Не скажу, что это было просто: погружаться без свинцового пояса с двумя-тремя пустыми пластмассовыми бутылями. Мало того, что они строптиво рвались наверх, так они еще не давали погрузиться и мне.

Но в конце концов мы приспособились: поднимали якорь катера, привязывали к нему мешок с бутылками и бросали обратно в воду, стараясь попасть поближе к яхте. Не всегда это удавалось – катер сносило, но мы доперли выбросить с палубы яхты сигнальный буй, и теперь якорь ложился точно в кокпит.

И все это время под водой мне казалось, что вот-вот мелькнет в зеленой дали изящная тень Мещерского, спешащего мне на помощь красивым стилем «дельфин». Ах, Князь, Князь!

Когда я закончил эту работу, набил судно как банку шпротами и закрыл двери кают, яхта еще не всплыла, но уже покачивалась под водой, пытаясь оторваться от дна.

Анчар призвал на помощь местных рыбаков, и они пришли на двух баркасах. Я завел под нос и корму канаты, и под «раз-два – взяли», под «майну и виру» яхта легко всплыла и осталась на поверхности, надежно зачаленная меж двух судов.

Я подвел под пробоины заранее заготовленный пластырь, мы откачали воду и отбуксировали яхту катером в город, где в местном яхт-клубе Володя договорился, чтобы нам выделили отдельный эллинг. Куда мы и закатили яхту лебедкой по слипу, закрыли за ней ворота.

– Ну вот, – сказал Володя, отдавая мне ключи, – теперь, если придет нужда слинять за кордон, тебя будет ждать оснащенный корабль с бывалыми головорезами на борту.

– Это все мирмульки, Вовик, – ответил я, – это не главное.

– А ты знаешь главное? – восхитился он.

– Не знаю. Но хотел бы знать. Чтобы жить полегче.

– Так не бывает, не надейся.

Успокоил, стало быть.

Мы вернулись на виллу.

Я сбрил бороду и переоделся.

И на нас нахлынули Светка с Сержем (приехали на машине, а не вылезли, всплыв, из колодца) – она в белом платье, он – в черной паре. Она – с цветами, он – с улыбкой до ушей.

Они, оказывается, подали заявление, расстриги, и заодно обручились.

Ну что ж, совет да любовь, стало быть. Событие радостное, наконец.

И мы сели за стол поздравлять жениха и невесту.

Начала Женька, как обычно:

– Люди тут трудятся, корабли затонувшие спасают, а ты только о себе думаешь.

– А о ком еще думать? – не осталась в долгу Светка. – Обо всех остальных на свете наша Женечка заботится.

Женька ответила по своей внутренней логике:

– Горько!

И долго скептически наблюдала, как они целуются. Повернулась ко мне:

– Да, Серый, молодежь нынче никуда не годится, скажи?

– Не знаю, – выкрутился я. – Я со Светкой не целовался.

Встал Анчар с «фужором».

– Мы много потеряли, да, – сказал он. – И, стало быть, много нашли. А скоро нас будет, – он со значением посмотрел на жениха с невестой, потом на меня с Женькой, – скоро нас будет еще больше. И ни какие враги нас не напугают в темноте. И если каждый справится с одним врагом, – торжественно заявил он, подняв бокал над головой, подумал и вывел: – То на земле останутся одни друзья. Будет очень весело, так, да? Правильно сказал? Стало быть!

Мудрец.

Мы не очень долго сидели в доме. Все чувствовали пустоту, отсутствие хозяев. И было неловко. Будто мы кому-то мешаем своими разговорами и смехом.

И потому пошли на берег, захватив с собой вино и виноград.

Сидели на скамье. Женька со Светкой по обыкновению собачились, Серж с интересом прислушивался.

Анчар о чем-то думал, что-то трудно решал, глядя, как мелкая морская рябь дробит лунную дорожку.

Я подумал – хорошо, что он едет с нами, нельзя ему оставаться одному. С такой пустотой в сердце он долго не проживет.' Для кого ему жить?

Светка и Серж неохотно поднялись.

Мы проводили их до машины.

– Ты извини, – сказал я Монаху, – я иногда был груб с тобой.

– Ничего, – улыбнулся он, ласково притягивая к себе Светку, – я внакладе не остался. К тому же меня обратно на службу берут, к нормальным людям, в горотдел.

– Я рад за тебя, – я подал ему руку.

– Я тоже, – ответил он. – Спасибо тебе. Знаешь, за что.

Светка открыла дверцу.

– Стой! – вдруг воскликнула Женька и помчалась в дом, вылетела обратно, прижимая к груди коробку с тостером. – Вот! Это вам в подарок. Чтобы был дом, с теплом и светом.

Ну вот, начало положено. Правильно сделано. Боюсь я этих тостеров. Вздрагиваю, когда они выстреливают горелым хлебом. Всегда неожиданно и за спиной.

Девчонки расцеловались, Серж развернул машину, и она полезла в гору. Мелькнули и исчезли красные габаритки, затих шум мотора.

Утром я собрался ехать за билетами.

Анчар подошел к машине, начал топтаться возле нее.

– Что, Арчи? – помог я ему, обо всем догадавшись.

– Стало быть, – сказал он, – я не поеду. Останусь здесь. Буду для вас виллу охранять. Как Серый, стало быть. Виноград растить. Вино делать, да?

Бедный Арчи.

– И вас буду ждать. С детьми. – Он улыбнулся, блеснув зубами. – Они меня будут звать дедушка Арчил. Будут любить меня, да? За усы дергать.

Женька, которая любит подслушивать, бросилась ему на шею. Он гладил ее по золотой голове, и они оба плакали.

Я сел в машину и рванул с места, разбрасывая гальку колесами.

Невыносимо…

Анчар отвез нас в аэропорт, и больше мы его не видели.

Управившись с делами, я выбрался-таки в Майский. Женьку отправил к Светке, а сам зашел в горотдел к его начальнику Володе Стрельцову.

Мы обменялись новостями, вспомнили былое.

– Виллу Мещерских все-таки раздолбали, – сообщил Володя. – В бессильной, так сказать, ярости. Почти сразу после вашего отъезда.

– А Анчар?..

– Исчез. Бесследно.

Вот так, стало быть, да? Не дождался ни нас, ни наших детей.

– Ты можешь дать мне машину?

– Конечно. С водителем?

– Зачем? – Я забыто пожал плечами. – Совсем ни к чему.

– Понял, – сказал Володя.

– 

В дороге мне вспомнился коньяк в стакане, пронизанный солнечными лучами, мандарин, похожий на солнце. Многое вспомнилось…

Не доезжая скалы, с которой Анчар бросался гранатами, я остановил машину и пошел дальше пешком.

Грустная картина открылась мне.

Ограды не было – груда камней. Сорванные ворота лежат на песке, уже взятые красной ржавчиной. От сгоревшего дома остался только зарастающий зеленью фундамент. Со дна пустых бассейнов тоже поднялась молодая поросль. Сакля осыпалась камнями. И только скамья, вырубленная Анчаром, стояла на прежнем месте.

Море волновалось, обрушивалось на беper, шипело, утопая в песке, оставляло на нем желтую мутную пену.

Скамья была теплой. Она всегда была теплой.

Я сидел на ней, курил и, наверное, думал. Наверное, о том, что не было, нет и не будет ответа на главный вопрос: почему?

Я думал, наверное, и о Мещерском. И о том, что где-то сейчас летает Вита. Как в светлом сне. Надеюсь – легко и свободно, не чувствуя тяжести своего сердца…

Сзади, неслышная в шуме моря, подошла Женька, положила руки на плечи, спрятала мое лицо в волне золотых волос.

– Откуда ты взялась?

– Меня Серж подвез. Говорит, пожалей его, он там наверняка на развалинах терзается.

А их кто вспомнит и пожалеет?

Впрочем, все это мирмульки. Как говорит Женька. Мелкие неприятности, которые не стоят долгих слез и уж, во всяком случае, не влияют на беспощадный ход жизни.

Было все и ничего не было…

Трудно построить большой и светлый дом, где много тепла и любви.

Говорят в этих краях, что в горах иногда слышался одинокий раскатистый винтовочный выстрел. И виднелась струйка дыма.

Потом выстрелов не слышали, а дымок все-таки появлялся.

Говорят, что люди иногда встречают в горах странного, заросшего седыми волосами, снежного человека с арбалетом в руках. В накинутой на плечи шкуре.

Говорят, что он иногда, пробираясь крутой тропой, бурчит себе под нос, будто напевая однообразную песню. Из двух слов.

Его не боятся, он никого не обижает.

Только если он встречается взглядом с человеком, в глазах его появляется тихая, вопрошающая грусть. Он словно что-то вспоминает и хочет спросить: почему?

Стало быть, так, да? Правильно сказал?..