Глава 16

Тремор-Холл представлял собой большое имение, по своему великолепию ничем не уступавшее дворцу принца Чезаре в Болгери. Парки и сады были прекрасны, огромный дом внутри блистал роскошью, а в оранжереях герцога было множество экзотических растений, привезенных со всех концов света. Герцог и герцогиня были внимательными, любезными хозяевами и делали все возможное, чтобы Лючия чувствовала себя как дома. Еда была превосходной, предлагалось множество интересных занятий, а министры Чезаре прислали из Лондона огромное число портних, чтобы начать готовить приданое невесте. В таких обстоятельствах большинство женщин были бы безмерно счастливы.

Лючия была в отчаянии.

Не в ее характере было грустить подолгу, однако она не могла стряхнуть с себя уныние, владевшее ею. Она принимала довольный вид, чтобы не обидеть герцога и герцогиню или чтобы они не посчитали ее неблагодарной. Она помогала придумывать развлечения и забавы для предстоящего званого вечера, на который было приглашено более сотни гостей. Она научилась играть в крокет,стрелять из лука и играть в вист. Когда начали съезжаться гости, она была одинаково любезна с каждым из трех поклонников. В ответ они вели себя как истинные джентльмены и даже были друг с другом вежливы. Лючия улыбалась, выражала удовлетворение, притворялась счастливой. В душе она чувствовала себя так, словно умирала.

Она подумывала о побеге. Это было бы не первое ее бегство. Если бы она могла добраться до матери, Франческа дала бы ей деньги. Она смогла бы убежать, спрятаться. Но отец обязательно нашел бы ее. Он всегда умел ее отыскать. В жизни она убегала от стольких трудных ситуаций. Но разве это чем-то помогло ей?

Другим выходом было выбрать одного из этих мужчин, дойти до алтаря и в нужный момент перед всеми присутствующими на свадьбе крикнуть «Нет!». Эта идея была более привлекательна, чем побег, ибо это окончательно опозорило бы ее отца. Но это навлекло бы позор и на бедного жениха, который ничем не заслужил такого унижения. Кроме того, Чезаре, вероятно, отправил бы ее обратно в монастырь, где ее заперли бы в келье, чтобы она не сбежала, и оставили, пока она бы там не сгнила.

Всю неделю она каждый день спрашивала герцогиню, не приехал ли Йен, но всегда был один и тот же ответ – нет. Ее время распределялось между ее тремя претендентами. Она гуляла, беседовала с каждым из них, танцевала с ними. Она пыталась забыть человека, который не хотел ее, и оценить достоинства этих трех мужчин, которые ее желали. Она старалась судить о каждом поклоннике по его достоинствам, старалась представить себя замужем за ним, имеющей от него детей, довольной жизнью с ним. Женщины выходят за мужчин, которых не любят, снова и снова повторяла она себе, и многим из них удается стать счастливыми.

Приближалось время бала, а Йен так и не появился в Треморе, но это не имело значения. Ведь единственной целью его приезда было узнать, кого она выбрала, а она так и не приняла решения. Да и как она могла это сделать?

Лючия стояла перед зеркалом в своей комнате, одна из горничных застегивала крошечные, обтянутые тканью, пуговки на спине ее розового бального платья. Другая украшала ее волосы свежесрезанными бутонами роз. Все это время она рассматривала себя в зеркало со странным безразличием, как будто смотрела на кого-то другого, понимая, что это она сама. Она видела лишь призрак, собственную тень. Она уже не знала, кто она. Ей казалось, что она заблудилась в тумане и пытается найти дорогу домой. Но у нее не было дома и без любви никогда не будет.

Когда она была одета и готова к балу, она отослала горничных и подошла к окну. Взглянула на просторные лужайки Тремора, где уже зажгли фонари, на подъездную дорогу, забитую экипажами местного дворянства, приглашенного на бал.

Ее время кончилось. Она должна сделать выбор. Блэр, Монтроуз, Уолфорд. Кто это будет? Она готова была разрыдаться и зажала рот пальцами в белых перчатках. Выбор был невозможен, ибо мысль, что ее будет целовать, один из них, была нестерпима. Она не вынесет, если кто-то из этих мужчин прикоснется к ней. Ни сейчас. Ни когда-либо. После Йена – никогда. Одна только мысль об этом вызывала у нее тошноту.

– Простите, мисс...

Лючия обернулась и увидела, что в комнату вошла горничная.

– Сэр Йен приехал и желает поговорить с вами, прежде чем начнется бал.

Ее сердце радостно дрогнуло.

– Где он?

– Он сказал, что будет ждать вас в оранжерее его светлости. Вы знаете, где это?

– Да-да, спасибо. – Лючия взяла веер и вышла вслед за горничной.

Она спустилась на первый этаж, полная несбыточных надежд. Что, если он приехал, чтобы увезти ее? Эти ожидания убыстряли ее шаги, и она уже бежала по красному ковру длинного коридора с золотистыми драпировками, ведущего в оранжерею. Что, если он понял, что полюбит ее?

В конце коридора стоявший у двойных дверей Харпер, слуга Йена, распахнул перед ней одну из дверей. Лючия на ходу кивнула ему. Как только она вошла, Харпер закрыл за ней дверь.

Знаменитая оранжерея герцога Тремора представляла собой помещение со стеклянным потолком, по размеру превышавшее бальный зал во дворце ее отца. В ней были собраны деревья и растения со всего света, шумели фонтаны, стояли статуи и вазы. Высоко на римских колоннах висели газовые лампы, освещавшие оранжерею. Упыхавшаяся Лючия остановилась, пытаясь найти Йена среди плотной листвы, но его не было видно.

– Йен? – позвала она.

Он вышел из-за шпалеры, густо увитой виноградом, и при виде его Лючию охватила такая радость, что она не могла вымолвить ни слова. Она только смотрела на него, упиваясь своим ликованием и надеясь, что это не сон.

Он был в парадном платье для бала. Элегантный черный шерстяной фрак подчеркивал его широкие плечи, такие же черные брюки облегали длинные сильные ноги. Ни единая морщинка не портила великолепия его жилета из черного с золотом узорчатого шелка. Волосы лежали волосок к волоску, на одежде не было заметно ни пыли. Даже синяк под глазом, придававший ему несколько вызывающий вид, был почти незаметен. Ничего более великолепного она еще не видела. От бурлившей в ней радости она рассмеялась.

– У вас просто поразительный камердинер, – сказала она, все еще не отдышавшись от бега. – Когда вы так выглядите, мне всегда хочется растрепать вас.

Он не присоединился к ее смеху. Выражение его лица было спокойным, мрачным, непроницаемым. Это было лицо дипломата.

Смех замер на губах Лючии.

– Когда вы приехали? – спросила она.

– Несколько часов назад. Я привез вам подарок от вашего отца. – Он повернулся и сделал ей знак. – Пойдемте со мной.

Зайдя вслед за ним за шпалеры, она увидела длинный мраморный стол, на котором были расставлены орхидеи. Часть орхидей была отодвинута, и на освободившемся месте стоял золотой ларец размером восемнадцать и шесть дюймов.

Йен открыл его, показывая ей небольшой, но ослепительный набор драгоценностей.

– Ваш отец счел нужным отдать это вам. Они составят часть вашего приданого.

Она взглянула на бриллианты и жемчуга, лежавшие на красном бархате, затем перевела взгляд на Йена.

В его глазах не было и намека на какие-то чувства, в них не мелькнуло даже искры. Взгляд был холоден и равнодушен, напоминая ей тот день, когда она впервые увидела его.

– Это только часть, – сказал он. – Есть еще золотая посуда, серебро и хрусталь. По-моему, сервиз на тридцать персон. Я подумал, что, может быть, вы захотите надеть что-нибудь из украшений сегодня, и захватил их с собой. Все остальное находится в Лондоне.

Она внимательнее посмотрела на ларец и его содержимое.

– Не только сервиз на тридцать персон, но еще и драгоценности. Какая щедрость со стороны Чезаре! Но никаких рубинов, конечно. – Она заставила себя рассмеяться, но неестественность этого смеха резала слух ей самой. – Думаю, хорошо, что Чезаре не подарил мне рубины. Они бы не гармонировали с моим платьем.

Лючия отложила веер в сторону, извлекла из ларца диадему и надела ее на голову, криво и набок, после чего повернулась к Йену с насмешливой улыбкой, надеясь, что рассмешит его.

– Что скажете?

Но он не улыбнулся. Он не поправил диадему на ее голове. Вместо этого он отступил назад.

– Вы должны сказать мне, кого выберете, – холодно и бесстрастно произнес он, заложив руки за спину. – Я уже получил от вашего отца письменное одобрение любого из трех претендентов, чтобы я мог назвать вашего избранника и сообщить ему мое официальное согласие. Затем я сделаю объявление о помолвке.

Эти слова стрелой пронзили ее сердце, убив все безумные надежды, с которыми она пришла сюда. Она опустила голову, чтобы он не увидел выражения ее лица. Должно быть, его суровая сдержанность передалась ей, потому что гордость не позволила ей выдать своих чувств. Лючия с преувеличенным вниманием перебирала драгоценности.

– Я еще не сделала выбора.

– Понятно. – Наступила долгая пауза, затем он тяжело вздохнул. – Вы должны сделать его сегодня, Лючия.

– Да, я знаю. – Она вынула из ларца бриллиантовое ожерелье и стала рассматривать его. – Я так и не дала вам реванша в шахматах.

– Забудьте об этом.

– Разве вам не хочется узнать, если... – Она умолкла и, выдавив еще одну улыбку, протянула ему ожерелье. – Я хочу его надеть, но в перчатках трудно застегнуть.

Он издал какой-то звук, по-видимому, от раздражения, и выхватил ожерелье из ее рук.

– Повернитесь.

Лючия повернулась и, когда он надевал ей на шею ожерелье, почувствовала холодящее прикосновение платины к ее плечу и его пальцев, застегивавших замочек. 3атем его руки застыли, но он не убрал их.

– Я слышу, музыканты настраивают инструменты, – сказал он. – Бал вот-вот начнется.

– Да. – Она не двинулась с места. – Йен...

– Мне лучше отвести вас туда. – Его руки остановили ее, и Лючия почувствовала, будто он ухватился за стрелу в ее сердце и повернул ее.

– Конечно, – прошептала она, подобрала веер и повернулась, чтобы взять его под руку.

Свободной рукой он поднял ларец, и они вышли из оранжереи. Его слуга по-прежнему стоял в коридоре.

– Возьми это, Харпер, – сказал Йен и повел Лючию по длинному коридору в бальный зал.

Они оба молчали. По мере их приближения к залу музыка звучала громче. Высокие двойные двери зала были распахнуты, пары начинали танцевать. У дверей стоял лорд Блэр, Лючия обещала ему первый танец, и он поджидал ее.

Йен тоже его заметил и остановился.

– Наслаждайтесь своим вечером, – шепнул он Лючии. – Я буду в оранжерее. Когда вы сделаете выбор, пришлите избранника ко мне, пусть он найдет меня, и я дам ему свое официальное согласие. Потом мы вместе вернемся сюда и объявим о помолвке.

Она смотрела, как он уходит.

– Вы не будете присутствовать на балу?

Он остановился.

– Нет, – сказал он, обернувшись, но не глядя на нее.

И пошел по коридору.

Она смотрела ему вслед и думала о том, о чем она молилась в тот день в саду леди Кеттеринг. Каждое слово ее молитвы осуществилось. Она отыскала того, за кого хотела выйти замуж. Она нашла человека, заставлявшего биться ее сердце и при виде которого у нее перехватывало дыхание. Человека, с кем могла разговаривать и смеяться, которого любила бы всю жизнь. Беда в том, что он не любил ее, и она поняла, что забыла попросить Бога об этом. Лючия скрестила пальцы, закрыла глаза и произнесла еще одну молитву. Но когда она открыла глаза, Йен все дальше удалялся от бального зала.

Забрезжил рассвет. Йен прислонился к каменной стене оранжереи Тремора, не сводя глаз с места около стола с орхидеями, где рядом с ним недавно стояла Лючия и он передавал ей подарок ее отца. Он думал, когда же она найдет рубин. По его заказу лондонский ювелир вынул из ее диадемы один маленький прямоугольный бриллиант и заменил его рубином. Он поместил его на одном конце диадемы, там, где его скроют ее волосы, где принц Чезаре не заметит его, когда она наденет диадему на свадьбу.

Но и за кого она выйдет замуж?

Йен взглянул на свой фрак, жилет, галстук. Они лежали на полу там, где он их сбросил несколько часов назад, бесформенной кучей, в которой смешались черное и белое, что привело бы Харпера в ужас. Йен смотрел на свою одежду. Он собирался посетить бал. От него это ожидали. Не сделать этого значило совершить поступок дурного тона. Да черт с ним.

В сотый раз он задавал себе вопрос: кого она выберет и заставлял себя не думать об этом. Это не его забота. Он узнает избранника, когда тот придет к нему.

Осталось всего несколько часов, после чего он сможет уехать. Еще один-два дня, и после встречи с ее отцом он покончит со всем этим делом навсегда. Тогда он сможет снова стать самим собой. Эти желания, это вожделение, это безумие, грозившие поглотить его разум, его жизнь, уйдут в прошлое. Он сможет уехать, оставить все позади и продолжать свои дела. Важные дела.

Греки и турки находятся на грани войны, а война гибельна для интересов Британии. На следующей неделе он уже будет на борту корабля, плывущего в Константинополь, где постарается найти дипломатическое решение. Такими делами он всегда занимался. И намерен продолжать их дальше. Странно, что банальное поручение найти мужа для красивой, капризной, невыносимо непредсказуемой кокетки оказалось самым трудным делом, которое ему когда-либо приходилось выполнять.

Музыка, доносившаяся из зала, умолкла. Бал закончился. Йен ждал, но никто не приходил. Он прислушивался в ожидании стука мужских каблуков по каменному полу оранжереи, но никто не появлялся.

Он закрыл глаза и пытался сосредоточиться на том, как ему предотвратить войну в Анатолии, но вместо этот видел перед собой шею Лючии с темными пушистыми прядями, выбившимися из-под пышного банта на затылке. Застегивая ожерелье, он касался ее шелковистых локонов.

Он улыбнулся, вспоминая, как она небрежно, набок надела диадему. Как маленькая девочка, играя в маскарад, подумал он, и его улыбка исчезла. В эту минуту он подумал о ее будущем, представил, какими могут стать ее дочери. Конечно, похожими на нее. Они будут милыми, нежными, необыкновенными девушками с чуткими романтическими сердцами и с сияющими, как итальянское солнце, улыбками, которые захотят, чтобы их любили и восхищались ими. Они вырастут, чтобы сводить с ума и очаровывать следующее поколение благородных британских джентльменов. Вопрос лишь в том, кто будет отцом этих девушек.

Он услышал шаги. Пришло время. Йен глубоко вздохнул и открыл глаза.

В дверях стояла Лючия. Одна. В руке она держала свою диадему, и недоумение на ее лице сказало ему, что она обнаружила камень.

– В моей диадеме есть рубин. – Она озадаченно свела брови. – Вы знали об этом?

– Да.

Она протянула усыпанный бриллиантами ободок и веером указала на рубин.

– Мой отец не сделал бы этого. Это вы, англичанин. Вы вставили сюда рубин. – Она как будто обвиняла его.

– Да, – признался он, – Мне показалось, здесь ему место. – Он замялся. – Мне подумалось, что это было бы правильно.

– Это противоречит желаниям моего отца. – Неожиданно она улыбнулась, и солнечный свет озарил комнату, разгоняя предрассветные тени.

Яркий свет бил в глаза Йену, мешая смотреть на нее, и он отвернулся.

– Как сказала ваша мать, только постарайтесь, чтобы Чезаре не заметил его.

– Вы сделали это для меня?

Для нее? Нет, его толкнул на это чистый эгоизм. Ему была невыносима мысль, что она может его забыть.

Он отошел от стены и, заставив себя посмотреть на нее, задал свой вопрос:

– Кого же вы выбрали?

Она переступила с ноги на ногу.

– Я еще не решила.

– Вы должны.

– Мне очень трудно сделать этот выбор. – Она помолчала и затем прочистила горло. – Мне нужно, чтобы вы мне посоветовали.

«О Господи!»

– Я не могу.

Лючия, верная себе, конечно, не обратила внимании на его слова.

– Лорд Уолфорд – приятный человек, – сказала она, задумчиво глядя вверх. – Я думаю, его любовь ко мне глубока и искренна. Правда, он все время говорит о своих розах, но женщина должна развить в себе интерес к увлечениям мужа, и, полагаю, я смогу научиться выращивать розы с любовью. Уолфорд немного напоминает мне одну из ваших английских овчарок. Он будет верным и преданным. Его очень просто сделать счастливым. Так не выбрать ли мне Уолфорда?

– Лючия...

– Конечно, лорд Блэр тоже очень симпатичный и добрый. Почему у такого хорошего человека столь ужасная кузина, понять не могу, но, как вы сказали, я же не выхожу замуж за нее.

Йен увидел, как она подняла глаза к небу, а затем отвела их в сторону. Задумчиво постукивая диадемой по подбородку, она продолжала с раздражающей настойчивостью перечислять достоинства Блэра:

– Он умен. Спокойный, но не слишком застенчивый и настоящий джентльмен. Вчера я уколола шипом палец. Пошла кровь, и он перевязал мне руку своим носовым платком. Он был так внимателен. Но ему представился удобный случай, а он упустил его.

– Удобный случай? – Он чуть не задохнулся.

– Йен, он даже не попытался поцеловать меня, – с негодованием сказала она. – Человек, который хочет жениться на девушке, должен попробовать и сорвать хотя бы один поцелуй, как вы думаете?

Йен издал какой-то приглушенный звук и, повернувшись к ней спиной, уставился на кусты китайских роз. Надо было что-то сказать.

– Вы говорите, Блэр был слишком скромен. Возможно, вы правы.

– Но может ли мужчина быть чересчур скромным? Большинство женщин питают особую слабость к распутникам, это правда, но я... – Она замолкла, ее голос как-то странно дрогнул, но Йен не понял почему. – Но я думаю, из скромных мужчин получаются наилучшие мужья. Блэр к тому же красив, и, признаюсь, мне нравятся привлекательные мужчины. Не следует ли выбрать его?

Йен закрыл глаза, чувствуя, как мир рушится вокруг.

– Еще есть лорд Монтроуз. Он из них самый красивый. И остроумный, умеет рассмешить меня. Смех не последняя вещь в счастливом браке. Как вы думаете? Выбрать Монтроуза?

Йен до боли сжал челюсти.

Он не ответил и услышал, как она вздохнула за его спиной. Лючия положила руку на его плечо, и у него перехватило дыхание. От одного прикосновения ее руки все тело мгновенно напряглось. Он стоял, отвернувшись от нее, пряча свое возбуждение, охваченный вожделением, отчаянием от этого ужасного непреодолимого желания овладеть ею.

– Я не могу выбрать, – сказала она. – Остается только одно. Вы должны сделать выбор за меня.

– Что? – Это слово хриплым шепотом вырвалось самой глубины его груди.

Он дернул плечом, сбрасывая ее руку, и, повернувшись к ней, с изумлением увидел серьезное лицо. Она хотела этого. У него сжалось горло, он мог только в беззвучной агонии смотреть на нее.

Она кивнула в ответ на его молчание.

– Вы знаете, чего я хочу. Я вам говорила об этом в тот вечер, когда мы играли в шахматы. Помните?

Помнил ли он? Те слова мучили его все это время. Прожгли его мозг, и он сомневался, что сможет когда-нибудь их забыть.

– Так какой мужчина может мне дать то, чего хочу? – Она прислонилась к нему, касаясь своей грудью его груди.

Ее губы были совсем рядом, это была опасная близость.

– Кто из мужчин сможет любить меня, уважать и дать сыновей? Кто из них способен на страсть, равную моей страсти?

Он сжал руки в кулаки. Он не дотронется до нее. Не дотронется.

– Кто же из них?

– Лючия, замолчите. – Он, мгновенно забыв о своей клятве, взял в ладони ее лицо и прижал пальцы к ее губам, чтобы остановить этот поток слов. – Замолчите черт побери!

– Скажи, что мне делать, Йен. – Ее губы шевельнулись под его пальцами, заставляя каждый нерв его тела мычать от страсти. – Выбрать Уолфорда? Блэра? Монтроуза? Выбираешь ты.

Йен думал о каждом из мужчин, которых она называла, и вновь ему слышались ее тихие стоны наслаждения. Теперь эта страсть предназначалась какому-то другому мужчине, но не ему.

«О, пожалуйста, о да, о, ласкай меня...»

Словно дуб от удара молнии, тело Йена раскололось на огненные щепки. Он схватил ее за плечи, сминая пальцами шелк этих нелепых пышных рукавов, и она откинулась назад, ударившись о стоявший позади нее стол. Йен, склонив голову, поцелуем прекратил всякие упоминании о каких-либо других мужчинах.

Она слабо ахнула. Диадема и веер со стуком упали на каменный пол, а ее руки, затянутые в перчатки, коснулись его лица. Губы сразу же раскрылись, уступая его требовательному поцелую, и, проникая ей в рот, он чувствовал, что его сжигает желание.

Он говорил себе, что надо остановиться, но не мог этого сделать.

Он отпустил ее плечи и, просунув руки между их телами, приподнял ладонями ее груди. Они были само совершенство. Ему хотелось ласкать, целовать их, провести языком по ее теплой, гладкой, как шелк, коже. Он слышал, как рвется ее одежда, но не мог остановиться.

В сиянии утреннего солнца он увидел, что скрывалось под разорванной тканью, верхнюю часть ее грудей – соблазнительные формы и краешек ее соска. Он обвел его языком, увлажняя кожу и разорванную ткань. Лючия выгнулась, шепча его имя, и обняла его за шею.

Он услышал звук разбившихся горшков и понял, что, движением руки столкнув их на пол, уничтожил знаменитые орхидеи Тремора. Ухватившись за юбки Лючии, Йен лихорадочно откидывал к верху все эти шелка и муслины стремясь добраться до нежного, мягкого тела женщины. Затолкав юбки между их телами, он возился с крючками на панталонах Лючии. Расстегнув их, он спустил панталоны до ее бедер и, нащупав ягодицы, подхватил ее и положил на стол. Так он добрался до самой сладостной части ее тела.

Как и тогда, в карете, его пальцы скользили по разгоряченной податливой плоти. Он ласкал ее, и тело Лючии дергалось от неловкости отчаянного желания и неопытности. Она прижималась к нему, тяжело дыша ему в шею. Йен проникал все дальше в ее глубину, и она, вскрикивая, непроизвольно крутила бедрами. Он испытывал наслаждение, касаясь девственной упругости ее тела, и хотел сказать, что все хорошо, что он не причинит ей боли, что он остановится. Но это было бы ложью, и он не мог этого сказать. Потому что, помилуй его Боже, у него не было сил остановиться.

Он просунул руку между ее бедрами и снял с нее панталоны, стянув их через шелковые туфельки на ногах, отбросил в сторону кружевное батистовое белье, выпрямился и расстегнул брюки. Снова подхватив под ягодицы, он притянул ее к себе так, что оказался между ее бедер.

Сначала он дотронулся до нее кончиком пениса, a затем проскользнул между ее упругих влажных складок. Йен все глубже входил в нее, пока не коснулся девственной плевы. От этого прикосновения все первобытные желания, с которыми он так отчаянно боролся, всколыхнулись в нем, торжествуя победу, и все, о чем он мог думать, было обладание. Полное, безраздельное обладание. Он откинулся назад, затем одним движением вошел в нее.

Лючия, задыхаясь, хватала ртом воздух. Он знал, что причиняет ей боль, и его неприятно поразило, что он может испытывать такое острое наслаждение, делая ей больно. Но никакие силы не могли остановить его.

Он покрывал поцелуями ее лицо, волосы, шею, все, до чего мог дотянуться. Он слышал свой голос, произносивший какие-то несвязные слова, желая успокоить ее, несмотря даже на то, что эти слова только разжигали его самого.

«Прекрасная Лючия, такая нежная... Лючия... о Боже, как хорошо... мечтал об этом... о тебе... так... долго...»

Ее дыхание прерывали короткие тихие рыдания, и он старался сдержать себя, немного выждать, чтобы дать ей время привыкнуть к его вторжению в ее тело, но это оказалось невозможным. Он крепко обхватил ее бедра и вошел в нее еще раз. Затем еще, а потом снова и снова.

И с каждым разом он чувствовал, как нарастает его возбуждение, жаркое, терпкое, приближаясь к своей вершине. Наконец его подхватил поток наслаждения, такого неистового, что он едва устоял на ногах.

Он зарылся лицом в пушистые волосы, тяжело дыша и обнимая ее. Она, все еще прижавшись к его шее, обнимала его.

– С тобой все в порядке? – шепотом спросил он.

– Я... – Ее голос прозвучал приглушенно.

Она покачала головой.

– Я не знаю.

В нем пробудилось раскаяние и смутное сознание вины. Он выдернул из-под Лючии руки и освободил свой пенис.

– О! – сказала она с некоторым удивлением, как будто до этой минуты так до конца и не понимала, что произошло.

Лючия подняла голову и посмотрела ему в лицо, затем ее губы скривились, и она сразу же опустила глаза. Он не знал, что она увидела на его лице, и не хотел знать. Он отвернулся, оправил рубашку и застегнул брюки, потом взглянул на пол и увидел ее панталоны. Подобрав их с пола, он встал перед ней на колени. Он натянул батистовые панталоны через ноги в розовых туфельках и начал надевать их на ее бедра.

Дотянув их до ее колен, он остановился. Ее юбки упали и прикрыли колени, и он не мог видеть темные завитки волос там, где соединялись ее бедра, но мог представить, как это выглядело. В нем снова шевельнулось желание, и он вскочил на ноги.

– Пожалуйста, приподними бедра, – сказал он.

Она уперлась ладонями о стол и выполнила его просьбу, давая ему возможность натянуть панталоны до самой талии. Его руки путались в волнах розового и белого батиста, и он не видел, что они делают, но он одел и раздел за свою жизнь достаточно женщин, чтобы нащупать маленькие крючочки и застегнуть их.

Одевая ее, он старался ни о чем не думать. Он опустил и разгладил ее юбки, прикрепил на талии розовый с золотом пояс, вынул из волос помятый розовый бутон, оттягивая время возвращения к реальности этими мелкими знаками внимания, этими пародиями на джентльменскую заботу.

Он заметил, что лиф платья, как и корсет под ним, был разорван. Это сделал он. Порвал ее платье и что-то еще.

Йен испытывал стыд, глядя на ее погубленное платы и опущенную голову. Он протянул руку, чтобы соединить кое-где разорванные края, спрятать от себя то, что он сделал, но этого не спрячешь. Некоторые вещи невозможно скрыть. И нельзя исправить. Его рука застыла над ее шелковым платьем и батистовым бельем, он себя возненавидел. Он открыл было рот, собираясь что-то сказать. Извиниться, хотя он ни о чем не сожалел. Сказать, что больше и такого не будет, хотя он знал, что если подвернется случай, это произойдет. Обещать ей, что все будет хорошо, это нереально. И он ничего не сказал.

Она подняла голову и смотрела на него. Ее глаза казались огромными, теплыми и карими, как глаза лани, и он не понял, что увидел в их глубине – страх или осуждение. Возможно, то и другое. Если это так, он заслуживал этого, ибо, несмотря на ее эксперименты с поцелуями, она оставалась девственницей. Он же не мог сослаться на неопытность. Он прекрасно все понимал, знал, что может случиться и что это будет значить. Она же, даже со всеми своими опрометчивыми поступками в прошлом, ничего не знала. Никто по-настоящему не понимал, что такое невинность, пока не терял ее.

– Я очень сожалею, – сказал он. – Чертовски сожалею. – Он хотел убрать руку.

Не спуская с него глаз, она накрыла своей ладонью его руку и прижала к груди.

Всего лишь, а его охватило волнение, облегчение и странное пронзительное чувство, которое он был не в силах постичь. Йен только понял, что он совершенно безнадежен, глуп и по уши влюблен, если всего лишь через несколько минут после того, как погубил ее и себя и все, чего добивался в жизни, он снова хотел ее.

Он услышал какой-то звук, кто-то тихо ахнул, но это была не Лючия. Он взглянул в сторону и встретил изумленный взгляд голубых глаз леди Сары Монфорт. Из-за ее плеча выглядывал ее кузен, лорд Блэр.

Глава 17

Лючия лежала на кровати лицом к стене, свернувшись калачиком и глядя на бледно-голубые ивы на обоях своей комнаты. Бело-голубой рисунок расплывался перед ее глазами в серые пятна. Пытаясь разобраться в том, что произошло, она сдерживала готовые пролиться слезы.

Она не должна чувствовать себя такой глупо ошеломленной и плаксивой. Она была дочерью куртизанки. Слышала, как это случается. Однажды, когда ей было лет двенадцать, мать ей все объяснила и строго предупредила, что она не должна позволять мужчине делать то, что только что сделал Йен. Она видела статуи в парижских музеях, заглядывала в запрещенные книги и несколько раз обменивалась с Арманом страстными поцелуями. Но ни одно из этих познаний не подготовило ее к тому, как это происходит в реальной жизни.

Прежде всего боль. Она оказалась настоящим шоком, разрушившим все чудесные ощущения, предшествовавшие этому. Она такого не ожидала. Когда Йен помогал одеться, она увидела на себе кровь, а она хорошо знала, что это не могли быть месячные. Лючия крепче прижала колени к груди и вздрогнула от боли. Там, внутри, все еще болело. Но не из-за боли ей хотелось плакать.

Их видели леди Сара и лорд Блэр. Она проследила за взглядом Йена, они стояли в дверях. Даже если Йену потребовалось лишь мгновение, чтобы прикрыть ее собой, он не успел. Лючия увидела их, а они – ее.