Розыгрыш с летальным исходом

— Домой хочу, Серый! У печки покурить. Надоело здесь. Скучно. Прямо как в Москве.

— Ты чего там, в кустах, натворила?

— Честь свою защитила!

— С превышением пределов необходимой обороны, да? — усмехнулся Семеныч.

— А она все с превышением делает. Особенно когда водку пьет.

Нашу теплую компанию разбавил Понизовский.

— Выпьем, друзья? Честное слово, мне здесь нравится.

— Ну и оставайся, — буркнула Яна. — А мы — домой. В Пеньки, поближе к печке.

— На палочке верхом? — Мне показалось, что в этом вопросе кроме легкой издевки прозвучала и настороженность.

— Зачем? — Янка откинулась и с таким изумлением глянула на Понизовского, что тот изумился не менее. — На вертолете. За нами скоро пришлют.

— Ага. — Понизовский пошарил под хламидой в карманах в поисках сигарет. — Уже вылетел. Прямо с Красной площади.

— Зачем? — Глаза у Яны стали круглыми и большими, как луна в расцвете. — С острова Маунити. Там база Интерпола, ты что, не знал?

Так, ясно, что Янка не от себя работает. С Семенычем сговорилась. А тот решил этой «дезой» события ускорить.

Понизовский сунул сигарету в рот не тем концом. Янка его поправила:

— Не подавись, танэ. — И пояснила: — Семеныч же в этой конторе служит. Ну и я немного. На шпильки подрабатываю. А ты, толмач, чьих будешь?

— За большевиков или за коммунистов? — спросил и я заодно. — Только не ври, что за Интернационал. — Я подождал, когда он придет в себя, и продолжил: — Завтра на Совете Федерации будешь держать нашу руку. Семеныч тебе подскажет.

— Ребята… Вы что? Перепили? Яна Казимировна, поставьте их на место — они вас слушаются…

— Как же! Они полковники, а я всего старшина. — Она склонила голову к плечу и томно пропела: — Но боевая.

— Все! — Семеныч шлепнул ладонью по столу. — По койкам. А ты, Серега, убери охрану от нашей хижины.

— Как я могу! Это вождь распорядился. В целях вашей же безопасности.

Да, Серж, ты точно не за большевиков.

— Забирайте Нильса, — распорядился Семеныч. — Переходим на осадное положение.

Нильс, конечно, забрыкался руками и ногами. И апеллировал почему-то ко мне.

— Леша, но я же не могу… Я должен исполнить очередную супружескую обязанность.

— Исполняй по-быстрому и марш в хижину!

— Как это по-быстрому? — заупрямился старина. — Не по-быстрому, а с должным уважением и с любовью. С предварительными ласками.

Да, и этот вписался. В эротический конгломерат.

— Мы дернем еще по скорлупке, а ты, уж будь добр, управься за это время.

— Как получится, — буркнул обиженный Нильс, направляясь под пальмы.

— Чтоб у тебя вообще не получилось, — жестоко бросила ему вслед Яна. — Тоже туда же… Буа неутомимый.

Нильс управился. Мы растолкали стоящих у дверей стражников и вошли в хижину.

— Серый, — сказал Семеныч, — завтра у нас трудный день. А сегодня, похоже, последняя спокойная ночь. И я хочу выспаться перед боем.

— Я сейчас договорюсь с девками, — предложила Яна. — Тут есть кое-кто с понятиями. Они их увлекут под пальмы. До завтрашнего полудня. А после полудня от них уже никакого толка не добьешься.

— Не пройдет, — уныло не принял ее предложения Семеныч. — Они тут акклиматизировались. Им тоже все это надоело. Какого-нибудь тигра на них натравить.

— Льва! — подскочил Нильс. — Льва Борисыча.

— А удерет? — спросил Семеныч. — Ты ж не переживешь.

— Переживет, — сказала Яна. — У него теперь другая радость для сердца есть.

— Все-таки я попробую.

Нильс просунул руку в клетку, поймал крысу.

— Веревку дайте. — Сделал петлю, накинул ее на противный голый крысиный хвост и затянул петлю.

— Перегрызет, — вздохнул Семеныч. — Они ведь умные твари, сам говорил.

— Ему будет не до этого. — Нильс пошарил в карманах, достал небольшой мешочек, похожий на жалкий пенсионерский кошелек.

— Что у тебя там? Зарплата ихняя?

— Это сушеные половые железы крысиной самки.

Нильс, держа Леву на коленях, сунул ему под нос ладонь, на которой лежали какие-то сморщенные комочки. Лев Борисыч на глазах озверел. Обнюхал с жадностью ладонь и поднял вверх голову, блестя красными глазами.

— Самку ищет, — шепнул Нильс. — Сейчас, если его выпустить, он будет опрокидывать все препятствия на своем пути.

— Весь в хозяина, — проворчала Яна, отступая в угол хижины. — Выпускай своего кобеля!

Лева спрыгнул с колен Нильса и, не раздумывая, шмыгнул за дверь.

Сначала все было тихо — никакого эффекта. Потом появился эффект. Кто-то вскрикнул снаружи и зашипел от боли. Нильс дернул за веревку и втащил отчаянно тормозящего лапами Леву в хижину, прижал его к полу. Лева приглушенно завизжал. Его визг был похож на злобное рычание.

Снаружи — какие-то охи и ахи, какая-то взволнованная речь, ругательства. Где-то уже неоднократно слышанные. Такие родные. Славянизмы. Из чужих уст.

Когда Нильс снова выпустил Леву, мне показалось, что из-под его когтистых лап брызнули искры. И похоже, за дверью он примериваться в этот раз не стал. И тяпнул кого-то из стражников далеко не в пятку. А гораздо выше. Вопль раздался такой, что не оставалось сомнений — Лева не просто укусил, не просто цапнул, а цапнул и повис!

— Ну, ты садист, Яшка, — прошептала Яна в восторге. — По-моему, это Тими орет. Второй раз ему в одно и то же место досталось.

Нильс подергал веревочку — без результата, кроме истошного вопля, конечно. Было похоже, будто он поймал на крючок крупную рыбу. Голосистую притом.

— Во зацепился, — покачал головой Нильс.

— Тащи, чего ты ждешь? — посоветовала Яна. — А то сорвется.

Семеныч перехватил «леску» у растерявшегося Нильса и стал умело «вываживать» добычу. Вскоре в дверях появился визжащий от боли и ужаса Тими с автоматом на плече. Меж ног его висел вцепившийся мертвой хваткой Лев Борисыч.

Я снял с плеча Тими оружие, Нильс, сдавив Леву за ушами, отодрал его и сунул в клетку, где тот начал метаться с остервенением.

— Ну что, Тимоха, — сочувственно произнес Семеныч, — оказать тебе первую помощь?

— По-моему, — сказала Яна с фальшивой печалью в голосе, — уже поздно.

Тем не менее, Тимоху уложили на циновку и смазали йодом его растерзанное хозяйство.

— Интим не предлагать, — поставила диагноз Яна. — Никогда.

Но Семеныч этим не ограничился. Провел блиц-опрос деморализованного задержанного.

— Сколько вас здесь? Быстро! Давай клетку, Нильс.

— Трое!

— Где они сейчас?

— На перевязке.

— Как вооружены?

— Два пистолета.

— Кто старший?

— Я.

— Указания?

— Проследить, чтобы до утра никто из хижины не выходил.

— В противном случае?.. Что молчишь? Клетку, Нильс!

— На поражение.

— Всех? Что молчишь? Нильс!

— Всех, кроме старика.

— Зачем он вам нужен?

— Деньги… Капитал…

— Какие деньги? — изумился Нильс. И подошел с клеткой поближе.

Тимофей завизжал, отталкиваясь пятками, пополз на спине. Семеныч вернул его на место, встряхнул.

— Какие деньги?

— Баксы, евро. Сколько-то миллиардов.

Мы переглянулись в недоумении. Дурдом, однако.

— Вот так вот, Ильич, — ехидно пропела Яна. — Мы тут лягушками питаемся, а ты над златом чахнешь! Эатуа постыдился бы.

— Не чахну! — Нильс прижал руки вместе с клеткой к груди и тут же поплатился. Укусом в палец. — Не чахну, Яна Казимировна!

— Со златом потом, — сказал Семеныч и рывком поставил Тимоху на ноги. — Иди, я дарю тебе жизнь. На некоторое время.

— А за что? — Вопрос по существу.

— Прогонишь, когда вернутся, своих братков и сядешь у двери.

— Запросто.

— Действуй. — Семеныч подвел его к входу. — Если что — будешь второй жертвой на этом острове. После Ахунуи. Только всерьез.

Тимоха кивнул и, согнувшись, вышел. Семеныч взял автомат.

— Серый, остаешься здесь. Не спать. Наблюдать. Слушать. Я пошел.

СМЕНА ДЕКОРАЦИЙ

Ночь прошла спокойно. Если не считать робкого постанывания Тимофея за дверью. Да попискивания Льва Борисыча, не удовлетворившего свою похоть.

Семеныч вернулся под утро и приказал не будить его до начала заседания Совета Федерации.

— Какая линия защиты? — успел я спросить его.

— Ориентируйтесь на меня. — И Семеныч провалился в сон, не выпуская автомата из рук.

Утром повариха Авапуи принесла нам завтрак. А ведь еще недавно мы всем коллективом дружно столовались под баньяном — трехразово.

Янка разбудила Семеныча претензией:

— Это что? СИЗО получается? Еще одно унижение — и я устрою государственный переворот.

— Без тебя обойдемся, — сказал Семеныч, потирая лицо ладонями. — Ты лучше сложи все наше оружие в свой чемодан и сиди на нем, пока мы не вернемся.

— А вы вернетесь? — задала Янка вопрос по существу.

— В этот раз — точно, — обещал Семеныч с уверенностью. — Дина, как контингент настроен?

Авапуи скупо улыбнулась.

— Начали что-то соображать.

— Поддержат нас, если заваруха начнется?

— Поддержат. Но не все. Среди них есть дуры, есть проститутки, а есть и бл… Их, правда, меньше, но от них можно всего ожидать. По определению.

— Опять на китайский перешли? — надулась Яна. Но попользоваться своей обидой не успела. Вошел Понизовский, разве что не в судебной мантии.

— Ну, что там? — скучно спросил его Семеныч.

— Да ерунда. Они все в государство играются. Формальности. Днями прибудет катер с Такуму, вождь настаивает, чтобы брак Нильса с Марутеа был зарегистрирован в установленном порядке.

— Вот зануда! Не наигрался! — Янка вскочила было с чемодана, но, вспомнив о своем предназначении, тут же плотненько на него плюхнулась.

— Пошли, — сказал Понизовский, когда мы отставили кофейные чашки. — Его величество ждать не любит, с утра пьян и грозен.

— Караул-то сняли? — с усмешкой спросил Семеныч.

— Он сам снялся, — усмехнулся и Понизовский.

Какие у них, однако, усмешки разные. Семеныч посмеивается с доброжелательным превосходством, а Понизовский… даже не знаю, как определить его усмешку. Будто он — напротив — встречает чье-то превосходство и страшно по этому поводу комплексует. Вроде того: «Да, вон у него какой прыщ на носу! А у меня нос даже не чешется».

Во дворец Мату-Ити мы проследовали без явного конвоя. Да, собственно, наши гостеприимные хозяева прекрасно понимали, что бежать нам некуда, а в случае обострения ситуации численное превосходство и вооружение гарантировало им полную власть над нами. Ну-ну…

Мату-Ити сидел в шезлонге. Между колен его торчал жезл, на этот раз опять с черепом, и казалось, что у вождя две головы — одна живая и лысая, другая не только лысая, но и вообще без кожи. Зрелище было не эстетичное.

Величественным жестом вождь пригласил нас садиться. В хижине, кроме нас и двух телохранителей за спиной вождя, никого не было. И стол переговоров был пуст — ни водки, ни закуски. Хотя сам Мату-Ити был по обыкновению в меру пьян. И жен у него тоже всегда в меру. Настоящий вождь.

Вождь говорил долго, каждая его фраза звучала в переводе Понизовского. Вкратце все сводилось к следующему.

— Мой народ — бедные люди. У нас нет частной собственности. Все на острове — общественное достояние. И теперь все, что принадлежит Нильсу, — тоже общественное достояние. Мы дали ему в жены самую лучшую девушку племени. Жемчужину острова. Племянницу вождя. Потомка капитана Кука. Он не может быть в обиде.

Тут Нильс, в этой точке перевода, поднял руку как примерный школьник:

— Я таки извиняюсь. Мне дали в жены только одну девушку. И я извиняюсь, даже не совсем девушку. А где еще эти три, о которых говорит вождь? Жемчужина, Племянница, Потомок…

Понизовский снисходительно пояснил этот нюанс. И продолжил:

— Белый взрослый вождь не может быть в обиде. И не должен обижать жену. А в ее лице — все население.

— Поэтому, — подвел грустные итоги вождь, — мы должны заключить брачный контракт, по которому все имущество уважаемого белого вождя Нильса переходит во владение всего племени в лице его жемчужины. И племянницы.

Тут Нильс опять не совсем вежливо перебил Ма-ту-Ити. Встал и, прижав руки к груди, проникновенно заверил:

— Я и без того все свое имущество принес на алтарь супружества.

И Нильс это имущество добросовестно перечислил, от двухсот баксов до клетки со Львом Борисычем.

Мату-Ити при этих словах нахмурился. Серега перевел:

— На нашем острове самый большой грех — воровство и ложь. Белый вождь не хочет поделиться тем, что он имеет. По нашим сведениям, он очень богат. И имеет в своей Европе большие деньги. Теперь они по праву принадлежат моему народу.

— Господа аборигены и ты, великий вождь Мату-Ити, — проникновенно признался Нильс. — Вас ввели в заблуждение. Ни в своей Европе, ни в чужой Америке я таки не имею никаких средств. И мне стыдно признаться — этих средств я не имею даже на своих исторической и малой родинах.

Ни слова не говоря, Мату-Ити величественно поднялся и, чуть покачиваясь, побрел в опочивальню. На ее пороге он обернулся и произнес всего три слова на дурном английском. Настолько дурном, что нам не потребовался перевод.

— Думайте до завтра.

— Признавайся, Яков Ильич, — потребовал Семеныч, когда мы вернулись в хижину. — Что утаил от налоговой инспекции? И Счетной палаты?

— Уму непостижимо. — Нильс приложил сухие тонкие пальцы к вискам. — Они принимают меня за миллионера.

— За миллиардера, — безжалостно уточнил Семеныч. — Небось наобещал золотые горы, когда соблазнял Маруську. Она и настучала.

— Честное слово — я обещал ей только любовь.

— Что ж, это немало, — хихикнула Янка, которая так и не поднималась с чемодана.

— Все сказал, Ильич? — Семеныч встал. — Серый, прикрывай меня. Я отлучусь.

И едва Семеныч вышел из хижины, как тут же вошел Понизовский.

— Явление второе, — продекламировала Яна. — Те же и провокатор.

— За что вы меня не любите, Яна Казимировна? — Понизовский присел с ней рядом, на чемодан.

— А за что тебя любить? Подарков ты мне не делаешь. Комплименты говоришь с трудом и редко. Под пальмы не заманиваешь. И вообще, встань с моей мебели.

Понизовский послушался.

— А где Семеныч? Он мне нужен.

— На Поганой яме, — сказал я. — Сидит. Хочешь помочь?

При такой постановке вопроса Понизовский, хотя и думал двинуться в направлении сортира, тут же передумал.

— Передайте, когда вернется, что я заходил.

— Будет исполнено, ваше высочество. — Яна привстала. — Доложим. Как же-с!

Нильс отправился к молодой жене для объяснений, Янка осталась на чемодане, а я пошел к морю. С горькими думами. С замирающим от страха сердцем. И вовсе не от того, что происходит здесь, на острове. Здесь мы разберемся. Страшно за то, что происходит там, на большой земле. В стране с высочайшим в мире искусством. В стране, где веками культивировалась любовь к ближнему, к дому своему, к собрату по планете. Где учили презирать стяжательство и алчность, подлость и предательство.

Да, за это придется платить. По большому счету…

Вернулся Семеныч, нашел меня на берегу. Лег рядом, стал пересыпать белый песочек из ладони в ладонь.

— Семеныч, а почему ты сразу об этом мне не сказал?

— По двум причинам. Хотел проверить свои догадки. А главное: что знают двое, знает и свинья.

Я не стал уточнять, какую свинью он имеет в виду, но понял, что он хотел этим сказать.

— А что все-таки с Нильсом?

— Кажется, я догадываюсь. Вернее — что-то такое вспоминается… — Он встал. — Завтра, Серый, не вздумай оказывать сопротивление.

— Ну да, — усмехнулся я. — У тебя ведь все схвачено.

— Все — не все, — поскромничал. — Но многое.

— Янка права — надоело здесь. Мне, Семеныч, вообще воевать надоело. Все это бесполезно. Срубишь одну башку — вместо нее две растут.

— А что делать, Серый? Это как на корабле с пробоиной. Пока воду откачиваешь, на плаву еще держишься. А чуть руки опустил — все!

— Да и хрен с ним, с кораблем этим.

— Оно так. Да ведь на этом корабле, Серый, наши любимые…

Судный день. Утро этого дня выдалось жаркое, душное — безветренное. Даже вечно суетливые морские ласточки притихли, где-то затаились. Только пальмы изредка вздрогнут, скупо вздохнут жестяными листьями и снова замрут.

Мы с Янкой сидели на берегу. Она только что искупалась и, лежа на боку, лениво пошвыривала в воду обломки кораллов. Или копалась в песке.

— Что тебе там надо?

— Жемчуг ищу.

— И много нашла?

— Мне хватит. Вот! — И Яна протянула мне выжатый тюбик зубной пасты. По кличке «Жемчуг». Мы такой пастой в своих Пеньках пользовались.

Ну что ж, еще один камешек смальты. Вдобавок к окуркам «Явы», которые мне попадались ранее.

— Как думаешь, Серый, они нас сами съедят или акул нами накормят?

— А тебе что милее?

— Акулы. Как-то естественнее. Ты только не убивай никого, ладно?

— Как получится. Может, отсюда начнем?

— Что начнем?

— Избавляться от них. Надоело, конечно, но так хочется пожить спокойно. Без них.

— Нас зовут. — Яна привстала. — Семеныч машет. Да, Серый, не хотела тебя расстраивать… Оружия в чемодане нет.

— Вот и хорошо.

— Без боя сдаешься?

— А то! Пошли, Янка. Пора им морды бить. Хоть и надоело, а надо.

Заседание Совета Федерации на этот раз было расширенным. С участием всего племени. Под баньяном.

Аборигены вольно расселись на траве и были беспечны, как птицы. Они были уверены, что решают нашу судьбу. И не догадывались, что решается их собственная судьба.

Проходя мимо них к подножию трона, я, однако, заметил в толпе не один и не два сочувствующих и одобрительных взгляда.

Мату-Ити был трезв. И потому зол и немногословен. А может, еще и потому, что сзади него не толпилась сегодня дюжина жен, а твердо стояли крепкие парни. В шортах и шлемах. Я эти шлемы знаю — такой шлем и дубинкой не возьмешь. Да и не придется, я думаю.

Мы предстали пред светлые трезвые очи вождя в полном составе. Только ренегат Понизовский находился по ту сторону баррикады. И был заметно взволнован. Это понятно — наступил его звездный час. Или последний.

— Ваш ответ, господа белые вожди? — это спросил Понизовский, без подстрочника.

— Пошел бы ты на …! — тоже открытым текстом ответил за всех Семеныч.

Вождь эти слова понял без перевода. Но в лице не изменился. Только в глазах мелькнули искорки… удовлетворения. Ему, наверное, тоже эта комедия осточертела. Скорей бы занавес давали. Да в буфет…

Мату-Ити тяжело поднялся и что-то набормотал Понизовскому прямо в ухо. Тот сделал шаг вперед и провозгласил:

— Великий вождь великого народа повелевает! Белых вождей, которые прибыли в его владения без его зова, нарушили самые строгие табу, подвергнуть суровому наказанию.

— Пороть будут? — с тревогой спросила меня Яна. — Я не дамся.

— У меня вопрос к высокому суду. — Семеныч сделал шаг вперед. — Нельзя ли уточнить — что мы там такое, какие особые табу нарушили? Ты, Серега, не стесняйся, шпарь по заученному.

— Запросто. Нарушили брачный обычай — это раз. И нарушили табу на размножение.

— Врешь, крысенок! С кем это мы тут размножались?

— Речь идет о молодожене. Его юная супруга находится на первом месяце беременности.

Легкий шелест пробежал над головами аборигенов. Это понятно — беременность на острове, несомненно, трагедия. При любом раскладе.

— А Нильс здесь при чем? Мало ли от кого она дитя нагуляла? У вас тут нравы простые.

— Не смейте оскорблять честь моей супруги и мое достоинство! — вдруг попер Нильс на Семеныча. — Я признаю себя отцом!

— Ну и дурак, — сказала Яна. — Алименты кокосами будешь платить?

Шантаж. Грубый, глупый и совершенно бессмысленный.

Но я ошибся. В отношении последнего.

— По обычаю нашего племени, — медленно и раздельно проговорил Понизовский, — человек, нарушивший табу бездетности, подлежит сбрасыванию в Акулью лагуну с предварительным снятием скальпа.

— Я готов, — с достоинством ответил Нильс. И даже нашел в себе силы пошутить. — Но вот с моим скальпом, с его снятием, у вас будут проблемы. — И он, обнажив голову, звонко шлепнул себя по обильной лысине.

Понизовский холодно взглянул на него и с некоторой брезгливостью произнес:

— А при чем здесь твоя лысина, дед? Закон суров, но справедлив. Скальп снимают перед кормлением акул с провинившейся женщины. А провинившегося мужика изгоняют с острова. Верхом на пальмовом стволе. Или высаживают на Камень покаяния.

Признаться, я тут немного струхнул. Кто знает этих аборигенов. А у Нильса подкосились ноги.

В тот же миг на наших руках защелкнулись наручники. И сделано это было вполне профессионально.

Я взглянул на Семеныча, он не дрогнул лицом. Все идет как надо. Как надо нам, а не им. Да, я бы предпочел дружить с Семенычем. А вот они этого не знают.

Меня больше всего беспокоило, как обойдутся с Яной. Врагов у нее здесь, среди половых охотников, накопилось много. Но Яну быстро окружили женщины во главе с Авапуи и увели куда-то в глубь острова.

А нас, немилосердно подталкивая, привели в «па». Широко распахнули дверь из досок, пихнули внутрь. Я успел осмотреться — длинное здание вполне европейского типа, похожее на пакгауз, несколько входных дверей. В одну из них нас и втолкнули. Заперев за нами дверь на засовы из железного дерева.

Что-то вроде захламленной кладовки. В углу — драные корзины, мешки из синтетики, пустые бутылки и банки. Под потолком узкая щель. Вся обстановка.

Нильс тяжело плюхнулся на пол.

— Это я во всем виноват! Но в чем, друзья мои? Бедная Маня.

— Да и тебе не поздоровится, — утешил его Семеныч. — Куда ты поплывешь на бревне? — Семеныч сел с ним рядом, откинулся спиной на кучу корзин. — Отдыхайте, ребята. Ночью потрудиться придется. — Он гибко, по-змеиному, изогнулся, и скованные сзади руки оказались впереди. Пошарил под корзиной, достал сигареты. — Покурим, Серый. А Ильичу не дадим — это он во всем виноват. Мы закурили.

— Слушай, Семеныч, а этот хрен Ахунуи, он может успеть, нет?

— Не может. Он сейчас в море болтается. Без руля и без ветрил. Я с движком его катера поработал, мили на две его хватило. И вообще, его течением сюда вернет. Если его Тупапау не съест.

Нильс горестно прислушивался, молча страдал.

Долго не темнело. А когда стемнело, Семеныч из-под той же корзины достал ключик, отомкнул мои наручники, а я следом — его и Нильса.

— Здорово, — сказал Нильс. — А дальше?

— А дальше, Ильич, — доставая все оттуда же оружие, сказал Семеныч, — посидишь здесь, молча. Нас дождешься. Мы за Янкой сходим.

Мы быстро раскидали корзины и выбрались подкопом за ограду «па». Оценили обстановку. Невдалеке теплился костер — возле него лежали двое. Третий прохаживался вдоль ограды. На плече его висел автомат.

Обменялись с Семенычем взглядами и кивками. Расползлись в разные стороны, как черви после дождя.

Луна еще не взошла, выбиралась где-то вдали из морской пучины.

С двух сторон мы подобрались к костру. Чирикнула спросонок птичка. По этому сигналу мы сделали часть дела. Со стороны «па» стражнику было видно, как двое его коллег поднялись на ноги и не спеша пошли к нему. Когда они подошли вплотную, он увидел, что это — точно, коллеги, — но вовсе не его. Но было уже поздно. Мы затащили его внутрь, туда же следом покидали его коллег. Семеныч пошел за Янкой. Я остался прохаживаться вдоль ограды, с автоматом на плече.

Вскоре вернулся Семеныч с Янкой и Авапуи, которую он называл Диной. Мы зашли за Нильсом.

— А где Маня? — первый вопрос.

— Ждет тебя, коханый, — шепнула ему Янка. И мы углубились в чащу.

К этому времени луна поднялась уже достаточно, и мы довольно скоро взобрались узкой тропкой на холку динозавра, обогнули горку кокосов, спустились по южному склону.

Здесь все было иначе. Никакого пляжа, никаких зарослей — сплошное нагромождение камней и скал.

Семеныч шел впереди, уверенно и быстро — не в первый же раз.

Спустившись к морю, мы круто повернули, миновали трещины и щели и оказались в залитом водой гроте. Здесь теплился в глубине его слабый огонек. В иллюминаторах яхты.

— Я перегнал ее сюда, — сказал Семеныч, — раз уж катер ушел, значит, здесь безопасно.

Узким карнизом мы прошли в глубь грота и по очереди спрыгнули на палубу нашей яхты. Она грациозно качнулась на сонной воде, принимая свой блудный экипаж.

Тут же распахнулась дверь рубки, и в слабом огоньке свечи появилась полуголая фигурка.

— Любимая, — прошептал Нильс, раскрывая объятия.

— Ну вот, — заметила Яна с удовлетворением, — теперь мы все парные. — Хорошо еще, не парнокопытные. Оглядела Маруську: — Ты правда, что ль, влипла? Или туфту гонишь?

Марутеа не ответила ей, а только благодарно и преданно взглянула на своего старого танэ. Довольно прыткого, как выяснилось…

ТАКТИЧЕСКАЯ СТРАТЕГИЯ

Яхта была готова к выходу в море. Семеныч даже заправил баки соляркой, заполнил емкости для воды, перетаскал на борт все наши вещи. Кладовка была набита консервами и фруктами. В хижине остался только Янкин чемодан, пустой.

— Днями выходим в море, — распорядился Семеныч. — Готовьтесь.

— Давно пора, — поддержала его Яна.

— А девочки? — спросила Маня, уже без своей легкой картавинки, на чистом русском языке, но с едва заметным хохляцким придыханием.

— Мы пока ничем не можем им помочь, — сказал Семеныч.

— Нужно утопить мужиков хотя бы, — предложила Яна. — И в первую очередь Понизовского. Всем спасибо! И да поможет нам Эатуа. И Тупапау.

— Понизовский мне еще нужен, — возразил Семеныч. — С собой мы его не возьмем, а допросить его надо. Мне еще многое нужно выяснить.

— Ясно, — сказал я. — Берем «языка» и уходим в море. Недалеко. На воде они нас не достанут — те еще мореходы.

— Сюда, как я понял, должно прибыть подкрепление. Чтобы завершить операцию «Миллиардер».

Миллиардер отвел влюбленный взгляд от ненаглядной Маньки:

— Кто-нибудь объяснит мне мою вину? Или оплошность? И где-таки мои миллиарды? Я их хочу.

— Я объясню. Вот допрошу Понизовского и объясню. Серый, валяй на пост. Остальным — отдыхать.

Я взял автомат, выбрался из грота и вскарабкался на скалу.

На той стороне острова (я добрался до холки динозавра и залег там, среди зарослей папоротника) было спокойно — наш побег еще не обнаружили.

Лежа на гребне, покрытом будто специально для меня густым мхом, я покуривал в кулак, порой беззаботно подремывал. До утра, конечно, никаких действий противник не предпримет. Да и то — не сразу. Пока обнаружат наш побег, пока посовещаются, пока примут решение… До полудня можно жить спокойно. А вот что дальше? В любом случае здесь нужно держать постоянный пост. Людей для этого хватает. Нас ведь теперь много. И все мы теперь, как заметила Яна, парнокопытные… то есть парные.

Ночь была великолепна. Ясная, ароматная тропическая ночь. В такую ночь все здесь замирает наглухо, чтобы накопить в здоровом сне необходимые силы для очередного дневного жизнерадостного буйства.

Вообще как-то спокойнее стало. Обстановка прояснилась, силы распределились, слабые места противника выявлены разведкой. А наша сила — в нашей слабости. На том и стоять будем. А что ж, яхта исчезла, мы блокированы, укрылись в глухом уголке острова, откуда нам не вырваться. День-два — и останется только сдаться на милость победителя, учитывая его превосходство в живой силе и мощную поддержку тыла, которая не преминет обозначиться.

На всякий случай я прикинул дремлющей головкой и крайний вариант — открытые боевые действия. Тут наша сила, напротив, уже в слабости противника. Несколько боевых единиц (наверняка эти парни из охраны фирмы) нас не испугают, тем более что руководить этой группой некому. Кроме Понизовского. Но какой бы он ни был хороший ученый в прошлом и удачливый фирмач в настоящем, этого творческого багажа для командования в бою явно недостаточно.

Сзади послышались легкие шаги, затем — рядом — легкое дыхание, и легла от меня по левую руку чуть запыхавшаяся Авапуи. Дина, стало быть, доверенное лицо Семеныча.

Я чуть покосился: надо сказать, довольно симпатичное лицо, особенно в мягком свете стареющей луны.

— Алексей, — шепнула она, — я вам на смену. Коля вас ждет.

— Зачем?

— Он там, на палубе, поляну накрыл, — хмыкнула Дина. — Фляжку свою выставил. Мы уже хлопнули, он вас ждет.

Что за привычка, подумалось мне, по ночам водку пить. Что в Пеньках, что на Таку… каку. Я поднялся.

— Вы тут не спите, — предупредил.

— А не с кем, — зевнула Дина.

— Упрек или предложение? — спросил я.

— Констатация. Иди, иди, Леха. Тебя твоя ваине заждалась, ревнует поди.

Поди… Она поди дрыхнет в своих валенках.

В гроте было уютно. Яхта сюда забралась, как зверушка в норку. Спряталась. Притулилась к кромке каменного карниза, который шел от входа вдоль всей левой стены. С него было удобно спускаться и подниматься на палубу — в зависимости от приливной волны.

Сумрачно, влажно. Вода отливает черным блеском — глубина здесь большая. А вот высота грота оказалась для яхты предельной — во время высшей точки прилива клотик мачты едва не касался «потолка».

Семеныч сидел на носовой палубе, красиво освещенный свечой, воткнутой в пустую бутылку. Неровный свет искорками поблескивал в капельках воды, покрывающих стенки пещеры.

— Они здесь держали катер, — сказал Семеныч, когда я присел рядом. — Я этот катер с первых же дней искать начал, когда всю эту туфту разобрал. Ясно же, что между островом и основной базой должна быть предусмотрена экстренная связь. Но теперь они сюда не сунутся. — Семеныч прикурил от свечи. — Как там, спокойно?

Я кивнул:

— Думаю, до полудня они нам мешать не будут. Что у нас с оружием?

— Пистолетов навалом. Тимкин автомат, — прикинул Семеныч. — И еще этого… как его… язык сломаешь. Как они сами-то не путаются.

— Репетировали. Роли заучивали. Кстати, как там у них с боевыми единицами, не прикидывал?