Лючия пошевелилась во сне, и он взглянул на нее. Oна свернулась на сиденье в неудобной позе, и ее голова прижималась к его плечу. Если она не сменит положения, то растянет мышцы на шее, и они будут болеть, как, вероятно, и голова.

Йен вздохнул и отшвырнул газету в сторону. Осторожно, чтобы не разбудить, он уложил Лючию себе на колени и, поддерживая, обнял за плечи. Она вздохнула, вытянула ноги вдоль сиденья и уткнулась в его плечо. Пока она спала, Йен смотрел на простиравшиеся за окном мокрые английские долины. Он вдыхал аромат цветущей яблони, исходивший от волос его жены, и старался не думать о том что происходит в Константинополе.

Лючия надеялась, что брачная ночь даст ей возможность начать делать Йена счастливым, но очень скоро ее план рухнул. Они приехали в Пламфилд около одиннадцати часов вечера. После короткого знакомства со старшими слугами и позднего ужина Йен проводил жену в ее комнату. Сказав, что она, должно быть, очень устала после поездки, он сообщил, что они увидятся завтра, и, поцеловав на прощание в лоб, а не в губы, отправился спать в свою комнату, расположенную рядом.

Лючия стояла посреди своей спальни. Она была удивлена, растеряна и даже оскорблена. Их брак имел плохое начало, но все эти три недели до сегодняшнего дня она не сомневалась в том, что желанна для него. Она смотрела на дверь, соединяющую их комнаты, и боролась с искушением просто распахнуть ее и войти, броситься на него и целовать, пока он уже не сможет устоять перед ней.

В дверь осторожно постучали, и вошла горничная с котелком горячей воды, свежими полотенцами и мылом.

– Пожалуйста, мэм, – сказала эта женщина (она была примерно одного возраста с Лючией) и присела. – Хозяин прислал меня прислуживать вам. Меня зовут Нэн Джоунс.

Горничная налила воду в белую фарфоровую миску, стоявшую на туалетном столике, положила рядом блюдце с мылом и повернулась к Лючии.

– Надеюсь, вам нравится ваша комната, – застенчиво сказала она. – Миссис Уэллс, экономка, вы ее уже видели, мэм, выбирала все ткани и вещи. Мы с ней обставили эту спальню.

Лючия огляделась. Горевшие лампы бросали мягкий свет на кремово-желтые стены. Над резной дубовой кроватью с простынями и подушками цвета слоновой кости возвышался купол балдахина из золотисто-желтого бархата. По бокам кровати стояли два ночных столика. Перед кроватью – шезлонг в золотую и белую полоску. Комната оказалась обширная, в ней был не только стенной шкаф, но и два гардероба с расписными дверцами в итальянском стиле. Перед камином из сиенского мрамора располагались два удобных кресла, обитых желтой тканью с цветочным узором. На полу лежал ковер мягких коричневых, золотисто-желтых и густых красных тонов.

– Очень мило, – улыбнулась Лючия. – Я ничего не буду здесь менять.

– О, миссис Уэллс будет так рада! Хозяин сказал нам, когда приехал сюда три недели назад, что он женится, и не поверите, как мы были поражены. Наш хозяин так подолгу бывал в отъезде, что мы уж отчаялись увидеть в Пламфилде хозяйку. Хозяин сказал, что, поскольку желтый ваш любимый цвет, он хочет, чтобы такой была ваша комната, когда он вас привезет домой.

– Йен переделал эту комнату для меня? – Радость и надежда затеплились у нее в груди.

– Да, мэм. Раньше она была голубой. – Она подошла к гардеробам и открыла один из них. – Не хотите ли переодеться на ночь?

– Да, спасибо, Нэн.

Горничная помогла ей раздеться, а затем надеть одну из мягких кружевных ночных рубашек из ее приданого. Когда Нэн застегивала пуговки, Лючия спросила:

– А вы будете моей личной горничной?

Вопрос всполошил служанку.

– О, мэм, я всего лишь первая горничная. Я никогда не была личной горничной дамы. У нас в Пламфилде не было личной горничной с той поры, как умерла мать хозяина, меня тогда еще здесь не было. Хозяин прислал меня прислуживать вам, но он думал, что вы потом выберете себе горничную.

Лючия некоторое время смотрела на нее.

– А ты бы не хотела постоянно прислуживать мне, Нэн?

– О да! Спасибо, мэм. Я бы очень этого хотела. – Ее лицо светилось такой радостью, что Лючия рассмеялась.

Пока Нэн собирала ее дорожные вещи, чтобы отдать их в стирку, Лючия подошла к туалетному столику. Она смочила лицо, затем начала взбивать мыло и почувствовала аромат цветов яблони. Ее любимый.

– Мой муж дал вам указания и насчет мыла? – спросила она.

– Да, мэм, – засмеялась Нэн. – Мы сами делаем мыло с запахом яблоневого цвета, у нас его очень много. Еще мы изготовляем грушевое масляное мыло, но он сказал: никакой груши, только яблоко. Очень строго сказал.

При этих словах настроение Лючии еще немного улучшилось. Она взглянула в зеркало, в котором отражалась закрытая дверь в комнату Йена, и отказалась от прежних намерений. Несмотря на то, что в ее планы не входило провести брачную ночь в одиночестве, сложившаяся ситуация могла в конечном счете оказаться для нее очень благоприятной.

Ничто не возбуждает аппетит лучше, чем предвкушение и воображение. Лючия решила, что она займется аппетитом мужа завтра с самого утра.

Йен всегда вставал рано и, когда находился у себя дома в Пламфилде, установил определенный распорядок дня для себя и всех обитателей дома. Он вставал в семь утра, ездил на верховую прогулку, затем в девять часов завтракал и читал утреннюю почту.

Когда он в это утро вернулся с прогулки, Лючия уже встала и вышла из своей комнаты. Он нашел ее в маленьком кабинете рядом с гостиной, где по утрам хозяйки Пламфилда всегда писали письма. Вместе с Лючией там находились Этертон, дворецкий, миссис Ричардс, кухарка, и миссис Уэллс, экономка. Лючия, когда он вошел, подняла взгляд от письменного стола и с ослепительной улыбкой посмотрела на него.

– Йен! Доброе утро.

Слуги повернулись к нему, кланяясь и приседая.

– Доброе утро, сэр, – дружно приветствовали его они.

Он кивнул им и посмотрел на Лючию.

– Занимаетесь хозяйственными делами?

– Да. Надеюсь, ты не возражаешь?

– Нисколько. Я ожидал, что ты займешься этим. Ты здесь хозяйка, и этот дом – твое владение, – добавил он, многозначительно взглянув на старших слуг, на тот случай если они еще не полностью осознали этот факт. – Ты можешь изменить все, что захочешь.

– Я как раз говорила миссис Уэллс, что не собираюсь ничего менять в своей комнате, – сказала она. – Там все доведено до совершенства и есть даже мое любимое мыло. Благодарю тебя, Йен.

От удовольствия у него потеплело на сердце, и он не сразу нашелся, что ей сказать. Он поднес руку к губам, прокашлялся и самым обыденным тоном, на какой только был способен, ответил:

– Рад, что комната тебе понравилась, моя дорогая. А теперь, извини, мне надо поговорить с моим управляющим. Оставляю тебя поразмышлять над ведением хозяйства. – Он поклонился и хотел уйти, но она задержала его.

– Йен, что ты собираешься делать сегодня? Я надеялась, что ты мог бы показать мне имение.

– Конечно. В час дня?

– О, замечательно! – воскликнула она. – Мы можем устроить пикник.

Идея с пикником никогда бы не пришла ему в голову. Сидеть на земле и есть – это никогда не казалось ему привлекательным. Он не помнил, когда в последний раз был на пикнике. Но он видел, как оживилось от удовольствия лицо Лючии, и неожиданно для себя сказал:

– Пусть это будет пикник. Вы что-нибудь приготовите, миссис Ричардс?

– Да, сэр, – ответила Ричардс, в голосе которой проскользнуло удивление.

– Очень хорошо. – Йен поклонился и направился в кабинет, чтобы поговорить с Каверли.

Ему предстояло заняться множеством дел по имению, и если он собирался потратить день на такое несерьезное занятие, как пикник, то пора приступить к обязанностям.

– Он больше, чем я представляла. – Лючия стояла на краю южных садов и, обернувшись, смотрела на четырехэтажный дом.

Йен остановился рядом с ней и поставил на землю тяжелую корзину с провизией для пикника.

– Пламфилд был построен в 1690 году. Два крыла пристроил мой дед. Что было очень кстати, потому что он также добавил несколько ватерклозетов. И еще есть глубокая ванна в хозяйских апартаментах. Это напротив наших комнат, надо только спуститься по отдельной лестнице.

– Да, я видела эту ванну, когда сегодня утром Этертон показывал мне дом. Она огромная. – Лючия помолчала. – Как раз на двоих.

Эротическая сцена, в которой они оба находились в этой ванне, мелькнула в его воображении, и он шумно втянул в легкие воздух. Казалось, Лючия этого не заметила.

– Мне нравится кирпичный фасад дома, – с одобрительным кивком заметила она. – И кирпич создает такое приятное сочетание с камнем. Это очень английский дом, я не ошибаюсь?

Он отогнал эротические фантазии прочь, прежде чем их действие на него стало бы очевидным.

– Да, полагаю, это так.

– Парки тоже очень английские, – продолжала она, оглядываясь по сторонам. – Дома, в Италии, как и во Франции, есть только сады с клумбами и растениями в кадках. Ваши английские сады совсем другие. Более естественные. А эти лужайки! И цветы, и травы, и кустарник – все растет вместе. Здесь не так уж много фонтанов, но больше озер и прудов, и... – она указала на глубокую канаву, около которой они стояли, – ручейки, как этот.

– Ха-ха, – произнес он.

Она с недоумением нахмурилась.

– Разве я сказала что-то смешное?

И тут он рассмеялся.

– Нет-нет. Эти канавы называются ха-ха. Их делают, чтобы олени и скот не заходили в сады.

– У нас есть олени и скот?

– Конечно. Пламфилд занимает четыре тысячи акров. Фруктовые сады, фермы арендаторов, парк и лес тоже. – Он показал вдаль. – Имение Дилана, Найтингейл-Гейт, в десяти милях от нас к югу. У моря.

– Так близко? Чудесно. Мы можем часто видеться ними, не правда ли?

– В любое время, когда захочешь. Это самое больше час езды.

Казалось, она была этим довольна. Она улыбнулась ему, и он подумал, что же было в ее улыбке, от которого мир переворачивался в его глазах, и он уже не знал, стоит на ногах или на голове. Едва у него мелькнула эта мысль, как вдруг слезы потекли по лицу Лючии, хотя она продолжала улыбаться, подтверждая, что, имея в качестве жены Лючию, ему предстоит с этих пор жить в мире, где все перевернуто с ног на голову, все вверх тормашками, вывернуто наизнанку, и в первую очередь он сам.

– Ради Бога, почему ты плачешь? – спросил он. – Что случилось?

– Ничего. – Лючия провела рукою по щекам. – Йен, я все время плачу, – шмыгнув носом, напомнила она. – Тебе уже пора это знать.

Да, вероятно.

– Но мне не хочется, чтобы ты плакала, – сказал он и достал из кармана носовой платок. – Мне не нравится, когда ты становишься такой плаксой.

– Я знаю. – Она взяла платок и вытерла лицо. – Но я не могу не плакать. Я смотрю по сторонам, и я вижу наш дом и наши сады, и я счастлива. Вот почему я плачу.

Он с сомнением взглянул на нее.

– Ты плачешь, потому что счастлива?

– Si.

– Так это кирпич или самшит вызвали такую радость?

Она покачала головой и рукой обвела окрестности.

– Как мне это объяснить? Всю жизнь меня перевозили с места на место. Школы, монастыри, дома родственников, дворец Чезаре, дом моей мамы, дом твоего брата, Тремор-Холл. – Она скомкала в кулаке платок и прижала руку к сердцу. – А здесь я смотрю на все, окружающее меня, и знаю, что я дома.

У него сжалось сердце, и он перевел взгляд на долину, видневшуюся за фруктовыми садами, с ощущением какой-то неловкости и в то же время неожиданной радости.

– Я рад, что тебе здесь нравится.

– Здесь красиво. Как это может не нравиться? – Она в последний раз шмыгнула носом, сложила носовой платок и спрятала в карман.

Затем обвила руками его шею, встала на цыпочки и поцеловала в губы.

– Я дома, – сказала она и поцеловала его в подбородок.

Затем в щеку, – Спасибо тебе, муж. Спасибо.

– Лючия. – Он с беспокойством бросил взгляд за плечо на садовников, работавших неподалеку. – Нас могут увидеть.

Но она снова поцеловала его.

– Тебя это смущает?

– Нет. – Он взял ее за запястья, но ему больше нравилось чувствовать ее руки на своей шее, чем обращать, внимание на то, что за ними наблюдают, и он не стал думать о том, чтобы убрать ее руки.

Она еще раз поцеловала его.

– Или ты просто стеснительный?

Ему нравились ее поцелуи. Он нежно погладил ее запястья.

– Нет, я не стеснительный, – поправил он. – Я скрытный. Я... – Он помолчал. – Я никогда не выставлял напоказ свои чувства.

– Если ты поцелуешь меня всего один раз, – проронила она, почти касаясь его губ, – я от тебя отстану.

Ее слова вызвали у него улыбку.

– Так вот ты что задумала, – тихо сказал он, чувствуя, как огонь пробегает по его жилам. – Раздразнить мужчину, а потом остановиться. Почему-то меня это не удивляет.

Она стала серьезной. И ему даже не пришло в голову сопротивляться, когда она запустила пальцы в его волосы.

– В самом деле? – спросила она.

Он задумался над вопросом, стараясь найти ответ, но в данный момент ему было трудно о чем-то думать.

– Что в самом деле?

Она всем телом прижалась к нему, и все старания думать о чем-то кончились ничем.

– Я очень сильно раздразнила тебя, Йен? – шепотом спросила она.

– Боже мой, очень. – Вожделение, как будто что-то густое и тяжелое, быстро овладевало им. – И, по-моему, ты тоже это знаешь.

Он крепче ухватился за ее руки и, отступив, потащил ее за высокую живую изгородь лабиринта. Скрывшись от любопытных глаз, он отпустил ее руки, взял в ладони ее лицо и поцеловал. Это был долгий опьяняющий поцелуй, напомнивший ему ту ночь в карете. В эту минуту он не думал, во что обошлось ему обладание этой женщиной и какую роль она, вероятно, сыграла в гибели его карьеры. Он наслаждался поцелуями. Накануне, полагая, что поступает как джентльмен, он оставил ее одну отдыхать после долгого путешествия. Это было вопиющей глупостью.

Он с нежностью прикоснулся к ее шее. Лючия оторвалась от него и выскользнула из объятий, прежде чем он пришел в себя и успел удержать ее. Когда он попытался схватить ее, она со смехом отскочила и, обойдя изгородь, остановилась там, где их могли видеть.

– Я обещала не приставать к тебе, – напомнила она и, повернувшись, стала спускаться с холма. – Я всегда держу свое слово.

– Ты сводишь меня с ума, – посетовал он, беря корзину и следуя за ней.

Она остановилась и, обернувшись, одарила его божественной улыбкой.

– Я очень на это надеюсь, англичанин. Очень. – Она со смехом подобрала юбки и побежала вниз по склону.

Эта картина заставила его остановиться. Он вспомнил, как, впервые встретив ее, он в своем воображении увидел ее именно такой: она, смеясь, бежала по высокой траве, и волосы развевались за ее спиной. Он никогда не страдал избытком фантазии, но даже тогда, в первую же минуту, почувствовал, что их судьбы переплелись. До сих пор он думал, что его связывает с ней просто очень сильное физическое влечение, но сейчас, в эту минуту, понял, что это и кое-что другое, более глубокое чувство. Оно заставляло его снова и снова смотреть на нее, когда разум и здравый смысл не переставали твердить ему, что он должен отвернуться.

– Йен, что ты там все еще делаешь?

Он очнулся, услышав, как она, смеясь и чуть запыхавшись, звала его.

– А? Что?

– Что ты делаешь? Стоишь, как будто примерз к этому месту.

Он не примерз. Его сердце уже не было холодным. С тех пор как он встретил ее. Он смотрел на женщину, которая в этот ясный осенний день улыбалась ему, и в лучах солнца блестел серебряный гребень в ее волосах.

Лючия. По-итальянски значит «свет». И она была светом. Этот свет всегда притягивал его, заставлял поворачиваться к ней, как растение на окне настойчиво тянется к солнцу. Она была так нужна ему, что он не раздувая отказался от всего другого, когда-то очень много значившего для него. Это пугало его, ибо никогда в жизни ему никто не был нужен.

– Йен, с тобой все в порядке? У тебя странное выражение лица.

Он начал спускаться с холма, заставляя себя что-то сказать.

– Я вспомнил о том, как впервые увидел тебя.

Она огляделась и затем посмотрела на него.

– В тот день, в маминой гостиной?

– Да.

Она с недоверием взглянула на него, как будто сомневалась, в своем ли он уме.

– Иногда, англичанин, я тебя не понимаю. Я люблю тебя, но не всегда могу постичь.

Она повернулась и пошла дальше по лугу. Он остался стоять и смотрел, как она уходит, подобрав юбки, и солнце играет в ее волосах.

– Я тоже люблю тебя, – сказал он, но только тогда, когда она уже не могла услышать его. – Всегда любил.