Розыгрыш с летальным исходом

— Начинается… — Семеныч встал, прошелся по хижине, откинул на входе циновку, выглянул за дверь. — Это не все?

— Не все, — вздохнул Нильс. — Мату-Ити сказал, в деликатной форме, что в таком случае можно сделать подарок деньгами. Как принято во всем мире.

— А приданое? — взвилась Янка. — Как принято во всем мире! Что дают твои «папа с мамой» за своей профурсеткой? Корзину гнилых бананов? Всем спасибо!

Нильс и тут не вступился за честь невесты. Похоже, начал прозревать. Казанова беззубый. Маамаа на сексуальной почве.

— Он еще намекнул, в деликатной форме, что, по ихним древним законам, имущество жены и мужа неделимы. В равных долях.

— Это как? — не понял я.

— Все мое имущество принадлежит Марусеньке. А все ее имущество — мне.

— Разбогател! — не выдержала Яна. — Отличную партию сделал. Выгодную. Сколько тебе кокосовых пальм положено? По брачному контракту.

— Типичное вымогательство, — оценил ситуацию Семеныч. — В первой стадии.

— Ну уж… Чего у меня вымогать? У меня, кроме Левушки, ничего нет.

— Да и тот кусается, — подначила Яна.

Семеныч закурил, опять выглянул за дверь и шуганул кого-то, из любопытных.

— Ничего нет… Как в старой сказке: отпущу твою бороду, если отдашь мне то, чего дома не знаешь. Ты наследства не ждешь? С исторической родины?

Нильс беспомощно пожал плечами.

— Скорее всего — нет. Родственники мои не такие уж близкие, да и не очень состоятельные. Тем более что я со всеми разругался. Антисемитов там почему-то не любят.

Бред какой-то! Ну даже если Нильсу светит какое-то наследство, откуда Мату-Ити может об этом знать? Да и наложить лапу на это мнимое наследство — весьма проблематично. К тому же ни один международный суд не признает этот фарсовый брак действительным.

— Лучше бы ты на мне женился! — выпалила Яна. — Я б тебе сразу развод дала, без имущественных претензий. После первой же брачной ночи.

— А я бы, — нашел в себе силы пошутить Нильс, — я бы у вас валенки отсудил.

Циновка на входе откинулась — вошел Понизовский. Озабоченный, хмурый. Без привычной усмешки на лице.

— Я сейчас с заседания совета племени, — совершенно серьезно, как министр Временного правительства, сообщил он. — Положение угрожающее.

Янка права: на этот остров со всех прилегающих территорий свозили сумасшедших. Как в лепрозорий. Так что мы сюда не случайно попали, Семеныч тоже прав.

— По их законам все имущество Нильса, поскольку он к тому же породнился с вождем (отягчающее обстоятельство), принадлежит племени. И он это имущество, движимое и недвижимое, обязан в трехдневный срок внести в социальный фонд острова.

— А если не внесу? — наконец-то догадался спросить Нильс.

Понизовский скорбно вздохнул.

— Боюсь, что в этом случае мы ничем не сможем вам помочь.

— Не понял. — Семеныч выпрямился во весь рост.

Понизовский наконец-то усмехнулся. Наверное, чтобы смягчить свои слова. Облечь их в форму шутки.

— На завтрак акулам.

— Я не согласен, — замотал головой Нильс.

— Я — тоже, — сказал Семеныч. И только я почувствовал в его голосе нотку угрозы.

— Да у меня недвижимости-то нет. А из движимого имущества — вот, только он. — И Нильс положил руку на Левину клетку.

Тот, естественно, не упустил возможности цапнуть его за палец.

— Этого еще не хватало, — испугалась Яна. — Семеныч, капни ему из своей фляжки.

— Лучше йодом прижечь, — возразил бережливый Семеныч и достал из темного угла нашу судовую аптечку. И никто, кроме меня, не задумался: яхты нет, а аптечка есть. А ведь она оставалась на яхте.

— Не надо меня прижигать, — самоотверженно прошептал Нильс. — Я получу заражение и… буду свободен от всех обязательств.

— Ауэ, маамаа танэ! — Янка схватила его за палец. — Легкой смерти захотелось! Нашел выход! А мы? Мы за твои похождения отвечать будем? Нет уж!

— Не отвлекайтесь, — напомнил Понизовский. — Положение не просто серьезное, оно критическое.

— Употреби свое влияние, Серж, — посоветовал Семеныч. — Сколько у нас денег, Серый? Нужно дать отступного.

— Тысчонка наберется, — сказал я, подумав.

— Еще чего! — Это опять Янка. — Мы что, из своего кармана должны его б… оплачивать?

— Возьмите свои слова обратно, — заносчиво потребовал Нильс. — Я не позволю обзывать мою супругу площадной бранью. Ауэ!

— Мы что, — поправилась Яна, — должны из своего кармана его супругу содержать? Нас пятеро, так? Значит, Нильс, твоя доля — двести баксов. Забирай и убирайся! И чтоб к вечеру конфликт был исчерпан.

— Глупо, — заметил Понизовский. — Мы их только разохотим.

— А что ты предлагаешь?

— Тянуть время. До прихода судна. Авось рассосется.

— Я против, — упрямо заявил Семеныч. — Мне кажется, на судно нам рассчитывать нельзя. Мне кажется, это будет им подкрепление. Ты, Серж, должен объяснить, что все имущество Нильса — это клетка с крысой и двести баксов. Вот только на это они и могут рассчитывать.

— Я попробую. — Он вышел из хижины.

Семеныч подождал, пока затихнут его шаги, и сказал:

— С этой минуты обсуждение всех наших планов в его присутствии делаем с корректировкой. По принципу — наоборот.

— Недаром я его сразу невзлюбила. Или он меня. …Понизовский вернулся довольно скоро.

— Давай деньги, Серый. Уговорил.

Когда он вышел, Семеныч виртуозно выругался.

— Как-как? — заинтересовалась Яна. — Повтори, я запомню.

Семеныч с удовольствием повторил и добавил:

— Это разведка боем. Им не эти мелкие баксы нужны.

После этих, в общем-то, знаковых событий обстановка на острове изменилась. Почти прекратились праздники, островитяне не обременяли нас своим гостеприимством — вплоть до того, что питаться мы стали отдельно, в своей хижине; в гости и на обильные празднества нас уже приглашали гораздо реже. Хотя продуктами снабжали исправно. В обмен на рыбу.

Но во всем чувствовалась какая-то настороженность. Будто над островом остановилась черная туча. И вот-вот она чем-то на него опорожнится: либо затяжными дождями, либо ливнем, а то и снегом с градом.

Через день-два Семеныч отрядил Понизовского взять под контроль нашего молодожена, а нас увел на берег, к Акульей лагуне, где не было ни чужих ушей, ни любопытных глаз.

— По оперативной информации, — серьезно сказал он, — Нильсу на днях будет предъявлено очередное обвинение.

Да, чекист — он всегда и везде чекист, даже если и бывший. И когда Семеныч успел завести здесь агентуру?

— Обвинение очень серьезное, по их понятию.

— Я ничего не понимаю, — призналась Яна, — в ихних понятиях, разрази меня Тупапау.

— Это крупная афера. Нильса хотят раскрутить, это ясно. На огромные деньги.

— Но у него же нет ни копейки за душой!

— Вот это меня и смущает. Я никак не могу найти объяснения всей этой истории. И потому мы не можем принять единственно верное решение.

— Давай вернемся назад, Семеныч, в начало истории. Как давно ты знаком с Нильсом?

Собственно говоря, я начал допрос. И не уверен, что только свидетеля.

— Несколько лет я его знаю.

— У вас были общие дела? Контакты, вроде служебных?

Семеныч немного замялся.

— Ну… как сказать. Штатным осведомителем он не был. Но кое-какую информацию по моей просьбе сливал. Имея в виду его клиентуру. При случае я через него и необходимую для той или иной операции «дезу» запускал.

— А взамен? Что он имел от органов?

— Крышевали его помаленьку. В смысле охраны его бизнеса.

— Вспомни, Семеныч, никаких на этой почве инцидентов не было?

— Ну, однажды, не так давно, я его отмазал. На него наехал один капитан дальнего плавания. Заключил договор на дератизацию, а денег не заплатил. Ну, я его немного за грудки подержал.

— Элемент мести исключаешь?

— Трудно сказать. Этот капитан, вообще-то, у меня под колпаком. И он об этом знает.

— Подумайте, гражданин Рокотов. В ваших интересах.

— Не дави, начальник… После этого инцидента кто-то пустил злой слух, что Нильс не столько выводит, сколько разводит крыс. Так что он прогорел до основания. Ну, я и предложил ему годик поплавать.

— А Понизовский?

— Ну, Серегу я знаю давно. Еще когда курировал наших загранцов. Тех, что плавали по свету.

— Он тебе тоже стучал?

— Не совсем. У него была обязанность контролировать комплектование экипажа.

— Это как?

— Следить, чтобы кто-нибудь где-нибудь не остался. Как-нибудь.

— Понятно. Как он на яхте оказался?

— Моей рукой, в общем и целом.

— Напросился?

— Можно и так сказать. Узнал о моем предстоящем плавании, выложил свой интерес. Он неплохой штурман, хорошо знает условия навигации в этих местах, я согласился.

— Теперь вспомни: кто из них раньше вошел в твою команду — Нильс или Серега?

— Закурить не найдется, гражданин начальник?

— Тамбовский волк тебе начальник. Кури.

— Вспомнил. Сначала Нильс. Потом я подумал о тебе и Яне. Был разговор с Понизовским. Так, так… О вас я ему тогда еще не говорил, я к вам еще не ездил. А вот о Нильсе сказал. Точно!

— Что именно, Семеныч?

— А я помню?

— Нильс и Понизовский до тебя общались?

— Нет. Они не были знакомы. Ну, мельком Сере-га его видел. На борту «Олигарха». Мы как раз с Нильсом капитанский коньяк пили. В капитанской каюте. Заглянул на минутку. Но я его тут же спровадил.

— О чем разговор шел?

— О крысах. Очень интересно он о них рассказывал. Популярно и научно в одном флаконе.

Янка слушала нас, открыв от любопытства рот, переводила глаза с одного на другого. При неподвижной голове. Она сейчас напоминала наши деревенские ходики. В виде мордашки котенка, у которого в такт маятнику глазки туда-сюда.

Наконец, она не выдержала.

— Ауэ, мореходы. Не отвлекайтесь. Семеныч, раскалывайся. По полной программе.

— По полной не могу. — Семеныч мотнул головой. — Но на некоторые вопросы отвечу. Не все могу и не все еще сам знаю.

— Что за остров?

— Международный бордель. С одной стороны. С другой — ловушка… для Нильса. Ну, и для нас за компанию.

Нечто подобное я и предполагал.

— Ни фига, Семеныч! — Янка даже присвистнула. — Чтой-то ты в такую даль в бордель потащился? Тебе ваине в Москве мало?

— Я потом тебе объясню. Это все декорация, — повел рукой Семеныч. — А в «па» у них база. Там и гримерка, и костюмерная, и столовая, и все прочее. Биотуалеты, кстати. Рация…

— Ты ее, естественно, вывел из строя?

— Теряешь квалификацию, Серый. Естественно, не вывел. — Тут он опять прав. До открытой игры еще далеко. — Да, скальпы эти… Парики, конечно. И еще — несколько книг на русском языке.

— Робер Мерль, — сказал я. — Роман «Остров». Из личной библиотеки Маруськиной родни.

— Насчет квалификации беру слова обратно. Такую же книгу, пошмонав негласно спальню великого вождя, обнаружил под подушкой.

— А я еще одну на борту яхты, в гальюне.

— И что ты мне скажешь за эту книгу? — прищурился Семеныч.

— Я таки скажу. Это история экипажа «Баунти», его совместной жизни на острове Питкэрн. Это для них — сценарий. Они все оттуда «списали» — обычаи таитян, мифологию, пляски, питание, даже имена себе присвоили. И словарь Серега оттуда содрал.

— Ага! — поспешила наябедничать Янка. — Вот этот орден, акулий зуб, которым Мату-Ити спьяна Серегу наградил, — он пластмассовый. Я его потрогала.

— Серегу? — возмутился я.

— Зуб! И у девок раковины в ушах — такие на Комсомольском проспекте в переходе продаются.

— Неосторожные они, не бдительные. Не профессионалы. Хотя не все, есть бойцы.

— Я бы сказал, здесь именно профессионалы собрались, разного профиля. Актеры и боевики. Но главные силы не здесь. На подходе. Еще вопросы?

— Хорошо. Все так, Семеныч. Этнографический экзотический бордель для страдающих от пресыщения. Жизненными благами в похотливую эпоху демократии. Но мы тут при чем? Нильс-то им зачем нужен? Серега тут с какого… бока?

— Легок на помине, — проворчала Яна. — Чтоб его Тупапау укусил. Пониже пупка.

Увязая босыми ногами в песке, к нам направлялся Понизовский. Очень даже белый человек: в шортах, в тропическом шлеме. И такой же непреклонный. Со взбитой высоко на лоб правой бровью.

— Яна Казимировна, — весело намекнул он, — а что у нас на обед?

— Золотая макрель в сыром виде под соусом из диких лимонов. Устраивает?

Понизовский сел рядом, вгляделся, щурясь, в океанскую даль, всю в солнечных брызгах.

— Куда же делась яхта, я все думаю.

— Течением унесло, — пожал плечами Семеныч. — Или кто-нибудь из министров двора его величества спер. И прячет в какой-нибудь лагуне.

— Была бы рация, — бесцельно посетовал Понизовский. — Запустили бы SOS.

— Была бы рация, — непримиримо рассудила Янка, — мы бы вообще сюда не попали. Людоеды! Тьфу! Всем спасибо!

Понизовский, сыграв бровью, усмехнулся по-своему.

— Вы, Яна Казимировна, не торопитесь других осуждать.

— Серый! — Янка повернулась ко мне. — Он на что намекает? Скажи: я разве людоедка?

— Ну… — И Янку не хотелось обидеть, и врать не люблю. — Не то чтобы очень… Но при случае…

— Вот! — Понизовский вскочил. — Сегодня как раз такой случай. Готовьтесь, Яна Казимировна.

— Я тебя жрать не буду! Отравлюсь еще!

— Я тут ни при чем. Сегодня вора поймали. А у них обычай — кто на воровстве попался, того все племя съедает.

— Живьем? — ахнула Янка.

Понизовский усмехнулся, на этот раз снисходительно.

— Почему живьем? Прекрасно приготовленного. В гарнире, с приправами. С ритуальными танцами.

— Ну да… Как же без танцев… кого-то жрать…

— Вообще, у них с давних времен поимка вора — тоже повод для праздника. Мяса им всегда не хватало, так что только изредка баловались дикой свининкой. Ну, а уж если вор попадется!..

— Уртам-байрам, — брякнула Яна.

Насчет байрама не знаю, а вот то, что «Баунти» не просто шоколадка, но еще и корабль, Янка наверняка только здесь узнала, к своему изумлению.

— Не знаю, как там на байраме, — отмахнулся Серега, — а на Таити зажаривание, вернее, запекание свиньи — целый ритуал. И я думаю, наш бедный жулик его не избежит.

— А посмотреть можно? — с присущей ей скромностью поинтересовалась Яна.

— Ни в коем случае! — ужаснулся Серега. — Только для посвященных. Но, если интересно, я в двух словах расскажу. Про свинью, потому что технология здесь едина. — И он красочно и аппетитно, со всеми кулинарными изысками описал процесс запекания свиной туши. Или вора. Технология-то едина. И не лишена интереса.

Роют большую яму, обкладывают ее изнутри камнями и разжигают в ней большой костер. (Непосвященные при этом в некотором отдалении танцуют и поют.) Затем выгребают угли, зашивают в брюхо свиньи самый большой и раскаленный камень, укладывают ее на дно ямы. (Непосвященные при этом в том же отдалении поют соответствующий следующий куплет и пляшут очередной танец.) Свиную тушу покрывают листьями банана. На листья укладывают слоями ямс, таро, авокадо, манго. (Танцы и песни.) Затем — снова листья, а поверх них — слой глины.

Теперь самое сложное — ожидание. Скрашиваемое танцами и песнями. Танцуют, поют, принюхиваются. Из всех природных запахов южных островов аромат парной свинины, запекаемой с такими приправами, — самый желанный. И возбуждающий…

— Ауэ! — воскликнула Яна. — Повтори рецепт, Серега. Я запишу. И буду в родных Пеньках баловать своего танэ свежеиспеченными бандюками.

— Я, собственно, разыскал вас, — холодно ответил Понизовский, — чтобы передать приглашение на ужин.

— А его… Ну, этого… это блюдо… — спросил Семеныч, — он еще жив?

— Я тебя понял. И не пытайтесь его отбить. Тем более что уже поздно. Его уже умертвили. И, кстати, ребята, не вздумайте за столом отговариваться никакими табу. В этом случае вы становитесь сообщниками вора. По понятиям.

— И нас ожидает такая же участь? — это я спросил. С издевкой.

— Вас ожидает такая же участь, — без издевки, равнодушно ответил Понизовский. — И я думаю — в любом случае.

Он еще раз, наглец, поклонился и зашагал к хижинам. Мне безумно захотелось схватить его за ногу, свалить и придушить насмерть, уткнув мордой в песок. Но Семеныч приказал мне глазами: «Отставить!»

И я послушался. Хотя мы оба полковники. Правда, разных ведомств. Хотя он, к тому же, еще и капитан. Разбитого корыта…

— Я этого вора есть не буду! — заявила Янка, когда Понизовский скрылся во дворце. — Я вон своего мента никак догрызть не могу.

— Будешь! — уверенно сказал Семеныч. — Еще как! Давненько мы мясного не пробовали. Оттянемся. — И пообещал: — А пить будем из моей фляжки!

И тут он опять прав. Если есть здесь солярка, если есть электричество и биотуалеты, так почему же не быть, например, клофелину? В бардаке-то…

Мы трепетно собирались на каннибальское пиршество. Янка оделась скромно. Обулась в кроссовки — ее нежные европейские ножки успешно прошли акклиматизацию.

В тропиках трудно спрятать на себе оружие. И поэтому Яна взяла с собой свои опорки, бывшие валенки.

— Могут быть вопросы, — поосторожничал Семеныч.

— У меня уже есть ответы. «Мало того, что украли нашу яхту, так вы еще друг у друга крадете. Нет уж, я своим имуществом дорожу!»

— Только не в такой резкой форме, — посоветовал Семеныч.

И я с ним согласился. Не настала еще пора грубить.

Мы были уже готовы, когда за нами зашли молодожены в сопровождении Понизовского. Нильс был великолепен — стар, пьян, влюблен. Маруська… Мне почему-то показалось, что она… Нет, не стара, не пьяна. Но, кажется, тоже влюблена. В ее взорах, которые она бросала на Нильса, очаровательно сплавились чувства любовницы и внучки. И еще мне показалось, что сенатор Понизовский несколько этим встревожен. Уж не ревнует ли?

Он поймал мой взгляд и сразу же постарался отвести подозрение, спросив с недоумением Яну:

— А зачем тебе валенки?

— Чтоб не сперли. — Она взяла валенки под мышки и вышла из хижины. Обернулась: — А на «ты» мы с тобой не пили. Всем спасибо!

ЛЮДОЕДЫ

Каннибальская ночь была великолепна. Над островом сияла ослепительно-белая луна. Остров окружали тихие воды Тихого океана. Чуть слышно звенели москиты. Вовсю трещали цикады и щебетали какие-то неугомонные ночные птахи.

Тем не менее, было так тихо, что слышался плеск акульих игр в малой лагуне.

— А кого будем кушать? — заинтересованно спросила Яна Понизовского.

— Ахунуи, — коротко ответил он.

— Значит, на острове уже юная вдова появилась?

— Ну, она ведь не жена ему. К тому же, он как раз ее и обокрал.

— А что у нее красть-то? — пренебрежительно поинтересовалась Яна. — У нее из всех сокровищ одна невинность была, да и той ее лишили. Два раза.

— У нее часы были, правда, без батарейки. Какой-то матрос на жемчуг сменял.

— Так я и поверила, — хмыкнула Яна. — На жемчуг…

…Про это пиршество я вспоминаю без особой охоты. И вовсе не потому, что оно нас напугало, а потому, что нас пытались им напугать. Оказать, как говорится, психологическое давление.

Мне кажется, они нас недооценивают. Не знают, с кем связались. Что ж, очень скоро пожалеют об этом: и о том, что не знали, и о том, что связались…

Вообще-то, эти события издалека все больше кажутся детскими играми. Жестокими, но все же детскими. Заданная условность и неожиданная, но закономерная жестокость.

Луна все еще была полная, света было достаточно, тем более что океан мерцал неверным светом своих глубин, выходящим на поверхность. И костер был обильный. Но аборигенам этого было мало. На всех ближайших деревьях они развесили светильники, которые придавали декорации вид какого-то убогого карнавала.

Когда мы шли к пиршественному столу, Семеныч нашептывал Яне:

— Ничего не бояться, ничему не удивляться, ни с чем не спорить. Все это — туфта голимая.

— А жаркое?

— В первую очередь.

— Агентура сообщила?

— Она самая.

— Познакомишь?

— В Москве. — Это обещание Семеныч высказал твердо и уверенно.

Даже мне спокойнее стало.

По случаю такого радостного события — мясной день! — под баньяном даже соорудили стол на козлах. Он был вполне прилично сервирован пластиковой посудой. И здесь вперемешку тоже стояли светильники, насыщая аромат джунглей керосиновой гарью.

Нам отвели почетные места по правую и левую руку от вождя. Двенадцать его супруг выстроились у него за спиной. Одной он передал свой жезл, другая перебросила через руку снятый по случаю духоты китель. Мату-Ити сел за стол голым по пояс. Только на жирной шее висел на цепочке маленький барометр.

— Тикает? — интимно спросила его Яна, ткнув пальцем в прибор.

Мату-Ити покачал головой отрицательно и покивал утвердительно. Понимай как хочешь: то тикает, то не тикает. Тикает, но не всегда.

Мы уселись за стол. Янка поставила валенки под ноги. В кустах ожили невидимые музыканты. Жалобная мелодия задрожала над ночным островом — невидимые миру слезы. Она была приятна, но довольно однообразна. Так и хотелось сказать: «Мать, хватит тебе ныть, давай по рюмке тяпнем!»

На столе были обычные блюда: рыба и фрукты. Ну и напиток тот же самый. Мы слегка закусили. Выпили из Семенычевой фляжки добрую долю аперитивчика. Понизовского за столом не было. Я видел, как Семеныч шарил глазами по округе и недовольно покачивал головой. Он не любил сюрпризы.

Музыка в кустах звучала все медленнее и тише. Замерла. И грянули дробно барабаны. Как в цирке перед смертельным номером. Без лонжи и сетки.

Вообще, надо отметить объективно, режиссура была безупречна. Барабанная дробь так же резко, как и возникла, оборвалась. И послышались мерные гулкие удары. Вроде как часы в старинном замке с привидениями. Сейчас отзвучит и заглохнет двенадцатый удар, пробежит вдоль мрачных замшелых стен и затихнет вдали зловещее эхо… И явится ужасный призрак. Как чья-то неумирающая совесть.

И он явился. Со стороны «па» показалась медленная процессия. Возглавлял ее Понизовский, облаченный в какую-то длинную хламиду из черных лохмотьев. В руках, перед собой, он держал блюдо, накрытое алой тряпкой. За ним двумя рядами тянулись мужчины в таких же тряпках до земли и тоже с какими-то блюдами в руках.

— Свининкой запахло, жареной, — прошептал Семеныч специально для Яны.

То бишь жареным запахло.

Барабаны вновь ожили. Они мерно отбивали каждый шаг этой мрачной процессии. Что-то в ней было от монашеского Средневековья. Явная режиссерская недоработка — смешение жанров, в общем-то.

По мере приближения к столу шеренги сопровождающих еще решительнее разделились. Понизовский встал за спиной Мату-Ити, склонив голову.

— Лакей, блин, — прошептала Яна. — Ити оре!

То бишь крысенок.

Эскорт продолжил медленное шествие вдоль обеих сторон стола. Парни в хламидах останавливались поочередно за спиной каждого пирующего.

Барабаны, ударив немыслимую дробь, разом смолкли. Поднялся на нетвердые ноги вождь Мату-Ити. Начал застольное слово. Понизовского рядом с нами не было, но смысл сказанного мы уловили. Вождь выразил удовольствие тем, что вор был пойман и сознался в своей вине. А наказание ему — есть урок каждому. Дабы в зародыше гасился грех стяжательства. Словом, кушайте вора и помните, что и каждый из вас, согрешив подобно наказанному, может оказаться не за столом, а на столе.

Опять зарычали барабаны, и Понизовский с поклоном подал блюдо вождю. Сорвал с него покрывало. Одна из жен — любимая — накинула это покрывало на плечи Мату-Ити.

На блюде лежала отрезанная голова с застывшей улыбкой на каменных устах.

— Ну, блин! — сквозь зубы выронила Яна. — Отморозки.

— Это муляж, — шепнул ей Семеныч. — Как и все здесь.

Мату-Ити повернул голову лицом к себе и сказал ей несколько назидательных фраз. Наверное, вроде того: видишь, как нехорошо воровать. Луна светит, море блестит, столы накрыты, девушки готовы увлечься под пальмы, а вот ты лежишь в таком усеченном виде, и тебе это все недоступно.

Убедительно сказано.

Блюдо с головой садистски установили на стол, рядом со светильником, мол, гляди и кайся. А перед пирующими задние мужики поставили тарелки с зажаренным в яме мясом. Не знаю, как на вкус, а запах исходил весьма аппетитный.

Мату-Ити, садясь, проворчал что-то еще, и Понизовский перевел для нас:

— Кто не вкушает мясо вора, тот сам есть вор или сообщник.

Мы не были ни ворами, ни их сообщниками, что тут же доказали действием. Пиршество началось. Весело и непринужденно. Время от времени в разных концах стола раздавались омерзительные вскрики:

— Ой! А мне ноготь попался!

— Ай! А мне — коренной зуб.

Хорошо еще, что у этого бедного Ахунуи мозолей на ногах не было.

Все эти детали Понизовский старательно переводил. Семеныч посмеивался, я злился, а Янка нахально подыгрывала:

— А свои зубы там кто-нибудь об его член не поломал?

Почувствовав, что от перевода этой фразы Понизовский пытается уклониться или дать ей вольный перевод, Янка пригрозила:

— Ты, толмач, истину не искажай. Это не лучше воровства.

Понизовский намек понял. Янкина реплика в его переводе была встречена здоровым одобрительным хохотом. Сидящий напротив обормот Тими даже привстал, потянулся, чтобы похлопать Яну по щеке. Но она осадила его таким ледяным взглядом, что он предпочел похлопать свою соседку. По бедру.

В общем и целом, товарищеский ужин (тризна, так сказать) прошел в теплой, дружеской обстановке. Ахунуи мог бы гордиться, что доставил соплеменникам столько чувственного удовольствия. Может быть, он и гордился, но только не этим. Потому что в самый разгар застолья гнал быстроходный катер к острову Раратэа, где с нетерпением ждали от него последних известий.

— Как вам жаркое? — любезно осведомился Ма-ту-Ити у Яны (через переводчика, естественно).

— Неплохо, — не менее любезно отозвалась Яна. — Но я предпочитаю мясо честного человека.

Когда Понизовский перевел ее светский ответ, за столом грохнул отчаянный хохот. Как оказалось, на их языке мясо и… интимный мужской орган обозначаются почему-то одним словом.

Вписалась Янка, вписалась. Не думаю, что она не знала такой тонкости.

Грохот хохота подхватил грохот барабанов и визг дудок. Порой я улавливал в этих звуках что-то знакомое, отголосок ранее слышанного. И я теперь этому не дивился.

Мы с Семенычем хоть и сидели практически рядом, но каждый держал под контролем свой сектор. Однако ничего угрожающего пока не фиксировали. По данным наблюдения.

Несколько беспокоило поведение Понизовского. Двурушника этого. Иногда даже казалось, что вождь здесь вовсе даже не Мату-Ити, а сам Понизовский. Наклонится к вождю, что-то скажет с улыбкой — Ма-ту-Ити нахмурится. Нахмурится вождь — засияет советник. Засмеется Мату-Ити — помрачнеет на миг толмач.

Ну, ничего, мы ребята терпеливые. И в засадах сиживали, и по следу шли. Свалим в свое время и тебя, в Поганую яму.

Когда начались танцы, наблюдать стало сложнее. И мы старались не выпускать из виду хотя бы Янку и Нильса. Каждый из нас выбрал себе по объекту и «пас» его старательно, но ненавязчиво.

Ну, за Нильсом догляд ненадобен. В кругу танцоров стоит старым деревом, вокруг которого плющом Маруська обвилась, трется всем телом, глаза туманные. А старина Нильс, голову в томлении задрав, в небо черное, звездное смотрит. Эатуа просит: либо чтоб силой мужской одарил, либо чтоб устоять помог, на ногах удержаться.

Вокруг Янки Тими вертится, все ближе льнет. А к Семенычу Авапуи крадется, приплясывая одними бедрами. Авапуи — постарше всех местных девок, но статна, крепка и добротна телом. И взгляд у нее ясный — будто видит больше других и кое-что свое, тайное, наперед знает. Ну, и Семеныч ее выделяет. Только никому это, кроме меня, не заметно.

Увлекает, увлекает Авапуи Семеныча. Под пальмы манит, а тот и не противится. Правда, приплясывает как-то по-своему, не похоже на дикий танец. А больше всего похоже на разминку бойца спецназа. Перед боем.

Мелькают, мелькают за стволами — вот и исчезли. И Янка с Тими — тоже. И луна вдруг облачком застилась.

Я подобрался к тому месту, где они в лесу скрылись. Однако помощь моя не понадобилась.

Очень скоро Яна, деловито юбчонку свою оправляя, на поляну вышла. А Тими… Тими за ней тащился. На четвереньках. А если точнее — на одну руку в помощь ногам опирался, а другой рукой держался за пах.

— А я тебя предупреждала, — с сочувствием проговорила Яна, — интим не предлагать. Ауэ, буа танэ!

Тими по-собачьи вскинул голову и что-то тявкнул ей вслед.

— Что?! — Янку будто в землю вбило. Круто обернулась и такое Тими в ответ резкое бросила, что у того опорная рука подломилась. Рухнул мордой в песок.

А тут и Семеныч вернулся. Один. Авапуи в чаще осталась — перышки на парео в порядок привести, не иначе.

Семеныч мне кивнул, мы присели к столу, приняли из фляжки (да не оскудеет), чокнувшись по нашему обычаю. Семеныч, раскуривая сигарету, вполголоса дал информацию. Не иначе, под пальмой ее снял. Вместе с парео, извините невольную пошлость.

— Завтра у них Совет Федерации. Нас пригласят. Без дам. Тебя, меня и Нильса… Взяли под усиленную охрану все стратегические объекты: дворец, «па», нашу хижину.

— Значит, завтра — карты на стол. Кому — каре, кому — покер.

— Ничего, Серый, у нас завсегда в рукаве «джокер» найдется.

Яхта бы еще нашлась, подумал я. Но спокойно об этом подумал.

— Что решаем?

— Сначала дождемся. Пусть выскажутся. А там и решим. Мало не покажется.

— Сколько штыков и сабель у них?

— Ну, если Понизовского и вождя не считать — десять бойцов.

Я поморщился.

— Ничего, Серый, нас-то с тобой двое! Да у меня и среди мирного населения свои люди есть.

Молодец Семеныч, все успевает. И под пальмы нырнуть, и пятую колонну спроворить. Во вражеском стане.

Рядом с нами плюхнулась Яна. Взмокшая, разогретая.