Врата тьмы

Таня Хафф
Врата Тьмы

ГЛАВА ПЕРВАЯ

      — Ребекка!
      Уже взявшись за ручку кухонной двери, Ребекка остановилась.
      — Посуду убрала на место?
      — Да, Лена.
      — Форму постирать захватила?
      Ребекка улыбнулась. Форма уже аккуратно сложена и покоится на дне красной хозяйственной сумки.
      — Да, Лена.
      — Плюшки себе взяла на выходные?
      — Да, Лена.
      Плюшки тщательно завернуты и уложены поверх запачканной формы. Далее должна была последовать очередная строка литании.
      — Не забудь съесть их дома.
      Ребекка так энергично кивнула, что кудряшки пустились в пляс.
      — Не забуду, Лена.
      Следующая:
      — До понедельника, киска.
      — До понедельника, Лена.
      Наконец Ребекка толкнула дверь и вышла на лестницу.
      Лена проводила ее взглядом и вернулась в кабинет.
      — И так каждую пятницу, миссис Пементел?
      — Каждую пятницу, — подтвердила Лена, со вздохом усаживаясь в кресло. — Уже почти год.
      Инспектор покачал головой.
      — Странно, что ей разрешается ходить по улицам без сопровождения.
      Лена хмыкнула и полезла в стол за сигаретами.
      — Да нет, это не опасно. Господь таких хранит. Чертова машина! — Она встряхнула зажигалку, стукнула ею по столу и была вознаграждена слабым язычком пламени. — Я знаю, о чем вы думаете. — Хозяйка кафетерия сделала затяжку. — Но с работой она справляется получше многих, у кого, шарики на месте. И прогнав ее, вы деньги налогоплательщиков не сэкономите.
      Инспектор поморщился.
      — На самом деле я думал о том, как люди могут курить, закрывая глаза на очевидное. Сигареты вас убьют, и вы это знаете.
      — Так это ведь мое дело, верно? — Она облокотилась на стол, медленно выпустила дым через нос и ткнула тлеющим концом сигареты в сторону его закрытого портфеля. — Давайте продолжим…

* * *

      — Изумруды вырезают из сердца лета.
      Чумазый молодой человек подошел к ней, надеясь выпросить пару баксов.
      — А сапфиры падают с неба перед самой темнотой. — Ребекка отняла лоб от витрины ссудной кассы и повернулась к нему с улыбкой. — Я знаю все названия драгоценностей, — сообщила она с гордостью. — А дома я сама делаю алмазы — в холодильнике.
      Увидев ее улыбку, молодой человек втянул голову в плечи. На сегодня с него хватит. Только сумасшедших ему не доставало!
      И пошел дальше, засунув руки в карманы рваной джинсовой куртки.
      Ребекка пожала плечами и снова стала рассматривать кольца на подносах. Красивые штучки она любила и каждый вечер по дороге домой из кафетерия рассматривала все витрины.
      У нее за спиной начали вызванивать время колокола Сент-Джеймского собора.
      — Пора идти, — сказала она своему отражению в стекле и улыбнулась, когда оно кивнуло в знак согласия.
      Она пошла на север, и Сент-Джеймс передал ее Сен-Мишелю. Колокола — как и соборы — в первый раз ее напугали, но теперь они друзья. То есть колокола, а не соборы. Такие большие, солидные, угрюмые здания, конечно, ни с кем дружить не будут — это она понимала. Обычно они наводили на нее грусть.
      Ребекка быстро шла по восточной стороне Черч-стрит, стараясь не видеть и не слышать ни толпы, ни уличного движения. Этому ее научила миссис Рут — уходить в себя, в тишину, чтобы кипящий вокруг беспорядок не вызывал беспорядка в ней самой. А жаль, что ничего нельзя ощутить, кроме тротуара под резиновыми подошвами сандалий.
      На Дандес-стрит она остановилась у светофора, и глаз ее выхватил из окружающего что-то черненькое, бегущее по подоконнику третьего этажа здания «Зирс».
      — Нельзя-подожди-осторожно! — завопила она, возбужденно выстреливая отдельные слова.
      Люди на перекрестке не обращали на нее внимания. Лишь кое-кто посмотрел вверх, следя за ее взглядом, но нечто схожее с трепещущим на ветру куском копирки не вызвало у них интереса. А какой-то пешеход понимающе покрутил пальцем у виска.
      Когда светофор мигнул, Ребекка бросилась вперед, не обращая внимания на сигнал низкого красного автомобиля, норовившего проскочить на желтый свет.
      — Не надо!
      Поздно. Черный кусочек, слетевший с края подоконника, оказался маленьким бельчонком. Он перевернулся в воздухе и успел лишь подобрать лапки перед ударом о землю. Секунду он был неподвижен, он вскочил и бросился к мостовой. С ревом пролетел грузовик. Бельчонок подпрыгнул и помчался кратно к зданию, чуть не попав кому-то под ноги, снова повернулся к мостовой — во всех его движениях сквозил слепой ужас. Он попытался вскарабкаться по водосточной трубе, но коготки заскользили по гладкой поверхности.
      — Эй! — Ребекка встала на колени и протянула руку.
      Укрывшись под трубой, бельчонок обнюхал пальцы.
      — Все хорошо.
      Она вздрогнула, когда зверушка взобралась по обнаженной руке на голову и застыла там в испуге. Ребекка осторожно сняла его.
      — Глупая деточка, — сказала она, проводя пальцем по пушистой спинке. Бельчонок перестал дрожать, но сердечко его все еще колотилось о ладонь. Продолжая успокаивать зверька, Ребекка встала и медленно пошла к перекрестку. Бельчонок слишком мал, чтобы найти дорогу домой, значит, надо найти ему дом. А ближайшее убежище — Райерсон Квад.
      Квад был одним из ее любимых мест. Со всех сторон окруженный Керр-холлом, он был тихим и зеленым, этот маленький уютный парк в самой шумной части города. О нем почти никто не знал, кроме студентов Райерсона, и это, как подсказывало ей чутье, было к лучшему. Ей были известны все потаенные зеленые островки. У студентов как раз начались летние каникулы, и Квад был пуст.
      Она протянула руку и посадила бельчонка на самую нижнюю ветку клена. Тот застыл, приподняв переднюю лапку, и вдруг скрылся из виду.
      — С новосельем, — сказала ему вслед Ребекка, дружески потрепала клен по коре и пошла домой.
      На пятачке между тротуаром и домом Ребекки, нависая над тремя этажами красного кирпича, рос большой каштан. Ребекка часто задумывалась, попадает ли в квартиры на фасаде хоть немного света, и неизменно приходила к выводу, что иллюзия жизни на дереве искупает постоянную темноту. Ступив на тропинку, она подняла голову и стала вглядываться в нижние ветви: где он, их постоянный обитатель?
      Наконец она его обнаружила. Он сидел на толстом суку и болтал ногами, склонившись над какой-то работой. Какой — она, как обычно, не могла разглядеть. Лица не было видно — только пушистая рыжая полоса бровей на дюйм выступала из-под козырька шапки.
      — Добрый вечер, Ортен.
      — Еще не вечер, день пока. И я не Ортен.
      Ребекка вздохнула и вычеркнула еще одно имя из мысленного списка. Румпельштицхена она опробовала с самого начала, но человечек так заливисто расхохотался, что ему пришлось схватиться за ветку.
      — А, Бекка, привет.
      Из подъезда вышла, распирая бедрами лавсановые штаны, Крупная-блондинка-дальше-по-коридору.
      Ребекка вздохнула Никто ее Беккой не называл, но доказать это Крупной-блондинке-дальше-по-коридору не было никакой возможности.
      — Меня зовут Ребекка.
      — Правильно, дорогая, и ты живешь на Карлтон-стрит в доме номер пятьдесят пять. — Она говорила нарочито громко. — С кем ты разговаривала?
      — С Норманом, — ответила Ребекка, показывая на дерево.
      — Вот и неправда, — фыркнул человечек.
      Крупная-блондинка-дальше-по-коридору сложила алые губы бантиком.
      — Как это мило — давать имена птичкам. Не понимаю, как ты их различаешь.
      — Я не разговариваю с птицами, — запротестовала Ребекка. — Птицы никогда не слушают.
      Как и Крупная-блондинка-дальше-по-коридору.
      — Бекка, я сейчас ухожу, но если тебе что-нибудь понадобится, всегда можешь зайти и попросить.
      И она прошествовала мимо с таким видом, будто хотела сказать «Смотрите, какая я прекрасная соседка».
      «Пусть у этой Бекки не все дома, — не раз повторяла она, обращаясь к своей сестре, — но манеры у нее куда лучше, чем у теперешней молодежи. Она никогда не отворачивается, когда я с ней говорю».
      Уже почти год Ребекка размышляла, настоящие ли эти белые полоски зубов за густо накрашенными губами. Но всякий раз от решения этой проблемы ее отвлекали потоки слов.
      — Может быть, она думает, что я плохо слышу? — спросила она однажды у человечка.
      Тот ответил в обычной своей манере:
      — Может быть, она не думает.
      Вытащив из кармана ключи — а они всегда были в правом переднем кармане джинсов, — Ребекка вставила их в замок. Тут она придумала новое имя и, оставив ключи в замочной скважине, вернулась к дереву.
      — Перси? — спросила она.
      — Еще чего! — услышала она в ответ.
      Ребекка философски пожала плечами и вошла в дом.
      В пятницу вечером она занималась-стиркой и ела-на-ужин-овощной-суп-с-говядиной, как указывал список, составленный для нее Дару — сотрудницей отдела социального обеспечения, которая ее курировала. Субботу она провела в саду Аллен Гарденс, помогая своему другу Джорджу пересаживать папоротники. На это ушел целый день, потому что папоротники не хотели, чтобы их пересаживали. В субботу вечером Ребекка стала готовить чай и обнаружила, что кончилось молоко. Молоко относилось к числу тех вещей, которые Дару называла «бакалейная мелочь», и ей разрешалось покупать его самой. Взяв из кувшина в виде космического шаттла доллар с четвертью, Ребекка вышла из квартиры и направилась по Мючуал-стрит к лавочке на углу. Она не остановилась поговорить с человечком и даже не посмотрела на дерево. Дару не уставала повторять, что с деньгами нужна осторожность, и Ребекка не собиралась таскаться с ними дольше, чем это будет необходимо.
      Когда она возвращалась домой, ей вдруг показалось, что вокруг стоит необычная тишина и плохо освещенная улица заполнена незнакомыми тенями.
      — Мортимер? — позвала она, приблизившись к дереву. Он должен был ответить, угадала она его имя или нет.
      На лицо упала капля дождя.
      Теплого.
      Она тронула щеку рукой, и рука стала красной.
      Кровь.
      Кровь Ребекка знала. У нее самой текла кровь каждый месяц. А Дару говорила, что в любое другое время кровь — это ненормально, и если такое случится, Ребекка должна позвонить Дару — даже ночью, но ведь Дару не видала человечка, а кровь текла у него, это Ребекка знала, но не знала, что делать. Дару говорила, что в городе по деревьям лазить нельзя.
      Но у ее друга текла кровь, а это ненормально.
      Правила, часто говаривала миссис Рут, на то и существуют, чтобы их нарушать.
      Ребекка поставила молоко на землю, подпрыгнула и ухватилась за нижнюю ветку каштана. Из-под пальцев посыпалась кора, но Ребекка цеплялась сильнее — люди часто удивлялись, насколько она сильна, — и наконец взвилась на ветку, сбросив сандалии. В начале весны люди в оранжевых куртках хотели эту ветку срезать, но она с ними говорила до тех пор, пока они не забыли, зачем пришли, и с тех пор они больше не приходили. Ребекка не одобряла, когда режут деревья шумными машинами.
      Она полезла выше, к любимому насесту человечка. Было плохо видно из-за сумерек и шевелящейся листвы, которая покрывала ее путь неожиданными теневыми узорами. Схватившись за мокрую и липкую ветку, Ребекка поняла, что уже близко. Тут она увидела пару свисающих ботинок, носы у них уже не задирались так заносчиво, и кровь капала на верхний, а с него — на нижний.
      Человечек был зажат между двумя ветвями и стволом. Глаза закрыты, шляпа съехала набок, а из груди торчал черный нож.
      Ребекка осторожно взяла его на руки. Он что-то пробормотал на непонятном языке, но не шевельнулся. Он почти ничего не весил, и ей легко удалось спуститься, держа его на одной руке. Ноги человечка постукивали ее по бедрам, а голова безвольно моталась около шеи.
      Достигнув нижней ветви, Ребекка села, обхватила раненого друга второй рукой и оттолкнулась. Ударилась о землю и упала на колени. Захныкала, потом поднялась и поспешила в безопасность своей квартиры.
      Там она сразу же положила человечка на двуспальную кровать. Грудка вокруг ножа все еще поднималась и опускалась, а это означало, что он жив, но она не знала, что теперь надо делать. Позвонить Дару? Нет. Дару не умеет ВИДЕТЬ, и потому не сможет помочь.
      — Она подумает, что у меня опять провалы, — поделилась она с лежащим без сознания человечком. — Как в тот раз, когда я впервые про тебя рассказала.
      Ребекка ходила по комнате, грызя ногти на левой руке. Нужен кто-то умный, но такой, чтобы умел ВИДЕТЬ. Кто-то, кто знает-что-делать.
      Роланд.
      На самом деле он даже не говорил, что умеет ВИДЕТЬ. Он едва ли вообще ей что-нибудь говорил, но он разговаривал музыкой. И музыка сказала, что он помог бы. И он умный. Роланд — он знает-что-делать.
      Она села на край кровати и натянула кроссовки, потом обернулась и похлопала человечка по колену.
      — Не бойся, — сказала она. — Я иду за помощью.
      Схватив по дороге свитер, Ребекка вышла в холл и остановилась. А как он здесь будет один?
      — Том?
      Большой дымчато-полосатый кот, с величавым достоинством шествующий по холлу, остановился и повернулся к ней.
      — Человечек с дерева ранен.
      Том вылизывал белоснежный пушистый воротник, ожидая, когда ему скажут что-нибудь, чего он еще не знает.
      — Ты не мог бы с ним побыть? Я иду за помощью.
      Том глубоко задумался, рассматривая переднюю лапу. Ребекка подпрыгивала от нетерпения, но хорошо знала, что торопить кота бессмысленно. Наконец кот встал, подошел, потерся о ее ноги и ткнулся головой в колени.
      — Спасибо, Том! — Она протянула руку и толкнула дверь. Том вошел и успел убрать хвост, когда Ребекка закрывала дверь.
      К лестнице она уже бежала.
 
      Роланд скривился, глядя на рассыпанную мелочь в гитарном футляре. Не очень хороший вечер. Честно говоря, для субботы на углу Йонг и Квин-стрит — просто плохой. Одну из немногих бумажек подхватил ветер, и Роланд прихлопнул ее рукой. По поводу арендной платы за комнату в подвале дядя проявлял душевное понимание, но кормить его отказывался безоговорочно. «У здорового мужика двадцати восьми лет от роду, — не уставал повторять дядя, — должна быть настоящая работа».
      Из метро вышла молодая девчонка, почти одетая — в бледно-голубых шортах — и Роланд проводил ее взглядом, когда она прошла мимо него и остановилась у светофора.
      Бывала у него время от времени настоящая работа, но он всегда возвращался к музыке, а музыка возвращала его на улицу, где можно играть что хочешь и когда хочешь. Иногда он играл с местными группами, если надо было срочно заменить гитариста. Сегодня вечером он должен был выйти на замену, но днем ему позвонили и сказали, что ударник и клавишник тоже заболели, и концерт отменяется.
      Роланд посмотрел на часы. Восемь сорок пять. Через пятнадцать минут закроются «Симпсон» и «Итон-центр» и на улице может найтись работа.
      Из перехода под Квин-стрит, соединяющего «Симпсон» с «Итон-центром» и подземкой, послышались звуки, в которых Роланд распознал песню «Битлз». Сами «битлы» ее вряд ли узнали бы, но этот парень торчал тут уже шесть дней, и Роланд привык к его странной интерпретации. Поющие в поездах зарабатывали больше, но им приходилось сотню баксов в год отслюнивать Транспортной Комиссии города Торонто за лицензию и со станции на станцию перемещаться по расписанию, согласованному с главной конторой. Роланд таких вариантов даже не рассматривал: лицензирование искусства он воспринимал как оскорбление — по крайней мере для себя.
      Он снова глянул на часы. Восемь сорок семь. Как летит время! Без конца мельтешили прохожие, и Роланд по лозунгам на их футболках — «Право медведей вооружаться?» — предположил, что это американские туристы. Иногда казалось, что в Торонто на выходные съезжается половина северного штата Нью-Йорк. Он вздохнул и мысленно подбросил монету. Выпал Джон Денвер, и Роланд заиграл «Высоко в Скалистых горах». Для художественной целостности.
      На втором куплете приятный стук новых долларовых монет о гитарный футляр несколько улучшил его душевное расположение, и Роланд, заметив Ребекку, смог улыбнуться ей. Часть его существа, не занятая возвращением в те места, где он никогда не бывал, заинтересовалась, что вынудило Ребекку так поздно выйти на улицу. Обычно она встречалась ему где-нибудь после полудня, когда во время перерыва на ленч выходила послушать, как он играет, а в выходные он ее никогда не видел. Роланд подозревал, что ей не разрешается покидать дом в такой час, но не считал это само собой разумеющимся. Опыт показывал, что в отношении Ребекки возможно непредсказуемое.
       — Я не дефективная, — сказала она ему в первый день как бы в ответ на его снисходительный голос и поведение. — У меня умственная ограниченность. — Длинные слова она произносила медленно, но очень правильно.
       — Вот как? — удивился он. — А кто тебе это сказал?
       — Дару, моя ведущая из отдела социального обеспечения. Но мне больше нравится, как называет меня миссис Рут.
       — И как же?
       — Простая.
       — Хм. А тебе известно, что это значит?
       — Да. Это значит, что у меня меньше частей, чем у других.
       — Ах так!
       Ничего другого он в ответ не придумал. Она улыбнулась.
       — А это значит, что я целостнее других.
      И что забавно, вспоминал Роланд, будучи неопровержимо дефективной, Ребекка действительно была целостнее многих. Она знала, кто она и что она. «Что ставит ее на две ступени выше меня», — хмыкнул он про себя. А иногда Ребекка несла дичайшую дичь, и в ней вдруг открывался смысл. С некоторым удивлением Роланд обнаружил, что в обеденный час высматривает ее улыбку посреди нахмуренных рыл.
      Перейдя к последнему куплету, Роланд увидел, что она подпрыгивает на месте, поднимается на цыпочки и опускается, снова поднимается, будто хочет сказать ему что-то важное. В прошлый раз такой важной вещью оказался жуткий оранжевый свитер, который она намотала себе вокруг пояса («Я его сама купила у Гудвилла всего за два доллара».) Он подумал, что ее обсчитали, но она так гордилась покупкой, что он ничего не стал говорить. Сегодня поверх пурпурной майки и джинсов он смотрелся еще хуже обычного.
      Роланд допел песню, благодарно улыбнулся мужчине лет сорока в кричащей гавайке — тот бросил ему в футляр мелочи — и повернулся к Ребекке.
      — Что случилось, детонька?
      Ребекка перестала подпрыгивать и шагнула к нему.
      — Роланд, ты должен помочь. Он у меня в кровати, а я не знаю, что делать. И как кровь остановить.
      — ЧТО?
      Она попятилась. Столько было вокруг всяких вещей — слишком много машин, слишком много людей, и все это очень ее беспокоило. Это все раздражало, пинало, толкало ее углами, но она знала, что не может скрыться в укромном местечке, если хочет спасти друга. Она снова шагнула вперед и вцепилась в руку Роланда.
      — Помоги. Пожалуйста, — взмолилась она.
      Роланд считал себя неплохим психологом — поневоле станешь, если хочешь выжить на улице. Ребекка определенно была напугана. Он неуклюже потрепал ее по руке.
      — Не беспокойся, детка. Я уже иду. Вот только соберусь.
      Ребекка кивнула, и по резкости ее движений Роланд понял, что она на грани паники, поскольку обычно девушка двигалась медленно и выдержанно. «Куда, к черту, девалась ее кураторша из социального отдела? — спросил он себя, сметая мелочь в кожаную сумку. — Это ей полагается мчаться на выручку, а не мне. — Он уложил гитару, сумку приткнул к грифу и закрыл футляр. — И что там за дьявольщина? У кого кровь остановить? Господи, только этого мне и не хватало. Простак Симон закалывает булочника. Кино в одиннадцать».
      Он выпрямился, влез в вельветовую куртку — ее было легче надеть, чем нести, — и так и так жарко, — поднял футляр и протянул Ребекке руку.
      — Ладно, — он старался придать своему голосу спокойную уверенность, — пойдем.
      Она схватилась за предложенную руку и потащила его вперед через Йонг и на восток по Квин-стрит.
      Светофор, к счастью, был зеленым, поскольку Ребекка уже ни на что не смотрела, и Роланд подумал, что не смог бы ее остановить. Он подозревал, что, если попытается освободить руку, Ребекка расплющит ему пальцы и даже не заметит этого. До чего же она сильна!
      «Погоди-ка! Она ведь сказала, что он у нее в кровати?»
      — Ребекка, на тебя напал мужчина?
      — Не на меня. — Она тянула его дальше.
      У него было чувство, что она не поняла вопроса, но, не зная, понимает ли она вообще, что такое изнасилование, он не мог сообразить, как это перефразировать. Беда в том, что при разуме двенадцатилетней девочки у нее было тело молодой женщины — ладной, красивой молодой женщины, по-своему довольно привлекательной. Роланд помнил, как сам был разочарован, когда увидел выражение лица над всеми этими округлостями, хотя и понимал, что оно может отпугнуть многих, но кого-то — вдохновить. «В мире, — вздохнул он про себя, — чертова уйма сволочей, и большая часть из них — мужчины». Ребекка не то чтобы выглядела невинной — слишком много было в ней бессознательной чувственности, чтобы можно было применить это слово, уж скорее она обладала невинностью, хотя Роланд, припри его к стенке, вряд ли смог бы объяснить разницу… От всей этой темы его прошиб пот, и он постарался думать о другом.
      За время знакомства с Ребеккой одно он узнал точно: она никогда не лжет. Иногда ее вариант правды бывал несколько искажен, но если она говорила, что кто-то истекает кровью в ее кровати, то она верила, что так оно и есть. «Конечно, — думал он, глядя на разметавшиеся по плечам кудри, — она верит и в то, что под виадуком Блур живет тролль». Он никак не мог решить, стоит ли ему тревожиться уже сейчас или подождать, когда станет очевидно, что тревожиться есть о чем.
      На Черч-стрит Ребекка пошла медленнее. Здесь она ходила каждый день, и знакомые места ее успокоили.
      «Девять бьет, — сказал ей Сен-Мишель, когда они проходили мимо. — Де-вять, де-вять, де-вять. Спе-ши, спе-ши, спе-ши. Поздно, поздно, поздно».
      Она выпустила руку Роланда и побежала чуть впереди — ей было невмоготу приспосабливаться к его темпу.
      Роланд разжал пальцы и почувствовал, как восстанавливается кровообращение. Он не мог не улыбнуться, видя, как она забегает вперед, оглядывается, не отстал ли он, и снова убегает вперед. Как в старом фильме про собаку Лесси. Даст бог, ничего не будет серьезнее, чем малыш Тимми, попавший в раздувшийся ручей. На это он надеялся. Но сомневался.
      Когда они подходили к дому, Ребекка стрелой пролетела по дорожке и схватила коричневый пакет из-под корней дерева. Заглянула и, довольная, протянула Роланду посмотреть.
      — Молоко. Я его здесь оставила.
      — Теплое будет, детка.
      Тронув картонный бок, она качнула головой.
      — Нет. Пока еще холодное.
      Тут она повернула пакет и показала красно-коричневое пятно.
      — Смотри.
      Роланд наклонился. Похоже на…
      — Господи, да это кровь!
      Кто-то истекает кровью в ее кровати… Господи Иисусе! А он тут стоит, прибежал спасать, называется… Как только она появилась, надо было звать полисмена.
      Сунув ему молоко, — он его взял, как ежа, не в силах оторвать глаз от пятна, — Ребекка открыла дверь и пошла вверх по лестнице.
      — Я с ним Тома оставила, — объяснила она, остановившись возле квартиры. Толкнула дверь, и та бесшумно распахнулась.
      Роланд взирал на сцену вселенского хаоса, и у него постепенно отвисала челюсть. Скособоченная штора дергается на сквозняке из открытого окна. Другая — разорвана в клочья и разбросана по всему полу. Табуретка, облитая водой и усыпанная обрывками комнатных растений, опрокинута, рядом — разбитая ваза. Всюду стебли и грязь.
      Посреди разгрома сидел большой дымчатый кот и вдумчиво вылизывал белый кончик хвоста. Нос и ухо бороздил безобразный красный рубец, явно свежий.
      — Том! — Ребекка шагнула в комнату через груду зеленой шерсти, бывшей, по предположению Роланда, ковриком, пока кот со своим партнером по играм до него не добрались. — Ты не ранен?
      Том завернул хвост вокруг лапок и посмотрел на нее немигающим взглядом. Потом он заметил Роланда и зашипел.
      — Это свой, — успокоила его Ребекка. — Я его привела посмотреть. Он знает, что делать.
      Том оглядел Роланда сначала с ног до головы, потом с головы до ног, повернулся и стал вылизывать основание позвоночника — жест явного презрения и недоверия.
      — Ах так? Сам ты это слово, — проворчал Роланд, проходя мимо него к кровати. Он терпеть не мог кошек — круглых пушистых ханжей. — Ладно, Ребекка, посмотрим, где этот…
      Он недоговорил. Ребекка сидела на краю кровати, положив руку на маленького человечка ростом не больше фута. Хотя тот был одет в почти флюоресцентно яркую желтую рубашку и зеленые штаны, на сцене господствовал красный цвет. Волосы, брови и борода человечка под ярко-красной шапочкой были почти оранжевыми, и под цвет им были алые пузыри, возникавшие у него на губах при каждом выдохе. Но взгляд притягивало багровое пятно под рукояткой торчащего в груди черного ножа.
      Человечек открыл глаза, и они остановились на Ребекке. По губам скользнула тень улыбки. Рука его сжалась на ее пальцах, он пытался заговорить.
      Она наклонилась ближе.
      — Алек… сандр, — выдохнул он.
      — Александр? Я же это давным-давно говорила!
      — Знаю. — Он боролся за последний вздох. — Я соврал.
      Тень улыбки снова появилась на его губах, и человечек умер. Тело медленно растаяло. Остались лишь черный нож и красные пятна.

ГЛАВА ВТОРАЯ

      Освободившийся от тельца нож казался маленьким, почти игрушечным, но таким же смертоносным. Треугольное лезвие не длиннее трех дюймов сбегалось к зловещему острию, а края были заточены до бритвенной остроты. На рукоятке, обмотанной черной кожей, теперь блестела кровь.
      — Не верю, — пробормотал Роланд. — Такого не бывает.
      Ребекка, склонив голову набок, посмотрела на него через лезвие ножа.
      — Но ты же ВИДЕЛ, — указала она.
      — Да знаю, что видел. Но это ничего не значит. Я много такого видел, во что не верю.
      — Например?
      — Ну, например… например… — он поднял руки и попятился от кровати, — ну, разное… Брысь с дороги, котяра!
      Том отодвинулся от ноги Роланда, но всем своим видом, казалось, говорил, что даже такие, как Роланд, должны знать, что у кота есть право преимущественного прохода. Вспрыгнув на кровать, он обошел вокруг ножа, и от вздыбленной шерсти стал вдвое больше. Когда рука Ребекки приблизилась к периметру его обхода, он зарычал и шлепнул по руке.
      — Я не собиралась его трогать, — возразила она.
      Он сел, обернувшись хвостом, как раз на границе кровавого пятна, и уставился на нож.
      Ребекка смотрела на него минуту, но он не шевелился и не мигал, тогда она пошла в другую комнату посмотреть, что делает Роланд.
      Роланд пытался прибрать разгромленную комнату. Разорванные шторы, разбитые цветочные горшки и раскиданные подушки — с этим он знал, что делать. С убитым порождением воображения Ребекки было посложнее. Кабы кровь и нож исчезли вместе с телом, он мог бы с некоторым усилием убедить себя, что ничего и не было. Но они не исчезли. Роланд понятия не имел, что ему с этим делать — если вообще что-то нужно делать.
      Землю он собрал в банку из-под маргарина, посадил туда герань, один из двух известных ему комнатных цветов, — Роланд надеялся, что второй Ребекка не выращивает, — и поставил банку на широкую полку под окном. Встряхнув диванные подушки, он разложил их по местам и потянулся за большим блокнотом-постером, лежащим в углу, согнутым.
      Согнутым. Как человечек на подушках.
      Это обязательно придется обдумать. Позже.
      В плакате были две дырки, явно предназначенные для подвешивания его на стене напротив окна. Роланд с трудом надел его на крючья — плакат из плотной бумаги два фута на три был тяжеловат — и разгладил верхний лист.
      Там было написано «пятница» и число. Дальше: «Ужин: овощной суп с говядиной и крекеры». И еще: «Постирай: холодная вода, чашка стирального порошка. Сушить в тепле, завернув в простыню». Слова были написаны прописями из азбуки, что вызвало у Роланда воспоминание об уроках в начальной школе. Он заглянул в следующий лист.
      «Суббота» было написано там и стояла дата. «Не забудь поесть. Надевай туфли».
      — Ребекка, — спросил он, читая инструкции на воскресенье и понедельник: «Лечь спать в десять. Взять на работу чистую форму», — что это?
      — Мой список. Мы с Дару составляем его в понедельник, когда приходим из бакалейной лавки. — Она вылезла из-под кухонного стола с пластиковой солонкой в руке. — А потом я делаю, что в них написано. Они за меня помнят, чтобы я могла думать о других вещах. Только я забыла снять список за пятницу. Сними, если хочешь.
      «Постирай. Не забудь поесть. Надень туфли».
      Роланд не мог понять, чем эти списки его смущают, но ему определенно было неловко. Они казались какими-то ужасно тесными рамками, хотя это смешно: его мать, бывало, составляла для отца куда более подробные списки.
      — А что будет, если ты не станешь этого делать?
      — Мне сказали, что меня вернут в групповой дом. — Она задумчиво оттянула пальцами нижнюю губу. — А я туда не хочу.
      — А почему? — мягко спросил он. — Тебя там обижали?
      — Нет.
      Ребекка вздохнула, как показалось Роланду, больше от усталости, чем от чего-либо другого, и на ее лице мелькнуло выражение, которого он не понял.
      — Они просто никогда не оставляли меня одну. — Она поставила солонку на стол. — Что нам делать теперь, Роланд?
      — Ну, мы… хм… — Он неопределенным жестом указал на беспорядок в комнате. — Я думаю, что мы… э-э… должны об этом сообщить.
      — О чем? — забеспокоилась Ребекка.
      — Что кто-то вломился в твою квартиру.
      — Ах это. — Она с облегчением вздохнула и покачала головой. — Это просто они хотели добраться до Александра — они же не знали, что он умер. Том им не дал.
      — Ребекка, но Том — это просто кот!
      — Да.
      Она немного помолчала и, так как Роланду было нечего добавить, повторила:
      — Так что нам делать теперь, Роланд?
      Он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Но ни малейшего проблеска у него не возникло.