, получив доступ к источнику истинных наслаждений. Тайна мисс Т., которая всегда носит маску, откроется лишь тому, кто выложит перед ней золотую гинею и безукоризненное орудие страсти.

— Что? Актриса! — вскинулся Джек. — Не пошлете же вы меня к ней! Вдруг окажется, что мы знакомы?

— Вот-вот! — взревели друзья, и глас вопиющего смолк.

Ладно, подумал Джек. Хорошо уже то, что эта мисс Т. обретается не в какой-то дали, а в тупичке Святой Анны. Это где-то между Уордер-стрит и Дин-стрит, что ему только на руку. На последней улице у него имеется дельце, о котором братьям-могавкам вовсе не обязательно знать, зато сам он просто обязан побывать на просмотре накропанной матушкой пьесы. Отчетный сбор ирокезов назначен на полночь, так что у него будет время на то, чтобы свершить ритуальный обряд. Или сделать вид, что он свершен, а на деле сберечь свое целомудрие и остаться почтительным сыном.

Итак, все было решено. Кувшины — опустошены, черепаховый суп — уничтожен. Могавки встали, готовые к действию, но тут Маркс полез в свой карман и выудил из него четыре желтых мешочка, перехваченных розовыми шнурками. С довольным ворчанием он вывалил их на стол.

— Презервативы! — раздался крик.

— Причем не простые, о братья. Обратите внимание на этикетку.

Джек поднес один из мешочков к свече.

— Миссис Филипс, — прочел с восторженным придыханием он.

— Но… М-маркс, — выдавил Фенби. — Мне, пожалуй, это не нужно. Я принес свою старую штуку. Она испытана в деле. Я специально вымачивал ее в уксусе. Ц-целых три дня.

Джек спрятал улыбку. Он точно знал, что эта «штука» побывала «в деле» лишь раз, да и само «дело», собственно, было минутным. Фенби попросту поднимал свое реноме, а заодно и храбрился.

— Бери, что дают, — огрызнулся Абрахам. — А свою старую штуку засунь… сам понимаешь куда.

Ленточки были сорваны, содержимое — прилежно изучено.

— Ей-богу, кишки! — удивился Джек.

— Надеюсь, не… свиные? — фыркнул с гримасой отвращения Ид.

Маркс сердито уставился на него.

— С чего бы? Миссис Филипс использует только овечьи кишки.

С криками «ура!» презервативы смели со стола. Джек тоже взял свой, но лишь из верности клану. Внутренне он все больше и больше склонялся к решению проигнорировать ритуал номер пять. Если даже связь с Фанни словно бы принижает его чистые чувства к Клотильде, то визит к шлюхе и вовсе их осквернит.

Эта мысль вдруг вселила в него беспокойство. Вспомнив о своих столь разных возлюбленных, он вспомнил и о том, какой вред им нанес. Клотильде, правда, всего лишь прочтут нотацию, но с Фанни… с Фанни могут обойтись много жестче! Лорд Мельбури не из тех, кто позволяет водить себя за нос. Надо бы выкроить время и завернуть на Голден-сквер. Чтобы попробовать выяснить, все ли с ней в порядке. Вдруг ее выбросили на улицу… тогда… тогда, что ж. Ему ничего не останется, как ее содержать. По крайней мере до тех пор, пока она не сумеет сыскать себе нового покровителя. Карманных денег на это явно не хватит, но… при известном везении можно будет что-то подзаработать игрой в бильярд. Тут Джек вспомнил о Крестере. Завтрашний поединок с ним, возможно, принесет ему кое-что. Или досуха выжмет.

С боевым кличем индейцы запрыгали вниз по ступеням. Трое из них, вырвавшись вперед, разбежались (могавки всегда охотятся в одиночку) в разные стороны, а на плечо Джека, оплачивавшего выпивку и все прочее, легла чья-то рука.

Это был Джон Харрис.

— Пару слов, мистер Абсолют?

— К вашим услугам, мистер Харрис.

В коридоре болтали официанты, а некоторые посетители общего зала уже завели «Нэнси Даусон», поэтому Джека под руку отвели в укромный альков, где находился только один клиент — рослый молодой джентльмен в лососево-розоватом камзоле. Он храпел, уронив голову на руки, лицо его было закрыто сползшей на ухо треуголкой.

— Вы ведь знаете, как я привязан к вам, сэр?

— Я тоже весьма высоко ценю наше с вами знакомство, мистер Харрис.

Джек, бывший, как-никак, сыном актрисы, ослепительно улыбнулся, но в интонацию подпустил небольшой холодок. Он опасался, что ему начнут предлагать нечто конкретное из реестра. Но речь пошла о много худших вещах.

— Сегодня вечером почаще оглядывайтесь по сторонам, — донесся до его слуха едва слышный шепот.

Джек, отступив на шаг, посмотрел властителю Пьяццы в глаза.

— Не понимаю, о чем вы?

— Постарайтесь понять. До меня дошел один слух. При моей работе приходится обращать внимание и на сплетни. Никаких имен, как вы понимаете. — Сифилитик поднес к губам палец. — Но кое-кто желает вам неприятностей.

У Джека перехватило дыхание. А с языка сорвалось:

— Это… лорд Мельбури?

— Тсс! — Харрис отпрянул и оглянулся на спящего малого. — Я не называл вам имен. И не могу ничего ни подтвердить, ни опровергнуть. Но… нас с вами объединяет Вестминстер, а потому я хочу вам добра.

С этим он ушел, сжав на прощание собеседнику локоть. Джек, которого пробрала холодная дрожь, побрел к дверям, выходившим на Пьяццу. На пороге он оглянулся, но ничего странного не заметил. В зале царил обычный бедлам, и уже большинство выпивох принимали участие в хоровом исполнении «Нэнси Даусон».

Каждый новый куплет сопровождался громом аплодисментов и улюлюканьем. Парень в розовом, пошатываясь, покинул альков, перекинулся с кем-то парой словечек и пошел к выходу на Джеймс-стрит. В его походке вроде бы было что-то знакомое. Или нет? Или теперь его путает страх, заставляя в любой ерунде видеть одну лишь опасность.

На колокольне собора Святого Павла ударили восемь раз. Джек вздрогнул. Опять он опаздывает! Поворот к Пьяцце принес ощущение, что в спину его кто-то смотрит. Теперь, после предупреждения Харриса, ему стало казаться, что так было и раньше. С тех пор, как он выскочил из гнездышка Фанни. Но это же полная чушь! Не будет же лорд Мельбури, один из виднейших политических деятелей страны, всерьез преследовать какого-то напроказившего мальчишку.

Ускорив шаг, Джек побежал по Джеймс-стрит в ту же сторону, что и розовый парень. Как ни крути, а это был кратчайший путь до Дин-стрит, хотя и рискованный, поскольку пересекал печально известные кварталы трущоб.

Тем не менее он, конечно же, опоздал. Что не преминула отметить мать, стоявшая в вестибюле театра. В минуты злости в ее голосе начинал проявляться ощутимый ирландский акцент.

— И сколько же раз мне подчеркивать слово «ровно», чтобы ты хотя бы заметил его?

— Тысяча извинений, ма. Я готовился к вступительным экзаменам в Тринити-колледж и… и увяз в Цицероне.

Изогнутая крутой дугой бровь свидетельствовала, что вранью не поверили, однако горестный вздох молодого лжеца смягчил леди Джейн настолько, что она все же позволила ему приложиться к своей надушенной щечке. Отступив на шаг, Джек заметил, что за ним наблюдает какой-то мужчина.

— Приятно слышать, что ты столь прилежен в учебе, — сказал он с улыбкой, протягивая Джеку руку. — Как я понимаю, ты учишься в той же школе, какую закончил и я.

Рукопожатие было крепким, ибо в ход пошли обе руки незнакомца, однако Джек не испытал никакого стеснения. Спокойный голос мужчины и его твердый взгляд вызывали симпатию и невольное уважение.

Тут мать заговорила опять:

— Это мой друг. Он, как и я, драматург. Джек, познакомься с Джоном Бургойном [51].

— Всего лишь скромным претендентом на трон, занятый твоей матушкой.

Мужчина, которому было на вид лет тридцать пять, вновь улыбнулся, в его глубоко посаженных серых глазах светилась приязнь. Темно-каштановые волосы приятеля леди Джейн выглядели столь безупречно, что Джеку вдруг захотелось пригладить свои неухоженные вихры. Одежду мистера Бургойна отличала та же неброская элегантность, прекрасно скроенный костюм его был явно пошит на заказ, а тонкий запах сандала наводил на предположение, что он постоянно заглядывает в парфюмерные лавки Бонд-стрит. Короче, прикид «скромного претендента на трон» был таким, что кого-то другого Джек мог бы назвать и пижоном. Но только не этого человека, ибо и в его взгляде, и в манере держаться крылось нечто, отметающее подобные инсинуации напрочь. Чувствовалось, что он хороший товарищ, и, если бы не его древний возраст, Джек, вероятно, мог бы сблизиться с ним.

— Да, — негромко сказал Бургойн. — Насколько я знаю, там же учился и твой отец.

— Вы были знакомы, сэр?

— Не слишком близко. Мы виделись мельком. Но оба, знаешь ли, вышли в драгуны. Кстати, я сейчас занят набором полка.

Вот оно что, подумал Джек. Он военный. Выправка, собранность у военных в крови.

Леди Джейн между тем вошла в зал и двинулась к сцене. Верная своим либеральным взглядам, она предпочитала ложам партер.

— Меня несколько удивляет, — заметил Бургойн, двигаясь вместе с Джеком за ней, — что с нами нет сэра Джеймса.

Леди Джейн фыркнула, игнорируя правила хорошего тона.

— Он и не может быть тут. Видите ли, мой супруг так и не удосужился взять себе в голову, как нужно вести себя в таких местах. Он не понимает, — она жестом указала на разношерстную грубоватую публику, — что театр сближает сословия, не ведает, что такое терпимость, и вполне способен задать хорошую трепку тому, кто вздумает кашлянуть во время действия. За неуважение к автору, а тем паче — ко мне.

Мать посмотрела на сцену, где богатеи рассаживались на специально поставленные для них скамейки. Джек, проследив за ее взглядом, заметил, что Арлекину с Пьереттой, занимающим публику перед началом спектакля, очень не просто с этим справляться. Их романтический танец почему-то весьма веселил двух хлыщей, то и дело хихикавших и демонстративно пригибавшихся чуть ли не к полу, чтобы заглянуть танцовщице под платье.

— Этих двоих он бы сразу вышвырнул вон, — продолжила леди Джейн. — Нет уж, пусть лучше сидит себе дома.

Она вздохнула. Несколько опечаленно, однако в глазах ее промелькнула странная — смешанная с затаенной гордостью — нежность, глубоко взволновавшая Джека. Нет, сам-то он был абсолютно уверен, что чистое чувство, соединявшее его и Клотильду, никогда не угаснет и пребудет в веках, но ему было умилительно видеть отголоски подобного трепета и в своих, временами очень занудных родителях, несомненно, мало что понимающих в настоящей любви.

Пока они пробирались к первому ряду, танец закончился. Трое парней в рабочей одежде взяли у Бургойна шестипенсовики и, приподняв шляпы, удалились, уступив им места. Опустился буколически разрисованный занавес с катящейся по проселку телегой, началась короткая интерлюдия.

— Неужели это твое, ма? — спросил озадаченно Джек.

— Мое, — приглушенно сказал Бургойн. Он сидел, подавшись вперед и стиснув руки. Лоб его покрывала испарина. — Мое, — повторил он и нервно сглотнул.

Музыка, кстати не очень слаженная, внезапно оборвалась. Из-за финансовых затруднений театр в Ассамблерум мог содержать лишь валторну, флейту и барабан. Эти же затруднения сказались и на актерском составе. Бывший Арлекин теперь превратился в деревенского дворянина, а его Пьеретта — в простую сельскую девушку. Джек, сумевший до сей поры оценить лишь стройность ее резвых ножек, теперь разглядел, что вся она, с очаровательной родинкой возле пухлых розовых губок, хороша собой. На сцену вышел еще один персонаж, и представление началось. Бургойн, напряженно поджавшийся, забубнил что-то себе под нос, видимо повторяя произносимый актерами текст, но леди Джейн тычком локтя заставила его смолкнуть.

Мать использовала этот второстепенный театр для демонстрации своих антиправительственных сатир за спиной у лорда-гофмейстера [52]. Но Джек также знал, что многие начинающие драматурги видели в нем своеобразный плацдарм для пробы сил — в надежде выбиться на иные, более фешенебельные подмостки. Чтобы потом, завоевав себе имя, печь, как блины, заурядные пьески. Действие, разворачивающееся на сцене, было как раз из таких. Любви обедневшего дворянина и юной селянки противостоял ее опекун, в паузах между буйными деревенскими плясками периодически заявлявший, что «должен во что бы то ни стало ее получить, или никто ее не получит!»

И все же состряпана эта история была на совесть и сумела растрогать публику, включая и Джека. Он, например, в страдающем юноше узнал себя, а в печальной жертве гонений — Клотильду. И у него вызывал сильнейшее отвращение самодовольный, развратный, в чем-то весьма походящий на Крестера сквайр. А когда бедный юноша, узнав, что его возлюбленную вот-вот отправят в далекие земли, воскликнул: «Я последую за тобой через все океанские и морские пучины!» — ему тут же припомнился сочиненный им сонет и отчаянно одинокий, в конце концов попавшийся на крючок водяной.

Он уже вскинул руки, чтобы аплодисментами выразить свой восторг, но тут в правой ложе задвигались тени, потом в воздухе что-то мелькнуло, и кусок апельсиновой корки ударил коленопреклоненного юношу в лоб. Тот замер, забыв закрыть рот. Кто-то засмеялся, потом кто-то еще, причем весьма оскорбительно, а из ложи вылетело короткое:

— Начинайте.

Леди Джейн раздраженно шепнула:

— Клакеры, Джон. Кажется, у тебя есть враги.

Джек достаточно часто бывал на спектаклях, чтобы знать этот термин. На театральных подмостках, как и в крикете, существовало соперничество, и успех одного драматурга запросто мог обернуться провалом другого. Помимо пьесы начинающего Бургойна и фарса уже признанной миром кулис леди Джейн в Лондоне этим вечером шли еще две премьеры. Кто-то, по-видимому вложивший в них средства, решил сорвать дебютный спектакль на Дин-стрит и нанял группу молодчиков, способных затеять скандал. Этот кто-то, похоже, сидел в правой ложе, предпочитая оставаться в тени.

Один из хлыщей, восседавших на авансцене, прыщавый, с нечесаными волосами, тут же вскочил со скамьи.

— Я заплатил целый флорин, — закричал он, — а вся эта чушь не стоит и ломаного гроша!

Возмущенно потрясая одной рукой, наемник не преминул пустить в ход вторую, бесстыдно лапая молоденькую актрису, слишком огорошенную происходящим, чтобы сопротивляться.

Кто-то из публики поддержал его улюлюканьем, другие закричали:

— Сядь и заткни свою глотку, свинья!

Бургойн вскочил со своего места в явном намерении дать отпор негодяю, однако Джек развернулся быстрей. Возможно, из чувства симпатии к приятелю матери. Возможно, в нем взыграл эль. Или он просто представил на месте актрисы Клотильду. Как бы там ни было, через секунду Джек стоял рядом с ней.

— Привет, петушок, — сказал он, хватая нахала за ворот. — Мне кажется, тебе хочется поплясать!

Клакер, несмотря на пышность костюма, оказался довольно тщедушным.

— Отпустите меня, сэр, — взвыл он, пытаясь вывернуться из стального захвата. — Какого черта вам надо?

— Сейчас поймешь, — ответил Джек. Повернувшись к музыкантам, он скомандовал: — Сыграйте-ка джигу.

Те, привычные ко всему, с готовностью повиновались, и Джек трижды протащил негодяя по сцене, заставляя выделывать замысловатые па. Бургойн тем временем принялся отбивать ладонями ритм. Поколебавшись, леди Джейн присоединилась к нему, а затем и весь зал, заглушив вопли второго хлыща, пытавшегося отработать полученные от нанимателя деньги.

Затащив молодчика за кулису, Джек встряхнул его еще раз.

— Надеюсь, — прошептал он, — впредь ты будешь умней!

Миг — и клакер получил удар в переносицу. Не столь сильный, чтобы сломать ему нос, но достаточный, чтобы выбить из глаз его слезы. Джек повернулся к сцене, где второй хлыщ все еще продолжал выкрикивать что-то. Джек молча пошел к нему, тот втянул голову в плечи и побежал к противоположной кулисе.

Аплодисменты превратились в овацию, под гром которой актеры заняли свои места. Джек, спрыгнув со сцены, стал пробираться к своей скамейке. Ему улыбались, хлопали по плечу.

— Ваш сын — просто герой, — заявил Бургойн леди Джейн. — Истинный сын своего отца, насколько я понимаю. — Повернувшись, он сказал: — Я твой должник, паренек.

— Что вы, сэр. Я… Мне… мне просто понравилось представление.

— Что ж, тогда у тебя появился друг. А у меня, боюсь, враг. — Бургойн кивнул в сторону ложи. — Интересно, кто же там прячется? Ба! Да вот и он сам! Видимо, нелюбовь благородного лорда ко мне распространилась и на мои пьесы.

Джек обернулся. Мужчина, перегнувшийся через барьер, смотрел на него, а не на Бургойна. И уже во второй раз за этот день встретившись с лордом Мельбури взглядом, он отчетливо прочитал на губах его светлости три кратких слова:

— Ты… уже… мертв.

Глава 8

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ РИТУАЛ

Если мать и была удивлена его поспешным бегством в самом конце представления, прямо перед тем, как разразились заключительные аплодисменты, то ей не дали продемонстрировать это. Почтительно выдохнув: «Великолепно» — и обменявшись быстрым рукопожатием с Бургойном, Джек исчез. В толпе, уже начавшей покидать зал, у него был шанс ускользнуть незамеченным. Чей-то взгляд, преследовавший его весь вечер, и предупреждение Харриса явственно говорили: лорд Мельбури поручил кому-то следить за ним. Чтобы тот подстерег его в темном местечке и основательно вздул… или даже… Его светлость на ветер слов не бросает, а Джек ясно видел, что он ему прошептал.

Итак, что же делать? Где-нибудь спрятаться и переждать день-другой? Самыми подходящими в этом смысле укрытиями были либо дом, либо школа, но первое отметалось, ибо родитель потребовал бы объяснений, почему его сын вместо того, чтобы пополнять запас знаний, мозолит ему глаза. Что до второго, то и там его появление вызвало бы недоумение. Ведь могавки потратили массу усилий, чтобы одновременно добиться двухдневного отпуска — по здоровью, семейным обстоятельствам и так далее. К тому же двери в ведомстве миссис Портвешок едва ли можно было назвать прочными, как и их разболтанные, давно пришедшие в ветхость замки.

Чертов Мельбури, думал Джек, углубляясь в кварталы Сохо. Он мог держать пари, что знает их лучше, чем многие горожане. С тех пор как отец велел ему брать уроки французского, Джек неустанно занимался исследованием бесконечного лабиринта аллей и дворов. Здесь он сумеет с легкостью оторваться от любого преследователя и натянуть нос разъяренному лорду, оставаясь притом в сравнительной безопасности… по крайней мере пока.

Промежуточное убежище он нашел в самой дешевой и самой низкопробной пивной на Мирдс-корт, над которой располагался бордель, о чем свидетельствовал пышный, расправленный, приколоченный к двери веер. Джек отыскал себе уголок потемней и заказал только эль, хотя разносчица настойчиво предлагала молодому красивому господину контрабанду покрепче, а затем, обновляя кружки, принялась предлагать и себя, от чего ему пришлось вежливо, но с большой твердостью отказаться.

Верный обету, Джек пил лишь пиво и, когда встал, весьма удивился, обнаружив, что его порядочно развезло. Видимо, оттого, что тут так накурено, подумал он, пробираясь к дверям. Сам Джек не курил, но чужой дым переносил обычно спокойно, а сейчас голова его почему-то шла кругом, да и с глазами тоже было что-то не то. Например, в боковом зале он вдруг увидел малого в розоватом камзоле и пошел к нему, но тут какая-то местная «киска» с визгливым хохотом его обняла. Когда Джек отделался от нее, парня в зальчике уже не было, да и откуда, спрашивается, он мог бы там быть?

Скверик перед тупичком Святой Анны был забит гуляками и торговцами всяческой снедью. Втянув в себя аппетитные запахи, Джек вспомнил, что, кроме миски черепахового супа, с утра ничего не ел. Торговец горячими пудингами предлагал одну порцию за шесть пенсов, а две — за полкроны, и Джек, естественно, выбрал второй вариант. Первый пудинг моментально исчез, другой был завернут в афишку, оповещавшую горожан о казни какого-то бедолаги, и продавец заверил, что товар его очень качественный, сплошное мясо, и ни в коем разе не потечет. Аккуратно засунув сверток в сумку, Джек отправился дальше, абсолютно уверенный, что в столь плотной толпе ни за кем нельзя уследить.

Это бодрое настроение он сохранял, пока не вступил непосредственно в тупичок, покинув улицы, где по крайней мере один из пяти домовладельцев выполнял свой гражданский долг, возжигая у дома фонарь, что обитатели тупичка, возможно, по роду своих занятий считали излишним, привычные, видимо, к промыслу в темноте. В глубине каменного, с почти смыкающимися крышами зданий мешка трещала, сжигая последнее масло, лишь одна лампа, но и она, фыркнув, угасла, как только Джек приблизился к ней. Полумгла сменилась почти полным маком, зато несущиеся со всех сторон бормотания, шорохи, скрипы мигом усилились, приобретя угрожающую окраску. Слева вдруг что-то пискнуло, хрустнуло, и кто-то с силой заскребся в незримую дверь. Животное, решил было Джек, но тьма внезапно выдохнула: «Ха… это он!» — или что-то подобное, завершившееся сердитым ворчанием. Перепуганный Джек метнулся вправо и затаился в дверной нише, выставив перед собой трость. Хруст переместился ближе, и в слабом отблеске света, исходящем из верхнего, тускло мерцающего окна, появился приземистый коротконогий терьер, в пасти которого билась в агонии крупная крыса. Последняя судорога, мощное движение челюстей — дерганье прекратилось, и собака отправилась дальше, а Джека внезапно пробрал холод апрельской ночи. Одновременно с дрожью пришла мысль незамедлительно поспешить за удачливым псом обратно — к жизни и к свету. Могавки поймут: вряд ли кому-нибудь из них хочется, чтобы их вождь погиб в этих жутких трущобах. Он даже на шаг отошел от двери, возле которой намеревался дать бой, и вздрогнул еще раз. Номер на облупившихся досках непреложно свидетельствовал, что именно она-то ему и нужна.

— Надо же, — пробормотал Джек с кислой миной. — Ладно. Наверняка она заперта.

С этой мыслью он снова сделал шаг к двери и толкнул ее, вовсе не сильно, но та неожиданно подалась. Пришлось войти. Джек закрыл дверь и постоял, моргая глазами, крепко сжимая для бодрости трость.

Он думал, что в доме будет темней, чем снаружи, но потом уловил слабый свет, струившийся из-под дверей боковых комнатенок, откуда неслись хихиканья и шепотки. Справа кто-то что-то сказал, потом послышались приближающиеся шаги, и Джек бесшумно взбежал по ступеням на первую лестничную площадку. Повернув, он услышал внизу протяжный скрип.

— Никого, говорил же, — заявил мужской голос. — Не пытайся меня обдурить. И давай-ка, уже без уловок, вернемся…

Окончание фразы оборвал громкий стук. Джек глубоко вдохнул, затем продолжил подъем, держась рукой за стену и нащупывая ступеньки ногой. Этажей было много, наверное пять, а актриса, как говорилось в брошюрке, проживала на самом верхнем из них.

Джек туда и шел. Когда оказалось, что идти больше некуда, он остановился и принялся шарить руками вокруг: в отсутствие света осязание осталось единственной его связью с миром. Он ощупью нашел дверной косяк и тихонько постучал по нему, но не получил никакого ответа.

Потом внизу открылась и захлопнулась дверь. Он понял, что это дверь подъезда, потому что на миг до него донеслись отголоски шума с Уордер-стрит, моментально затем оборвавшиеся. Вошедший, кем бы он ни был, остановился, и в проеме лестничной клетки повисла гнетущая тишина, такая глубокая, что собственное дыхание показалось затаившемуся могавку оглушительным ревом. Потом послышались медленные шаги… и они приближались.

Кто бы там ни шел, бежать было некуда. Единственное окно, без стекол, перечеркивали кое-как приколоченные горбыли, а дверь, в которую Джек опять ткнулся, оставалась по-прежнему запертой. Все, что он мог, это прижаться к стене в надежде, что мрак окажется столь же непроницаемым для идущего вверх человека, как и для него самого. Потом, когда ступени скрипнули прямо под ним, он понял, что его обязательно обнаружат. Именно потому, что за тем и идут. Тот, кому оставалось одолеть всего два пролета, выслеживал его целый вечер, этот тип носит розового цвета камзол, в одном кармане которого лежит золото лорда Мельбури, а во втором — кистень или пистолет. А Джек может противопоставить всему этому лишь тоненькую прогулочную, практически невесомую трость.

Преследователь миновал поворот, ступеньки под ним погребально заголосили, и Джек не стерпел этой муки.

— А-а-а, — заорал он, обрушивая сверху трость, но та, не встретив сопротивления, ударилась в пол. Причем с такой силой, что едва не вывихнула ему кисть.

— А-а-а, — раздался ответный вопль, но не мужской, а, без сомнения, женский.

Джек опять высоко поднял трость.

— Кто там?

Несколько секунд тишины показались вечностью. Затем послышался женский голос, перепуганный и срывающийся:

— Убирайся отсюда! У меня нож!

— У меня тоже.

Вновь повисла тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием.

— 'аррис? — спросила наконец женщина.

Джек не нашелся с ответом и потому счел за лучшее промолчать.

Тот же голос продолжил:

— Я обещала тебе деньги, 'аррис. Я достала их, правда-правда.

— Я… ммм… не 'аррис. Я… я — клиент.

— Кто? — На этот раз молчание не было долгим. — Как же тогда ты вошел?

— Гм… дверь внизу не была заперта.

Еще одна пауза.

— Кто же ты тогда?

— Джек.

Голос моментально стал язвительным.

— Джек… 'аррис?

— Нет, я же сказал. Джек, просто Джек!

— И ты не причинишь мне вреда?

— Клянусь, нет!

Молчание затянулось. Потом — уже много спокойней — последовало:

— Что ж, просто Джек, почему бы нам не войти и не зажечь свет? Тогда я хотя бы смогу взглянуть на тебя. — Это пойдет… да.

Ступеньки вновь заскрипели, в замке повернулся ключ. Джек так и стоял, вжавшись в стену, пока не услышал, как открывается дверь. Он сделал шаг вперед.

— Минуточку, — донесся голос.

Дверь закрыли и заперли.

Джек остался один, раздумывая, не свалить ли ему. Он, без сомнения, и так уже натерпелся по горло. Ритуал, правда, будет не выполнен, но…

Но смыться не удалось. Дверь вновь отворилась, и на площадку хлынул живительный свет. За сияющим канделябром стояла прекрасная незнакомка. В сверкающей полумаске и в длинном пурпурном платье с незашнурованным желтым корсажем.

— Заходите, сэр, заходите, прошу вас, — произнесла она совершенно другим голосом, гораздо более глубоким, грудным. — Мое имя Матильда. А как зовут вас?

— Джек… Харрис… сон! Джек Харрисон. Да!

Он вошел. Комната необычной, неправильной формы была совсем крошечной, чуть ли не всю ее площадь занимала большая кровать. Маленький столик с масляной лампой и фарфоровой чашей довершал ее обстановку, впрочем, Джек, присмотревшись, понял, что это вовсе не комната, а лишь ее часть. Отгороженная от остального пространства затянутыми бумагой ширмами, с которых свисали чулки. Настоящую же, удаленную от двери стену покрывала старая, с вылезшим волосом штукатурка, бреши в которой драпировали корсеты и картинки с амурными сценками.

За спиной его щелкнул замок.

— Вашу трость, сэр. Вашу шляпу. Пожалуйста!

Последовал широкий, чуть ли не царственный жест.

Джек, повинуясь, снял треуголку, накинул ее на трость и прислонил все это к ширме. Потом, выпрямившись, повернулся. Незнакомка была довольно высокой, лишь на полголовы ниже его.

— Ну а теперь, сэр, — сказала она по-прежнему хрипло, — чем я могу вам помочь?

Ее лицо почти полностью было скрыто под золотом и перьями полумаски, так что открытым для обозрения оставался лишь рот. Джек уставился на чуть подкрашенные пурпурные губки, а точнее — на крошечную кокетливую родинку слева от них. Глаза его вдруг расширились.

— Я… я вас знаю!

То же самое — и практически в тот же миг — произнесла и она.

Оба умолкли. Мисс Т. опомнилась первой:

— Вы — тот самый юноша, что не дал клакерам сорвать наш спектакль?

Он кивнул.

— Сэр, вы просто герой!

— Это вряд ли.

— Но для меня это так. Как, думаю, и для автора пьесы. Постойте, вы ведь, кажется, потом подсели к нему? Вы что… его друг?

Это был совсем не тот случай, чтобы вдаваться в детали. Говорил же он этим дурням-могавкам, что актриса — рискованный вариант. Чего ему вовсе не было нужно, так это попасть в обсуждаемый за кулисами анекдот. Который может в конце концов дойти и до материнских ушей.

— Да, — потупился Джек.

Матильда всплеснула руками.

— Счастливчик этот полковник Бургойн, раз у него есть такие друзья. — Вскинув руку, она сорвала с лица маску. — Сегодня в ней нет необходимости. Вы все равно узнали меня.

Итак, завесы, скрывавшие тайну, упали, но то, что под ними пряталось, несколько не отвечало ожиданиям Джека. Перед ним была вовсе не цветущая шестнадцатилетняя девушка, а женщина лет примерно так тридцати. С морщинками возле глаз и другими свидетельствами нелегкой жизни. На сцене яркий свет рампы весьма эффективно сглаживал их. Но теперь… теперь они выступали наружу даже под густо наложенным гримом, однако она все еще оставалась хорошенькой, несмотря на усталость, кроющуюся в глубине больших серых глаз. А потому Джек сказал:

— Но любому мужчине всегда желательно свести с такой красавицей знакомство поближе, мадам.

Она захлопала в ладоши и засмеялась.

— Он еще и галантен. Постойте, а вы, случайно, не… Я краем уха слышала, что у полковника Бургойна есть… гм… внебрачные сыновья. Они… гм… проживают в какой-то провинции… ну и вот…

Джек вспыхнул.

— Вы полагаете, что я — внебрачный отпрыск Бургойна? Нет, что вы, мадам.

Женская нежная ручка погладила его по лицу.

— И он краснеет. Совсем как ребенок, — вновь засмеялась она.

Теперь Джека разрывали на части два чувства. Первое напоминало, что это свидание совсем ни к чему человеку, влюбленному в самое совершенное и невиннейшее существо на земле. Второе призывало отринуть это соображение и не имело уже отношения к какому-то глупому ритуалу, исполнить который клятвенно обещались четыре дурня, сидя в занюханном кабаке.

— Но… к чему весь этот маскарад? — хрипло спросил он, когда актриса убрала руку и, чтобы повесить маску, потянулась к ширме у него за спиной.

Ее расшнурованный корсет распахнулся, обнажив превосходные спелые груди. Красавица чуть помедлила, делая вид, что не понимает, какое впечатление производит на него это зрелище, потом отступила на шаг.

— Хотя говорить об этом уже поздно, сэр, я все же рассчитываю на то благородство, которое вы проявили сегодня, и смею надеяться, что мою тайну вы не откроете никому. Я занялась… вторым ремеслом в те тяжелые для меня времена, когда передо мной встал выбор: либо умереть с голоду, либо вернуться к набожной матери в Барнстэйпл. — Она вздрогнула. — И моя маска ограждала меня от неприятностей, связанных с… моими ночными занятиями. Я не хотела быть узнанной, ибо, хотя обе избранные мной профессии зачастую совмещаются, когда речь заходит о контрактах, например в Гардене, не получится ничего путного, если чьи-то характеристики начинают со слова «шлюха».

Джека несколько покоробило как само слово, так и отвращение, с каким оно было произнесено. Заметив это, она вновь улыбнулась.

— Но… не бойтесь меня, мой юный сэр. Контракт в Ассамбле-рум позволяет мне поставить на моей второй профессии крест. Я даже просила Харриса вычеркнуть меня из нового списка. Но он сказал, что книга уже в печати и… ну, в общем… потребовал денег. Именно потому, — она показала на дверь, — я и перепугалась, обнаружив, что меня кто-то ждет. Знаете, я не была здесь уже неделю. И сегодня пришла лишь затем, чтобы забрать свое барахло.

Мисс Т. пнула ногой чемодан, высовывавшийся из-под кровати.

— Я решила… оставить эти подмостки, — продолжила она, глядя своему юному гостю в глаза. — Для лучших. Но… но поскольку мы здесь, а вы — друг Бургойна, замечательного драматурга, который напишет еще множество прекрасных пьес со множеством прекрасных ролей, то возможно… возможно…

Она стояла так близко, а Джека всегда восхищали актрисы. У них была волшебная, странная, запредельная жизнь. Кроме того, его мать некогда также подвизалась на сцене и, как сама потом признавалась, бросила ее лишь из-за титула мужа, зато принялась писать пьесы, чтобы не расставаться с миром, который был так дорог ей. К тому же его совершенно измучил не задавшийся с утра день. Грубо вырвавший Джека из объятий Клотильды и Фанни. В трех других комнатах Сохо братья-могавки, конечно же, не испытывали таких мук.

Поэтому Джек нагнулся и поцеловал великолепную родинку, в ответ на что мисс Т. томно вздохнула и не только прижалась к нему, но и провела языком по его языку. Однако… было во всем этом нечто заученное… лишенное боязливого трепета юной француженки или откровенного вожделения более зрелой ирландки.

Как только это соображение вошло ему в голову, в нем вновь началась мучительная борьба, однако выпивка все еще горячила его, а женское тело было податливо-безотказным. Тут зазвонили колокола собора Святой Анны, и Джек отпрянул.

— Что-то не так, милый мальчик? — прошептала мисс Т., вновь пытаясь привлечь его.

Но он уклонился. И, набравшись смелости, выложил, что ему, собственно, нужно. Сказанное так поразило мисс Т., что ему было предложено повторить все еще раз. Джек боялся, что она разозлится. Многие женщины на ее месте поступили бы именно так. Вместо этого мисс Т. рассмеялась.

— Что ж, в свое время я слышала множество странных просьб, но эта…

Она отступила на шаг и принялась деловито закатывать платье. Он неотрывно следил, как пядь за пядью обнажаются стройные ножки. В тех самых чулочках, что так пленяли публику Ассамбле-рум около часа назад.

— Так идите же ко мне, мистер Харрис… сон, — выдохнула она. — Мой благородный герой, мой защитник. Идите и получите свой приз.

Однако Джек поначалу пошел к своей сумке. И только чуть позже ринулся в бой.

«Дом сидра» Боба Дерри на Мейден-лейн, или на улице Девственниц, плохо отвечал как первому, так и второму названию, ибо там не имелось ни сидра, ни невинных созданий — во всяком случае, Джек, приоткрыв один глаз, не сумел ничего этакого узреть. Там крутились лишь местные «кошечки», а из напитков подавали либо пунш, либо джин. И хотя каким-то краем сознания Джек еще помнил, что ничего крепкого в эту ночь пить нельзя, он заявлял протест, лишь прикладываясь к своей кружке. То есть глотал, обжигал гортань и выплескивал пойло на пол. А потом, перевернув кружку, орал:

— Нет, черт вас подери! Больше ни капли!

Однако как только он отворачивался, оловянную посудину наполняли, и Джек вновь втягивал в себя жидкий огонь. А потом кашлял, давился, плевался, ронял кружку на пол… и весь этот кошмар повторялся опять и опять.

От друзей не было ни малейшего проку. Маркс, отказавшийся сесть, смутным пятном маячил возле стола и говорил, говорил, рубя воздух ладонью с такой гневной страстью, что окружающие выпивохи предпочитали не обустраиваться около неуклонно надиравшихся школяров. Он был трезвым лишь очень короткое время, когда торжественно вручал Джеку кошель.

— Сотня гиней, заклад против Крестера, — сказал этот увалень, многозначительно подмигнув, после чего Джек минут десять тщетно пытался вернуть ему «эту мерзость». Что положило начало бурному спору, отголоски которого не утихали уже битый час.

Ид, в отличие от велеречивого приверженца вертикали, спорить ни с кем не желал. Он сидел, привалившись спиной к потемневшей от дыма стене, и вслух смаковал каждую деталь своего триумфального выступления в латинской пьесе. Аристократа ничуть не смущало то, что он обращается неизвестно к кому.

Завсегдатаи погребка между тем перешли к развлечениям. Две местные красавицы уже дрались. Платья их были порваны, груди обнажены, они царапались и кусались, разбрасывая вокруг клочья грязных волос. Зрители, окружавшие их, хохотали и делали ставки. Подобная же толпа собралась и в другом углу кабачка. Там две фурии наседали на багроволицего приземистого мужчину. Тот отбивался, но фурии брали верх. Миг — и они повалили крепыша на пол, полосуя ногтями его шею и щеки в явном намерении добраться до глаз. Тот завопил, призывая на помощь приятеля, который незамедлительно вступил в бой. Он прямо за волосы отодрал от лежащего одну из фурий, но удар головой о стол, казалось, ничуть не охладил ее пыл. Взвившись в воздух, она сшибла противника с ног, и на полу погребка образовалась шевелящаяся куча-мала.

Все это было довольно забавным, но Джек, аплодируя бравым девицам, не забывал краем глаза поглядывать и на дверь. Фенби опаздывал, и та часть его разума, что еще как-то пыталась анализировать происходящее, подавала сигналы тревоги. Конечно, могавки охотятся в одиночку и все такое, однако Джек все равно опасался за малыша. Впрочем, когда одна из воительниц вскинула кружку, чтобы расплющить ее о голый череп врага, в дверях появилась знакомая маленькая фигурка.

— Сюда, сюда!

Джек сорвался с места, растолкав публику, схватил Фенби в охапку и поволок обратно к столу. Маркс тут же сел, а Ид выпрямился, с ужасом разглядывая четвертого из могавков.

Зрелище было весьма впечатляющим. Трещины в мигом запотевших стеклах очков малыша сверкали, словно росчерки крошечных фейерверков. Оба глаза одинокого следопыта заплыли и, кажется, уже начинали чернеть, а из ссадины на виске сочилась сукровица.

— Проклятье, — высказался Ид. — Что с тобой, умник?

— Неужели какой-нибудь хлыщ…

Маркс вновь вскочил, озираясь по сторонам и потрясая громадными кулаками.

— Нет, вовсе нет, — пробормотал Фенби, ощупывая очки, из которых незамедлительно выпали стекла. Он вздохнул и убрал оправу в карман. — Я лишь пытался в-выполнить то, что должен.

— И тебе это удалось? — спросил быстро Джек.

— Ну, — выдавил Фенби после длительной паузы, -м-может мужчина хотя бы выпить, чтобы промочить пересохшую глотку?

Ему тут же налили пунша. Малыш поперхнулся, сплюнул, выждал какое-то время, потом глотнул еще раз и поднял взгляд.

— Ну? — нетерпеливо спросил Маркс. — Ты выследил Большую Рыжеволосую?

— Да.

Он вновь вздохнул. Трое могавков затаили дыхание.

— Ну и?.. — не выдержал Джек.

Фенби поставил оловянную кружку на стол.

— Что я мог поделать? Я не обладаю ни твоим к-красноречием, Абсолют, ни артистизмом Ида, ни мощью Маркса. Я мог пустить в ход только хитрость, усыпив ее бдительность. А когда перешел к делу, то… ну, в общем, результат очевиден.

Он показал на свое лицо, потом на осколки разбитых линз, поморщился и натянуто улыбнулся.

— И это единственное, что тебе удалось? — уточнил Джек. — А… ритуал? Ты выполнил его… или…

Фенби поочередно оглядел каждого из приятелей, потом с нарочитой медлительностью полез во внутренний карман камзола. Вначале он вытащил оттуда мятый листок и, положив его на столешницу, аккуратно расправил. Потом вновь запустил руку в карман, но вынул на этот раз шелковый желтый мешочек. Тот самый, которым снабдил его Маркс, как и всех соплеменников, перед ритуальной охотой. Однако когда Фенби перевернул упаковку и осторожно потряс, из нее выпало вовсе не средство интимной защиты, а нечто иное, на что он с немалой гордостью указал.

— Вот, джентльмены. Я сделал что мог. Выследил жертву, загнал в ловушку и… снял с нее скальп. Как видите… хм… она и впрямь была рыжей.

Три головы склонились над мятым листком. В самом центре его курчавились крошечные волоски. Ярко-рыжие. Происхождение их не вызывало сомнений.

Последовавшее затем громовое «йеу-ха-ха!» было таким оглушительным, что даже дерущиеся на мгновение замерли, чтобы взглянуть на ликующих школяров.

— Так поднимем же кружки за Фенби-Ястреба, отныне истинного могавка по крови! — провозгласил Джек и обернулся, чтобы кликнуть слугу.

В глаза ему бросился розовый камзол, исчезающий в людской гуще.

— Минуточку, — сказал он, устремляясь в погоню.

Добыча, впрочем, наверняка бы от него ускользнула, если бы не косвенное вмешательство драчунов, чуть отдышавшихся и с удвоенным энтузиазмом кинувшихся друг на друга. Одна из фурий, взвизгнув для бодрости, вспрыгнула плотному крепышу на закорки. Тот с воплями закрутился на месте, и фурия, не удержавшись, грохнулась прямо на парня, пробиравшегося сквозь толпу. Оба упали, а когда сбитый с ног попробовал встать, ему уже ослепительно улыбались.

— Не помочь ли вам, сэр? — Джек, схватив незнакомца за ворот, мощным рывком перевел его в вертикальное положение. — Ба! — сказал он, заглянув в растерянное лицо полузадушенного захватом верзилы. — Я, оказывается, тебя знаю, дружок.

— Неужели, сэр? — прохрипел тот. — Откуда?

— Откуда? — От слишком резкого физического усилия голова Джека пошла кругом, он уже не столько удерживал парня, сколько сам держался за его воротник. — Не пытайся меня обдурить. — Его вновь шатнуло. — Ты подставной самозванец, игравший вчера за Харроу в крикет.

— Ах, это!

Парень, умудрившийся вывернуться из захвата, теперь придерживал своего оппонента, упершись рукой ему в грудь.

— Ты таскаешься за мной всю ночь. По приказу Мельбури? Да? Отвечай, это он тебя нанял?

Лоб Громилы наморщился.

— Мельбури, сэр? Не понимаю, о чем вы. Я шлялся по кабакам, это да. Как правда и то, что мы где-то виделись раньше. Но клянусь: я ни за кем не таскался.

Джек глазел на него, пытаясь подыскать достойный ответ. В этот миг у него за спиной раздался голос:

— Проблемы, Абсолют?

Джек, оглянувшись, увидел Маркса, а также Ида и Фенби.

— Да, этот парень ходит за мной. Я выясняю, чего ему надо.

— Да нет же, нет, джентльмены. Поверьте. Я никого тут не знаю и ни за кем не хожу.

— А мы… мы знаем его? — вопросил Ид.

— Да, — кивнул Джек.

Повисла пауза.

— Он ч-чертовски ловко управляется с битой, — выдал наконец Фенби.

— И хорошо подает, — добавил Маркс.

— Но вы, джентльмены, играете лучше, чем я, — поспешил заверить Громила. — Ведь вы победили, а я проиграл. Могу я поставить вам выпивку за знакомство?

— О да! — закричали трое могавков и потащили верзилу к столу.

Джек, все еще мучимый подозрениями, поплелся следом. Но он не умел злиться долго, к тому же Гораций — так звали Громилу — оказался замечательным парнем и чем-то напоминал Трива Тригоннинга, сына старины Люти. Он сам сокрушался, что пошел на мошенничество, и шумно радовался тому, что никакие козни не помогли подкупившей его команде, заказывая все новые и новые порции пунша. Джек, соблюдая обет, по мере возможности воздерживался от выпивки, тайком выплескивая содержимое своей кружки под стол, но тут Гораций предложил новый тост, не оставляющий как ему, так и его воздержанию шансов.

— Я хочу выпить за вашего лучшего игрока. Аута не было, джентльмены, в том нет сомнений. Последнее очко мистера Абсолюта привело меня в полный восторг. Сомневаюсь, что мне еще когда-нибудь доведется увидеть более красивое завершение матча.

Ничего не поделаешь, Джеку пришлось пить стоя. Могавки ударами кружек по столу отмечали глотки. Осушив кружку до дна, Джек неожиданно обнаружил, что снова сидит за столом, совершенно не помня, когда он сподобился сесть. Поднатужась, он высказал соображение, что за каждым сражением следует новое, и Гораций горячо его поддержал, усадив рядом с ним какую-то даму. «Ярую жрицу амурных ристалищ», как заявил тут же кто-то. Кто — неясно. Возможно, он сам. Лица друзей то всплывали, то исчезали. Кто-то периодически предлагал разойтись по домам, но Джек настойчиво отвергал эту позорную мысль.

Последним в его памяти было лицо новообретенного друга и жаркий выдох в самое ухо:

— Ты в полном ауте, идиот!

Его разбудил громкий храп, и он тут же приободрился. Эти звуки, особенно где-то под утро, превалировали в общежитии миссис Портвешок. Диапазон их сделал бы честь любому оркестру. Преобладали, конечно же, медные духовые, но к делу шли и фагот, и валторны, впрочем, сейчас, скорее всего, флейта нарушила его сон. Особых причин для беспокойства в том не было, ведь длинная спальня школы вмещала всех ее учеников — от восьми и до восемнадцати лет. Итак, анализ был проведен, и из него непреложно следовало, что он спасен, он добрался до места, и не имело значения как — на карачках или на бровях. Главное, он теперь в безопасности и вполне может спокойно уснуть, что бы там ни было с ним прошлой ночью.

Он вздохнул, повернул голову… и по черепу ему ахнули молотком, вогнав в него клин от затылка до челюсти — разумеется, нижней. Вопль его вылился в сдавленный хрип, застрявший в глотке и вызвавший позыв к рвоте. Желудок стремительно сокращался, и Джек резко вскинулся в намерении добежать до железного бака, стоявшего в углу спальни.

Ему так и не удалось это сделать, а причин на то было три. Во-первых, ноги его запутались в постельном белье, и он просто-напросто рухнул с кровати. Во-вторых, это падение исторгло из него рвотные массы, лавиной покрывшие добрых четыре фута пола и заплеснувшиеся на стену. А в-третьих, он был вовсе не там, где считал.

Последнее подтвердил голос свыше:

— Проснулся, мой сладенький?

Что-то ужасное поднялось там, где он только что находился. Облаченное в грязную, засаленную сорочку. Джек заорал, пытаясь прогнать эту жуть. Но ноги его путались в простыне, а отвратительное видение уже нависало над ним и, хуже того, тянуло к нему свои руки. Отчаянно извернувшись, Джек уперся ногой в ножку кровати, потом отлягнулся, что-то треснуло, порвалось, и он, на лопатках проехав по собственной же блевотине, уперся плечами в стену.

Оглушенный ударом, он с трудом поднялся на ноги и тут же упал бы от адской боли в затылке, но голос чудовища заставил его одеревенеть.

— Иди ко мне, милый. Ночью ты не был так робок.

Следовало незамедлительно выяснить, с чем он столкнулся. Джек, напрягая дрожащие ноги, доковылял до окна и, ухватившись за ставни, с усилием распахнул их. Комнату залил яркий солнечный свет.

Привидение на кровати дико заголосило, прикрывая руками лицо:

— Эй, идиот, ты что, взбесился? Ну-ка закрой их! Сейчас же закрой!

Джек прикрыл ставни, но не слишком плотно, чтобы иметь возможность оглядеться вокруг. Стены комнатки, где он находился, были обшарпанными, пол покрывала корка засохшей грязи, а обстановку этой убогой клетушки составляли кровать и столик с тазиком и полотенцем, столь же засаленным, как и сорочка ужасного существа. Рядом с кроватью стояла наполовину опорожненная бутылка джина. Здесь не жили, здесь зарабатывали на жизнь.

Осознав это, Джек переключил внимание на существо. По голосу он уже понял, что это женщина, но слой штукатурки, покрывавший ее лицо, ничего ему не сказал. Ей могло быть и шестьдесят, и даже семьдесят. Последнее, кстати, более походило на правду.

— Кто… кто вы, мадам?

Женщина захихикала.

— Ох, какой вежливый молодой господин, вот только не помнит свою крошку Энджи. А ведь ночью ты постоянно повторял мое имя. И подбирал к нему всякие рифмы, проказник!

Она вновь захихикала, а Джек, чтобы окончательно пробудиться, нервно встряхнулся и провел рукой по лицу. Он посмотрел на женщину, потом посмотрел еще раз. В некотором изумлении, не веря глазам. У красотки была только одна бровь, правда, очень густая и длинная, однако от ее пары не осталось и следа. Зато волос на голове было в избытке, хотя они неестественно дыбились, а их рыжеватость явно не относилась к природной палитре цветов.

Она заметила, что ее изучают.

— Ох, господи боже! Что ты так смотришь? Это твоя вина, да. Ты так меня лапал, что меня аж перекосило.

Джек вновь ощутил позыв к тошноте. Героически сглотнув подкатившийся к горлу ком, он попытался продолжить расспросы.

— Ты говоришь… Энджи… что мы… ты и я…

— Да ты что, не помнишь, мой сладкий? Надо же, он не помнит свою милую девочку, чье имя… как ты там выражался?.. созвучно множеству распрекраснейших слов!

Множеству? Джек мысленно поразился. Имя Энджи практически не рифмовалось ни с чем, кроме «спятивши», да и то с сильной натяжкой, хотя это слово как нельзя более верно отвечало реальному положению дел.

— Значит… мы… мы… — Он показал на постель.

— Конечно, — продолжала красотка, — ты так надрался, что это тянулось… — Неожиданно ее губы странным образом изогнулись. — Ммм… лаза в полтола дольсе, цем надо бы, дологуша. — Грязный палец был водворен в рот и, покопавшись там, извлек пару вставных челюстей. — Вот так-то лучше, — изрекла она с томным видом и, устремив взгляд на Джека, принялась выгибать какие-то проволочки. — Так на чем мы остановились? О да. Ты так разошелся, что мне пришлось-таки потрудиться. Боже мой, я уже отработала свои денежки, по правде сказать. — Последовала плутовская улыбка. — Ты никак не хотел слезать с меня и прямо так и заснул. И все же это было давненько. — Спустив одну ногу на пол, пожилая кокетка протянула к нему руку. — А твой дружок заплатил за всю ночь. Ну… как насчет того, чтобы получить остальное?

Джек заглянул в щель ее рта. Там торчало всего два зуба. Он мигом расшвырял в стороны ставни, и его вытошнило за окно. Кажется, уже одной желчью. Поблизости зазвонили колокола. Даже после десятка ударов Джек не узнал, что это за церковь. Вытерев рот, он обернулся и услышал характерный щелчок. Челюсти Энджи вновь встали на место.

— Где, — спросил он, стараясь не смотреть на ее опять сделавшуюся лучезарной улыбку, — где я нахожусь?

— В Уксусном дворике. Ты ведь слышал колокола. Это церковь Святой Марии на Стрэнде.

Колокола. Десять утра. Какая-то мысль смутно ворочалась в его утомленном сознании. Ему предстояло что-то сделать, но что?

— Друг? — неожиданно спросил он.

— Что?

— Ты сказала, за меня платил друг?

— Угу. Он сказал, что тебя, мол, надобно ублажить словно лорда.

Ни один могавк такого не произнес бы.

— Как он выглядел?

Единственная бровь сдвинулась к переносице, указывая на напряженную работу мысли.

— Нет… не припомню. Я выхожу на работу к восьми, так что… — Она захихикала. — Но на нем был очаровательный розовенький камзольчик.

Громила. Гораций. Наемник Харроу. Харроу, Крестер…

— Крестер!

Джек вздрогнул. У него два часа. Всего два часа, даже меньше, чтобы хоть как-то привести себя в форму. Ровно в двенадцать его будут ждать. Наглецы из Харроу во главе с милым братцем, без сомнения выспавшимся и хорошо отдохнувшим.

Несмотря на боль, отдававшуюся во всем теле, он лихорадочно заметался по комнате, собирая свое барахло. Все было измято, испачкано, залито пивом и пуншем. Джек громко выбранился и застонал. Потом, запрыгивая в кюлоты, он вспомнил еще кое о чем. И так и застыл: одна нога — в брючине, вторая — голая, вся в пупырышках от утреннего апрельского холодка.

— Проклятье, где мои деньги?

— Деньги?

— Мое золото. Черт возьми, где мои сто гиней?

Не отрывая от нее взгляда, он возвысил голос до крика и повторил свой вопрос.

— У тебя ничего не было. Платил парень в розовом.

— О нет! — возопил Джек. — Ради бога, только не это!

В отчаянии он опять заметался по комнате, затравленно взрыкивая и натыкаясь на стены. Но спрятать в этой клетушке что-нибудь было попросту невозможно, да и Энджи вряд ли решилась бы на столь серьезное воровство. Во-первых, она дорожила своей репутацией, а во-вторых, господин в розовом был очень щедр. Он заплатил ей гинею. Вестминстерским золотом. Джек был готов в этом поклясться, но ничего не мог доказать.

Глава 9

ДУЭЛЬ НА БИЛЬЯРДНОМ СУКНЕ

Вопрос идти домой или нет попросту не стоял. Пробежка до Мейфэра и обратно съела бы все его время, необходимое на восстановление того, что восстановлению практически не подлежало, и потому Джек отправился к «Старому турку», где ему могли предоставить кредит.

Угрюмый хозяин таверны и прилегающих к ней бань, Мендоса, выслушав Джека, еще более помрачнел. По утрам «киски», работавшие на него, отдыхали, а сами бани проветривались и подвергались санитарной уборке, ибо до наплыва клиентов было еще далеко. Однако камни самой крохотной из купален, освободившейся позже обычного, все еще сохраняли свой жар, и угрюмец, продолжая ворчать, предоставил в распоряжение Джека расторопного банщика и даже велел другому малому взять в чистку одежду молодого мистера Абсолюта. Тот заявил, что сделает все возможное, хотя и не может ручаться за результат.

А Джек приступил к очистке своего переутомленного организма и для начала велел подать себе теплого молока. Первая кружка не прижилась, но Джек был настойчив и осушил без задержки вторую, неимоверным усилием воли подавив восстание у себя в животе. Затем он заказал кварту мясного супа с Пьяццы и в ожидании, когда его принесут, отправился в парилку. Страшно вонючий пот лился из всех пор его кожи, но пульсирующая боль в висках неимоверно усилилась, тогда он плюхнулся в холодную ванну и заставил себя просидеть в ней, пока лихорадочно красный оттенок его кожи не сменился на синий. Суп, принятый вместе с глотком шерри-бренди, вдохнул в него искорку жизни. Раз за разом чередуя жару и холод, Джек наконец добился того, что веки его перестали наползать на глаза.

Крошечная чашка кофе, черствая булочка из пекарен Челси — и лечение было завершено. Теперь он перешел из состояния полного паралича к прострации и лежал вытянувшись на диване, а слуга обкладывал его влажными полотенцами, все же оказавшимися недостаточно толстыми, чтобы заглушить звоны колоколов. Пробило полдень.

— Господи! — вскричал Джек, резко сев и тем самым едва не сведя к нулю всю проделанную работу. — Одежду мне, черт возьми! Несите одежду!

Ее принесли, хотя она была еще не готова и являла собой печальное зрелище — покрытая пятнами, порванная и влажная. Чистка, отчасти решившая одну проблему, породила новую: ни одна вещь не успела просохнуть. Но Джек опаздывал, а потому, несмотря на леденящие кровь апрельские ветры, насквозь продувающие улицы Лондона, влез в то, что имелось, и, уже убегая, упросил хозяина выручить его еще раз. Тот поворчал-поворчал, но в конце концов согласился. В турецких банях для удобства расчетов использовались металлические жетоны, поскольку разоблачившиеся клиенты оставляли свою наличность в привратницкой, забранной толстой решеткой. Теперь добрая пригоршня этих дисков была передана Джеку в женском чепце, взятом у горничной за неимением упаковки получше.

— Я занесу их чуть позже, Мендоса, вместе с деньгами, — крикнул Джек, выскакивая за дверь.

— Уж постарайтесь, молодой сэр, — прокричал Мендоса, потрясая табличкой с проставленной на ней мелом итоговой суммой, — или вы основательно подмочите свою репутацию.

«Она и так погублена, — подумал Джек. — А девять шиллингов — просто возмутительный счет!»

И он, трясясь от лютого холода, помчался по улице, сопровождаемый металлическим бряканьем, доносившимся из туго завязанного и довольно увесистого чепца.

Колокола собора Святого Клемента пробили половину первого, когда он ворвался в бильярдную. Зал ее, занимавший весь второй этаж таверны «Золотой ангел», был для этого времени дня удивительно полон. Пять боковых столов были заняты, возле шестого — центрального — шел ожесточенный спор.

— Повторю еще раз, правила есть правила, — заявил Крестер, за плечами которого возвышался одетый в розовое здоровяк. — Встреча назначена точно на полдень, но уже прошло полчаса, а вызванный не явился. Вестминстер должен заплатить штраф.

Одобрительные возгласы окружающих заглушили разрозненные крики протеста. «Золотой ангел» считался таверной Харроу, и всего с дюжину учеников из Вестминстер-скул сумели пробиться туда. Однако трое из них были могавками, а Маркс обладал на редкость звучным голосом и изворотливостью будущего юриста.

— Мистер Абсолют каждым своим словом подчеркивает собственное невежество. В столь благородной игре, как бильярд, затверженных правил нет. — Однокашники поддержали его свистом и одобрительным гомоном, и Маркс продолжил: — Если вы думаете иначе, укажите мне, какое из них нарушено, покажите мне кодекс, параграф, главу, или, клянусь, я буду настаивать на том, что мы должны выждать еще полчаса.

— Есть прецеденты, — неожиданно высказался один из приятелей Крестера. — А английское право полностью основано на прецедентах.

— Прецеденты, балда… поцелуй меня в зад. Назови хоть один из них, сукин сын, а я еще посмотрю, можно ли тебе верить! — прогремел Маркс.

— Джентльмены, держите себя в руках, — вмешался в спор пожилой сухощавый мужчина, очевидно судья и, судя по выговору, профессиональный игрок в бильярд. — Наш спорт стоит на договоренностях, есть в нем и законы, однако, сказать по чести, раз уж вызванный до сих пор не явился…

— Но он явился.

Это негромкое заявление вмиг оборвало все споры.

— Джек! — закричал Фенби. — Ты здесь? Ты жив?

— И то и другое. — Джек повернулся к судье. — Я сожалею, сэр, что заставил всех ждать. Меня задержали дела. Неотложного свойства. — Он посмотрел на Горация, сохранявшего абсолютную невозмутимость, потом перевел взгляд на Крестера. — Но… все мои затруднения теперь позади.

Крестер, как рыба, хватал воздух ртом. Затем промямлил:

— А ставка?

Джек поскреб подбородок.

— Ставка? Гм. Ставка. Так… где же она у меня? -Он залез в насквозь мокрый внутренний карман камзола, вытащил женский чепец и потряс им, чтобы все слышали звон. — Тысяча извинений за упаковку. Вот деньги.

Судья улыбнулся.

— Видимо, это были приятные затруднения, сэр?

Джек, не ответив, пожал плечами, и вся компания рассмеялась. Кроме Крестера с его прихвостнями. Последний повернулся к Горацию, тот неприметно развел руками.

Крестер резко повернулся обратно.

— Мне кажется, мы должны их пересчитать.

По публике пробежал неодобрительный гул, причем презрение выказал не только Вестминстер.

— Вы ставите под сомнение слово этого джентльмена? — спросил судья. И посмотрел на Джека. — Вы ведь джентльмен, не так ли?

Джек, не сводя с братца взгляда, ответил:

— Я — да.

— Тогда ставка принята. — Судья посмотрел на Крестера. — Ваш черед, сэр.

Кестер с кислым видом отдал кошель, и если тот был и потяжелей чепца Джека, то рефери ничем этого не показал. Он сделал знак, и противников развели.

Джек с тяжким стоном сел на скамью, его окружили могавки. Первым заговорил Фенби.

— Что стряслось с тобой, Джек?

— Что-что! Он еще спрашивает. Разве не вы меня накачали? И потом бросили? А?

— Нет, Джек, — возразил Ястреб. — Все было не так. Мы уговаривали тебя пойти проспаться. Ты посылал нас. Потом Маркс уснул. Ида увели две красотки, а ты… Ты братался с нашим новым приятелем. Вы с ним пили как сумасшедшие. Потом он что-то шепнул тебе, а ты сказал: «Веди меня, брат». Я хотел задержать вас, но ты о-обозвал меня слепым недоумком. И ушел, а догнать тебя я не м-мог. По причине о-отсутствия зрения.

Фенби нервно моргнул и поправил очки. Старые, кое-где скрепленные нитками.

Джек почесал лоб и вздохнул.

— Да, парни. Как ни крути, виноват во всем я. Но… не только, ибо мне помогли. — Он кивком указал на Горация. — Со мной сыграли подлую шутку. Очень подлую. И даже хуже.

— Хуже? Что может быть хуже? — осведомился Ид.

Понизив голос, Джек ответил:

— Я сдал судье не гинеи.

— Что ты хочешь этим сказать? — вскинулся Маркс.

Джек дважды мотнул головой, вначале — от раздражения, потом — от боли.

— Что я сказал, нетрудно понять. Тот, кто украл у меня эту ночь, стащил и наши деньги.

Могавки застонали.

— То есть если ты проиграешь, мы будем о-опозорены? — неуверенно пробормотал Фенби.

— Вот именно, — сказал Ид. — А потому…

— Я выиграю, — заявил быстро Джек. — Но дело не только в этом. Моему братцу прекрасно известно, что в чепце нет гиней. Он найдет способ туда заглянуть. Даже если продует. — Его рука вскинулась, призывая могавков к молчанию. — Так что в конце матча приготовьтесь к прорыву. — Он указал взглядом на дверь. — Нам придется смываться с обеими ставками, и как можно скорее.

— Джентльмены, займите свои места, — призвал судья.

Джек с тяжким вздохом — голова его снова раскалывалась — поднялся со скамьи. Потянувшись к стойке, он принялся перебирать кии, катая их по сукну, пока не нашел самый ровный. Что-то забулькало у него в животе.

— Притащите-ка мне, ребята, воды. Ведерко. А лучше — пару. Одно пустое.

Он вразвалочку пошел к центру стола. Судья принялся излагать правила матча.

— Победитель определяется по результатам двух или трех игр. Первые две ведутся до ста очков, третья, если она понадобится, до последней песчинки в верхней склянке песочных часов.

Пока он объяснял систему норм и ограничений, принятых в «Золотом ангеле», Крестер придвинулся к Джеку.

— Ты — дешевый мошенник, — заговорил он краешком губ. — Твой чепец так же пуст, как сердце еврея! Может, мне рассказать о том всем?

— Валяй. А я в свою очередь расскажу, откуда тебе это известно. Что твой наемник накачал меня спиртным, обворовал и оставил у шлюхи. И все поймут, что мошенник ты, а не я.

— У тебя нет доказательств. А у меня они будут, как только я вскрою твой, — он фыркнул, — кошель.

— Так я и дам тебе это сделать.

— Куда ты денешься, когда я тебя разгромлю?

Это был все тот же конфликт, длившийся уже целую вечность, и Джек презрительно усмехнулся.

— Угу, попытайся, сопляк.

Судья подступил к ним с зажатой в пальцах монетой.

— Ваше слово, сэр, — обратился он к Крестеру.

— Орел.

От блеска вращающегося в воздухе шиллинга у Джека застучало в висках.

— Решка! Ваш выбор, сэр.

Джек осторожно тряхнул головой, та отозвалась взрывом боли. Любой предмет, попадавший в поле его зрения, немного двоился и словно плыл вбок. Он взглянул на шары. Красный стоял справа — в положенной точке, два меченых белых — на линии слева.

— Пусть начинает, — сказал он судье, но принятое решение диктовалось тактическими соображениями лишь отчасти, ибо все его познания о бильярдной игре словно бы выветрились из похмельного мозга.

Крестер ударил, а Джек прикрыл глаза в неимоверном усилии пробудить свою память. И — о чудо! — та пробудилась, но не от судорожных умственных потуг, а от стука, легчайшего четкого стука. Этот стук, чистый стук слоновой кости о слоновую кость, словно бы в один миг прокрутил перед его мысленным взором череду ярких воспоминаний. Начиная с момента, когда отец впервые вручил ему кий. Этот стук! Непередаваемый, характерный, манящий, он всегда отзывался в нем сладкой музыкой. Как в фешенебельном клубе «Сен-Джеймс», так и в низкопробных тавернах, чьи мутные воды населяли подлинные акулы этой захватывающей, обдающей душу холодящим восторгом игры. В часы досуга они допускали к столу школяра и, понимая, что с того нечего взять, снисходительно позволяли ему оплачивать их выпивку и закуску.

За первым стуком последовали еще два, что объяснялось либо высокой степенью мастерства, либо удачливостью кузена.

— Три очка за посыл в лузу цветного через чужого, — объявил судья, выуживая из сетки красный шар и устанавливая его на отметку.

Крестер, окрыленный успехом, покосился на Джека и, озадаченный тем, что глаза того крепко зажмурены, дернул в момент следующего удара рукой. Шары его встали в футе от борта и друг от друга.

— Ваша очередь, сэр, — выдавил он сквозь сжатые зубы.

Джек поставил свой шар и отступил от стола, деловито намазывая кий мелом. Его братец блестяще начал партию сложным ударом, а на простенькой комбинации киксанул. Это наводило на мысли. В памяти его всплыли слова одного из наставников: «Все уловки весьма нехитры, молодой господин. Каждый дурак способен их освоить. По сути, сэр, это очень простая игра. Побеждает тот, кто действует проще».

Он опять присмотрелся к столу. Более эффектно было бы ударить по двум целям сразу, то есть выполнить карамболь, заставив белый шар соперника загнать в лузу цветной, а потом разыгрывать комбинацию снова и снова, набирая внушительные очки. Однако вместо всего этого Джек тупым концом кия небрежно ударил по красному шару, и тот, лениво отскочив от борта, закатился в лузу соседа.

— Красным в лузу, засчитано, — сказал судья, вынимая шар и выкатывая его на поле. — Три очка.

Все поняли, что Джек предпочел надежный путь авантюрному.

— Он мандражирует, — заявил с нарочито сильным сомерсетским акцентом Гораций. — Вы бызтро зделаете его, зэр.

Джек улыбнулся, неспешно выбирая позицию. Поскольку партия шла не на время, он мог даже без особой причины тянуть его, примеряясь к простейшим ударам, а потом с тщанием выполнять их и тем самым не подпускать братца к столу.

Красный шар был взят в работу, и с его помощью Джек довел счет до сорока пяти очков, после чего небольшая неточность отставила его от стола. К счастью, совсем ненадолго, ибо Крестер, набрав десять очков, позорно провалил карамболь, и три шара соблазнительно сгрудились у короткого борта. Загнать их в лузу было проще простого.

— Не упусти свой шанс, Абсолют, — закричал Маркс.

— Ты прекрасно знаешь, что я постараюсь, — откликнулся Джек.

Легкими щелчками он стал посылать шары в сетку, даже не особенно целясь и едва при том не зевая. Судья монотонно, как метроном, считал: «Два. Два. Два». Плечи болельщиков из Харроу опускались все ниже.

Набрав девяносто семь очков, он забил красный дуплетом в среднюю лузу.

— Три очка, красный, победа Вестминстера, — объявил судья.

Джек аккуратно поставил свой кий на стойку и был моментально окружен однокашниками, восторженно похлопывавшими его по спине. Эти приветствия отнюдь не оказали благотворного влияния на его самочувствие, и Джек постарался как можно скорее плюхнуться на скамью. В игре он забыл о своем состоянии, а теперь ему сделалось совсем худо.

— Воды, — простонал он, — воды.

— Ты в порядке, Джек?

Фенби, передавая ведерко, обеспокоенно посмотрел на него.

Во рту Джека была такая помойка, что он только хмыкнул и долго не отрывался от спасительного ведра. Как правило, чистую воду Джек недолюбливал, но сейчас она показалась ему сладчайшей.

— У вас есть план, как нам смотаться отсюда? — хрипло прошептал он.

— Да, начало уже придумано, — ответил Маркс.

— Тогда придумайте и конец, — пробормотал Джек. — И как можно быстрее.

Ему становилось все хуже и хуже. Третью партию он играть не хотел.

Судья объявил:

— Время, джентльмены.

И Джек поплелся к столу.

Харроу использовал перерыв, чтобы выработать тактику дальнейших действий, и теперь настоящий хор из ехидных покашливаний приветствовал Джека, когда он устанавливал свой меченый шар.

Ну и хрен с вами, подумал Джек. Один удар — и у Крестера подогнутся коленки. Один хитрый удар, удававшийся ему в восьми случаях из десяти. Почему бы сейчас не исполнить его? Не загнать за линию два шара — и собственный, и цветной? В результате противнику придется бить рикошетом. Он промахнется. А Джек начнет «яйцекладку».

Тут и нужны-то всего лишь удобный угол и резкость. Джек решился, но если первое имелось в наличии, то второе его подвело. Меченый шар, правда, распрекрасно подкатился к борту, зато красный не дошел и до линии.

— Счет не открыт, — изрек важно судья.

К столу двинулся Крестер. Теперь уже не напялив обычную ухмылочку, а сдвинув сосредоточенно брови. Усвоив урок прошлой партии, он без излишнего выпендрежа загнал красный шар в лузу, после чего принялся развивать свой успех.

Джека допустили к столу только дважды. И оба раза все шло насмарку из-за усиливающейся дрожи в ручках. А Крестер не упускал своих шансов.

— Верх за Харроу, и счет сравнялся, — под восторженные вопли большей части болельщиков объявил рефери.

Джек поставил свой кий, отошел и сел, подперев голову руками и щурясь от яркого света, очень яркого, ибо солнце встало напротив окна. Сделалось душно, кто-то открыл настежь раму, кто-то вновь сунул ему в руки ведро.

— Джентльмены, следующая игра, как решено, будет проводиться по времени. — Арбитр взял в руки песочные часы. — Выиграет тот игрок, что наберет больше очков к моменту, когда песок кончится. Но я не допущу никаких хитростей, предупреждаю. И того, кто намеренно станет медлить с ударами, удалю от стола.

Могавки плотно сгрудились вокруг Джека. Прикрыв рукой рот, тот негромко спросил:

— Вы выработали окончательный план?

Фенби заморгал.

— Д-да, Дж-Дж-Джек, думаем, д-да. Парни готовы. — Он показал на вестминстерцев, отругивавшихся от подковырок соперников. — Вначале мы…

— Не надо ничего рассказывать, Фенби, — раздраженно прервал его Джек. — Просто действуйте.

— Джентльмены, — сказал судья, покачивая на ладони монету. Он посмотрел на Джека. — Думаю, теперь ваша очередь угадывать, сэр.

Серебряный шиллинг, посверкивая, взлетел в воздух.

— Решка, — выкрикнул Джек.

— Так и есть, решка. Вы начнете партию, сэр?

Джек не чувствовал себя в силах повторить эту муку.

— Я предоставлю это моему уважаемому сопернику.

— Великолепно.

Крестер, уже уверенный в своих силах, по-хозяйски навис над сукном. Он установил свой шар на отметку и, как только судья перевернул часы, покосился на брата, подмигнул ему, отвернулся и резко ударил. Очень резко. Это был именно тот удар, каким Джек пробовал начать предыдущую партию, но Крестеру он удался. Шары встали за линией, их требовалось теперь выгнать «из дома» — задача нелегкая даже для опытных игроков.

Со стороны болельщиков из Харроу раздался восторженный вопль, со стороны Вестминстера — стон, и Джек опять почувствовал тошноту. Трудно сглотнув, он встал и пошел к месту казни. Ему надо было послать свой шар в борт так, чтобы тот непременно хотя бы задел какой-нибудь шар, находящийся «в доме». И притом постараться не наделать подставок. Но страшный стук у него в голове усилился вдвое. Он выбрал угол, ударил.

— Промах. Два очка в пользу Харроу.

Меченый шар встал возле красного. Крестер не преминул этим воспользоваться. И тут же сделал еще два щелчка.

— Карамболь: два очка. Карамболь: два очка, — автоматически отчеканил судья.

Братец продолжил работу кием, доведя счет до тридцати очков и получив одно замечание за неспешность. Из верхней склянки ушла по меньшей мере половина песка, когда он наконец допустил небольшую ошибку, задев белый шар Джека, но не загнав его в лузу. Тем не менее тот остановился у самого ее края, притулившись к изгибу борта и таким образом лишив Джека возможности играть прицельно. Выручить его мог теперь либо все тот же никак не дающийся ему рикошет, либо…

— Вот и все, полукровка, — прошептал ему Крестер. -Один твой удар, и я вновь у стола, а время уходит. Через пару минут мы посмотрим, что у тебя за заклад. -Он улыбнулся. — Приготовься к позорищу, парень.

Джек посмотрел на кузена. В его изрытом оспой лице отчетливо проступал призрак Дункана Абсолюта. Те же мясистые губы, поросячьи глазки, тот же тяжелый двойной подбородок. И даже гнусавые подвывания в шепотке. У него не было слов, чтобы достойно ответить ему. Была лишь деревянная палка в руках и хлипкий шанс чего-то добиться, пустив ее в дело.

Он еще раз внимательно оглядел стол. Вариант простого ударчика там просматривался, но… без мало-мальски стоящих перспектив. В голове опять прозвучало: чем проще, тем лучше.

К чертовой матери, подумал Джек.

И, вздыбив кий почти вертикально, тупым концом его сильно ударил по шару. Тот от борта по прямой пошел к красному и после «поцелуя» остановился. Зато цветной начал двигаться и под дружный вздох публики упал в дальнюю правую лузу.

— Красный, три очка, — невозмутимо объявил рефери.

Бильярдная загудела, в одних голосах слышалась радость, в других — разочарование, а в некоторых — неприкрытая злость. Крестер, стиснув кий, застыл у стола, и Джек, выбирая позицию, то и дело на него натыкался. Это нервировало. Как немолчный гомон болельщиков, солнечный свет, урчание в животе, ломота в мускулах и ослепительный блеск, пляшущий вокруг шаров, перегружая и без того утомленное зрение. Но пуще всего нервировал песок, бесшумно пересыпавшийся из склянки в склянку. Джек кожей чувствовал, как он уходит. У него практически не было времени для анализа ситуации. Он бил и бил — по наитию, не прицеливаясь, полагаясь только на внутреннее чутье. Счет стал расти с головокружительной быстротой, голос арбитра доходил до него, как сквозь вату.

Карамболи, дуплеты, свояки, чужаки — карусель продолжала вертеться. Допуская ошибку во время какого-нибудь удара, Джек ухитрялся исправить ее следующим посылом шара. Все в нем сейчас стремилось к единственной цели — набрать тридцать одно очко. На одно очко больше, чем братец.

И тут стон Фенби заставил его оторвать глаза от сукна.

Верхняя часть песочных часов почти опустела. А миг заминки сорвал карамболь. И к столу вновь шагнул ошалевший от радости Крестер.

— Никаких промедлений, сэр. Ваш черед.

Возглас судьи напоминал выкрик рефери в боксе. Игра теперь и впрямь походила на бокс. Удар следовал за ударом, и Крестер, невольно охваченный этим ритмом, без колебаний склонился к зеленому полю. Белый и красный шары стояли напротив центральной лузы, где-то футах в полутора друг от друга.

Загнать цветной, и счет вырастет до небес, так что победа в кармане. Крестер выдохнул и с оттяжечкой послал вперед кий. Шары столкнулись и разошлись, но красный пошел как-то боком. Правда, подкрутка все равно вела его к лузе, однако вращение было довольно ленивым, и все притихли, гадая, скользнет он в лузу или откатится, задев за ее край.

Шар, дрогнув, навис над лузой и замер.

— Очков нет, — разочарованно сказал судья, сочувствуя, похоже, отнюдь не Крестеру, у которого и так все было в порядке, а тому, кому десять оставшихся в склянке песчинок не давали возможности отыграть еще десять очков.

Меченый Джека находился дюймах в шести от шара братца, почти на предельной дистанции, а времени едва хватало на один-разъединственный и даже при известном везении практически ничего не сулящий удар.

Джек с силой ударил, и меченый Крестера влетел в свободную центральную лузу.

— Два очка, — закричал судья, невозмутимость которого улетучилась в один миг.

Он, как и все, напряженно следил за перемещением шара Джека. Тот стукнулся в боковой борт, затем врезался в дальний и понесся обратно к цветному, которому, чтобы свалиться, хватило бы и легкого дуновения ветерка.

Через доли секунды послышался характерный щелчок.

— Карамболь — два очка, красный в лузе — три, — воскликнул судья, вынужденный изрядно повысить голос, чтобы перекрыть гомон толпы.

Столкновение отняло у белого меченого энергию, и теперь он, теряя скорость, вперевалку катился к угловой лузе.

— Время, — заорал Крестер.

— Шар в игре, — пробурчал недовольно судья.

Жизнь Джека остановилась, остались только глаза, неотрывно следящие за движением белого шара. Тот медленно, как во сне, ткнулся в правый край лузы, затем отскочил к левому, чтобы потом повертеться на месте и наконец, превосходя самые фантастические чаяния направившего его игрока, тяжело плюхнуться в сетку.

— Свой засчитан, три очка и победа Вестминстера, — донеслось откуда-то сбоку.

Голос был едва слышен, его заглушал неистовый, взметнувшийся к потолку вой. Не кричал лишь застывший словно статуя Крестер. Находившийся в полном ступоре, как и Джек. Последнего, впрочем, уже теребили, и чья-то маленькая фигурка появилась в проеме окна.

— Поехали! — закричал Фенби, и Джек, очнувшись, зашарил взглядом по лицам.

Маркс и Ид уже отирались у столика, где победителя ожидали два плотных мешка. Один — с жетонами, другой — с золотом. Миг — и они очутились в надежных руках.

— Promptus? [53] — завопил Маркс, и его низкий голос полностью перекрыл шум.

— Iace! [54]

Золото Харроу полетело над головами к окну, где его подхватили и выбросили на улицу. Фенби повернулся, чтобы принять грязный, хранивший позорную тайну могавков чепец.

— Останови их!

Крик Крестера был адресован Громиле-Горацию, и тот еще раз подтвердил свою славу незаурядного крикетного игрока. Взмахнув запасным кием своего нанимателя, он с силой ударил по пролетавшему мимо мешку. Тонкая ткань вмиг порвалась, и металлические жетоны градом посыпались на оцепеневшую от неожиданности толпу.

В то же мгновение Джек метнулся к окну. Он в отличие от других знал, что сыплется из чепца, а истошный крик Крестера: «Мошенники! Они нас облапошили!» — лишь придал ему прыти. Впрочем, никто не пытался его задержать, все подбирали жетоны.

Он вспрыгнул к Фенби на подоконник и обернулся. Маркс и Ид, сопровождаемые дюжиной однокашников, уже неслись к двери. Им пока тоже никто не препятствовал, однако хозяева зала уже начинали соображать, что к чему.

— Куда теперь? — вскричал Джек, но Фенби вместо ответа просто попятился и вывалился из окна.

Посмотрев вниз, Джек увидел повозку торговца шелками. Высоты он побаивался, однако разрастающийся в помещении рев не оставлял ему времени для колебаний. Как только малыш скатился с телеги, он тоже прыгнул, но примятый шелк спружинил и вывалил его через бортик на мостовую.

Фенби, уже вставший на ноги, схватил приятеля за воротник.

— Vedeamus? [55] — спросил он.

— Да, — кивнул Джек. — И как можно быстрей!

Маркс и Ид уже подбегали к ним, и через миг все могавки дружно неслись вниз по улице, с хохотом перебрасывая друг другу добычу.

Глава 10

НАСИЛИЕ

В собственной комнате, где ничто ему не угрожало, Джека охватило такое желание завалиться в постель и уснуть, что этому, кажется, ни в малой степени не помешало бы, даже если бы ложе вместе с ним захотели разделить, например, Фанни с Матильдой… или та же Клотильда. Скопом или вразнобой — все равно. Нежные чистые простыни и мягкие одеяла были сейчас куда соблазнительней их. Лечь, забыться, отринув все треволнения, проваляться до вечера, а потом не спеша спуститься на кухню, где тебя ждут добродушные шуточки Нэнси и ее знаменитый ароматный бульон… это воистину райское наслаждение, но — увы! — уже недоступное для него. В настоящий момент. То есть когда тучи сгущаются и Крестер с прихвостнями перекапывают весь город, а возле фасада и тыловой части особняка Абсолютов прогуливаются незнакомые, одетые во все серое господа. Джек обхитрил их, пробравшись в дом через чердак, но и они кое-что этакое умели, о чем недвусмысленно говорил брошенный на его подушку конверт.

В нем находилась всего лишь визитная карточка. Строгая, обведенная черным. С золотым тиснением «Лорд Томас Мельбури» и припиской в три слова:

«Ты уже мертв».

Джек снова бросил карточку на подушку, нервно передернул плечами и продолжил процесс одевания. Времени на размышления у него не имелось, да и, собственно, размышлять было не о чем, а потому он довольно быстро облачился в свой школьный костюм. Черной шерсти, с таким же жилетом, чулками, правда, галстук пришлось перевязывать раза, наверное, три. Это тревожило, и Джек хлебнул бренди. Из секретной фляжки, спрятанной тут же в шкафу. Что ни к чему путному не привело: коньяк обжег горло, а пустой желудок отказался его принимать. Отплевываясь, Джек опять побрел к зеркалу и возобновил попытки укротить вздорный галстук, но отступился и в конце концов завязал его самым простым, плачевного вида узлом.

Какое-то время он тупо глядел на себя, а в голове его ползали куцые и тоскливые мысли. Надо было каким-то образом продержаться до вечера. Сделать так, чтобы преследователи потеряли его. А потом как-нибудь прокрасться в школу. Завтра экзамены в Тринити-колледж, и привратникам строго-настрого запрещено пускать туда незнакомцев. О, в такие дни они весьма бдительны, что никогда Джека не восхищало, но теперь он готов каждого из них вписать в завещание… если, конечно, все кончится хорошо.

Джек помрачнел и снова заторопился. Застегнул туфли, сорвал с крючка плащ. И уже был на полпути к двери, когда та распахнулась.

— А-а-а! — заорал он и, в панике оступившись, перекатился через кровать. Кто-то с ревом ворвался в комнату.

— Ты, никчемный говнюк! Где ты был?

Джек испустил вздох облегчения, а потом и радостный вопль:

— Отец! Слава богу!

Сэр Джеймс, опешив, замер на месте.

— Что… что это с вами содеялось, сэр?

— О, ничего! Просто я рад вам. Мне… мне приятно видеть вас, сэр, вот и все.

Без сомнения, сэр Джеймс пришел, чтобы свести давнишние счеты. Но откровенный восторг отпрыска озадачил его. И настолько, что он едва не принялся извиняться.

— Я хотел постучаться, конечно же, — заявил он, указывая на дверь. — Но отсюда… не доносилось ни звука, поэтому я…

— Ничего страшного. Все в порядке, отец.

— Разумеется, все в порядке. — Сэр Джеймс был не из тех, кого можно надолго смутить. — Дом мой, хожу, куда хочу. В особенности после того, как вы стали использовать его как перевалочный пункт. — Он пнул ногой груду грязной одежды. — Что это? А? Объясните мне, сэр. Навалили здесь кучу дерьма и собираетесь смыться, не так ли?

— Вовсе нет, сэр. Я… я… — Джек опустил глаза. И, увидев на одеяле карточку лорда, уронил на нее плащ. — Я как раз собирался отнести это Нэнси. Чтобы она постирала все, сэр.

Он наклонился к одежде, но отец оказался проворнее. Колени его трещали, как выстрелы, когда он приседал.

— Говоря «куча дерьма», я и не думал, что это буквально!

— Я от… отравился устрицами, сэр. — Устрицами? Черта с два! — Сэр Джеймс поднял что-то с пола, принюхался. — Рыбка, возможно, была, но не устрицы. Пахнет духами. Причем дешевыми. Ты побывал у шлюхи, я прав?

Джек вздрогнул.

— Нет, что вы, сэр, я…

— Прекрати, сын. Ты же знаешь, я прощу тебе почти любой грех, кроме лжи.

Наверное, ему и впрямь стоило быть с родителем пооткровеннее. Отец, несомненно, поддержал бы его. Но… одно признание повлекло бы другие, а выложить все Джек просто не мог.

— Я… я действительно провел время с одной… молоденькой… очень молоденькой леди, сэр, но…

— Джек! Не юли. И ответь, ты, по крайней мере, придерживался тех правил, какие я тебе вдалбливал?

Джек ничего не понял, но для вида потупился. Отец вздохнул.

— Ты хотя бы предохранялся?

— Я… о да, разумеется, сэр.

Джек был удивлен. На что ему тут намекают? До сего дня отец никогда не говорил с ним ни о чем таком.

— Это, по крайней мере, показывает, что у тебя есть хоть крупица здравого смысла. — Лицо сэра Джеймса на миг осветила улыбка. И тут же исчезла. — Ты еще молод, но, кажется, унаследовал безумие деда. Эти вещи вроде бы передаются через поколение, а? — Он бросил кюлоты и встал. — Ну да ладно. Сейчас нам надо потолковать о другом.

О чем, Джек так и не узнал, ибо снизу послышались глухие удары и приглушенные крики.

— Кто там, черт возьми? — Отец повернулся к вмиг побледневшему сыну. — Кто-то преследует тебя, да? Кто? Кредиторы? Или… ты ведь не забыл заплатить своей шлюхе?

— Я… Я…

Сэр Джеймс вздохнул:

— Сын, ты опять меня удручаешь.

— Я… не… поймите, отец…

— Ладно, я все улажу. Но сумма будет вычтена из твоего содержания, можешь не сомневаться. — Еще не договорив эту фразу, сэр Джеймс повернулся к двери. — Где этот сукин сын с толстым задом, мнящий себя моим лакеем? Без сомнений, забился куда-то и спит. Уильям! Уильям! — заорал он и стал спускаться по лестнице, не особенно поторапливаясь, хотя удары делались громче.

Джек подхватил свой плащ и тоже направился к выходу. Но пошел он не за отцом, а наверх, на чердак. Там было слуховое окно, небольшой прыжок — и ты на соседней крыше. Пробираясь к окну, он неожиданно понял, где спрячется. Там-то уж точно никто его не найдет. Ну а вечером, в темноте, можно будет как-нибудь прокрасться и в школу. О, он больше не станет рыпаться, очутившись в ведомстве миссис Портвешок. И на радость матери сдаст экзамены в Тринити-колледж. Стены Кембриджа толстые и высокие, за ними можно отсиживаться хоть целый век.

В тупичке Святой Анны царило обычное запустение. Обе двери, и парадная и чердачная, были не заперты, а мансарда, как и ожидалось, — пуста. Яснее ясного -Матильда ушла. Унеся все корсеты, чулки и картинки, как-то скрадывающие убожество комнатенки. Теперь на первый план выступили серые, в пятнах темно-синей плесени стены, из которых местами торчала косая растрескавшаяся обрешетка.

Несмотря на все тревоги этого сумасшедшего дня, Джек устроился на полу и заснул.

Колокол собора Святого Джайлза разбудил его, а колокола церкви Святой Анны сказали, что уже семь часов. Самое время для ужина, подумал он, вытаскивая из сумки пирог и фляжку с элем, которые были прихвачены им по пути в тупичок. Еда, о радость, не вызвала отвращения, и Джек с аппетитом поел, после чего, приведя в порядок одежду, отправился в путь.

Поскольку ему предстояло окончательно похоронить себя в школьных стенах, он решил кое с кем попрощаться. У него не имелось сомнений, что вокруг зданий с известными адресами трутся наемники разъяренного Мельбури. Но большой беды ведь не будет, если он, никем не опознанный, с поднятым воротом и в надвинутой на лицо треуголке подберется к знакомым домам и украдкой пошлет воздушные поцелуи тем, кого так любил. Он сознавал, что его чувство к Фанни исходит скорее от чресл, чем от сердца, и потому счел более правильным поначалу отправиться к ней. Чтобы затем, уже без помех, обратить свои мысли к Клотильде — светочу его чистой, неугасимой любви.

В Каретном дворе шла привычная суета, и Джек старательно обходил прямоугольники света, льющегося из открытых дверей. Все, чего он хотел, это взобраться на стену и посмотреть, что поделывает красавица, однако что-то заставило его повернуть к маленькой дверце, чтобы проверить, на месте ли ключ.

Тот действительно оказался на месте, но был завернут в бумагу. Джек развернул листок и прочел:

«Воксхолл [56]. Сегодня вечером. Мне необходимо тебя видеть. Ф. «

Слово «необходимо» было подчеркнуто, и Джек даже провел по линии пальцем. Конечно необходимо! Еще бы! Ей, безусловно, не терпится выместить на нем гнев! Рассчитаться за пережитое унижение. И возможно, за потерю крова над головой. Что ж, Джек готов был это снести и охотно отправился бы в парк развлечений, но… вряд ли он чем-нибудь ей поможет с ножом в животе. Совершенно случайно там оказавшимся, разумеется. Нет, как ни крути, а Фанни должна подождать. Скажем, недели две… или месяц, пока о нем все не забудут.

Только тогда он рискнет выйти в город, чтобы понять, что там к чему.

Со вздохом он опять побрел к Сохо, уже весь устремляясь к Клотильде, мизинца которой не стоили ни сама Фанни, ни премиленькая шлюшка актриса, ни та же жрица продажной любви, растерявшая в многолетнем служении ей все свои зубы. Да, конечно, он с ними путался… неизвестно, кстати, зачем, но на деле лишь маленькая русалочка владела как его помыслами, так и сердцем. Как бы ему хотелось сейчас просто сесть рядом с ней, осторожно коснуться белой ручки и неотрывно смотреть, смотреть в сине-зеленые, широко распахнутые глаза. Это было бы счастьем, которое теперь сделалось недостижимым. Все, что ему оставалось, это издали полюбоваться на те райские кущи, из каких роковое стечение обстоятельств с неумолимой жестокостью изгоняло его.

Он завернул за угол и тут же понял, что произошло что-то ужасное. В уши его влились какие-то отдаленные звуки, очень слабые и все-таки с пронзительной отчетливостью пробивавшиеся и сквозь крики лоточников, и сквозь вопли и гогот слоняющихся возле винных лавок пьянчуг. Было в них нечто настолько жалобное и в то же время знакомое, что купленный мигом ранее пудинг полетел на брусчатку, и Джек побежал.

Он бежал и смотрел на дом месье Гвена. Здания на Трифт-стрит стояли тесно, и ему даже на какое-то мгновение показалось, что толпа гомонящих зевак собралась отнюдь не возле жилища ювелира, а чуть далее, у соседних дверей, и что терзающие его слух стенания изливаются не (он запнулся!)… не из горла (он внутренне ахнул!) Клотильды. Думая так, он уже знал, что обманывает себя, и обмирал от внезапного тошнотворного страха.

Столпившиеся зеваки не пожелали раздаться, и ему пришлось с боем пробиваться к крыльцу. Кого-то он двинул локтем, кого-то схватил за ворот, кому-то заехал в бок кулаком. Кто-то взвыл, кто-то выругался, кто-то шлепнулся наземь, однако Джек неуклонно пробивался вперед. Он был уже в доме, на лестнице, он потерял треуголку и плащ, но даже не повернулся посмотреть, что с ними сталось. Душу его разрывал жалобный плач. Порой мешавшийся с чьим-то горестным бормотанием, сдавленным, походившим на полупридушенный рев.

Толпа несколько поредела лишь наверху, там стояли два стража порядка. Взявшись за руки, они сдерживали напор зевак. Однако Джек прорвал их заслон с такой резкостью и свирепостью, что его не решились остановить. Остановился он сам, взлетев на лестничную площадку.

Там лежал Клод, ученик и родственник ювелира, и какой-то мужчина прижимал полотенца к его голове, Сквозь них проступала кровь, она текла по неестественно бледному лицу молодого француза, она алела на его горле, на полу, на одежде — везде. Он был, похоже, в cознании, но жизнь едва теплилась в нем.

Еще больше крови было в гостиной, откуда неслись причитания и куда Джек с замирающим сердцем вошел. Багровый след широким зигзагом тянулся через все помещение до стены, где судорожно тряслась груда тряпья, уже ничем не напоминавшая то нежно-желтое платье, которое так шло Клотильде, служа очень милой и элегантной оправой ее расцветающей красоте. Теперь от него отказался бы даже сиротский приют, и Джек, все еще не веря своим глазам, содрогнулся.

И оцепенел, не в силах двинуться дальше, обшаривая гостиную взглядом и механически отмечая увиденное. Вот опрокинутый стул, вот сорванная с окна занавеска, вот разлетевшийся на осколки фарфоровый пастушок. Наконец он заметил и своего водяного, тот стоял, где стоял, но его разверстая пасть теперь, казалось, вовсе не ухмылялась, а заходилась в немом жутком вопле, к которому через мгновение присоединился и тонкий, отчаянный, заставивший воздух вибрировать крик.

Клотильда увидела Джека.

— Non! Non! Non non non! [57] — кричала она, безуспешно пытаясь прикрыть оголенные ноги лохмотьями окровавленной юбки.

Отец, сидевший с ней рядом, медленно повернулся, потом вскочил на ноги и с необычайным проворством ухватил вошедшего за грудки.

— Violeur! Violeur! [58] — снова и снова выкрикивал он, встряхивая Джека так, что его голова и лопатки немилосердно колотились о стену, с которой через какое-то время сорвалась акварель и посыпались керамические тарелки.

Джек не сопротивлялся, он смотрел на тритона. Тот был недвижен, несмотря на безумную пляску окружавших его безделушек. Водное чудище с отвращением озирало чуждый ему человеческий мир.

Месье Гвен был невысок, но невероятно силен, и Джек сползал по стене все ниже и ниже, пока наконец не свалился на пол. Француз, продолжавший неистово его дергать, сумел отцепиться и устоял. Только тут до них обоих донесся голос Клотильды, неустанно повторявший лишь одно:

— Се n'etais pas lui, Papa! Pas lui! Pas lui! [59]

Тяжело дыша, месье Гвен поковылял к своей дочери. Он опять сел и бережно обнял ее. Она спрятала лицо у него на груди и, нервно вздрагивая, застыла.

Джек подполз к ним. Он попытался дотронуться до безвольно упавшей руки, но ее резко отдернули, словно обжегшись.

— Клотильда, — прошептал умоляюще Джек. — Милая, дорогая Клотильда.

Она не пошевелилась.

— Как… — Он задохнулся и вновь попытался заговорить. — Кто…

Неожиданно девушка вскинула голову.

— Я им противилась, Джек, — прошептала она.

— Конечно. Я знаю.

— Смотри! — Она кивком указала на свои ногти, те были обломаны и в крови. — Regardes! Я… — Ее кулачки яростно взбили воздух. — Но их было двое… нет, трое. Они избили Клода… они… — Порыв гнева прошел, из потупленных глаз опять хлынули слезы.

— Клотильда, ты… ты их знаешь?

Ответом было еле заметное отрицательное движение, потом прозвучали слова. Очень тихие. Но смысл их был страшен.

— Они искали тебя.

Произнося эту жуткую фразу, Клотильда не подняла головы, и Джек возблагодарил за то небо. Посмотри она на него в этот миг, он бы умер.

Итак, мистер трус, пока ты, как крыса, скрывался в норе, они нашли на ком сорвать свою злобу. Они узнали, где ты бываешь, и сделали свое черное дело. Пока сопляк играл в дикаря, знатный лорд поступил как дикарь. Не фальшивый дикарь, а подлинный, настоящий.

На глаза его навернулись слезы. Сквозь их пелену он смотрел на разгром, уже не в силах что-то анализировать и о чем-нибудь думать. Он просто смотрел на какие-то черепки и на застрявшую между ними монету. Это была вроде бы крона, но все-таки и не крона. Крона, она чуть потоньше, а тут… Он вдруг осознал, что это за диск, и протянул к нему руку. Да, так и есть, это был жетон. Не простой, металлический, как в банях Мендосы, а фигурный, серебряный, стоивший кучу денег и служивший сезонным пропуском в парк развлечений. У него некогда тоже имелся такой. А вот в семье Гвенов подобного пропуска не имелось, ибо Клотильда постоянно упрашивала сводить ее в Воксхолл.

Джек, сдвинув брови, разглядывал бляшку. Точней, ее лицевую сторону с барельефным изображением памятника Генделю, возвышавшемуся у южного входа в парк. На обратной же стороне пропуска обычно гравировалось имя владельца, так что имелась возможность выяснить, кто его тут потерял.

Скорей бездумно, чем любопытствуя, Джек сделал легкое движение кистью и… превратился в недвижную статую. Его разум категорически отказывался что-либо воспринимать. Жетон за номером 178 был и впрямь закреплен за одним из завсегдатаев Воксхолла. Им оказался мистер К. Абсолют.

Крестер.

Мать сетовала, что он зачастил в Воксхолл.

Джек не помнил, как оказался на лестнице, как спускался. Он просто шел и шел, и все перед ним расступались. Ибо все видели его лицо.

Глава 11

МАСКАРАД

Трудно было выгребать против течения, тем более что Навозную пристань от причала у Охотничьего домика отделяло немалое расстояние, однако Джеку физические усилия позволяли расслабиться внутренне, и потому он греб резко, старательно налегая на весла. Несмотря на поздний час, река по-прежнему была запружена угольными баржами, паромами, разнообразными лодками, а также баркасами, везущими сено. Темза никогда не знала покоя. По-хорошему следовало бы вздуть на носу утлой скорлупки огонь, но кремень куда-то делся, и не имелось ни малейшего желания его искать. Он и так потратил достаточно времени, заглянув в свой пансион и забрав оттуда только две вещи: новый плащ вместо потерянного на Трифт-стрит и свою шпагу. Зато ялик, тайком уведенный из школьного дока, шел ходко, уверенно лавируя между судами. Имей могавки возможность видеть своего предводителя, они, вне сомнений, гордились бы им. Используя течение и подрабатывая то одним веслом, то другим, Джек скользнул в щель между двумя небольшими посудинами и обвернул вокруг сваи канат. Через мгновение он уже взбегал вверх по лестнице. Это был отнюдь не ближайший к Воксхоллу причал, однако тот, всегда очень людный и хорошо освещенный для приема ночных гуляк, совсем не подходил Джеку, который хотел появиться незамеченным.

Хотя на прилегающих к реке улочках, прихотливо петлявших среди складских помещений, было довольно темно, чем дальше он продвигался, тем праздничней становилось вокруг, а в освещенных фонарями ларьках торговали вином и горячими, только что приготовленными угрями. Обступавшие эти оазисы света девицы зазывно хихикали и манили клиентов во мрак, из которого позже выныривали далеко не все клюнувшие на их агитацию искатели недорогих удовольствий. Ближе к парку прилавки смыкались в ряды, ломившиеся от всякого рода товаров. Тут предлагали веера, статуэтки, книги, картины, духи, треуголки, карандаши, но доминантой в этом калейдоскопе являлись разнообразные маски. Они были всюду, висели, лежали, смыкались в гирлянды, и Джек невольно поежился. У него возникло неприятное ощущение, что в глубине каждой пары раскосых, угрюмо зияющих прорезей поблескивают чьи-то внимательные зрачки.

У входа в парк кое-что прояснилось. Очередь, медленно продвигавшаяся к воротам, была очень пестрой и являла собой вереницу пышно и красочно разодетых людей. Многие из них были в масках. Даже не многие, а почти все.

Джек, отступив в сторону, обратился к лоточнику:

— Сегодня что, маскарад?

— О да, сэр, — был ответ. — Замечательный маскарад. И вы поспели как раз вовремя. Я распечатал последнюю кипу костюмов. Не пожелаете ли взглянуть?

Проклиная затею устроителей празднества, сильно затруднявшую ему поиск врага, Джек купил простое венецианское домино, самое распространенное маскарадное одеяние.

Последние флорины ушли на оплату входа, но за позолоченными воротами возникла очередная проблема.

— Вашу шпагу, сэр.

Джек сдвинул маску на лоб, чтобы взглядом поставить на место невеж в лиловых ливреях.

— Эй, любезные, я никогда с ней не расстаюсь.

— Но сегодня вечером, сэр, — ответил слуга, — вам придется изменить этой привычке. Или вы не войдете. Мы проводим благотворительный бал в пользу семей солдат, героически павших на поле брани. И совсем не хотим плодить новых вдов и сирот.

Скопившаяся сзади очередь зароптала. Джек, пожав плечами, сдал шпагу и взял жетон, проигнорировав поднос для пожертвований, который ему попытались подсунуть. Правило «нет оружию» распространялось по Лондону все шире и шире. Театры первыми ввели его в обиход. Идиотский девиз, подумал с горечью Джек, но несколько приободрился, ощутив в правом башмаке холод металла. Туда был засунут нож, стянутый у мадам Портвешок.

Покинув портик, Джек не спеша огляделся. В этом парке он прежде бывал, и не раз. Вначале с матерью, приучавшей его к благовоспитанному поведению, позже с приятелями — поглазеть на молоденьких барышень. Правда, в последнее время он сюда почти не заглядывал: чинная оранжерейная атмосфера приелась ему. Респектабельность тут всемерно приветствовалась, а гонор и спесь приходилось прятать в карман, и по аллеям вперемешку со знатью мирно прогуливались и ремесленники, и банкиры, а в таверне какой-нибудь пивовар мог спокойно соседствовать с самим королем. Но если бы кто-то из них вздумал выкинуть какой-нибудь фортель, например затеять скандал или прижать под действием винных паров зазевавшуюся девчонку, его тут же призвали бы к порядку, а то и вообще попросили бы покинуть парк.

Джек знал: этой ночью все будет по-другому. Анонимность, пусть даже условная, освобождала участников маскарада от пут повседневности и открывала дорогу страстям. Трезвенник бюргер в костюме Вакха мог беспрепятственно надираться, его чопорная супруга в образе Саломеи — демонстрировать свои телеса, а приходской священник — с вожделением разглядывать их из-под шлема с забралом. Никто им не помешает, никто не сделает замечания. Как и школяру из Вестминстера, натянувшему домино. Он пришел сюда, чтобы убить, и убьет. Ровно с той же жестокостью, с какой Крестер расправился со своей жертвой. Не проявивший милосердия к невинному, беззащитному существу не заслуживает ни снисхождения, ни пощады.

К тому времени, как он дважды обежал все аллеи, облазил храм Комуса [60] и потолкался у водопада, народу в парке прибавилось, а Крестер так нигде и не обнаружился. Джек впал в отчаяние. В этакой круговерти костюмов и масок практически не имелось возможности кого-нибудь отыскать. Он уже с трудом волочил ноги, а его гнев сменился страшной усталостью, одолеть которую не помогали даже самые жуткие воспоминания. О загнанно-жалобном плаче Клотильды, о ее окровавленном платье и прочем. Для поддержки решимости ему нужна была ярость, но праздничная толпа с ее гомоном, хохотом и дразнящими язычками незаметно высосала его.

Возле памятника Генделю Джек бессильно опустился на каменную скамейку и закрыл руками лицо. Что ему теперь оставалось, кроме того, как, вернувшись в свою школу, трусливо отсиживаться за ее стенами, прячась от человека, бросившего на постель его карточку с траурными полями, и медленно угасать, подобно Гамлету из спектакля, который он смотрел с матерью в «Друри-Лейн». Что, кстати, этот малый говорил об отмщении?

Звуки торжественной плавной мелодии оторвали его от мрачных дум. Подле него, прямо на воздухе небольшой оркестр заиграл пастораль, автор которой сейчас возвышался над ним и был величайшим композитором всех времен и народов. Так, по крайней мере, полагала Клотильда, просто влюбленная в его «Мессию» [61]. Она вообще была от музыки без ума, и Джек однажды, чтобы доставить ей удовольствие, даже играл в доме Гвенов на флейте какие-то немецкие мелодии. По правде говоря, он отнюдь не являлся искусным флейтистом, но похвалой ему были бурные аплодисменты и самый неподдельный восторг.

Воспоминание об утраченном счастье вновь пробудило в нем гнев. Он быстро встал и пошел по аллее, на сей раз — к ротонде. Танцы, устраиваемые в этом невероятно большом павильоне, всегда собирали много народу, и если Крестер сейчас в Воксхолле, он непременно окажется там.

Громадная — чуть ли не в сотню свечей — люстра хорошо освещала круглую залу, отражаясь в десятках зеркал, расставленных под углом вдоль обегающей всю ротонду стены и прихотливо разделяющих толпу на фрагменты. В одном из них толклись фавн с сатиром, кучка томно обмахивающихся веерами пейзанок, мамаша Шиптон и Панч [62], в другом пировали олимпийские небожители. Там Зевс, не чинясь, одалживался понюшкой у Диониса, запихивая табак прямо в гипсовый нос, а толстощекий Посейдон с плотоядной ухмылкой приподнимал своим трезубцем край одеяния кокетливо отвернувшейся от него Артемиды. Третье зеркало отражало уже иное, в дам горделивый, но щупловатый и низенький Цезарь молча внимал склонившемуся к нему Сатане. А возле них…

Джек, вздрогнув, прищурился. Возле владыки мрака и бездн стояла прекрасная одалиска. Стройная и вся практически обнаженная, если не считать блесток в прическе, вуали на лице и куска шелка, едва прикрывавшего бедра. В позе ее, с виду фривольной, угадывалось страшное внутреннее напряжение, с каким она принимала взгляды теснящихся вкруг нее и недвусмысленно перешептывающихся мужчин. Яркий свет, явная возбужденность зевак и равнодушная неподвижность их масок привносили во всю эту сцену привкус какой-то особенно извращенной жестокости, и Джек содрогнулся еще раз. А взглянув на грудь голой красавицы и узнав ее, а потом и женщину, вовсе оторопел.

Оркестр заиграл увертюру к первому танцу кадрили, и все желающие принять в нем участие стали поспешно разбиваться на четверки, а остальные отхлынули к стенам. Красавица осталась одна. Джек, уже повернувшийся к залу, увидел, как Сатана, прежде чем удалиться, по-хозяйски потрепал ее по плечу. Она все стояла, ожидая партнеров, хотя никто, по-видимому, не решался к ней подойти. Правда, и круг танцоров еще не был в достаточной мере полон, а потому оркестр завел проигрыш еще раз.

Стряхнув с себя оцепенение, Джек бросился к одалиске.

— Фанни!

Потупленные глаза резко вскинулись, в их глубине крылась мука загнанного в ловушку животного. Но в голосе прозвучала откровенная злоба.

— Идиот! Зачем ты пришел?

— Но… твоя записка…

Джек закрыл рот. Он мучительно покраснел, ибо вдруг осознал, что вплоть до сего момента не удосужился даже вспомнить о Фанни, но та не дала ему времени на самоуничижительные раздумья.

— Оставь меня, — прошипела она. — Убирайся!

— Но, Фанни! — Он снял с себя плащ и протянул ей, — Возьми.

— Нет!

— Почему? Не можешь же ты… получать от этого удовольствие.

— Удовольствие? — Злость полностью вытеснила испуг. — Это не для удовольствия. Это первый этап моего наказания.

— За что?

Он уже знал, что услышит.

— За тебя, мой дорогой. За тебя.

Вступительные аккорды заканчивались. Они стояли друг против друга. К ним присоединились мужчина в костюме Приапа [63] и хихикающая девица, которую вытолкнули из толпы. Парочка вскинула руки, Джек поднял свою.

— Нет! — прошипела Фанни.

Но, кажется, у нее не было выбора. Она тоже подняла руку.

Музыка на миг смолкла, стали слышны шепотки и шуршание вееров.

— Кто же тебя наказывает? — спросил он, не обращая внимания на навостривших уши партнеров.

— Ты это знаешь. Сегодня мне велено изображать Батсебу-блудницу [64]. Лорд сказал, что, если я буду во всем покорной ему, он, возможно, и не ославит меня как шлюху по всей столице и… может быть, даже оставит за мной дом и… и слуг.

Судорожно вздохнув, Фанни умолкла. Слезы градом хлынули из глаз, но это было не очень заметно, ибо ее лицо скрывала вуаль да и танец уже начался. Четверки танцующих двинулись влево, потом пошли вправо. Джек механически принялся исполнять свою партию, кланяясь, разворачиваясь и меняясь с мужчиной местами. Женщины тут же последовали их примеру, затем новообразованные пары опять распались, и Джек взял Фанни за руку, чтобы сделать с ней несколько совместных шагов перед следующими па. Их головы почти соприкоснулись, и он очень тихо сказал:

— Но Батсеба не была блудницей. Она просто привлекла взор Давида… кажется, когда купалась…

— Именно, — подтвердила она, и слезы вновь полились под влажнеющей вуалью. — Это мне и приказано. Привлечь тебя. А после сдать.

Они сбились с такта и жутко опаздывали. Новая пара уже тянула к ним руки, но Джек ничего не видел, ошеломленный еще одним поворотом игры.

— Сдать меня? — переспросил он. — Кому же?

— Мне, щенок. Как это ни удивительно, мне.

Это произнес Сатана, его новый партнер по танцу. Джеку не пришлось долго гадать, кто скрывается под красной маской, ибо голос сказал ему все. Низкий, скрипучий, способный, казалось, проникать и сквозь стены, а не… не только под кринолин.

Он обмер: он танцевал с самим дьяволом, хотя и знал, что это лорд Мельбури.

— У тебя две возможности, — вновь проскрипел низкий голос. — Ты должен решить, кто ты есть. Мужчина или мальчишка, сопляк. Если мальчишка, я прогуляюсь с тобой в укромное место, где мы с друзьями зададим тебе порку. Хорошую порку, какой и заслуживают все нашкодившие сопляки. И какая, возможно, заденет и то, из-за чего ты вторгаешься в чужие дома. Или…

Они разошлись. И сошлись, когда Фанни с Артемидой-охотницей поменялись местами и закружились.

— Или?

— Или, если ты хочешь считаться мужчиной, мы удалимся в то же местечко и сойдемся… но уже с пистолетами. А затем ты умрешь.

Последнее было более чем реальным. Чем же иным могла окончиться схватка с чуть ли не лучшим стрелком королевства? Джек машинально двигал ногами, не зная, что выбрать — мучительное унижение или смерть.

Какой-то разбушевавшийся пьяница залез в оркестр и попытался отобрать смычок у первой скрипки. Инструмент взвыл, затем музыка оборвалась, и все танцующие негодующе загомонили.

Мясистые губы, выглядывавшие из-под маски, расплылись в улыбке.

— Ну и что же ты выбрал, Джек Абсолют? Участь мальчишки или участь мужчины?

Но Джек уже принял решение.

— Ни то ни другое, — бросил он, ввинчиваясь в рассерженную толпу.

— Глупец! — прошипел ему вслед Мельбури. — Думаешь, я этого не предвидел?

Участники празднества беспорядочно мельтешили вокруг. Вместо лиц у них были недвижные маски, и за каждой из них мог скрываться наемник коварного лорда. Приблизившись к главному выходу, Джек заметил отиравшегося возле него высоченного малого и двух бравых молодчиков, подгребавших с другой стороны. Все трое были одеты в костюмы бесов из преисподней, что, по мнению Джека, свидетельствовало как о чрезмерной самонадеянности, так и о скудости воображения Мельбури. Он резко повернулся и стал проталкиваться в обратную сторону, но в пространстве, ограниченном у главного выхода постаментом с гипсовыми атлетами, вздымающими к небесам нечто вроде гирлянд, толпа была чересчур плотной и не давала пройти.

Джек посмотрел вверх и, рассудив, что там, где стоит столько парней, найдется местечко и еще для одного, подпрыгнул и ухватился за край постамента. Пальцы его едва не соскочили с гладкой поверхности камня, но он сумел удержаться и подтянулся, а потом сел возле гипсовых ног. Какое-то время он так сидел, отдыхая, пока не заметил, что бесы глядят на него. Джек тут же вскочил и побежал, лавируя между белых фигур. Там, где толпа была реже, он спрыгнул и, не оглядываясь, зашагал к другим выходам из сделавшихся для него огромной ловушкой садов.

Убедившись, что и возле западных ворот отираются сторожа, он ринулся к северным и нашел там ту же картину. Два здоровяка в совершенно одинаковых костюмах стояли у выхода, вроде бы никому не мешая и присматриваясь лишь к тем отдыхающим, на ком были черные плащи и венецианское домино.

Джек, вмиг обессилев, замер как вкопанный. Больше бежать было некуда, а от спешки у него открылась одышка и закололо в боку. Некоторые гуляки, опасаясь инфекции, стали обходить задыхающегося парнишку, вскоре вокруг него образовалось пустое пространство, а он все стоял и стоял. Стоял, прекрасно отдавая себе отчет, что если сейчас же не стронется с места, то так и останется трястись тут в ожидании, как заяц, попавший в световое пятно. Со всех сторон приближались охотники, а его руки била мелкая дрожь. Нет, пистолета им явно не удержать. Что же тогда? Отказаться от поединка? Но в этом случае его ждут побои, возможное увечье и вечный позор.

У ворот между тем затеялась перепалка. Два лакея в напудренных париках и лиловых камзолах заступили дорогу группе молодчиков, указывая на фляжки, зажатые в их руках. Они были правы, ибо проносить с собой в парк спиртное строго-настрого запрещалось, чтобы не ущемлять интересы хозяина Воксхолла, делавшего хорошие деньги на каждой пинте проданного им своим клиентам вина. Люди лорда Мельбури обернулись на шум, и за их спинами образовался проход. Вполне достаточный, чтобы в душе Джека ворохнулась надежда. Он почуял свободу и двинулся к ней сначала медленно, потом все быстрее. И наверняка выскользнул бы из ловушки, если бы его взгляд не уперся в знакомый камзол, розовый, распираемый грудью верзилы сатира, явно принадлежащего к числу скандалистов, но не скандалившего, а стоящего чуть в стороне.

За него, как, впрочем, и за всех своих дружков, разорялся плотный детина, одетый, как и Джек, в венецианское домино.

— Псы, — кричал он, — я все равно проскочу! Дайте мне только как следует за вас взяться!

И, как это ни странно, Джек поначалу пошел не на голос, а на три свежие и хорошо заметные извилистые царапины, выползавшие из-под маски буяна и сбегавшие вниз по его толстой щеке.

Как только он понял, кто перед ним, страх исчез.

— Негодяй! — заорал Джек, одним прыжком преодолевая разделявшее их пространство.

В его действиях не было никакого расчета, он с ходу ударил, а потом бил, бил и бил. Без всяких правил, без удержу, обуреваемый дикой злобой и утробно рыча.

Его схватили и повалили на землю. Не бесы Мельбури, а лакеи без масок. Сноровисто, но без излишней жестокости. В Воксхолле за порядком приглядывали люди бывалые, хладнокровные, специально обученные, в основном бывшие моряки. Вскинув голову, Джек увидел, что его враг тоже повержен и схвачен, и, поскольку тот уже был без маски, отметил с жестокой радостью, что у него подбит глаз и распух нос.

— Что тут за склока? Что это за лесорубы, портящие настроение уважаемым людям?

Тот, кто задал эти вопросы, был, как и лакеи, без маски, но дорогой лиловый костюм его явно шили лучшие лондонские портные.

— Безумствующие юнцы, мистер Тайерс, сэр, — ответил слуга, сжимающий локти Крестера. — Судя по запаху, в них бурлит джин.

— Джин? — Тщательно ухоженные брови укоризненно выгнулись. — Эта отрава в моем парке запрещена. Боже мой, господа, из-за вашего безрассудства я вынужден приказать никогда вас сюда не впускать.

— Мистер Тайерс. — Низкий вкрадчивый голос исходил из-под красной рогатой маски. — Мистер Тайерс, я думаю, вы узнаете меня.

Тон хозяина мигом сделался подобострастным.

— Действительно, сэр, я вас, кажется, узнаю. Если не ошибаюсь, вы — лорд…

Его моментально прервали:

— Никаких имен, сэр. Достаточно и того, что догадка ваша верна. Вы знаете, что я щедр с друзьями и, если помните, не раз разрешал ваши затруднения. Я могу помочь вам и сейчас.

— Буду безмерно рад, сэр. Но… как?

— Устранив это… недоразумение. — Лорд не слишком вежливо ткнул в Джека тростью. — Я вас избавлю от этого молодца. Пока он не выкинул еще что-нибудь. И как следует проучу. В частном порядке. Поскольку давно его знаю. — Он повертел рукой в воздухе. — Это известный буян.

— Вы так любезны, милорд. Что ж, раз уж это частное дело…

— Разумеется, частное. — Лорд слегка стукнул тростью матросов, удерживавших Джека. — Эй, любезные, позвольте моим людям сменить вас.

Хватка ослабла. Джека рывком подняли на ноги.

Освобожденный Крестер тоже встал.

— Дозволено ли мне будет сопровождать вас, милорд? — спросил он, отдуваясь.

— А ты кто таков?

— Кузен этого скандалиста. Я имею несчастье с малых лет его знать. Он всегда был большим мерзавцем и подлецом, и мне хочется видеть, как ему воздадут по заслугам.

Джек наконец обрел дар речи.

— Главный мерзавец тут не я, а этот тип, — выкрикнул он. — Это преступник, изнасиловавший сегодня невинную девушку. Можете делать со мной что угодно, но вначале кликните стражу. Он насильник, по нему плачет петля.

— Он лжет, — промычал в ответ Крестер. — Девица, о которой идет речь, известная шлюха-француженка. Она завлекла меня в дом, а потом отказалась сделать обещанное. Я преподал ей урок, вот и все. Эти джентльмены — свидетели.

Молодчики, на которых он указал, закивали. Не кивнул лишь Гораций, стоявший по обыкновению чуть в стороне.

— Ты лжец, Крестер Абсолют, негодяй, а вдобавок и трус. И был таким с самого детства. Ты не прочь поглазеть, как меня избивают, но никогда не осмелишься встретиться со мной как мужчина! Лицом к лицу и один на один!

Собравшаяся вокруг толпа отреагировала на это заявление возгласами:

— Храбрый парень, гляди-ка!

— А второй вроде трусит.

— Не разберешь, кто тут прав, кто не прав!

Крестер вспыхнул.

— Я всегда готов сразиться с тобой, недоносок. Назови лишь время и место.

— Здесь и сейчас.

Мистер Тайерс пришел в смятение.

— Нет, джентльмены, нет! Для подобных дел тут не место. Урезоньте же их! Умоляю, милорд!

Улыбка под красной маской сделалась шире.

— Действительно, Воксхолл слишком любим всеми лондонцами, чтобы обагрять его кровью. Но за его пределами немало укромных местечек. И, — продолжил лорд, обернувшись к Джеку, — поскольку ты только что выступил как мужчина, я тоже буду считать тебя таковым. Я уже устал от тебя. Так что, если ты выживешь после дуэли с кузеном, тебе предстоит стреляться во второй раз… со мной.

Выбора не оставалось. Но Джек теперь в нем и не нуждался. Он убьет Крестера, а потом будь что будет! После отмщения он примет с радостью все!

Один кивок лорда, и Джек был свободен, но бесы взяли его в полукольцо. Второй кивок, и вся компания двинулась к выходу из парка увеселений, однако тут же была остановлена.

— Скажите, любезные, — прозвучал твердый голос. — Куда это вы ведете моего сына?

Все обернулись. Это был человек в наряде Панча. Верней, только в маске, без костюма и атрибутики. Сэр Джеймс не любил тратить деньги на ерунду.

— Отец!

Джек сделал шаг, но тот остановил его знаком.

— Я вас знаю, сэр, — заявил лорд Мельбури.

— А я — вас, сэр Дьявол, — парировал Джеймс Абсолют. — И ваши привычки. Как в парламенте, так и везде. Делать все под покровом ночи, и ничего — при свете дня.

Мельбури дернулся.

— Вы хотите оскорбить меня, сэр?

— Возможно, чуть позже, — хладнокровно ответил сэр Джеймс, а затем повернулся к Джеку. — Что произошло у вас с Крестером?

Оба брата заговорили одновременно, но сэр Джеймс взмахом руки велел им замолчать.

— Теперь это не имеет значения. Все слышали, как вы оскорбили друг друга, вызов был сделан и принят. Вы оба — Абсолюты, оба совершеннолетние, а честь семьи надо уважать. А теперь, сэр, — он вновь посмотрел на Мельбури, — ответьте, из-за чего вы поссорились с моим сыном?

— Это касается леди, сэр, и останется между нами. Вашему сыну была предложена порка как альтернатива дуэли, но он отказался.

— Вы хотели выпороть моего сына? — удивленно переспросил сэр Джеймс-Панч. — А я-то думал, что подобное удовольствие позволительно только мне. Теперь понятно, почему он дерется. Великолепно. — Он решительно кивнул и оглядел всю компанию. — Что ж, джентльмены, перейдем к делу. Дуэльный кодекс, как я полагаю, будет, конечно же, соблюден?

— Кодекс, сэр?

— Дуэльный кодекс, сэр. Кто, к примеру, будет арбитром?

— Вообще-то, — нахмурился Мельбури, — это дело имеет характер…

— Наказания за провинность? Вы этого бы хотели, а? А? Но мой сын не простолюдин. И, отказавшись от порки, изменил суть вопроса. — Голос сэра Джеймса сделался очень спокойным. — Итак, сэр? У вас есть арбитр?

Лорд Мельбури бросил разъяренный взгляд на небольшую толпу любопытных, все еще окружавшую их. Какой-то мужчина в алом армейском камзоле и в маске горгульи вышел вперед.

— Джентльмены, почту за честь. Как и мой друг, он врач.

— Вот и второй мой вопрос разрешен. Видите, сэр, как все просто?

Военный — его мундир был слишком хорошо скроен для простой маскарадной одежки — заговорил вновь.

— Могу ли я предложить всем нам остаться в масках? И никаких имен, а? — Он похлопал по своему шишковатому носу из папье-маше. — Место публичное, а окружные суды очень сурово преследуют подобные вещи.

— Разумнейшая мера предосторожности. Все ли согласны? — Сэр Джеймс посмотрел на лорда и удостоился неприязненного кивка. — Как я полагаю, сэр, все эти черти будут вашими секундантами? В распоряжении моего племянника — эти бравые парни. А у моего сына имеется ли хотя бы один секундант?

Лорд Мельбури недовольно поморщился.

— Я уверен, что вы и сами сумеете справиться с этой ролью.

— Безусловно, смогу. Ты согласен, сын?

— Сэр… я… Конечно же да.

— Великолепно. — Сэр Джеймс вздохнул. — Тогда в соответствии с кодексом и как ваш секундант я должен настоять на соблюдении определенных условий. Блюдя ваши интересы, но, разумеется, не в ущерб вашей чести. И первое заявление от вашего имени заключается в том, — тут он вплотную подступил к Мельбури, — что вы не можете участвовать в одну ночь в двух дуэлях.

Лорд вскипел:

— Я должен с ним драться. И буду драться. Сегодня. Сейчас.

Голос сэра Джеймса по-прежнему был бесстрастным:

— Не будете, сэр. Как его секундант, я вам этого не позволю. Вам придется выбрать любой другой вечерок.

— Что?! — взревел Мельбури. — Говорите, другой? Чтобы вы успели сплавить вашего ублюдочного сынка из страны в обносках его мамаши-актриски?!

Джек вздрогнул. Мало кому в присутствии его отца удавалось задеть леди Джейн безнаказанно. А уж тем более в таком тоне. Он ожидал грома и молний. Но отклик был совершенно спокойным.

— Ага! Теперь у вас попросту нет шансов что-либо переменить. — Сэр Джеймс улыбнулся. — Что же до вашего последнего замечания, то… я в свою очередь предлагаю вам выбор. Получить пулю. Или, — он просиял, — поцеловать меня в зад.

Губы Мельбури искривила гримаса.

— Первое, разумеется. Где и когда?

— Надо же, как все прекрасно устраивается. — Сэр Джеймс опять рассмеялся. — А не сойтись ли нам, скажем… прямо после парней?

Мельбури улыбнулся в ответ.

— Прекрасно. А после того, как вы умрете, никто не помешает мне тут же разделаться с последним ублюдком из вашей крысиной семейки.

— Кроме меня, сэр, — заметил арбитр. — Я передергиваний не допущу.

— Достаточно, — взревел лорд. — Хватит слов.

Он повернулся и зашагал к воротам.

Возле выхода большая часть зевак повернула назад. Дуэль — дело, конечно же, притягательное, однако каждому из них, возвращаясь, пришлось бы опять выкладывать денежки за вход в парк. Остальных любопытствующих без большого труда завернули обратно рослые и нахальные бесы. Так что лишь непосредственные участники заварушки покинули Воксхолл и направились к пустоши, раскинувшейся за стоянкой карет.

По дороге компания разделилась на три обособленные группы. Самая многочисленная из них окружала мрачно сопящего Мельбури, за ней шли, тихо переговариваясь, арбитр и врач, а Джек с отцом замыкали процессию.

Джек нарушил молчание первым.

— Отец. Я… я так виноват.

Сэр Джеймс хмыкнул.

— Еще бы! Как это ты умудрился во все это вляпаться? Должно быть, в тебе говорит ирландская кровь. Бог свидетель, среди Абсолютов попросту нет забияк. Мы всегда сдержанны и обычно стараемся не наступать никому на мозоли.

— Можно еще спросить, сэр? Как вы узнали, где я нахожусь?

— Помнишь скотов, барабанивших в дверь? Не дозвавшись Уильяма, я сам пошел открывать им. Они… они начали угрожать. Мне! В моем собственном доме! Первый вмиг прикусил язык, а второй тут же выложил, кто их нанял. И был столь любезен, что рассказал о второй части плана.

Джек в порыве благодарности едва не схватил отца за руку.

— Я… Я весьма признателен вам, сэр.

Сэр Джеймс фыркнул.

— Ладно, чего там. Признаться, я уж подумывал, а не бросить ли тебя во всем этом дерьме? Чтобы ты либо умер, либо чему-нибудь научился! Но лорд Мельбури не просто заносчивый потаскун. Прежде всего он никудышный и весьма вредный политик. Ибо пытается замирить нас с французами, а к его бредням прислушивается король. Если мне удастся положить конец его плутням, это будет великое благо для всех.

— Но… отец, разве это возможно? Ведь, по слухам, лорд Мельбури…

— Лучший стрелок в Англии? Ну так и что? Да и потом, эти слухи, похоже, сам он и распускает. — Сэр Джеймс приподнял маску, повернулся и подмигнул. — К тому же ему никогда еще не приходилось иметь дело с Абсолютами, разве не так?

Они по дуге обогнули ряд уже перекопанных рыночных огородов, от которых невыносимо несло. Весной городские золотари обычно сбывали свой «товар» владельцам подобных участков, земля была только-только удобрена, и многие из идущих поднесли к лицам носовые платки.

Порывы ветра прогнали вонь и разметали по небу облака, теперь там одиноко сияла луна, заливавшая серебряным светом пустой загон для овец, покрытый мокрой блестящей травой, местами сломанную ограду и мрачноватую кучку людей с масками вместо лиц.

— Прекрасная ночь для точного выстрела, — заметил арбитр. Он жестом указал на переминающихся в ожидании дружков Крестера. — Ваши условия, сэр?

Сэр Джеймс повернулся.

— И вправду, условия. Но… не обменяться ли нам парой слов, сэр, прежде чем обсуждать их?

Они удалились: горгулья и Панч. Джек перевел взгляд на окружение лорда. Крестер в этот миг оглянулся, и на какой-то момент взгляды братьев скрестились. Затем и тот и другой с одинаковой торопливостью отвернулись, и Джек уставился на луну, отыскивая на ней всякую всячину из колыбельных мамы Морвенны: собачку, коровку, ложку.

Через пару минут вернулся отец.

— Все решено, — бодро объявил он. — Обе стороны пришли к согласию. Арбитр сам проверит и зарядит оружие, оно принадлежит ему, пистолеты достанут прямо из его лодки. В каждом будет по пуле — на единственный выстрел.

Джек вспыхнул:

— Единственный? А если я промахнусь?

— Что ж, есть вероятность, что и он промахнется. Тогда вы обменяетесь рукопожатиями и разойдетесь в разные стороны, не причинив друг другу вреда.

— Не причинив вреда? — Джек задрожал, но уже не от холода или страха. — Этот… подлец изнасиловал дочь месье Гвена, Клоти. Он зверски избил ее и… и… — Конец фразы комом встал в его горле. Он откашлялся и проглотил слюну. — Я намерен убить его.

— Так все, возможно, и выйдет. Вы с кузеном вечно грызетесь между собой, что мне непонятно… хотя в свое время мы с Дунканом вряд ли вели себя лучше. Но, не попав в него с первого раза, ты уберешь свой гонор в карман, по крайней мере на время. — Джек попытался заговорить, но отец крепко взял его за плечо. — Выслушай меня, мальчик. Нет, смотри на меня! Сейчас о Клотильде нет речи. Если она пострадала, как ты говоришь, виновного покарает закон, а мы… мы должны думать о чести. Честь Абсолютов — вот наша жизнь, без нее мы ничто, дрянь, пустое место. И оба вы — слышишь? — оба будете драться сейчас лишь за то, чтобы не покрыть свое имя позором. Ради всех Абсолютов, что жили до нас, и всех, что пребудут.

— Но, отец, если бы вы только видели…

Его грубо встряхнули.

— Ты все понял, сын? Ты отомстишь за нее… если тебе это будет дано… в иной день и в ином месте. А сегодня тебе дозволено сделать лишь один выстрел. Не важно, убьешь ты им кого-нибудь или нет.

— А если… убьют меня?

Слезы, давно стоявшие в глазах Джека, нашли себе выход. Их порождали как гнев, так и страх.

— Мы рождены, чтобы сойти в могилу, мой мальчик, — отводя взгляд, ласково сказал сэр Джеймс. — Живи с этим знанием — и проживешь достойную жизнь.

Арбитр призвал их к порядку.

Отпустив сына, сэр Джеймс вытолкнул его на площадку, где арбитр вручил ему пистолет. Крестер стоял возле прошлогоднего стога. Их разделяли два десятка шагов.

Отец снова ласково заговорил с ним:

— …Когда я стрелялся в первый раз… не запятнай честь… повернись боком… так ему будет труднее… взведи курок… очень плавно… подними пистолет… вздохни… прицелься… нажимай…

Джек вслушивался в его наставления, но смысл слов оставался за гранью. Он вдруг осознал, что не дышит, и поспешил сделать вдох. Слишком глубокий, отчего ему вдруг захотелось смеяться. Надо же, как все это забавно! Лунный свет, маски на лицах, пистолеты, дерьмо на полях.

В последний раз сжав ему плечо, отец отошел в сторону. Как только он остановился, заговорил арбитр. Вновь зазвучали ускользающие от слуха слова.

Джек смотрел на скрытого под маской Крестера, и его зрение вдруг обострилось настолько, что ему стала видна каждая мелочь. Например, то, что густые рыжеватые волосы братца смазаны маслом и что царапины от ногтей Клотильды припудрены, а под скулой расползается свежий синяк. Все остальные дуэлянты тоже укрылись под масками, среди которых выделялась одна — красная, сардонически усмехающаяся, рогатая, под ней прятался лорд Мельбури.

Арбитр продолжал говорить, и Джек напряг слух.

— Итак, джентльмены, я повторяю. Я подам три команды: «К барьеру!» Вы сделаете пять шагов навстречу друг другу. «Приготовиться!» Вы поднимете пистолеты. Затем прозвучит команда: «Огонь!» После нее вы можете действовать по собственному усмотрению. Но не раньше.

Он отошел.

— Джентльмены, к барьеру!

Джек шагнул к Крестеру, путаясь ногами в траве. Отец, кажется, говорил, что надо встать боком.

— Приготовиться!

Пистолет оказался неимоверно тяжелым, но пускать в ход левую руку было нельзя. Каким-то невероятным образом Джек все же поднял его и направил в мутное, чуть колеблющееся пятно.

Порыв ветра вновь принес с огородов запах гниения и едва слышные звуки оркестра. Неужели Фанни все еще там? И танцует?

— Огонь!

В тот же миг грохнул выстрел, и что-то ударило ему в лицо. Джек закричал бы, но пересохший рот словно склеился, не давая выхода звукам. В него явно попали, а пуля при попадании может либо застрять, либо пройти насквозь, либо лишь оцарапать. Как бы там ни было, Джек приготовился к худшему и поспешил надавить пальцем на спуск.

Крестер, вскрикнув, упал. И вроде бы на мгновение раньше, чем до него могла дойти пуля. Впрочем, Джека это сейчас не очень-то волновало, ибо он был поглощен новым делом — он опускал пистолет. Медленно и с таким же трудом, с каким поднимал его после команды. Скрипя зубами от напряжения, пока дуло не уставилось в землю. Рядом раздался голос:

— Ты не ранен, сын?

Колени Джека вдруг подогнулись, он стал оседать, но отец поддержал его, а арбитр сноровисто подхватил пистолет. Свободной рукой сэр Джеймс прикоснулся к пылающей щеке сына и, вздохнув, оглядел почерневшие кончики пальцев.

— Слава богу, он промахнулся. Но пуля прошла совсем рядом.

Джек прохрипел:

— Я… попал?

Все толпились над Крестером.

Врач воскликнул:

— Я не могу найти рану. Думаю… — Он продолжал деловито ощупывать распростертое тело. — Нет! Крови нет! Скорее всего, это обморок. Эй, кто-нибудь, дайте мне мою сумку. Там есть нюхательная соль.

Пузырек вытащили, откупорили, поднесли под нос Крестеру. Очнувшись, он вновь закричал. Врач поднял взгляд.

— С ним все в порядке.

Арбитр вышел вперед.

— Итак, у нас два промаха. Храбрые юноши обменялись выстрелами, и честь каждого не пострадала. Теперь пожмите друг другу руки, и кончим на том.

Крестера подняли на ноги. Джека, снедаемого сомнениями, подтолкнули к нему.

Неужели он промахнулся? Как могло это случиться? Крестер Абсолют был определенно на мушке, когда щелкнул боек.

Кузены сошлись и, как два пьяных борца, обхватили друг друга за плечи. Их руки сцепились, лица сблизились.

— Я убью тебя, Крестер, — прошептал Джек. — Гляди мне в глаза!

Тот поднял опухшие, воспаленные веки. И пробормотал:

— Не дождешься, сопляк!

Они все стояли, словно бы не желая расстаться, и дело кончилось тем, что их развели.

— Отличные парни, — заметил арбитр. — А засим, господа…

— А засим, — перебил его сэр Джеймс, — я знаю милорда как завзятого театрала. Интермедия кончилась, пора разыграть сам спектакль.

Лорд Мельбури улыбнулся:

— Несомненно, пора. Только, сдается мне, он потечет не по затверженной схеме. И в финале его восторжествует вовсе не Панч [65].

— Поглядим, — был ответ.

Лорд Мельбури дал знак слуге открыть обтянутый кожей футляр.

— Так как вы явились сюда без оружия, сэр, возможно, вас не затруднит выбрать один из моих пистолетов?

Сэр Джеймс сравнил утопавшие в красном бархате пистолеты.

— Они превосходны. Работа Уитворда [66], не так ли?

— Вы знаток.

Сэр Джеймс сделал выбор. Потом поглядел на пороховой рожок и на покоящиеся в углублениях пули.

— Могу ли я зарядить его сам?

— Разумеется, сэр. Одной пулей, не так ли?

Сэр Джеймс кивнул.

— Бесспорно, сэр. Благодарю за любезность.

— Не стоит, — откликнулся в тон ему Мельбури. -Я всегда рад услужить вам.

— Он и впрямь рад, — пробормотал сэр Джеймс, демонстративно, так, чтобы видели все, вручая сыну рожок и пулю. — Тут уж ничего не поделаешь. Но ты запомни, оружием противника лучше не драться.

— Почему, сэр?

— Он знает его, а ты — нет. — Сэр Джеймс, прищурив глаз, заглянул внутрь ствола. — Гм! Тут мало света. Но я мог бы держать пари, что там имеется винтовая нарезка.

— Нарезка?

— Ну да. Это, конечно, категорически запрещено, но практически недоказуемо. Чтобы утвердиться в наличии нарушения, нужно вскрыть ствол, то есть напрочь испортить прекрасную вещь, что, несомненно, кощунство. Впрочем, нарезка делает выстрел точней. — Он крикнул Мельбури: — Прицел не сбит?

— Практически нет. Шагах в двадцати надо брать на дюйм влево.

— Значит, на два вправо в пятнадцати, — пробормотал сэр Джеймс. Он взвел курок и спустил его, наблюдая, куда бьет боек и как высекается искра. — Естественно. Курок почти спущен. Что хорошо в бою, а в остальном — не очень. Всегда проверяй эти вещи, Джек. Неосторожно тряхнув такой пистолет, ты рискуешь поранить кого-нибудь из зевак или попасть себе в ногу, причем этот пассаж тебе засчитают за выстрел.

Он продул ствол, затем вынул из прорези под ним шомпол и потянулся к пороху, пыжу и пуле.

Джек наблюдал за действиями отца, потом, набравшись духу, спросил:

— Сэр, вы… вам уже приходилось драться на пистолетах?

— Кажется, раз или два.

— А на шпагах?

Выпятив нижнюю губу, сэр Джеймс пожал плечами.

— Раза четыре, пожалуй. По мне, шпаги много лучше, чем остальное. — Он поднял взгляд, и лицо его осветила почти мальчишеская улыбка. — Теперь ты понял, почему я затолкал тебя в академию фехтования?

Джек покачал головой.

— Я понял одно: что совсем вас не знаю.

Аккуратно вернув на место боек, сэр Джеймс повернулся.

— Не знаешь этим. — Он указал на голову Джека. — Но это, — он похлопал его по груди, — обо всем тебе скажет. В тебе течет моя кровь, мальчик, в ней есть все ответы. Если мне… гм… не повезет, просто прислушивайся к ее голосу, хорошо? И позаботься о матери, ладно?

Джек ничего не успел на это сказать, ибо арбитр подозвал к себе дуэлянтов. Он попытался последовать за отцом, однако ноги отказались повиноваться ему, а лицо вспыхнуло и зачесалось. Маска давила, но снять ее было нельзя: на каретной стоянке уже толклись люди. Оттуда неслись сердитые голоса, чьи-то лакеи побежали за стражей. И все же Джеку совсем не хотелось, чтобы его последнее воспоминание об отце было связано с шутовским образом Панча.

— К барьеру.

Дуэлянты направились к оговоренным отметкам.

— Приготовиться.

Стволы поднялись, в лунном свете мягко сверкнула роскошная гравировка. Даже ветер, словно бы затаив дыхание, стих.

— Огонь.

Оба бойка щелкнули разом, словно их дернул единый невидимый стержень. Оба выстрела слились в один. На какой-то миг все застлал дым, потом мужчины одновременно шатнулись.

Один упал.

Это был лорд Мельбури. Он грохнулся на спину, и земля сотряслась от удара.

Джек, обмирая от страха, метнулся вперед.

— Отец, — закричал он, подхватывая сэра Джеймса.

Тот вцепился в него и сумел устоять.

— Я думаю… думаю, со мной все в порядке.

Джек почувствовал, что одна из ладоней его увлажнилась.

— Вы ранены, сэр, — всхлипнул он.

— Вполне вероятно. — Сэр Джеймс провел языком по губам. — Но… не смертельно, не думай. Пули во мне уже сиживали, я бы почувствовал разницу. — Он отвел в сторону полу камзола. — Давай-ка посмотрим, что там.

Под рубашкой обнаружилась рваная и довольно глубокая борозда. Но пуля, пропахав верхние ткани под мышкой, ушла. Прижимая носовой платок к ране, сэр Джеймс, отказавшись от помощи сына, пошел к молчаливой группе сторонников лорда.

Врач поднял взгляд и покачал головой. Лорд Мельбури лежал на боку, его дыхание становилось все более частым. Темная, сдвинутая на лоб маска контрастировала с мертвенно-белым лицом. Как только сэр Джеймс наклонился, веки Мельбури шевельнулись.

— Я не попал в вас, сэр?

— Нет, попали. Я ранен.

— Слава богу. По крайней мере, я подтвердил свое реноме, — прошептал раненый, закрывая глаза.

И хотя Джеку после случая с Дунканом Абсолютом усопших видеть не доводилось, он сразу понял, что лорд Мельбури мертв.

Кто-то потянул его за руку. Арбитр, отведя отца с сыном в сторону, негромко сказал:

— Неподалеку привязана моя лодка. Вскоре здесь станет небезопасно, в масках мы или нет, все равно. Я беру на себя смелость настаивать, чтобы вы прогулялись со мной до реки.

Абсолюты приняли предложение и последовали за военным. Вместе с врачом, в чьем присутствии на площадке никто уже не нуждался. Они без помех обогнули полосы огородов, но к берегу им пришлось пробиваться через толпу, которая все росла за счет ротозеев, привлеченных сюда выстрелами и слухами, в мгновение ока наводнившими Воксхолл.

На берегу Джек с врачом свели сэра Джеймса в лодку. Слуги взялись за весла, врач вздул огонь в фонаре и снял с раны платок, а затем полез в сумку за мазью и чистой тряпицей. Военный прыгнул в шлюпку последним, оттолкнувшись от сваи ногой.

— На том берегу меня ждет карета. Я могу на пару минут завезти вас домой, а затем переправить в Чипсайд. Оттуда каждую полночь идут экипажи до Гарвича, где без особых хлопот можно сесть на корабль, отбывающий, скажем, в Антверпен. У меня с собой есть немного золота на тот случай, если вы не держите его дома. Позже я могу прислать вам еще. В порту рекомендую «Корону и ананас». Уильяме знает эту гостиницу, я пошлю его с вами.

— Сэр, ваше благородство превосходит все мыслимые границы, — откликнулся, морщась от боли, сэр Джеймс. — Вы очень добры к нам. Могу я спросить — почему?

Военный улыбнулся:

— Враг моего врага — мой друг. А лорд Мельбури всегда вредил мне, где мог. И как политик, и… в других сферах жизни. А от вашей семьи, сэр, я видел одно лишь добро.

— Этот пункт мне хотелось бы прояснить поподробнее, сэр, но… может быть, не сейчас, ибо время не терпит. Поворот слишком крут, к чему, впрочем, нам, Абсолютам, не привыкать. И все же… нельзя ли мне обсудить с вами еще одну вещь?

— Какую, сэр?

— Нет сомнений, я должен бежать. Лорд Мельбури -слишком значительная фигура. Да ладно, в Германии у меня есть друзья. Они прикроют товарища по оружию, пока все не забудется. Но преступление моего сына не столь значительно, ведь дуэль была бескровной.

— Его привлекут к расследованию вашего преступления. Могут вызвать свидетелем, а потом осудить.

— Могут… а он еще слишком молод. — Сэра Джеймса передернуло от нового приступа боли. Когда глаза его вновь открылись, он с большим сожалением произнес: — Я всегда надеялся, что мой сын пойдет на военную службу. Как я, как и многие прочие Абсолюты. Но, знаете, все эти новые веяния… все эти безумные, вздорные мысли, что носятся сейчас в воздухе, кажется, навсегда отвратили его от нее.

Джек подался вперед.

— О нет, отец! — горячо сказал он. — Я многое понял и поступлю так, как вы пожелаете.

— Что ж, — заметил военный, снимая маску. — Я, похоже, и в этом могу вам помочь.

Джек узнал его, несмотря на помаргивания освещающего корму фонаря.

Лодкой правил полковник Бургойн.

Глава 1

НА ВОЙНУ

И вновь Джека швырнуло на стену, и вновь от нового синяка его спасла вовремя вскинутая рука. Как в океане, так и здесь, между двух речных берегов, «Сильфида», казалось, нарочно искала, куда бы ей провалиться. Если прежде Джек и лелеял слабую надежду, что вход в устье реки сведет качку на нет, то его иллюзии весьма быстро развеялись. Эта канадская водная артерия без труда могла поглотить с десяток таких речек, как Темза, а ее мели и завихрения заставляли чуть ли не с умилением вспоминать плавное колыхание атлантических волн. После отплытия из Старого Света Джек за две долгие недели кое-как научился справляться с приступами морской болезни. Эти навыки ему пришлось вспомнить теперь, спустя пять недель, на самых ближних подступах к Новом Свету. Нельзя же появиться перед новым командованием в облике квелого молокососа с позеленевшим лицом.

С палубы донеслись голоса — смесь кентской брани с карикатурным французским. Похоже, местный лоцман втолковывал капитану, почему заложил столь крутой поворот. Джек, вновь обретая устойчивость, оттолкнулся локтем от переборки и повернулся к щербатому зеркалу, чтобы еще раз с придирчивостью себя оглядеть. Форма, впервые после ухода из Портсмута вытащенная из рундука, сидела на нем далеко не так хорошо, как перед отправкой. Во время плавания он постоянно терял вес, хотя ел очень плотно. Щедрость отца, растроганного покорностью отпрыска, была воистину безграничной. Сэр Джеймс в письме повелел леди Джейн заплатить лишних сорок фунтов за отдельную, «хорошо оборудованную» каюту, а точнее, за тот чуланчик, в котором Джек теперь пребывал. Правда, сделка включала и место за капитанским столом, а Биворы отнюдь не ограничивали себя в пище. Они перешли, как и вся команда, на солонину лишь за три дня до прибытия в порт.

Красный камзол, сиявший золотом пуговиц и отороченный кружевным галуном, свободно свисал с него и, безусловно, нуждался в портновской подгонке, однако бриджи с жилетом Джек все-таки ухитрился ушить. Сам, сзади, несколькими стежками, с помощью нити для парусины и одолженной у матросов иглы. Повертевшись туда-сюда, он пришел к выводу, что в целом выглядит не слишком убого. Его волосы были припудрены и аккуратно уложены тщаниями миссис Бивор. Густой синий цвет собиравшей их ленты прекрасно перекликался с окантовкой мундира. Наряд довершали новехонькие креповые чулки и добротные черные кожаные башмаки.

Бургойн сказал:

— Ты станешь первым из Шестнадцатого драгунского на той стороне океана. Смотри не ударь в грязь лицом.

Разглядывая себя в зеркало, Джек решил, что, возможно, и не ударит, если… если, конечно, в Гаспе [67] отыщется хоть один приличный портной.

Бургойн. Он очень честолюбив и очень переживает, что Шестнадцатый вот уже где-то около полугода не несет настоящей воинской службы, а обретается при дворце в Лондоне. В чем, собственно, полковник сам же и виноват. Он так вышколил свеженабранный полк, что тот сразу сделался украшением всех парадов и учебных маневров, до которых так охоч король Георг. Тот на правах бывшего кавалериста нередко лично принимал в них участие, а иногда прихватывал и жену. И когда мысли его величества наконец прояснились достаточно, чтобы активизировать действия англичан в Новом Свете, честь сообщить об этом командующему британскими войсками в Канаде была, разумеется, предоставлена элитному подразделению, а по закону, установленному в добровольческих формированиях, в подобные командировки автоматически посылался последний зачисленный в полк волонтер. Ибо его отсутствие еще не могло ни на чем ощутимо сказаться, и потому в Америку был отправлен корнет Абсолют.

Бургойн выразил свое сожаление по этому поводу, но ничего поделать не мог и ограничился тем, что вручил Джеку авторский экземпляр им же составленного и только что изданного «Сборника наставлений для молодых офицеров».

— Не ленись, основательно изучи эту брошюру. В ней ты найдешь много полезного для себя. А если на борту обнаружится старый солдат, сведи с ним дружбу, пусть он введет тебя в тонкостти службы в пехоте, ибо на то континенте у нас кавалерии нет.

Джек последовал его совету: то есть постоянно штудировал сборник и даже нашел себе консультанта, известного своим сквернословием капрала из Йоркшира, что на севере Англии, Уильяма Хэнкока. Тот за далеко не умеренную (в пять гиней) плату обучил Джека вполне сносно управляться с мушкетом, правда, с помощью довольно неординарного набора ругательств, проясняющих суть отношений южан со скотом.

Сверху донесся новый взрыв брани, сопровождаемый очередным жутким креном. Вернувшись в вертикальное положение, Джек еще раз кинул взгляд в зеркало и сел к столу. Там, рядом с уже засаленным сборничком наставлений лежали два письма. Читаных-перечитаных и вызывавших у него весьма разные чувства. Первое, например, он не раз порывался порвать.

Его отправили из Герренхаузена за две недели до отхода «Сильфиды». Это было единственное письмо, которое Джек получил от отца, хотя тот регулярно сносился с матерью. Сэр Джеймс коротко сообщал сыну, что вернулся на военную службу, чтобы, встав под знамена Ганновера [68], опять отличиться в схватках с французами и тем самым, возможно, восстановить свое положение в Англии.

О миссии Джека он был уже извещен.

«Итак, оба Абсолюта отправляются на войну. Я надеялся в первых баталиях быть с тобой рядом. Передавая свой опыт и подавая пример. Но твоя свихнувшаяся мамаша и ее подпевалы, недостойные даже того, чтобы поцеловать меня в зад, задурили тебе мозги до такой степени, что в результате твои глупые выходки лишили нас обоих возможности плечом к плечу выступить против врага. Так что теперь я могу дать тебе только несколько кратких рекомендаций. Они очень просты.

Будь честен перед собой, перед товарищами, перед отечеством, перед своим королем. Два первых пункта — более приоритетны. В бою повинуйся приказам своих командиров, прислушивайся к своим барабанам и не упускай из виду английских знамен. Держи строй, равняясь на Джонни слева и Билли справа. Стой за них, они будут стоять за тебя. Никогда не отступай раньше, чем Билли и Джонни.

Помимо всего прочего, береги наше имя. Ради той славы, которой покрыли его наши предки. Проявляй стойкость, какую ты проявил, стреляясь со своим двоюродным братом. Когда ты вышел к барьеру, я внутренне рукоплескал тебе, сын. В тот миг ты впервые повел себя как мужчина. Не сомневаюсь, что точно так же ты будешь вести себя и в дальнейшем».

Следующий абзац был написан другим пером и другими чернилами. Видимо, после перерыва.

«Теперь еще одно. Война есть война. Со всеми вытекающими отсюда последствиями, а потому я не хочу, чтобы между нами остались неясности. Ночь в Воксхолле была для тебя испытанием духа, однако жизни твоей не грозило ничто. Как и жизни того, с кем ты дрался. Мы с полковником Бургойном, щадя вашу молодость, договорились, что он зарядит пистолеты лишь порохом. Инициатором этой уловки был я, за что и не думаю извиняться. Но поскольку вы оба — и мой племянник, и ты — с честью прошли через этот экзамен, я больше никогда не стану вмешиваться в ваши с ним отношения. Если подобная ситуация сложится вновь, в чем я, учитывая вашу горячую кровь и беспросветную глупость, почти стопроцентно уверен, вы вольны поступать, как вам заблагорассудится.

Впрочем, как ты должен знать, с твоим кузеном разобрались. Так что эту историю теперь можно оставить»

Он скрипнул зубами. Разобрались! Это словечко опять разожгло в нем ярость. С тем, что его так надули с дуэлью, Джек еще как-то мог примириться, но остальное по-прежнему выводило его из себя. Гнуснейшего из мерзавцев просто-напросто лишили субсидий, однако приобрели ему офицерский патент. В пехотном полку. Крестер был, в сущности, отмазан, а не наказан.

«Также твоя мать сообщила мне, что и второе дело улажено. Возможно, не к твоему удовольствию, но лучшим образом для всех прочих. И в особенности для юной леди. Поэтому я настоятельно прошу… нет, даже приказываю: вычеркни ее из памяти. Ваши пути разошлись!»

Прочитав это, Джек испустил горький вздох. Он неоднократно пытался повидаться с Клотильдой, но его больше так и не впустили в дом на Трифт-стрит. Однако впустили его мать, и через неделю после событий Крестер, выбравшись из укрытия, отправился в полк, ордер об аресте молодых Абсолютов был аннулирован, а Клотильда Гвен объявила о своем намерении выйти замуж за Клода Берри, если тот выкупит долю в деле отца и сделается его партнером.

Доля была, разумеется, выкуплена. На золото леди Джейн, обеспечившей также невесте приданое. Едва узнав об этом, Джек немедленно отправился в Сохо и отирался на Трифт-стрит у дома с закрытыми ставнями, пока не кликнули стражу. А накануне его отъезда на Керзон-стрит пришла посылка с его письмами и стихами, а также со всеми безделушками, которые он когда-либо приносил на Трифт-стрит, в том числе и с водяным — теперь почему-то поломанным и увечным. Посылку сопровождала сухая записка с требованием вернуть все, принадлежащее Клотильде. Ошеломленный, совершенно раздавленный, он вглядывался в короткие строчки, не понимая значения слов. А потом, когда из конверта что-то выскользнуло и упало на постель, его охватили совсем другие чувства.

Джек полез за пазуху, ухватился за конец кожаного ремешка и коснулся предмета, висящего на нем. Он провел пальцами по краю половинки монеты. Ему не было нужды ни смотреть на часть серебряного шиллинга времен правления Эдуарда VI, аккуратно отпиленную дочерью ювелира, ни перечитывать слова на клочке бумаги, в которую завернули монету. «La moitie de ma coeur» [69].

Закрыв глаза и забрав в кулак половинку монеты, он стал молиться, чтобы новоиспеченная мадам Берри столь же благоговейно лелеяла оставшийся у нее амулет.

Потом он принялся паковать ранец и последней взял в руки книгу с золотым тиснением на обложке, гласившим: «Гамлет, принц датский».

Это был переплетенный в зеленую кожу, восстановленный Александром Попом [70] полный текст пьесы. Прощальный подарок матери, врученный ему прямо в порту возле трапа. Несмотря на протесты, леди Джейн отправилась его провожать.

— Поскольку у меня нет ни малейшей возможности не пустить на войну хотя бы кого-нибудь из Абсолютов, — со смехом сказала она, — то я не упущу возможности сыграть сцену прощания дважды. Чтобы еще раз покрасоваться в специально сшитом для того платье!

Оно действительно было великолепным. Легким, пышным, нежно-зеленым. Она продолжала шутить всю дорогу до Портсмунда и стала серьезной, лишь когда солдатам дали команду подняться на борт. В глазах леди Джейн блеснули слезы, и она заставила сына дать ей все те обещания, которых (это было ясно обоим) тот выполнить просто не мог. А когда Джек пошел к сходням, в руке его оказался пакет. Позже, рассмотрев книгу, он решил, что мать таким образом хочет напомнить ему о великолепном вечере, проведенном ими в «Друри-Лейн», и о спектакле с несравненным мистером Гарриком [71] в главной роли. Но потом он прочитал надпись на первой странице, сделанную размашистым косым почерком: «Все истины здесь. Найдите их, принц».

Во время плавания Джек несколько раз перечитал пьесу, получая немалое удовольствие от ее языка и интриги. Но… истины? Он их там не обнаружил и пришел к выводу, что ему больше по нраву не сам герой, а Лаэрт. «Ему я в церкви перережу горло!"Если бы у него появилась возможность, он обошелся бы с Крестером именно так!

В дверь забарабанили.

— Сэр, вы готовы? К борту уже подвалила баржа!

Эта баржа, лавируя между мелями, должна была довезти пассажиров до берега, чтобы 11 сентября 1759 года Абсолют-младший впервые ступил на американскую землю.

Наскоро закрыв ранец и накинув плащ, Джек бросил последний взгляд в зеркало. Отражение состроило гримасу и высунуло язык.

— Да, — отозвался он, выходя из каюты. — Я готов.

Если корнет Абсолют и был готов к встрече с новым начальством, то оно вовсе не отнеслось к нему с ожидаемым пиететом.

— И что это у нас здесь? Обещанное подкрепление от Билли Питта? [72] Или фарфоровая игрушка из Челси? — захохотал чернобровый и, похоже, изрядно наклюкавшийся мужчина, с нескрываемым изумлением пялясь на кавалерийскую форму.

Он полулежал в кресле, забросив ноги на стол, его обывательский камзол был расстегнут. Как и сорочка с пышным, но вылинявшим жабо.

— Генерал Вулф?

Джек остановился у входа в палатку, нервно обшаривая взглядом присутствующих.

— Ты не знаешь, как выглядит Цезарь, мой мальчик? — промычал мужчина, отирая тыльной стороной кисти блестящий от пота лоб. — Погоди, я тебе покажу.

Он сбросил со стола ноги и принялся рыться в стоявшей позади него вместительной кожаной сумке.

— Фу, Джордж, — заметил его лысоватый товарищ. — Оставь парня в покое. Он только что прибыл и еще не в себе.

— Ну так пусть узнает все сразу, а что? Нам ни к чему становиться свидетелями крушения иллюзий.

Третий мужчина, который в отличие от двух других был, по крайней мере, облачен в алый пехотный военный мундир, хотя и без каких-либо нашивок, резко бросил:

— Меррей прав, Тауншенд. Давайте проявим хотя бы минимум почтения к посланнику короля.

Взъерошенный выпивоха окатил его ледяным взглядом, что-то пробормотал и продолжил свои поиски. Офицер в солдатском мундире вздохнул и вновь повернулся к Джеку.

— Заходи, парень. Не стой там столбом! Ты даже можешь снять свою каску. Кавалерия, а? К какому полку ты приписан?

Джек сделал два неловких шага вперед.

— К Шестнадцатому полку легких драгун, сэр.

Продолжавший искать что-то Тауншенд, недовольно крякнув, заметил:

— Никогда о таком не слыхал!

— Кто им командует? — спросил лысоватый.

— Полковник Бургойн, сэр.

Тауншенд поднял глаза.

— А вот о нем я как раз слыхивал. Жалкий писака! Пачкун! Дилетант! — Каждое слово резало Джека, как бритва. — Удиравший, как заяц, от французов в Нормандии, а?

Джек не мог больше молчать.

— Я уверен, сэр, — заметил он сдержанно, — что в этой, затеянной вовсе не им авантюре полковник Бургойн проявил себя много лучше других.

Тауншенд выпрямился.

— Вот как, молокосос? Тогда ответь, кто научил тебя дерзить старшим?

Прежде чем Джек успел ответить, вмешался красный мундир:

— Оставь его, Тауншенд. Задирай равных по чину или займись еще чем-нибудь.

Тауншенд, фыркнув, опять полез в сумку. Офицер улыбнулся.

— Не обращай на него внимания, парень. Он просто обалдел от того, с какой горячностью ты вступился за своего командира. В этих краях подобные чувства столь же редки, как яйца ржанки [73]. — Он улыбнулся еще раз. — А Бургойн — умнейший малый и отличный товарищ. Мы вместе учились. Я хорошо знаю его.

— В Вестминстер-скул, сэр? И я там учился.

— В самом деле?

— Боже, еще один из того же гнезда, — пробормотал Тауншенд.

Проигнорировав его замечание, офицер шагнул к Джеку.

— Вы доставили нам какие-то письма?

— Да, сэр. Но король приказал мне передать их генералу Вулфу. Это вы?

— Нет. Я генерал Монктон. Это генерал Меррей, — лысый худой офицер вяло взмахнул полным стаканом, — и генерал Тауншенд.

Джек в ответ хотел тоже представиться, но тут Тауншенд издал восторженный вопль.

— Нашел! — закричал он, с треском припечатывая к столу листок бумаги. На нем очень тощий английский солдат в драной форме опирался на корявый мушкет. В исходящем из его рта облаке было что-то написано, но слишком мелко, чтобы Джек мог вникнуть в текст.

— Вот, мальчишка! Это наш Александр! [74] — вскричал Тауншенд. — Теперь ты сумеешь узнать его, а?! Несомненно, сумеешь!

Шарж был очень язвительным, даже жестоким. Ошеломленный Джек не знал, что сказать. Его учили, что армия строится на уважении к командирам, а тут…

— А я могу ли взглянуть?

Все обернулись. Возле входа в палатку стоял человек. Джек и вправду узнал его. Это был Джеймс Вулф, командующий войсками его величества в Квебеке.

Простояв так какое-то время и внимательно оглядев всех по очереди, командующий переступил порог и подошел к столу. Уперев в столешницу обе руки, он стал рассматривать карикатуру в молчании, которое не казалось неловким, похоже, ему одному. Однако пауза, в свою очередь, дала Джеку возможность как следует рассмотреть его и сопоставить увиденное с тем, что он ранее о нем слышал. А слышал он многое, ибо о генерале Вулфе говорили везде. В школе, дома, в полку, где, впрочем, Джек пробыл очень недолго. В памяти его всплыли слова Бургойна: «Присмотрись к Вулфу, парень. Он прирожденный военный. Правда, резковат с подчиненными, но это лишь помогает ему».

Это мнение совпадало с отцовским, который как-то, когда тридцатитрехлетнего генерала сделали главнокомандующим английскими войсками на североамериканском континенте, сказал: «Я немного знаком с ним. Мы пару раз сражались бок о бок. Он малость того. — Сэр Джеймс выразительно покрутил пальцем возле виска. — Но знаешь, что ответил король тем, кто протестовал против его назначения? „Бешеный, говорите? Тогда, я надеюсь, он покусает кое-кого из моих генералов я заразит своим сумасшествием их"“.

Джек отметил, что человек, изучавший собственную карикатуру, весьма на нее походил. Маленькие глаза, длинный острый нос, узкий, но раздвоенный внизу подбородок и длинный светлый крысиный хвостик, торчавший из-под простого солдатского головного убора. Единственным, чего карандаш не смог передать, были два лихорадочно-красных пятна, пылавших на бледных и выдающихся вперед скулах.

«Этот человек вовсе не сумасшедший, — подумал Джек. — Он просто болен. И ему с виду скорее за пятьдесят, чем за тридцать».

Наконец Вулф выпрямился.

— Не лучшая из твоих работ, Тауншенд.

Тот спрятал глаза.

— Это просто шутка, сэр… вы понимаете… чтобы развеять скуку.

— Скуку? Что ж, прошу прощения за то, что заставил скучать тебя, Джордж. — Вулф говорил ровно и монотонно. — Но мне кажется, я нашел способ предоставить тебе возможность поработать не карандашом, а палашом. Надеюсь, второй будет столь же остер, что и первый?

При этих словах генералы насторожились, и Монктон, кашлянув, решился спросить.

— Сэр, полагаю, вы имеете в виду те операции, планы которых мы вам представили три дня назад? Благоразумные и осторожные, как вы их назвали?

Слабая улыбка тронула бесцветные губы.

— Благоразумие и осторожность. Верно ли, что на могилах героев чаще всего высекают именно эти слова?

— Сэр, мы…

— Эти планы отличным образом привели бы нас к поражению, а короля — к потере колоний. Сегодня с утра, джентльмены, я предпринял вылазку вверх по реке. И выработал другой план. Совсем не благоразумный. И уж точно не осторожный.

Тауншенд отчетливо пробормотал:

— Боже нас сохрани!

У Меррея отвисла челюсть.

— Н… но, боже, что вы творите, Вулф? Мы же все согласовали и все учли.

— Как оказалось, не все.

— Тогда объясни, что у тебя на уме! — Побагровев, Тауншенд встал. — Поделись с нами, гений!

Никак не отреагировав на явную грубость, командующий повернулся к оцепеневшему от изумления Джеку.

— Будьте любезны, представьтесь! — бросил отрывисто он.

— Я… Дж… Джек… ах, нет, корнет Абсолют, сэр… командующий! Шестнадцатый драгунский полк. Прибыл с посланиями его величества. И… и с другими. — С губ королевского порученца совсем неожиданно сорвался судорожный смешок.

Все уставились на него. Вулф поднял брови.

— Абсолют? Абсолют? Ты, случайно, не в родстве с Бешеным Абсолютом, корнет?

Джек пожал плечами.

— Не думаю, сэр. Моего отца зовут Джеймс…

— Джеймс? — с живостью перебил его генерал. — Он откуда? Из Корнуолла? Драгун?

Джек смущенно кивнул, и лицо командующего осветила улыбка. Ясная, искренняя, почти детская, совершенно переменившая весь его облик.

— Ну да, это он. Бешеный Джейми. Возглавивший контратаку при Деттингене, а под Каллоденом [75] спасший меня от шотландского палаша! — Он обвел взглядом своих генералов. — Будь я проклят, если не предпочту заполучить под начало одного Абсолюта вместо сотни-другой гренадеров. — Взгляд его весело заискрился. — Как я подозреваю, никто мне их и не прислал?

Джек виновато мотнул головой.

— Ну и не надо.

— Сэр, Абсолют этот паренек или нет, ему совершенно незачем присутствовать на штабном совещании, — заявил веско Меррей.

— Совещании? — обернулся Вулф. — И что же вы собираетесь обсуждать?

— Ну… этот новый… ваш план, — сквозь зубы процедил Тауншенд.

Вулф отвернулся, улыбка исчезла с его лица, красные пятна сделались еще ярче.

— Но я ничего обсуждать сейчас не намерен! — отрезал он. — Ибо вы, осовев, кстати, от моего же вина, соизволили тут заскучать в ожидании своего командира. — Он опять просверлил взглядом каждого. — Возможно, в том нет вашей вины, джентльмены. Командир должен командовать, а я, видимо, был нерадив. Но… грядут перемены. — Тут улыбка вернулась на его лицо. — Завтра вы все поймете. С утренним приливом мы еще раз пройдем по реке. Приготовьтесь. И оденьтесь как подобает. — Лица у его оппонентов помрачнели и вытянулись, но Вулф, не смущаясь, продолжил: — Это все. Корнет, задержитесь, остальные свободны.

В последней фразе послышался металл, и, в разной степени выражая неудовольствие, генералы двинулись к выходу из палатки. Как только они ушли, Вулф негромко произнес, обращаясь к выросшему перед ним офицеру:

— Гвиллим! Найди капитанов Дилона и Макдональда. И позови фельдшера, Маклеона.

Адъютант кивнул и ушел. Едва полотно полога опустилось, Вулф рухнул в кресло и зашелся в приступе надсадного хриплого кашля. Белый платок в его руках на глазах стал краснеть. Пребывающий в полном смятении Джек быстро наполнил стакан вином и поднес командиру. Кашель утих. Вулф выпил, сплюнул, выпил снова и облегченно обмяк. Пятна на побледневшем, осунувшемся лице обозначились еще резче.

Когда силы вернулись к нему, он улыбнулся и взмахом руки велел Джеку сесть.

— Как твой отец? С ним все в порядке?

— Да, сэр. Он в Ганновере, сэр.

— Помчался на звуки пушечных залпов? Конечно, конечно. Безумный Джейми просто не мог усидеть в холодке. Жаль, правда, что он избрал то направление, а не это. Дельце, что мной задумано, как раз для него. Ты ведь, я полагаю, всегда знал, что он ненормальный?

— При всем уважении, сэр, — парировал Джек, — отец говорил мне то же про вас.

Он не понимал, как у него это вырвалось, и оробел, ожидая разноса.

Но Вулф, к счастью, рассмеялся, и так весело, что его платок вновь окрасился кровью. Кашель усилился, но тут вошел человек в синем халате, направившийся прямиком к генералу. Деловито ослабив черный шейный платок и расстегнув пуговицы на рубашке, он достал из имевшейся при нем сумки какую-то склянку. Запах камфары наполнил палатку, а Вулф, не имея возможности говорить, ткнул пальцем в ранец королевского порученца. Депеши были моментально извлечены из него и вывалены на стол. Генерал, опекаемый лекарем, принялся разбирать их, отбрасывая одну за другой. Самая толстая, с королевской печатью вызвала у него слабый вздох.

— Король прислал мне очередной трактат по тактике и военной истории, и что с ним прикажете делать? Он, видите ли, намерен руководить ходом кампании за тысячи миль от театра военных действий, надеясь околпачить такого матерого лягушатника, как Монкальм [76]. Как ему это удастся, ежели он ничему не способствовал даже под Деттингемом, отсиживаясь у меня за спиной? Н-да. — Он выудил из стопки знакомый Джеку конверт, сломал печать Шестнадцатого драгунского и побежал глазами по строчкам. Потом поднял взгляд. — Полковник Бургойн высоко отзывается о тебе, отмечая, правда, отсутствие опыта и горячность. Что скажешь?

Джек кивнул.

— Дайте мне лошадь, сэр, и я себя покажу.

Вулф рассмеялся и снова закашлялся.

— Единственный имеющийся у нас пони принадлежит горцу, работающему в литейке. А ты здесь единственный кавалерист. Скажи-ка мне, кстати, скор ли ты на ногу?

— О да, сэр, — ответил без ложной скромности Джек, памятуя о своих успехах в крикете.

— Это может оказаться полезным. — Вулф вновь уткнулся в письмо. — И ты говоришь по-французски, а?

— Сносно, сэр.

— Значит, без сомнения, лучше большинства моих офицеров, включая меня самого. И это тоже может оказаться полезным.

Лекарь, приготовивший чашку тягучей жидкости, вмешался в разговор:

— Генерал, вы должны отдохнуть.

— Не могу, — прошептал Вулф, — не имею возможности. — Он выпрямился на стуле. — Я знаю, ты не можешь вылечить меня, Маклеон. Но хотя бы подштопай меня так, чтобы я мог продержаться в течение нескольких дней. Этого, я надеюсь, мне хватит.

Врач вздохнул, потом поднес чашку ко рту своего строптивого пациента. Тот сделал глоток, выругался и втянул в себя мутную жидкость. Едва он успел сделать это, полог палатки вновь откинулся и в проеме возник адъютант.

— Капитаны Дилон и Макдональд, сэр.

Вошли двое мужчин. Один, в простом алом мундире без каких-либо украшений или нашивок, сразу направился к генералу.

— Как ваше здоровье, сэр? — спросил он, пожимая протянутую ему руку.

— Все так же, Уильям. — Вулф опять откашлялся и сплюнул в платок. — Ну ладно, ладно, мне малость получше. — Он показал на Джека. — Корнет Абсолют, только что с корабля. Капитан Дилон, — он похлопал по руке склонившегося к нему мужчину, — и капитан Макдональд.

Последний, маленький и сердито насупленный, оказался горцем, причем соответственно экипированным. Килт, чулки, клетчатый плед.

— Абсолют? — переспросил он. — Он ведь не родич Безумному Джейми?

— Его сын.

— Боже правый! Старший едва не ухлопал меня под Каллоденом. А щенок, значит, заявился, чтобы довершить начатое?

— Тебе придется простить Макдональда, — улыбнулся Вулф. — На вересковых пустошах он был в рядах повстанцев. А потом вступил в Семьдесят восьмой полк Фрейзера и теперь дерется за нас.

— У меня не было выбора, — проворчал шотландец. -Гнить в тюряге или отправиться в Новый Свет. Заманили проклятые англичанишки!

— Не принимай всерьез болтовню этого старого якобита, парень, — сказал Дилон. — Он лоялен. Почти так же, как мы.

— Или даже почище, — проворчал Макдональд. Тут он заметил карикатуру. — Тауншенд опять развлекается? Вот говнюк. — Бумага была немедленно порвана и брошена в угол.

— И горой стоит за меня, — вздохнул Вулф, — что иногда несколько утомляет. Но такие-то мне и нужны, молодой Абсолют. Здесь и в особенности сейчас, перед завтрашним делом.

Взмахом руки генерал отослал врача прочь. Тот покачал головой, собрал свои вещи и вышел. Дилон наклонился к командующему.

— Ваша разведка, сэр… стоила ли она этой крови?

— Стоила, Уильям, я отдал бы и еще пару пинт крови. За те наброски, что получил. — Вулф показал на лежащий рядом с ним блокнот, потом покосился на Джека. — Теперь, пожалуй, оставь нас, корнет. У меня нет сомнений, что ты не болтун, но до утра я не хочу никого, кроме этих двоих, посвящать в свои планы.

— Конечно же, сэр, разумеется, я…

Джек, обиженно отсалютовав, направился к выходу.

— Остынь, не кипятись. — Дилон придержал его за рукав. — Он не был в бою?

— Нет, — ответил Вулф. — Он еще молод.

— Вот-вот, — подхватил Макдональд. — Молод и глуп. Может, не брать его в дело, чтобы потом не гадать, что двигало им — невежество или трусость?

Джек обмер.

— Это сын Джейми, Дональд, — сказал укоризненно Дилон.

— И говорит по-французски, — добавил Вулф.

— Да ну? — Шотландец подошел к Джеку. — Ou avezvous appris votre francais, mon brave? [77]

— A Londres, месье. Avec une jeune femme de… de… [78]

— De la nuit? [79]

Джек вспыхнул.

— Mais поп, месье. Elle etait la fille d'un ami de mon pere [80].

Макдональд повернулся к генералу.

— Он изъясняется, как парижская шлюха. Но с божьей помощью натаскается… за пару лет.

— А у тебя есть лишь сутки. Чтобы в достаточной степени отшлифовать этот бриллиант. Разместишь его у себя.

Давая понять, что разговор на эту тему закрыт, генерал зашелестел листами блокнота.

Горец хотел было возразить, но передумал. Придвигаясь к столу, он бросил через плечо:

— Найдешь бивак Семьдесят восьмого, красавчик, и мою палатку. Я скоро приду.

На выходе Джек замешкался и оглянулся. Вид трех мужчин, наклонившихся над столом в тускло мерцающем свете коптилки, и слабый шепот, до него доносившийся, наполнили его душу восторгом. Как ни крути, а, похоже, судьба всей Канады решалась именно здесь и сейчас.

Глава 2

КРЕЩЕНИЕ ДЖЕКА АБСОЛЮТА

Он задубел еще до посадки на лодки и теперь, через пару часов, чувствовал себя как кусок сала в леднике. Вначале он пытался скрывать свою дрожь из опасения, что ее примут за страх, но потом, заметив, что и соседи трясутся, махнул на это рукой. Не колотило лишь горца. Шотландец спокойно сидел, завернувшись в клетчатый плед, и дополнительно согревался дымком своей почти не гаснувшей трубки.

Хорошо хоть не моросило. Облака, заволакивавшие небо, рассеялись, и слабый свет звезд позволял кое-что различать в окружающей полумгле. Слева мигнули огни носовых фонарей, и Джек повернул туда голову, в надежде, что моряк, уже дважды обходивший десантников с бочонком рома, опять приближается к трапу. От первой порции он, как дурак, отказался, боясь затуманить мозги, вторую выпил, ненадолго согрелся и теперь жаждал угоститься еще раз, но — увы! — разносчик живительной влаги где-то запропастился, хотя другие матросы то и дело сновали туда-сюда по палубе неспешно движущейся «Швейцарии». На борту этого «заурядного» английского судна все шло обычным порядком: каждые полчаса били склянки, вахтенные несли привычную службу, а часом ранее в низах слышались скрипка, разудалое пение и нестройное топотание ног. Насторожить береговые французские патрули в этом совершающем свой рутинный рейс рейдере ничто попросту не могло.

Если, конечно, они не обладали способностью видеть сквозь дерево. В этом случае им открылось бы нечто весьма любопытное, а именно — восемь больших плоскодонок, попарно притянутых к борту скользящего по реке корабля и идущих слева от «Швейцарии» вне зоны видимости наблюдателей на берегу неприятеля. Каждая из них, мягко покачивающаяся и незримая для французов, вмещала примерно пятьдесят англичан.

С десяток из них были матросами, обязавшимися доставить на берег около четырех десятков солдат, сидевших между гребцами на скамейках, на корточках и прямо на досках, устилающих дно. Джек находился в первой лодке. Вокруг него на крошечном пространстве кормы сидели все ротные офицеры: Макдональд слева, Дилон справа, а напротив рулевого — Уильям Хоу, командир трех рот легкой пехоты, которым было назначено произвести высадку первыми. Когда Джека представляли Хоу, тот хмыкнул и сразу забыл, кто он есть, а потом либо называл его разными именами, либо ограничивался коротким «эй, ты». Макдональд выразился о нем так: «Самый самодовольный болван из всех англичанишек, кроме его собственного, уже погибшего брата, зато очень храбр».

Когда началась погрузка, было еще довольно светло, и десанту не пришлось размещаться на ощупь, тревожа своей возней слух пикетов на неприятельском берегу. Хотя никто точно не знал, где их высадят, все понимали, что это произойдет за полночь, ближе к Квебеку, где-то между первой и второй склянкой, и, когда первая прозвучала, по лодкам пронесся шумок. Переговариваться рядовым было строго-настрого запрещено, однако солдаты задвигались, перехватили мушкеты и вообще стали держаться немного вольней. Посмотрев на этих ребят, Джек вновь поразился их молодости и почти детскому выражению лиц. Когда, еще на берегу, он поделился своим наблюдением с капитаном Макдональдом, тот, вытащив изо рта длинную трубку, спокойно пробормотал:

— Дети будут слепо повиноваться приказам там, где от их исполнения постарается уклониться более опытный человек.

Узнав, что старослужащие за глаза называют этих юнцов «бедолагами Дилона», Джек и вовсе расстроился, ведь он сам был моложе очень многих из них.

Сейчас это чувство несколько улеглось, и его теперь донимал только холод. Лодки, стукаясь друг о друга, скрипели все громче, и с соседней плоскодонки прозвучала команда обернуть их борта солдатскими одеялами. Джек повернулся на голос и с удивлением узнал в человеке, на которого мельком смотрел уже сотни раз, генерала Вулфа. Тот был в обыкновенном солдатском мундире и практически не отличался от остальных рядовых. Как, впрочем, и все офицеры десанта, и Джек теперь знал, почему это так. А просветил его в этом вопросе все тот же Макдональд.

— Канадские стрелки не упускают случая выпалить по кружевам, галунам и нашивкам, — заявил он, помогая молодому корнету спарывать с себя все перечисленное. — Хочешь быть жив, спрячь в карман щегольство.

Джек удивился еще и тому, что генерал тоже глядит в его сторону, он растерянно улыбнулся и неловко мотнул головой. Но еще больше его озадачило то, что командующий встал со своего места и принялся пробираться к нему. Миг, другой, плоскодонки качнулись, и Вулф сел рядом с Хоу.

— Вода что-то медленно поднимается, Билли, — сказал генерал.

— Действительно, сэр. И время уходит, — ответил Хоу с досадой и посмотрел на рулевого. — Долго еще, офицер?

Тот фыркнул.

— Думаю, около получаса. А может, и меньше, как знать.

Хотя разговоры и были запрещены, известие мигом облетело все лодки, и ночь моментально наполнилась словно бы щебетом птиц, который через миг оборвал краткий окрик сержанта.

— Замечательно. — Вулф потер руки. — Просто прекрасная ночь для того, что мы затеяли. Чадз!

— Вижу, вас радует эта чертова темнота, — проворчал моряк. — А вот меня она запросто может сбить с курса. — Заметив тревогу в глазах генерала, он поспешно добавил: — Не сомневайтесь, я приведу вас к берегу, сэр. Не понимаю, почему лягушатники так страшатся коварства здешних мелей. Клянусь, ночью Темза раз в сто опасней.

Послышался приглушенный смех и взрыв кашля. Генерал ухитрялся справляться с ним, пока молча сидел в своей лодке, но оживление усыпило его бдительность, и капли вылетевшей изо рта крови окропили доски настила.

— Извините меня, джентльмены, — прошептал он, прижав к губам платок.

Все молчали. Где-то пронзительно крикнула птица, кто-то, вздрогнув, перекрестился, и Вулф, заметив это, наигранно бодро спросил:

— Ну, ребята, не знает ли кто какой новый стишок?

Чтобы нам не томиться от скуки. С месяц назад я слышал что-то забористое. Накропанное сержантом Ботвудом из сорок седьмого. Кто-нибудь помнит что-нибудь, а?

Капитан Дилон пошевелился.

— Я помню только название, сэр. Стих назывался «Горячее дельце».

— Хорошо звучит, черт возьми. Сорок седьмой, где он у нас? Через две-три лодки, если не ошибаюсь.

Он привстал, вглядываясь в темноту.

— Сэр, — тихо сказал Дилон, — старина Ботвуд убит при Монморанси.

— Что? Ах да.

Вулф, сгорбившись, сел на скамью.

Вновь наступила мертвая тишина. Все прятали взгляды. Ночная птица опять издала жуткий крик. Джек тоже потупился. Он, правда, не участвовал в этой кровопролитной кампании, но от Макдональда кое-что о ней знал. Высадка в Монморанси была самым жестоким уроком из всех преподанных французами англичанам, попытавшимся захватить их столицу в Канаде — Квебек. Несколько безрезультатных попыток прорвать оборону врага и долгие дни прозябания в плохо обустроенных лагерях едва не доконали английское войско. Каждый третий солдат или погиб, или подцепил там чахотку. Вулф стал харкать кровью, а Монкальму только раскисшая от дождей почва не позволила подобраться к противнику, чтобы довершить его полный разгром. Эта безуспешная операция сильно подорвала веру англичан в свои силы, и невольное упоминание о ней ввергло очень многих в уныние, явственно проступавшее теперь на лицах солдат.

— Я знаю кое-какие стихи, сэр, — неожиданно выпалил Джек.

— Ты, парень? — Бледное лицо Вулфа вскинулось. — Надеюсь, не из Вергилия, а? Я его просто не выношу.

— Нет, сэр. — Джек стал прикидывать, не прочесть ли что-то из «Гамлета», но тут же отверг эту мысль. Пьеса была чересчур уж трагичной, а тут требовалось нечто иное, берущее за душу, тихое. Он быстро порылся в памяти и просиял. — Нет, это Томас Грей. Его элегия «Сельское кладбище».

— Томас Грей? У меня есть его книга. — Бледные щеки недужного порозовели. — Это, пожалуй, то, что нам надо. Давай-давай, парень, читай!

Джек перевел дыхание, кашлянул и завел.

Уже бледнеет день, скрываясь за горою;

Шумящие стада толпятся над рекой;

Усталый селянин медлительной стопою

Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой.

Он почувствовал, как солдаты в его лодке, да и в соседних, напряглись, прислушиваясь к нему, но не смутился, а напротив, охваченный странным воодушевлением, продолжил чтение, воссоздавая фрагмент за фрагментом картину сумеречного кладбища с простыми могилами и замшелыми, потрескавшимися надгробиями, под какими покоились безымянные сельские труженики, точно такие же, как отцы и матери тех, кто сейчас слушал его. Тех, кто, оставив родительский дом, покинул холмы своего отечества, чтобы сражаться за его интересы на болотистых бурых равнинах, сменив серпы на штыки, топоры на мушкеты, а плуги на пушки. Тех, кого слова замечательного поэта на доли мгновения волшебным образом воссоединили с их близкими и с бесконечно далекой от них родной стороной.

Негромкий голос чтеца проникновенно звучал в тишине лунной ночи, но тут в борт лодки ткнулась волна, потом вторая, третья, вода заплескалась, и, хотя до конца элегии было еще далеко, очередное четверостишие Джек прочел так, словно оно было последним.

На всех ярится смерть — царя, любимца славы,

Всех ищет грозная… и некогда найдет;

Всемощныя судьбы незыблемы уставы;

И путь величия ко гробу нас ведет.

— Да, — встрепенулся Вулф. — Славы! И еще до могилы, заметьте! Что ж, если так все и выйдет, я с превеликой благодарностью улягусь в нее. Это наконец прилив, мистер Чадз?

— Да, сэр, он самый.

— Тогда давайте-ка оседлаем его.

По череде лодок побежала команда рубить канаты; на грот «Швейцарии», сигналя остальным рейдерам, подняли два фонаря. Вулф встал, чтобы перебраться на свою плоскодонку, и для устойчивости оперся на плечо Джека.

— Боже мой, Абсолют, — сказал он. — Наверное, я променял бы воинскую карьеру на возможность писать такие стихи. М-да. — Он подмигнул. — А может, и нет!

И легко перескочил через борт.

Слева послышался вздох, Макдональд согнутым пальцем отер увлажненные веки. Заметив взгляд Джека, он ничуть не смутился и проворчал:

— Этот писака по духу истинный горец. К югу от Инвернесса [81] люди обычно черствы.

Лодки одна за одной отваливали от «Швейцарии», их подхватывало течение вздувшейся от дождей полноводной реки. Капитан Чадз первым направил плоскодонку на север, и взбудораженный новизной ощущений Джек подался вперед. Его осадили — и голосом, и рукой.

— Спокойствие, Абсолют, уж больно ты скор. Нам еще надо пройти несколько миль, а наверху — патрули, их там целая уйма. Сядь и терпи, как и все.

Лодка неслась, словно бы повинуясь одним движениям руля, весла пускали в ход лишь по команде Чадза. Слева темной массой, взбегавшей к звездному небу, высился берег. Дважды там вспыхивали огни, французы размахивали фонарями. Но никто не окликнул плывущих, и они тоже помалкивали, опасаясь выдать себя. Мрак, скольжение, тишина завораживали, ощущение времени притупилось. Они плыли и плыли, потом вдали что-то грохнуло. Джек вскинулся.

— Гром?

— Наши у острова Орлеан, — прошептал капитан Дилон. — Дают там Монкальму прикурить. Он считает, что мы попытаемся высадиться где-то у Бьюпорта, и тянет туда свои силы. Боже, оставь его в этой уверенности на всю эту ночь!

Глухие удары превратились в размеренную канонаду. Неожиданно на берегу вспыхнул фонарь. В густом мраке ночи он показался ярким, как солнце. Долетевший до лодки окрик прозвучал ужасающе громко:

— Qui est la? [82]

Макдональд, склонившись к Джеку, прошептал:

— Начинаем ломать комедию. — Потом отозвался: La France! [83]

— Quel regiment? [84] — раздался еще один окрик.

— De la Marine [85].

Наступила полнейшая тишина, все затаили дыхание. На берегу что-то стукнуло, створку фонаря подняли, раздули фитиль. Короткая вспышка огня выхватила из мрака бородатое лицо с трубкой и шерстяную шапочку с кистью. Патрульный помахал фонарем и закрыл его. Свет погас.

— Прекрасно, сэр, — выдохнул чуть позже Джек.

— Дело не только во мне, — отозвался Макдональд. — Наша разведка донесла, что сегодняшней ночью лягушатники на приливной волне планируют кое-что перебросить из города. Нас принимают за них.

Капитан Чадз, с трудом разворачивая посудину, сердитым жестом призвал их к молчанию.

— Проклятье! — с яростью прошептал он, напряженно вглядываясь во тьму.

— Что случилось, дружище? — спросил шепотом Хоу.

— Сдается… нас пронесло мимо бухточки Ан-дю-Фюлон.

— Что? — Полковник досадливо дернулся. — Тогда высаживай нас на берег, моряк.

— Я не уверен…

— Высаживай нас! Это приказ. Нам в любом случае надо на землю.

Теперь, чтобы одолеть стремительное течение, понадобились все силы гребцов. Послушная веслам и рулю плоскодонка вскоре вышла на мелководье, и пехотинцы, сидевшие на носу, выпрыгнули из нее. Вода доходила им до пояса, но они все же вытолкнули лодку на берег и потом, уже вместе со всеми, затащили на крутой склон.

Джек, с мушкетом, болтающимся за спиной, вскарабкался на площадку под уходящей вверх кручей, где первая рота уже выстраивалась в боевые ряды. Сзади на свет вспыхнувших фонарей шли еще две лодки. Чадз повернулся к ним, но Хоу схватил его за рукав.

— Ну, моряк! — пролаял он.

Чадз явно тянул время, глазея на поросший подлеском обрыв.

— Ну… мы и впрямь промахнулись, когда уходили от патрулей. Но, на мой взгляд, не слишком.

— И на сколько «не слишком»? — язвительно спросил Дилон.

— Мне кажется, эта долбаная тропа где-то, в задницу, там… в двух сотнях ярдов.

Чадз махнул рукой в темноту.

— Где-то, в задницу… там? — Дилон посмотрел на Хоу. — Нам надо ее разыскать.

Хоу смотрел вверх.

— Полковник?

— Вот ты и ищи, — был ответ. — Забирай своих бедолаг и ступай. Но мы, держу пари, попадем туда раньше. — Он выпятил подбородок. — Заберемся наверх и ударим французикам в тыл.

Дилон в растерянности открыл было рот, но Хоу уже повернулся к Макдональду:

— Вы будете сопровождать меня, сэр. Посмотрим, сумеете ли вы обдурить патрульных еще раз.

Дилон, на которого демонстративно не обращали внимания, пожал плечами и, махнув рукой, повел свою роту во мрак. Хоу с сержантами занялся построением остальных.

— Ты будешь при мне, — сказал Джеку Макдональд. -Как твой французский?

— Никак, — ответил Джек, ухмыляясь. Его почему-то все теперь странным образом веселило. — В голове — полный ноль. — Он посмотрел на обрыв. — А мы сможем тут влезть?

— Парень, ты, очевидно, никогда не был в Гленко [86].

Вернулся Хоу с отрядом. Как и все, он закинул мушкет за спину и подтянул потуже ремень.

— Вперед, — прозвучал приказ. — Англия на нас смотрит!

Джек припал к склону. Крутизна того мало чем отличалась от крутизны церковного шпиля, однако он в детстве много раз лазал за яйцами чаек и не боялся предстоящего испытания. Правда, гранитные, покрытые водорослями и птичьим пометом корнуолльские скалы имели выступы и выходы других пород. Там было на что опереться и за что зацепиться. Здешний же глинистый сланец был бесформенно-комковатым, нашедший упор ботинок сползал, твердь под руками крошилась. Однако Джек быстро смекнул, как с этим сладить, и сноровисто двигался вверх, прижимаясь к почве всем телом и выталкиваясь согнутыми в коленях ногами. Кроме того, тут росли мелкие деревца, в основном клены и ясени, и хотя скопления скользкой листвы мало чем его радовали, зато корни, выпиравшие из земли, хорошо помогали подъему, а поваленные стволы местами образовывали что-то вроде лестничных перекладин. В основном это было десантникам на руку, но не всегда, порой опора оказывалась трухлявой. Вот и капрал, ползший слева от Джека, вдруг поехал вниз. Он глухо выругался и тут же замолк, повинуясь приказу молчать, хотя вокруг стоял такой дикий треск, словно сквозь заросли продиралось стадо преследуемых медведем оленей. Впрочем, это, возможно, Джеку только казалось, и он упрямо карабкался вверх, стараясь не думать о том, что его там ожидает.

Несмотря на тяжесть мушкета и каверзное поведение штыка, свисавшего с пояса и цеплявшегося за все, что возможно, Джек дополз до вершины обрыва в таком возбуждении, что, несомненно, ринулся бы дальше, если бы не дернувшая его за локоть рука и строгий шепот: «Куда?!»

Джек всхрапнул, как норовистый конь, но послушно улегся рядом с шотландцем, вслушиваясь в хруст корней за спиной и шумы оседающей почвы. Хоу добрался до верха с последними из солдат. Около сотни англичан залегли на гряде, переводя дыхание и настороженно вглядываясь во мрак.

Все было тихо. Потом совсем рядом язвительно расхохоталась какая-то птица. И снова все смолкло. Внезапно полковник и капитан напряглись. Напрягся и Джек, слуха которого коснулось отдаленное бормотание, может быть пение. За кустами возле дальних сопок что-то мигнуло, похожее на отсвет костра, потом мигнуло еще и еще раз.

— Сержант, — прошипел Хоу, — стройте людей. Макдональд, хватит валяться.

— Нам пора, — прошептал шотландец.

Солдаты, вставая, тянулись к оружию. Макдональд обнажил свой тяжелый шотландский палаш с оплетенным эфесом. Джек, подражая Хоу, снял с плеча мушкет и с третьей попытки умудрился примкнуть к нему штык. Но за порохом и пулями никто не полез, выстрел, даже случайный, приравнивался к предательству, и нарушитель был бы незамедлительно умерщвлен.

Джек вдруг вспотел. Ему сделалось жарко, но тут хлынул дождь. Краткий, обильный, он продолжался с минуту, но насквозь пробил мундиры и несколько охладил тела разгоряченных взятием кручи солдат. По мановению руки Хоу пехотинцы, осторожно ступая, двинулись в направлении сопок. Через какое-то время они резко замерли. Кто-то к ним приближался в охватывающем округу тумане, грузно вышагивая и насвистывая что-то себе под нос. Макдональд с тем гнусавым прононсом, которому он пытался обучить Джека, выкрикнул:

— Eah, qui est la? [87]

Свист и звуки шагов тут же затихли, зато взамен лязгнул снимаемый с плеча мушкет.

— Eh, merde! Qui etes-vous? [88]

Макдональд, сделав всем знак не двигаться, пошел вперед. Его коренастая фигура мгновенно исчезла в тумане и мраке, но слышимость была очень хорошей. До Джека отчетливо долетал каждый звук. Шотландец сказал французу, что возглавляет колонну городских ополченцев, присланную сюда в подмогу разрозненным патрулям. И прибавил, что командующий в награду за хорошее несение службы прислал караульным бочонок бренди, а потому было бы вовсе не лишним созвать их всех в одно место, хотя бы к костру. Восторг, прозвучавший в ответе канадца, и то, с какой рьяностью он принялся скликать товарищей, свидетельствовали, что хитрость горца сработала. А темнота и туман, подумал Джек, очевидно, скрыли от глаз незадачливого патрульного его килт. Тут голоса стали удаляться, и англичане последовали за ними.

Им потребовалась всего минута, чтобы дойти до костра, а французам на опознание неприятеля была предоставлена лишь секунда, которой явно тем не хватило, чтобы хоть как-то отреагировать на атаку. Макдональд мигом приставил палаш к горлу проводника, а сидящие кружком караульные просто вскрикнули и оцепенели. Их повалили на землю, вставив в рты кляпы и надежно скрутив за спинами руки. Половина десантников скрылась в тумане, из которого понеслись глухие удары и стоны. Затем, как по волшебству, все затихло опять.

Джек, открыв рот, наблюдал за действиями ветеранов. Он, безусловно, принял бы самое деятельное участие в схватке, но… она уже кончилась, и ему оставалось только тупо глазеть на поверженных, ошеломленных врагов. А ведь еще вчера он так мечтал…

Тут его хлопнули по плечу. Это был Хоу.

— Значит, так, Акробат, говорят, что ты можешь бегать как заяц. Вот и посмотрим, как быстро ты доберешься до берега и сообщишь мистеру Дилону, что неприятельский заслон нами снят. А если и генерал уже там, засвидетельствуй ему мое почтение. Скажи, что он может выводить людей на равнину.

Джек все стоял. Хоу осклабился.

— В чем дело, корнет?

Сняв со ствола штык и сунув его за пояс, Джек закинул мушкет за спину и шагнул к ведущей на берег тропе. Макдональд тронул его за плечо.

— Удачи, парень, и будь осторожен. Есть вероятность, что наши сняли не всех французских патрульных и кое-кто из них еще бродит тут.

С этими словами он легонько подтолкнул гонца в заданном направлении, и через минуту тот уже скользил по утрамбованной, но чуть раскисшей от дождя глине навстречу всем возможным опасностям, какие могли его поджидать. Проход, по дуге сбегавший к реке, был шириной футов в шесть, крутизна его ускоряла скольжение. Джек отчаянно изгибался, чтобы сохранить равновесие, мушкет больно бил его по спине. Потом правое колено его сильно стукнулось обо что-то, он упал, судорожно цепляясь за какие-то ветки, и наконец замер, несколько оглушенный беспорядочным кувырканием в посеребренной луной полумгле.

Придя в себя, Джек осмотрел неожиданную преграду. Это был большой клен, то ли спиленный специально, то ли упавший и косо перегородивший тропу. Он лежал макушкой вниз и являл собой нешуточное препятствие для пушек. Артиллеристам, чтобы вкатить их вверх по проходу, придется пустить в ход пилы и топоры.

Джек завозился, пытаясь выбраться из мешанины веток и сучьев, но тут слуха его коснулся какой-то звук. Он шел снизу, однако ничуть не походил на маршевый шаг нескольких пехотинцев. Тот, кто к нему приближался, был явно один. Похоже, он поторапливался, оскальзываясь на глине и при этом вполголоса немилосердно бранясь. Смысл ругательств был Джеку неведом, но язык… да, язык он узнал.

Французский язык.

У него отвисла челюсть, остановилось дыхание, а руки судорожно вцепились в поваленный ствол. Вдохнуть, правда, он все же сумел, но лишь через силу и с неожиданным хрипом, гулко ударившим его по ушам. Однако даже если француз что-нибудь и услышал, это ничуть не насторожило его: он взбирался все выше и выше в безмятежной уверенности, что ему тут ничто не грозит.

Джек медленно сполз со ствола и затаился, прижавшись боком к гладкой и влажной коре, в голове его бешено прыгали мысли. Француза, в конце концов, можно и пропустить. Здесь так темно, что он ничего не заметит. А наверху его обязательно скрутят, малый идет не таясь и, конечно, к костру. Да, так будет лучше всего, ведь у Джека задание особой важности, которое непременно следует выполнить, не отвлекаясь на всякую ерунду. Пусть враг пройдет, а уж Макдональд и прочие никоим образом не дадут ему ускользнуть.

Но… вдруг все же дадут? Вдруг он заметит их раньше? И обогнет, обойдет во тьме? А потом добежит до Квебека и поднимет тревогу? Тогда грандиозные планы Вулфа провалятся, а его войско, скученное и беззащитное ждет неминуемый молниеносный разгром.

Сообразив это, Джек понял, что не может позволить французу пройти, и осторожно вытащил штык из ножен. Патрульный, ткнувшись в преграду с другой стороны, отчетливо произнес: «Merde!» [89]

Показалась нога, потом — туловище, затем солдат перетащил через ствол и другую ногу. Он посидел, отдыхая, и скользнул на заднице вниз, приземлившись в ярде от Джека.

Джек поднялся на ноги, но не очень ловко. Мушкет его лязгнул, задев за сучок. Солдат, моментально повернувшись на звук, отшатнулся. Несколько томительно долгих секунд он смотрел Джеку в лицо, потом опустил взгляд, заметил штык и потянулся к торчащей из-за спины рукояти сабли. Звук обнажаемого оружия был неожиданно громким.

Миг — и грозное лезвие развалило бы Джеку плечо, но он успел схватить патрульного за запястье. И попытался пронзить француза штыком, что не сработало, ибо тот увернулся. И в свою очередь поймал в тиски взметнувшуюся вверх кисть врага. Так они и застыли, не давая друг другу пустить в ход оружие и сопя от натуги.

Француз имел преимущества, он был массивнее и стоял выше, давя на противника весом. Но Джек недаром брал уроки борьбы, он откинул корпус назад и неожиданно дернул вниз сжимавшую саблю руку. Француз упал на него, а Джек, изворачиваясь, сильно ударился боком о ствол и повис на помешавшей завершить бросок ветке. Тяжело дыша, противник пытался освободить руку с саблей, однако страшный захват на ушедшей вниз руке Джека ослаб. Миг — и пальцы врага впились в его горло, а каверзный штык втулкой зацепился за сук. Жутко сипя, Джек отчаянно дергал его, потом, уже почти теряя сознание, подался в сторону, сук мягко хрустнул, и освобожденный клинок пошел вверх.

Джек никуда не целился — он просто ударил. Он ничего не видел, не слышал и лишь ощущал, как острие скользит вдоль кости, разрывая одежду и входя в тугую, напряженную от усилия плоть. Оно шло очень трудно, потом все легче и легче, и, когда вышло наружу, француз закричал.

Напряжение моментально ослабло. Сабля упала на землю. Джек повернулся, ударил, и противники поменялись местами, теперь на ветке висел проткнутый штыком человек. Пальцы его судорожно вцепились в руку врага, не давая выдернуть клинок из раны. Кровь текла по костяшкам крепко стиснутых пальцев, оба тела сплелись, как в любовном объятии, глаза глядели в глаза. Спустя целую вечность в зрачках патрульного что-то мелькнуло, и они медленно закатились под лоб. Джек резко дернулся, отпрянул и, выронив штык, рухнул коленями в мокрую глину. Первым его ощущением был несказанный, неимоверный восторг.

Он и не представлял себе, что такое возможно! Счастье буквально распирало его, требуя выхода в диком хохоте, в буйстве, но вместо этого он стоял на коленях и непрестанно всхлипывал, пытаясь втянуть воздух в легкие. А когда это наконец удалось, его радость бесследно исчезла. Джек, машинально вытирая о камзол руки, неотрывно смотрел на француза. Тот был очень молод. Очень. Как и он сам.

Он не знал, сколько времени провел на коленях, из оцепенения его вывели звуки новых шагов. Он понимал, что должен подобрать с земли штык и попытаться убить следующего француза, но не мог двинуться с места, словно намертво скованный пролитой им чужой кровью.

— Черт возьми! Это ты, Абсолют?

Капитан Дилон, оседлав поваленный клен, озадаченно глядел на Джека. Потом он заметил труп, перелез через ствол и присел.

— Ты не ранен, парень?

Джек покачал головой.

— Это твой первый?

Джек кивнул. Дилон ухватил его под мышки, помог подняться и осторожно встряхнул.

— Тебе скажут, что потом будет легче, — негромко произнес он. — Судя по моему опыту, это ложь.

Через преграду перебирались все новые и новые люди. Вскоре возле недвижного тела образовалась толпа.

— Мы взяли заслон?

Джек, во рту которого наконец появилась слюна, опять кивнул.

— Полковник Хоу послал меня сообщить вам об этом. Сказал, что генерал может выдвигаться наверх.

Дилон поскреб подбородок.

— Так-так.

Где-то над ними внезапно рявкнула пушка. Громкий звук сотряс тишину и затих.

— Это, должно быть, батарея Самоса под Квебеком. То ли бьют для острастки, то ли почуяли нас. В любом случае ее надо взять, и Хоу нужна подмога. — Он вновь посмотрел на Джека. — Ты сможешь передать все это генералу?

— Да, сэр. — Джек выпрямился, расправил плечи. -Да, сэр, думаю, что смогу.

— Хорошо.

Дилон похлопал посыльного по спине, подобрал с земли его треуголку. Стоявший рядом капрал поднял штык.

— Сэр?

Дилон взял штык, протер его рукавом и отдал владельцу.

— Тебе опять может это понадобиться.

После секундного колебания Джек сунул штык в ножны.

— Надеюсь, что нет.

— Amen [90], — заключил капитан. — Bon chance! [91]

Обернувшись к солдатам, он крикнул:

— Вперед!

«Бедолаги Дилона» потекли вверх по склону. Когда последний из них растворился в начинавшей светлеть полумгле, Джек взобрался на ствол.

— Bon chance, — сказал он неизвестно кому, потом оттолкнулся и спрыгнул.

Туман понемногу рассеивался, и у него появлялась возможность бежать уже не вслепую.

Глава 3

РАВНИНЫ АВРААМА

13 сентября 1759 года

Последние вертикальные струи дождя прошлись по линии красных мундиров. С небольшого холма на ее правом фланге был прекрасно виден растянувшийся ярдов на тысячу фронт, завершавшийся точно таким же невысоким холмом, на котором Джек, всегда имевший отменное зрение, мог различить даже мушкеты на красных спинах солдат.

— Не могу понять, вывел ли Тауншенд свои батальоны?

Генерал Вулф тронул за плечо адъютанта, и тот мигом поднес к глазам подзорную трубу.

— Да, сэр. Сейчас Шестнадцатый строится вдоль дороги на Сен-Фуа.

— Хорошо. — Вулф оглянулся. — Наши строятся тоже.

Джек посмотрел туда же. Тридцать пятый уже рассредоточился вдоль утесов. Теперь армия англичан напоминала прямоугольник, только без внешней стороны и с очень короткими боковинами. Грамотность этого построения сделалась очевидной, как только кончился дождь, и противник, пользуясь улучшением видимости, осыпал из-за деревьев врагов градом пуль. Как только раздались первые выстрелы, все невольно пригнулись. Все, кроме Вулфа.

— Время, Гвиллим?

— Почти половина десятого, сэр.

— Хорошо. Очень хорошо. Вашу трубу, будьте любезны. Абсолют, задержитесь.

Джек, начавший было спускаться по склону, поспешно вернулся. В этот момент посторонившийся, чтобы дать ему дорогу, сержант с криком упал и схватился за шею, тщетно пытаясь зажать рукой рану, из которой толчками полилась кровь.

— Прикажите солдатам залечь, Гвиллим.

Команда пошла по цепи. Британская армия моментально повиновалась приказу.

— А ты погоди, парень. — Вулф ухватил Джека за руку. — Стой смирно, не шевелись.

Джек замер, отнюдь не пребывая в восторге от мысли, что является теперь на хорошо просматриваемом пространстве одной из самых заметных фигур, а Вулф между тем положил свой «телескоп» ему на плечо. Сам он уже не мог держать его, ибо с час назад получил пулю в запястье, и теперь белая повязка над кистью резко контрастировала с траурной, черной, повязанной выше в память о недавно почившем отце.

Джек изо всех сил пытался сдерживать дрожь, хотя это не очень ему удавалось. Вулф же был совершенно спокоен. Не обращая внимания на свист пуль, он смотрел на восток. Там за холмами, облепленными французами, находился Квебек. Белая форма делала войска лягушатников похожими на скопления кучевых облаков. Расстояние до них не превышало и полумили.

— Да, — пробормотал Вулф, — именно так я и думал. Монкальм поместил в центре самые опытные полки. Они уже строятся. Бог мой, он сам строит их! Видишь его, парень? Восседает на черном коне, напыщенный идиот. Очень удобно для кого-то из наших! — Он вздохнул. — Давай сядем, а?

Джек с большим облегчением помог генералу опуститься на землю, потом плюхнулся рядом с ним и съежился, втянув шею в плечи. Он с удовольствием лег бы и на живот, но не решился, поскольку все остальные офицеры сидели.

— Вы полагаете, он атакует нас, сэр? — спросил Гвиллим.

— Да, полагаю… и очень скоро. Чтобы не дать нам тут окопаться, а потом, каждый час промедления позволяет нашим кораблям подвозить все новых и новых людей. Да и орудия тоже! — Генерал склонил набок голову, прислушиваясь к разрыву. — Шестифунтовый! Уильямсон уже берет их в работу. Поглядим, как это понравится их ополченцам и союзничкам-дикарям?

Джек поднял взгляд. Среди поросли, покрывавшей утесы, двигались призрачные силуэты полуголых людей! Их гортанные жуткие вопли нервировали англичан много больше, чем пули. Казалось, они исторгались если не самим владыкой тьмы, то уж точно самыми ужасающими представителями его рогатого воинства. Джек передернулся, вспомнив боевой клич лондонских могавков. В сравнении с тем, что до него доносилось, это было пищанием слепых котят.

Вулф отреагировал на новый взрыв воплей равнодушным пожатием плеч.

— Le General прекрасно понимает, что, если он будет медлить, мы попросту слопаем его подкрепления, подходящие из Сен-Фуа, как… как яблочный пудинг. — Он улыбнулся. — Нет, джентльмены, Монкальм выступит прямо сейчас, причем сомкнутым строем. Он собирает лучшие части и сам поведет их. А мы его встретим. — Опираясь на плечо Джека, генерал неспешно встал. — Что ж, к делу. Бертон, остаешься за главного. Что бы там ни было, держи этот фланг.

Произнеся это, Вулф быстро зашагал прочь. Джек и другие едва за ним поспевали. Теперь их командующий вовсе не напоминал прежнего немощного чахоточного. Он шел легко, помахивая черной тросточкой, и крысиный напудренный хвостик, болтаясь, бил его по спине.

В центре британского фронта под флагами залегли сорок седьмой и сорок третий полки. Как только Вулф приблизился, офицеры вскочили, а солдаты лежа приветствовали командующего троекратным «ура».

— Все в порядке, Джордж? — обратился Вулф к бригадному генералу.

— Кажется, да, сэр, — ответил Монктон. — Но нам…

Пока шло совещание, Джек оглядывал диспозицию. Англичане залегли в два ряда, напряженно следя за действиями белых мундиров. Где-то тут должен был располагаться и Семьдесят восьмой батальон Фрейзера, почти сплошь состоявший из горцев. Так и есть, воины в килтах лежали чуть в стороне. Но не все. Один невысокий шотландец невозмутимо прогуливался под пулями, попыхивая неизменной трубкой, крепко зажатой в зубах. Он обернулся, почувствовав чей-то взгляд, и направился к Джеку.

— Как дела, парень?

— Сносно.

Шотландец помялся.

— Ты хорошо почистил свой штык?

Джек, содрогнувшись, отвел глаза в сторону. Макдональд, вытянув руку, потрепал его по плечу.

— Дилон сказал мне. Скверная штука — впервые убить человека, а ты выбрал самый мерзкий способ -в ближнем бою.

— У меня не было выбора, — сказал Джек. — Но в другой раз…

— В другой раз будет не легче. — Горец ткнул пальцем в мушкет. — Хотя с этой штуковиной все вроде бы проще. Ты палишь не конкретно в кого-то, а просто в толпу.

— Что ж, — ответил Джек, облизывая пересохшие губы, — кажется, я вскоре это проверю.

— Достаточно скоро, о да, — улыбнулся Макдональд. — Если Вулф не отправит тебя как сопляка и любимчика куда-нибудь в тыл.

Но все оказалось не так. Совещание кончилось, и Гвиллим знаком велел Джеку вернуться. Шотландец пошел вместе с ним.

— Абсолют, я вновь собираюсь использовать твои ноги. Останешься здесь, в центре, посыльным. Если начнет припекать, будешь поддерживать связь между генералом Монктоном и другими частями.

Макдональд вытащил изо рта трубку.

— Сэр, в этом случае позвольте ему быть при мне. С нашими гренадерами, в нескольких ярдах от генерала. Он слишком горяч, я его придержу.

— Горец и сдержанность то же, что шлюха и девственность, но пусть будет так, — улыбнулся Вулф.

Шотландец яростно фыркнул, офицеры расхохотались, а генерал вновь повернулся к Джеку.

— Если что, ты разыщешь меня, паренек?

— Непременно, сэр. — Джек улыбнулся в ответ. — Можете на меня положиться.

— Положиться на Абсолюта? Сына Безумного Джейми? Ничего лучшего нельзя и желать! — Вулф притронулся кончиком трости к полям своей шляпы. — Джентльмены. Пора.

Развернувшись, он вновь направился к правому флангу, за ним двинулась свита. Какое-то время Макдональд смотрел ему вслед, потом произнес:

— Они одного поля ягоды, твой папаша и он. Горцы по сей день вспоминают Каллоден, но зла на них у нас нет. Храбрость и благородство в почете везде. — Он пожевал губами. — И раз уж о том зашла речь, пойдем, я представлю тебя главам кланов.

Представление было очень коротким. Джек услышал несколько пышных имен, но моментально забыл их, ибо французы ударили в барабаны. С холмов понеслись крики:

— Vive le General! Vive le Roi! Vive la Paix! [92]

Пледы и килты зашевелились.

— Семьдесят восьмой, становись!

Аналогичные приказы полетели вдоль фронта. Англичане поспешно вставали, образуя две цепи защиты: первую там, где лежали, вторую чуть сзади.

— Ты умеешь пользоваться мушкетом, солдат?

Джек кивнул.

— У нас недобор младших чинов, после того как кишки Арчи Макдугала разметало по всей палатке. Занимай его место в задней шеренге, я встану рядом с тобой. Сегодня будет важна каждая пуля, и этому, — горец похлопал по рукояти своего палаша, — тоже найдется работа.

Джек не ответил, он смотрел на равнину, по которой к нему неуклонно катилась белая, методично заливающая все бугры и заполняющая все низины волна. Какое-то время она казалась сплошной, потом в ней стало проглядывать голубое и розовое — цвета жилеток отдельных полков. Войска Монкальма наступали тремя основными колоннами, а между ними словно бы колыхалась радужная разномастная дымка — это были пестро одетые отряды милиции и ополчения. По мере приближения боковые колонны принимали все более размытые очертания, зато центральная двигалась слаженно, как на параде, являя собой белую, направленную в сердце британских формирований стрелу.

Англичане стояли недвижно. Дула их мушкетов и штыки были безобидно обращены к белесому канадскому небу.

— Ты забил две пули, парень?

Негромкий голос Макдональда вернул Джека к реальности.

— Да, сэр, — был ответ.

Вулф приказал зарядить мушкеты двумя пулями и увеличить количество пороха. Это повышало их разящую мощь, но снижало дальность каждого выстрела, что говорило о намерении командующего ждать, ждать и ждать.

Дробь барабанов вдруг участилась, и наступающие ускорили шаг. Фланги французов ощутимо расширились, а центр уплотнился. Горец, стоявший впереди Джека, принялся что-то размеренно бормотать по-шотландски. Молился он или бранился, сказать было трудно, но Джеку вдруг тоже отчаянно захотелось занять себя чем-то подобным, и он сглотнул, пытаясь смочить пересохшее горло слюной. Ученикам Вестминстера вдалбливали бесконечное множество разнообразных молитв, но почему-то сейчас в памяти не всплывало ни слова из них. Ни на латыни, ни на греческом, ни на древнееврейском, ни на английском. Джек попытался сосредоточиться, угрызаясь тем, что ранее слишком мало заботился о душе. Но ничего не шло в голову, потом что-то вспомнилось… вместе с каким-то ритмом… нехитрой мелодией, и он забубнил:

Изо всех мастей девиц,

что падут пред вами ниц,

обойди хоть целый свет,

лучше нашей Нэнси нет!

Он, должно быть, увлекся, ибо горец впереди него обернулся и изумленно вытаращил глаза. Его неподдельное удивление весьма позабавило Джека, он даже хихикнул. Раз, потом — два. Все, что творилось, ужасно смешило его, все было слишком невероятным, абсурдным! Еще совсем недавно он горланил эти куплеты в кабачках около «Ковент-Гардена», а теперь стоит черт-те где с мушкетом в руках, повторяя имя лондонской потаскушки, и сорок сотен французов бегут к нему, чтобы поднять его на штыки.

Он хихикнул еще раз, и белая армия словно услышала его смех. Все барабаны грохнули и разом смолкли. Вражеская лавина замерла в ста шагах от линии красных мундиров. Видно, идиотизм ситуации дошел и до лягушатников, решил окончательно развеселившийся Джек. Сейчас они перестроятся и торжественно повернут восвояси. А убьют его как-нибудь в другой раз.

Успокоенный и обрадованный этой мыслью, он почти с умилением наблюдал, как французы четко и слаженно опускают стволы мушкетов и прижимают приклады к плечу.

Послышался нарастающий грохот, воздух внезапно наполнился свистом и криками, а также напоминающими чоканье звуками. Пули, летящие градом, задевали ружейные замки, солдатские пряжки и патронташи или, уже беззвучно, входили в тела англичан. Горец, шептавший молитву, качнулся и, едва не сбив с ног соседа, упал — на месте его глаза зияла кровавая рана.

— Семьдесят восьмой, три шага вперед, — рявкнул голос с шотландским акцентом.

Горцы поспешно повиновались приказу, замешкался только Джек, не привычный к муштре. Заминки хватило ему, чтобы увидеть оказавшихся за шеренгами павших. Их было около дюжины, они частью корчились, частью не подавали признаков жизни. Джек вздрогнул, заторопился и… очутился в первом ряду.

— Роты… сомкнись!

Шеренги сдвинулись, заполнив бреши.

— Оружие к бою!

И вновь все пришло в движение. Каждый боец выставил ногу вперед и вскинул к плечу мушкет. Джек, помня уроки йоркширского сквернослова, справился с этим не хуже других. Чем неожиданно заслужил похвалу.

— Молодчина, — сказали сзади, обдавая его густым запахом трубочного табака. И прибавили: — Держись, сейчас будет жарко.

Облако дыма, окутавшее французов, начинало редеть, из белого марева, как призраки, появлялись шагающие фигуры. Барабаны вновь грозно зарокотали в такт громким крикам:

— Vive le Roi! Vive la Paix!

Лягушатники наступали.

А по рядам англичан пронеслось негромкое:

— Ждать.

Французы шли. Они уже были ярдах в восьмидесяти. Некоторые из них продолжали стрелять. Справа четвертый от Джека солдат вскрикнул, повалился ничком и застыл.

— Ждать, парни! Ждать!

Надо же, как это все-таки тяжело! К дулу мушкета словно приделали гирю. Руки Джека начинали подрагивать, еще одно-два мгновения — и пули войдут не во вражеские ряды, а в канадскую землю.

А белая волна все катилась. Семьдесят ярдов. Шестьдесят. Пятьдесят.

— Ну, идите, идите, — отчаянно шептал Джек. — Идите же к своей маленькой Нэнси.

Макдональд над ухом неожиданно прокричал:

— Взвод, пол-оборота направо.

Дюжина горцев автоматически повернулась, то же проделал и Джек. Теперь он вместе со всеми целился в левую колонну французов, где, судя по цвету жилеток, маршировали беарнцы.

Сорок пять шагов. Сорок.

— Ждать, парни. Ждать.

Потом, через бесконечно долгую паузу, раздалось долгожданное:

— Пли!

Джек, нажимая пальцем на спуск, испытал громадное, ни с чем не сравнимое облегчение. Порох на полке вспыхнул, свинец вылетел из ствола, плечо ощутило толчок отдачи. Он в кого-то целился, но не понял, попал или нет, ослепленный резкостью вспышки. Все опять утонуло в дыму, а когда тот стал, свертываясь, подниматься, взорам открылась ужасающая картина.

Передние ряды французских колонн были буквально сметены дружным залпом. Их строгий порядок нарушился, уцелевшие казались одинокими белыми островками: здесь три человека, там два, там один. Джек молча пялился на окровавленного офицера без треуголки, тот, опираясь на шпагу, что-то кричал, но с губ его почему-то не срывалось ни звука. Над равниной висела странная всеобъемлющая тишина.

Ее нарушил спокойный голос английского офицера:

— Приготовиться к перезарядке.

Этот негромкий приказ побежал по цепи к флангам, а над армией белых пронесся то ли всхлип, то ли стон, после чего французы развернулись и побежали.

— Они сломлены! Боже, они удирают! — Бригадный генерал Меррей подскочил к полковнику Фрейзеру. Без треуголки, без парика, взволнованно потирая красную лысину. — Вперед! За ними! Их надо добить!

Горцам не нужно было повторять это дважды. Мушкеты были вмиг закинуты за спину, в руках засверкали кинжалы и палаши. Джек не имел ни того ни другого, но, когда его взвод снялся с места, он без малейшего колебания тоже рванулся вперед. Однако он сделал лишь шаг, ибо Макдональд с решительным видом ухватил его за воротник и даже чуть проволок в обратную сторону.

— Стой, малый, стой!

Джек барахтался, извивался, пытаясь высвободиться из стальной хватки. Французы бегут, он должен дать им пинка. Не важно, что у него нет устрашающего шотландского палаша. Йоркширец учил, что штык в атаке не хуже. Джек, кстати, сегодня уже подколол им врага.

Но вывернуться из рук Макдональда было не так-то просто. Горец рывком развернул его, впился взглядом в лицо.

— Слушай меня, Абсолют. Мне велели не спускать с тебя глаз, и правильно, что велели. Иначе ты в горячке позабудешь себя и свой долг. Ты уже принял участие в бойне, и хватит. Теперь твое дело — ждать приказаний. Твои командиры надеются на тебя. — Он подбородком указал на английские развевающиеся знамена. — Ступай туда. Твое место там, а мое…

Он быстро вытащил из ножен палаш и с криком «Макдональды и победа!» бросился догонять своих солдат.

— Эй, Абсолют! Ты что, уснул?

Это был командир Сорок третьего, Хейл.

— Бери ноги в руки, — велел он, когда Джек приблизился, — и беги к командующему. Видишь, он там — на холме. Передай ему, что французы повсюду разбиты, а генерал Меррей у них на плечах прорывается к мосту. И еще вот что… — Полковник отошел в сторону, давая Джеку взглянуть на генерала Монктона. Тот с закатившимися от боли глазами лежал на земле, его жилет превратился в кровавое месиво, по которому шли пузыри. — Скажи ему и об этом. И спроси, что мне делать. — Он похлопал оцепеневшего гонца по плечу. — Вперед, Абсолют.

Джек с большой неохотой сделал один шаг и с еще большей — другой. Он ведь солдат, а не мальчик на побегушках, его место — в бою. Но вдруг ему в голову вошла мысль, насколько важна его миссия. Особенно в столь триумфальный момент. Французы бегут. Битва выиграна. Вулф будет в восторге. И доставит ему это замечательное известие не кто иной, как сын его старого боевого товарища — молодой, но уже проверенный в деле корнет Абсолют.

С этими мыслями он понесся к холму, где плотно сгрудилась свита Вулфа. Обежав офицерские спины по кругу, Джек попытался прорваться через заслон. Потом взмолился:

— Джентльмены, прошу вас. У меня важное сообщение. Позвольте пройти!

Спины раздвинулись. Джек скользнул в брешь. Генерал полулежал на руках коленопреклоненного гренадера и говорил пытавшемуся снять с него окровавленную рубашку врачу:

— Повторяю, со мной все кончено. Не тратьте зря время!

Джек упал на колени.

— Сэр! Французы бегут.

Глаза не открылись, но на губах заиграла улыбка.

— Я понял. Благодарю тебя, Боже, я умираю в мире с собой.

После этого голова генерала упала, а туловище обмякло, осело мешком.

— Но, сэр! Я принес и другие известия. Не очень, правда, хорошие. Генерал Монктон ранен, а может быть, уже мертв, и… и…

Гренадер бережно положил своего командира на землю.

— Он не слышит твоих новостей, парень, ни плохих, ни хороших. Его уже с нами нет.

— Но полковник Хейл ждет ответа! Ему… ему…

К Джеку склонился другой гренадер, офицер.

— В чем дело? Монктон тоже выбит из строя?

— Да, сэр. Его ранили… тяжело.

— Значит, командование должен принять теперь Тауншенд, да убережет нас Господь. — Офицер бесцеремонно потянул Джека за портупею. — Вставай, парень. Он на левом фланге. Дуй живо к нему и расскажи обо всем. — Он посмотрел на недвижное тело. — А еще скажи, что мы, выполняя последний приказ генерала, начинаем преследование врага. Барабанщик! — Его голос возвысился. -Дай сигнал к наступлению! Погоним этих зайцев обратно во Францию! Луисбургские гренадеры, вперед!

Собравшаяся вокруг тела толпа в один миг поредела. Вскоре возле усопшего остались два санитара, врач и топчущийся на месте посыльный. Взгляд последнего все еще был прикован к лицу генерала. Оно было умиротворенным, спокойным и даже порозовело, утратив всегдашнюю нездоровую бледность. Он пошел на поправку, подумалось Джеку, но… слишком поздно, теперь ему это уже ни к чему.

Грохнули барабаны, запели трубы, из сотен глоток вырвался торжествующий рев. Солдаты, озлобленные тремя месяцами поражений, теперь ликовали, предвкушая реванш.

Глядя на них, Джек тоже воодушевился и полетел стремглав к левому флангу. Мушкет бил по заду, он придержал его за приклад, сползающую треуголку пришлось просто сдернуть. Упоенно размахивая свободной рукой, Джек несся по равнинам Авраама к дороге на Сен-Фуа, к повороту, где развевались знамена пятнадцатого и шестидесятого пехотных полков и где должен был находиться новый командующий войсками британцев.

Тот и впрямь обретался именно там. Генерал Тауншенд стоял на руках силачей гренадеров, немилосердно кляня шаткость опоры и одновременно пытаясь удержать возле глаз подзорную трубу.

Завидев посыльного, он сполз на землю и, как только сообразил, что командование перешло в его руки, возмущенно вскричал:

— Преследовать? Распылить армию по всей этой пустоши, когда мы не знаем, каких подкреплений ожидает Монкальм? И потом, это бегство может оказаться лишь хитростью, чтобы заманить нас в засаду.

Полковник Пятнадцатого пехотного полка осмелился возразить.

— При всем уважении к вам, сэр, позвольте заметить, что генерал Вулф, похоже, так не считал. Он полагал, что Монкальм бросит в бой все свои силы, и потому…

— Вулф мертв, — оборвал его Тауншенд. — Монктон умирает. Теперь совершенно не важно, что они там полагали. Важно лишь то, что думаю я! — Он сурово воззрился на дерзкого офицера и продолжал сверлить его взглядом, пока тот не спрятал глаза. — Мы знаем, что Бугенвиль идет к нам от Сен-Фуа. Что будет, если эти ребята сомнут нас? Нет, я приказываю, трубите отбой! Отзовите их всех! И как можно скорее! В том числе и Меррея, и долбаных якобитов, похожих на баб.

Офицеры кивнули, прозвучали команды, солдаты побежали к орудиям.

— Кто прикрывает наш тыл?

— Полковник Хоу с легкой пехотой, — отрапортовал адъютант.

— Этого недостаточно. Передайте Бертону, чтобы отвел туда сорок восьмой. А ты, паренек… — Он повернулся к пытающемуся восстановить дыхание Джеку. — Ба, да я тебя знаю, молокосос. Ты, кажется, был ночью с Хоу?

— Да, сэр, но я…

Тауншенд нетерпеливо махнул рукой.

— Отправляйся к нему. Передай, что он должен сдерживать Бугенвиля, пока не придет подкрепление. Оно уже формируется. Ты понял? Вперед!

Джек повернулся и побежал. Опять. Не успев отдышаться.

— Полцарства за клячу, — пробормотал он себе под нос.

Он проплутал с полчаса, но все-таки отыскал Билли Хоу.

— А, это ты, Акведук! — осклабился тот. — Излагай!

Джек изложил все, что знал, однако ни бегство французов, ни даже смерть генерала Вулфа не произвели на полковника ни малейшего впечатления, он оставался невозмутим. Единственным, что его как-то задело, был приказ Тауншенда.

— Сдерживать? И каким хреном, позвольте спросить? — Хоу язвительно хмыкнул. — У меня всего три роты солдат, разбросанных по этим рощам. — Он махнул рукой и склонил голову набок. — А Бугенвиль, кажется, приближается.

Джек, тоже прислушавшись, различил отдаленную барабанную дробь. Деревья, правда, ее заглушали, зато нисколько не скрадывали жуткого улюлюканья, раздававшегося то здесь, то там, и отвратительных, леденящих кровь завываний.

Хоу, заметив, как он вздрогнул, сказал:

— Да, дружище. Краснокожие так и рыщут вокруг. Ты уж постарайся не попадаться к ним в лапы. Иначе твои шикарные волосы украсят шест у вигвама какой-нибудь скво. — Он отвернулся. — Сержант Макбрайд?

— Сэр?

— Велите Фултону снять людей с перекрестка и отвести их сюда. Тут, на опушке, нам будет ловчей отбиваться как от французов, так и от дикарей. — Он встал, подняв мушкет. — Идем, Арчибальд?

— Собственно, я Абсолют, сэр, — пробормотал Джек, обращаясь к его удаляющейся спине.

Когда они поднялись на пригорок, крики аборигенов утихли, а барабанная дробь стала слышней. Взору Джека открылась дорога, резко уходящая вправо и в лес.

— Первая рота — к обочине, вторая и третья — ко мне, — прокричал Хоу. Через какое-то время на невысокой гряде у дороги залегло около сотни солдат.

Джек навострил уши. Ему показалось, что к барабанной дроби примешивается какой-то не схожий с ней стук.

— Сэр?

— Гм?

— Это не конники, сэр?

— Не думаю, парень. В Канаде нет кавалерийских частей. Разумеется, к нашей великой досаде. — Он неожиданно встрепенулся. — Постой! Кто-то, кажется, мне говорил, что Монкальм…

Слова его заглушил громкий топот. На опушку вынеслись всадники. В синих мундирах, в меховых киверах, их было много — не меньше двух сотен.

— По всему фронту, одиночными, пли! — закричал Хоу.

Его крик тут же потонул в воплях кавалеристов, конском храпе, ожесточенной пальбе и брани тех, кто валился с седла на дорогу. Англичане прятались за грядой, но для коней она была — увы! — слишком низкой. Миг -и конники устремились наверх, в воздухе сверкнули сабли.

Джек выстрелил, промахнулся, нырнул за камень, доставая патрон, и ему в щеку ударила гранитная крошка. Подковы взвизгнули, всадник махнул клинком, не достал, и разгоряченное животное понесло его дальше. Как и других атакующих верховых; впрочем, они моментально нашли себе дело. Шестеро англичан, струсив, побросали мушкеты и кинулись к лесу. На них тут же открыли охоту: их рубили, кололи, топтали копытами, а кавалерист, не сумевший снести с плеч голову Джека, развернулся и вновь галопом понесся к нему.

Времени для размышлений практически не имелось, надо было либо драться, либо бежать. Но Джек уже достаточно набегался за день, и потом, ему только что показали, какая участь уготована беглецам. Его соседи вставали на ноги, выставляя мушкеты с насаженными на них штыками; Билли Хоу с бранью выхватил из-за пояса пистолеты. Джек тоже встал, мысленно прощаясь с жизныо: он где-то читал, что в бою кавалерия без труда берет верх над легкой пехотой. Но разве настырный и самодовольный йоркширец не утверждал, что солдат со штыком может справиться с кем угодно, хоть с мастером фехтования?

Даже на лошади? А почему бы и нет? Эта мысль странным образом ободрила Джека, и, когда француз приблизился, он винтом прыгнул в сторону, уворачиваясь от грозных копыт, а потом и от сверкнувшей в воздухе сабли. Повернувшись, он попытался вонзить штык в ногу врага, но угодил в седло и, резко дернувшись, едва успел прикрыться мушкетом от следующего удара. Металл лязгнул о металл, француз грязно выругался и вздыбил коня. Передние ноги животного взбили воздух в каком-то дюйме от черепа Джека. Когда они обрушились вниз, всадник чуть наклонился вперед, к конской шее. На какие-то доли мгновения, но их хватило.

— Получай! — завопил Джек, резко вскидывая мушкет, и трехгранный штык вошел под жилет высоко сидящего верхового.

Тот вскрикнул и вновь занес руку с саблей, а Джек лишь сильней надавил на приклад, понимая, что ему уже некуда деться. Крик перешел в вопль, конь, испугавшись, прыгнул вперед и унес прочь своего седока. Вместе с английским мушкетом.

Обезоруженный Джек завертел головой. По всему склону синие конники бились с красной пехотой. Прямо под ним Билли Хоу подстрелил наскочившего на него лягушатника, и первой в землю ткнулась французская сабля. Джек подхватил ее, но за саблей последовал всадник, и в глаза Джеку бросилось пустое седло. Он не раздумывая запрыгнул в него, крепко стукнувшись задом о жесткую кожу, ноги его моментально нашли стремена. Чуть, правда, коротковатые, но разбираться с этим было некогда: лошадь, почуяв незнакомую руку, взбрыкнула и заскакала на месте, пытаясь сбросить чужака. Но тот с пяти лет объезжал жеребят, а потом и более взрослых лошадок, так что усмирить эту кобылку ему не составило большого труда.

Джек мигом подчинил ее своей воле, и как раз вовремя, ибо слева от него трое синих насели на знаменосца, тот, как пикой, отпугивал их длинным древком, но для французов это была лишь игра. Дело шло к неминуемому финалу, и, всадив в бока лошади каблуки, Джек пустил ее вскачь по широкому гребню. Он знал, что делать, ибо в Лондоне королевских кавалеристов специально тренировали для подобных атак.

— Ублюдки, — завопил он, отвлекая внимание синих, чего оказалось вполне достаточно, чтобы знаменосец вонзил навершие знамени в грудь одного из врагов. Двое других, натянув поводья, развернули коней, но Джек был уже рядом и молнией проскочил между ними, бешено крутя саблю над головой. Один француз успел уклониться, второй не успел и упал. Тот, что был попроворней, пришпорил коня и, выругавшись, ударился в бегство, а через мгновение влился в ряды кавалерии, отступавшей к дороге, что вызвало замешательство среди англичан. Французская конница была потрепана, но отнюдь не разбита, красные понесли много больше потерь. Нет, синих всадников явно что-то спугнуло, и Джек вдруг услышал:

— Шестидесятый, приготовиться! Пли!

Подкрепление приближалось плотным развернутым строем. Новый залп вышиб из седел еще с десяток врагов. Солдаты Хоу радостно закричали, Джек тоже, размахивая трофейной саблей, выкрикивал одно «ура!» за другим.

Пока его не прервал гнусавый голос:

— Ну, хватит, Аспирин, хватит. Уймись.

Джек опустил взгляд. Перед ним стоял Хоу с гримасой явного отвращения на длинном лошадином лице.

— Я Абсолют, дурья башка! — заорал Джек. — Джек Абсолют! Сын Безумного Джейми!

Выкрикнув это, он с силой ударил каблуками кобылку, ослабил повод, и та стрелой полетела к своим.

Он уже пропустил одну погоню и вовсе не желал пропустить и вторую! Раз уж ему довелось оказаться единственным королевским драгуном в Канаде, он просто обязан здесь себя проявить! Его дикий вопль: «Драгуны, вперед!», кажется, еще более смутил синих. Джек ударил саблей плашмя по крупу лошадки, та возмущенно всхрапнула и все убыстряющимся галопом понесла его к всаднику, отстающему от других. Еще рывок, и француз будет повержен, а победитель, поймав его лошадь, неспешно поскачет назад.

Джек миновал поворот.

И увидел развернутые ряды пехотинцев. В белых мундирах. Они расступились, и синие проскочили им в тыл.

— Стой! — закричал Джек и осадил кобылку так резко, что едва не перелетел через ее шею.

Французы с криками бежали к нему. Махнув раз-другой для острастки саблей, Джек развернул лошадку и с громким отчаянным гиканьем погнал ее в лес.

Ловко лавируя между редких стволов, он без труда оторвался от пеших преследователей, но, заскочив в чащу, вынужден был перевести свою спасительницу на шаг. Лес становился все гуще и все мрачней. Листья кленов, чуть тронутые осенним багрянцем, еще крепко держались на ветках и практически не пропускали вниз дневной свет. К тому же на небо набежали тучки, в воздухе ощутимо запахло дождем.

Он прислушался. Вокруг стояла глубокая тишина, совершенно невероятная после какофонии боя. Издали, словно через подушку, доносились отдельные выстрелы, крики. Лошадь под ним нервно дергалась в разные стороны, встряхивая головой, и ему, чтобы справиться с ней, пришлось вложить саблю в седельные ножны. Ударив ногами, Джек развернул ее влево. Там вроде бы было светлей, чем везде.

В чаще раздался невнятный писк. То ли птенца, то ли бельчонка. Он прозвучал неожиданно громко в торжественной, почти храмовой тишине. Джек настороженно оглянулся и даже подвытащил саблю из ножен, но отпустил ее, когда писк затих. Надо было двигаться дальше. На звуки выстрелов, уже и так еле слышных.

Следующий писк прозвучал много ближе, вновь насторожив одинокого всадника. Джек наклонился, чтобы вытащить саблю, и это его спасло. Что-то свистнуло над головой и ударилось в дерево рядом. Подняв глаза, Джек увидел торчащий из ствола томагавк. И услышал душераздирающий вопль. Оглянувшись через плечо, он похолодел, ибо к нему бежали два раскрашенных демона. Волосы, собранные в хвосты, били их по ушам.

Вздрогнув, он погнал лошадь к свету, туда, где угадывалось что-то вроде тропы. Перепуганная кобылка не нуждалась в его понуканиях и поторапливалась сама. Он вдруг почувствовал, что ее ухватили за хвост, и отмахнулся не глядя саблей. Вскрик, шум падения, француженка побежала быстрей. Ладно, подумал Джек, теперь все в порядке. Они отстанут, он сможет уйти.

Через мгновение он, потеряв стремена, вылетел из села и грохнулся на спину с такой силой, что остатки воздуха вышибло из легких, но крохи сознания все-таки еще теплились в нем. Его голову что-то поддерживало — возможно, какая-то кочка, и это позволило ему рассмотреть боевую дубинку, лежавшую у него на груди. Он поднял глаза и увидел еще одну палицу. Она опускалась, но удара Джек не почувствовал.

Просто вокруг вдруг стало темно.

Глава 4

ATE

В этой тьме он провел трое суток. Или около того, ибо на смену дня и ночи указывал лишь слабый переход от сплошного мрака к серому мареву, проступавшему сквозь повязку, наложенную ему на глаза. Вынужденная слепота обострила все прочие чувства. Прикосновение березовой коры к щеке говорило о том, что его везут на каноэ, это же подтверждал и плеск воды за бортом. Позже пришла сырость леса, там были привалы; грязная земля, на которую его бросали, пахла прелью и мхом. Разнообразие в череду этих ощущений вносили вкус жесткого сушеного мяса и затхлой воды, но самым сильным из обострившихся чувств была постоянная боль. И в голове — от двух ударов дубинкой, и в кистях рук, стянутых грубым шнуром, а также в боках, ногах и ягодицах — от пинков, какими его награждали, когда он, пытаясь сорвать с глаз повязку, терся обо что-нибудь лбом. Несколько избиений отвратили его от подобных попыток, а когда он понял, что ничего изменить не сумеет, прошел и, сменившись полным унынием, страх.

Теперь, похоже, все это должно было кончиться. Его вытащили из каноэ, поставили на ноги, повели вверх по крутой и скользкой тропе. Потом заставили пригнуться, втолкнули куда-то, и он затрясся уже не от холода, а от охватившего его тело тепла. Это блаженное ощущение было почти им забыто за трое суток пути по воде. У него отобрали все — камзол, жилет, ботинки, чулки, оставив только рубашку и бриджи. И вот теперь он жадно впитывал жар, исходивший от невидимого очага, а в нос ему били запахи мокрой собачьей шерсти, гари, табачного дыма и человеческих тел. А еще тут сильно пахло спиртным. Джек ни с чем бы не спутал этот привязчивый, резкий и знакомый до тошноты аромат.

Захватившие его дикари были в дороге весьма молчаливы, но, оказавшись среди своих, без промедления отверзли уста. Их рассказ выслушали, потом со всех сторон понеслись реплики. В основном говорили мужчины, но были слышны и женские голоса. В особенности один, срывающийся на крик, полный отчаяния, гнева и боли.

В конце концов Джека повалили на какой-то помост, его ноги свисали с него, его босые ступни касались поверхности пола. Он замер, приготовившись к самому страшному, но ничего ужасного не случилось, а кожаный шнур, связывавший руки, ослаб. Джек попробовал развести кисти в стороны, потом потряс ими в воздухе. Его не ударили, на него не прикрикнули, и он, неуклюже подергавшись, сел, а потом, расхрабрившись, стащил с глаз повязку.

Он находился в дальнем от входа конце длинной хижины с двускатным потолком и плотно утрамбованным земляным полом, в центре которого горели равноудаленные друг от друга костры, дым каждого уходил в отдельную дыру в кровле. Но не полностью, ибо весь объем огромного помещения заполняла едкая сизая дымка, впрочем, люди, сидевшие на помостах под стенами, казалось, не замечали ее. Все смотрели на лежащего возле большого костра человека. Хвост волос на бритой голове этого дикаря был завязан узлом, и о том, что он мертв, свидетельствовали также синюшный оттенок кожи и глубокий порез на горле, испачканном запекшейся кровью.

Плачущая над ним женщина непрестанно била себя в грудь кулаками, а стоявший около воин монотонно ей что-то втолковывал, почти пел, и звуки рыданий, смешиваясь с гортанным речитативом, образовывали странный, щемящий сердце дуэт. Вдруг они оба умолкли, женщину, едва не упавшую, подхватили под руки соплеменницы, а воин, выбросив вперед руку, указал пальцем на Джека. И все, кто был в общей хижине, повернулись к нему.

Воин в полном молчании направился к пленнику, схватил за волосы и потащил к мертвецу. Джек даже не пытался сопротивляться. Индеец был выше его и раза в два толще, а наблюдали за ними обоими столь же громадные и свирепые дикари. Он покорно позволил проволочь себя по полу и швырнуть на колени, после чего вырвавшаяся из рук товарок мегера принялась его избивать.

Она била и била, руками, ногами. Джек упал, прикрывая лицо, и свернулся клубком. Удары все сыпались под одобрительные возгласы окружающих, а когда избиение наконец прекратилось, воин снова заставил пленника встать на колени и забубнил что-то, показывая то на труп, то на него.

— Не понимаю, — выдавил Джек.

Дикарь наклонился, приблизив к нему татуированную физиономию, и заговорил еще громче и вдвое быстрее.

— Не… понимаю. Не… знаю слов…

Джек беспомощно показал на свой рот.

Мужчина что-то пробормотал, похоже выругался, затем повернулся и обратился к индейцу, стоящему рядом. Тот кивнул и покинул круг, в хижине стало тихо, Джек по-прежнему стоял на коленях, женщина беззвучно плакала, воин смотрел на него. Через минуту гонец вернулся и приволок с собой кого-то еще.

Это был тоже индеец, очень молоденький, не старше Джека, но несколько выше и тоньше, чем он. На затылке его, над морем сальных завитков, торчало нечто, напоминающее остатки воинского хвоста. Один глаз дикаря обрамлял старый, уже пожелтевший синяк, под другим красовалась короста царапин. В отличие от находившихся в помещении воинов его грудь прикрывали остатки рубахи, сильно истлевшей и чудом державшейся на худосочных плечах.

Посыльный с силой вывернул ухо юнца, и тот словно бы нехотя сел, устремив взгляд в пространство. Старший воин тут же принялся кричать ему что-то, не получая никаких видимых подтверждений, что его слышат. Лицо юноши было абсолютно непроницаемым, но, когда тирада закончилась, он, не повернув головы, обронил:

— Ты убил этого человека.

— Что? — ошарашенно спросил Джек, не вполне уверенный, что слышит английскую речь, и скорее склонный принять ее за слуховую галлюцинацию.

Те же слова были повторены еще раз и сопровождены легким кивком в сторону трупа.

— Но… я… никого из них… не убивал.

Юноша все с тем же бесстрастием произнес что-то, чего Джек не понял. Зато его понял вождь, который со множеством возмущенных восклицаний вытащил из-за спины французскую саблю.

— Ты убил его этим. С лошади.

В смутных глубинах памяти что-то забрезжило. Сабля, чаща, удар наотмашь вслепую, чей-то пронзительный вскрик.

— Ах! — выдохнул Джек.

Женщина, внимательно следившая за разговором, склонилась к нему и вновь закричала. Юноша перевел:

— Она мать убитого.

— Я очень… очень сожалею.

— Сожалений недостаточно. Она хочет… хочет…

Джек сглотнул слюну.

— Отмщения?

— Нет, компенсации. Ты должен ей заплатить.

Джек был изумлен, хотя испытал громадное облегчение.

— Они забрали все, что у меня было.

Подняв руку, он прикоснулся к груди. К тому месту, где прежде висела половинка монетки, напоминая ему о Клотильде. Он знал, что ее там уже нет, и это жгло его хуже незаживающей раны.

Его слова, переведенные на чужое наречие, вызвали новый взрыв эмоций у воина.

— Он говорит: плати, или станешь рабом.

Джек был уверен, что ослышался.

— Я стану… кем?

— Рабом. — Опущенные глаза юноши на мгновение вспыхнули. — Как и я.

— Рабом?!

Неожиданно ему все стало ясно, и вызванный подлостью краснокожего гнев пересилил страх.

— Послушайте, — заявил он, поднимаясь на ноги и глядя вождю прямо в глаза. — Я свободный англичанин — и никто, слышите вы, никто не может обратить меня в рабство. Скажи им, что, если они доставят меня в британскую армию, я… я щедро наделю их спиртным и… и какими-нибудь побрякушками. — Он посмотрел на юношу. — Скажи им.

— Не думаю, что…

— Скажи им, черт тебя побери!

Раб склонил голову набок и заговорил, но успел произнести всего несколько слов. Воин взревел от ярости, женщина завопила, и эта свирепая парочка уже в четыре руки принялась избивать белокожего пленника, пока тот не счел за лучшее снова упасть. Тогда его пнули несколько раз и оставили без внимания, а над его головой затеялся спор.

— Что ты сказал им? — глядя на юношу, с трудом выдохнул Джек.

— То, что услышал. Что твоя родина далеко и что быть рабом ты не хочешь.

— В следующий раз не переводи так уж точно, — простонал Джек, ощупывая свои ребра. — Откуда ты знаешь английский?

— Откуда раб знает больше, чем должен? — В отсутствующем выражении темных глаз что-то блеснуло. — Я не всегда был рабом этих собак. Я ирокез. Могавк.

— Могавк? — переспросил Джек, тупо уставившись на молодого индейца. — Надо же. Я ведь тоже могавк.

Блеск усилился.

— О чем ты толкуешь?

— О себе, о своих друзьях. Там, в Англии. О маленьком… клане.

— Клане?

— Ну да… вроде племени. Ночных мстителей… воинов. Мы… мы сами образовали его.

— Ты… ты утверждаешь, что ты воин моего племени? — Блеск превратился в пламя. — Врешь, англичанин. Ты не могавк. Ты украл это имя. Ты ничего не знаешь о нас.

— Послушай, дружище…

— Гнусный лжец! — завопил ирокез и набросился на ошеломленного Джека, но потрепать его основательно не успел.

Их растащили и поддали обоим, а потом вновь погрузились в свой спор.

Джек долго не шевелился. Теперь у него болело все тело. Он лежал, свернувшись в клубок, не отваживаясь поднять веки. А когда сделал это, наткнулся на взгляд темных глаз. Уже отнюдь не бесстрастных, а полных ненависти и гнева. Послышался шепот:

— Я воин, а ты нет. Я могавк, а ты нет. Я Ате из рода Волка. Держись от меня подальше, бледнолицый червяк. Или умрешь… и очень скоро.

В рабстве время течет чертовски медленно, думал Джек, в двадцатый раз за день спускаясь к реке. Он приподнял ладонями коромысло и понес его на весу, не давая дереву прикасаться к начисто стертым плечам. Берестяные ведерки мерно покачивались при ходьбе. На обратном пути они превратятся в гири, а коромысло навалится на болячки, и ему волей-неволей придется терпеть эту муку, ибо носить неполные ведра нельзя. Они сливаются в общий лоток, а с утра и до темноты удается сделать только определенное число ходок. При нехватке воды его поколотят и ограничат в еде. Джек пытался подкладывать под коромысло остатки своей батистовой рубашки, но это мало помогало. А синяя хлопчатобумажная роба, которую ему выдали, не защищала от холода и была слишком тонка. Правда, жир, который он поначалу втирал в свои плечи, изымая его из собственной порции пеммикана, потертости заживлял, однако вскоре кто-то заметил, что раб переводит зря пищу, и Джек был крепко бит. Так что теперь ему оставалось только страдать: по дороге вниз — меньше, наверх — много больше.

Боль отупляла, Джек потерял счет дням. Сколько времени прошло с тех пор, как его захватили? Он пробовал вести примитивный календарь, делая зарубки на досках, заменявших ему в длинном доме постель, но порой изматывался настолько, что наутро не помнил, поставил отметину или нет. К тому же не было полностью ясно, как долго его везли сюда по воде. Если после битвы прошло недели две, то на дворе стоял конец сентября… или начинался октябрь? Установить это по погоде, жутко холодной для осени, тоже было практически невозможно. Три дня назад, например, валил мокрый снег.

Итак, время опять, как некогда в Корнуолле, выкидывало с ним фортели, однако имелось еще многое, о чем стоило поразмыслить, неторопливо спускаясь к реке. Джек стал рабом не только скво, лишенной по его милости сына, но также и одного старика по имени Бомосин. Тот, кое-как изъяснявшийся по-французски, относился к Джеку терпимее, чем прочие абенаки, и иногда даже разговаривал с ним. От него Джек узнал, что попал в деревню Святого Франциска, хотя где она расположена, понять так и не сумел. Зато хорошо понял, что абенаки в союзе с французами давно воюют против «ублюдков Anglais» [93] и что некоторые из скальпов, украшающих шест возле самой большой хижины поселения, добыл некогда сам старик. Он снимал их как с мужчин, так и с женщин, чем невероятно гордился, ибо каждый воин его племени сражался именно за эти трофеи, а отнюдь не за земли, которые все равно с собой не прихватишь, и, разумеется, не за какого-то там далекого короля. А вот скальпы и пленники, такие как Джек, дело, конечно, иное. Первые свидетельствуют о доблести добывших их храбрецов, а вторых при случае можно на что-нибудь обменять.

Это «при случае» взволновало Джека больше всего остального, но уточнить, когда эти «случаи» происходят, он так и не смог. Абенаки имели о времени очень туманное представление. Существовало лишь «до» и «после». До зимы? Пожатие плечами. После? Очередное пожатие. Приходилось смириться и ждать. Бежать было бы верхом безумия. Во-первых, он совершенно не знал, куда направиться, и во-вторых, вряд ли бы выжил в лесу. А в-третьих, за подобный проступок новому пленнику недвусмысленно пообещали отсечь кое-что, с чем ему расставаться, естественно, не хотелось.

При других длинных хижинах тоже имелись белые пленники — и мужчины, и женщины, но попытка связаться с ними не привела ни к чему. Все эти люди были либо голландцами, либо немцами и не изъяснялись ни на каком языке, кроме родного, хотя по их усталым жестам и удрученному виду Джек понял, что они находятся здесь уже страшно давно. Кроме него лишь один раб в деревне говорил по-английски, тот самый, который ничего общего с ним иметь не желал.

Опустив ведра на прибрежную гальку, Джек невольно задумался об Ате. Старик, брызжа слюной, утверждал, что все ирокезы — демоны, а их племя могавки -и того хуже, ибо само название их означает «людоеды». Этого варвара взяли в плен во время сражения, потому что его племя обычно дерется на стороне англичан. Но он плохой раб, строптивый и бестолковый. И, судя по всему, долго тут не протянет. Ведь его все недолюбливают и колотят. Даже другие рабы.

Это Джек понимал. Иерархия существует везде. Существовала она и в Вестминстер-скул. Старшеклассники издевались над теми, кто был их моложе, те вымещали свое раздражение на мелюзге. А мелкоту, ниже которой не было уже никого, раздирали внутренние междоусобицы. Тот, кто сильней, бил того, кто слабей. А слабый вынашивал в душе планы мести и, лелея ненависть ко всему и ко всем, с особым коварством изыскивал способ ударить исподтишка. Вот почему Джек и сам избегал встреч с Ате.

Он вздохнул и вошел в студеную воду. Ноги вмиг заломило, и он наклонился, стараясь наполнить ведра как можно скорей. Те не хотели тонуть, а когда все-таки притонули, сверху бухнули в колокол, потом еще и еще. Джек, не веря ушам, выбрался из воды, потом до него дошло, что сегодня, видимо, воскресенье. Олух, он мог бы понять это и раньше, ведь в деревне с утра трудились одни лишь рабы. Однако по воскресеньям их уроки на пару часов сокращались. Лягушатники убедили своих краснокожих союзников, что даже у невольников имеются души и что им нельзя запрещать заниматься их спасением. Поэтому раз в неделю почти все обитатели деревушки набивались в деревянную хижину с крестом на коньке, чтобы преклонить колени перед миниатюрной серебряной Богородицей, мягко посверкивавшей над массивным каменным алтарем. Абенаки являлись ревностными католиками или, по крайней мере, так о себе полагали, а Джек всегда считал себя атеистом и в прошлый раз к мессе решил не ходить. Тогда ему поручили работу другого, более набожного невольника: перерезать горло собаке, снять с нее шкуру, а потом выпотрошить и порубить на куски для котла. Нет уж, благодарим, теперь он богослужения не пропустит! И даже добавит к хоровым славословиям свою хорошо затверженную в школе латынь! В конце концов, на что не пойдешь, чтобы хотя бы пару часов не таскать на плечах эти треклятые ведра!

Служба, впрочем, не очень-то походила на те, которые Джеку доводилось посещать раньше. Правда, в ней тоже ощущалась торжественность, свойственная литургиям в аббатстве Святого Петра. И несомненно, наличествовал тот же экстаз, в какой впадали прихожане церкви на Тоттенхем-корт: абенаки падали на колени, отбивали поклоны, исступленно молились. И столь же трепетно передавали друг другу святыни. Крест и крошечная серебряная Богородица неторопливо пропутешествовали по кругу, их перемещение сопровождалось криками «аллилуйя», «осанна» и ударами в грудь. Но следом потянулись реликвии, поразившие Джека. Это были мотыги, ножи, цепы, ведра, рыболовные крючки, томагавки, мушкеты, кремни и пули. Деревянные маски с гримасами разного рода также благополучно прокочевали по нефу и были благоговейно возложены на алтарь. А потом взорам собравшихся было явлено нечто, заставившее Джека вытаращить глаза.

— Боже праведный! — вскричал он, и Бомосин, опиравшийся на него, присовокупил к восклицанию свое «Аве!», весьма довольный, что его раб столь горячо демонстрирует свою приверженность вере.

Вождь, сбивший в лесу Джека с коня, высоко поднял над собой то, с помощью чего он это сделал. А именно боевую дубинку с металлическими шипами на верхнем конце, шипы эти с одной стороны были глубоко всажены… в книгу. Плотную книгу в зеленой обложке. Джек узнал ее. Это был «Гамлет». Материнский подарок. Томик, который Джек за ночь до битвы, повинуясь наитию, сунул в нагрудный карман.

— Оринда, — важно произнес Бомосин. — Могучий дух, спасающий жизни. Он и твою тоже спас.

Джек в ответ сумел только кивнуть. Все вдруг сошлось, все неожиданно прояснилось. И боевая дубинка, словно прилипшая к его груди, и неправдоподобно большой синяк, оставшийся после на ребрах. Эта штуковина должна была уничтожить его и непременно уничтожила бы, войди она в тело. Но книга противостояла удару, она не позволила ему стать роковым. И получалось, что вопреки мнению старика его спасли мать, занудные причитания датского принца и мастерство переплетчиков из типографии Александра Попа. Той, что находится в городе Дублине на углу Дерти-лейн!

В конце службы, когда все реликвии — в том числе и томик Шекспира, насаженный на боевую дубинку, — нашли свое место у ног Святой Девы, прихожане повалили наружу, навстречу блеклому свету осеннего солнца. Джек этим вечером должен был находиться в распоряжении Бомосина, но старик отправился поболтать со старейшинами племени, предоставив ему возможность отдохнуть от работы, а также поглазеть еще на один ритуал, которым непременно заканчивался любой сельский сход не только в дикарском поселении, но и в каждой английской деревне. Его покойный дядюшка, Дункан Абсолют, неукоснительно выполнял этот обряд и, как уважаемый в округе сквайр, после воскресных проповедей неукоснительно отправлялся в деревенский трактир, где председательствовал на самых безудержных кутежах и попойках. Канадские абенаки питали к спиртному ничуть не меньшую любовь, чем корнуолльские фермеры, и без каких-либо внутренних угрызений дули горькую прямо около своих длинных жилищ. В Зенноре обычно заправлялись пивом и сидром, а бутылка контрабандного бренди превращала распитие в праздник, здесь же в ход шел только ром. Зато запасы его были воистину безграничны!

Пили тут не только после месс: выпивохам повод не нужен, но по воскресеньям Господь отпускал все грехи, и кувшины с ромом пустели с той же скоростью, что и бочки с элем во время гуляния на какой-либо Лондонской стрит. Джек помнил прошлое общее празднество. Первые пять стаканов возвеселили пьянчуг, следующие три-четыре перемежало задушевное пение, а к десятому начались ссоры и драки. Одного бедолагу избили до полусмерти из-за какого-то пустяка. Джек знал, где хранится спиртное, и под общий шумок, вероятно, сумел бы пропустить стаканчик-другой хотя бы для того, чтобы согреться, но он не желал рисковать, опасаясь во что-нибудь влипнуть. Нет, пока он ходит в невольниках, о возлияниях лучше забыть.

Дорога к хижине, в какой он ночевал, огибала пустырь, где толпились местные пареньки, занятые по вечерам, как и корнуолльская молодежь, поиском развлечений и приключений. Глиняный кувшин с ромом гулял по кругу. Джек вполне мог бы прошмыгнуть мимо них незамеченным, но его заинтересовало, почему они так вопят. Оказалось, что юнцы толкутся вокруг большой ямы, диаметром шагов в десять и глубиной в человеческий рост. На дне ее явно что-то происходило. Раздававшееся снизу рычание и царившее наверху возбуждение притягивали к себе как магнит.

Двое юношей наверху удерживали на привязи двух сидевших в яме и рвущихся в драку псов. Зубы тех были оскалены, шерсть грозно дыбилась на загривках. Абенаки делили собак на две категории: для охоты и для еды. Эти принадлежали к последней, и потому их было не жаль. Собравшиеся в круг юнцы немилосердно галдели, вероятно, делая ставки, которые визгливо выкрикивались и с утробным ворчанием принимались. Джек частенько бывал на петушиных боях, куда его таскал Маркс, любивший их не меньше, чем игру в кости, а намечавшийся спектакль вряд ли в чем-либо уступал зрелищам, устраиваемым на Малл-стрит.

Владельцем одного из псов был тощий и вредный парень, родственник матери воина, умерщвленного Джеком. Звали его Сегунки, и он не упускал случая поиздеваться над пленником. Двинуть под ребра, наступить на ногу, дать мимоходом пинка. Узнав его, Джек мигом съежился и осторожно попятился, но в это время спустили собак.

Все кончилось очень быстро: клыки одного пса сомкнулись на горле другого. Никто даже не попытался прийти бедняге на помощь, и его задние ноги скребли по земле, дергаясь все сильней и сильней, пока не затихли. Многие из собравшихся криками выразили свой восторг, а Сегунки, дождавшись, когда хлещущая из раны кровь унялась, спрыгнул вниз и принялся методично топтать труп своей оплошавшей собаки. Второго пса вытащил из ямы ликующий победитель. Было видно, что Сегунки злился на весь белый свет.

Пора сматываться, подумал Джек, отступая на шаг. Но — увы! — эта здравая мысль пришла к нему слишком поздно.

— Ас-бан! — выкрикнул Сегунки, как кричал не раз, когда видел Джека.

Что это означало, Джек толком не знал, но, вероятно, что-то нелестное, ибо Макдональд в первую и единственную их совместную ночь с немалой иронией на лице обозвал так же залезшего к ним в палатку енота.

Его тут же схватили цепкие руки и подтащила к вылезшему из ямы озлобленному Сегунки. Тот пару раз с наслаждением ущипнул невольника за бок. Потом мучитель повернулся к друзьям, а Джек принялся молить всех святых, чтобы те хотя бы на какой-то момент вдохнули в голову этого краснокожего обалдуя искры рачительности и здравомыслия. Ведь, в конце концов, бледнолицый пленник — это собственность племени, а какой же разумный индеец позволяет себе калечить свой скот?

Вспыхнувший спор продолжался недолго. Компания о чем-то договорилась, и кто-то бросился к хижинам. А Джека тем временем, награждая затрещинами и тычками, поволокли к полям.

Сегунки знал всего несколько французских слов и теперь пытался с их помощью что-то ему втолковать, но, поскольку он уже был под парами, а Джека более занимало собственное плачевное положение, взаимопонимания на этом этапе достичь им не удалось. Наконец, когда вся толпа остановилась на краю маисового поля, Джек уловил, что одно слово в настойчивом бормотании краснокожего повторяется чаще других.

— Бега? Ты хочешь… устроить бега? — спросил он по-французски.

— Бега! Бега! — заорал Сегунки, направляясь к большой груде кукурузных початков.

Возле нее стояли плетенные из бересты короба, некоторые — наполовину наполненные. Их, без сомнения, кинули тут, заслышав звон к мессе. Сегунки, бросив в один из них еще несколько початков, жестами изобразил пробежку к деревне.

— Ты хочешь, чтобы я бежал с этим… грузом?

Нетвердый французский Джека тоже сопровождался обилием жестов, и молодой абенаки кивнул. Но когда Джек с тяжелым вздохом взялся за ручки, короб выдернули у него из-под носа.

— Подожди. Будет гонка!

Джек вздохнул еще раз.

— Интересно. И с кем же я побегу?

— Со мной, — прозвучал новый голос. — Ты будешь состязаться со мной.

Это было сказано по-английски, и потому поначалу Джек даже не понял, что ему говорят. Обернувшись, он увидел Ате.

— Ты побежишь со мной, и мы понесем это. — Ате указал на два короба. Их уже нагружали, причем очень неравномерно, споря из-за каждого дополнительного початка. — Ты понесешь больше, потому что им кажется, что ты сильнее меня. — Их взгляды наконец встретились. — Они ошибаются.

Джек задохнулся от возмущения.

— Ты хочешь сказать, что они… дают тебе фору. Они что, будут ставить на нас? Как на скаковых лошадей?

Ате пожал плечами.

— Не понимаю, о чем ты? Ты понесешь больше. Вот и все.

Джек покраснел.

— Я не какая-то лошадь. И не позволю так обращаться с собой.

— Тогда тебя изобьют.

— Ну и пусть.

— Нет. Не пусть. Выиграешь, и тебя оставят в покое.

— А если я проиграю?

Могавк вновь пожал плечами. Без слов.

— Так что меня в любом случае поколотят, — констатировал Джек.

— Если не выиграешь.

— Ладно, я выиграю, раз уж ты сам настаиваешь на том.

Короба уже были готовы. Джек подошел к более полному и указал на него. Сегунки кивнул, и он, нагнувшись, с трудом вскинул поклажу на плечи. Его шатнуло, юнцы засмеялись. Ате между тем словно бы без усилий поднял свой груз, однако мышцы его напряглись, что было видно через прорехи рубахи.

Один из юнцов встал перед ними, упершись ладонями каждому в грудь.

— Куда бежать? — спросил Джек.

— К церкви, — был ответ.

Тут кто-то гикнул, «стартовый рефери» отскочил в сторону, и состязание началось.

Бег этот, собственно, более походил на ходьбу, и уже первый шаг показал Джеку, что борьба будет тяжелой. Поклажа резко потянула назад, он замешкался, и Ате ушел вперед. Впрочем, Джек успел заметить, что ирокез вытянул из борта короба кожаный ремешок и накинул на лоб, освобождая таким образом руки. Он тоже неуклюже стал шарить за головой, долго искал и наконец нащупал кожаную полоску. Когда та охватила его голову, плечам и спине тут же стало полегче, зато взвыла шея, но он справился с этим, опустив подбородок к груди. Приноровившись к новому положению, Джек стал наращивать темп.

Дорога с поля шла под уклон, и первые сто ярдов дались ему довольно легко, как, впрочем, и ирокезу. Потом начался подъем, тропа завиляла между редкими соснами, и бежать по ней стало трудней. На спуске Джек сократил разрыв шагов до шести, теперь эта дистанция сохранялась. Долгое время он тащился в хвосте — к неописуемой ярости Сегунки и к великой радости тех, кто ставил на другую «лошадку». Ситуация изменилась, как только подъем сошел на нет. Джек подобрался, прибавил шагу. Он уже знал, как абенаки обходятся с проигравшими, — на примере несчастного пса, но подгоняло его вовсе не это. Впереди шел соперник, его надо было достать. И по законам вестминстерской школы — непременно обставить.

До церкви оставалось всего ярдов двести, когда ирокез стал сбиваться с ноги. Совсем неприметно, но Джеку, как опытному спортсмену, это сказало о многом. Время настало. Он, захрипев, рванулся вперед, наддал и обошел тяжело дышащего Ате. Сторонники Сегунки радостно завопили. А его противники принялись руганью подгонять неуклонно теряющего силы могавка, и тот мгновенно отреагировал на их вой. Но не убыстрением хода, а способом куда более изощренным. Он вскинул руку, выхватил из плетенки початок и швырнул его вслед уходящему англичанину. Початок был крошечным и, казалось, не мог ничего изменить, но он угодил сопернику под коленку. Джек споткнулся, пытаясь сохранить равновесие, однако короб больно ткнул его в шею, и он упал.

Приземление было болезненным, кукурузные початки застучали по голове. Джек, застонав, попытался выжаться на руках, но его вновь завалило. И заваливало опять и опять, пока он не догадался подтянуть под себя ноги. Надсадно сопя, Джек медленно встал. Коварный могавк успел уйти ярдов на тридцать. Скрипнув зубами, Джек рванулся за ним, подстегиваемый уже не спортивным азартом, а все нарастающим гневом.

Однако разрыв был слишком велик. Он сумел отыграть только двадцать ярдов, несмотря на угрозу, все громче звучавшую в ободряющих его воплях. Ате, ощутив, что победа близка, вдруг ускорил шаги, и это совсем обессилило Джека. Он снова упал, а когда поднял голову, молодой ирокез уже был возле церкви.

Джек поднимался бесконечно долгое время, размеренно восстанавливая дыхание. Он понимал, что дело не кончено и что силы ему еще будут нужны. Половина юнцов сгрудилась вокруг Ате. Победителя с восхищением хлопали по плечам, на миг забыв, что он жалкий раб, не достойный каких-либо изъявлений приязни. Проигравшие, среди которых выделялся Сегунки, злобно поглядывали на это веселье. Однако они, похоже, тоже устали от бега, а может быть, что-то почуяли, ибо, когда Джек, сбросив ношу, проходил мимо них, ограничились только бранью.

Во внезапно наступившем молчании Джек подошел к ирокезу.

— Ты сшельмовал, — негромко сказал он.

— Сшельмовал? — непонимающе переспросил Ате. — Что это значит?

— Ты смошенничал, чтобы выиграть. Это нечестно.

— Нечестно? Все честно. — Ате похлопал по двери церкви. — Важно лишь победить.

Джек снизил голос до полушепота, абенаки — все как один — напряглись. Никто из них не понимал английской речи, но смысл происходящего был ясен и так.

— Тогда все верно. Я так и думал. Ты такой же дикарь, как они. Могавки Лондона так никогда бы не поступили. Каждый из них понимает о чести много больше, чем все, вместе взятые, могавки Канады.

Ате вспыхнул. Багровыми стали не только его щеки, но также и шея, и все еще тяжело вздымающаяся грудь, а глаза налились кровью. Он молнией бросился на оскорбителя, но Джек к тому был готов. Он отступил в сторону, схватил нападающего за запястье, развернулся, подхватил другой рукой за подмышку ирокеза и, чуть поддернув, бросил его через себя. Ате тяжело грохнулся оземь, но, перекатившись, сумел встать на четвереньки и развернуться навстречу врагу. Тут ему и пришел бы конец, ибо Джек в прыжке непременно смял бы его своим весом, однако в этот миг в каждого из противников вцепилось несколько рук.

Пока они мерили друг друга гневными взглядами, состоялись краткие переговоры. Потом кто-то засмеялся, и все побежали от церкви, таща пленников за собой. Через какое-то время их подтащили к собачьей яме, но свободы по-прежнему не давали, словно бы ожидая чего-то. Потом из деревни примчался какой-то мальчишка, он что-то принес и передал Сегунки. Что, Джек не видел, ибо его тычками препроводили на другую сторону ямы и повернули лицом к ирокезу. А на дно ямы упали две боевые дубинки, они шлепнулись прямо в грязь, на собачьи кишки. Сегунки, свирепо оскалившись, что-то пролаял соседу, и вовсе не требовалось знать дикарский язык, чтобы понять, что он сказал.

— Или я заплачу вдвое больше, или мы будем в расчете, — вот то единственное, что мог предложить в такой ситуации Сегунки, и, когда второй малый согласно кивнул, пленников столкнули в яму.

Еще в полете Джек в какие-то доли секунды осознал, что ему предстоит вторая дуэль в его жизни. А также понял, что ненависти в нем скопилось достаточно, чтобы убить. Конечно, мелочное коварство Ате несравнимо с черной подлостью Крестера, и все же мера перенесенных им унижений превысила допустимый предел. Что с того, что Ате тоже раб и тоже унижен? Рабы — не люди. Дружба, приязнь, сострадание не про них. Насильно исторгнутые из мира нормальных человеческих отношений, они будут грызть друг друга, как псы.

Скользкая глина и внезапность толчка не позволили ни одному из них устоять на ногах. Оба упали, покатились, столкнулись, и на мгновение тела их переплелись. Джек первым схватил дубинку, но у него не было времени и возможности размахнуться, и он просто ткнул ею в искаженное ненавистью лицо. Ате отклонился, удар прошел вскользь, слегка задев ему челюсть. Подтянув ноги к груди, Джек резко выпрямил их, но дистанция между противниками была слишком мала, и потому он не лягнул ирокеза, а лишь отбросил его от себя. Ате, поехавший на спине к стене ямы, успел ухватить вторую дубинку, издав радостный вскрик.

Оба были уже на ногах, настороженно изучая друг друга. Джек перехватил палицу половчее, делая пробный взмах. Центр тяжести этой штуковины находился вверху, фехтовать ею не представлялось возможным и оставалось лишь послать в задницу навыки боя на саблях, шпагах и палашах. Сейчас они бесполезны, они не помогут ему, никогда не имевшему дела с оружием подобного типа. У него нет шансов выстоять против аборигена, которому, судя по стойке, чуть ли не в миг рождения была вручена эта хрень.

Ате, уловив его замешательство, пошел влево по кругу. Джек, двинувшись вправо, крепко сжал гладкую рукоятку в обеих руках и…

И обомлел. Да ведь это… крикетная бита!

Открытие ничего не меняло, но странным образом подбодрило его. И как раз вовремя, ибо Ате уже делал замах с явным намерением раздробить ему череп. Джек вскинул биту, дубинки со стуком, напоминающим звук мушкетного выстрела, сшиблись. Удар был столь силен, что руки Джека до плеч онемели, а ирокез снова атаковал. Теперь тяжелый конец его палицы стриг воздух слева и ниже. Ате вложил в удар весь свой вес, и Джек не сумел его толком блокировать. Дубинка вылетела из ватных рук, под ребрами разлилась раскаленная лава. Джек, потеряв равновесие, грохнулся на спину и остался лежать, краем уха ловя гортанные возбужденные вопли юнцов. Миг — и все будет кончено. Могавк сдерет с него скальп, но уже с мертвого, он не почувствует боли. Но Ате медлил, наслаждаясь видом поверженного врага. Он отступил к дальней стенке, вскинул голову, и к осеннему небу Канады полетел торжествующий клич.

Это было ошибкой.

Джек, получив передышку, напрягся и, оттолкнувшись от глины локтями, заскользил на спине к ирокезу, который, все еще глядя в небо, соизволил вскинуть для рокового удара дубинку и сделать шаг к презренному белому беззащитному червяку. Он просчитался, нарвавшись на вскинутую вверх ногу, и с диким воем согнулся вдвое, зажимая ладонями пах. Дубинка его отлетела в сторону, а Джек тем временем подхватил свою биту, кое-как встал и, тоже скрючившись в три погибели, привалился отшибленным боком к осклизлой, но замечательно холодной стене. Оба молчали, оба хватали, как рыбы, воздух, а наверху воцарилась полнейшая тишина. Абенаки не знали, как теперь все обернется, и потому лишь ели глазами обездвиженных жуткой болью бойцов.

Джек опомнился первым. Боль в боку притупилась, но могла и вернуться, а посему надо было спешить. Следует со всем этим покончить, подумал он, сжимая в руках крикетную биту. Тут, как в игре, нужен удар. Один хороший удар!

Ате уже шел к нему, точней, к центру ямы, с той же решимостью и всплесками боли в глазах. Биты столкнулись, разлетелись, столкнулись. И опять разлетелись, чтобы встретиться вновь. Оба рычали, оба били и били. Поочередно, с размаху, не щадя своих рук. Это был танец, но танец жестокий, коварный, ибо третьей незримой партнершей в нем была смерть, готовая заключить в ледяные объятия того, кто устанет, оступится, поскользнется, и его величество случай сделал свой выбор — первым промашку дал Джек. На скользкой глине его развернуло, он не сумел правильно выставить биту и стал заваливаться назад, но случай стерег и Ате. Дубинка могавка, не встретив сопротивления, рассекла воздух, и он по инерции перелетел через тело врага. Так оба противника оказались на земле бок о бок, плечом к плечу. Абенаки орали, свистели и улюлюкали, но Джек их не слышал, он, сопя от натуги, выворачивал дубинку из рук Ате. Тот не давался, и оба возились в грязи, перекатываясь друг через друга, ибо ни на что остальное у них уже не было сил.

Шум наверху вдруг утих, прозвучал властный голос, и в яму спрыгнули какие-то люди. Их было много, они растащили дерущихся. Джек на мгновение встретился взглядом с Ате. В глубине темных гневных глаз ирокеза мелькнуло нечто схожее с облегчением. Это же чувство испытывал сейчас и сам Джек.

Каждому из них на сей раз удалось избегнуть смерти. И ради этого ни тому ни другому не пришлось убивать.

Глава 5

ОСВОБОЖДЕНИЕ

Джек лежал, вслушиваясь в звуки ночи и гадая, что же разбудило его. Вряд ли это была боль. Конечно, после воскресной схватки его основательно выдрали, но больше все же досталось организаторам развлечения. Сегунки и его прихвостням, не привычным ни к таким выволочкам, ни к последующим исправительным и довольно тяжелым работам. К тому же во сне он не переворачивался ни на измочаленный прутьями зад, ни на ушибленный бок, не дававший ему три ночи после драки спать. Там до сих пор красуется знатный, правда, уже несколько пожелтевший синяк.

Автора этого украшения он видел редко. Если в финале сражения между ними вроде бы и проклюнулось некое взаимопонимание, у Джека не было абсолютно никакого желания продолжить знакомство. Раз уж малый шельмует, значит, порядочным людям с ним не по пути.

И все же этот коварный, заносчивый ирокез только что ему снился. Вначале Джек просто посиживал в «Пяти огнях». В том восхитительном состоянии, когда портер кажется удивительно вкусным, а шутки друзей потрясающе тонкими и смешными. Потом сидевшего рядом с ним Маркса сменил настоящий могавк, оставив, правда, себе его еврейские брови, густые, сросшиеся и великолепно смотревшиеся под бритым сверкающим лбом.

Ате повел Джека на Тотхилл-филд, игровую площадку Вестминстер-скул, почему-то заросшую огромными деревьями. Татуировки на голом затылке очень шли этому чудаку. Джек было подумал, что ирокез хочет опять затеять ссору, но тот просто встал, повернулся и стал смотреть на него.

«Чего ты хочешь?» — спросил Джек, и Ате молча показал на реку. Это была Темза, но без складских помещений и парков на берегах. На их месте темнели одни лишь леса, они смыкались и уходили к самому горизонту. Ирокез своим жестом словно бы по-приятельски приглашал его прогуляться по ним.

Но прогулки не вышло. Джек внезапно проснулся и теперь размышлял, что же все-таки вывело его из такого приятного, хотя и несколько странноватого сна. Нет, безусловно не холод, хотя ложе раба располагалось, естественно, на максимальнейшем удалении от ближайшего очага. Однако Джек уже знал, как с этим бороться, и на ночь плотнее укутывался в тонкое до прозрачности одеяло, попутно притягивая к себе сдружившуюся с ним собаку. Псина, несмотря на блох и зловоние, служила замечательной грелкой. Сейчас она крепко спала, чуть подергиваясь в своем собачьем сне, возможно охотясь, но больше в хижине не шевелился никто. Даже храп был еле слышным, хотя порой помещение наполняли рулады не менее громоподобные, чем в спальне миссис Портвешок. Плотнее прижав к себе собаку, Джек понемногу начал задремывать. И тут до него долетел хриплый шепот. Прямо над его ухом, за тонкой берестяной боковиной жилища кто-то негромко, но властно распорядился:

— Пройдем дальше, к нашим.

Несмотря на сильнейший акцент, это было сказано, без сомнения, по-английски. Потом послышался шорох удаляющихся шагов. Отодвинув собаку (животное заскулило, но не проснулось), Джек встал и, осторожно переступая через спящих индейцев, подошел к пологу из грубо выделанной оленьей шкуры. Откинув его, он стал глядеть в ночь. Все было вроде спокойно, утих даже донимавший всех с вечера ветер. Из другой хижины донесся собачий лай, его пресекла гортанная сонная брань. А Джек все стоял, он вдруг осознал, как жгуче соскучился по родной речи. Ему пришло в голову, что явившиеся в поселение люди могут быть трапперами, как трое канадцев, остановившихся тут с неделю назад. Целую ночь они дули ром и скупали шкуры у абенаки, а на Джека смотрели лишь как на товар, который можно дешево выменять и подороже кому-нибудь сбыть. Их вульгарный французский и глумливое панибратство сделке не помогли. Джека не продали, и канадцы отправились восвояси.

Однако ребята, заявившиеся в деревню сейчас, вполне могли оказаться охотниками из южных колоний. Вдруг им захочется выкупить соотечественника?

Или по крайней мере сообщить о его участи в ближний из британских фортов? Так или иначе, общение с ними могло стать первым шагом к свободе, и Джек шагнул в темноту.

Его тут же пробрала дрожь, ибо изодранная роба не грела, а ночной воздух был холоден, в нем ощущалось дыхание близкой зимы. Мерзлая земля больно ранила босые ступни, к тому же ему приходилось ставить их одну на другую, чтобы по очереди отогревать. Но Джек упрямо продвигался вперед, прислушиваясь к ночным звукам. Зрение мало сейчас помогало, хотя на макушках берез и кленов, возвещая рассвет, уже начинали поигрывать остатки осеннего, некогда буйного разноцветья. Однако никаких признаков чьего-то присутствия в деревне не ощущалось. Испугавшись, что трапперы просто прошли сквозь нее, Джек торопливо заковылял к уводящей в лес тропке. Тут пронзительно закричала какая-то птица… и ночь взорвалась.

Всюду вспыхнули фонари, замелькали черные силуэты, и горящие головешки, словно стреляющие искрами звезды, прорезали ночь. Пламя мигом принялось пожирать бересту, запылали хижины, стога сена, амбары. Громкий треск смешался с криками ужаса. Из соседней хижины выскочил воин, по нему выстрелили, и он упал, сложившись, словно марионетка, которую бросил хозяин.

Тот, кто убивает твоих врагов, — друг.

— Эй! — крикнул Джек, приветственно взмахивая рукой. — Эй, сюда! Я свой, ребята!

Ответом были две пули, разорвавшие бересту возле его головы. Джек позвал снова, но уже не так громко и, опустившись на землю, пополз туда, откуда пришел. Еще одна пуля взрыла мерзлую грязь прямо перед его носом, и он замер, не имея понятия, что ему теперь делать. Тем временем из той хижины, где он спал, выбежали пять индейцев. Первых двоих уложили на месте, трое оставшихся, стреляя в ответ, поползли в сторону и исчезли во тьме. А в стремительно разраставшемся пятне света показалась кучка индейских скво, толкавших перед собой детей, и Джек было дернулся к ним, но тут одна женщина вывалилась из ряда. У нее не было половины лица, дети испуганно закричали и бросились врассыпную. Кто-то побежал в дом, несмотря на то что огонь уже охватил его стены, кто-то кинулся в темноту. Убегавших расстреливали, добивали, в ход пошли томагавки, ножи.

Джек тоже побежал: от горящего дома, от пожара, от криков, от пуль. Ноги инстинктивно несли его к людям — к большой, бестолково мечущейся толпе. Тут новый залп уложил дюжину полуголых фигурок, и он неожиданно обнаружил, что бежит по боковой улочке, которая поначалу казалась пустой. Потом грянул выстрел, пуля свистнула около уха. Джек оглянулся… и врезался в чью-то грудь.

Отлетев назад, он вскинул руки, чтобы защитить себя от удара, потом медленно опустил их.

— Ате?

Тот разжал кулаки.

— Это ты, бледнолицый?

Поблизости опять щелкнул мушкет. Кто-то повелительно закричал, и на фоне пожирающего хижины пламени появился указывающий в их сторону силуэт.

— Бежим, — прошипел Ате, исчезая между сараями, и Джек нырнул в начинавшую светлеть полумглу.

Тропинка виляла среди беспорядочно сваленных бревен, и, выбрав из них самое толстое, Ате бросился за него. Джек упал рядом с ним, и очень вовремя: по тропинке с криком и топотом пронесся вооруженный отряд. Когда содрогания почвы затихли, Джек поднял голову.

— Это… кто?

— Рейнджеры, — ответил могавк.

Джек встрепенулся, он встречал рейнджеров в Гаспе.

— Они стоят за английского короля, — возбужденно выдохнул он. — Они тут, чтобы спасти нас.

— Они тут, чтобы убивать, — возразил Ате. — Я пытался сказать им, что могавки с ними в союзе. — Он наклонил голову. — Вот что из этого вышло, гляди.

Волосы на затылке индейца были чуть стесаны и подозрительно слиплись. Джек судорожно сглотнул.

— В меня тоже стреляли. Нам надо просто выждать, когда они разобьют абенаки.

— Они не просто бьют. Они жгут и грабят. Потом уходят.

— Значит, мы тоже с ними уйдем.

Джек хотел приподняться, но Ате схватил его за руку. Послышался топот, по тропе пробежали еще двое мужчин. Когда они скрылись из виду, могавк усмехнулся.

— Они убьют любого, кто попадется им на глаза. Любого, кто выглядит не как они. Меня. Даже тебя.

— Но… — Джек в отчаянии скрипнул зубами. — Я все равно попытаюсь с ними договориться. Я больше не хочу быть рабом.

Ате пристально посмотрел на него.

— Тогда мы уйдем сами.

Он мотнул головой в сторону леса.

— Сами?

— Абенаки могут подумать, что нас убили. И возможно, не сразу вернутся в деревню. Выждут денек. А мы уйдем. Искать мое племя.

— А мы… отыщем его?

— Во всяком случае, попытаемся. Все равно это лучше, чем оставаться рабами.

Ате был прав, в особенности если рейнджеры и впрямь сначала стреляют, а потом слушают, что им говорят. Поэтому Джек кивнул, и они крадучись побрели обратно к сараям, которые уже занимались огнем. Крики теперь слышались слева, поэтому оба, не сговариваясь, повернули направо и тут же наткнулись на свежие трупы. Двое мужчин, одна женщина и ребенок образовали кровавую груду, возле которой лежал томагавк. Ате подобрал его и сунул Джеку. Хижины в центре деревни уже догорали. Бойня переместилась на периферию, и тут было относительно тихо. Двери церкви оказались распахнутыми, на ступенях валялись убитые прихожане.

Ате хотел свернуть на тропу, уводящую из деревни, но Джек прошипел:

— Подожди!

Несмотря на ругань молодого могавка, он вошел в церковь. Там тоже всюду валялись окровавленные тела. Джек старался на них не смотреть, с горечью озирая царящий в святилище беспорядок.

Алтарь был перевернут, серебряная Богородица исчезла, остальные реликвии, видимо, не вызвали у грабителей интереса, и они, расшвыряв их, ушли. Через минуту-другую Джек обнаружил то, что искал, и осторожно снял с шипов дубинки изрядно помятую книгу. Забросив ее в вытащенный из-под опрокинутой скамьи солдатский ранец, он присовокупил к ней несколько кукурузных початков, потом продел руки в ремни и объявил сверлящему его злобным взглядом могавку:

— Вот теперь я готов.

На тропе впереди послышались выстрелы, поэтому им пришлось свернуть в лес. К счастью, уже совсем рассвело, и они бежали по бездорожью до тех пор, пока шум резни за спиной не затих.

А потом они тоже бежали.

— Мы что, заблудились?

Яростный жест Ате был ответом на глупый вопрос. Ирокез с неослабным вниманием вглядывался в лесную чащу. Джек ничего там не видел, хотя золото и багрец уже почти ссыпались с кленов, превратившись в пышный, плотно устилающий почву ковер. Лес оголился, но подступавшие сумерки неуклонно вливали в него полумрак, понемногу густевший и скрадывающий детали. Покинув деревню Святого Франциска, они бежали большую часть дня, потом позволили себе сбавить шаг и даже решились на краткий привал, но час назад заметили с вершины холма металлический блеск мушкетных стволов и опять побежали. Теперь с вершины другого холма они еще раз озирали окрестность.

Рука могавка была по-прежнему предостерегающе вскинута. Через минуту-другую вдали послышался треск. Кто-то пробирался по лесу. Оба посмотрели в ту сторону. Из кустов на мгновение высунулась бритая, украшенная неестественно синими перьями голова.

Ате дал Джеку знак, и они молча поползли по шуршащим листьям к тропе, затем поднялись на ноги и понеслись что есть сил неизвестно куда, стремясь уйти от погони. У Джека вдруг мучительно засвербило между лопаток, словно кто-то нарисовал там мишень и теперь примеривался всадить в нее нож или пулю. Бешеное биение сердца грохотом отдавалось в ушах, однако оно не могло заглушить ликующих воплей охотников, выследивших добычу.

Ате уже оторвался от него, он уходил все дальше и дальше, и Джек не мог за это его осуждать. Он понимал, что сделают с ирокезом абенаки. В лучшем случае сразу же умертвят, в худшем (и более вероятном) предадут медленной и мучительной смерти. Джека, как белого, могут оставить в живых. Но — без кое-какой малости, весьма и весьма много значащей в жизни любого мужчины.

Тропа стала шире и превратилась в поляну, окаймленную белыми редкими стволами берез. Джек завертел головой в поисках хоть чего-нибудь, мало-мальски похожего на укрытие, но ничего подобного обнаружить не смог. И едва не упал на Ате, почему-то залегшего на краю сузившейся поляны. Недоумевая, Джек плюхнулся рядом, а Ате, задыхаясь, сделал отмашку рукой. Джек глянул туда и понял, что все для них кончено. Тропа вывела их к скалистому, облизанному ветрами обрыву, футах в сорока под которым пенилась и ярилась река.

Отдышавшись, они поднялись на ноги. К ним медленно и уже не таясь приближались четыре фигуры. Их лица имели двойную раскраску. Одна половина была голубой, вторая — коричнево-красной. На головах двоих красовались потрепанные треуголки, увешанные нитками бус. У другой пары с выбритых черепов свисали хвосты черных волос. Первым шел Сегунки, прикрепивший на лоб синее орлиное перо. Он ухмылялся, небрежно поигрывая стволом взятого на изготовку мушкета.

Шагах в двадцати от беглецов преследователи остановились. Сегунки что-то сказал, и двое его прихвостней рассмеялись, а пожилой индеец, по-видимому следопыт, присел на корточки, прислонившись щекой к поставленному кверху дулом мушкету и всем своим видом показывая, что дело им сделано и что в дальнейшее он вмешиваться не намерен. Сегунки кивнул и выдвинулся вперед.

Ате в ответ на это движение вытащил из-за пояса томагавк. Джек, помедлив, последовал его примеру. Оружие чуть подрагивало в его скользкой от пота руке, но он ничего не мог с этим поделать. Неожиданно ему вспомнилась лондонская, набитая всяческими диковинами лавка. С чего бы, спросил он недоуменно себя, потом понял с чего. Восторг, с каким он взирал там на великое множество отрубленных рук, ног и голов, теперь откровенно светился в глазах вожделенно разглядывавших его абенаки. Им, без сомнения, не терпелось превратить проштрафившихся рабов в груду дымящихся на морозце обрубков.

Сегунки положил свой мушкет на траву, его приятели сделали то же. Каждый выпростал боевую дубинку из болтавшейся сбоку петли. Ате издал вызывающий клич и потряс томагавком над головой, юнцы в ответ издевательски засмеялись. Сегунки дал команду, и вся компания отклонилась назад для броска. Все трое глядели теперь на Ате, очевидно, в него же и целясь. От одной дубинки ирокез уклонился, вторую отбил, но третья попала ему в висок, и он рухнул наземь.

Абенаки, оживленно жестикулируя, обменялись парочкой фраз, тот, кому повезло, вскинул к небу кулак, а Сегунки вытащил из-за пояса кривой длинный нож и с плотоядной ухмылкой воззрился на Джека.

Джек оглянулся на далекую темно-зеленую воду, бурно клокочущую среди валунов. Бросившись вниз, он, скорее всего, разобьется, но, возможно, такая участь все-таки предпочтительней той, что готовит ему приближающийся с ножом Сегунки. Нет, будь что будет, Абсолют должен драться. Расставив ноги и стиснув зубы, Джек приготовился с честью принять свою смерть.

Выстрел прозвучал неожиданно громко. Все подскочили словно ужаленные, не сделал этого лишь сидящий на корточках следопыт. Он пошатнулся, уронив свой мушкет, руки его потянулись к груди, но не смогли унять кровь, моментально окрасившую рубаху. Миг — и он завалился на бок, голова его раз-другой дернулась и застыла.

Все смотрели на него. И абенаки, и Джек. Целый миг, показавшийся вечностью, никто не двигался с места. Всполошил оторопевших индейцев лишь гортанный вопль, вмиг заставивший их потянуться к мушкетам. Вопль прозвучал еще раз, он весьма походил на тот клич, что издавали в тавернах лондонские могавки. Но тут была отнюдь не таверна, и в подтверждение этого в воздухе что-то мелькнуло. Руку одного из красно-синих юнцов развалил томагавк. Раненый взвыл и, орошая кровью траву, большими прыжками помчался к темневшему в отдалении лесу. Сегунки с другим абенаки понеслись следом за ним. Через мгновение они скрылись из виду.

Джек очумело потряс головой. Он вдруг обнаружил, что сидит на земле, хотя и не понимал, как это случилось. Среди берез задвигались тени, приблизившись, они обрели плоть. Первым шел очень плотный индеец с густой проседью в волосах, собранных на затылке в пучок синей лентой. За ним следовал худощавый юноша, а замыкал процессию мальчик лет десяти.

Заговорил старший быстро и непонятно. Джек покачал головой.

— Извините, — сказал он. — Я не понимаю.

Мужчина нахмурил брови.

— Англичанин? Богач, бедняк, нищий, вор?

Джек уставился на него.

— Я… э-э… драгун.

Индеец ткнул себя в грудь.

— Солдат короля Георга.

Он полез за пазуху, достал оттуда медаль и потряс ею перед глазами ошеломленного беглеца. На одной стороне ее действительно находился сильно потертый царственный профиль.

Юноша с мальчиком потормошили Ате, потом помогли ему сесть. Тот что-то пробормотал, и мальчик вскрикнул.

Вновь заговорил старший.

— Га-ни-а-га-о-но? — Он указал на Ате.

— Я не… — начал Джек.

Индеец спросил:

— Могавк?

— Да, — ответил Джек, — он могавк.

— Могавк, — опять ткнув себя в грудь, улыбнулся мужчина.

Юноша подошел к нему и что-то сказал. Старший нахмурился, затем кивнул, и юноша, подхватив мушкет убитого абенаки, побежал к лесу. Мальчик дернулся было за ним, но был остановлен властным окриком пожилого индейца.

Ате попытался встать, мальчик ему помог, потом последовал разговор, короткий и непонятный для Джека. Мужчина спрашивал, Ате отвечал, затем оба удовлетворенно кивнули, и первый двинулся к трупу.

Ате, зажимая распухшее ухо рукой, подошел к Джеку.

— Это Джотэ, — пояснил он. — У него тут стоянка.

Отец и сын в мгновение ока обобрали убитого. Через минуту на нем осталась одна лишь набедренная повязка. Блеснуло лезвие, и абенаки лишился скальпа. С явным удовольствием оглядывая свой новый нож, Джотэ постучал пальцем по его рукоятке.

— Лондон, Англия, — засмеялся он.

— Да, — сказал Джек. — Хотелось бы мне сейчас там очутиться.

Глава 6

ОТВЕРЖЕННЫЕ

Джек лежал неподвижно, раздумывая, отчего он проснулся. От звука или от холода? Один его бок был согрет оленьей шкурой и младшим сыном Джотэ, второй подмерзал, прижатый к тоненькой стенке типи. Им с Ате, автоматически занявшим низшее положение в семейной иерархии спасшего их ирокеза, волей-неволей приходилось терпеть некую толику неудобств. Правда, его товарищ по бегству из рабства, будучи соплеменником хозяина кочевого жилища, был обласкан чуть больше и потому спал не возле порога, продуваемого сквозняками, а под самой дальней из боковин. В центре типи спал сам Джотэ, согреваемый с двух сторон женой и свояченицей, к ним жались дочь ирокеза и его сыновья. Вся эта команда порой задавала заливистые концерты во сне, однако сейчас вокруг было на удивление тихо. Так тихо, что Джек вдруг понял, что его разбудило.

Всеобъемлющая, всепоглощающая тишина.

Объятый странным трепетом, он отодвинул полог и убедился, что ворохнувшаяся в нем догадка верна. Ночью шел снег, он завалил всю округу, крупные его хлопья все еще падали с неба, пробуждая в груди наблюдателя благостный, почти детский восторг. Джек с малых лет любил снег и все связанные с ним игры, а потому принялся осторожно выбираться из типи. Ему захотелось в одиночестве насладиться этим подарком, не стесняя ничьим присутствием своих чувств.

Он выкатился на девственно чистое мохнатое покрывало и задрожал, но не от холода, ибо ветер, донимавший их все три дня перехода, утих. Снег тут же облепил мокасины, плотную куртку и штаны из оленьей кожи — этот наряд был великодушным даром Джотэ.

Он не знал, сколько времени предавался веселому буйству, и очнулся, только заметив темные силуэты на фоне припорошенных снежком шкур. Вся семья ирокеза наблюдала за ним, выстроившись строго по установленному в ней ранжиру. Один Ате стоял обособленно, в стороне.

— Ах, — смущенно кашлянул Джек, отряхивая свою куртку. — Этот снежок! Он так бодрит!

Все продолжали молча смотреть на него, потом по команде Джотэ поочередно скрылись в жилище. Ате задержался, поджидая товарища.

— Снег, — глухо сказал он, — не такая уж и веселая вещь.

— Что ты имеешь в виду?

Ате, не ответив, нырнул под полог, Джек, пожав плечами, нырнул следом за ним. Члены семейства, образовав полукруг, передавали друг другу сушеное мясо. Джек с удовольствием пристроился сбоку, нетерпеливо ожидая своей очереди: утренняя зарядка пробудила в нем аппетит. Все эти дни ирокезы относились к гостям хорошо, выделяя им полноценные порции пищи. Поэтому он был весьма удивлен, когда раздача еды закончилась на младшем сыне Джотэ, после чего припас молча убрали. Джек увидел, что Ате тоже сидит с пустыми руками, и его вдруг пробрала холодная дрожь.

— Что происходит? — спросил он, сам поразившись резкости своего тона.

Джотэ тут же принялся что-то объяснять, часто указывая на полог. Ате кивал, ожидая, когда он закончит, затем заговорил сам. Хозяин, выслушивая его, мотал отрицательно головой, потом сделал жест, показывавший, что беседа окончена. Ате неохотно кивнул и умолк.

— Что он сказал?

Ате повернулся.

— Они должны с нами расстаться.

— Расстаться? Вот еще! Почему? Мы ведь договорились, что нас доставят к генералу Амхерсту. За дорогие подарки и щедрую плату.

— Они говорят, что договор был бы выполнен. Если бы не выпал снег. — Индеец склонил голову набок. — Он выпал.

— Но… но… что же с того? — Джек безуспешно боролся с волнением. — Мы ведь уже где-то рядом.

Ате пожал плечами.

— Возможно, в двух неделях пути. Но не по снегу.

— Но… этот снег растает, он должен… он непременно растает. А мы, в свою очередь, можем и поспешить.

Джотэ, которому его скудный английский позволял прислушиваться к беседе, что-то сказал, и Ате кивнул.

— Он говорит, этот снег уже не растает. Он пролежит до весны. Тот, что выпал сейчас, и тот, что выпадет позже. Он перекроет дороги, а им еще нужно идти. Добираться до своих зимних угодий. Отсюда до них много ближе, чем от форта. Таков обычай у наших племен. Все семьи зимуют отдельно. Моя семья тоже проведет зиму на своей территории, но до нее много недель пути. А участок Джотэ совсем рядом. Днях, может, в пяти.

— Тогда и мы пойдем вместе с ним.

Джотэ, потянувшись, стиснул Джеку плечо. Он что-то сказал, потом, оттолкнувшись, застыл. Ате перевел:

— Он говорит, что мы хотя и молоды, но едим как мужчины. А на его участке слишком мало еды. Возможно, ее не хватит и для семьи. Если мы пойдем с ним, то все погибнем.

Джеку неожиданно вспомнились абенаки. Спокойная жизнь, тушеное собачье мясо на завтрак, размеренная работа, теплое, согреваемое очагами жилье. Все это было теперь не про них. Он покачал головой.

— Тогда нам с тобой придется идти дальше. К Амхерсту.

— Нам не дойти. Снег перекроет все тропы. К тому же они не дадут нам еды.

— Не дадут еды? — Теперь Джек был окончательно огорошен. — Боже, не хочешь же ты сказать, что они хотят бросить нас здесь без всего, на верную гибель от голода или мороза?

Джотэ опять наклонился к нему, сжал плечо, потом отпустил его и осторожно похлопал. Затем он повернулся к женщинам и отдал какой-то приказ. Те тут же принялись рыться в вещах, сложенных под стенками типи.

— Они дадут нам все, чем могут пожертвовать. Джотэ отведет нас в ту часть леса, где есть какая-то живность. Возможно, мы сможем там прокормиться. Если нам повезет.

За холодностью и нарочитой бесстрастностью тона Ате угадывалось такое отчаяние, что уже не было смысла что-либо дополнительно уточнять. Джек растерялся, у него пропал голос, он словно впал в шок и мог теперь лишь наблюдать за раздраженными движениями женщин.

На пол легли несколько плотных матовых шариков, которые жена Джотэ скатала на их глазах. Это был мерзостный пеммикан: вонючий прозрачный медвежий жир с сушеной лосятиной, усеянный маленькими темными ягодами, страшно горькими, если их раскусить. Затем к еде добавился мушкетный кремень и — после окрика главы клана — заржавленный нож.

Когда женщины снова сели, Джек посмотрел на Ате.

— И это все? Еда на день, кремень и ржавое лезвие?

— Для них это много, вместе с одеждой, которую они уже отдали нам. Мой народ живет обменом, а нам нечего менять, кроме томагавков, которые нам нужны.

— Нечего?

Джек в ужасе покосился на жалкую кучку. Затем решительно залез в свой ранец и извлек оттуда то единственное, что там находилось.

— Вот, — сказал он, бросая на пол томик Шекспира. — Меняю его на мушкет и новый кремень.

Несмотря на тревожное выражение глаз, Ате рассмеялся. Он произнес несколько фраз на своем языке, и все члены семейства схватились от хохота за бока. Джотэ поднял книгу за угол кожаной зеленой обложки и сквозь смех что-то сказал. Ате кивнул и повернулся к товарищу.

— Джотэ говорит, что ему понравилась твоя шутка, а потому он возьмет твою вещь. Но она не стоит мушкета, от которого к тому же не будет прока, раз нам не на что выменять порох и пули. Поэтому я согласился на сделку получше.

Свояченица Джотэ вернулась к пожиткам, вытащила из них что-то крупное и бросила на пол. Джек ужаснулся.

— К… котелок? — пробормотал он. — Ты променял «Гамлета» на этот чертов котелок?

Ате кивнул.

— Котелок спасет нам жизнь, белый. Он полезней любого оружия. А твоя книга Джотэ не нужна. — Он повернулся к Джотэ, и тот в ответ на кивок содрал с предмета обмена обложку, бросив все остальное к костру. — Но из ее кожи жена сошьет ему кисет для табака.

Джотэ вел их медленно, с частыми остановками, терпеливо дожидаясь, когда они подойдут. В отличие от них к ногам его были привязаны странные штуки, напоминавшие удлиненные теннисные ракетки и не дававшие ему вязнуть в снегу. Они же с Ате то проваливались по колено в сугробы, то оскальзывались на голых обледеневших камнях. Зато постоянное напряжение их разогрело, а пожилой ирокез, уйдя подальше от типи и женщин, сделался совсем свойским малым и даже угостил своих спутников двумя лентами жилистого сушеного мяса, от чего Джек впал в блаженное состояние и был готов брести за ним следом всю свою дальнейшую жизнь. Однако когда бледные отблески солнца, пробивающиеся сквозь гряды кучевых облаков, возвестили, что близится полдень, произошло то, что должно было произойти. Посреди березовой рощицы Джотэ встал и заговорил о чем-то с Ате. Джек, прислонившись спиной к стволу, бездумно разглядывал их. Несмотря на усилившиеся дурные предчувствия, он все же не верил, что их могут бросить. Просто это очередной, пусть и очень жестокий, индейский подкол. Сейчас Джотэ объявит, что это всего лишь шутка, похлопает по спинам и отведет обратно — к пище и теплому очагу. Эта надежда все крепла в нем и не хотела с ним расставаться, даже когда Джотэ по-армейски им отсалютовал и пошел прочь, наступая на собственные следы. Хлопки его необычной обуви становились все тише и вскоре совсем растворились в шуме пронизываемых ледяным, обжигающим ветром ветвей.

Джек посмотрел на Ате.

— Где мы?

Тот пожал плечами.

— Здесь.

Джек едва удержался от оскорбительной реплики. Он знал, что обида только упрочит всегдашнюю молчаливость Ате.

— Я имею в виду… мне просто хотелось бы знать, есть ли поблизости какие-то поселения. Например, Монреаль.

Возможность сдаться на милость французов неожиданно показалась ему привлекательной. Причем весьма и весьма.

— Не знаю. Я не из этих земель. Но не думаю. Если бы тут что-нибудь было, Джотэ бы отвел нас туда.

— Ясно. А так он попросту бросил нас посреди… какой-то хрени.

— Это не хрень.

Ате обвел белое пространство рукой, и Джек опять скрипнул зубами. Кем он мнит себя, этот краснокожий дикарь? Вождем всей Америки? Лордом?

— Он оставил нас непонятно где. И ни с чем. Ни с чем!

— Нет. Он оставил нам еще две вещи.

— Разве? И где же они? Покажи. Что-то я ничего здесь не вижу!

Ате не ответил, но вскинул руку. Джек поднял голову.

С нижних ветвей березы, под какой он стоял, свисали оленьи черепа. Они были подвешены на чем-то, напоминающим струны. Джек дотронулся до одного черепа, и тот упал к уже валяющимся на земле костям. Ате в ответ на вопросительный взгляд Джека провел пальцем по сухожилию на своей шее.

— Их повесили вот на этом. Путы прогнили, черепа падают, значит, это было давно. И с тех пор на животных тут не охотились, так что мы сможем найти их. Мы будем охотиться.

«Чем? Котелком?» — хотел спросить Джек, но Ате уже поднимал с лежащего рядом ствола деревянный ковш.

— А это указывает на воду. Говорит, что вода здесь хорошая. Если бы оставили так, — он перевернул ковш, — это бы значило, что вода тут плохая и что ее следует кипятить.

Молодой ирокез указал на лес. Джек прислушался и различил слабый звон льдинок в ручье.

Ате отставил ковш и присел к корням дерева. Подняв два широких обломка кости и передав один из них Джеку, он сказал:

— Рой этим. Здесь.

Они молча в четыре руки отгребли в сторону снег, затем принялись отбрасывать рыхлую, еще не промерзшую землю. Как только яма углубилась на фут, кость скрежетнула по дереву.

— Теперь я один, — сказал Ате и вскоре дорылся до какого-то ящика, довольно большого, в фут шириной и два длиной.

— Закопанные сокровища? — с удивлением спросил Джек.

— Нет, — позволил себе усмехнуться Ате. — Это охотничий припас абенаки. Они оставили его для своих соплеменников. На случай нужды. Но разве мы не их рабы? И разве не в бедственном положении?

Он усмехнулся еще раз и взялся за крышку, сделанную из оплетенной тростником бересты.

Содержимое ящика их разочаровало. Там не было ни оружия, ни силков, ни какой-либо пищи, кроме маленького туеска с сушеными ягодами, которые тут же отправились в голодные рты. Две небольшие, сильно потертые шкурки нашли себе место под оленьими куртками, но явили весьма незначительную преграду для все усиливающегося мороза. Единственным, что Ате счел по-настоящему ценным, был большой моток бечевы.

Мрачные, они присели под деревом, гадая, что делать дальше.

— Ты сказал: две вещи, — встрепенулся вдруг Джек.

— Точно. — Лицо Ате просветлело. — Идем, — сказал он.

И повел Джека по двойному следу Джотэ к небольшой, обильно заваленной снегом полянке.

— Смотри, белый мальчик.

Джек стал смотреть. Полянку пересекали большие вмятины, продавленные снегоступами ирокеза, а рядом темнели меньшие отпечатки, оставленные двумя парами мокасин.

— Я ничего не вижу.

Ате показал вновь, в его голосе слышалось нетерпение.

— Вот!

Джек напряг зрение. Действительно, там, куда указывал палец могавка, снег был изрыт несколько по-другому. Он поднял взгляд.

— Это… олень?

Ате фыркнул:

— Ты ходил в школу, белый мальчик? Неужели там вам не говорили, что существуют разные звери?

— Лишь на латыни, — пробормотал Джек, снова склоняясь к следам.

Теперь, присмотревшись, он понял, что их оставили в копыта, а огромные пятипалые лапы. Что-то мелькнуло в мозгу и мгновенно пропало, холод, похоже, выморозил все мысли. Джек рос в деревне, но напрочь не помнил, какие еще животные обитают в лесу.

— Сдаюсь, — сказал он, выпрямляясь. — Почему бы тебе, краснокожий мальчик, не сказать мне, кто тут прошел?

Очередное фырканье.

— Тут прошел ниаргуйе. На вашем языке это… это…

Пока Ате приводил свои мысли в порядок, Джек вспомнил, как называется зверь.

— Ursus ursidae! — выпалил он.

И в беспомощности застыл, как застыл и Ате. Образ зверя стоял перед ними, но назвать его по-английски не мог ни тот ни другой.

Оба уставились друг на друга.

И оба вдруг разом выдохнули.

— Медведь!

Джек мысленно представил собаку, потом увеличил ее до гигантских размеров, и в животе его екнуло от испуга.

Но Ате был упрям.

— Я выследил зверя, да? Я нашел способ убить его, да? А что сделал ты? Ничего! — заявил он, сдабривая эти слова одной из своих редких улыбочек. — Ты утверждаешь, что я смошенничал во время гонки. Так докажи, насколько ты быстр.

Джек вовсе не чувствовал, что способен что-то доказывать в этот уже клонившийся к вечеру день. Ночью они сильно промерзли, ворочаясь в груде наспех наломанных сосновых веток, потом сдуру рыли ямы-ловушки для мелкой живности, и теперь его ноги дрожали так, словно он с утра до полудня непрерывно носился по Тотхилл-филд. Оба поддерживали свои силы мерзопакостным пеммиканом, пальцами раздирая вонючие шарики и заталкивая их под язык. Чтобы растаял прогорклый жир и чтобы привыкнуть к тошнотному вкусу, иначе желудок изверг бы проглоченные куски. Но, несмотря на все эти мучения, пища закончилась удивительно быстро, и потому Ате отверг предложение Джека перенести охоту на завтра.

— К утру мы ослабнем совсем, и ты не сможешь бежать. А если медведь поймает тебя, то мне-то он не оставит ни крошки.

В шутке, возможно, была доля истины. Ведь недаром же Бомосин намекал, что могавки кроме баранины и оленины не прочь полакомиться и чем-то еще.

От этой мысли Джека вновь бросило в дрожь. Куда подевался этот проклятый дикарь? Ага, он опять, перегнувшись через валун, заглядывает в пещеру. Сам Джек рискнул подойти к ней лишь раз и ничего во тьме не увидел. Зато исходящее из лаза зловоние непреложно свидетельствовало, что зверь находится там.

Раздался негромкий свист, Ате возвращался.

— Ты только растормоши его, ладно? Действуй решительно, понимаешь? Дедушка Ниаргуйе очень рассердится, он не любит, когда его будят, и, конечно, побежит за тобой. Но со сна он соображать будет плохо и, скорее всего, не догонит.

— Скорее всего?

Ате, никак не отреагировав на этот вопрос, потащил товарища за собой. Шагах в шестидесяти от медвежьей берлоги он протянул руку вперед.

— Видишь?

Вначале Джек ничего не увидел, кроме груды опавшей листвы, лежащей поперек дорожки. Потом, приглядевшись, понял, что она покрывает не корни, а маскирует часть веревки, которую Ате нашел в тайнике абенаки. Веревка располагалась на высоте примерно полуфута, один ее конец был обмотан вокруг толстой березы, потом она крепилась к деревяшке, стоявшей в четырех футах от дерева. Под веревку была засунута вершина согнутой до земли молодой березки, стоявшей у тропы, в кроне которой был скрыт привязанный к ветвям заостренный увесистый кол.

— Ну? — сказал Джек. Он мало что понял, да, собственно, и не хотел ничего понимать. — Как…

Ате поднес палец к губам, а затем раздвинул кусты, в которых исчезала веревка, и показал еще на один кол — крепко вколоченный в землю и сильно изогнутый, словно крюк. Конец веревки был привязан к палочке, хитроумно просунутой в изгиб «крюка».

— Видишь? — ухмыльнулся Ате. — Дедушка гонится за тобой. Ты перепрыгиваешь через веревку и падаешь. Он останавливается, натыкается на веревку, выбивает маленькую палочку и… хоп! — Он жестом показал, как заостренный кол взвивается в воздух и пронизывает чудовище. — Медведь мертв!

— Это… — Джек был так изумлен, что стал заикаться. — В этом и… и заключается твой гениальный план?

— Что тебе в нем не нравится?

— Что? Ты хочешь знать что?

Да все, хотел крикнуть Джек. И то, что ему нужно упасть, и то, что медведь должен остановиться. А вдруг он не остановится? Что с ним будет тогда? К тому же и вся конструкция выглядела подозрительно хлипко. Чтобы проверить свои подозрения, Джек подпрыгнул я с силой всадил мокасины в снежную кашу и мох. Так и есть. От еле заметного сотрясения почвы палочка выскочила, веревка ослабла, макушка березы пошла резко вверх, и кол едва не поранил Ате.

— Зачем? Ведь медведя здесь нет! — завопил молодой ирокез, кинувшись восстанавливать свой механизм.

Джек покачал головой и вздохнул.

— Ты же видел! Все это впустую.

— Нет. Мой народ все время охотится так.

— А сам ты охотился? Интересно узнать, сколько раз?

— Больше, чем у нас с тобой пальцев.

— Ты! — Джек задохнулся от столь чудовищной лжи и страшным усилием подавил в себе приступ злости. — Эта штука сработает раньше. От моего топота. Ты, — он указал на спусковой механизм — на крюк, — должен сделать это как-нибудь понадежнее.

— Это сработает вовремя.

— Беги тогда сам, раз ты в этом уверен.

Ате пожал плечами.

— Я устанавливаю. Бежать должен ты. И потом, ты же знаешь… я бегаю хуже.

Признание, видно, далось гордецу нелегко, но все равно идти на верную смерть Джеку вовсе не улыбалось.

— Я не побегу, — сказал он спокойно.

Ате не ответил, снова натягивая веревки. Потом, не поднимая взгляда, сказал:

— Тогда мы умрем. И очень скоро. Знаешь, — он покосился на небо, — завтра опять пойдет снег. И послезавтра. Он будет идти всю неделю. Это наш последний шанс добыть себе пищу. Потом мы утонем в снегу.

Джек вдруг затрясся как в лихорадке, сообразив, что это действительно так. Если они не убьют медведя, их убьют голод и снег.

— Я это сделаю, — объявил он. Зубы его предательски лязгнули, но ему уже было на это наплевать. — Черт тебя побери, краснокожий безумец, но я за это возьмусь. — Он повернулся и уставился на берлогу. — А теперь давай думать, что может его разбудить?

Огонь.

У них был кремень от мушкета. Ате долго бил по нему томагавком. Искры летели в трубочку с сухой травой, свернутую из бересты. Как только огонь загорелся, его тут же обернули новой корой и бросили в жерло несколько прутиков. Через какое-то время в небольшой скальной выемке потрескивал настоящий костер. Джеку совсем не хотелось от него уходить, но Ате был безжалостен.

— Вот, — сказал он, вручая ему котелок с углями и несколько веток. — Ты дойдешь до берлоги и встанешь. Это, — он показал на ветки, — должно загореться. Ты бросаешь огонь в берлогу, потом убегаешь. Но сперва убедись, что медведь побежит за тобой.

Джек посмотрел на Ате, на котелок, на ветки и молча побрел к облюбованной зверем пещере. На скалистом склоне холма, рассеченного глубокой расщелиной, она была не одна. И вообще этот склон выглядел так, будто какой-нибудь великан провел по нему своей пятерней, оставив в земле глубокие длинные борозды, сейчас полузанесенные снегом. Даже шагать через них было трудно, а уж служить путем отхода эти колдобины, сплошь поросшие мелким кустарником, разумеется, ни в малой степени не могли. Имелась только одна более-менее приемлемая трасса для задуманной гонки — узкая стежка, уводившая вниз, к Ате, который уже подавал ему знаки. А дальше за молодым ирокезом вновь громоздились скальные складки с другими впадинами, пещерами и завалами, практически превращавшими этот распадок в тупик.

Выругавшись, Джек приступил к выполнению своей задачи. Опустив конец ветки в котелок, он сильно дунул на угли, наблюдая, как языки желтого пламени лижут сушняк. Помахав ею, чтобы огонь лучше взялся, он сунул ее в зияющий лаз и отбежал от берлоги.

Никакого эффекта. Он снова обернулся к Ате. Могавк жестами побуждал его предпринять следующую попытку. Джек снова раздул огонь, проследил, чтобы ветка березы как следует занялась, и пошел к пещере. Кажется, к зловонию, витающему над ней, примешивался запах гари. Или он исходил от углей в котелке? Джек поднял ветку, бросил ее, отбежал…

По-прежнему ничего. Лишь слабое журчание ручья вдалеке и скрип мокасин Ате.

— Продолжай, — прошипел ирокез, показав знаком, что в берлогу следует высыпать все содержимое котелка.

Джек, стиснув зубы, покачал головой и зажег последнюю ветку, самую большую и самую сухую из трех. Если уж она не разбудит медведя, то краснокожему идиоту придется самому лезть в берлогу и приглашать ее обитателя на танец!

Он смотрел на котелок, на струйки дыма, выползающие из-за камня, его ноги почти онемели от холода, из носа текло. Он уже знал, что из этой затеи ничего не получится и что им надо будет придумывать что-то еще.

— Аг-р-р-рх!

Этот звук был самым страшным из всех, что он слышал в жизни. Страшнее хрипа пронзаемого штыком человека, страшнее вопля Дункана Абсолюта, летящего через шею коня. Из ямы высунулась огромная мохнатая голова. С необычайно маленькими колючими глазками и невероятно большими зубами — острыми, желтыми, с зеленоватым налетом на них. Все это впечаталось Джеку в сознание, пока он падал на собственный зад. Миг — и его окатило смрадное дыхание зверя.

Брошенный котелок покатился по склону: длинная огненная гирлянда тянулась за ним. Джек в полнейшем смятении взмахнул охваченной пламенем веткой в тщетной надежде отпугнуть злобно скалящееся чудовище, но зверь с ужасающим рыканьем вырвал ее у него. Мощные челюсти и огромные когти вмиг превратили пылающую сушину в тучу быстро гаснущих искр, но эта заминка позволила Джеку сделать отчаянный кувырок через голову и обрести под ногами опору. Вначале он метнулся в одну сторону, затем — в другую, потом в три прыжка очутился в лесу.

Он ничего не видел и ничего не соображал. Зрение отказало ему, так же как слух и сознание. Он весь превратился в куда-то влекущие его ноги и даже не делал попытки спросить себя, почему это так. Потом все внезапно возвратились. По крайней мере разум и зрение. Джек увидел веревку, вспомнил, зачем она тут натянута, и в последний момент умудрился в прыжке перелететь через нее. Он упал и, извернувшись, сел, отчаянно скребя землю ногами.

Медведь, видя, что его оскорбитель повержен, встал на дыбы и оглушительно заревел. Он сделал шаг, загребая передними лапами воздух, шумно принюхался и сделал еще один шаг.

Веревка дернулась, но ничего не случилось.

Все. Джек понимал, что сейчас погибнет.

Тут прозвучал щелчок, ветви березки взметнулись, и заостренный кол вонзился зверю в плечо.

На миг воцарилась почти абсолютная тишина. Медведь неожиданно повел себя как человек. Он озабоченно повернул морду и здоровой лапой выдернул ранившую его деревяшку, потом с хрустом разгрыз ее и секунду спустя опять повернулся к съежившейся от страха фигурке.

— О господи! — закричал Джек.

Он рывком вскочил на ноги, неуклюже попятился и уперся хребтом в березовый ствол. Зверь снова рявкнул, но уже не грозно, а озадаченно: из спины его почему-то торчал томагавк.

— Есть! — торжествующе завопил Ате, но медведь лишь передернулся, как от укуса назойливой мошки, и опять пошел к Джеку, разевая громадную пасть.

Джек торопливо сорвал с головы меховой капюшон и швырнул в зверя. Тот отбил его, как в крикете, и двинулся дальше. Джек громко выругался, отступая за ствол. К собственному томагавку, заткнутому за пояс, он даже не потянулся. И отбросил мысль влезть на дерево, зная, что косолапый взберется быстрее. Ему оставалось лишь одно — бежать. В тщетной надежде несколько оттянуть роковую развязку. И он побежал.

Медведь гнался за Джеком, Ате — за медведем. В таком порядке они и неслись вверх по склону. Первый скакал через кусты, второй ломился сквозь них, так что дистанция между ними пока что не сокращалась. Джек не имел ни малейшего представления, куда он бежит, и потому вид перевернутого котелка привел его в несказанное изумление. Через мгновение он пронесся мимо берлоги. Дальше холм разделяла расщелина, слишком — увы! — широкая для прыжка. Но утробное взрыкивание за спиной не оставляло ему выбора.

— А-а-а! — завопил Джек, бросаясь в пустое пространство.

Каким-то чудом он все-таки перелетел через провал и с облегчением взрыл носом снег на другой его стороне.

А потом застонал от обиды, ибо пучки пожухлой травы, за которые он ухватился, не могли удержать его вес. Он неуклонно съезжал с обрыва… но тут нога его наткнулась на основание притулившегося к скале кустика, затем вторая нога отыскала ствол столь же неприхотливого деревца, а одна из рук — едва заметные трещинки в камне.

Между тем медведь приближался. Джек сначала услышал яростный рык, а потом ощутил сотрясение почвы. Зверь, с ходу перескочивший через расщелину, приземлился где-то над ним. Вот и все. Джек вздохнул и зажмурился. Под ним была пропасть, над ним — клыки и когти, и он уже знал, что предпочтет.

Он приготовился отпустить руки, как вдруг до него донеслось новое взрыкивание. Медведь взревел еще раз, и этот рев, высокий, отчаянный, походил скорее на вопль. Послышались странные звуки, напоминавшие скрежет железа по камню, затем что-то обрушилось сверху, прижав Джека к скале и едва не расплющив его. Отчего-то вдруг заболела нога, будто в нее всадили три ножа сразу, а потом вокруг установилась непонятная тишина, нарушаемая странными удаляющимися шлепками. Последний из них сопроводил шумный всплеск.

Вначале он слышал лишь собственное дыхание. Потом чей-то неуверенный голос окликнул:

— Джек! Эй! Ты живой?

Ему понадобилось несколько долгих секунд, чтобы сообразить, кого окликают. В последнее время к нему никто не обращался по имени, в том числе и могавк.

— Джек! — опять крикнул Ате, а через паузу послышался топот и в вышине промелькнула легкая тень.

Джек поднял глаза и увидел потертые мокасины. Они тут же исчезли, взамен появилась рука.

— Джек!

Ате ухватил товарища за запястье. Джек пополз вверх, но вторая рука его все еще продолжала упрямо цепляться за трещины в камне. Однако могавк был упорен, и в конце концов они оба, почти обессиленные, повалились на снег.

— Мы сделали это, Джек! Мы убили ниаргуйе.

— Убили?

Джек заставил себя приподняться и посмотреть вниз. Футах в тридцати от него, на дне каменистой расщелины, перекрывая пробитое ручьем русло, недвижно покоилась мохнатая туша.

— Что ж, тогда можешь поцеловать меня в зад, — заявил Джек с нарочитой беспечностью.

— Возможно, чуть позже, — ответил Ате, и впервые с момента их знакомства широкое смуглое лицо его озарила веселая озорная улыбка.

Джек не замедлил улыбнуться в ответ, потом они оба хихикнули, потом захохотали.

— Думаю, теперь я буду звать тебя Сагейовах. На языке ирокезов это значит «испуганный». Видел бы ты себя, когда дедушка вытащил кол из плеча!

— Звучит красиво, но не слишком-то уважительно. Кажется, я заслужил более благородное имя, — сказал, все еще смеясь, Джек.

Ате пожал плечами.

— Пожалуй, ты прав. Ты быстро бежал, ты прыгал через кусты, ты перескочил провал здесь, а я — там! — Он показал на место, где расщелина была уже. — Ладно! Ты будешь Дагановеда.

— Что это значит?

— Неутомимый. Согласен?

— Сойдет, — сказал Джек.

Эйфория прошла, уступив место голоду и усталости. Неутомимый был смертельно измотан и хотел есть. А туша медведя лежала внизу, и до нее еще нужно было добраться.

— Ну и что же нам теперь делать? — спросил хмуро он.

Вместо ответа Ате вскочил на ноги и побежал вниз по склону. Минуту спустя он уже стоял возле туши, с большой осторожностью вытаскивая из нее томагавк. Затем молодой ирокез огляделся.

— Что? — крикнул Джек.

— Порядок! — Ате ткнул топориком в стену утеса. — Не помню, как у вас это называется. — Он жестом изобразил крышу над головой. — Нам будет удобнее сделать все здесь, а не наверху.

Джек застонал от мысли, что придется спускаться. У него ломило все тело, а ногу жгли кровавые ссадины от медвежьих когтей.

— Как мы это сделаем?

Ирокез усмехнулся.

— Ты у нас теперь Неутомимый, но и мое имя тоже кое-что означает. Атедавенет по-вашему — Умник. Давай спускайся, я покажу тебе, за что мне дали его.

Глава 7

ЧТО ПОЛУЧАЕТСЯ ИЗ МЕДВЕДЯ

— И что же теперь?

За десять прошедших с момента гибели зверя дней он впервые видел Ате ничем не занятым. Его, впрочем, это не слишком расстраивало, ведь ничего не делал и он. Хотя Джек, возможно, сейчас предпочел бы, чтобы ему отдали новый приказ, а он, огрызаясь, приступил бы к его исполнению. Во-первых, это бы его развлекло, а во-вторых, добавило бы уверенности в том, что они и впрямь смогут выжить. Правда, эта уверенность и так была в нем крепка. Они хорошо потрудились. Голод и холод забылись. В убежище сухо, тепло. И буря на дворе вроде утихла, а ирокез ничего не делает. Только сидит и смотрит.

Джек мысленно покривился и, в свою очередь, уставился на Ате, словно бы ожидая ответа на свой вопрос, хотя был уверен, что тот ничего не скажет. Его, собственно, даже весьма удивило бы, если бы индеец заговорил. Оказалось, что ирокезы вообще не снисходят до чего-то столь прозаического, как нормальное человеческое общение. Нет, Ате совсем не был чокнутым или тупицей, просто на все вопросы он старался отвечать как можно более кратко, а любопытством вообще не страдал. И все же Джек выяснил, что его вполне сносный английский объясняется тем, что он приходился племянником крупному землевладельцу, некоему Уильяму Джонсону, чьи владения соседствовали с долиной могавков. Белый дядюшка самолично приглядывал за воспитанием краснокожего мальчика и, несомненно, весьма огорчился, когда в первом же рейде того взяли в плен.

Общие испытания сблизили их, но восторг, пережитый ими после удачной охоты, прошел, и отношения товарищей по несчастью стали напоминать отношения командира и подчиненного. Приказ — брюзжание, приказ — брюзжание. И снова брюзжание, и новый приказ.

Зима будет долгой, подумал Джек. Он уже понял, что могавк скорей лопнет, чем первым опустит глаза. Вчера, например, они где-то с час играли в гляделки, пока Джек не счел это глупым. Теперь он тоже отвернулся от ирокеза и стал обшаривать взглядом пещеру. Но примечательного в ней ничего не нашел. Кроме, разве, запасов провизии, устилавших чуть ли не каждую ее пядь.

Ате умудрился рассечь зверя на потрясающее число кусков и кусочков.

— В Корнуолле говорят: «У свиньи, кроме визга, все идет в дело». А ты, похоже, использовал и его, — сказал ему Джек.

Ате только хмыкнул, очевидно довольный, иначе он непременно сумел бы отбрить шутника. Он вообще был остер на язык, несмотря на всегдашнюю молчаливость, впрочем, особых поводов поупражнять свою ироничность Джек ему не давал. Если могавк отличался изобретательством и сноровкой, то Джек брал воловьей работоспособностью. Это ведь именно его старания сделали пригодными для обитания две пещеры, обнаружившиеся под обрывом, с которого рухнул медведь. Одна из них, правда, тут же приобрела вид настоящей пыточной, сплошь залитой кровью, а довершал картину вздернутый за ноги зверь. Освежеванный, он пугающе походил на обнаженного человека, и Джек без необходимости старался там вообще не бывать. Только когда Ате нужна была помощь или начинал гаснуть огонь в очаге. Обязанность следить за кострами легла на него целиком, и он стер ноги по задницу, а руки — в кровь, заготавливая дрова. А потом пришла пора пережигать комли бальзамических пихт, чтобы свалить их и очистить от веток. Джек потерял счет ходкам, стаскивая вниз стволы. Бревна прислоняли к обрыву и связывали толстыми плетями болиголова, постепенно отгораживая от внешнего мира как разделочную, так и жилье.

Это был тяжкий труд, но их подгоняло хмурое небо, обещавшее новые снегопады. Медведь, как оказалось, нагулял за лето много жира, его растапливали в котелке, а затем разливали по скрученным из бересты трубкам, чтобы получить пеммикан. Согнув из стволов очищенных молоденьких кедров четыре продолговатых каркаса, Ате зубом медведя провертел в них дыры, а затем натянул через отверстия сетку из кишок, связал концы и отложил в сторону сохнуть. Джек уже знал, что это такое, ибо подобные приспособления были привязаны к мокасинам провожавшего их Джотэ. Еще одну кишку, но потоньше Ате закрепил между концами характерно изогнутой тисовой ветки.

— Лук, — буркнул он.

Потом он взялся выделывать шкуру и поначалу привлек к этому Джека. Оба работали в полном молчании, полуголые и распаренные, иногда выбегая остудиться наружу. Обе пещеры, напоминавшие царство Гадеса [94], обогревались весьма и весьма хорошо.

На третье утро пошел мелкий снег с вихрящимися несильными порывами ветра, однако Ате, не глядя на это, организовал экспедицию по сбору кореньев и трав.

— Одно мясо быстро погубит нас, — проворчал он.

Они выкапывали рогоз с корнями и охапками уносили в жилье. Названий других растений Джек не знал, правда, одно из них — с листьями, похожими на клевер, и красными ягодами — вроде бы даже росло в Корнуолле. Когда ирокез убедился, что подручный освоил технику сбора, он ушел восвояси, предоставив его себе самому. Увлеченный поиском, Джек добрел до какого-то озерца, а когда пришла пора возвращаться, с удивлением обнаружил, что метель усилилась и в двух шагах уже ничего не видать. Несколько озадаченный, он побрел обратно, но забрал сильно в сторону и едва не упал в ту же расщелину, куда рухнул медведь. Когда он наконец ввалился в жилище, Ате подвешивал к стенам последние куски медвежатины.

— Ты успел вовремя, белый мальчик, — хмыкнул он, сдвигая на место бревенчатый щит.

Семь дней и ночей выл ветер, засыпая их убежище снегом. Они выходили наружу лишь затем, чтобы прочистить тропки, размяться, притащить дров из поленницы и заглянуть в другую пещеру. Костер там тоже тлел круглые сутки, подсушивая огромную шкуру, которую Ате каждый день натирал вонючей смесью из медвежьих мозгов и деревянной трухи. Понемногу все неотложные дела были переделаны, а в хозяйстве пленников снежного царства появились рыболовецкие снасти — длинные веревки с привязанными к ним острыми косточками, похожими на крючки, предназначенные для подледной ловли. Кости побольше тоже нашли себе место, лопаточные превратились в совки, берцовые стали отличными молотками. Зубы потоньше, хорошо протыкавшие кожу, помогли Ате сшить из шкуры две шубы, мехом наружу и с подкладкой из рогоза, пущенной внутрь. Пуговицами их сделались все те же зубы погибшего в пропасти исполина.

Но с этим столь много отдавшим им зверем были сопряжены не только приятные вещи. С какой бы пользой для себя они ни использовали его внутренности, их собственные не пожелали вдруг расставаться ни с единым кусочком проглоченной в спешке пищи. Пока Ате не сварил какую-то бурду из ягод и туи, которая заставила их побегать в сугробы и основательно поморозить зады.

Да, зима будет слишком длинной, снова подумал Джек, яростно скребя под полуистлевшей рубахой грудь. У него чесалась не только она, но также затылок и ноги. Он потянулся к стоящему неподалеку лотку и зачерпнул полную горсть медвежьего жира, затем стал втирать его в самые воспаленные участки кожи. Процедура несколько успокоила зуд, а то, что прилипло к ладони, Джек отправил в рот и тщательно обсосал пальцы. Теперь он не испытывал к этому индейскому лакомству прежнего отвращения, особенно после того, как Ате подал к ужину скользкие ленты, вырезанные из толстой кишки ниаргуйе.

Он потянулся за новой пригоршней жира, но услышал осуждающее ворчание, махнул рукой и принялся одеваться.

— Я выйду наружу, — заявил он в ответ на вопросительный взгляд.

— Зачем?

— А ты как полагаешь?

— За дровами, — ответил могавк.

— Да, ты прав. Я иду за дровами.

Тут Ате поразил его.

— Смотри не заблудись.

— Уж постараюсь, — ответил Джек, сдвигая в сторону щит.

Ну, подумал он, это уже почти разговор.

Установив щит на место, он постоял, свыкаясь с холодом, тут же нащупавшим в его одеянии много лазеек. Ветер не унимался, продувая каньон, но пурги не было, и это бодрило.

Обычно роль отхожего места у них играло углубление в почве, выбитое давно пересохшим притоком ручья, однако со временем оно приобрело не очень-то презентабельный вид, да и отсутствие снегопада манило пойти прогуляться. Хоть на часок убраться подальше от замкнутого пространства с неразговорчивым мрачным соседом, чье молчание и взгляд, уставленный в одну точку, заставляли задуматься, а все ли в порядке у него с головой. Да и с самим Джеком начали происходить странные вещи. Например, утром ему отчетливо показалось, что пеммикан приобрел вкус «куропатки, приготовленной по индийским рецептам», а от воды весьма стойко и резко запахло «портером самых лучших сортов».

Он прошел весь каньон, потом взобрался на холм и постоял у берлоги, вспоминая о том, как за ним гнался медведь. Затем, встав к ветру спиной, помочился, получив глупейшее удовольствие от того, что ему удалось вывести на снегу свое имя.

Что-то привлекло его взгляд на продутом ветрами пригорке. Что-то явно темнело там, торча из девственной белизны. Подтянув штаны, Джек двинулся в том направлении. Прилагать излишних усилий ему не хотелось, так что он принялся скрести наст палкой. Это заняло какое-то время, но в конце концов в руках его оказался ранец, который он позаимствовал из церкви Святого Франциска. Промерзшая застежка сдалась не сразу, со скрипом, после чего из ранца выпал прямоугольный брусок.

— «Гамлет, принц датский», — прочел он вслух.

Под названием была приписка, выведенная твердой рукой матери: «Все истины здесь. Найдите их, принц».

Джек грустно улыбнулся, представляя, как мать обедает в одиночестве, ожидая известий от обоих своих мужчин, пропадающих на войне. Затем ему неожиданно вспомнилось еще кое-что, и, обдув с книги иней, он бережно открыл последнюю страницу.

Клочок бумаги, в который Клотильда завернула свой последний подарок — половинку шиллинга, отобранную у него абенаки, — был все еще там. На нем темнело торопливое: «La moitie de ma coeur».

Джек выпрямился, не обращая внимания на леденящий ветер. Сейчас его не было здесь — он находился на Трифт-стрит, в уютной гостиной и потихоньку переговаривался со своим божеством через стол, украдкой касаясь ногой ее ножки, а за распахнутой дверью работали месье Гвен и его родственник Клод. Клод, теперь сделавшийся партнером месье Гвена и мужем той, кого Джек продолжает любить.

Он шел по лесу, и слезы текли из глаз, превращаясь на морозе в мелкие бусинки. Ветер крепчал, обещая новые снегопады.

Когда он пришел, Ате хмыкнул:

— Ты забыл про дрова.

Забыл. Так оно и было.

— Я… я схожу за ними попозже, — сказал он, придвигаясь к костру.

Пальцы тут же начали отогреваться, по ним заструилась кровь, пронзая плоть тысячами незримых иголок.

Чуть позже, хлопнувшись на бревенчатый настил, служивший им обоим постелью, Джек полез в сумку, достал книгу и принялся отогревать и ее.

Напротив задвигались. Джек не повел и бровью.

— Что это?

— Книга, — был ответ.

В конце концов, лаконизм присущ не одним лишь могавкам, и кое-кому пора дать о том знать.

Вновь молчание. Джек подбросил в огонь еще одно увесистое полешко, пламя охватило его, по ветру полетели искры, а книга утратила льдистую твердость. Страницы ее приятно похрустывали.

— Эта история не придумана автором, но откуда он взял ее, мне неизвестно, — прочел Джек вслух первую фразу предисловия Александра Попа.

Он умолк, весь погруженный в чтение.

— Ты ходил в книжную лавку?

Вопрос и одновременно шутка! Это уже кое-что.

— Она обнаружилась в ранце. Возможно, ее туда сунул Джотэ.

Джек с нарочитым безразличием перевернул очередную страницу. Вникнуть в смысл текста ему не дали.

— Что это за книга?

— Это пьеса. «Гамлет». Ее написал Вильям Шекспир. Для театра. Ты был в театре?

— Слышал, — кивнул могавк. И после длинной паузы добавил: — Но никогда не бывал.

— Жаль.

Ате неожиданно подался вперед.

— Ты ее мне прочитаешь.

Это было не просьбой, а требованием, и Джек поднял глаза.

— Интересно, с чего бы? Ты ведь не согласился учить меня своему языку.

— Нет. Потому что я говорю по-английски, а тебе нечего было предложить мне взамен. — Ате ткнул пальцем в книгу. — А теперь есть.

Джек задумался. Ветер усиливался, вновь неся с собой снег. Зима была ранняя, она только начиналась, и до конца ее было весьма и весьма далеко.

— Ладно. Я буду читать тебе. А ты будешь учить меня языку ирокезов?

Ате кивнул, потом спрятал глаза.

— Мне нечего тебе дать, — пробормотал он еле слышно. — Буквы я разбираю. Но слова складывать не умею. Может быть, ты научишь меня и читать?

После секундного размышления Джек кивнул, и могавк с благоговением взял в руки мятый, лишенный обложки томик, словно воплощенное средоточие всех в мире тайн.

— О чем она? — спросил он наконец.

Джек подумал.

— О призраке, — сказал он.

Ате выронил книгу.

— О призраке? Мы называем такое «якотинеронхста». Оно приходит из селения мертвых, чтобы красть души людей. — Он задрожал. — Якотинеронхста.. — это плохо.

Джек поднял книгу, стряхнул с нее мусор. Потом с большой твердостью в голосе заявил:

— Плохо не будет. Этот призрак… хороший.

Ветер за щитом-дверью неожиданно взвыл, то ли попав в какую-то выемку, то ли отслоив плохо державшуюся щепу. Тон воя резко повысился и опал. Потом взвыло снова. Ате опять вздрогнул.

Джек, улыбнувшись, начал читать.

— Кто здесь? — продекламировал трагически он.

Ате оглянулся на дверь, потом посмотрел на Джека и, увидев, что тот смотрит в книгу, придвинулся ближе.

— Онка нон ви, — сказал он.

Они поглядели друг на друга и повторили начальную фразу. Каждый из них произнес ее на чужом языке.

Глава 8

ПУТЬ В НЕИЗВЕДАННОЕ

Глядя на полуголого дикаря, мечущегося среди серебристых березок, Джек поплотнее закутался в медвежью шкуру и вновь задумался о чудодейственной силе драматургии. Если в повседневности Ате был по-прежнему замкнут и молчалив, то сцена, которую они соорудили из бревен и снега, превращала его в образчик ораторского красноречия. Он буквально влюбился в текст пьесы, который не уставал толковать.

«Слова, слова, слова». Фраза, сказанная Гамлетом Полонию, которую Джек считал просто пустой данью метрике, неимоверно возбуждала ирокеза. Ате вкладывал в нее тысячу смыслов. «Овенна, овенна, овенна!» — то утвердительно, то оскорбительно, то угрожающе выкрикивал он.

И это было лишь одной из перипетий в их постоянно повторяющихся спектаклях. В последнее время, например, Ате начал сопровождать знаменитый монолог Гамлета громким топотом и воинственными хлопками. «Быть или не быть» или «Аквекон катон отенон ци некен» в его устах стало теперь походить на призыв к битве.

Не удержавшись, Джек громко фыркнул. Ате, как обычно, полностью игнорировал стихотворный размер, то понижая голос до шепота, то разражаясь бурными криками, однако единственный зритель столь экзотического исполнения пьесы не раз уже признавался себе, что оно трогало его много больше, чем игра самого Дэвида Гаррика, несомненно лучшего актера Англии, а значит, и всего мира. Ате, со своей стороны, утверждал, что вожди его племени на советах постоянно сталкиваются с проблемами, подобными тем, что мучают благородного принца, и, следовательно, Шекспир — настоящий могавк. В конце концов Джек, до одурения штудировавший риторику в школе, засомневался, а обладал ли хоть кто-то из римлян той же степенью убедительности, что и этот дикарь.

Крупная капля сорвалась с ветки и заискрилась на рукаве, вторая упала за воротник, щекоча кожу. Неужели и эта оттепель обманет их ожидания? Джек покачал головой. Зима тянулась так долго, что он совершенно потерял представление о том, сколько месяцев они провели в снежном плену, и при малейшем намеке на потепление начинал уговаривать Ате отправиться в путь. А через день, максимум через два все вокруг вновь трещало от стужи. Так что они использовали временное отступление холодов для более прозаических и насущных вещей. Таких, как рыбная ловля, заготовка дров, сбор репейника, рогоза и зимолюбки [95]. А потом, когда ветер вновь заводил свою мрачную песнь, Ате закрывал вход бревенчатой дверью-щитом, стряхивал снег с шубы, брал в руки теперь уже изрядно потрепанный томик и спрашивал:

— Ну что? Приступим? Садись.

Наблюдая за ирокезом, простирающим руки к небу, Джек улыбнулся. Принц, которого тот изображал, был явно чокнутым, но тем не менее именно он не давал им свихнуться бесконечно тянущимися зимними днями, именно он заставлял их задумываться над смыслом сентенций Шекспира, переживать, спорить, кричать. А иногда — и даже часто — смеяться. Месяцы ожесточенных препирательств друг с другом не прошли для них даром. Например, Джеку они позволили довольно сносно освоить язык ирокезов, а вместе с тем перенять у соседа и еще кое-что.

Все началось с блох. Чтобы максимально уменьшить площадь их обитания, Джек, подобно могавку, оставил от своих густых черных волос лишь один конский хвост. Затем его заинтересовали рисунки на коже. Ате делал их себе сам в те дни, когда даже «Гамлет» им приедался и требовалось чем-то развлечься взамен. Теперь у Джека тоже имелись татуировки. На спине — змея с ромбовидным орнаментом, на груди — венок из березовых веток и волчий оскал на плече. Боль во время их нанесения была просто ужасной. Ате исколол его иглами дикобраза и втер в ранки краску, изготовленную из местных ягод и чего-то еще. Джек, разумеется, несмотря на мучения, не позволил себе застонать.

Могавк тоже сильно переменился под влиянием пьесы. Но по сути остался язычником, хотя и заявлял, что крещен. Взять хотя бы его завывания над мертвым медведем. Глупый дикарь, как это ни странно, благодарил зверя за то, что тот пожертвовал ради них своей жизнью. Джек, как ни старался, не мог представить себе сэра Джеймса бормочущим нечто подобное над убитой лисой.

Он еще раз посмотрел на увлеченного своей ролью актера, затем повернулся и углубился в редкую рощицу. Перед своим выходом ему надо было сосредоточиться и побыть одному. Отойдя на добрый десяток шагов, Джек привалился к березе спиной и поплотней запахнул полы шубы. Ветер усиливался, и его опять зазнобило. В этом — увы! — он уступал ирокезу. Тот вообще, казалось, не мерз!

Через минуту или около этого он услышал, что Ате смолк, чтобы перейти к следующей мизансцене, но даже не обернулся, чтобы взглянуть на него. Далее в дело вступали другие лица, но они с ирокезом решили, что их могут с успехом заменить снеговики и пеньки. Кроме, разумеется, ключевых персонажей, таких как Клавдий, Гертруда и тень отца Гамлета, изображать которых сегодня должен был Джек. Он принялся шепотом повторять их фразы на наречии ирокезов. Больше всего ему нравилось играть призрака. Ате всегда очень пугало появление якотинеронхста!

Явно изменившийся тон голоса ирокеза заставил Джека прервать свой бубнеж. Он поначалу решил, что Ате подает реплики за других персонажей, но вдруг узнал французскую речь.

И тут же упал в снег и затих, пытаясь вникнуть в смысл сыплющихся вопросов, но его слух настолько отвык от этого говора, что он ничего не мог разобрать. Говорили двое, а может быть, трое. Его вдруг заколотило, но уже не от холода, а от радостных предвкушений, вызванных в нем появлением европейцев. Ведь ничего нет зазорного в том, чтобы сдаться, находясь в самом бедственном положении, цивилизованному врагу. А потом его ждут Монреаль, обустроенное жилье и статус пленного офицера, которого в подходящий момент обменяют на равноценного ему француза, угодившего к англичанам. Такова практика всех цивилизованных войн. Возбужденный этими мыслями, Джек едва не выскочил из укрытия, но тут он услышал голос Ате. И замер, ошеломленный, ибо тот говорил на языке абенаки, как раб. А переводчик французский знал плохо, что позволяло понять, о чем идет речь. Медленно цедя сквозь стиснутые зубы слова, Ате утверждал, что английский офицер, которого ищут, умер еще в начале зимы.

Послышались звуки ударов и брань. Джек, собравшись с духом, выглянул из-за ствола. Трое французов в светло-зеленых костюмах лесных следопытов со скучающим видом смотрели, как малый в индейском наряде избивает могавка, лежащего у их ног.

В истязателе Джек узнал Сегунки и заскрипел зубами от гнева. Жестокосердый мерзавец не удовлетворился преподанным ему уроком и опять заявился сюда, чтобы наказать сбежавших рабов.

Избиение завершилось градом пинков. Двое французов, ухватив Ате под мышки, поволокли его вниз. Абенаки, обеспокоенно озираясь, двинулся следом.

Взгляд Джека блуждал от дерева к дереву. Четверо против одного? Это все-таки многовато. Если он сдастся, существует надежда, что его отведут в Монреаль. Ополченцам дадут за него какие-то деньги. А дикарь им не нужен, Ате непременно убьют. И Сегунки позаботится, чтобы он умер ужасной и медленной смертью.

Приняв решение, Джек осторожно поднялся и, забирая левее, прокрался к подмосткам. Слава богу, ареной соперничества англичанина и могавка в эту зиму были не только они. Соревнование между ними шло во всех видах занятий. Джек, например, подражая индейцу, научился передвигаться совершенно бесшумно, и если и не достиг его виртуозности в обращении с томагавком, то из лука стрелял много лучше, чем он. Белые принесли в Америку ружья, и с тех пор краснокожие отдавали большее предпочтение им, а Джек имел навык примитивной охоты на кроликов в Корнуолле. Он убил трех оленей, Ате — одного.

Они держали оружие прямо под сценой на случай внезапного появления дичи, и Джек шел за ним. Быстро перекинув через плечо лук и колчан, он взял в каждую руку по томагавку и двинулся за врагами. Те вместе с пленным спускались в каньон. Однако один из них задержался, осматривая берлогу, потом подошел к обрыву и посмотрел вниз.

Джек, скользя от дерева к дереву, не спускал с него глаз. Вначале он решил столкнуть французского траппера в пропасть, но тут же отверг эту идею. Вопли падающего привлекли бы внимание неприятеля. Джек торопливо засунул за пояс один томагавк, оставив второй наготове. Француз все стоял, и, когда его сотоварищи свернули в каньон, Джек осторожно пошел к вершине утеса.

Он был уже в шаге от француза, когда тот обернулся. Глаза ополченца изумленно расширились, с губ слетело негромкое «Merde!», и Джек поспешно ударил его обухом томагавка в висок. Оглушенный охотник стал заваливаться в расщелину и непременно упал бы туда, если бы его не схватили за пояс. Француз был тяжел и тянул англичанина за собой. Джек в отчаянии откинул спину назад, но его ноги, не находя опоры, скользили по снегу. Торс ополченца почти пересек критическую черту, когда мокасин Джека уперся в камень. Так они и стояли покачиваясь, а под ними звучали голоса и шаги, потом раздался скрип сдвигаемой в сторону двери. Джек уже был на грани падения и хотел разжать руки, когда ноги француза вдруг подкосились и его тело, извернувшись винтом, тяжело плюхнулось на скалу. Джек сильно пнул врага в бок, не зная, жив тот или нет, но проверять это было некогда. Как некогда было доставать и французский мушкет, чудом державшийся на покатом карнизе из снега и льда. Он торопливо заткнул томагавк за пояс, положил стрелу на тетиву лука и побежал вниз.

Из пещеры неслись голоса и звуки ударов. Потом послышался стон — Ате был еще жив. Что бы там с ним ни делали, Джек мог попытаться облегчить его участь. Он подкрался ближе и стал ждать, совершенно не представляя, что из этого выйдет. Он просто ждал. И дождался. Из темного зева пещеры выбрались двое французов. Джек на мгновение замер, гадая, не последует ли за ними и Сегунки. А потом подобрался к спокойно переговаривающимся врагам, чтобы прицелиться поточнее. Хотя в охоте на оленей удача ему и сопутствовала, он все же не был Робин Гудом и промахивался много чаще, чем попадал.

Трапперы услышали хруст льда, и, как только они обернулись, Джек отпустил тетиву. Стрелы вынужденных зимовщиков были выструганы на совесть и имели тяжелые каменные наконечники, но недочеты в их оперении часто давали о себе знать. Вот и эта стрела, шедшая в лицо правого из французов, вдруг вильнула в полете и вошла в мокрый снег.

Вот дерьмо! Джек лихорадочно потянулся к колчану. Оба француза спешно прикладывали мушкеты к плечам. Он натянул и отпустил тетиву, почти не целясь, но на этот раз стрела пошла куда надо и пронзила трапперу грудь. Тот завалился на спину, задев руку товарища, к которому уже несся Джек, вытаскивая на бегу томагавк. Француз на шаг отступил и дернул спуск. Выстрел был оглушительным, но бесполезным. Пуля прошло мимо, и Джек с торжествующим воплем сделал широкий замах.

Но рослый, кряжистый ополченец явно бывал в переделках. Одной рукой он оттолкнул набегающего врага, а второй успел выхватить свой томагавк. Миг — и два топора с грозным лязгом столкнулись, чтобы разлететься и встретиться вновь. Француз дал сбой первым, он поскользнулся, и Джек наклонился, пытаясь раскроить ему ногу, но тот с неожиданной ловкостью отбил удар и ударил сам, целясь нападающему в плечо. Джек извернулся, отпрыгнул назад и с такой силой грянулся о скалу, что потерял способность дышать. Противник, сообразив, что победа близка, чуть отступил для сокрушающего замаха, но подтаявший лед не выдержал его веса, и он по колено провалился в ручей. Потеряв равновесие, следопыт закачался, и Джек, с силой оттолкнувшись, всадил свой томагавк ему в череп. Враг рухнул, потянув умертвившее его оружие за собой.

Джек, задыхаясь, хватал ртом воздух, но что-то заставило его обернуться. Возле пещеры стоял Сегунки. С длинным ножом, окаймленным по лезвию кровью. Завороженно глядя на Джека, молодой абенаки отбросил нож и потянулся к висевшему за плечами ружью.

Джек не раздумывая упал на снег. Француз со стрелой в груди все еще извивался, ругаясь и плача, возле него валялся оброненный им мушкет. Джек не помнил, успел ли траппер выстрелить, но у него не было выбора, и он, схватив оружие, навел его на Сегунки.

Оба разом спустили курки. Джек не имел ни малейшего представления, попали в него или нет, но он видел, как его пуля рассекла надвое мертвенно-синее, самое длинное в головном уборе индейца перо. Когда дым, таявший удивительно долго, рассеялся, Сегунки поднял руку и вытащил из волос половину пера. Он бросил ее в черневшую перед ним полынью, а Джек на четвереньках пополз к своему луку. Сидя в снегу, он вытащил из колчана стрелу, наложил ее на тетиву и сузил глаза. Но там, куда он собрался стрелять, никого уже не было. Сегунки превратился в пятнышко в конце каньона. Он исчез прежде, чем остатки знака его родовой принадлежности утащило под лед.

Джек встал. Ему неожиданно сделалось жарко. Так жарко, что даже турецкие бани не шли с этим в сравнение. Он сбросил шубу и набрал полные пригоршни мокрого снега, чтобы растереть ими торс и пылающее лицо. Кровь в барабанном ритме пульсировала в ушах, а скулы разламывала неожиданная зевота. Но в теле не ощущалось и намека на вялость. А вдруг и вправду неутомимость — его отличительная черта? Это было бы просто великолепно!

— Месье? Prend pitie. Par la grace de Dieu, aidez-moi! [96]

Шепот умирающего вдруг усилился и прогнал эйфорию. Одной рукой француз обхватил древко стрелы, другую в мольбе протягивал к своему палачу. В уголках его губ пузырилась ярко-розовая слюна. Вид крови заставил Джека вспомнить о красной кайме на лезвии ножа Сегунки, и ноги сами понесли его к превращенной мерзавцами в пыточную пещере.

Могавк висел там, вздернутый за ноги. Такой же сизый, как освежеванный им когда-то медведь.

— Ате! — закричал Джек, обхватывая тело друга и приподнимая, чтобы обрезать ремни. Опустив Ате на пол, он содрогнулся, увидев красный, сочащийся кровью надрез, обегавший его бритый череп. Могавк был недвижен, и Джек испугался, не ушел ли он в ту страну, где уже не чувствуют боли.

— Ате! Ате!

Он бросился в угол, где стояло берестяное ведерко с водой. Омытый надрез опять закровоточил, пришлось обернуть его куском оленьей шкуры, и, как только это было проделано, ирокез открыл глаза.

— Дагановеда?

Он закашлялся и попытался сесть.

— Лежи! — Джек попробовал уложить его, но могавк не позволил.

— Этот пес хотел… хотел… — Ате поднял руку и обвел пальцем вокруг головы. — Потом услышал выстрел… и сказал, что вернется. — Он с тревогой схватил Джека за руку. — Где этот пес?

— Сбежал.

— А остальные?

— Мертвы. Думаю, все.

— Ты убил их, Дагановеда? Ты убил… всех?

Джек съежился, обхватив руками колени. Только теперь он понял, насколько устал. Еще на равнинах Авраама ему сказали, что к убийству привыкнуть нельзя. Два разных человека. Они были правы.

— Да.

Какое-то время они сидели, уставившись в пустоту. Затем Ате встрепенулся, встал на колени. Наклонившись, он выдернул из-за пояса друга второй томагавк.

— Абенаки. Он может вернуться.

— Не стоит сейчас идти за ним. Ты ведь ранен.

— Это? — Индеец ткнул в свою голову, вновь обретая прежнее высокомерие. — Я и в худшем виде могу постоять за себя.

Затянув повязку потуже, он поднялся на ноги, пошатнулся, но упрямо двинулся к выходу. Джек без особой охоты побрел за ним.

Раненый француз умудрился проползти шагов десять и замер в сугробе, окрашивая его своей кровью. Он еще дышал.

Когда Ате склонился к нему, Джек сказал:

— Там, наверху, есть еще один. Я не уверен, что прикончил его. Пойду посмотрю.

Выбравшись из каньона, Джек нагнулся и его вывернуло наизнанку. Вытерев рот, он пошел дальше, дошел до тела первого траппера, но мог бы и не ходить — тот был мертв. Да, подумалось вдруг ему, сегодня спектакль закончить не получилось. Но по крайней мере в соответствии с сюжетом трагедии удалось завалить сцену телами.

Ате вернулся после полудня.

— Этот проклятый койот, абенаки, сумел убежать, — сказал он, ставя лыжи к стене. — Его след ведет на восток, в деревню Святого Франциска. Но он пришел не оттуда.

— Разве?

Джек подбросил еще одно полено в огонь. Его до сих пор колотило.

— Нет. Он пришел с канадцами. С юго-запада. Из Доти-ако, вы зовете его Монреалем. Так говорят следы. — Ате сел рядом с Джеком и поправил пропитанную кровью повязку. — Думаю, он рассказал там о тебе, и оттуда сюда послали лесных следопытов. Чтобы они поймали тебя.

— Как же они нашли нас?

— Абенаки ходят к французам. Кажется, наши охотничьи тропы пересеклись с их дорогой.

— Умирающий ополченец сказал, что Монреаль в двух днях пути. — Джек сидел возле раненого, пока тот медленно отходил в иной мир. Француз без умолку болтал, словно хотел напоследок наговориться. — Там, по его словам, формируется огромное войско.

— Для похода на юг? Или на север?

Джек покачал головой.

— Этого не знает никто. Кроме шевалье де Леви, преемника генерала Монкальма, и, вероятно, кого-то из его штаба. Вот последние новости. Генерал Меррей удерживает Квебек. Твой генерал Амхерст собирает силы на юге. И неизвестно, куда ударит Леви.

Ате расправил плечи.

— Я пойду к Амхерсту. Мой белый родич, Уильям Джонсон, наверняка уже там. Как и весь мой народ. Я должен быть с ними. — Он умолк, сбитый с мысли молчанием соседа. — Ты можешь пойти со мной, Дагановеда. Мы будем драться с твоими врагами.

— Да. — Джек поворошил костер. — Но мои соотечественники в Квебеке. И если Леви туда двинется, я должен быть там.

— Быть на севере или быть на юге? — продекламировал Ате с чувством. — Вот в чем вопрос. В этом ведь? А?

Оба долго смотрели в огонь. Потом Джек нарушил молчание:

— Нас не страшат предвестия, хотя свой промысел есть и в гибели воробья. Я ведь неверующий, как ты знаешь.

— И будешь вечно гореть в аду, — спокойно заметил Ате.

— Но я верю… в промысел, в судьбу, в некую силу, ведущую человека. Все это, — он описал рукой полукруг, — Канада, рабство, ты, тот же «Гамлет», все это звенья одной цепи. Посмотри на меня! — Он провел рукой по своей бритой голове, потом, тряхнув хвостом черных волос на затылке, указал на татуировку. — Год назад кем я был? Простым школяром, изображающим ирокеза. А теперь я и выгляжу, и живу как могавк.

Ответ Ате был торжествен и серьезен.

— Но этого мало, чтобы стать настоящим могавком. Правда, ты, белый брат, уже близок к тому. У тебя есть наше имя, Дагановеда. Ты говоришь, как мы, и даже при свете дня вполне можешь сойти за могавка. Ты убиваешь, хотя и не берешь скальпы, и добываешь себе пищу в лесу. — Он вскинул руку в ответ на возможные возражения. — Но… есть кое-что, чего тебе не хватает, чтобы сделаться одним из нас.

— Это… боевой клич? — спросил Джек, усмехнувшись.

Вопли лондонских могавков были жалкой пародией на каскады гортанных ужасающих звуков, исторгающихся из глотки Ате. Джеку они не давались, как он ни бился.

Ате покачал головой.

— Ты не сражался за племя.

— Да, — кивнул Джек. — Не сражался. Именно о том я сейчас тебе и толкую. Если я отправлюсь в Квебек или даже к генералу Амхерсту, мне вновь придется стать Джеком Абсолютом, офицером его величества. Правда, — он опять усмехнулся, — несколько необычного вида. Но есть иной путь, который может придать смысл всему, что со мной тут происходило. Так же, как и с тобой.

— Тропа войны?

— Нет. — Джек нагнулся к могавку. — Тропа победы. Наши мушкеты, ни твой, ни мой, не могут повлиять на исход этой войны. Но если мы отправимся в Монреаль и выясним, куда ударят французы, то… Ты понимаешь, о чем я?

Ате поднялся. Эмоции редко отражались на его лице, но теперь оно просто сияло.

— Так чего же мы ждем, Дагановеда? Ты выбрал для нас участь тех, кто идет впереди и сообщает о планах врагов своим вождям, чтобы те их разбили! На вашем языке такого воина, кажется, называют разведчиком.

Джек тоже встал.

— У нас есть название поточнее. Шпион.

Глава 9

ШПИОН

— Существуют простые правила, — снисходительно пояснял своему спутнику Джек, спускаясь с ним по улице Святого Иосифа к гавани. — Они действуют и в Монреале, и в Лондоне, и в любых других городах. Если тебе надо подковать лошадь, ты идешь к кузнецу. Чтобы прочистить кишечник, ты покупаешь у аптекаря винный камень. А если тебе нужны сведения, — он остановился у входа в таверну, — ступай в кабак.

Ате только хмыкнул. Джек уже привык к его молчаливости, однако в городе она усугубилась втройне. Ирокез изо всех сил старался придать себе независимый вид, но глаза его тревожно бегали по сторонам, а зрачки то и дело расширялись от изумления. Он прежде не видел ничего крупней деревень, и потому этот провинциальный занюханный Монреаль, по всем статьям не годящийся Лондону и в подметки, приводил его в трепет. Высокие каменные дома, выложенные брусчаткой дворы, скверы и парки, стены и бастионы, укрепленный порт, кишащий солдатами, торговцами и моряками, — все это озадачивало и пугало индейца. Джеку же состояние краснокожего доставляло тайную радость. Как ни крути, а в лесу Ате был, без сомнения, лидером, зато здесь, в шумном и суетном городе, все обстояло наоборот.

Однако он и сам сейчас ощущал некую робость, ибо около полугода общался с единственным человеческим существом. И привык к тишине, а за дверью питейного заведения слышался гомон, превратившийся, когда он толкнул ее, в рев. Добрая сотня мужчин, разбавленная доброй дюжиной женщин, толклась вокруг бочек и длинных, облепленных пьяным людом столов. В одном углу зала на огне очага подогревалось что-то съестное, в другом пиликала парочка скрипачей, и все помещение было затянуто серым маревом — горьким, кислым, табачным, мало напоминавшим дым кедровых поленьев, весело пыхавших в обогревавшем пещеру костре. В ноздри тут же ударил запах теплого рома, перебивавший запахи пота и тушеных цыплят. В глотке вмиг пересохло, но Джек все стоял в нерешительности, пока его и Ате не притиснули к группе канадцев, чьи синие вязаные шапочки непреложно свидетельствовали об их принадлежности к ополченцам. Они один за другим брали выпивку и пробивались дальше к столам.

В обмен на серебряную монету им выдали пару кувшинчиков рома и пару крошечных порций тушенки. Цена была просто астрономической, но обоснованной: в городе по весне не хватало еды. За нее драли втридорога, однако в кармане могавка лежала еще пара-тройка подобных монет, ибо ему на подходе к окраинам Монреаля удалось подстрелить лань. Добычу они тут же продали страшно замызганной и зачуханной армейской кухарке, которая, собственно, и направила их сюда. Большинство городских распивочных и столовых по приказу властей, стремящихся как-то сдержать убыль съестных припасов, обслуживало лишь местных жителей, но в жилах содержателя этой таверны текла кровь абенаки, и потому он принимал всех, кто был в состоянии заплатить за спиртное и пищу, и безжалостно вышибал за дверь тех, кто эту способность терял.

Как только двое пьянчуг свалились на пол, вяло ругаясь и лениво друг друга тузя, Джек и Ате тут же заняли их места, сложив у ног свои мешки и мушкеты. Первый глоток рома всколыхнул в Джеке столь сладостные воспоминания, что он, закрыв глаза, предался восхитительным грезам, а открыв их, долго не мог понять, куда это его унесло с Мейден-лейн. Там было так уютно, спокойно, а тут выли скрипки, визжали женщины, и ревели дерущиеся мужчины. Они дрались из-за шлюх, из-за выпивки, из-за места у стойки и просто так, сами не понимая из-за чего. Их рознили лишь форма и облик: в белом были солдаты регулярных подразделений, в вязаных шапочках — ополченцы, с конскими хвостами на головах — туземцы, правда, двоих из последних от всех прочих завсегдатаев забегаловки отличало еще кое-что. У них была цель, и, помня о ней, Джек мотнул головой, когда Ате жестом предложил ему новую порцию рома. Абсолюта, кстати, после длительного алкогольного воздержания и так уже несколько повело.

Во время привала в лагере ирокезов, разбитом под бастионами Монреаля, им изложили три версии будущих действий набранных Леви войск. Армия с потеплением либо выступает на Квебек, либо идет громить генерала Амхерста, либо вообще никуда не идет. Так что добровольные лазутчики выведали там не многое, зато общение с ирокезами придало Джеку уверенности в себе. Со своими татуировками и корнуолльской смуглостью он вполне сошел за могавка, к тому же Ате щедро покрыл его голову, шею и плечи соком каких-то ягод. Ну а некоторое косноязычие впечатления отнюдь не испортило. Ведь не каждому от рождения дается внятная речь.

Но сейчас ему был нужен французский. Чтобы сыскать в разгульной толпе человека, знающего побольше других. Или знающего того, кто знает побольше, и потому Ате со своим кувшинчиком рома принялся обходить подгулявших индейцев, а Джек, в свою очередь изображая свойского малого, стал тереться возле солдат. Это не вызвало ни у кого раздражения, ибо облик многих канадцев явственно говорил, что в их жилах наряду с европейской струится и туземная кровь, да и дармовая выпивка очень способствовала сближению рас, попутно развязывая языки. Джек вдосталь наслушался россказней о тупости командиров, о плохой амуниции, о бессердечности шлюх, пока не набрел на господинчика, разглагольствующего совсем о другом.

Этому толстячку, без сомнения, не приходилось зимовать в пещерах или палатках. Тучный, розовощекий, в чистом цивильном костюме, он выглядел в общем бедламе как петух, волей случая заскочивший на скотный двор. Шелк платка под двойным подбородком, щеки, изрядно изрытые оспинами, над всем этим — щедро обсыпанный пудрой парик.

Короче, он был весьма импозантен и к тому же велеречив. Он не просто говорил, он вещал, причем на хорошем европейском французском, который Джек понимал много лучше, чем гортанную тарабарщину, на какой тут общались. И понятное дело, героем его монологов был лишь он сам. Но поскольку оратор не возражал против того, чтобы окружающие подливали себе в кружки ром из стоящего перед ним вместительного кувшина, к нему охотно прислушивались, а он распалялся все пуще. В конце концов Джек устал от потока неуемного хвастовства и собирался уйти, как вдруг услышал насторожившее его имя.

— Знаете ли, месье, — сказал толстячок, оттопыривая губу. — Я полностью согласен, есть очень глупые генералы, но шевалье де Леви — совсем другой человек. Он всегда готов выслушать мнение людей опытных, людей умных. Только вчера, например, мы с ним беседовали об артиллерии, и я дал ему два, по-моему, весьма дельных совета. Видите ли, я служил в артиллерии. До того, как получил свою рану.

Со вздохом мученика он похлопал себя по плечу, подняв в воздух облако мелкой пудры. Затем слил остатки рома в свою оловянную кружку и поднял ее.

— За благородного человека, благодаря которому мы все имеем возможность здесь пировать, за моего нанимателя и, можно сказать, моего друга — шевалье де Леви!

Присутствующие весьма неохотно присоединились к этому тосту, понимая, что кувшин уже пуст, и озираясь в поисках нового благодетеля. Когда толпа рассеялась, щеголь вздохнул, ставя свою кружку на стол… и Джек моментально плеснул в нее новую порцию рома.

— Ну, спасибо, друг мой.

Толстячок отхлебнул, рыгнул и постарался сфокусировать взгляд.

— Подумать только, — сказал он, понизив голос до шепота. — А ведь ты очень хорош, бычок. Откуда ты взялся?

Он произнес это тем тоном, каким взрослые обращаются к глупым, но все-таки симпатичным детишкам.

— Из Остенвегачи, — кратко ответил Джек, назвав одно из основных поселений канадских ирокезов, воевавших на стороне Франции, а затем с нарочитым туземным акцентом добавил: — Я пришел убивать англичан. Вчера я убил многих!

Толстяк снисходительно улыбнулся.

— Не сомневаюсь. Видно, Большой Отец Леви хорошо платит за скальпы, раз ты можешь покупать себе ром.

Он выразительно толкнул свою кружку к Джеку. Емкость была охотно наполнена и с не меньшей охотой осушена.

— Могу я узнать твое имя?

— Дагановеда.

— Юбер. — Щеголь тряхнул головой, вновь рассыпая во все стороны пудру. — А кто научил тебя так замечательно говорить по-французски, малыш?

«Одна юная леди в старом добром Лондоне», — хотел было сказать Джек, воображая, какой это вызовет шок, однако вслух равнодушно ответил:

— Черная Ряса. В деревне. Я прислуживал в церкви.

— Мальчик-прислужник. Так-так.

В глазах толстяка, уже основательно затуманенных, появился масляный блеск. Он словно бы невзначай положил руку на бедро собеседника и что-то пробормотал.

Нельзя сказать, что Джек никогда не сталкивался с подобными заигрываниями. Во всем Вестминстере вряд ли сыскался бы мальчик, сумевший их избежать. И все же, как только забрезжила альтернатива, он с чистым сердцем предпочел дам. Однако сейчас было не время афишировать свои вкусы, и потому Джек отодвинулся, лишь когда пухлые пальцы принялись мять ему пах.

— Нет? — промурлыкал с удивлением Юбер.

Джек выразительно пожал плечами.

— Да, — понимающе ухмыльнулся француз. — Тут слишком людно.

Он показал взглядом на дверь, и Джек, тут же поднявшись, стал к ней пробиваться. Заметив это, Ате двинулся было за ним, но, остановленный знаком, вновь растворился в толпе.

На улице было чертовски холодно, но Юбер, казалось, этого совершенно не замечал. Он вновь попытался ощупать пах спутника, и Джеку пришлось взять в захват его кисть.

— Ну, ты силен, — выдохнул Юбер. — Мы можем все сделать в кустах.

— Слишком холодно.

Француз вскинул брови.

— Я думал, вам, дикарям, мороз нипочем.

Джек позволил пухлой руке поблуждать у себя по бедру.

— Нужен подарок.

— Подарок? Ах да, разумеется.

Юбер обшарил карманы, потом вздохнул.

— Не сейчас. Завтра.

— Сейчас, — заявил Джек, позволяя игривым пальчикам подняться чуть выше.

Юбер заколебался, явно выбитый из колеи. Было ясно, что он спустил все карманные деньги в трактире.

— Очень хорошо. — Он неожиданно выпрямился. — Ты пойдешь со мной, мой красавчик. Но будешь держать язык за зубами. Ты обещаешь мне, да?

Пухлая рука вскинулась, и грязный палец прижался к жирным губам.

Джек последовал за шатающимся толстяком. Дверь сзади распахнулась, закрылась. Ате? Небо очистилось от облаков, лунный свет беспрепятственно лился на мостовую. Чем дальше они уходили от порта, тем выше становились дома, и, подойдя к самому внушительному из них, Юбер остановился.

— Тихо! — скомандовал он и еле слышно поскребся в ворота.

Миг спустя внутри завозились. Заскрипел замок, дверь караулки открылась, на улицу высунулся фонарь.

— Юбер?

— Я.

В узеньком коридорчике топтались двое солдат. Один, зевнув, отошел в сторону.

— Ладно, проходи и дай нам вернуться в тепло.

— Шевалье по-прежнему совещается с офицерами?

— Да, он все еще метет языком. И пока не закончит, нам лечь не удастся.

Солдат вновь зевнул и вдруг заметил Джека.

— Что за хрень?! Кто это?

— Просто друг.

Фонарь поднялся, и Джек прищурился от яркого света.

— В чем дело, Юбер? Разве в городе мало матросов?

Второй солдат захихикал, а Юбер втолкнул спутника в коридорчик и с трудом втиснулся в него сам.

— Шевалье говорит, мы должны печься о своих младших братьях. Я просто выполняю свой долг, вот и все.

Молчавший до этого караульный пробормотал:

— Нам не велено никого впускать этой ночью.

— Даже друзей?

Юбер засунул руку за пазуху и извлек оттуда пузатый кувшинчик. Старший солдат заколебался, потом принял дар.

— Двадцать минут, Юбер. Это все. И выведешь его сам, чтобы я видел.

Большой ключ повернулся в массивном замке, и солдаты ушли в караулку.

— Идем, — сказал француз.

Джек, с трудом возвратив себе способность дышать, неуклюже задвигал ногами. О подобной удаче он не мог и мечтать! Случай, похоже, улыбнулся ему и привел прямо в ставку французского войска. Здание штаба было весьма впечатляющим, просто огромным. Юбер тащил его за руку к хозяйственному крылу.

Боковая дверь вела в просторную кухню, где, по счастью, не было никого, правда, в котлах что-то булькало, а на вертелах истекали жиром цыплята. По-прежнему не отпуская руки своего нового «друга», Юбер проворно взбежал по узкой лестнице на четвертый этаж и ввалился в несколько тесноватую, но тем не менее прекрасно обставленную комнатенку. С пышным креслом и роскошной кроватью. Шевалье Леви, очевидно, благоволил к толстячку.

Француз направился прямо к кровати и сдернул с нее покрывало. Обернувшись к Джеку, он улыбнулся.

— А ты, должно быть, сладенький, мой дикарь. Очень свирепый, но очень сладенький, да?

— О, разумеется, моя радость, — ответил Джек по-английски.

— А? — Это было единственным, что сумел выдавить из себя толстячок перед мгновенно вырубившим его ударом.

Джек выпрямился, оглядывая свою работу. Возможно, Юбер и не возражал бы против того, чтобы его растянули на собственном ложе, но его, безусловно, не устроил бы кляп, торчащий из чувственных губ, как, впрочем, и потеря сознания, которое очень не скоро должно было возвратиться к нему.

На то, чтобы разорвать простыни и связать похотливого олуха, ушла уйма времени, может быть, половина отпущенного солдатами срока, и потому мешкать было нельзя. Тут, в Монреале, так же как и в Европе, и в Англии, слуги наверняка занимали верхние, а хозяева нижние этажи. Проскользнув в дверь, Джек торопливо спустился по лестнице и, дождавшись, когда повара понесут снедь, прокрался за ними по длинному коридору, а потом свернул в ярко освещенный масляными лампами холл. Как только он затаился в глубокой, пропахшей медвежьими шубами нише, одна из дверей распахнулась, выпустив в холл группу щеголеватых, подтянутых офицеров, а также одетых в партикулярное платье людей. Их возглавлял невысокий мужчина, туго затянутый в небесного цвета мундир.

— Вначале отужинаем, господа, — заявил он. — У меня правило: ничего не решать на голодный желудок!

Свита, погруженная в ожесточенные споры, незамедлительно последовала за ним. Как только французы исчезли в столовой, Джек быстро на цыпочках побежал к опустевшему кабинету, вошел в него и закрыл за собой тяжелую дверь. Там не было никого. Вдоль одной стены тянулись заваленные бумагами полки, вторую сплошь покрывали карты. От громадного, ярко пылающего камина шло мощным потоком тепло, но это не было причиной того, что Джеку неожиданно сделалось жарко. На лбу лазутчика крупными каплями выступил пот, дыхание участилось, и он, едва не теряя сознание, добежал до окна, нашел шпингалет и рывком распахнул рамы. Свежий воздух привел его в чувство, и Джек вернулся к массивному, окруженному множеством стульев столу. Серебряные подсвечники посреди бумажного моря возвышались, словно скалистые острова. Нервно поглядывая на дверь, Джек принялся изучать документы.

Они оказались самыми разными: от длинных служебных реестров до малопонятных коротких записок и испещренных помарками черновиков. В последних Джек ничего не мог разобрать, и он сконцентрировался на понятных бумагах. Одна, кажется, содержала сведения о личном составе одной из французских регулярных частей. Второй батальон прибывшего из Лангедока полка насчитывал четыреста восемьдесят солдат, причем только пятьдесят из них числились временно небоеспособными по болезни. Документ был датирован двадцать третьим апреля, то есть вчерашним числом, и, следовательно, эту часть только-только укомплектовали.

Другие списки содержали аналогичные данные. Правда, некоторые батальоны пополнили свои ряды за счет ополченцев, что непременно должно было сказаться на их боеготовности, однако все эти цифры недвусмысленно говорили, что французская армия даже после суровой зимы представляла собой весьма грозную силу. Ее численность приближалась к четырем тысячам человек. Джек мог поклясться, что англичан в Квебеке значительно меньше. К тому же французов поддерживали ополченцы и союзные местные племена.

Но время шло, а ответа, куда направится эта сила, так и не находилось. Сознавая, что песок в его часах скоро кончится, Джек лихорадочно рылся в бумагах. Из-за двери донесся взрыв смеха, там задвигались стулья, и он метнулся к окну. Но смех утих, зазвенели бокалы, и он опять вернулся к просмотру бумаг.

Их было чересчур много. Он не мог даже бегло ознакомиться со всей этой прорвой документов, а содержание их делалось все более и более непонятным, и мелькавшие в них названия разных поселков, как, например, Тикондерога, Освега, ничего не говорили ему.

В холле хлопнула дверь, послышались приближающиеся шаги. Джек выпрямился, и тут в глаза ему бросилось что-то знакомое, он дернул за крайчик пергамента… так и есть! Перед ним была карта! Практически идентичная той, что лежала на столе генерала Уолфа в прошлом году в сентябре. То, что Уолф планировал прошлой осенью, теперь заботило и де Леви. Он тоже хотел взять Квебек, строя главный расчет на высадке речного десанта.

Дверь стала открываться, Джек торопливо сунул пергамент на место, но, даже пятясь, не отрывал от него глаз. На той части карты, что оставалась доступной для обозрения, под графиком приливов-отливов темнела какая-то надпись, обведенная жирным кружком. Джек напряг зрение. Да! Это было бесспорно! Двадцать шестого апреля, ровно через три дня, французская армия должна была высадиться чуть выше Квебека по течению, а именно — в Пуант-о-Трамбль!

— Боже праведный! Что ты тут делаешь, пес?

Юный французик с бокалом в левой руке правой пытался вытащить из ножен саблю. Джек какие-то доли секунды тупо пялился на него, затем, охваченный неожиданным вдохновением, схватил один из массивных подсвечников и отпрыгнул к окну.

Его преследовал негодующий крик.

— Voleur! [97] — вопил французик.

Лучше вор, чем шпион, мелькнуло в мозгу, хотя, собственно, ему грозила петля как за то, так и за другое. Но раздумывать о такой ерунде сейчас было некогда, и он стремглав понесся к воротам. Боковым, тем самым, через которые его провели.

Из караулки на крики уже выбегали двое солдат. Оба с мушкетами, но Джек летел к ним, ибо попытка затормозить просто-напросто распластала бы его на ледяной, неимоверно скользкой дорожке. Он был уверен, что справится с одним караульным, ибо успел выхватить томагавк, что же касалось второго, то можно было лишь попытаться испепелить его взглядом. Дула мушкетов уже поднимались, он метнул свой топор, страшно удивившись тому, что в полете тот словно бы раздвоился. Два томагавка, вращаясь, летели к врагам, один сбил в сторону ствол уже полыхнувшего огнем мушкета. Пуля срезала ветку тиса, караульный упал, а второй томагавк вонзился в лицо его чуть замешкавшегося товарища.

Джек обернулся, к нему подбегал Ате.

— Черт возьми, откуда ты взялся?

Ате кивком показал назад.

— Оттуда. Я следил за тобой. Я перелез через стену.

Оставшийся в живых солдат с криками убежал в караулку. Сзади тоже кричали, в воротах заскрипели фиксирующие болты.

— Уходим, Дагановеда?

— Уходим.

Путь через караулку теперь был закрыт. Ате нагнулся и сложил замком руки. Джек перебросил через ворота подсвечник, затем, поставив ногу на импровизированную ступеньку, вскарабкался на стену и, свесившись вниз, протянул другу руку. Ате вцепился в нее, Джек потянул его вверх, и в этот миг во двор выскочил заспанный офицерик охраны. Он навел на нарушителей тишины пистолет, выстрелил, пуля прошла между ними. Спрыгнув на улицу, Джек подобрал подсвечник, рядом рухнул могавк, и они побежали.

— Куда мы бежим? — проворчал Ате.

— Бог его знает. Куда-нибудь, где сумеем укрыться. Может быть… в порт?

— Там много белых. — Ате указал на холмы с огоньками костров. — Наверху по-другому.

Взглянув в ту сторону, Джек просиял.

— И может быть, там, — он подкинул подсвечник, — нам удастся сменять эту вещь на каноэ.

— На десять каноэ. — Ате поскользнулся на льдинке, но выровнялся, продолжая бежать. — Но… куда же мы поплывем? На юг или на север?

— На север, приятель, на север. И как можно быстрее. Нам с тобой теперь очень нужно попасть именно в Квебек.

Глава 10

ENCORE UNE FOIS [98]

С того самого мига, как их каноэ было вытащено на глину Ан-дю-Фулон, ту самую, на которую Джек ступил полгода назад перед штурмом Квебека, у них возникли трудности в части общения с теми, к кому они так стремились. И вовсе не потому, что Джек, долгое время практикуясь в освоении наречия ирокезов, а иногда сбиваясь и на французский, подзабыл родной свой язык. Фокус был в том, что ни шотландцы, ни жители Лондона, Ольстера, Тайнсайда, Уэльса и Девоншира не давали ему ни малейшего шанса с ними заговорить.

— Грязные побирушки, ворье, дикари! — орали они, как только друзья приближались к кострам. — Убирайтесь!

— Я англичанин, черт вас побери! — орал этим олухам Джек.

Ответом был град новых ругательств и камни. В конце концов их даже поколотили, рассадив Джеку скулу. Приложив к ней кусок оленьей шкуры, Джек свел Ате обратно на берег.

— Чтоб их всех скрючило, — заявил он. — Если нам не дают добраться до Фулона по дороге, я знаю другой путь.

Прибрежный обрыв был таким же скользким, как и в прошлую осень, но мокасины оказались надежней сапог, к тому же в небе сияла луна. Они быстро взобрались на плато. Но британские патрули оказались и многочисленнее, и бдительнее французских. Солдаты расхаживали вдоль обрыва и вскидывали мушкеты на любой, даже самый легкий шумок.

— Не для того я проделал такой долгий путь, чтобы меня укокошили тут свои же, — пробормотал Джек, опускаясь в кусты. — Давай дождемся рассвета.

Но ждать не пришлось. Послышались грубые голоса. Джек узнал шотландскую речь, а потом и того, кто, задрав кил т, первым пустил серебряную струю на тропинку.

— Ради бога, милейший Макдональд, не могли бы вы оправляться где-нибудь в другом месте? — спросил он, поднимаясь, но все равно оставаясь в тени.

Оторопев, шотландцы попятились, не прерывая при этом своего занятия. Ситуация была столь комичной, что Джек и Ате рассмеялись. Маленький горец, услышав их хохот, рассвирепел.

— Выходите, ублюдки. Выходите, или останетесь там, где стоите.

Они вышли на свет, приведя уже в полное замешательство патруль из пяти человек.

— Дикари! — крикнул кто-то, и все схватились за палаши.

— Кажется, вы мне не рады, милейший Макдональд, констатировал Джек.

Шотландец смотрел по-прежнему недоверчиво.

— Кто ты, черт возьми?

— Это прискорбно, дорогой капитан, ведь на равнинах Авраама мы сражались бок о бок.

Лицо горца озадаченно вытянулось.

— Рядом со мной тогда не было дикарей. Даже умеющих говорить по-английски.

— А еще по-французски, заметьте. Правда, вы как-то соизволили заявить, что у меня выговор парижских шлюх.

Изумление достигло своего апогея.

— Дже… Джек? Джек Абсолют?

— Он самый.

— Но… но… ты же… погиб. Хоу сказал, что ты обложил его, а потом поскакал за французами. Единственная британская кавалерийская атака в тот день. — Шотландец заулыбался. — Мы даже сложили об этом песню. «Сын Безумного Джейми». Она нас вдохновляла. И вот теперь ты здесь, восставший, как Лазарь, и одетый, как дьявол. — Улыбка сделалась еще шире. — Клянусь Иисусом Христом, у тебя есть что порассказать, и даже не возражай мне.

— Я и не думаю. И с удовольствием обо всем расскажу. Но прежде нам надо обсудить кое-что. К примеру, завтрашнюю атаку французов.

Спустя пять минут у костра, в тепле, усиленном глотком рома, Джек изложил то, что знал, все-таки чувствуя себя несколько виноватым. Они с Ате выбивались из сил, чтобы предупредить британцев как минимум за день до неприятельского десанта, но сумели выиграть лишь часы. Французские суда двигались много быстрей, чем каноэ.

— Мы гребли, как могли. — Джек зябко передернул плечами. — Они уже начинают высаживаться в Пуант-о-Трамбль.

— И все же, парень, вы прибыли кстати. Мы сняли с плавучей льдины француза. Он после крепкого тумака с большой охотой признался, что упал с корабля, а еще сообщил, что вся армия Леви высаживается в Пуанте. Но кое-кто в штабе думает, что это всего лишь отвлекающая возня. Вкупе с генералом Мерреем. — Макдональд взял Джека под руку, приглашая подняться. — Идем, ты должен сам доложить ему обо всем. Мы с ним не очень-то ладим. Он помнит, что я был человеком Вулфа, и потому склонен считать белым все, что мне представляется черным, а я полагаю, что лягушатник со льдины не врет. — Они уже шли вдоль утесов к городским стенам, отбрасывавшим длинные тени в первых рассветных лучах. — А по дороге давай уточним, сколько у них людей. Ты ведь, похоже, видел какие-то списки?

К тому времени, как они прошли через ворота бастиона Гласъер [99] и направились к неясно вырисовывающейся в тумане громаде монастыря урсулинок, над которым развевался флаг Соединенного Королевства, Макдональд уже знал все, что знал Джек, а также Ате, изрядно дополнивший рассказ друга сведениями о численности и состоянии туземного войска.

— Значит, армия Леви вдвое нас превосходит. И это немудрено, ибо многие наши умерли во время этой ужасной зимы. А те, что выжили, страшно ослабли от поноса и овсяной каши, которую англичанишки называют едой. Короче, наша боеспособность такая, что ее не сразу и разглядишь.

Джек уже это заметил. Большинство солдат, мимо которых они проходили, напоминали нищенствующих бродяг. Мундиры болтались на них, как на вешалках, из воротников высовывались тощие шеи и невероятно огромные кадыки. Они с Ате, просидевшие весь зимний сезон на диете из медвежатины, оленины и лопухов, выглядели в сравнении с ними раскормленными, упитанными здоровяками. Но если в некоторых голодающих армиях отцы-командиры умудрялись нагуливать жир, этого никак нельзя было сказать о генерале Меррее. Его и так-то довольно резкие черты лица теперь заострились до карикатурного состояния, напоминая маску горгульи, под какой некогда, в прежней бесконечно далекой жизни, скрывался полковник Бургойн. Тауншенд, подумалось Джеку, должно быть, извел уйму карандашей и бумаги на шаржи.

Одно в генерале не изменилось — его непреклонность, и воскресение Джека из мертвых нисколько не впечатлило ходячую жердь. А внешний вид того, с конским хвостом и татуировками, вызвал лишь сухо оброненный комментарий.

— Парень превратился в аборигена? В Индии я такое видал, и не раз. Причина — отсутствие христианских устоев и слабодушие.

Покачивание головы означало, что ничего другого от молокососа корнета нечего было и ожидать.

Тем не менее доклад этого молокососа в конце концов заставил надменного гордеца оторваться от разложенной на столе карты. Он молчал, пока Джек перечислял характеристики французских полков, потом заявил:

— Значит, замороженный лягушатник не врал. Гм! Впрочем, я так и думал. — Полностью игнорируя язвительный взгляд Макдональда, он продолжил: — Тогда шевалье де Леви попытается отрезать мои форпосты в Лоретте, — он ткнул пальцем в карту, — и в Сен-Фуа, — он ткнул в нее снова. — Значит, мы сделаем вылазку и отправим их восвояси. А потом, — его нарочито скучающий взгляд наконец просветлел, — потом мы посмотрим, способен ли шевалье драться. Макдональд, соберите моих бригадиров.

Его запавшие глаза вновь обратились к столу.

Джек и Ате двинулись за Макдональдом, однако Меррей заговорил вновь.

— Ты ведь кавалерист, Абсолют?

— Драгун, сэр.

— Безлошадный драгун все равно что заштопанный презерватив. Но твой теперешний вид… он может нам пригодиться. Как и твой спутник. — Он поднял голову и вперил в обоих пронзительный взгляд. — У Леви много союзников-аборигенов. И генерал Амхерст на юге также дружен с туземными племенами. Они — его глаза, его уши, а их вопли наводят страх на врагов. У меня же таковых очень немного. Все они в большинстве своем — не заслуживающие никакого доверия шелудивые псы.

Джек надеялся, что смысл гнусавых излияний Меррея не дошел до могавка, но усомнился в том, взглянув на его каменное лицо.

Меррей продолжал:

— Но ты, Абсолют, ты и твой друг действовали весьма успешно, и, возможно, удача будет и дальше сопутствовать вам.

— Сэр, мы всего лишь…

Его оборвали.

— Оставайтесь вне города, если мы проиграем сражение. Если получится, я надеру Леви задницу. По всем правилам. Доказав, что победа Вулфа случайна. Если нет, мне придется выдерживать длительную осаду в этих совершенно не приспособленных для обороны стенах. Вы будете наблюдать за рекой. — Генерал сдвинул очки и будничным жестом почесал нос. — Вскоре вверх по течению пойдут корабли. Смотрите в оба, чьи они. Если наши, сразу сообщите об этом. Тогда блокада будет немедленно прорвана. Ну а ежели fleur de lys… [100] Что ж, тогда мне придется придумывать что-то еще. Все ли вам ясно?

Вопрос явно был риторическим.

— Да, сэр, — прозвучал единственно возможный ответ.

— Хорошо. Тогда приступайте. Оба свободны, а у меня еще много дел.

За монастырскими стенами Джек повернулся к Ате.

— Мне жаль, что генерал Меррей отнесся к тебе с такой холодностью, — пробормотал он удрученно.

— Меня это не волнует, — ответил могавк. — Мне важно лишь, что он дал мне то, о чем я мог только мечтать с тех пор, как меня захватили паршивые абенаки.

— И что же это?

Глаза Ате загорелись.

— Возможность участвовать в битве.

Он запрокинул голову и издал боевой торжествующий клич, в подлинности которого сомневаться не приходилось, ибо находящиеся на улице горожане едва не попадали в грязь, а солдаты схватились за палаши, кинжалы и сабли.

О, если б этот плотный сгусток мяса

Растаял, сгинул, изошел росой!

Склонность Ате постоянно цитировать «Гамлета» раздражала Джека донельзя. Нет, произнесенные к месту стихи он, разумеется, только приветствовал бы, но единственная связь цитаты с настоящим моментом заключалась в одном слове «таять». Таяние действительно было ошеломляющим, текло со стен, с кленов, с кедров; последние время от времени сбрасывали на солдат мокрый снег. Они оба и выдвинулись чуть вперед лишь затем, чтобы не мокнуть, а служивые были вынуждены торчать на отведенных местах. Им не дозволялось по своей прихоти ломать фронт, но два могавка по особому приказу командующего могли перемещаться куда угодно и как угодно без малейшей необходимости кому-нибудь что-нибудь объяснять. С этим решением согласился и горец, рассредоточивший своих воинов на правом краю.

— Ты не пехотинец, Абсолют, — проворчал он. — Так что можешь сражаться хоть в перьях. Только если опять вздумаешь припугнуть лягушатников кавалерийским наскоком, хотя бы предупреди.

— Ты достал меня, — буркнул Джек.

Разумеется, не Макдональду, а Ате, но тот лишь усмехнулся, качнув черным плюмажем, который он где-то раздобыл и приладил к своей голове. Таким довольным могавк не выглядел никогда, разве что после охоты на косолапого зверя. Дурачок еще не был в настоящем сражении, зато Джек побывал, и его вновь потряхивало от волнения. Он находился на том же поле, что и полгода назад. Он прошел через бой, но время опять издевалось над ним, заставляя повторить все с начала. Как будто не было ни тяжелой зимовки, ни рабства, ни Монреаля и молодой корнет Абсолют только-только покинул перенесший его на канадскую землю корабль.

По равнинам Авраама вновь двигались армии. Правда, красная линия основательно поредела, а лягушатники наступали с другой стороны. Но теперь они не спешили.

За ветряную мельницу, стоявшую на самом фланге, сражались уже не менее часа — ее то брали, то отбивали, и вскоре должен был прийти их черед. То есть волонтеров Макдональда и рейнджеров Мозеса Хейзенса, зеленая форма которых отлично просматривалась в бурых безлистых кустах. Кроме стремления держаться поближе к шотландцу имелась и другая причина, сообразуясь с которой Джек выбрал этот фланг. Отсюда было недалеко до реки. Если дела пойдут плохо, им с Ате будет нетрудно добраться до спрятанного каноэ, чтобы выполнить миссию, возложенную на них Большим Белым Отцом.

Отдаленный крик заставил его приподнять голову. Сквозь бреши в пороховом дыму и росчерки неожиданно повалившего с небес снега он увидел, что красные потекли прочь от мельницы, а над ней взвилось знамя в красно-золотую полоску с белым крестом. Сорок восьмой полк перестраивался, уклоняясь от боя, рябь перестройки пошла и по другим полкам.

Макдональд, невозмутимый, как на субботней прогулке, неторопливо шествовал к ним, переступая через залегших солдат.

— Мельницу сдали, видели? — Он дождался кивков. — Не волнуйтесь, спать вам тут не дадут. Леви вовсе не такой дурень, за какого его держит Меррей. Он не лезет в центр — на пушки. Он подрезает фланги, отжимает нас к городу. Вообще-то, — шотландец поднял голову и принюхался, словно гончая, — если не ошибаюсь, дело дошло и до нас.

Огонь неприятеля и вправду усилился. В их сторону бежали разбросанные по полю фигурки, присаживались на корточки, стреляли, перезаряжались, бежали дальше. Кое-где мелькали вязаные шапочки ополченцев: белые, красные, синие. Однако у многих на головах тряслось и подпрыгивало нечто другое.

— Абенаки, — сказал Ате.

Джек и впрямь увидел бритые головы, выкрашенные в черный или в желтый цвет от макушки до кончика носа. Конские хвосты бегущих были короче, чем у ирокезов, их концы били наступающих по ушам.

— А нет ли среди них и наших друзей из деревни Святого Франциска? — поинтересовался он вслух.

— Дай-то бог, — ответил Ате, одновременно ощупывая и нож, и распятие на широком поясном ремне.

За беспорядочно надвигавшейся, мечущейся и орущей ордой угадывались четкие правильные ряды регулярного войска. С криками «Vive le Roi! Vive la Paix!» под барабанную дробь и с развернутыми знаменами правый фланг неприятеля пошел в наступление.

— Подъем, ребята, — крикнул Макдональд, вытаскивая из ножен палаш. — Встретим гостей.

Бойцы неохотно вставали. Шеренга их была редкой, неровной, и единственное преимущество этой разреженности заключалось в снижении эффективности неприятельского огня.

— Забить пороховые полки! — возвысил голос Макдональд. — Взвести курки. А теперь ждать, парни. Ждать!

Рейнджеры Хейзенса, сгруппировавшиеся около небольшого блокгауза, уже открыли стрельбу, но значительного урона противнику не наносили. Французы продолжали рваться вперед.

— Огонь! — заорал Макдональд.

Джек и Ате с облегчением спустили курки. Но результат залпа мало походил на сентябрьский. Щелкнула в лучшем случае сотня мушкетов. Ряды белых лишь дрогнули, но не замедлили шага.

— Le Roi! La France! La Paix!

— Хотя бы и так. — Макдональд, прищурясь, вгляделся в редеющий дым. — Похоже, рейнджеры не продержатся долго. Пойду-ка я приведу сюда людей Фрейзера с Брэггом, чтобы их поддержать. Вы, парни, отступите к деревьям и тормошите французов оттуда. Постарайтесь отвлечь часть их на себя. — Более мягким голосом он добавил: — Удачи, Абсолют. В прошлый раз ты дрался на равнинах Авраама как солдат, теперь делаешь то же самое, но уже как дикарь. Это слишком забавно, чтобы ты умер. Адью.

Он повернулся и направился к красным шеренгам, расположенным в нескольких сотнях ярдов от них. Но сделал всего шагов десять.

— Айя-ахо-аха! — вылетел из дыма клич, и в брешь, образовавшуюся между утесами и Двадцать восьмым пехотным полком, хлынула беспорядочная лавина. Она неуклонно приближалась к Макдональду.

— Нет! — закричал Джек, уже перезарядивший мушкет.

Он торопливо залег, прицелился, выстрелил. Одна из бегущих фигур резко дернулась и упала, но остальная орава продолжала бежать. Шотландец, заметив опасность, вскинул палаш и повел его лезвие по широкому кругу, однако людская волна захлестнула его и покатилась дальше, оставив на земле нечто напоминающее сломанную фарфоровую статуэтку. Джек вскочил на ноги и метнулся к Макдональду, не сомневаясь, что ирокез, если что, прикроет его.

Капитан Макдональд лежал, обратив лицо к небу. Верней, тут покоилась лишь его оболочка, ибо душа шотландца, вне всяких сомнений, уже устремилась в иные края.

Одни барабаны били отбой, другие звали в атаку, в грохот вплетались ликующие вопли туземцев, радующихся приближающейся кровавой развязке. Они дрались отнюдь не за Францию и не за голые равнины Авраама. Джек помрачнел, вспомнив слова старика Бомосина. Тот некогда растолковал ему, чем война привлекательна для индейцев. Нет, что бы там ни было, но он не позволит надругаться над горцем и снять с него скальп.

— Ате, — прошипел он, — притворись мертвецом.

Ате моментально упал на спину и затих с открытым ртом и полуприкрытыми глазами. Джек растянулся около трупа. Веки он решил смежить, положившись только на слух.

Теперь все команды звучали на одном языке, и это был не английский. Регулярные французские части занимали позиции, оставленные врагом. Прямо над ними ударил оглушительно громкий залп. Как только гром стих, зазвучали шаги армейских, подбитых железом ботинок. Пара подошв прошлась по Джеку, и он с трудом стерпел боль. Вскоре солдаты прошли, а с ними и нервная дрожь, и удаляющийся шум сражения развалился на отдельные звуки.

Они поначалу перекликались: труба отвечала трубе, барабан — барабану, залп — залпу; затем, когда бой передвинулся к городу, всю эту какофонию сменило что-то вроде хорала. Хорала жуткого, состоящего из жалобных криков, молений, стонов, стенаний, он все разрастался, все ширился, и Джек открыл глаза.

В поле обзора двигались четверо абенаки, один из них встал на колени, сверкнул кривой нож.

— Нет! Нет! Боже милостивый, не надо!

Внезапный вопль оборвался столь же внезапно. Воин поднялся, вскидывая к небесам окровавленный скальп.

— Айя-ахо-аха! — прозвучал торжествующий клич.

Прицепив свой трофей к широкому поясу, абенаки со спутниками двинулся дальше. К Джеку. Их разделяло менее дюжины футов.

Джек посмотрел на Ате. Тот все лежал, но одним глазом внимательно наблюдал за происходящим. Этот глаз неприметно мигнул, Джек мигнул в ответ и крепче сжал рукоять томагавка.

Двое воинов уже стояли над ним, и он с силой всадил топор в ближайшую голую икру. Индеец с пронзительным воплем упал, а второй вскинул боевую дубинку. Джек, уже сидя на пятках, подался вперед, обхватив сильные смуглые бедра. Абенаки ударил, но бить ему было теперь неудобно, удар прошел вскользь. А Джек, пыхтя от натуги, оторвал врага от земли и попытался бросить через себя, но тот был слишком тяжел, и они оба свалились на труп Макдональда. Руки Джека защемило под мышками абенаки, а сильные грязные пальцы впились ему в щеки и понемногу подбирались к глазам. В этом совершенно безнадежном положении он сделал единственное, что мог, то есть оскалился и укусил врага за руку. Индеец взвыл, хватка ослабла, и Джек, откинувшись, с силой послал свою голову в раскрашенное лицо. Абенаки мгновенно обмяк, и Джек, отдуваясь, стал выбираться из остро пахнущих потом объятий.

За спиной раздался крик, над головой что-то мелькнуло, и перед ним рухнуло еще одно тело. С двумя торчащими из него томагавками — в ноге и в груди. Затем послышался голос Ате.

— Ты не ранен, Дагановеда? Посмотри, я вернул тебе долг!

Джек слезящимися глазами смотрел на товарища. Из груди того текла кровь. Но оба врага, пришедшие за скальпами, были повержены и, похоже, мертвы.

Он протер глаза и огляделся. На поле боя еще кто-то двигался, мародерствовал, снимал скальпы, но различать это становилось все трудней и трудней. Мокрый снег валил крупными хлопьями, он все усиливался, превращаясь в метель, почти абсолютно непроницаемую для взора, и Джек неожиданно понял, как он замерз. И с чего это вдруг ему вздумалось воевать в одних татуировках вместо нормальной одежды? Нет, если в этот раз все обойдется, он на такое уже не подпишется. Никогда. Жуткий холод вверг его в мелкую дрожь, зато вернул ясность мысли.

— Что же теперь? — спросил он у Ате.

— Теперь?

Ате поднял с земли кривой нож и ухватил за волосы ближайшего к нему мертвеца. Джек, не желая смотреть на жуткую процедуру, отвернулся и уставился на другого индейца, второго из тех, кто успел получить от могавка свое. В его очертаниях и наряде брезжило что-то очень знакомое.

— Подожди! — заорал он, и Ате замер, не успев пустить в дело нож. — Тебе не знаком этот парень?

Ате повернул голову, потом бросил бездыханное тело и переполз к соседнему абенаки. Резким рывком запрокинув ему лицо, он вскричал:

— Сегунки!

Это действительно был Сегунки, их давний недруг, преследователь и мучитель. Тот, кто постоянно издевался над ними, кто стравил их в собачьей яме, а потом подвесил одного из них за ноги и едва не снял с него скальп.

Ате потер шрам на лбу.

— Так много лучше. — Глаза его загорелись. — Господь и впрямь благосклонен к самому недостойному из рабов своих! — Он тряхнул голову Сегунки, и тот застонал. — Что я слышу? Этот пес еще жив! — Он еще раз тряхнул послушно мотнувшуюся голову абенаки. — Очнись, собака. Взгляни на того, кто съест твое сердце.

Джека внутренне воротило от того, что сейчас должно было произойти, и все же он как завороженный глядел на сцену, живописать каковую было под силу лишь художнику, да и то не всякому, а непременно очень талантливому, такому, как, например, Гейнсборо, с которым он свел знакомство у Фанни. Только ему, пожалуй, удалось бы перенести на холст этот дым, этот снег и два силуэта на их зыбком фоне. Один напряженный, излучающий силу, с сияющим занесенным ножом, второй обмякший, всему покорный, безвольный. Дальше за ними угадывалось что-то еще. Там вырастали как призраки тени, одетые в снежные хлопья.

— Ате, — крикнул Джек, еще раз останавливая руку товарища, но тот уже все видел и сам.

Резервный корпус французов надвигался на них, поспешая к стенам Квебека.

— Уходим, Ате.

— Но… — Ирокез не двинулся с места.

— Никаких «но»!

Очень неохотно Ате отпустил голову Сегунки, и она с легким стуком упала. А затем в воздухе блеснул нож, и на лбу абенаки появился надрез, моментально окрасивший снег алой кровью.

— Я не могу убить его так. Он должен глядеть мне в глаза, — мрачно сказал ирокез. — Но теперь мы с ним, по крайней мере, будем носить одинаковые отметины. И один из нас умрет, когда мы встретимся снова.

Марширующий полк был уже шагах в двадцати. Им пришлось бросить тело Макдональда в надежде, что французы проявят к нему должное уважение. Они побежали к утесам. Даже не будучи пехотинцем, Джек понял, о чем говорят британские барабаны и трубы. Меррей потерпел поражение. Но он дал им задание исключительной важности, а их каноэ было по-прежнему спрятано на берегу.

Через двенадцать суток они незаметно пробрались в осажденный Квебек. У них было меньше проблем с французами, привыкшими иметь дело с туземцами, чем с англичанами, охранявшими стены. Но по приказу Меррея на бастионе Святого Иоанна всегда обретался один из его адъютантов, который, едва услышав о говорящих по-английски индейцах, тут же явился и забрал их с собой.

Они принесли весть, которую все с нетерпением ждали. У первого судна, поднявшегося этой весной вверх по течению реки Святого Лаврентия, на грот-мачте развевался флаг Соединенного Королевства. Причем «Несокрушимый» оказался отнюдь не единственным пришедшим на помощь английской армии кораблем, а флагманом целой британской флотилии.