По переулку я взобрался на холм, к круглосуточно открытому Большому базару. В такой поздний час люди там уже не толпились. Многие лавки были закрыты. Но скоро я обнаружил то, что искал: лавчонку арабской и восточной одежды. Везде стоял удушающий запах нафталина и верблюдов. Единственная электрическая лампочка освещала товары, в беспорядке висящие на вешалках. Я стал копаться в них, ища djellaba — плащ с капюшоном. Мне нужен был такой, какие носили арабские вожди племен. И я нашел его: из мягкой желтой шерсти, с расшитым золотой нитью подолом. Несмотря на украшения, он все-таки мне понравился. Я нашел тюрбан, нашел мешковатые брюки, нашел вышитый золотом жилет и рубашку. Я нашел нагрудный патронташ с множеством кармашков для патронов.
      Тем временем проснулся хозяин и, видимо, подумал, что лезут воры. Он был очень толстым и зевал. Взглянув на меня как-то странно, он стал подсчитывать, на какую сумму я набрал товаров.
      — Восемнадцать тысяч лир, — снова зевнув, сказал он.
      — Девять тысяч лир, — сказал я.
      Тогда он сделал нечто очень подозрительное: он пожал плечами и согласно кивнул. Он не пытался торговаться! Я знал, что это означает: он надеялся усыпить мою естественную бдительность.
      Я достал банкноту. Боги мои! Мудур Зенгин дал мне одни только тысячедолларовые!
      Выбора не было, пришлось расплатиться ею.
      — Мне придется разбудить Махмуда, ростовщика, что живет по соседству, чтобы поменять у него деньги, — сказал он. Подтверждались мои подозрения: он пытается меня задержать!
      Я, однако, оставался весьма хладнокровным.
      — Идите.
      Его не было больше пяти минут. Я знал — он вызывал полицию.
      — Вот вам сдача. Девяносто одна тысяча лир. — Здоровенная пачка денег мелкими купюрами. Он думал, что я задержусь, пересчитывая их, а я не стал и тем самым натянул ему нос. Сунул их в саквояж — и все.
      Он странно посмотрел на меня, и тут до меня дошло, что все это значит: он хотел как следует запомнить мою внешность, чтобы дать ее полное описание. Он знал, что за одежду я купил, и когда к нему придут с расспросами преследующие меня женщины, он им скажет.
      К этому я был готов — то есть к выполнению пункта «в»: заметание следов.
      Пока он снова укладывался на свой диван, я сделал вид, что никак не могу застегнуть саквояж, а сам нагнулся и сунул бомбу замедленного действия под стеллаж с одеждой и нажал на плунжер.
      Выйдя из лавки, я стал спускаться с холма, стараясь при этом не бежать.
      Прошло десять минут.
      Тр-рах! Ба-бах!
      Моя лавка и множество лавок вокруг взлетели на воздух во вспышке оранжевого пламени. От взрывной волны рядом со мной разбилось окно.
      Эту часть следа я уничтожил, и женщины уже никогда не получат от толстого продавца описание моей внешности!
      Я успокоился, но бдительности не потерял. Я подошел к отелю. Полиции не было. Моя ловушка не сработала. Возможно, они просто-напросто опаздывали. Мне лучше было поспешить.
      Я взобрался по водосточной трубе — ее длина составляла только четыре фута — и снова оказался в своем номере.
      С холма слышались сирены машин полиции и «скорой помощи». «Здорово я их отвлек». Может, по этой самой причине они и не приехали в отель. Ай да молодец!
      Я открыл саквояж и вынул оттуда европейскую одежду. Надев шаровары, рубашку и жилет, я повесил через плечо патронташ и снова влез в свои армейские ботинки. Затем повязал на голове тюрбан и накинул плащ с капюшоном. Совсем другой вид!
      Потом переложил оставшиеся бомбы и доллары в кармашки патронташа. После чего достал свой дипломатический паспорт и положил в саквояж, а пачки турецких денег запихал в пояс: в кармашки патронташа они не влезали. Снятую одежду я уложил в саквояж, затем с неожиданной решимостью вытащил из него «беретту» модели 81/84 калибра 0,38 — легкое оружие карманного размера с тринадцатью патронами в магазине. Я положил ее во внутренний карман плаща и осмотрелся: в номере ничего моего не оставалось. Я застегнул ремни саквояжа.
      Теперь надо замести следы.
      Я достал бомбу, положил ее под матрац и вдавил плунжер.
      Спустился вниз. Дежурный притворялся спящим, но это меня не обмануло. Буду вести себя как ни в чем не бывало, решил я. Положив на стойку ключ и купюру в сто лир, я небрежной походкой вышел из отеля.
      Полиции рядом не было. Мой отвлекающий маневр на Большом базаре сработал. Пламя там так и полыхало.
      Не желая привлекать к себе внимания, я зашагал обычным размеренным шагом по переулкам в сторону главной магистрали.
      Найдя такси, я разбудил водителя и уселся на сиденье. Надо запутывать следы.
      — Отвези меня в Шератон-отель.
      Машина тронулась.
      Тр-рах! Ба-бах!
      Отель взлетел на воздух!
      Я замел и эту часть моего следа.
      В небо взметнулись языки оранжевого пламени.
      От ударной волны машину малость занесло.
      — Что это было? — спросил таксист.
      Ага! Пытается получить информацию, чтобы потом передать этим бабам! Так, я и это улажу.
      На узкой и пустынной улочке я велел ему остановиться на минутку. Он затормозил. Я ударил его рукояткой «беретты» по голове, и он завалился набок. Я вылез из машины, столкнул тело на пол, сел на место шофера и завел мотор. Я знал, куда еду — не в «Шератон», упасите боги! Я должен был выбраться из страны.
      Я знал, где нахожусь. Я направлялся к паромному причалу в бухте Золотой Рог и сейчас проезжал мечеть за мечетью — Стамбул просто ломится от мечетей. И все они готовы обрушиться по велению Пророка вам на голову. У кого-то кровь застывает в жилах. Но я соблюдал хладнокровие.
      В этот час вечера паромный причал был пуст. Я это предвидел. Я вышел из машины, вынул саквояж, включил низшую передачу и пошел рядом, держа руку на руле. Затем отступил в сторону.
      Рев мотора — всплеск!
      Разбуженные волны выплеснулись в темноте на причал. Из тонущего такси вырвались пузырьки воздуха.
      Так я замел еще одну часть моего следа.
      Я вернулся и подхватил саквояж. Теперь я точно знал, куда направляюсь. Быстро шагая по дорожке, перпендикулярной к выступающим в воду пирсам, я добрался до тесно сбившегося в гавани скопления рыболовецких судов и остановился. Свет городских огней, проникавший сюда, отражался в воде, и мне удалось разглядеть все что нужно.
      Крайним стояло судно футов девяносто в длину. Как у всех небольших суденышек, бороздивших Мраморное море, корма и нос у него были значительно выше средней части. У него имелись высокие мачты, что позволяло забрасывать сети и даже иногда ходить под парусом. В свете огней дока мне была видна тройная желто-черная полоса, проходящая по всей длине планшира с довольно сильным изгибом. Его местонахождение с краю говорило мне о том, что на рассвете оно собиралось выйти в море.
      Я ступил на ближайшую палубу и стал перебираться с планшира на планшир. Суденышки закачались и заскрипели. Добравшись до выбранного мною судна, я увидел его название — «Sanci». Это заставило меня на мгновение задержаться. «Sanci» по-турецки значило «боль в животе». Терпеть не могу море — точно так же, как космическое пространство.
      Но суровый служебный долг взывал к моей храбрости, и я смело ступил на борт. Воняло рыбой.
      Ближе к корме находилось какое-то маленькое помещение. Я распахнул дверь.
      В койке, лежа на спине, храпел здоровенный турок. Никогда еще не видел среди турок такого громадного. Наверное, это был капитан.
      Я разбудил его, помахав у него перед носом рукой. Но сделал это очень хитро — зажав в пальцах лиры наподобие веера.
      Он еще раз всхрапнул и проснулся. И сразу увидел лиры.
      — Если отчалишь сейчас же, — сказал я, — и доставишь меня в Грецию — это будет твоим.
      Он тут же приподнялся и сел, почесывая волосатую грудь.
      — Сколько дадите? — спросил он.
      — Сорок тысяч лир, — отвечал я.
      — Восемьдесят тысяч, — попробал торговаться он.
      — Семьдесят, — отрезал я, — если отчалишь сию же минуту.
      Он поднялся с койки и потянулся к куртке и фуражке.
      — Пойду разбужу команду, — сказал он, но никуда не ушел.
      Я понял намек и отсчитал ему тридцать тысяч лир.
      — Остальные сорок получишь перед тем, как высадишь меня на берег.
      Он недовольно хрюкнул, взял деньги и пошел будить команду.
      Вскоре от беготни судно заходило ходуном. Матросы готовились выйти в море.
      Я взглянул на другие суда, по которым только что прошел. Не исключалось, что на одном из них мог находиться сторож, который заметил меня.
      Я не мог подвергать себя ни малейшей опасности.
      — Одну минуту, — сказал я капитану, — кажется, я оставил кое-что на пристани.
      Перескакивая с палубы на палубу, я быстро добрался до причала, где стояла небольшая хибара. Под дверь ее я подсунул бомбу, поставив взрыватель на полчаса и надавив на плунжер, и так же по палубам вернулся назад.
      Судно отчалило. Двигатель и лаял, и чихал, и жаловался. Винт вспенивал воду в кильватере. Мы покинули бухту Золотой Рог, обогнули мыс Сераглио. На фоне странно освещенного неба вырисовывался силуэт памятника Ататюрку.
      Б-бах! Бу-бух!
      Заслоняемая мысом и монументом, вспышка взрыва окрасила светлеющие небеса.
      Я оглянулся. След мой был заметен.
      Небо над Стамбулом от непрекращающегося пожара стало оранжевым.
      Наконец-то я вырвался!
      Когда тебе угрожает опасность и ты нуждаешься в помощи, нет ничего лучше «аппаратной» выучки!
      Однако в безопасности я еще не был!

Часть СОРОК ПЕРВАЯ

Глава 1

      Через Мраморное море, через Дарданеллы, двадцать один час мучительных приступов рвоты, двадцать один час пребывания в аду.
      Я сидел в провонявшей рыбой каюте помощника капитана и блевал в скверно пахнущее ведро. Ох и верно же назвали эту посудину — «Sanci»! Но никакая боль в животе не шла в сравнение с тем, что я испытывал. Сильная встречная волна подгонялась ветром с Эгейского моря, который свирепел с каждой милей.
      Но мне досаждал не только ветер. В начале пути я следил за исчезающими в дымке огнями Стамбула: мне казалось, что турецкие военные суда непременно ринутся за мной вдогонку, и я решил, что продам свою жизнь по самой высокой цене. Но тут меня стала одолевать килевая качка, и я заблевал над поручнями. Капитан, опасаясь, что я свалюсь за борт, затолкал меня в каюту помощника и дал ведро, сказав при этом, что не хочет терять оставшейся части платежа.
      Сначала меня так замутило, что я испугался: а вдруг умру. Потом меня замутило гораздо сильнее, и я испугался, что не умру.
      Постепенно, между позывами рвоты, я стал размышлять, как же я дошел до жизни такой. Неужели нельзя было жить как-то иначе, чтобы избежать этих бешеных полетов на космических кораблях и этих сумасшедших качек на рыболовных судах? Неужели я не мог найти себе другую работу, спокойную, сидячую, без нервотрепки? По своей конституции был просто не приспособлен к этому образу жизни.
      Так, мучаясь час за часом, я начал приходить к чему-то определенному. Ржавое с вмятинами ведро, в котором рыбья чешуя плещется вместе с блевотиной, становится своего рода замечательным магическим кристаллом. В нем совершенно отчетливо можно увидеть, что будущее такого рода в большом количестве определенно может повредить будущему твоему здоровью.
      Потому-то я и задумался над тем, что же поставило меня в такое положение. Должно быть, уже где-то в прошлом нити судьбы стали сплетаться, готовя мне эту ужасную долю. По мере того как тянулся этот серый день и серый ветер взбивал серые барашки на сером загрязненном отходами море, серость моего настроения сконденсировалась на чисто черной определенности моих размышлений, придав им большую убедительность.
      Хеллер! Если бы он первый не обследовал эту планету, я бы здесь не находился. Я бы не попал в это ужасное положение, преследуемый демоническими женщинами, терзаемый злыми насмешливыми ветрами, утрясенный и укачанный до того, что из желудка в ведро уже не поступало ничего, кроме шума.
      Хеллер! Если бы не его чувство долга военного инженера, не ворвалась бы в мою жизнь вдова Тейл, а медсестра Билдирджина не стала бы причиной угрозы расправы со мной посредством дробовика или посредством женитьбы.
      Хеллер! Если бы он вовсе не появился на моем небосклоне, тот роковой вызов Ломбара никогда бы не прервал моей охотничьей поездки, и теперь, вместо того чтобы с тревогой смотреть, не появятся ли в ведре следы крови, я премило постреливал бы себе певчих птичек в свое полное удовольствие на Волтаре в горах Блайк.
      Хеллер! Он всех восстановил против меня: Мили, Ске, Ботча, Фахт-бея. Он все замышлял и замышлял, как бы половчее втянуть меня в неприятности. Прахд, Крэк, Ахмед, Терс и вся эта дьявольская компания орущих демонов не преследовали бы меня, и не смеялись бы надо мной, и не торчали бы с Пророком в облаках, науськивая на меня женщин с камнями.
      Хеллер! О, как же ясно я понял наконец, что во всем этом была его вина!
      Хеллер! Над этим ведром для рыбы я дал священную клятву, что отомщу ему за все страдания, даже если для этого понадобится вся моя жизнь.
      Когда мне стало ясно, отчего все у меня пошло наперекосяк, я отчетливо понял, что должен делать.
      Я должен поехать в Нью-Йорк. Невзирая на любую опасность, невзирая на какие-либо трудности, я должен покончить с Хеллером раз и навсегда. Во благо Конфедерации, во благо Земли, во благо всей жизни где бы то ни было я должен разделаться с этой угрозой для всей Вселенной — с Хеллером!
      Придя к такому твердому, удовлетворившему меня заключению, я почувствовал себя легче.
      И воспринял как знак судьбы, когда в тот же момент вошел капитан и сообщил, что мы уже прибыли. Это полностью подтверждало мое заключение. Килевая качка прекратилась, и я больше не чувствовал себя больным. Это свидетельствует о том, что может сотворить совершенно правильно найденный ответ!

Глава 2

      Мы стояли, защищенные от ветра материком. В светящейся полночной темноте неясно вырисовывалась черная громада горы. Примерно в миле от нас в свете холодного тонкого месяца смутно белела узкая береговая полоса.
      — Греция, — объявил толстяк-капитан, указывая в ту сторону. — Когда заплатите, мы высадим вас на берег.
      Я знал, Что мне делать. Замести свой след.
      Я вошел в каюту и взгромоздил саквояж на койку. Повернувшись спиной к двери, я достал очень плоский стенган и снова застегнул ремни саквояжа. Затем запихал турецкие лиры в грязную наволочку и туда же положил стенган.
      Повернувшись к двери, я увидел, что капитан все еще стоит у поручней.
      — Я заплачу, — сказал я, — когда на воду спустят шлюпку и отдадут команду отвезти меня на берег. Тогда сможешь получить вот это. — Я поднял наволочку с деньгами и, ухватив горсть купюр, показал ему, что в ней содержится.
      Этот придурок выкрикнул свои приказания. За борт спустили резиновую надувную лодку с подвесным мотором. Двое из экипажа залезли в нее.
      Я позвал капитана в каюту. Он и его команда знали, как я выгляжу. Они, возможно, заявят в греческую полицию. Даже если между Грецией и Турцией не было договоренности о выдаче прелюбодеев, я не мог рисковать. Этот капитан и члены его экипажа могли бы сообщить обо мне женщинам, когда те пришли бы к ним с расспросами. Мне нужно было замести следы. Кроме того, не годилось расшвыривать деньги, которые снова можно обратить в Доллары.
      Я бочком придвинулся к двери, чтобы быть к ней ближе, чем капитан. Закрывая ее, я протянул наволочку:
      — Здесь кое-что сверх обещанного. — И сунул в нее руку, словно хотел достать это «кое-что» и показать ему.
      Он широко осклабился.
      Пальцы мои сомкнулись на рукоятке стенгана.
      Я выстрелил в него через наволочку.
      Последовал слабый хлопок и стук тела: капитан упал на койку.
      Я умело обшарил его карманы. Те самые тридцать тысяч оказались у него под ремнем. Я вернул их туда, где им и надлежало быть — к моим тысчонкам. Затем опорожнил наволочку и запихнул остальные деньги во внутренние карманы плаща.
      Поставив бомбу на полчаса, я подсунул ее под матрац и нажал на рычажок.
      Я поднял свой саквояж. Здесь не было ничего, в чем я теперь нуждался. В этом ужасном ведерке для рыбы я не нуждался уж точно!
      Выйдя на палубу, я закрыл за собой дверь.
      Двое ждали меня в резиновой лодке, остальные стояли у поручней. Я подошел к ним и сказал:
      — Он там считает деньги. Вам, ребята, наверное, мало что из них достанется. А вы так славно потрудились в пути, что я хочу отблагодарить вас. Вот, держите подарок.
      Я бросил стоявшим у поручней пачечку лир. Они, как сумасшедшие, замахали руками, пытаясь ухватить летящие в воздухе банкноты.
      Стенган стоял на широком луче. Я выстрелил, и они все попадали на палубу. Двое в лодке попытались вскочить. Я выстрелил, и они свалились в воду.
      Я подобрал с палубы брошенные мною банкноты и засунул их под брючный ремень. Положив саквояж в надувную лодку, я спустился в нее и отчалил.
      Подвесной мотор представлял собой какое-то балканское нагромождение рычагов и проржавевших стержней. Пытаясь завести его, я потянул шнур на себя, потом еще раз, и еще, и еще. Никакого толку! Он даже не чихнул!
      Лодку стало относить от темного корпуса шаланды.
      Вдруг на борту ее началась суета.
      Механики! Ведь я совсем забыл, что внизу должны быть механики!
      С судна посыпались проклятия — турецкие, зловещие.
      В свете луны я увидел у поручней силуэт человека с винтовкой!
      Меня оглушил мощный хлопок выстрела. Справа от меня пуля пробороздила в воде светящуюся дорожку.
      Я вытащил свой стенган и выстрелил. Стенган стоял на широком луче, и при такой дальности цель ему было не достать!
      Еще один выстрел с судна!
      Светящейся дорожки нет и в помине!
      Зато послышалось шипение спускаемого воздуха!
      Мою надувную лодку продырявили!
      Я быстро переключился на узкий луч, прицелился.
      Снова прогремел винтовочный выстрел!
      Я выстрелил.
      Человек на палубе упал как подкошенный.
      Другой пытался выхватить у него винтовку.
      Я снова прицелился и выстрелил.
      Тот тоже свалился на палубу.
      Моя надувная лодка медленно начинала тонуть.
      Я лихорадочно поискал весло. Бесполезно!
      Я поспешно распластался на носовом отсеке тонущей лодки и бешено заработал руками как веслами, пытаясь снова вернуться на судно.
      Я ухватился за линь, стал было взбираться на борт, но, вспомнив о саквояже, заковылял назад, подхватил его, но упустил линь. Я подпрыгнул что есть силы и снова схватился за него. Вскарабкавшись на палубу, я оглянулся: резиновая лодка затонула окончательно.
      Бомба! Мне нужно было срочно убираться с этого судна!
      В средней его части я увидел привязанную весельную шлюпку. Перерезав веревки, я подтащил ее к борту. Но не обнаружил весел — только винтовку.
      Столкнув шлюпку через поручни на воду и бросив в нее саквояж и винтовку, я прыгнул в нее и оттолкнулся от судна, которое вскоре должно было взорваться.
      Орудуя прикладом винтовки как веслом, я устремился к берегу. Но шлюпка ползла еле-еле! И вела себя как обезумевшее существо: уклонялась то вправо, то влево. Мне приходилось грести то с одной, то с другой стороны.
      С трудом одолевая фут за футом, взбивая прикладом винтовки холодные брызги и промокнув до нитки, я медленно приближался к берегу. Каждый раз, когда я глядел на него, мне казалось, что он нисколько не становится ближе. Поперечный поток, похоже, увлекал меня в направлении, параллельном береговой линии.
      Я доблестно удвоил свои усилия. Наконец-то дело пошло на лад. Берег стал приближаться.
      Внезапно у меня за спиной все небо заполыхало оранжевым светом. В темноте ночи вверх на сотню футов взвилось огромное пламя.
      Бум!
      Меня шарахнуло взрывной волной.
      Слава Богу, со мной вроде все было в порядке.
      Но тут мою шлюпку понесло вверх!
      Прибойная волна!
      Гребень ее ломался, и меня вместе с лодкой стремительно повлекло к берегу!
      Ну и скорость! Словно летишь на гоночной машине сквозь белую, как пена, ночь!
      Прибрежные камни! Они стремительно неслись прямо на меня, подобно каким-то черным шарикам!
      Мгновение, и я пролетел над ними.
      Внезапно рев мчащейся воды сменился громким треском. Ошарашенный, я не понимал, что случилось.
      Вода откатывалась, но я и шлюпка оставались на месте.
      Я сидел на узкой полоске берега в разбитой шлюпке, у которой больше не было днища и по бокам торчали обломки планшира и уключин.
      Я оглянулся на чернеющее море. С ним покончено. Хватит с меня моря! Еще одна черная пометка против имени Хеллера! И тут я услышал голос:
      — Вы с того взорванного судна?

Глава 3

      Зто был старый-престарый человек. Его сопровождали две собаки. Он вглядывался в меня в жидком свете луны.
      Беда! Моя высадка не прошла незамеченной. Мой след остался незаметенным. Стараясь скрыть огорчение, я спросил:
      — Где я нахожусь?
      — На острове, — отвечал он.
      Предательство! Мне не следовало доверяться этому подлому капитану. Он высадил меня не на материке, как мы договаривались, а на острове.
      Тут с новым ужасом я осознал, что старик говорит по-турецки! Я-то не говорю по-гречески!
      О боги, эти женщины еще могут меня отыскать. И Пророк все еще, наверное, сидит на небесах, готовый камнями выбить из меня душу.
      Надо было наилучшим образом использовать ситуацию и узнать, в какую сторону бежать.
      — Что это за остров? — спросил я.
      — Лемнос, — отвечал старик.
      Я в географии разбирался слишком слабо, но никогда не слышал, чтобы такой остров принадлежал Турции. Его название звучало не по-турецки. Питая слабую надежду, я все же поинтересовался:
      — А что это за страна?
      — Греция, — сказал он.
      — Тогда почему вы разговариваете по-турецки? — возмутился я.
      Он поднял обломок шлюпки. В бледном свете луны на нем отчетливо читалось: «Sanci».
      — Вот из-за этого и вашей одежды. — Он указал на восток. — Турция вон там, всего лишь в двадцати пяти милях, и моя жена родом оттуда.
      Меня не обманешь! Он просто пытался задержать меня, чтобы успеть вызвать полицию. Если его жена турчанка, обо всем случившемся в Афьоне она наверняка уж узнает. Женщины тесно общаются друг с другом. И к тому же они очень коварны.
      — Вы бы зашли в мою лачугу, — предложил старик. — А я сообщу куда скажете, чтобы вас отсюда забрали.
      Он взял мой саквояж и пошел вверх по берегу, сделав мне знак следовать за ним. Старик, конечно же, собирался заманить меня в ловушку. Я пошел за ним, уже зная, как с ним поступлю.
      Две собаки все время принюхивались ко мне. Я знал, что они уже определили, кто я такой. Пришлось и их включить в свои планы. Лачуга оказалась очень жалкой. Вокруг стояло несколько других домов. Все они выглядели брошенными.
      Он усадил меня за стол и достал бутылку местной водки «оуз». Это подтвердило мои подозрения. Он намеревался напоить меня, а потом сдать кой-кому тепленьким.
      Однако я хорошо помнил, чему меня обучали в Аппарате: когда тебе угрожает опасность, будь хитрым и изворотливым, а поскольку опасность угрожает всегда, значит, всегда изворачивайся и хитри.
      — Где же ваша жена? — полюбопытствовал я.
      — Уже несколько лет как умерла.
      — А те другие дома? Там кто-нибудь живет?
      — Все переехали в города. Теперь никого не осталось.
      — А далеко ли отсюда до ближайшего города? Он указал рукой в южном направлении:
      — Там Мудрое. Довольно далеко.
      — И никого поблизости больше нет?
      — Я один. Давно уже на пенсии. Немного рыбачу.
      Да вы пейте. Небось, промерзли до костей. Мне нужно выйти на дорогу и позвонить.
      Но я уже знал все, что мне было нужно. И ему не удастся задержать меня здесь, пьяного, до тех пор, пока не явится полиция. Когда он выходил за дверь, я выстрелил в него из стенгана, поставленного на полную мощность, на узкий луч. Ему снесло полголовы.
      Собаки забеспокоились.
      Я пристрелил и их.
      После чего оттащил все три тела на берег, столкнул то, что осталось от шлюпки, в воду и положил в нее тела. Обломки с названием судна я зарыл в землю.
      Если кому-нибудь случится оказаться поблизости, все будет выглядеть так, будто шлюпку разнесло при взрыве на судне, а потом прибило к берегу приливом.
      Я замел след и вернулся в лачугу.
      Крови там было мало, и я стер все пятна, которые остались.
      У старика нашелся еще один костюм — воскресный, я полагаю. Греки чаще всего носят западную одежду и белые рубашки без галстука.
      Я разделся, повесил одежду у огня, а пока она сушилась, съел найденное у старика сухое печенье и запил его водой. Упаковав в саквояж свое арабское одеяние, я облачился в костюм старика. Он не очень подходил по размеру и поэтому выглядел уж слишком греческим.
      И тут меня осенило: я ведь не говорю по-гречески, а потому могу нарваться на неприятности. Пораскинув мозгами, я сунул в рот кусок ваты и обвязал голову тряпкой, Будто у меня болят зубы.
      Ну вот, кажется, все. Я поднял саквояж. Он оказался тяжелым, но вытащить из него нельзя было ничего.
      Я снова пустился в путь, затаив в сердце жажду мести против Хеллера!
      Спотыкаясь в ночной темноте, я проковылял по длинной тропе и, выйдя на пустынную дорогу, зашагал в южном направлении.
      Я шагал, и шагал, и шагал.
      Путь был очень утомительным, но у меня имелся стимул. Любыми средствами я намеревался добраться до человека, который стал причиной всех моих бед. И ничто не могло меня остановить!
      На рассвете я пришел в небольшой городок. В конце длинной пристани стояло небольшое суденышко. Из трубы подымалась струйка дыма. Это был внутриостровной паром, какими обычно пользуются эгейцы.
      Я вздрогнул. Больше никакого моря!
      Но что мне оставалось делать? Мне обязательно нужно было попасть на материк. В отличие от некоторых, которые, как говорят, когда-то существовали на этой планете, я не умел ходить по воде.
      Только священная миссия, в которой я был задействован, придала мне силы духа, чтобы ступить на сходни.
      Я поднялся по ним. На палубу вышел какой-то человек и глянул на пристань.
      Я обернулся — и похолодел. По пристани шли несколько человек, и среди них были женщины!
      Я приготовился бежать.
      Человек что-то сказал мне по-гречески. Наверное, спрашивал о деньгах. Положеньице! Греческих денег я не имел. Турецкие показывать было нельзя. Это обнаружило бы мой след!
      Стараясь не терять присутствия духа, я полез в карман и выудил оттуда тысячедолларовую американскую банкноту.
      Он выпучил глаза, схватил банкноту и убежал. Я стиснул в кармане стенган.
      Люди на пристани подходили все ближе.
      Убежавший вернулся, ведя за собой еще одного человека.
      Я окружен!
      Их было слишком много! А я не имел при себе автоматической пушки.
      Губы мои беззвучно зашептали молитву.
      Второй человек нес ящик и при этом что-то быстро говорил. Не исключено, в ящике могли храниться электронаручники, а я не понимал ни слова из того, что они говорили. Второй принялся открывать ящик, первый ему помогал. Моя рука, сжимавшая в кармане рукоять стенгана, стала горячей и липкой.
      Наконец они открыли свой ящик и указали на него. Первый помахал тысячедолларовой купюрой и снова указал на ящик, непрестанно что-то болтая как ненормальный.
      В его речи то и дело звучало слово «пирейес». И вдруг я узнал это слово. Пирей — морские ворота в Афины, порт.
      От облегчения у меня чуть ноги не подкосились. Он, очевидно, говорил, что не может дать сдачи и сделает это только в Пирее.
      Я слабо кивнул.
      Первый сунул мне в руку билет.
      Я проковылял в кают-компанию и отлепил потные пальцы от рукоятки оружия в кармане. Потом взглянул на ладонь и подумал, что никогда еще она не была такой потной. И тут я увидел, что это не пот. Это полопались волдыри, которые я натер, волоча этот саквояж. Значит, не так уж я нервничал, как мне казалось.
      Я забрался в угловое кресло, где мог держать под наблюдением все помещение. Одна часть моего существа страшилась того момента, когда судно отплывет из гавани, другая дождаться этого не могла. Неужели я становлюсь шизофреником и у меня начинается раздвоение личности?
      Внезапно мне захотелось чесаться. Зуд появился сразу в нескольких местах и все усиливался. Психология учит: человека, испытывающего сильное нервное напряжение, тянет чесаться. А то, чему учит психология, должно быть чистой правдой. Однако я не чувствовал, что нахожусь на грани нервного истощения. Но даже если бы я находился на этой грани, что бы стала делать со мной команда? Ведь, судя по всему, врача на пароме не было.
      Зуд все нарастал. Да, все-таки, должно быть, у меня действительно начинается нервное истощение.
      Тут у меня по руке задвигалось что-то маленькое и черное. Я пригляделся. Бубонная чума? Неужели у меня выступают чумные пятна? О нет. Тогда меня поместят в карантин и будут держать там до тех пор, пока турчанки не наберут целую гору камней.
      Но постойте-ка. Чумные пятна ведь не движутся. И не скачут.
      Я внимательней пригляделся к крапинке, которая перескочила мне на колено.
      Блоха!
      О боги! Этот старик, ставший уже призраком, мстил мне. Ежедневно общаясь со своими (…) собаками, он набрался от них блох.
      И здесь мне приходилось страдать из-за Хеллера! Только суровая решимость достать его в конце этого мучительного пути заставляла меня не сходить с него.
      Судно отошло от пристани. Началась килевая качка.
      Мой желудок решил, что сухое печенье старика совсем не годится для пищеварения.
      Вскоре я оказался у поручней. И каждый раз, освобождаясь от очередной порции съеденного, я повторял мою священную клятву.
      Хеллер мне заплатит. Он заплатит за все!
      Теперь только это заставляло меня выносить мучения и жить.