Врата тьмы

      «Это точно, — подумал Роланд, — могу поспорить, что такого за тобой не водится». Дару, как куратор Столичной Социальной Службы, каждый день сражалась с Тьмой на переднем крае.
      — Ребекка, деточка, — Дару обернулась и попыталась заглянуть в кухню, — что ты там делаешь?
      Ребекка высунула голову в гостиную.
      — Завтрак. — При свете дня оказалось, что она в старых шароварах и желтом свитере с оторванными рукавами. — У меня там омлет, потому что немножко молока осталось, и колбаса оттаивает в кастрюле. Я разморозила весь пакет, а не три кусочка для себя. И еще тосты я делаю.
      — Все сразу? — усомнилась Дару.
      — Почти всю работу делает плита, — серьезно объяснила Ребекка. — И тостер.
      — А джем у тебя есть? — спросил Роланд. Он бродил по комнате и как раз сейчас оказался около кухни.
      — За кетчупом стоит. Персиковый. — Ребекка высунулась дальше в комнату и подала ему баночку и консервный нож. — Можешь пока Тома покормить.
      Роланд подбросил баночку на ладони, вздохнул и посмотрел на кота.
      Том, отлично зная, что означает банка такого размера вместе с консервным ножом, спрыгнул с дивана и стал плести кружева у ног Роланда. С большим достоинством, с предвкушением и лишь с самой малой долей нетерпения.
      — Ну ладно. — Роланд отошел, поставив банку на стол. — Но я хочу внести ясность, — сказал он в сторону кухни, — это я делаю для тебя, а не для него.
      — Тому все равно, лишь бы ты открыл банку.
      Направляя вниз лезвие консервного ножа, Роланд обратился к Дару:
      — Почему вы разрешаете ей выбрасывать деньги на такую ерунду?
      Дару приподняла бровь.
      — Вы предпочитаете другой сорт? — спросила она с нотками сарказма в голосе.
      — Ладно, проехали.
      Он вскрыл банку и невольно сморщился от запаха, затем поставил ее на пол. Том понюхал, осторожно попробовал, одобрил и начал есть. Дару глянула на Роланда, как ему показалось, с улыбкой превосходства и направилась в ванную. Чувствуя себя в меньшинстве, Роланд достал гитару и для успокоения начал перекладывать на музыку игру света и теней вокруг силуэта стоящего у окна Эвана.
      — Столько боли, — почти неслышно сказал Адепт, глядя на ползущего по стеклу муравья, держащего в челюстях мелкое насекомое. Он набрал в легкие воздуха, ощутив запах бетона, асфальта и стали, вкус скорби, ненависти и боли, и вздохнул. Так много материала найдет здесь Тьма. Но его согрело солнце, а дуновение ветра донесло детский смех, и он не смог бы, да и не захотел, отринуть надежду.
      Роланд видел, как согнулись плечи Эвана, и добавил в мелодию немножко грусти, а когда они распрямились — сменил и ритм, и тональность. Он умел чувствовать публику — талант, отточенный годами на улице: там даже взглядом можно отогнать платящего слушателя и надо учиться смотреть краем глаза.
      Дару стояла возле дивана, переводя глаза с Роланда на Эвана и обратно.
      Под тяжестью ее взгляда Роланд перестал играть и повернулся к ней.
      — Твою музыку просто видно было, — сказала она с удивлением в голосе. — Как зеркало из звука… Я видела…
      Роланд покраснел от смущения и потупился, поигрывая медиатором.
      — Завтрак!
      Ребекка вынесла из кухни полное блюдо, и Роланд, воспользовавшись моментом, подскочил к ней, чтобы взять его. С похвалой он мог справляться, лишь когда она выражалась наличными. Только похвала от Ребекки была исключением, хотя он и не понимал почему.
      Созерцание завтракающего ангела отвлекло Дару и Роланда от собственных тарелок, потому что Эван наслаждался не только вкусом, но и запахом, и эмоциями, превращая процесс поглощения яичницы с ветчиной в чувственный опыт.
      — А там, откуда ты пришел, разве не едят? — спросила Ребекка, когда Эван коснулся тоста, исследовал слой маргарина и облизал кончики пальцев.
      — Конечно, едят. — Он откусил кусок залитой яйцом колбасы, испытывая удовольствие от множества вкусовых ощущений. — Но это — новое. А каждая грань новизны должна быть исследована и превращена в источник наслаждения.
      — Я тоже так думаю, — кивнула Ребекка.
      Дару попыталась скрыть улыбку, вспомнив, как впервые угостила Ребекку пиццей и девушка ткнулась рукой в расплавленный сыр, а потом минут пять изучала, как он умеет вытягиваться.
      «У нее куда приятнее лицо, когда она улыбается, — подумал Роланд, устроившись там, где ему одинаково хорошо было видно и Дару, и Эвана. — Не так похожа на ястреба».
      Роланд только теперь понял, что означает слово «поражает». Не красивая, не привлекательная — а именно поражающая внешность была у Дару. Темно-золотая кожа, черные глаза — такие, что радужка сливалась со зрачком, высокий лоб, гордый изгиб носа, рельефный подбородок, и все это в ореоле густых волос цвета черного дерева. Не то чтобы холодна, но сурова. Он подумал, что стоит попробовать флейту — если он вообще доберется до дома, — потому что для его гитары музыка Дару звучала слишком высоко.
      — Вы мне хотите что-то сказать? — внезапно и резко спросила Дару, заметив его пристальное внимание.
      «И стерва к тому же, — добавил Роланд к мысленной характеристике Дару. — Сурова и стервозна».
      Он заметил, как усмехнулся за завесой светлых волос Адепт, и уже в который раз задался вопросом, сколько из его мыслей тот читает.
      — Вроде бы ничего. — Он поднялся и начал складывать пустые тарелки. — Сегодня опять намечается жаркий денек.
      — Ага, — вздохнул Эван, и улыбка его исчезла. Он легко встал и вернулся к своему месту у окна. — А когда так жарко, и свет слепит, и воздух тяжел и горяч, как пелена расплавленного стекла, лопается людское терпение, и даже хорошие люди могут оказаться на грани — или за гранью.
      — Так ты думаешь, это егоработа? — спросил Роланд, перекрывая шум наполняемой раковины.
      — Да, — не оборачиваясь ответил Эван.
      — Но сейчас лето, — возразил Роланд. — Хоть Канаду и называют Великим Белым Севером, но летом тут жарко.
      — Не так, — задумчиво заметила Дару. — Не так жарко, и не так долго. И не в июне. Неделю-другую в августе — это бывает.
      — И что ты будешь с этим делать? — спросила Ребекка, возвращая разговор на деловую почву.
      — Я уже делаю, Леди.
      Дару повела бровью, впервые услышав, как Эван титулует Ребекку.
      — Там, на юго-западе, собрались дождевые тучи, и я их уговариваю двинуться в нашу сторону. Через два дня в городе будет легче.
      — А почему не раньше? — поинтересовался Роланд, подавая Ребекке стопку чистых тарелок.
      Эван развел руками, браслеты тихо зазвенели.
      — Дождь путешествует как хочет. Передвинь его слишком быстро — он развеется. Слишком медленно — и ему станет скучно, он прольется.
      — Дождю станет скучно?
      — Простое слово, обозначающее сложное… — Он дернул светлую прядь своих волос, подыскивая слово.
      — Сложную вещь? — предположила Ребекка.
      — Да, сложную вещь.
      Они обменялись довольными взглядами, и Роланд почувствовал за этим еще что-то.
      — Есть, кроме сказанного, какие-то вещи, которые мне хотелось бы понять. — Дару заходила по комнате взад и вперед.
      «Вступай в клуб», — подумал Роланд, устраивая Терпеливую у себя на коленях. Последний раз он был в чем-то уверен и что-то понимал до того мгновения, как из-за угла показалась Ребекка.
      — Ты пришел, потому что тебя призвала Ребекка, так?
      — Для этого и Роланд много сделал, но, в общем, верно.
      — Ладно, а онкак сюда попал?
      Молчание, наступившее в ожидании ответа Эвана, нарушал только легкий шелест кошачьего языка — Том вылизывал черные полоски хвоста.
      — Есть две возможности, — произнес наконец Эван. — Либо в этом мире мужчина или женщина совершили зло, призвав при этом Тьму…
      — Черные свечи, пентаграммы и человеческие жертвы, — тихо сказал Роланд, и Терпеливая ответила ему аккордом.
      — Да, — подтвердил Эван, — так когда-то призывали Тьму. Но на этот раз, я думаю, она проникла сюда по собственной инициативе, воспользовавшись ослаблением барьеров в Иванову ночь. Хотя в определенном смысле еготоже призвали… В этом мире много тьмы, и она взывает к Тьме за барьером. Постепенно барьер слабеет и пропускает кусочек Тьмы. Обычно этот кусочек столь мал, что не имеет тела и либо рассеивается, оставляя на своем пути плохое настроение, либо находит «хозяина» — человека, в которого вселяется, и тогда он может создать себе постоянное обиталище. И такие сгустки Тьмы способны прожить долго, даже если против них и выступит немного Света.
      Он наполнил солнечным светом сложенную чашечкой ладонь и рассыпал его по пальцам тонкой филигранью.
      — Конечно, подобным же образом призывают в ваш мир и Свет. Иногда происходит такое деяние Тьмы или Света, на которое могут ответить и создания побольше: гоблины и кикиморы, единороги и фавны. Чтобы прошел Адепт, Тьме пришлось ждать до тех пор, пока призыв не стал почти непреодолимым. И она ждала, собрав все силы для единой цели.
      Он снова вздохнул.
      — К счастью, она это делает редко — самодисциплина не принадлежит к числу сильных ее сторон. Когда пришло время, она двинулась, протиснув такой большой кусок самой себя, чтобы можно было открыть врата для остального. Не думаю, что протискивание сквозь барьер было приятным.
      — Ты будто сочувствуешь ему, — поморщилась Дару.
      — Я сострадаю любому, кто испытывает боль, — ответил Эван без тени оправдания в голосе. — Даже ему. Но это не помешает мне его уничтожить.
      — Не понимаю, что значит — «протолкнуть сквозь барьер кусок себя»? — Роланд крутил эту фразу так и сяк, но смысла не видел.
      — Есть только одна Тьма и только один Свет. И он — частица Тьмы, как я — частица Света. И если Тьма держит свои фрагменты вместе, не доверяя им, то Свет не желает, чтобы хоть что-то было его частицей против воли.
      — Что любишь — отпусти. Если вернется — оно твое. Если нет — никогда твоим не было.
      Все повернулись к Ребекке, и она вспыхнула.
      — Это я на футболке прочла, — объяснила она, закусив нижнюю губу и боясь, что сказала что-то не так.
      Эван отбросил волосы от лица, и в глазах его вспыхнули искры.
      — Но это точно то, что я сказал!
      — Правда?
      — Точно то, — повторил он.
      Довольная, Ребекка кивнула.
      — Я так и думала.
      Дару пожала ей руку и снова повернулась к Эвану.
      — У тебя хватит сил его победить?
      — Один на один, он и я? — Эван пожал плечами, но искра в глазах потухла. — Для поддержания равновесия мы обладаем равной мощью, но Тьма невыдержанна и расходует силы просто для забавы.
      Дару вздохнула.
      — Вопрос был — да или нет, а в твоем ответе — ни того, ни другого.
      — Ну ладно, — усмехнулся он. — Ответ: возможно. Но сначала его надо найти.
      — А ты не мог бы просто, ну, я не знаю, — Роланд прошелся по басовой струне, — произнести заклинание и узнать, где он?
      — Нельзя. Если он не нарушит равновесия, я должен буду искать его точно так же, как искал бы любого другого смертного.
      — Меньше, чем за неделю?
      — Да.
      — А ты знаешь, как он выглядит?
      — Я узнаю его, если увижу.
      Теперь настал черед Роланда вздохнуть.
      — А ты знаешь, какой это большой город? И сколько в нем людей?
      — Знаю, — ответил Эван. — Но мне помогают.
      Роланд и Дару обменялись взглядом, в котором впервые с момента их знакомства мелькнуло полное взаимопонимание.
      — А еще, — продолжал Эван, игнорируя выражение недоверия на лицах Роланда и Дару, — мы должны узнать, где он хочет открыть врата…
      — А ты можешь назвать какие-нибудь параметры их местонахождения? — перебила Дару.
      — Да.
      Она облегченно вздохнула.
      — Обширное открытое пространство, где земля не загромождена бетоном и сталью.
      — Парк! — подпрыгнув от возбуждения, предположила Ребекка.
      — Да ты знаешь, сколько в этом городе парков? — возразил Роланд.
      — Знаю.
      Голос Ребекки был настолько серьезен, что Роланду больше ничего не оставалось, как только поверить, что она действительно знает, сколько в городе парков.
      — Нам нужна карта. — Дару встала и оправила складки сари. — У меня в машине есть. Сейчас принесу.
      Надеясь, что никто не видит, Роланд посмотрел ей вслед. Было ему очень стыдно, но зрелище колышущихся под шелком бедер того стоило.
      Она вернулась, неся карту Торонто — кусок материи, навернутый на руку, а еще бумажный прямоугольник дюймов восемь в длину.
      — Ты штраф за неправильную парковку не можешь аннулировать? — спросила она Эвана, бросая карту и квитанцию на стол Ребекки.
      — Извините, не по нашему ведомству. Кесарю кесарево.
      Дару кивнула, ничуть не удивившись.
      — Значит, Библию ты знаешь.
      — Я все ваши литературные шедевры читал. Библию, Коран, Шекспира, Уэллса, Гарольда Роббинса…
      — Как?
      — Шучу, — подмигнул Эван.
      Дару вскинула на него глаза и пошла в ванную переодеться.
      — А «Винни-Пуха» ты читал? — спросила Ребекка. — Моя любимая книга.
      — Ну конечно. — Эван осторожно, чтобы не задеть цветы, вытянулся на подоконнике, подогнув под себя ноги в ботинках. — В Пухе есть великая мудрость.
      — Особенно для медведя с опилками в голове, — согласилась Ребекка.
      С этой ее стороной Роланд тоже не был знаком.
      — Ты его сама читаешь? — поинтересовался он.
      — Конечно! — Ребекка даже возмутилась. — Я и посложнее «Пуха» книги могу читать.
      Минутку подумав, она добавила:
      — Но не очень посложнее.
      — У Ребекки, — сказала вернувшаяся в комнату Дару, она успела переодеться в шорты и подходящую к ним рубашку, — полный комплект «Паддингтонского медведя».
      — А я люблю медведей, — гордо заявила Ребекка. — У меня и другие книги про них тоже есть.
      Роланд отметил, что Ребекка читает для удовольствия куда чаще, чем большинство выпускников колледжа.
      — Парки — это зеленое? — спросила она.
      — Верно.
      — Иногда, — удовлетворенно вздохнула Ребекка, — некоторые вещи имеют смысл. Парки нарисованы зеленым, — пояснила она Эвану.
      Стол был маленький, в квартире жарко, и Роланд, никогда особо не интересовавшийся парками, вскоре решил, что лучше смотреть со стороны, чем смешиваться с толпой. Из разговоров этой толпы он понял, что Ребекка уж точно знает в городе каждый парк, и сколько в нем деревьев, и кто — или что — на каждом дереве живет.
      Том вспрыгнул на подоконник, задержался на краю открытого окна и скрылся с глаз. Роланд решил, что кот не стал бы прыгать, кабы не был уверен в безопасном приземлении, а потому продолжал рассеянно перебирать струны, не упомянув об отбытии кота.
      «Надо бы пойти облегчиться. В сущности, неплохая идея».
      Он прошел в ванную, вскоре вернулся и увидел, что остальные все еще путешествуют по карте.
      — …нет, тут сплошные бугры и рытвины и деревьев много…
      — Парки, — буркнул он себе под нос, — парки. — Есть один парк, который он хорошо знает… — Ребекка! Телевизор работает?
      — А? — Она огляделась, будто выискивая того, кто говорит.
      Роланд повторил вопрос.
      — А, да, работает. Только пятый и девятый каналы.
      — Отлично. Мне как раз девятый и нужен. Можно включить?
      — Конечно. — Она снова отвернулась к карте. — Нет, этот слишком вытянутый и узкий.
      Как и все предметы в квартирке, небольшой переносной телевизор на полочке над батареей сиял чистотой. Роланд размотал провод с крючков — Ребекка явно не была любителем телепередач, — нашел ближайшую розетку и вставил вилку. Если он не перепутал время, то пропустил только церемонию открытия игр.
      Когда проявилась картинка — черно-белая и слегка нерезкая, — он убедился, что его предположение верно. Начало первой игры, один выбыл, бегун на второй базе. Приглушив громкость, он устроился и стал следить за игрой.
      В конце третьей подачи он услышал, как звякнули браслеты Эвана, и почувствовал, что диван просел, когда Адепт устроился рядом.
      — Кто впереди?
      — Детройт, один-ноль.
      — Ay «Соек» лучший все еще на скамейке?
      — Ага, — вздохнул Роланд, — он… Погоди-ка!
      Он повернулся к Эвану, сидевшему невыносимо близко, подавляя желание проверить, так ли шелковисты его волосы…
      — А ты понимаешь в бейсболе?
      Эван подождал, пока стоящий с битой игрок «Соек» отбил подачу.
      — Сигналы телевидения легко проходят барьер.
      — То есть вы там на небесах, или в валгалле, или как это место называется, смотрите телевизор?
      — Мы говорим «дома». Смотрим.
      — А как? — насмешливо спросил Роланд. — В хрустальных шарах?
      — Да нет, конечно, шары ведь катаются, как хотят. Подходит любой среднего размера кусок хрусталя с гладкой поверхностью.
      — Ты шутишь! — Он присмотрелся к Эвану. — Нет, ты серьезно. Да чтоб меня черти взяли!
      — Это вряд ли, — улыбнулся Эван, потягиваясь.
      Роланд обнаружил, что его гипнотизирует пульсирующая жилка на шее Эвана. Он слышал стук биты и рев толпы на стадионе, но не мог оторвать глаз от его шеи. От Эвана так же пахло чистотой, как от всей квартиры Ребекки. Вздохнув и закрыв глаза, он вновь вызвал видение белых крыльев.
      — Дару и Леди пошли в магазин. Надеюсь, тебе там ничего не нужно — ты был так увлечен, что не хотелось тебя отрывать от игры.
      Открыв глаза, Роланд огляделся. Они с Эваном остались в квартире одни.
      — Да нет, ничего.
      Он смотрел, как играет солнце на кончиках ангельских ресниц. Они сидели чертовски близко друг к другу. Роланд в отчаянии стал придумывать, что бы сказать, поскольку молчание становилось невыносимым.
      — А почему ты так ее зовешь — Леди?
      — Это — знак почтения.
      — А не обожания? — подозрительно спросил Роланд.
      — А это не одно и то же?
      — Ты знаешь, от тебя просто невозможно получить простой ответ.
      — Свет никогда простых ответов не дает.
      — Вот это я и хотел сказать, — хмыкнул Роланд.
      «А что тут не так? — подумал он, усилием воли заставляя себя вернуться к игре. — Женщины пошли в магазин, а мужчины смотрят бейсбол. Только у одной из женщин не все дома, другая все интересуется, из какой дыры я вылез, а один из мужчин — ангел. В определенном смысле…»
 
      — Дару, а почему тебе Роланд не нравится?
      Дару взяла третью банку концентрата лимонада, посмотрела на нее и бросила в корзину.
      — Что ты имеешь в виду, Ребекка?
      — А ты ему все время показывала о-фи-ци-аль-ное (она сосредоточенно произнесла длинное слово) лицо.
      — Я ничего против Роланда не имею. У тебя дома горчица есть?
      — Есть.
      — Я просто его недостаточно знаю.
      — Тогда ты должна лучше с ним познакомиться. Он хороший.
      Дару вздохнула. Три года работая куратором Ребекки, она научилась угадывать, куда клонит ее подруга.
      — Спать с ним я не собираюсь, — сказала она спокойно. — Возьми-ка кочан салата.
      Ребекка послушно выбрала кочан из кучи и взвесила на руке, передавая Дару.
      — А почему?
      — Потому что не хочу.
      — А почему?
      — Потому что я его не знаю.
      — Но ты бы узнала его лучше, если бы с ним спала.
      Девушка за кассой с интересом подняла глаза. Дару почувствовала, что краснеет, и обрадовалась, что на ее смуглой коже это не так заметно. Наиболее очевидным — и неудобным — доказательством дефективности Ребекки было ее неумение управлять громкостью голоса. Она все произносила нормальным голосом. Нормальным, выше средней громкости, отчетливым голосом.
      — Со мной он не спит.
      — Ребекка, тише!
      Роланд существенно вырос в глазах Дару, когда она услышала, что он отказался от предложения Ребекки. Но в то же время — хоть Ребекка кажется десятилетней, она все-таки взрослая, и Роланд не имел никакого права считать ее ребенком. Конечно, она очень забавно, по-детски себя ведет, и Роланд заслуживает похвалы, что этим не воспользовался. Только она не ребенок, и потому…
      Запутавшись, как всегда, в связанных с Ребеккой вопросах секса, Дару вздохнула и расплатилась с кассиршей.
      Но выйдя из магазина и все еще продолжая об этом думать, она спросила:
      — А ты не забываешь принимать таблетки каждый день?
      Видит Бог, ей стоило немало усилий добиться разрешения на эти таблетки. Отношение к умственно ограниченным как ко взрослым и сексуально активным гражданам вызывало у работников департамента судороги.
      — Не волнуйся, Дару, — Ребекка перехватила сумки и успокаивающе улыбнулась, — детей не будет.
      Это не было ложью. Она же не сказала, что принимает таблетки. Дару просто не было дано понять, что дети появляются, когда появляются и таблетки здесь ни при чем. Если бы Ребекка могла это объяснить — тогда никому не пришлось бы принимать таблетки.
 
      — Он здесь. На стадионе.
      — Что? — Роланд круто повернулся к Эвану. — Послушай, если полевой игрок проворонил легкий мяч, это еще не значит, что он наворожил. «Сойкам» уже не раз удавалось вырывать поражение из самых зубов победы.
      — И мячам тоже случалось отскакивать не в ту сторону?
      — И еще как. Стадион же над самым озером. Самый ветреный из всех стадионов лиги.
      — Посмотри на флаги, Роланд. — Эван показал на экран, и Роланд вдруг будто увидел призрак. — Ветра нет.
      — Да, но…
      — И это решение судьи…
      — Но ведь он мог быть вне игры, тут судья второй базы решает.
      — Но ведь казалось, что он в игре, правда?
      — Правда, — пришлось признать Роланду.
      — А ошибка, которую судья не заметил?
      — Случается.
      Но даже для самого Роланда этот ответ звучал неубедительно.
      — Это он. — Эван поднялся, сжав губы в ниточку. — Он там. Я не знаю, что он собирается натворить, но он там. Я попробую его найти. Такой шанс может не повториться.
      — Надеюсь, он появится не так необычно, как ушел, — буркнул Роланд, обнаружив, что в комнате никого нет. Протянув руку, он тронул выравнивающееся уже углубление на диване. — Просто исчез. Вот так.
      Нервно рассмеявшись, он стал смотреть игру дальше.
 
      — А, Бекка, привет. — Крупная-блондинка-дальше-по-коридору встретила Дару и Ребекку в тесном вестибюльчике сияющей улыбкой. — Так мы в магазин ходили? — жизнерадостно спросила она, вытирая потное лицо большим квадратом розовой материи. Не ожидая ответа, она повернулась к Дару и тем же искусственно-бодрым тоном добавила: — Как это мило с вашей стороны — прийти помочь нашей Бекке в свой выходной день!
      Дару нехотя улыбнулась.
      — Вам, наверное, интересно, почему я здесь стою? Сын моей сестры должен за мной заехать и взять меня в их милый домик в Дон-Миллзе. У них там и отопление центральное, и кондиционер!
      — Он, наверное, очень сильный, — сказала заинтригованная Ребекка.
      — Кто сильный, милая Бекка?
      — Сын сестры, который должен вас взять.
      — Ну разве она не прелесть? — спросила театральным шепотом Крупная-блондинка-дальше-по-коридору. За углом загудел сигнал, и она поднялась на ноги.
      — Будь хорошей девочкой, Бекка. А вы, — она показала на Дару пухлым пальцем, — вы дайте мне знать, если я смогу чем-нибудь помочь.
      Ребекка проводила Крупную-блондинку-дальше-по-коридору разочарованным взглядом и вздохнула. Она очень хотела посмотреть, как кто-то понесет на руках Крупную-блондинку-дальше-по-коридору, но у сына сестры оказался автомобиль.
      — Я думаю, Эван навеял на нее сон, который помог, — сказала она, поднимаясь по лестнице.
      — Наверное, — согласилась Дару. — Ребекка, хочешь, я с ней снова поговорю?
      — Ты можешь с ней снова поговорить, но она снова не будет слушать.
      Дару должна была признать, что это так.
      — Мне все равно, — продолжала Ребекка, — потому что мне почти все время ее жалко.
      — Жалко? Почему?
      — Потому что она должна все время быть собой, а это, наверное, неприятно.
      Дару все еще это переваривала, когда они вошли в квартиру, где после уличного пекла было почти прохладно.
      — А куда ушел Эван? — Ребекка поставила на стол сумку с продуктами и вытащила пакет ветчины.
      — На матч, — коротко ответил Роланд, не отрываясь от телевизора.
      — За каким… — начала было Дару.
      — Потому что онна матче.
      — Ах вот как.
      Она села рядом с Роландом и впилась в экран.
      Стадион бушевал — подача ушла в сторону, и судьи стали осматривать и мяч, и питчера «Тигров». Когда осмотр ничего не прояснил, толпа взревела еще громче.
 
      В конце шестого иннинга игрок «Соек» налетел на второго бейзмена «Тигров», и в возникшей неразберихе оба оказались вне игры.
      Пока Ребекка раздавала сандвичи с ветчиной — «все равно людям надо есть», — низкий мяч выскользнул из перчатки шортстопа, прокатился у него между ног и ускакал. Рев стадиона превратился в навязчивый и мерзкий шумовой фон.
      В седьмом иннинге игрок «Соек» отступил на шаг назад и слетел с крыши дагаута. Диктор объявил, что игрок пытался в этот момент уклониться от бутылки, брошенной детройтским болельщиком.
      — Я бутылку не видела, а ты? — спросила Дару.
      — Нет, — ответил Роланд. — Я тоже не видел.
      Между фэнами с наушниками вспыхнули отдельные потасовки — радиодиктор объявил то же самое.
      В восьмом иннинге не были замечены две грубые ошибки, а обожаемый болельщиками звездный игрок затеял спор с судьей о правомерности третьего удара и был удален. Рев перешел в рычание.
      В девятом иннинге «Тиграм» удалась только одна пробежка к дому, но «Сойки» вообще будто не видели мяча.
      Окончательный счет: три — два в пользу «Тигров».
      С трибун орали «Нечестно! Нечестно!», и начался хаос.
      — До чего же это не по-канадски, — проворчал Роланд. — Драка? Просто не верю.
      Камера крупным планом выхватывала искаженные гневом или страхом человеческие лица. Диктор добросовестно старался воспроизводить происходящее:
      — Выходы забиты людьми… Родители поднимают над головой детей, чтобы их спасти… Полиция пытается восстановить порядок… О Господи, у этого типа бита…
      Телекомментатор только повторял:
      — Черт побери, черт побери, черт побери… — пока кто-то не отключил микрофон.
      Камера плыла по стадиону и нашла лишь крошечный, островок тишины. Прямо за площадкой дома, отделенный от бушующей толпы двумя рядами скамеек, сидел темноволосый человек и спокойно ждал. Когда камера дошла до него, он поднял голову и улыбнулся.
      — Это он! — в один голос крикнули Ребекка и Роланд. Дару встретила взгляд голубых глаз с экрана, и сердце ее сбилось с ритма.
      И тут вдруг изображение вспыхнуло всепоглощающим белым пламенем, и экран стал темным.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

      «И возвращаясь к главной новости дня: в результате беспорядков на стадионе «Экзибишн» четверо человек погибло и семнадцать ранено. Обвинения не предъявлены никому. Полиция не сообщает имен погибших до извещения родственников. Это был шестичасовой выпуск новостей, читал Хизер Хан».
      Новости кончились, полицейский за столом приглушил радио и покачал головой. По радио все это выглядело очень спокойно: четверо убитых, семнадцать раненых, все ясно и просто, и никому нет дела до грохота и смрада, до той беспомощности, что испытывает человек при виде ярости сорокатысячной толпы. Ладно, это с точки зрения полисмена, а она мало кому интересна.
      Он подтащил поближе к терминалу пачку рапортов об арестах и стал вводить информацию. Из всего связанного со стадионом наихудшим оказалась писанина. Во всех отделах нехватка народу: косивший город грипп явно отдавал предпочтение полиции — и как раз только двойной работы недоставало. Полицейский поморщился, разбирая каракули своего коллеги.
      — Привет, Харпер! — Помощница шлепнула ему на стол еще пачку бумаг.
      — Это тебе «привет»! — буркнул он. — Ну, Войтович, если ты эту фигню принесла не себе, а мне, лучше б тебе не родиться!
      Она похлопала рукой по пачке возле своего терминала, и несколько минут в комнате слышалось только щелканье клавиш в четыре руки.
      — Так уже известно, из-за чего была драка на стадионе?
      Он мельком взглянул, как ее пальцы бойко летают по клавишам, и невольно позавидовал — это не то что у него, когда каждую букву минуту ищешь, а потом еще и правишь.
      — Ты что, новости не смотрела? «Сойки» проиграли!
      — Это не новость, — парировала Войтович. — И не причина для драки.
      — Само собой — нет. — Харпер размял пальцы. — Во-первых, «Сойки» проиграли «Тиграм». Это многим не понравилось. Во-вторых, судьи сильно наляпали. Случается, но это не понравилось еще куче народу. В-третьих — это могло явиться причиной для во-вторых: пекло такое, что на шлеме у бэттера яичницу можно зажарить. В жару люди легче выходят из себя и проявляют это в действии намного охотнее.
      Она скептически хмыкнула, и Харпер объяснил:
      — Эту психологическую муть излагали нам в академии. Я бы скорее удивился, ежели в такой разгоряченной и злобной толпе драки не было б.
      — А почему телекамеры сгорели?
      — Что за камеры? Не слыхал.
      — Вспышка яркого света, и все телекамеры сгорели. Я до смены смотрела игру дома.
      — Пришельцы! — понизил голос Харпер.
      Войтович взвела очи к небу.
      — Ага. Маленькие зеленые болельщики «Соек».
      — Ладно, террористы.
      — Приехали на игру прямо из Буффало. Давай серьезно.
      — Хорошо, сдаюсь. — Он поднял руки вверх. — Не знаю я, почему сгорели телекамеры. И в гробу их видал.
      — А почему драка прекратилась так же внезапно, как началась?
      — А кто может предсказать, что толпе на ум взбредет?
      — Нет, — покачала головой Войтович, вспомнив увиденное по телевизору. — Тут что-то в корне неправильно.
      — Драка и беспорядки, — напомнил Харпер. — Что тут может быть правильного?
      — Да ладно, ты меня понял.