Придумают же.

Хорошо, что Женька и Анчар что-то почувствовали. Женька ахнула и резко сменила мелодию – Анчар резво полез в пляску. Чтобы не обогнали.

Вот тут я уже не выдержал. Видеть, как Анчар самозабвенно отплясывает в своем белом пиджаке с черными пуговицами и с огромной блестящей английской булавкой на… ну, вместо «молнии» на брюках, – было свыше моих сил.

И я незаметно смылся. Тоже по-английски.

Из досье на Николая Угарова (Степняк, Лацис, Бакс):

«…Один из первых крупных теневиков, ставших на путь сращивания экономики, политики, криминала. Создал объединение из нескольких группировок, „работающих“ в сфере производства и сбыта, ввел некоторые новые структурные подразделения, в частности те, что охраняли сферы влияния его организации от вторжения конкурентов и правоохранительных органов. Организовал вложение средств в поддержку некоторых депутатов, обеспечил их избрание.

По непроверенным, но заслуживающим внимания данным, создал некий мощный «страховой фонд» организации.

Внимательно следит за политической и экономической обстановкой в стране.

Личные качества: умен, коварен, предусмотрителен (в случае опасности предпочитает превентивные меры), патологически жесток…»

Резюме Серого:

«Политическая обстановка в стране обостряется.

Сотрудничество России в рамках Интерпола конкретизируется. Подготовлено межправительственное соглашение, позволяющее компетентным органам получать необходимую информацию о принадлежности зарубежных банковских счетов.

В организации Бакса действовала группа «экспроприаторов», занимавшихся изъятием раритетов из частных коллекций. Одно время Князь входил в ее состав в качестве эксперта.

Созданный Баксом с благословения «совета директоров» организации страховой фонд на случай экстремальной ситуации скорее всего представляет собой богатейшую коллекцию историко-культурного наследия России.

Правоохранительные органы нащупали реальные подходы к Баксу. Молодая криминальная «смена» набирает силу, готова вырвать у своих «отцов» ложку изо рта вместе с зубами…»

Складывается, стало быть, что-то. Очень даже складывается. Логично предположить: а не содержит ли этот конверт (переданный Баксом на хранение самому надежному, одинокому, отошедшему от дел человеку) информацию об этих самых нелегальных баксовых «запасниках»? И не собирается ли Бакс вскрыть эти закрома? И случайно ли совпадение во времени двух далеких друг от друга событий: выезд за рубеж какой-то выставки и лихорадочное требование Бакса о немедленной выдаче конверта?

Не зря же Мещерский газетку сберег. Тоже что-то почуял. И что-то решил.

И это уже не что-то, а черт-те что. Не задумал ли Бакс (вовсе уж не в «общественных» интересах) и свою коллекцию под прикрытием выставки за рубеж отправить? Свои люди у него везде есть. А таможня? Что ж таможня, и там всякий народ имеется. Не только тот, кому за державу обидно…

…Ночь близилась к концу.

Женька терпеливо маялась в моей постели (немного света и любви), демонстративно ворочалась, вздыхала, а мне еще нужно было проработать запись разговора доктора Макарова с Боксером. Что-то там мне тоже запало в ум.

Я снова включил диктофон, убавил громкость, чтобы не мешать Женьке мечтать о любви. И о тостере в пустом доме.

«Шорохи. Затихающий шум двигателя. Голос Макарова, в меру взволнованный: „Поперек дороги – „уазик“. Возле него – двое в камуфляже, с дубинками. Дают знак остановиться. Из машины выходит третий. Направляется ко мне. Я его не знаю“.

Далее – диалог.

Макаров (встревоженно): Что-нибудь случилось?

Неизвестный: Здравствуйте, доктор.

Макаров (неуверенно): Добрый день. Но я вас что-то не вспоминаю.

Неизвестный (чуть насмешливо, но дружелюбно): Да мы с вами и не встречались. Знакомы заочно. По Москве. Я приехал навестить коллегу Мещерского. Как он там? Не скучает?

Макаров (по-видимому, с улыбкой): Ему некогда скучать. У него на вилле подобралась хорошая компания.

Неизвестный (участливо): А как он сам? Здоров?

Макаров (беззаботно): И даже весел.

Неизвестный: Вы не возражаете, я сяду в вашу машину? – Звук открываемой дверцы, щелчок зажигалки. – Давайте знакомиться: Федор Михалыч…

Макаров (лживо): Очень приятно. Антон Павлович. Только я не понимаю…

Неизвестный: Сейчас я все объясню. Я буду с вами откровенен. Это в наших общих интересах.

Помимо желания Н. в последней фразе явно прозвучал элемент угрозы. Но Макаров, умница, этого не заметил. Он вообще, как я понял, под дурачка-интеллигента пахал.

Неизвестный: Дело в том, что Мещерский получил на хранение очень важные документы. Сейчас эти бумаги потребовались…

Макаров (простодушно): А, я знаю об этом. Он мне говорил…

Неизвестный (прорвалось): Что именно?

Макаров (равнодушно): Он мне говорил, что какие-то люди требуют у него какие-то бумаги, а он совершенно не помнит, куда их засунул. И искать не собирается.

Неизвестный: Он что – потерял память? Так болен?

Макаров (снисходительно): Болен не серьезнее нас с вами. Обычные мигрени. На нервной почве. Пройдет. А память?.. Ну, может забыть, куда положил расческу, а что касается вещей серьезных – он при здравой памяти и светлом уме. Хотите наоборот – тоже будет верно.

Немного сбился, но по сути правильно.

Неизвестный (настойчиво): И больше ничего по этому поводу?

Макаров (припоминая): Да нет… Хотя, погодите, он как-то сказал – не знаю, относилось ли это к документам, – а сказал он так: если я что-то забыл, то никто другой этого не вспомнит. И меня не заставит.

Мне показалось, что Н. скрипнул зубами и подавился хорошей очередью парламентских выражений.

Макаров (вспомнил мои инструкции, и по логике тоже верно): А, собственно говоря, почему вы задаете мне эти вопросы? Поговорите с Мещерским…

Неизвестный (помолчав): Я не хотел беспокоить его раньше времени. Не все еще ясно… – Вот тут он прав, стало быть. – Но жизнь его в опасности. – Опять помолчал, ожидая выброса адреналина в кровь собеседника. – Эти документы принадлежат весьма серьезным людям. Чтобы получить их, они пойдут на все: на кражу, на грабеж, на устранение… препятствий.

Макаров (с беззаботной наивностью, успокаивая): Не беспокойтесь, Мещерский хорошо защищен. У него есть настоящий пистолет. Его грузин-телохранитель, огромной силы и преданности человек, имеет охотничье ружье и метко стреляет из него. К тому же ворота виллы закодированы, а для денег и бумаг стоит неприступный сейф, я его видел – броневик без колес. – Ив ответ на обидный смех Н.: – Кроме того, Саша взял в охрану профессионала – бывшего работника милиции. Я, кстати, беседовал с ним. Он сказал, что принял меры по надежной защите виллы от вторжения посторонних лиц!

Все хорошо, док, но вот про сейф можно было и промолчать. Да я и сам, к сожалению, на это внимания не обратил. И напрасно, стало быть.

Неизвестный (со снисходительным интересом): И какие же меры он принял?

Макаров: Так он и сказал! Но он мне не понравился. Не производит впечатления серьезного человека. Я бы ему свою безопасность не доверил…

Это уж слишком.

Но все правильно. Док вел свою линию с маневренностью паровоза – будто совершенно не догадывался, что из него выкачивают информацию, будто он видит в Н. союзника. А неизвестный союзник гнет свою линию.

Неизвестный: Скажите, доктор, а этот мент при вас не проявлял интереса к документам?

Макаров (изумленно): Вы его подозреваете? Наивно… Впрочем, он как-то, мне Мещерский на него жаловался, поинтересовался содержимым сейфа, но Саша поставил его на место. Тактично, но твердо. Он это умеет.

Неизвестный: А у него тоже оружие есть?

Макаров: Наверное, он не говорил.

Неизвестный: Что ж, спасибо за поддержку. Я приму свои меры, чтобы обезопасить Сашу. Рад, что он здоров, потому что слухи о нем в Москве самые мрачные.

Макаров: Простите, а фамилия Иванов вам ничего не говорит? Или похожая? – Вот выдал! – В Москве заходил ко мне человек, который тоже очень пристально интересовался здоровьем Саши. Вы его не знаете?

Неизвестный: Это был наш человек. Вы вполне могли ему довериться.

Макаров: Я так и знал.

Неизвестный: Извините за то, что задержал вас. Можете ехать. Счастливого пути.

«Можете ехать», – это неплохо звучит, демаскирует, стало быть.

Макаров: Спасибо. И вам. Саше – мой привет.

Хлопок дверцей, шум запускаемого двигателя, приветственный гудок. Пауза. Затем снова голос доктора непосредственно для меня: «Похож чем-то на отставного офицера. Лицо очень характерное: нос сломан, выдающиеся надбровные дуги, уши приплюснутые, лоб узкий, волосы короткие, густые. Очень цепкий взгляд. На безымянном пальце правой руки – вросший перстень. Благодарю за внимание. Доктор Макаров. Число. Подпись».

И тебе спасибо, док. Толковый ты мужик. Хорошо беседу провел. С самим Боксером. Не с тем, что на коротком поводке и в строгом ошейнике, а с тем, что на ринге. Без намордника…

За окном светало. Смолкли утомившиеся за ночь цикады. Затаился до поры ветерок, отдыхает. Оно ведь и мне пора.

Я собрал в стопку бумаги, разделся, погасил свет и нырнул к Женьке под простыню.

– Дурной ты, Серый, – сонно пробор мотала Женька. – Меня, может, завтра пучина морская поглотит, а ты на всякие мирмульки время тратишь.

– Я ей поглощу, – пригрозил я пучине, благо она далеко была.

И уснул как дурак.

Утро получилось хорошее. Свежее, прохладное и солнечное. Но почему-то грустное. Хотя и с чайками. Которые низко кружили над морем и берегом, застенчиво показывая свои сжатые в кулачки розовые лапки, прижатые к белому брюшку.

Я пошел к причалу. Легкие волны плескали о борт яхты. Она игриво кивала мачтой, грациозно покачивала своими крутыми мореными бортами. «Этот яхта совсем на женщину похож, – подумал я Анчаровым слогом, – только совсем без…» Без вторичных половых признаков, стало быть. И скорее всего без первичных тоже.

Я и не заметил, как всего за десяток шагов моя легкая грусть сменилась тяжелой злостью. Кто мне скажет – почему?..

Анчар завершал погрузку продовольствия и снаряжения. На досках причала грудилась куча: канистры, акваланги, оранжевые спасательные жилеты, подводное ружье, банки, бутылки, корзины, коробки. Ну как же – большая кругосветка!

Мещерский уверенно сражался со стакселем, грот был уже пришнурован к гику. Князь сменил свой прекрасный фрак на не менее прекрасный белый морской китель с золотыми шевронами. Дополняла этот маскарадный костюм капитанская фуражка.

Не наиграется никак.

Вита, в тельняшке поверх купальника, растягивала тент над кокпитом. Женька – руки в боки – командовала Анчаром, который заливал в баки солярку.

Я невежливо отозвал ее в сторону, сел на скамью. Женька в своем несуществующем купальнике и с платочком на шее стала напротив, склонив голову к плечу, скромно упрятав его волной золотых волос. Кокетка, стало быть.

– Веди себя на борту скромно, – строго, отечески напутствовал ее я, – но с достоинством. С капитаном не спорь. Но делай все по-своему. Имей в виду, обеспечить безопасность экипажа, кроме тебя – некому. Я на тебя надеюсь. Поняла ли? Другое дело: в том месте, которое тебе укажет Мещерский, сбросишь в воду акваланг. Незаметно для катера, который скорее всего станет вас ненавязчиво (надеюсь!) сопровождать. Да, запорный вентиль баллонов на всякий случай заверни. С возвращением в порт приписки Мещерских не торопи: мне тут на свободе поработать надо. Гранаты взяла?

Женька внимательно слушала, прохаживалась по берегу туда-сюда в такт моим словам, важно заложив руки за спину. Как голый профессор на консилиуме. Или не менее голый – свежий Нобелевский лауреат перед своей программной лекцией.

– Повтори!

– С капитаном не флиртовать. В указанное им место бросить гранату. Обеспечить безопасность акваланга…

– Все правильно, – перебил я. – Молодец, приступай к исполнению.

Женька остановилась, приняла любимую яростную позу: рука на талии, бедро навынос.

– Ну, положим, я все это сделаю. С риском для жизни. И что мне за это будет?

– Благодарность в приказе.

Женька фыркнула.

– Не женишься?

– Нет.

– Или Женька не хороша для тебя? Или не пара?

– Это я тебе не пара.

– Кто сказал? – Она грозно оглянулась. – Покажи! Анчар?

– Женечка, – позвала ее Вита, – иди, принимай свою каюту.

– Пойдешь со мной? Поможешь устроиться? Там койка есть. И щеколда на двери.

– Беги, доченька, – старчески вздохнув, напутствовал ее Серый. – Устраивайся. Я здесь посижу, на солнышке погреюсь.

Женька поднялась на борт и скрылась в кормовой каюте.

Мещерский поднял на мачте вымпел, включил в рулевой рубке магнитофон. В небо взвился веселый старинный марш. Лейб-гвардии гусарского полка. Князь оформил отплытие в лучших тонах. Что ж, надо отдать должное его мужеству. Не всякий сможет играть в праздник на пороге вечной ночи.

Мы собрались в кокпите. Анчар открыл шампанское. Женька поманила меня глазами из дверей своей каюты. Я поманил ее бокалом. Она не устояла.

– Счастливого плавания, – сказал я капитану. – Трех футов под килем.

Мещерский приложил два пальца к козырьку фуражки. Женька зарыдала и бросилась мне на шею. Это она любила. И умела.

– Милый, – сказала она, всхлипывая, – пока мы в море, купи себе штаны, а? Ты без штанов какой-то жалкий. – Повернулась к Анчару, провела ладонью по его щеке, кивнула в мою сторону: – Арчи, ты приглядывай за ним. Небось сразу по телкам сорветесь?

– Нет, – успокоил Анчар. – Вино будем пить.

– Тогда я лучше с вами останусь. На хрена мне этот морской тостер?

Мы с Анчаром вернулись на причал. Мещерский поставил Биту к штурвалу, поднял стаксель. Анчар отдал носовой швартов. Марш в магнитофоне сменился на «как провожают пароходы…».

Слабый пассат шевельнул стаксель – нос яхты потянулся от причала в море. По мачте пополз вверх и наполнился ровным муссоном белоснежный грот. Под легким дуновением полуденного бриза яхта направилась в открытое море.

Женька обняла мачту, сорвала с шеи платочек и отдала его во власть буйных ветров – он вытянулся под их напором и чуть заметно трепетал. Как мое усталое, суровое, злое сердце.

Вскоре яхта сменила галс, и мы видели только узкую полоску корпуса над водой и белые треугольники парусов в небе.

Анчар утер скупые слезы, с облегчением подобрал побольше камень и, вложив его в кепку, которой только что старательно махал Женьке в ответ на ее платочек, зашвырнул кепку в море.

– Скажу: в бою потерял. Так, да? – склонив голову, с просительной надеждой взглянул на меня – не выдам ли?

Я успокоил его:

– Нехорошо поступил. Девочка всю Москву за ней обегала. Порадовать тебя хотела, маме тебя в красивой кепке показать. А ты?

Анчар виновато вздохнул, но вдруг взял меня за плечо, повернул лицом к морю.

– Смотри, слушай, да!

За косой двигалась рубка катера. Он обогнул ее и взял курс на беззащитные белые паруса.

На палубе никого не было. Только за стеклами рубки маячила круглая голова рулевого. Началось…

– За ними пошли! – Анчар поднял с причала карабин, спрыгнул в швертбот, стал отвязывать швартов, взялся за весла.

Освобожденный конец пополз по мокрым доскам причала. Я наступил на него ногой:

– Не надо. Так и должно быть. Пойдем

кофе пить.

– У тебя сердце есть? – взревел Анчар.

– Откуда мне знать? – по-мещерски пожал я плечами. – Пойдем, не надо им мешать.

И мне, стало быть, тоже.

В доме было непривычно тихо и пусто. Я, оказывается, уже сильно привязался к его обитателям. Мне их не хватало.

Ничего, пройдет с течением времени. И событий. Все равно скоро расставаться. Насовсем. Так или иначе.

Мы прошли на кухню. Анчар ворчливо сделал мне кофе, себе налил вина.

– Ближе к вечеру, – сказал я, поставив пустую чашку, – я пойду купаться. И не вернусь. До ночи. Твое дело – вовремя лечь спать. И что бы ни случилось – носа своего длинного из сакли не высовывать. Тревоги не поднимать.

Тревогу я сам подниму.

– Почему не хочешь, чтобы помог тебе?

– Твоя помощь еще впереди. Успеешь повоевать.

– Ты похож на умного человека… По чему не скажешь, что будешь делать?

– Потому что сам еще не знаю…

– 

Ближе к вечеру катер вернулся, снова спрятался за косой.

Проводил, стало быть, проверил. Надеюсь – не более того. Надеюсь, в его трюме не валяются мои клиенты, скованные одной цепью…

– Пойду искупаюсь, – сказал я Анчару, который неподвижно сидел на стуле в гостиной перед амфорой – созерцал, пытаясь понять своего хозяина.

Он проводил меня добрым взглядом, посоветовал:

– Не утони ни разу.

Чудак ты, Арчи, простодушный. Как ропан в казанке.

Я мог бы выйти из дома прямо в плавках и ластах. Но не сделал этого. Пускай моя одежда и полотенце сиротливо лежат на песке, напоминая кому надо о тщете и бренности наших устремлений.

В море было хорошо. Но плыть надо было долго. Я опустил лицо в воду и смотрел, как разбегаются от моей скользящей по песку тени рыбешки, шарахаются, замирают в боевой позе крабы, колышутся травы морские и постепенно тускнеет золото дна, тонет в глубокой зелени вечных подводных сумерек.

Дорогу я знал хорошо. Сперва держал курс строго на зюйд, а в нужный момент – над затонувшим баркасом – взял к весту ровно на семь с половиной градусов, вышел на траверз крабового могильника.

Акваланг утонул удачно – лежал у самого подножия «надгробия». Я нырнул, отвернул воздушный вентиль, сняв с него визитную карточку Мещерского с Женькиными каракулями: «Люблю, целую, жду нетерпением. Эугения».

Не надевая баллоны, взял в рот загубник, подышал, осмотрелся.

Все четко: ко мне красивым стилем «дельфин» двигался пловец в черном гидрокостюме с очень хорошей русалочьей фигурой. В одной, вытянутой вперед, руке русалка держала подводное ружье, а другой рукой послала мне приветствие.

А ружьишко у нее славное, в тот раз я не разглядел, отнять, что ли? Да ладно, свой теперь человек, зачем обижать девушку? Лучше на что-нибудь выменяю потом. Если не подарит.

Я помахал в ответ и резко всплыл, с плеском и брызгами вылетев из воды почти до пояса – все должно быть натурально, по Станиславскому, со сверхзадачей, – взмахнул беспомощно руками и – прощайте, скалистые горы, – утонул, погрузился в морскую пучину. Навеки, стало быть.

Опустившись на дно, приник к загубнику, надел баллоны и застегнул ремни.

Человек с ружьем разрядил его в песчаное дно, и мы поплыли. Сначала в одном направлении, а потом – он к катеру, за вознаграждением, а я к берегу, где томились в пещерке мои джинсы и пистолет.

По дороге, благо баллоны были заправлены под пробочку, не поленился завернуть к причалу и отыскать Анчаров «кепок» – вот обрадуется. Камень из кепки я предусмотрительно вынул – кто знает, что нашему джигиту от радости в голову придет.

До приезда Володи еще было время. Я выбрался на берег, снял акваланг – сегодня он мне не понадобится. Занес его в пещерку, положил в угол, бросил на него, чтобы не забыть, мокрую кепку.

Проверил сумку – так и есть: все цело, но «молния» застегнута до отказа, а я, помнится, не довел ее до упора на несколько зубчиков. Кто-то проверял. Теперь я знал точно – кто именно. Посчитаюсь я с ним, не люблю, когда в моих вещах роются.

Я оделся и пошел понаблюдать за виллой, не помешает.

Там все было в порядке. Шорты мои так и лежали на песке – грустно; дом стоял на месте, и в окнах мелькала тень Анчара – прибирался.

Потом он погасил в комнатах свет, вышел на терраску с кружкой вина, сел на ступеньках и закурил трубку. Смотрел в даль моря и о чем-то, наверное, думал. Может, о кепке жалел. Или Женьки боялся.

Наконец он запер двери, прошелся по территории и остановился у дверей сакли. Тут мне показалось, что раздался беззвучный хлопок, и в стене сакли, рядом с носом Анчара, вспыхнуло легкое облачко – ноги Анчара подломились, и он рухнул на землю, зацепив и развалив бедную поленницу. Уснул, стало быть.

Мне захотелось устроить его поудобнее, подложить что-нибудь под голову и укрыть теплым одеялом. Но я не стал, конечно, менять сценарий.

Совсем стемнело. Все стихло, затаились даже цикады, чтобы не мешать, раздавался только непослушный мерный шипучий шорох волн, растворявшихся в гальке.

В небе появились звезды и становились все чаще и ярче.

Я еще раз оглядел владения Мещерского, в том числе и принадлежащую ему акваторию, и вернулся к пещерке, на место встречи с Володей.

Покурил, подремал, привалясь спиной к теплой еще скале. Помечтал о чашечке горячего кофе, о рюмке холодной водки, о красивой девушке, которая может быть и холодной, и горячей. И это одинаково прекрасно.

Мечты мои совсем некстати прервал шум приближающейся наверху машины. Привстал, посмотрел вверх – показалось, что коротко мелькнул свет фар и исчез вместе с умолкнувшим звуком мотора. Понятно: свет вырубили, идут накатом.

Сейчас Володя появится.

Высоко надо мной и впрямь послышался шорох, приглушенное резкое слово, снова шорох. Сорвался камешек, упал у моих ног. Все, пора подумать и о себе.

Я отскочил подальше от наиболее вероятного места Володиной посадки. Вовремя. За камешком упал другой, третий, целая горсть, мешок, водопад камней, лавина и – под занавес – грохнулся на гальку задом злой работник милиции.

– С приехалом, – сказал я Володе. – А парашют твой где?

Он встал и пошел на меня медведем, которому зимой спать не дают.

– Только без рук, – предупредил я, делая шаг назад. – Тебя змея укусила, да?

Но Володя уже остыл. Повернулся ко мне спиной:

– Посмотри, я там ничего себе не сломал?

Я посмотрел.

– А у тебя там вроде ничего особенного не было.

Я привел его в пещерку, засветил фонарик. Дал посмотреть план дома и бумажку с вопросами.

– Об этом будем спрашивать.

Володя прочитал, запомнил.

– Именно в такой последовательности?

– Желательно. А там посмотрим, как он держаться будет. Раздевайся, дальше морем пойдем.

– Мало того, что разбился, – проворчал Володя, – теперь еще и утону.

Я забрал его одежду, разделся сам и уложил наши шмотки в пластиковый мешок.

– Пистолет давай. Наручники взял?

Почему я спросил про наручники? Ведь у меня были свои. Предчувствовал, стало быть.

Я затянул мешок, закинул за спину. Надел Анчарову кепку.

Володя удивленно взглянул на меня, ничего не спросил, но, наверное, что-то подумал. Тактичный он человек, хоть и мент.

Мы вошли в воду и поплыли в море вдоль косы. Метров двести, наверное. И все двести метров я боролся с козырьком, валившимся мне на нос. Бедный Анчар!

– Не заблудимся? – Володя отфыркивался у меня за спиной. – Далеко еще?

– Тише, там катер впереди, вражеский. – И словно в подтверждение блеснул на миг неподалеку свет – дверь или люк, видимо, на секунду приоткрыли. Например, пустую бутылку выкинуть. Живут же люди.

– Выбираемся, – сказал я. – Ненадолго.

Мы пересекли косу и снова поплыли – уже к берегу. В надежное местечко меж двух камней на территории виллы.

Выползли на берег, оделись, вооружились. Залегли за камнями. Отсюда хорошо просматривались ворота, дверь дома, сакля, у порога которой среди разбросанных поленьев спал бедный Анчар.

– Ты свою тачку спрятать догадался? – спросил я Володю.

– Нет, на дороге оставил. Чтоб твой гость сразу сообразил…

– Допрашивать его будем вдвоем, – перебил я, – перекрестно, жестко. Главные вопросы…

– Отставить разговоры, – прервал меня Володя, инстинктивно пригибая голову. – Приехал.

К вилле крался, спускаясь с горы, автомобиль, нащупывая в темноте дорогу. Остановился у ворот. И все. Тишина. Мы ждали долго.

– Может, тоже пока поспим? – шепнул мне в ухо Володя. – Ты ничего не напутал?

– Сейчас вылезет. Я бы на его месте тоже не спешил.

Вот так номер! Из машины вышли двое. Бесшумно прикрыли дверцы, не до конца.

Предчувствие… А еще этот эскулап раскудахтался: сейф, сейф – обрадовался, похвалился.

Вообще-то, мой промах. Мог бы догадаться, что их двое будет: один полы поднимать, другой, стало быть, сейф ломать. Специализация…

– Не грусти, – сказал шепотом Володя. – Оно, однако, к лучшему. Ты развалишь одного, я – другого. Потом сравним показания. Уточним детали. Выявим противоречия. И доработаем того, который по-слабже окажется.

Гости подошли к воротам. Тот, что поменьше, поставил у ног чемоданчик, ковырнул в замке, и ворота предательски распахнулись – закодированные, стало быть, на гостеприимство.

У дома они разделились. Маленький остался у замка входной двери, а тот, что побольше, пошел к сакле. Наклонился над Анчаром – сердце мое немного дрогнуло – взял его под мышки, с трудом (так тебе и надо!) втащил в саклю. Вышел, осмотрелся, притворил дверь и припер поленом.

Вот проспится Анчар, я ему все расскажу.

Пока Большой возился с Анчаром, Маленький справился с замком – он же, конечно, и с сейфом будет работать.

– Чур я в дверь, – сказал я Володе, – а ты в окно, вот это – второе слева, я его отпер. Берем одновременно, каждый своего. По сигналу.

– По какому? – уточнил Володя. Дотошный.

– Услышишь, не проспишь. Пошли.

– Ты уедешь – скучно станет.

– Не уеду, – смоделировал я. – Увезут.

Ребята свое дело знали. Обошли весь дом, задернули шторы там, где они не были задернуты, и, видимо, начали работать.

Я бесшумно вошел в дверь, нащупал обе кнопки сигнализации, дал Володе немного времени и разом нажал их.

И даже сам испугался: по всей территории и в доме вспыхнул свет, взвыли сирены, залаяли, злобно захлебываясь, огромные беспощадные собаки. И вроде послышались голоса резких команд.

Ударом ноги я распахнул дверь кабинета. Малыш, обернувшись, успел выпустить из рук миниатюрный газовый резак и заменить его пистолетом. Успел даже восхититься моим прыжком – обеими ногами вперед, у Женьки Серый научился.

Он раскинул от удара в грудь руки («Ба! Кого я вижу!») и глухо вмазался затылком в дверцу сейфа – «броневик» даже не вздрогнул.

Я перекрыл газ в резаке, затоптал загоревшийся ковер, подобрал пистолет (теперь их, стало быть, три у меня) и распахнул окна – сильно воняло ядовитой гарью.

Когда Малыш пришел в себя, он уже сидел на стуле, руки вывернуты и за его спинкой взяты в наручники;

– Отдохни пока, – сказал я и прошел в соседнюю комнату.

Там примерно такая же картина. Володя засовывал в карман трофейный пистолет, а его прежний владелец корчился на полу – кисть и лодыжка схвачены кольцами кандалов. Вот и пригодились.

Сирены выключились внезапно. А лай собак стихал постепенно, будто их успокаивал пробудившийся хозяин.

Я вернулся к своему пленнику. Сел за стол, снял трубку телефона, не боясь разбудить Анчара, и «доложил» начальству об успешном задержании. Сурово приврал, конечно, об оказанном нам отчаянном сопротивлении, о попытках преступников применить огнестрельное оружие. Получил указание провести предварительное дознание на месте.

Малыш слушал мою туфту, но никак не реагировал. Только сбросил кивком со лба капли пота.

Я положил трубку, посмотрел на него пустым взглядом, встал из-за стола, медленно подошел к нему, покачался с пятки на носок.

Он замер, ожидая первого удара.

– Документы есть? – лениво спросил я, будто мне и спрашивать-то его больше не о чем.

Молчание. Лучший способ не проговориться.

– Фамилия?

Та же бурная реакция.

За воротами послышался рев Володино-го «уазика», отчаянный визг сносившихся колодок.

Постучав, вошел водитель в форме сержанта, с автоматом на плече.

– Товарищ полковник, – обратился он ко мне, игнорируя присутствие постороннего. – Так что операция завершена, ребята чешут территорию. И вроде наверху еще кто-то прячется…

– Все?

– Это… значит, – он нерешительно мялся.

– Что еще? – резко спросил я.

– Туточки до вас гражданка голая просится. Имеет, говорит, сведения сообщить по делу. Допустить?

– Ну, если голая, то конечно… – Я ли хорадочно соображал – что за инициатива, с чьей стороны? И чем это грозит. Неужели русалка? – Пусть войдет.

Вошла. Женька. В купальнике.

Стала – руки по швам, подбородок вздернут, начальника глазами ест. Блудливыми, зелеными.

– Что вы позволяете себе, товарищ лейтенант? – сорвался я. – Почему не в форме?

Сейчас выдаст: я всегда в форме. Скажете – плохая форма, плохо сидит? Или как?

Но Женька безмятежно уронила:

– Искупалась, товарищ полковник. Надоело в кустах сидеть. Или нельзя?

– Идите, приведите себя в порядок и подождите меня. Вы мне нужны.

Женька повернулась и вышла строевым шагом. Подрагивая бедрами.

Я скосил глаз на задержанного. Похоже, эта милая сценка произвела на него впечатление посильнее, чем мой «звонок начальству».

В гостиной меня ждал Володя.

– Как у тебя? – спросил я, нервно направляясь в свою комнату.

– Бомжую, говорит, начальник. Заночевать хотел и скрасть что-нито. И на рынок снесть.

– Мой вообще молчит. Но я таких знаю. Говорить начнет – не остановишь. – И я плотно прикрыл за собой дверь.

– Что случилось? – Мне стоило большого труда задать этот вопрос спокойно.

– Сигарету, кофе. – Женька упала в кресло, демонстрируя отчаянную усталость. – Ванну и мужика.

По-моему, она не переигрывала. Ну, может, чуть-чуть насчет мужика.

– Что с яхтой?

Женька ткнула большим пальцем в пол, указательным в потолок.

Яхта затонула, понял я, одна мачта торчит.

– А люди?

– Я их спасла, – с гордой скромностью ответила Женька. – С риском для жизни. – Для чьей жизни, уточнять не стала. – Они в безопасности, им только голодная смерть грозит. И переохлаждение. Ну дай же мне наконец сигарету. Кто тебе вообще дороже?