спокойней.

А вот склоны гор сплошь в зарослях. Наблюдать оттуда за виллой – одно удовольствие. Даже четыре: на травке, в тенечке, опять же всякие-разные фрукты и ягоды под рукой, пусть и дикие. И днем, и ночью. Ну, ночью-то зачем? – не военный же объект, не склад марихуаны. Хотя… Хотя, смотря с какой целью наблюдать. Вот именно. Хозяева-то наверняка шашлычками в ночи балуются у открытого огня, цикад слушают и при луне купаются. Песни пионерские у костра поют.

Ну а я днем схожу, берег тоже надо посмотреть.

Я переоделся и пошел на пляж. Навстречу мне, щедро освещенные клонившимся к морю солнцем, выходили на берег, взявшись за руки, Мещерский и его подруга. Она на секунду остановилась, сбросила купальную шапочку и встряхнула головой, взметнув и разбросав по плечам волосы. Совершенно изумительная фигура, безупречная не статичной красотой прекрасного изваяния, а подлинным изяществом и гармонией каждого обычного движения. Такие женщины даже моргают красиво. И неповторимо. И чихают не смешно.

– Мой старый друг, – с иронической улыбкой представил меня Мещерский.

– Мистер Грей, – с усмешкой помог ему я.

Вита улыбнулась – куда нам с Князем! – открытой и счастливой улыбкой и протянула мне руку. Не для поцелуя, а для пожатия, крепкого и дружеского.

– Искупаешься – зайди ко мне, – на помнил Мещерский.

– В договоре два основных пункта, – Мещерский передал мне листок бумаги. Анчар печатал, отметил я, девушка, естественно, не догадывается о причине моего приезда. – Первый: если событие, которого я жду, не произойдет, я оплачиваю вам суточные из расчета… ну, там указано. И второй: если вам придется и удастся его предотвратить… оптимально предотвратить, вы получите вознаграждение и, естественно, все виды компенсации всех видов возможного для вас ущерба…

– Сюда, конечно, включаются и расходы на мои вероятные похороны с оркестром, скупыми слезами и красными гвоздиками?

– Конечно, – серьезно согласился он.

Я посмотрел на проставленные от руки

суммы. Даже если бы они были в рублях, и то я внутренне ахнул бы! Но глазом бы не моргнул.

– Вы с ума сошли, – сказал я, вставая. – Или издеваетесь?

– Почему? – Он пожал плечами – умел это делать, я уже заметил. – Денег у меня много. Да и не нужны они мне… теперь.

Вот эта фраза у него явно «сорвалась с языка».

– Это почему же? – неискренне удивился я.

– Не ваше дело, – более грубо, чем ему хотелось, ответил Мещерский. И поставил меня на место. – С вашей стороны будут дополнения к договору? Или особые условия?

– Их два, стало быть, – мстительно заявил я. – Если то, чего вы опасаетесь, каким-то образом связано с вашей уголовно наказуемой деятельностью, то, как только мне станет это известно, договор о ненападении теряет силу.

– Да, я знаю, – согласился Мещерский, – вы относительно честный…

– Самую малость, – уточнил я.

– …И принимаю это условие. Второе?

– Только мне предоставляется право решать: имеет тот или иной факт отношение к предмету нашего договора. Поэтому вы будете отвечать на любой мой, даже самый нескромный и дикий, вопрос. С предельной откровенностью.

– Согласен. Но тот вопрос, о который мы споткнулись вначале, не связан, уверяю вас, никаким образом с нашей проблемой.

– И все-таки вы мне ответите на него. Может быть, позже.

– Возможно.

– И еще…

– Это уже третье условие.

– Не будем мелочиться. Вполне вероятно, их станет еще больше. Я не знаю пока обстоятельств дела, я не знаю, как будут развиваться события, и скорее всего в зависимости от этого потребуются необходимые корректировки…

Я прежде всего думал сейчас о том, что Виту придется с виллы убрать.

– Так что же?

– Все мои распоряжения, касающиеся обеспечения вашей безопасности, ни обсуждению, ни комментариям, ни консультациям не подлежат – только исполнению.

– С этим глупо не согласиться. Все у вас? Полагаю, в договор мы эти требования вносить не будем? Мы же – честные люди.

– Относительно. – Никогда не думал, что буду работать на жулика, что он посмеет дружески положить руку мне на плечо и безнаказанно объединить нас подобной фразой.

Мещерский понимающе улыбнулся. Ох, уж эти его улыбки. Он, наверное, много больше добивался ими, чем угрозами и карательными акциями.

Но напряжение спало. Мы закурили.

– Вы что-то хотели спросить?

Нет, определенно, он мысли читает. Это не бандит, это какой-то лорд, не иначе.

– Вопросов много. До ужина – один. Что бы вы со мной сделали… попытались сделать, – поправился я, – если бы я отказался от вашего предложения?

– Арчи сбросил бы вас в пропасть, – спокойно уверил меня Мещерский.

– Я не стал бы на вашем месте настолько необдуманно рисковать таким преданным человеком.

– И умелым, – добавил с хитрой усмешкой Мещерский. – Взгляните – в обойме вашего пистолета давно уже нет патронов.

– Разве? – удивился я. – Пригласите его.

– Он сейчас сам войдет.

– Слушай, Архар, – я повернулся к открывшейся двери. – Стань-ка к стене. Твой шеф уверяет, что ты разрядил мой пистолет. – И я направил ствол ему в лоб.

Они переглянулись. Анчар почесал нос, блеснул зубами из-под усов, покачал головой, отказываясь.

– Ну то-то, шалун, – я самодовольно откинулся на спинку кресла. – Можешь идти. Патроны положишь на столик.

– Ужин накрыт на веранде. Вита ждет. – И он бесшумно вышел, подбрасывая на ладони мои патроны.

– Капитан, поручаю вам возглавить группу наблюдения.

– Понял.

– Одного из наблюдателей в горах снять. Двоим там делать нечего. Оставить Ворона.

– Понял.

– Серого пока не трогать.

– Не понял…

– Он опытный сыщик. Он может найти то, что нам нужно.

– Разумно…

– Отставить! В ваших оценках не нуждаюсь.

– Виноват.

– Ворону сообщите: основное внимание при наблюдении сосредоточить теперь на Сером. Русалке – держать жесткий контрольпод водой; особо укажите: Серого пока не трогать.

– Трудно будет ее удержать, вы ей обещали…

– Ваша проблема, Капитан.

– Понял. Свободен?

– Вашего предшественника Крутого возьмите с собой в море – пусть утонет. Мнеразгильдяи не нужны. Не справитесь с поручением – не успеете пожалеть. Все! Кругом, шагом марш!

Ужин прошел в теплой дружеской обстановке. В атмосфере любви и доверия.

Изысканный стол (от фирмы «Анчар и К°») – зелень, сыр и брынза, жаркое из молодого козленка, браконьерски добытого в горах с помощью арбалета, чудесное вино с терпким привкусом мореного дуба, длинные – уставала рука с бокалом – поучительные тосты (Анчарова же производства).

Луна над морем, вечерний аромат роз, чуть слышный плеск волн, застенчивый ветерок, робко качавший язычки свечей. И цикады, цикады, цикады, мать их… Ничего из-за них не слышно. Зато они предостерегающе смолкают, если их что-то спугнет, например, сухо треснувшая ветка под легким копытцем. Либо под тяжелым неосторожным «берцем»…

Вообще-то со стороны гор мы прикрыты домом, но эти посиделки надо все-таки ненавязчиво отменить.

Когда посвежело, мы перешли в дом. Сидели возле камина, слушали музыку, светски беседовали. Давно я так не работал. И главное – за денежки.

Зашла луна. Почернела беззвездная ночь. Я вышел и обошел дом, в котором весьма кстати светились почти все окна. Ну, конечно, там, где были раздернуты шторы: смотри – не хочу, стреляй – не промахнешься. Это дело тоже надо поломать. Ненавязчиво.

Когда я поднимался на веранду, всей похолодевшей спиной почувствовал упершийся мне в спину взгляд. Внимательный. Через ночную оптику.

Властно потянуло оглянуться. Да только зачем? Если кто-то и ночью ведет наблюдение за виллой, вряд ли он будет чиркать спички в своем гнезде, освещая свою бандитскую рожу.

Ладно, дружок, завтра я тобой займусь. Чего откладывать?

Я выключил свет, бросил под одеяло пистолет и распахнул окно. Ночь глухо и молча спала в темноте. И только в сакле теплился огонек. Наверное, Анчар молится за души убиенных им кровников.

Или за то, что не подставил опрометчиво свой лоб под мою пулю. И что это было, с патронами? Предосторожность? Проверка? А если проверка, то на что? На мою профпригодность, на мою бдительность или доверие? На мою истинную позицию в этом мутном деле? Кто знает? Ну не так уж важно, кто знает. Важно, что я должен это знать.

Все-таки не надо исключать, что все это – хорошо продуманная провокация. Начиная с «секс-бомбы» в пансионате. Если так задумано, то задумано хорошо. Заманить Серого в это глухое ущелье, расслабить его и подготовить, а потом нагрянут жаждущие мести бандюки, развернут толковище, кое о чем поспрашивают и с удовольствием сбросят его в глубокую пропасть или в глубокое море. А море – большое, ищи его потом…

Море-то большое, но небо все одно много больше.

С этой теплой мыслью я и уснул.

Проснулся рано – от мерных трескучих ударов. Закурил, подошел к окну.

У порога своей сакли Анчар яростно колол дрова, к вечерним шашлыкам джигит готовился. Голый до пояса, седые волосы, схваченные вокруг головы ремешком, спадают на плечи, покрытые седой же шерстью. В этом суровом «камуфляже», на фоне каменной хижины, издалека, он был похож не на Сталина, а на старого викинга. Или могучего и беспощадного снежного – вернее, заснеженного – человека. Если он своей лапой возьмет Серого за горло – заикой оставит. И дрова он колол умело: сперва несколько легких намечающих ударов, затем – один, от души, решающий – и буковый чурбак распадается на равные полешки, враз и дружно осыпающиеся вокруг колоды, стянутой стальным обручем. На ней он, наверное, и свою браконьерскую добычу разделывает. А если Мещерский посоветует, то и голову отделить сумеет. Тому же Серому, например…

Анчар воткнул топор в колоду, положил на макушку свою любимую плоскую войлочную шапочку и стал, напевая «по аэродрому, по аэродрому», класть у стены поленницу, чтобы каждое сухое полешко еще и напиталось солнечным жаром.

Пора и мне, стало быть, за работу. Долгая дорога начинается с первого шага, мудрые китайцы говорят.

Я поменял пижаму на плавки, покопался в чуланчике – подобрал себе ласты, маску и трубку – и пошел на пляж: не терпелось взглянуть на этот «райский» уголок со стороны моря. Тем более что утреннее солнышко оченно к тому располагало: невысоко поднявшись над водой, могло бросить какой-нибудь шальной луч в линзы бинокля. Если он там, в зарослях, есть, конечно. И если им, дурак, пользуется. Что вряд ли…

Море тихо шуршало, играя мелкими ракушками и крабовыми клешнями; край его, набегая на берег игрушечной волной, таял в песке, пузырясь и шипя. Словно песок был уже горячим, а вода еще холодной.

Я присел на вырубленную из цельного камня скамью (не Анчар ли топором потрудился?) и, мечтательно склонив к плечу голову (не спится дураку), стал вглядываться в романтически-розовую морскую гладь.

Справа ее грубо обрубал крутой, почти вертикальный срез горы. По центру, километрах в двух от берега, купалось несколько островков, точнее – камней, будто торчали из воды лобастые головы любопытных морских чудищ. И шнырял между ними красивый белый катерок. Любопытный такой, застенчивый.

Слева берег был не так крут. Прижавшись к нему, сонно покачивались расчаленные яхты: одна большая, парусно-моторная, с двумя рубками и тентом над палубой; другая – крошечный швертбот, из которого торчал пучок разложенных телескопических удилищ.

Чуть подальше уходила в море коса, которая, как я узнал позже, так и называлась – Песчаная. За ней, кстати, катерок и скрылся.

Вот и вся диспозиция. Или дислокация.

Я вошел в воду, надел ласты. Сполоснул изнутри маску, оставив в ней чуточку воды, чтобы не потело стекло, и поплыл, опустив лицо в воду, мерно работая ластами, как пароход плицами, только без брызг. А «дельфином» так и не научился. Не успел.

Солнце стояло невысоко, лучи его скользили по поверхности воды, не проникая вглубь – и она казалась от того серой, пасмурной. Но была чистой, и я хорошо видел дно в песчаных рубчиках, которое постепенно терялось в зеленоватой глубине. Стали появляться водоросли, покрытые мидиями камни. Пробежал между ними бойкий краб и сел на попу, угрожающе задрав клешни, когда на него упала моя тень. Плавно скользнула от меня стайка крупных лобанов, и я пожалел, что не захватил ружья.

Впрочем, у меня нынче другая охота. Или за мной?

Я повернулся лицом к берегу и, стоя в воде, чуть перебирая ластами, осмотрел скалы, окружавшие виллу. Они образовывали, замыкаясь, что-то похожее на кривобокую, зеленую изнутри чашу с отколотым со стороны моря краем. Ну, естественно, на дне чаши – вилла (умнее не придумаешь), поверху – сероватой опоясывающей каемкой просматривалась дорога, круто сбегающая у берега к воротам. Но вот что мне показалось: чаша эта не только кривая, но еще и с чуть заметной трещинкой, начинающейся у берега и исчезающей в глубине бухты – не тропа ли, опоясывающая склоны от моря до моря?

Как бы там ни было – за дурное дело Серый взялся. Оградить эту совершенно идиотски расположенную виллу от нежелательного вторжения – явного или тайного – просто невозможно.

Я поплыл к берегу. Тем более что Анчар уже давно махал мне своей шапчонкой.

Он сидел на скамье, курил трубку. У его ног, в песке, – большая деревянная фляга, рядом – деревянное блюдо с фруктами.

Анчар протянул мне кружку, наполненную вином:

– Пей. Хорошо перед завтраком. Такое вино ты никогда не пил. Оно для силы. И для храбрости.

Вино было прекрасное и изумительное – оно возбуждало жажду, его хотелось пить без конца. И я снова подставил кружку под кровавую струю из фляги.

– Сто литров выпьешь, – сказал Анчар, – сто лет проживешь.

– Сто литров разом? – спросил я, переводя дыхание. – Или за сто лет?

– Почему ты всегда смеешься надо мной? – вдруг спросил он. В голосе – ни тени обиды или вражды, только грустный интерес.

– Потому что я тебя боюсь.

Он покачал головой.

– Ты уже ничего не боишься. У тебя все было. И ты все оставил. Потерял.

Все мы здесь такие, подумал я. У всех нас многое было и ничего нет. В конечном итоге…

– Хочешь еще? – Он наклонил флягу. – Это вино только в нашем роду делали. Семейная лоза.

И что-то мелькнуло в его глазах, вернее – погасло. Словно чайка на мгновение уронила на них тень распахнутого крыла, закрыв им ясное солнце.

Ну и команда подобралась. Заговор обреченных.

– Послушай, Анчар, – спросил я не о том, о чем сейчас спросить хотелось. – Тут поверху тропа какая-нибудь есть?

– Есть. Но трудная. Не всякий одолеет.

– Покажешь?

Он кивнул.

– После завтрака свезешь меня в море?

Он даже не спросил – зачем?

– Я море не люблю, укачиваюсь. Но свезу. Пойдем кушать. Все встали уже.

Завтракали на веранде. В тени виноградных лоз, заплетавших решетчатую крышу. Над нами горячо созревали тяжелые гроздья. Листва, когда ее беспокоил ветер, пропускала на миг солнечные лучи, и они бегали по столу, искрились в графинах и бокалах, играли на лезвиях ножей, соскакивали на холодные плиты пола. Отзывались мягким блеском в глазах Виты…

Когда-то мой друг, писатель Прохор, в очередной раз безнадежно влюбленный, высказался в минуту пьяного отчаяния: самая лучшая женщина та, которая утром прекраснее, чем ночью. Тогда я не понял его. Сейчас начал понимать.

…Густые тени длинных ресниц на щеках. Легкие, струящиеся по плечам волосы. Яркий блеск зубов в неожиданной улыбке. Волнующий тембр голоса.

К тому же все, что говорила Вита (даже пустяки о погоде и вкусе вина), казалось очень значительным, наполненным глубоким, сокровенным смыслом.

Почему так? Да кто же скажет? Может быть, ее словам придавала глубину и цвет очаровательная артикуляция свежих красивых губ. Может быть, Вита благодарила улыбкой за то, что ее понимают. Может быть, внимательный добрый взгляд обещал, что будто она вот-вот скажет о тебе что-то очень хорошее, чего не знала даже твоя мама. И скажет громко, для всех…

Словом, как говаривал Прохор, женщина из далекого, волшебного юношеского сна. Такую женщину провожаешь тоскующим взглядом, щемящим сердцем. Словно знаешь: ты никогда не будешь с нею счастлив… она не будет счастлива с тобой… она никогда не будет твоей… она сама никогда не будет счастлива…

…Когда Вита отбросила салфетку и, на мгновение прижавшись щекой к плечу Мещерского, встала и пошла к морю, за столом стало пусто. Даже солнечные блики забегали по-другому, метались так, словно что-то потеряли.

Мещерский, прервав разговор, с нескрываемой горькой нежностью посмотрел ей вслед. Ну-ну…

Анчар собрал со стола посуду на сервировочный столик и укатил его в дом.

– Я могу давать ему поручения от вашего имени? – спросил я Мещерского, кивнув на дверь.

– Все, что считаете нужным. – И уточнил: – Разумеется, в пределах ваших обязанностей.

– Сейчас мы возьмем швертбот и выйдем в море. Надолго.

– Могу я узнать – зачем? – с чуть заметной издевкой.

– Позже. Когда мы вернемся. – И мягко отбил его подачу. – Если будет результат. И если, разумеется, я сочту необходимым сообщить его вам. В пределах моих обязанностей.

Пока Анчар готовил лодку, я, как беспечный и любопытный гость, немного пошлялся по территории, принятой мною под охрану. Было не только полезно, но интересно тоже.

Стараниями Анчара (воина и земледельца) вилла больше походила на хорошую ферму. Виноградные шпалеры, скромный садик десятка на два корней – ореховые, черешневые, абрикосовые, персиковые и мандариновые деревья; ухоженные грядки, даже теплицы и парники для самой ранней зелени. В глубине – гараж на две машины (вторая – японский джип), сарайчик с автономным дизельным генератором на случай перебоев с подачей электроэнергии, маленький трактор под навесом, серебристый металлический куб, видимо, для водоснабжения.

Ограда, как оказалось, была не совсем сплошной. «На задворках» она упиралась в вертикальную стену обрыва, сплошь заросшего какой-то колючей флорой. У подножия, в узкой каменной щели, пряталось чудо природы – естественный колодец, безупречно круглый и гладкий, уходящий в глубину метров на пятнадцать и доверху залитый ледяной чистейшей водой: сверху совершенно бесцветной, постепенно голубеющей в глубине и абсолютно синей у далекого дна. Причем – что загадочно – дно было видно совершенно ясно, будто колодец чем-то подсвечивался снизу. Труба насоса, уходящая вглубь, фильтр на ее конце, прыгающие вокруг него от напора воды мелкие камешки – все можно было рассмотреть так четко, словно колодец был заполнен не водой, а горным воздухом. Но что-то было в нем жуткое и таинственное, синяя бездна пугала и манила одновременно какой-то мрачной тайной, древней, но все еще живой.

И почему там светло? На такой глубине.

Нет, не глянулось мне это место, стало быть. Неуютное, холодное… Опять же – высоченная крутая стена в злобных колючках, которые шевелятся и сухо, зловеще шуршат от ветра, будто кто-то шепчется, замышляя недоброе… Проглядывают наверху сквозь заросли какие-то подозрительные темные ритмические пятна, похожие на отверстия в скале… Колодец этот… капитана Немо…

И две находки. Не знаю, которая из них хуже. Одна – человеческий череп с дыркой в затылке. Искусственного происхождения. Насильственного. Старый череп, давнишний. Но трещина через дырку – недавняя, свежая. Словно он сверху откуда-то упал, прямо на камень.

А вторая находка – кругляшок такой металлический. Я, конечно, не специалист, но сдается мне, что кругляшок этот – батарейка от ночного снайперского прицела. Не зря, значит, я вечером насторожился…

Нет, не понравилось здесь Серому. Веет чем-то, стало быть, холодным…

Я отыскал в чулане прочный пластиковый мешок и уложил в него рубашку, джинсы, кроссовки и пистолет. Мешок закатал в рыболовную сеть, положил ее на плечо: и глупому ежу понятно – на рыбалку намылился.

Анчар медведем возился в лодке, рыча (напевая, с его точки зрения) «по аэродрому, по аэродрому…», но не более того, дальше он слов не знал. Да ему и этих хватало. И мне тоже.

– Ветер плохой, – сказал Анчар, укладывая под носовую палубу припасы: флягу с вином, полкруга сыра, хлеб, помидоры. – На веслах пойдем.

– Далеко идти. Нам надо спрятаться за островом.

– Тогда сам правь. Я на парусе плохо умею, когда ветра нет. – Он оттолкнул лодку от причала.

Я поднял парус, он лениво забрал ветер, потащил швертбот, как сосед упрямого провинившегося мальчишку.

Вита подняла голову от книги, помахала нам. Мещерский стоял рядом, положив руку ей на плечо. Стало быть, проводили рыбаков в далеко море. Помахали синеньким скромным платочком…

Подойдя к самому большому из островов, я положил руль на правый борт, чтобы стать под его прикрытием, со стороны моря.

– Теперь слушай, – сказал Анчар, не глядя в сторону берега. – Выйдешь, где гладкий камень в воду слез. Влезешь наверх. Там два больших камня самодельных. Тропа за ними начинается. Понял, да?

За островом я спустил парус. Анчар выбросил за борт якорь.

– Меня долго не будет, – сказал я, прилаживая за спиной мешок.

– Подожду. Рыбу буду ловить. Правильно говорю?

– Хоть огурцы сажай – только не храпи сильно, врага спугнешь. – Я надел маску, ласты, скользнул в воду.

Обогнув остров, я убедился, что верно выбрал свой путь в морском просторе – наблюдатель с берега меня не увидит.

Сначала плыть было легко. Потом дал себя знать мешок на спине. Дважды пришлось отдыхать. К берегу я добрался почти без сил. Выполз на «гладкий камень», который влажным языком спускался в море, сбросил маску, полежал немного, отдышался.

Хотелось покурить, но я специально не взял сигареты – от соблазна.

Отдохнув, распаковал мешок, оделся, сунул сзади за пояс «вальтер». Полез в гору. Без приключений. Только раз мне померещилось, что в темную трещину, прямо из-под моего носа, скользнуло гибкое тело змеи. Хорошо, что не мышь! – наверняка бы заорал и в море плюхнулся. Вот бы булькнуло – с такой-то высоты…

«Самодельные камни» – остатки какого-то древнего сооружения – стояли на своем месте, узкими воротами. По ним шныряли ящерицы и пауки. Они были горячие, как печки, а мне и без них было жарко. Тем не менее я прижался к одному из них и осмотрелся. Прикинул, где бы я сам расположил свой НП, если бы приспичило тщательно изучить виллу и распорядок дня и ночи ее обитателей. Наметил, какую примерно часть пути могу без опаски пройти тропой. Чтобы ноги зря не бить по горным кручам. Заоблачным, стало быть.

Тропа еще та мне досталась! Архаристая. Под ногами камень – то сухой и горячий (сквозь подошвы печет), то скользкий, то осыпающийся. А с боков – эти злющие тропические колючки. Тут не рубашка, а бронежилет нужен. Да и его надолго не хватит.

У примеченной сосны – с двумя верхушками – я взял круто вверх. Очень круто. Наблюдатель, конечно, о тропе знает, пользуется ею, когда в засаду идет, и логовище свое наверняка выше тропы спрятал. Чтобы случайный взгляд на него не упал. А ему тропа сверху хорошо открыта.

Перестраховки ради (лучше перебрать, чем недобрать) я аж на самый гребень вскарабкался. Как дурной горный баран. А дальше уже волком пошел. Сторожко: глаза, уши, нос – все в работе. На полный ресурс. И ноги – особо. Чтобы случаем камешек на кого-нибудь не столкнуть. Хотя, будь моя воля, я бы на него и скалы не пожалел.

На хрена, спрашивается, мне все это надо?..

Анчар зато рыбку ловит. Спит, абрек, над удочкой. Похрапывает. Коня и бурку с папахой во сне видит. И чурек с чебуреком. «По аэродрому, по аэродрому…» Вообще-то о нем тоже надо справочки навести. Что-то я такое когда-то где-то слышал…

Ага, вот он, голубчик! Я лег за камень.

Неплохо он устроился. Знатное гнездышко свил.

И как я его разглядел-то? В камуфляже «дубовый лист» он лежал во впадинке, застеленной такой же накидкой. Хорошо лежал: зачехленная фляжка с водой, термос с водкой, сигареты, сухпай. И даже блокнот с авторучкой. Девочки ему только не хватает.

Впрочем, вот и она – по праву рученьку, снайперская, с ночным прицелом. Надеюсь, только для наблюдения в темное время суток. А магазин, надеюсь, не набит девятимиллиметровыми камешками…

И бинокль у него хороший – линзы глубоко утоплены, такие под солнышком не блестят.

Кто же тебя, голубчик, так славно экипировал? Какая в/ч без номера?

Все ведь видит: вилла как на ладони, насквозь просматривается, в сакле – темным пятном – дверь распахнутая, на берегу Вита и Мещерский воркуют, яхта длинной мачтой, как пальчиком, покачивает. А вот веранда виноградом скрыта. И остров отсюда не виден, за которым в лодке Анчар спит. Теперь уж ему, наверное, снится либо большая рыба на крючке, либо Иосиф Виссарионович на трибуне…

Надоело мне просто так лежать. А поскольку над объектом наблюдения сосна возвышалась, я и бросил в него шишку, для проверки. И чтобы привыкал.

Он молодец – не то что не вскочил, не обернулся – не вздрогнул даже, будто и нет его тут. И никогда не было. Только по спине, враз напрягшейся, вроде как легкая рябь по воде пробежала. И чуть волосы на затылке шевельнулись.

Долгое время прошло, пока он из-под локтя чуть зеркальце выдвинул и, надо полагать, глаз в него скосил. Но кукиш мой не увидел.

Успокоился. Наверх поглядел, шишек опасаясь. Потом закурил, а докурив, откинул камешек, с тарелку величиной. Под камешком – ямка, вроде как пепельница; он туда окурок сунул и снова ямку камешком прикрыл. Мудр!

Интересно, когда у него смена? И есть ли она вообще? И как он связь держит? И с кем? И что он там в блокнотике пишет? И вообще – что ему здесь надо? Чей человек?..

Спросить, что ли? Да ладно, пусть пока полежит, если ему нравится. Успеем еще поболтать.

Я и сам еще немного полежал, травинку покусывая. Чуть не заснул. Проголодался. Решил, что ради интересов моего клиента достаточно лишений испытал и что на сегодня «долларя» свои отработал, что Анчара будить пора…

К острову плыть труднее досталось. Волна поднялась, гнала меня обратно к берегу, рвала мешок за спиной, трубку стало захлестывать – наглотался соленой воды, да еще рубашка липла, мешала (я ее для тепла снимать не стал) – устал вконец, обозлился.

Зато Анчар меня встретил знатно. С крымско-кавказским радушием и гостеприимством. Втянул за шиворот на борт, разоблачил, полотенце протянул – растирайся, мол, как следует. А той порой на носовой палубе стол накрыл – с вином и пищей. Даже чьи-то зажаренные ребрышки положил, и я с удовольствием рвал с них холодное мясо и вкусные хрящики, подрагивая озябшими плечами.

Потом Анчар протянул мне набитую трубку.

Я с наслаждением раскурил ее, подбил под спину надувной спасательный жилет, развалился.

– «Герцеговину» куришь?

Анчар миролюбиво дернул седым усом:

– Я – убийца, кровник, но не наглец. Я простой человек.

И главное – объясняешься доходчиво. Усы отпустил, в сакле небось портрет Джугашвили повесил, а табак его любимый курить не смеешь? Простой человек. Кровник.

– Что там видел? – спросил Анчар, выбирая удочки. – Если там худой человек прячется, я его зарежу. Только скажи.

– Прячется, – я опустил руку за борт, подхватил под жабры бьющуюся кефальку, снял с крючка, бросил в лодку. – Но резать я его не стал.

– Испугался?

– Испугался, – признался я. – Крови боюсь. Я от нее в обморок падаю.

Опять ус дернулся, зубы под ним блеснули.

– Я тебя понял: этого зарежем – другой придет. Другого зарежем – еще один найдется. – Он обежал взглядом горы, словно прикидывал, сколько зарезанных можно свалить в это Черное ущелье. Вздохнул с сожалением. – Правильно решил. Сначала надо узнать – что ему нужно. А потом зарезать. Ты умный. Хорошо, что тебя не взорвали.

– Хорошо, – охотно согласился я. – Мне тоже нравится.

– Тогда ставь парус. Хороший ветер набежал. Полетим как вольные птицы.

Оно и впрямь – пора настала лететь. Нас отжимало напором ветра к острову. В него уже звучно плескались сильные волны, разбивались в брызги, взлетая наверх, обнажая заросшее мидиями подножие.

Я поставил парус и выбрал шкот. Швертбот рванулся так, что Анчар едва успел выхватить из воды якорь.

Когда я положил руль к берегу, лодку резко накренило, тонко запел в снастях «хороший ветер». Освободив тягу румпеля, чтобы удлинить его, я сел на наветренный борт, открениваясь. «Вольной птицей», порой чуть не касаясь пенистых гребней вздувшимся брюхом паруса, швертбот летел к берегу. Глядь – уже и причал, через который грузно, напористо переваливались зеленые валы. Я не решился подходить к нему, а выбросил лодку на берег.

Мы вытянули ее подальше на песок, покидали рыбу в ведро и, как настоящие рыбаки после трудной путины, волоча за собой мокрую сеть, устало пошли вроде как в объятия заждавшихся нас верных жен. И любовниц.

Ветер, все крепчавший, рвал из-под наших ног легкий песок и гнал его к дому, швырял в стены и окна, хлопал дверьми и парусившимися занавесками.

Вита, набрасывая на плечи шаль, вышла в гостиную.

– Какой ветер поднялся. Мы уже беспокоились.

– Ничего, – сказал Анчар, закрывая двери и окна. – Ветер – джигиту брат. Ветер – врагу помеха. Включим свечи, нальем вина, закурим трубки. Так я сказал? Песню запоем. Про аэродром. Дома хорошо, когда на дворе непогода.

– Шторы задерни, – попросил я. – Сквозняков боюсь, у меня насморк хронический. – Надо их ненавязчиво на режим строгой секретности переводить, случай подходящий.