Врата тьмы

      Этого Роланд уже не понял, но на всякий случай кивнул.
      — И он бросился на своего друга с топором. Он говорит, что тогда был пьян, а то бы такого не сделал, и сейчас он очень об этом жалеет. Друг вбежал в комнату, а топор врезался в дверь, — я тебе могу ее показать, — и они гонялись друг за другом по крыше башни, и Иван был заколот и сброшен с лестницы, и он умер. И теперь он призрак.
      — А что стало с его бывшим другом? — спросил Роланд, невольно увлеченный услышанной историей.
      — Ничего. Понимаешь, тела не находили много-много лет, пока не случился большой пожар. Башня была недостроена, и друг Ивана. — она нахмурилась, — …я хотела бы вспомнить, как его звали, потому что он не был ему больше другом. Ну, в общем, этот человек бросил тело глубоко в недостроенной части, и никто его не нашел, а потом был большой пожар, и его нашли. Может быть, этот человек и Сьюзи поженились и жили долго и счастливо. — Она провела рукой по траве и добавила: — Я думаю, что Ивану этого говорить не надо.
      — Да, верно. Не стоит оскорблять его чувства, — согласился Роланд. Оставив в стороне вопрос «Есть ли у призраков чувства, и если да, можно ли их оскорбить?», он уставился на Ребекку. На минуту ему показалось, что вместо Ребекки, которую он знает, появилась новая. Она выглядит, подумал Роланд, и больше, и меньше Ребеккой, чем та, которая известна ему. Выглядит, как та Ребекка, которая должна быть…
      — На что ты смотришь, Роланд?
      Он вздрогнул и выдавил нервный смешок.
      — Ни на что.
      Потому что ничего и не осталось, кроме воспоминания. «Игра света, — решил он, хотя этой ночью его ничто уже не могло удивить. Он видел такое, во что никак не мог поверить, хотя и ВИДЕЛ. — Вчера жизнь была куда как проще».
      — Можно мне рассказывать дальше, Роланд?
      — Да, пожалуйста. Рассказывай.
      — Ладно. Как бы там ни было, когда Ивана нашли, его похоронили на площади, которая тогда еще не была площадью, а потом стала, когда все построили. И теперь мы его там найдем.
      — На его могиле?
      — Ага.
      — В университетском городке?
      — Ага.
      — Ребекка, я боюсь, что это против закона.
      До сих пор рассказ был более-менее правдоподобен, но эти похороны… Роланд начинал подозревать, что вся эта история живет лишь в голове у Ребекки.
      — Нельзя хоронить людей в ближайшем клочке свободной земли!
      — А он тогда уже не был «люди». Только кости.
      — И все-таки… кто тебе это все рассказал?
      — Иван.
      Роланд вздохнул. С авторитетом Ивана спорить было трудно.
      Он поднялся на ноги и протянул Ребекке руку.
      — Ладно, пойдем.
      У него на часах было без двадцати одиннадцать, и прочитанные за всю жизнь книги и увиденные фильмы ужасов говорили, что ему не хочется встречаться с этим парнем — верь там или сомневайся — в полночь.
      Ребекка закинула сумку на плечо и встала. Там, где стояла сумка, трава оказалась выжженной. Ребекка глянула вниз и грустно покачала головой.
      — У травы такая слабая защита!
      — Да, верно. Слушай, ты уверена, что должна нести эту штуку? — Он чуть подвинулся, увеличивая просвет между собой и сумкой.
      — Ты про нож? — Она успокаивающе потрепала его по руке. — Это ничего. Я сильнее травы.
      Роланд позволил увести себя дальше и оглянулся, лишь когда они подошли к перекрестку и должны были подождать сигнала светофора. Подпалина выделялась на пожухлой траве заметным коричневым пятном. Роланд моргнул и снова вгляделся. Рядом с подпалиной полосой четыре фута в длину и шесть дюймов в ширину росла молодая зеленая травка. В памяти Роланда возникла рука Ребекки, рассеянно поглаживающая траву.
      «Я сильнее травы».
      Знает ли она сама, что делает, подумал Роланд, глядя сверху на ее волосы и вспоминая то, другое лицо, спрятанное за этим.
      Светофор мигнул, и они сошли на мостовую. Роланд, заглядевшись на Ребекку, споткнулся о футляр собственной гитары.
      Ребекка схватила его за руку, поддержала, пока он обрел равновесие и перетащила через улицу.
      — Улицу переходить надо внимательнее! — отчитала она его.
      Роланд обернулся и последний раз глянул на два пятна на газоне.
      — Это правильно, — только и смог он сказать.
      Они повернули на юг, прошли жилой квартал и вышли на одну из многих дорожек кампуса. Через каждые шесть футов в кругах света стояли старомодного вида уличные фонари, и Роланду казалось, что они идут от одного островка безопасности к другому, а в промежутках окутывающая их темнота старается добраться до ножа. Он посмотрел на Ребекку, но ей, видимо, это было безразлично, и Роланд попытался набраться от нее бодрости. Это не очень получалось.
      — Так этот Иван шатается по университету?
      — Ага. Когда его видят люди, которые не умеют ВИДЕТЬ, это предвещает университету опасность.
      — А он никогда не является там, где умер?
      — Нет. Он не умер, пока не упал до самого низа лестницы, а там теперь шкаф в ванной комнате ректора. Если он будет там являться, никто его не увидит.
      — Откуда ты все это знаешь?
      — Мне Иван рассказал. Он смотрит, как чинят стены, как ревста… рества…
      — Реставрируют?
      — Вот именно. — Она просияла, став на мгновение еще одним кругом света. — Он любит присматривать за работой.
      Они дошли до открытого места, и Ребекка показала на пожарный лаз через решетчатые сварные ворота, поставленные между двумя домами, — один из нового желтого кирпича, другой серый и старый.
      — Мы пройдем тут.
      — А это не частное владение?
      Опыт подсказывал ему, что от решеток надо держаться подальше.
      — Нет, это зеленая зона, — объяснила Ребекка, — а зеленые зоны принадлежат всем.
      Роланду оставалось только надеяться, что эту точку зрения разделяет и охрана кампуса. Очень уж ему не хотелось объясняться с кем бы то ни было, особенно с человеком в форме, по поводу нарушения границ.
      Более пристальный осмотр показал, что одна створка чуть отошла в сторону, и они проскользнули в щель.
      «Привидение там или еще что, — решил Роланд, пока они шли через двор, — но место жутковатое». Он покрепче вцепился в футляр гитары и постарался обрести уверенность, сжимая потный пластик.
      Двор был невелик, но деревья разбивали свет из окон на скользящие тени, наползающие и исчезающие в порывах ветра. Со своим новым опытом Роланду ничего не стоило поверить, что он в аркадах средневекового монастыря. Посреди самой большой лужайки (на которую он не вышел бы ни за какие блага, ибо здесь трудно было бы вообразить себя менее защищенным) просматривался тыл какого-то здания, которое можно было принять за часовню, и цветные стекла окон причудливо перерезались контурами деревьев. Слышались только шорох листьев и шарканье туфель Ребекки, идущей по плитам дорожки к северо-восточному углу.
 
 
Узоры теней, тьма и свет,
Ночи сохранят секрет.
В безмолвии полян…
 
 
      — Роланд! Давай сюда!
      Дернув головой, Роланд выбросил из нее строчки песни — можно будет поработать потом — и пошел к ожидающей его на краю газона Ребекке. Голос ее зазвучал вдруг неестественно громко, будто отражаясь от старых камней. У Роланда холодок пробежал по спине, и он заметил, что даже листья перестали шуршать, и все вокруг застыло в напряженном внимании.
      — Что теперь? — спросил он нервным шепотом.
      — Теперь будем говорить с Иваном. — Она ступила на траву.
      — Э, Ребекка, Иван не может быть здесь похоронен.
      — Почему?
      — Потому что ты стоишь рядом с канализационной решеткой. — Он показал рукой. — Если бы он здесь был, его бы откопали, когда ее ставили.
      — Все в порядке, — отмахнулась она от канализационной решетки. — Он здесь.
      Роланд вздохнул. Потом моргнул. Потом почувствовал, как глаза у него лезут из орбит, челюсть отваливается, а сердце стучит, как молот по наковальне.
      Что-то воспарило из земли примерно в футе от Ребекки. Похожее на клуб дыма или причудливый клок тумана, оно росло, и Роланд увидел блеск глубоко посаженных глаз, извивы длинных кудрявых волос и пару больших рабочих рук.
      И тут он внезапно понял, что значит лепетать от ужаса, ибо именно это ему отчаянно захотелось сделать. Он едва сумел подавить в себе желание сколько хватит сил мчаться домой, вопя всю дорогу. Страшнее всего были глаза: они не просто существовали, они смотрели.
      И наконец видение сгустилось в столб тумана почти человеческой формы, чуть выше шести футов. Местами туман был настолько тонок, что Роланд видел сквозь него Ребекку. Пульс стал постепенно замедляться до нормы, потому что Роланд понял, что настоящей причины для страха нет.
      Ребекка подбоченилась и сердито посмотрела на призрак.
      — Как мне с тобой говорить, когда ты все время меняешь форму? Стань нормальным, Иван!
      — Не хочу.
      Голос с сильным акцентом звучал так же призрачно, как выглядело тело, и в то же время капризно.
      — Почему? — Она скрестила пальцы в надежде, что сейчас у него пройдет приступ обиды.
      И ошиблась.
      — Потому. Уходи. Не хочу с тобой говорить. Всем на меня наплевать. Никому я не нужен. — Из середины тумана донесся глубокий вздох. — Уходи. Желаю почивать в мире. Всем наплевать.
      Он стал тонуть, уходить обратно в землю, но Ребекка рванулась вперед.
      — Иван, не надо!
      Он перестал погружаться и вильнул в сторону, отстранясь от ее рук.
      — Тебе наплевать. Всем наплевать.
      «Этот парень разговаривает, как призрак старой девы, а не русского каменщика», — подумал Роланд, когда туман чуть поднялся в воздух и направился к западной стене.
      — Пошли! — крикнула Ребекка и рванулась вдогонку.
      Роланд замялся. Он не испытывал особой радости от того, что придется выйти из-под прикрытия дома.
      — Давай! — снова позвала Ребекка.
      Он пожал плечами и двинулся за ней. Вышло не так страшно, как ему казалось, но впечатление от смотрящих глаз не проходило.
      «Интересно, с кем делит Иван место последнего упокоения? — По стене часовни гуляли тени. — А если подумать, то лучше и не знать».
      Он рванулся вперед и догнал Ребекку.
      Они пробежали по плитам дорожки под арку в западной стене. Столб тумана летел перед ними, почти исчезая под светом старомодных фонарей. Он остановился, взмыл вверх и скрылся за плющом, обвивавшим полукруглую пристройку в юго-западном углу дома. Кариатида, выглядывавшая из плюща, вдруг ожила.
      — Черт возьми! — Роланд застыл как изваяние с округлившимися глазами.
      Первая кариатида снова обратилась в камень, а вторая на него зарычала.
      — Пошли! — потянула его за руку Ребекка. — Я знаю, куда идет Иван.
      Она побежала вокруг к фасаду здания, а Роланд держался позади и бежал с некоторым трудом, потому что понятия не имел, куда ставит ногу, — он не мог оторвать глаз от кариатид, оживавших одна за другой. И потому позволил Ребекке провести себя вокруг небольшой клумбы на лужайку и чуть не налетел на нее, когда она остановилась.
      Прямо перед ними рядом стояли две кариатиды, втиснутые в угол. Левая медленно оживала.
      — Ладно, Иван, — сказала Ребекка. У нее явно кончалось терпение. — Хватит баловаться. Мы за тобой гнались, так что ты понимаешь, как это важно. Слушай теперь.
      — Я слушаю, — вздохнула кариатида.
      Каменная крошка во рту кариатиды да еще русский акцент не давал возможности понять ее речь. Но Ребекка, кажется, поняла.
      — Миссис Рут говорит, что здесь у нас есть Адепт Тьмы, и нам нужно, чтобы ты отнес наше… — Она повернулась к Роланду, подыскивая слово.
      — …Приглашение? — предложил Роланд.
      — Да, именно его. Надо, чтобы ты отнес наше приглашение Свету, чтобы Адепт Света пришел с ним сражаться.
      — Нет.
      — Но Александр погиб!
      — Понятно. — Кариатида пожала каменными плечами. — Смерть — это не так плохо. К ней привыкаешь. И чего это я пойду так далеко от дома?
      — Но ведь… ты… ох, ты! — Ребекка топнула ногой, и фигура улыбнулась.
      Роланд заметил, что обломки камня были когда-то зубами, теперь они сильно выдавались вперед.
      — Послушай, — сказал он, сам удивляясь этому не меньше Ивана, который его раньше не замечал. — Ты ведь являешься, когда университет в опасности, верно?
      — Верно, — подозрительно глядя, согласилась кариатида.
      — Ну вот, а если Адепт Тьмы победит, университет, вместе со всем остальным, будет в опасности, какая тебе и не снилась. Разве ты не должен что-нибудь сделать?
      Иван на минуту задумался, а Ребекка одарила Роланда такой благодарной улыбкой, что ему неожиданно захотелось совершить ради нее какой-нибудь необъяснимый поступок: взбираться на горы, биться с драконами, прогнать Тьму голыми руками… «Ладно. Не бери в голову».
      На последней мысли он постарался сосредоточиться.
      — Не, — ответила наконец кариатида. — Я только являюсь. — Она показала тощей, искореженной каменной рукой на футляр с гитарой. — У тебя там есть чего выпить?
      — Нет, просто гитара.
      — Гитара? — вздохнула каменная фигура. — Как давно я не слышал музыки… Сыграй мне песню.
      Роланд открыл было рот, чтобы послать кариатиду куда подальше, но тут же закрыл его. Если музыка может радовать… Он положил футляр на газон и вынул свою старую «Ямаху». Когда он купил ее больше десяти лет назад, это было лучшее, что он мог себе позволить, но все равно до супера ей далеко. Тем не менее за все годы на улице, на всех фестивалях, в бесчисленном количестве прокуренных комнат она не подвела его ни разу, и голос ее был так же сладок и чист, как в первые дни. Общаясь с ней, Роланд называл ее «Терпеливая», хотя ни одной живой душе об этом не говорил.
      Закинув ремень на шею, он сел на нижнюю ступеньку каменной лестницы. Он ощутил камень, выбитый тысячами ног.
      Ребекка и статуя, которая была Иваном, терпеливо ждали.
 
 
Ой ты, ветер, ты по степи веешь,
Ты колышешь ветлу над прудом,
Отнеси же ты весточку, ветер,
В мой далекий, покинутый дом.
 
 
      Музыка старой русской народной песни сложена была для бандуры, и Роланд так увлекся ее переложением, что не мог следить за публикой. К счастью, слова и мелодия были простыми, и вскоре Роланд погрузился в песню.
 
 
Ты скажи, расскажи ты родимой,
Что сынок не вернется домой.
Над моею могилою, ветер,
Мне о матушке песню пропой.
 
 
      Отзвучали последние аккорды, и воцарилась тишина.
      И вот из статуи медленно вышел туман и превратился в фигуру высокого мужчины с крупными чертами лица, одетого в черное, в конической шляпе и в фартуке каменщика. По щеке его, сверкнув в свете близкого фонаря, скатилась одинокая слеза.
      Разведя в стороны большие руки в царапинах от камня и железа, он проговорил:
      — Обнял бы тебя, если б мог. Ты отнес меня в Россию-матушку, где я уже сто лет не был. Проси чего хочешь, и я сделаю.
      — Отнеси и ты наше приглашение Свету. Это все, что нам нужно.
      — Так я и сделаю, — наклонил голову Иван. — Ты вновь пробудил в моем сердце чувство.
      — Это вы тут играли?
      Ребекка тихо вскрикнула, и Роланд взвился, оборачиваясь. На краю газона стоял офицер службы безопасности кампуса. До Роланда вдруг дошло, что они тут, на ступенях самого старого университетского здания, открыты всему, и доброму и злому, каждому, кто только удосужится пройти по тротуару, по дороге, по траве. А он тут играет старые русские песни для призрака.
      — А разве нельзя, офицер?
      — Да нет, чего там. — Полицейский широко улыбнулся. — Я тут просто делал обход, услышал вас и подивился, как это красиво звучит. Приятно услышать настоящую песню, а не этот теперешний шум.
      — Ну спасибо.
      — В такое время вы никого не потревожите — жилые дома там, за колледжем, да и в них сейчас мало кто живет в это время года. Так что, ребята, можете… — Он удивленно остановился и почесал в затылке. — Смешно, но я присягнул бы, что вас тут было трое. Такой большой парень в смешной шляпе…
      — Это Иван, — серьезно объяснила Ребекка.
      — Резникофф? Призрак? — Он тихо засмеялся. — Да уж, конечно. Давайте, ребята, все-таки проходите, раз вам призраки мерещатся.
      Роланд наклонился, чтобы уложить гитару в футляр.
      — Да мы и так уже идем.
      — Я не подведу тебя, певец. Твое послание дойдет до Света. — Иван повернулся к Ребекке, дотронулся до края шляпы и растаял.
      От офицера полиции избавиться было труднее. Он проводил их вдоль всего Круга Кингз-колледжа, а по дороге убедил Роланда, что знает все названия и первые куплеты всех песен, которые «битлам» случилось написать.
      — А мне больше всех нравится эта: «Да, да, да», — вставила Ребекка, когда они проходили мимо Конвокэйшн-холла.
      — Почему? — спросил Роланд.
      — Потому что я там могу почти все слова запомнить.
      Офицер полиции у нее за плечом покрутил пальцем у виска. В ответ Роланд бросил на него испепеляющий взгляд, которого тот не заметил, так как по долгу службы обратил внимание на группу теней, идущих через газон, оживляя темноту точками сигарет.
      — Придется идти, а то эти детки тут все могут спалить — на такой сухой траве курить нельзя. Особенно если они травку курят — вы меня понимаете? Приятно было побеседовать.
      И он ушел.
      — Роланд?
      — Чего?
      — Ты сегодня очень хорошую вещь сделал для Ивана.
      — Спасибо, детка.
      Он даже сам удивился, что ее слова так много для него значат. Дальше до угла они шли молча.
      На Колледж-стрит, прекрасно освещенной магистрали, ведущей прямо к дому Ребекки, Роланд оглянулся и посмотрел на то место, откуда они пришли. Через небольшой отрезок Кингз-колледж-роуд, через Круг и темную поляну, туда, где в темноте нависала выщербленная и покореженная статуя. Он только что говорил с каменщиком, который уже больше ста лет мертв. Получил таинственный совет от тряпичницы. Видел, как умирает сказочный маленький человечек. Ну и ночка выдалась! Теперь наконец работа окончена — они попросили помощи. Оставалось надеяться, что вдруг открывшийся невидимый мир не исчезнет с той же внезапностью.
      В глаза Роланду ударил далекий свет фар со стороны Круга, и он, несмотря на расстояние, услышал рев двигателя. Спортивная машина, подумал он, пока Ребекка внимательно поглядывала то в одну, то в другую сторону перед тем как перейти дорогу.
      Рев усилился; свет фар обогнул Круг и устремился прямо к ним.
      Роланд нырнул вперед, но Ребекка застыла, пригвожденная этим светом.
      Мир замедлился. Роланд, поворачиваясь к Ребекке, уже знал, что не успеет.
      …И тут ее бросило к нему в руки, и они покатились по мостовой, а сияющее красное крыло лишь слегка задело ее подошву.
      Взвизгнули шины, машина свернула на Колледж-стрит, вильнула и умчалась. Что-то приземистое и странно светящееся прицепилось к заднему бамперу, махнуло им рукой в салюте и принялось засовывать себе в рот полные горсти металла, пробираясь к кузову.
      Роланд рывком поставил Ребекку на ноги и протащил дальше до тротуара. Она не казалась испуганной — лишь потрясенной. Потому что, подумал он, она не нарушала правил, и все это — не ее вина.
      — Ты не ушиблась? — Он с пристрастием оглядел ее.
      — Нет, — ответила она. — А ты?
      — Кажется, тоже. — Он открыл футляр, чтобы посмотреть, не пострадала ли Терпеливая. — Все в порядке.
      Ребекка показала на чуть сдвинутую крышку люка в середине улицы.
      — Оттуда выскочил малыш и оттолкнул меня с дороги.
      Роланд обратил внимание, что ее указательный палец неподвижен. У него самого руки тряслись, как листья на ветру.
      Она повернулась к нему.
      — Ты заметил, что в машине не было водителя?
      — Нет. — Он сглотнул слюну. — Не заметил.
      — Мы должны сказать полиции? Дару говорит, что плохих водителей надо убирать с улиц.
      Роланд вообразил на минуту, каково будет рассказывать это полиции.
      — Нет. Не надо полиции. Если водителя не было, кого они уберут с дороги?
      — Ага, — вздохнула она. — Роланд, пойдем домой!
      — Отличная мысль, детка.
      Они пошли на восток, и в это время часы на городских башнях начали бить полночь. Когда стихли колокола, Ребекка слегка тронула Роланда за руку.
      — У тебя морщины на лбу. О чем ты думаешь?
      Он рассмеялся, хотя ему было не до смеха.
      — О том, что это не кончится, пока рак не свистнет.
      Ребекка на секунду задумалась.
      — Роланд?
      — Что, детка?
      — Иногда ты говоришь без всякого смысла!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

      Роланд остановился сразу у входа в квартиру Ребекки и вытаращил глаза. Косметическая уборка, произведенная ими перед уходом к миссис Рут, оставила лишь чуть меньший хаос, чем увиденный, когда они пришли первый раз. Теперь же порядок был безупречный. Всю грязь с пола смели, а сам пол намазали мастикой и натерли до теплого блеска. Растения стояли на полке напротив окна аккуратной зеленой стенкой. Разбросанные клочки занавеса… Он прислонил к стене гитару, пересек комнату и вгляделся пристальнее. Крошечные стежки соединили обрывки почти невидимыми швами.
      — Не может быть, — буркнул он себе под нос, скорее для проформы. Этот вечер, во всяком случае, научил его, что слова «не может быть» редко имеют смысл. Обернувшись, он увидел, как Ребекка взяла со стола миску с фисташковыми скорлупками, и вышел за ней на кухню. Там все сияло.
      — Что тут произошло? — спросил он, отступая назад. В кухне было слишком мало места для двоих.
      — Квартиру убрали, — ответила Ребекка, высыпая скорлупки в ведро.
      — Это я вижу. — Роланд глубоко вдохнул. Даже пахло чистотой. Не очистителем, не стиральным порошком — просто чистотой. — Но кто это сделал?
      — Не знаю. — Ее голос звучал глухо из-за стенки холодильника. — А это важно?
      Он оглядел сверкающую комнату и пожал плечами.
      — Нет, наверное, — должен был признать он. В сегодняшнем вихре событий волшебная горничная была в порядке вещей. Он мысленно потрепал себя по плечу за умение с ходу принять очередную странность. И тут Роланд вспомнил о пятнах крови на постели.
      Двойные двери, отделяющие альков и ванную от остальной части квартиры, были почти закрыты. Левая, заметил Роланд, была заперта на засов. Правую он осторожно приоткрыл.
      В неясном свете из гостиной можно было разглядеть двуспальную кровать Ребекки. Она осталась на своем месте. Аккуратно протиснувшись между ней и стеной, он стал по памяти нащупывать шнурок выключателя бра. Несколько раз он провел рукой по стене, наконец попал на шнурок и дернул его вниз.
      Светло-зеленое одеяло — то самое светло-зеленое одеяло — выглядело как новое. Не было и намека на то, что несколько часов назад на нем умер маленький человечек по имени Александр. И Роланд готов был поспорить, что на простынях тоже не осталось никаких следов.
      Том поднял голову с лап и глянул на свет.
      — Я думал, ты убрался, — пробурчал себе поднос Роланд.
      Том зевнул, облизнулся острым язычком, явно игнорируя предположения Роланда. Потом устроился во впадине между двумя подушками, как будто собрался остаться на ночь. И только легкое подергивание белого кончика хвоста говорило о том, что он все еще помнит о существовании Роланда.
      Подавив искушение дернуть за этот пушистый флажок, Роланд заглянул в ванную — как и ожидалось, безупречный порядок — и вошел в большую комнату.
      — Если хочешь, чтобы свет был потушен, — сказал он коту, проходя мимо, — можешь встать и выключить сам.
      Ребекка наполовину высунулась из окна.
      — Что ты делаешь?
      Она выпрямилась и отвела с лица кудряшки.
      — Ставлю молоко для малышей.
      — Как?
      Она терпеливо повторила.
      — Понял. А зачем?
      — Потому что они его любят.
      Роланд глубоко вздохнул. А почему бы нет? Ему все равно придется привыкать в своей дальнейшей жизни к отсутствию объяснений.
      — Ты уверена, что Адепт Света придет сюда? — спросил он.
      — Конечно. Даже если Иван не скажет, кто его послал и не даст моего адреса — потому что не знает его, — у нас есть нож, он посланца притянет.
      Это звучало разумно. Если подумать, то даже чертовски разумно, а до сегодняшнего вечера Роланд считал, что Ребекка и разум — понятия взаимоисключающие. Либо она оказалась умнее, чем можно было заключить из прежних наблюдений, либо он не так хорошо разбирался в ситуации, как ему представлялось.
      «А то и все вместе», — если быть до конца честным.
      На проходе, все еще застегнутая на «молнию», лежала сумка. Роланд носком туристского ботинка запихнул ее под стол. Нечего ей лежать посреди комнаты, где она может привлечь не только Свет. Он кинул подозрительный взгляд на землю в цветочных горшках.
      Ребекка зевнула, и Роланд вдруг почувствовал сильную усталость.
      — Я спать иду, — сообщила она. — Когда Свет придет, пусть меня разбудит.
      Они оба считали само собой разумеющимся, что Роланд останется на ночь.
      — Ты хочешь спать со мной?
      Роланд захлопнул рот, глубоко вдохнул и твердо приказал себе выбросить из головы грязные мыслишки. Лицо у Ребекки было невинным и непорочным, как у ребенка: открытое, доверчивое, усеянное по носу и щекам трогательными веснушками — почти как на рекламном плакате. Зато тело… Тяжелые груди, соски просвечивают сквозь лифчик и майку, и поверху их окружия обсыпаны теми же веснушками. Ниже потрясающе тонкой талии широкие бедра, плавно переходящие в мускулистые ляжки. Чуть пухловата для этого века всеобщего похудения, но плоть тверда и формы в высшей степени женственны.
      «Когда этот ребенок говорит «спать», то имеется в виду именно спать, развратник ты этакий. Ничего другого».
      — Да нет, спасибо. Я здесь, на диване.
      — Ладно. — Ребекка снова зевнула и направилась к кровати. — Спокойной ночи, Роланд.
      — Спокойной ночи, детка, приятных снов.
      — У меня сны всегда приятные.
      Роланд усмехнулся. Он снова услышал Ребекку, которую знал всегда, и это помогло избавиться от видения форм новой, другой Ребекки. Он проверил, заперта ли дверь, вынул из футляра Терпеливую и выключил свет. Устроившись на диване, достаточно длинном даже для его шести футов, он стал подбирать спокойный мотив. Играть в темноте Роланд научился много лет назад.
      Заскрипел матрас (Ребекка забралась на кровать), и раздался голос хозяйки:
      — Подвинься, Том, не будь свиньей. Все место занял.
      «Хорошо, что я не согласился. Чего мне сегодня только не хватало, так это драки с котом».
      Руки сами выбрали мелодию, и он вдруг понял, что играет старый хит из «Айриш Роверс».
      «Ну нет, — одернул он сам себя, уводя руки от этой мелодии. — Уж слишком это по теме».
 
      — Темно тут сегодня.
      Констебль Паттон высунулась в открытое окно полицейской машины и прищурилась.
      — Тут всегда темно, — заметила она с раздражением. — Слишком много этих чертовых деревьев.
      На этом участке легко было забыть, что они едут по центру большого города. Роуздейл-Вэлли-роуд шла по дну одного из многочисленных торонтских оврагов, и по обе ее стороны громоздились массивные деревья, они затеняли проходящий через их царство разлом и заслоняли редкие уличные фонари, недвусмысленно давая Человеку понять, что он всего лишь нежеланный гость — по крайней мере здесь.
      — Гоночные фары, — буркнула Паттон. — Что нам нужно — так это гоночные фары.
      — Слишком ты беспокоишься.
      — Это ты слишком спокоен. — Она резко отвернулась от окна к напарнику. Эта пьеса была знакома обоим и разыгрывалась не реже одного раза в дежурство. Может быть, она слишком беспокоится, но для полицейского это лучше полного спокойствия. — Не забудь притормозить прямо перед мостом.
      Констебль Джек Брукс усмехнулся, но улыбку скрыли пушистые усы.
      — Думаешь, они вернутся?
      Она пожала плечами.
      — Кто знает? С бродягами никогда не поймешь. Одно я знаю — слишком здесь все пересохло, чтобы костры жечь.
      — С этим трудно спорить, Мэри Маргарет.
      Паттон возвела очи к небу. Этот сукин сын продолжал называть ее полным именем и отказывался говорить просто Мардж, как все остальные.
      — Это тебе-то трудно спорить? — возвысила она голос. — Да ты готов спорить с чем угодно, чтобы я ни ска… О Господи!
      Она вцепилась в приборную доску, когда Брукс вильнул в сторону, пытаясь уйти от сверкающей белой фигуры, вдруг вырвавшейся из-за деревьев. Но та оказалась слишком близко. И скорость была слишком велика.
      Раздался звук удара о крыло и двойной глухой стук — под передними и задними колесами.
      Брукс отчаянно затормозил, проклятия слились с визгом резины по асфальту. Оба офицера схватили шляпы и дубинки и выскочили на дорогу. В пятнадцати футах от себя они увидели, на что налетели. В ночной темноте виднелась бледная скорченная масса на асфальте. Они остановились, зная, что живым это быть уже никак не может.
      — Большая белая собака? — предположил Брукс.
      — Может быть. — Паттон перевела дыхание. Ей всегда было легче иметь дело с мертвыми людьми, чем с мертвыми животными. — Подойдем.
      Брукс подошел первый, опустился на колени и застыл. Его глаза быстро приспособились к темноте, и он теперь ясно видел, что они сбили. Это существо было не более трех футов в холке, изящные ноги кончались тонкими раздвоенными копытами. На точеной голове между бровями выступал витой хрустальный рог. На Брукса смотрел агатовый глаз, в нем светилась боль, и Брукс понял, что зверь еще жив, хотя взор его тут же стал тускнеть.
      — Джек, что тут… Святая Мария, Матерь Божья! Это невозможно. Этого не может быть.
      Она тоже опустилась на колени, невольно осенив себя крестным знамением, и коснулась длинной белой шерсти. Дрожащими пальцами ощутила теплый и мягкий мех, такой же реальный и такой же нематериальный, как летний бриз.
      Единорог вздохнул, испустил длинный выдох, принесший аромат лунных пастбищ, затрепетал и умер.
      Дорога опустела.
      — Я не хотел, — произнес констебль Брукс, трогая рукой то место, где лежал зверь. По щекам его текли слезы. — Видит Бог, я не хотел.