— Я сэкономил бы время, если бы сразу занес вещи к Дорис.

— Держись подальше от Дорис, — предупредил Кэссиди и перевел взгляд на Полин и Спана. — Все держитесь от Дорис подальше.

— Что это тут происходит? — спросила Полин.

— Преображение, — пробормотал Шили.

— Ну-ка, слушай, — сказал ему Кэссиди. — Я тороплюсь, не хочу никаких дискуссий. Принесешь одежду или нет?

Шили кивнул, грустно улыбнулся Кэссиди и вышел из “Заведения Ланди”.

Кэссиди наклонил голову к Спану:

— Скажи мне одну вещь. Только одну. Где живет Хейни?

Спан начал было открывать рот, но Полин схватила его за руку и выпалила:

— Не говори. Посмотри ему в глаза. Он вляпается в кучу неприятностей.

Спан взглянул на Полин и приказал:

— Вали отсюда.

— Да в глаза ему посмотри...

— Я сказал, вали отсюда. — И Спан сделал короткий, очень быстрый жест указательным пальцем.

Полин встала из-за стола, попятилась через зал, наткнулась на свободный столик, уселась за него и вытаращила глаза на Спана и Кэссиди.

— Она права, — признал Спан. — Вид у тебя нехороший.

— Где живет Хейни?

— У тебя очень плохой вид, Джим. Могу точно сказать, ты ни черта не соображаешь. Ты в плохом, ненормальном расположении духа. — Спан плеснул выпить и пододвинул стакан к Кэссиди.

Тот взглянул на выпивку, начал было отодвигать стакан, а потом очень быстро, словно чтобы разделаться с этим процессом, поднял, опрокинул спиртное в рот, поставил стакан, посмотрел на Спана и спросил:

— Скажешь?

— Я уверен, тебе не хочется в тюрьму. Спиртное подействовало эффективно. Кэссиди слегка расслабился и объявил:

— Мне хочется только немножко потолковать с Хейни.

Спан закурил сигарету, очень глубоко затянулся и, заговорив, выпускал маленькие облачка дыма.

— Хочешь разделаться с Хейни? Хочешь, чтобы он убрался отсюда? Давай я это сделаю. Могу это устроить.

— Нет, не так. Не таким макаром.

Как раз когда Кэссиди это произносил, Спан разглядывал длинное тонкое лезвие ножа, который как будто приплыл откуда-то ему в руку.

— Ничего серьезного, — заверил Спан. — Просто немножко пощекочу. Просто чтобы усвоил общую идею.

— Нет, — сказал Кэссиди.

Спан любовно смотрел на лезвие:

— Тебе это не будет стоить и пяти центов. — Он играючи высовывал нож из-под стола на несколько дюймов и прятал обратно. — Я ему только на вкус дам попробовать, вот и все. После этого он не доставит никаких проблем. Гарантирую, что он будет держаться подальше от Милдред.

Кэссиди нахмурился:

— Кто сказал, будто мне этого хочется?

— Разве дело не в этом?

— Ничего похожего. Дело во мне. Сегодня он дважды пытался отправить меня в больницу. Может быть, даже в морг. Мне просто надо узнать почему.

Спан слегка приподнял брови:

— Почему? Это легко понять. Он знает, что ты жутко бесишься после этих дел с Милдред. Считает, что собираешься до него добраться. И думает добраться до тебя первым.

Кэссиди покачал головой:

— Нет, Спан. Совсем не так. Он знает, что я покончил с Милдред. Мне плевать, пусть он имеет ее днем и ночью. Пусть ее кто угодно имеет.

— Ты серьезно?

— Хочешь, чтоб я объявление напечатал? Конечно, серьезно.

— Ну? Правда?

— Богом клянусь. — Кэссиди налил порцию, проглотил. — Слушай, Спан. Я нашел себе новую женщину...

— Ага, — сказал Спан. — Я все слышал. Нам Шили рассказывал. — Он улыбнулся Кэссиди. — Мне тоже такие нравятся. Худые. По-настоящему тощие. Как тростинки. Как вон та. — Он ткнул пальцем назад, указывая на Полин. — Не знал, что тебе они по душе. Ну и как она?

Кэссиди не ответил. Смотрел на бутылку, стоявшую на столе. По его оценке, там оставалось три порции. Он испытывал желание выпить все три одним долгим глотком.

— По-настоящему худенькие, — продолжал Спан, — похожи на змей. Вроде как бы сворачиваются в кольцо, правда? Тоненькие, как змейки, и изгибаются. Вот что мне нравится. Когда они изгибаются. Сворачиваются в кольцо. — Он немножко придвинулся к Кэссиди. — Дорис так делает?

Кэссиди все смотрел на бутылку.

— Я тебе расскажу, как Полин это делает, — предложил Спан. — Выгибает спину, хватается за спинку кровати, а потом...

— Ох, заткнись. Я тебя спрашиваю, где живет Хейни.

— А, да, — спохватился Спан, рисуя в мыслях свернувшуюся змею с лицом Полин. — Ну конечно. — Он быстро назвал адрес Хейни Кенрика и стал рассказывать дальше: — А потом она делает вот что. Она...

Кэссиди уже встал, отошел от стола, прошагал через зал и вышел на улицу.

Меблированные комнаты, где жил Хейни, располагались в четырехэтажном доме на Черри-стрит, в одном из тех домов, которые в случае пожара превращаются в ловушки. Хозяйка тупо смотрела на стоявшего в дверях Кэссиди. Женщина была очень старой, курила опиум, и Кэссиди представал в ее глазах лишь бессмысленным туманным пятном.

— Да, — сказала она, — мистер Кенрик платит за квартиру.

— Я вас не об этом спрашиваю. В какой комнате он живет?

— Он платит за квартиру, никого не беспокоит. Я знаю, что он платит, потому что я домовладелица. Он платит, и лучше пусть платит, или сразу же вылетит. Это всех касается. Я их всех вышвырну.

Кэссиди прошел мимо хозяйки, миновал узкий коридор, ведущий в холл. В холле сидели двое пожилых мужчин. Один читал греческую газету, другой спал. Кэссиди обратился к старику с газетой:

— В какой комнате живет мистер Кенрик?

Старик ответил по-гречески. Но тут вниз по лестнице сошла девушка лет двадцати, улыбнулась Кэссиди и спросила:

— Вы кого-то ищете?

— Хейни Кенрика.

Девушка замерла, в глазах ее появилась враждебность.

— Вы его приятель?

— Не совсем.

— Что ж, — сказала девушка, — мне подходит, лишь бы вы не были ему приятелем. Я его ненавижу. Ненавижу этого типа. Сигарета найдется?

Кэссиди протянул пачку, дал прикурить, и она сообщила, что комната Кенрика на третьем этаже, последняя.

Он взобрался по лестнице на третий этаж, пошел по коридору. В коридоре было тихо, и, подходя к двери последней комнаты, он велел себе быть поосторожней, решив воспользоваться преимуществом внезапности. Иначе Хейни вполне мог приготовиться и безусловно не погнушался бы чем-нибудь вооружиться.

Кэссиди подошел к двери. Взялся за ручку, повернул осторожно и очень медленно. Услыхал легкий щелчок, означавший, что дверь не заперта. Ручка повернулась до конца, дверь открылась, он шагнул в комнату.

И вытаращил глаза на Хейни Кенрика.

Хейни лежал на кровати лицом вниз, ноги свешивались, касаясь ступнями пола, плечи тряслись. Казалось, он корчится в приступе смеха. Потом Хейни перевернулся и посмотрел на Кэссиди. Лицо его было мокрым от слез, губы дрожали от отчаянных рыданий.

— Порядок, — проговорил Хейни. — Вот и ты. Пришел меня убить? Давай, убивай.

Кэссиди захлопнул дверь. Прошел через комнату, сел на стул у окна.

— Мне плевать, — рыдал Хейни. — Плевать, будь что будет.

Кэссиди откинулся на спинку стула. Посмотрел на Хейни, содрогавшегося на кровати всем телом. И сказал:

— Ты прямо как баба.

— Ох, Боже, Боже! Лучше бы я был бабой.

— Почему, Хейни?

— Будь я бабой, меня это не мучило бы.

— Не мучило бы? Что тебя мучит?

— О Боже, — всхлипнул Хейни. — Мне все равно, пускай я умру. Я хочу умереть.

Кэссиди сунул в рот сигарету, закурил и сидел, молча слушая плач Хейни. А через какое-то время тихо заметил:

— Как бы там ни было, дело, по-моему, плохо.

— Невыносимо, — прохрипел Хейни.

— Ну, — заключил Кэссиди, — как бы там ни было, не хочу, чтобы ты вымещал злобу на мне.

— Знаю, знаю...

— Я хочу наверняка убедиться, что знаешь. Затем и пришел. Сегодня утром мне в голову швырнули кирпич. Сегодня вечером на меня напали на Док-стрит. Ты заплатил им за это.

Хейни сел на кровати. Вытащил из кармана носовой платок, вытер глаза, высморкался.

— Поверь мне, — вымолвил он, — клянусь, я на тебя зла не держу. Просто прошедшая пара дней была сущим адом, вот и все. — Он слез с кровати, попытался поправить галстук, но пальцы дрожали и ничего не вышло. Он безжизненно уронил руки, вздохнул и повесил голову.

— Приятель, — сказал Кэссиди, — случай безусловно прискорбный.

— Я скажу тебе кое-что, — начал Хейни бесцветным от эмоционального напряжения тоном. — Последние сорок восемь часов я ни крошки не ел. Пробую, и каждый раз еда в горло не лезет.

— Попробуй закурить, — посоветовал Кэссиди и дал Хейни сигарету. Она лихорадочно затряслась у того в губах, и пришлось трижды зажигать спички, прежде чем он сумел прикурить.

— Так мне и надо, — объявил Хейни, конвульсивно затягиваясь сигаретой. — Что хотел, то и получил. Получил сполна. И еще получаю. — Он попытался улыбнуться, но физиономия вместо этого перекосилась в гримасу готового заплакать ребенка. Ему удалось взять себя в руки, и он спросил: — Можно с тобой поговорить, Джим? Можно тебе рассказать, что она со мной сделала?

Кэссиди кивнул.

— А с другой стороны, — рассуждал Хейни, — может, лучше не надо. Может быть, лучше держать язык за зубами.

— Нет, — сказал Кэссиди. — Вполне можешь со мной говорить.

— Ты уверен, Джим? В конце концов, она твоя жена. Я не имею права...

— Стой, ты меня слышишь? Говорю тебе, все в порядке. Я старался открыто сказать, что у меня с Милдред все кончено. Я говорил тебе это у Ланди и думал, все ясно.

— Так ты с ней правда порвал?

— Да, — громко провозгласил Кэссиди. — Да, да. Порвал. Развязался.

— А она знает?

— Если не знает или не хочет знать, придется отгонять ее камнями.

Хейни вытащил изо рта сигарету, посмотрел на нее и скривился.

— Не знаю, — сказал он. — Не могу понять. И это доведет меня до психушки. В первый раз в жизни со мной такая беда. У меня были женщины всяких сортов, доставляли мне всякие неприятности. Но такой — никогда. Ничего похожего.

Кэссиди тупо улыбнулся, вспоминая окурок сигары в пепельнице, смятые простыни, сброшенную на пол подушку.

— Не понимаю, чего ты ноешь. Ты ведь свое получил, правда?

— Получил? — вскричал Хейни. — Что получил? — Он широко взмахнул руками. — Получил дикую боль в желудке. Получил раны. Я тебе говорю, Джим, она меня дразнит. Доводит меня.

— Ты хочешь сказать, будто ничего еще не получил?

— Вот что я получил, — объявил Хейни, расстегнул рубашку и обнажил плечо. От плеча почти до середины груди тянулись три ярко-красные царапины от ногтей.

— Лучше смажь чем-нибудь, — пробормотал Кэссиди. — Глубокие царапины.

— Это не больно, — отмахнулся Хейни. — Вот где больно. Вот здесь. — Он попробовал указать место расположения души, гордости или другого какого-то ценного, по его мнению, внутреннего достоинства. — Говорю тебе, Джим, она разрывает меня на части. Она губит меня. Распаляет, пока не начинаю гореть, как в огне. А потом отталкивает. И смеется. Вот что больнее всего. Когда она на меня смотрит и смеется.

Кэссиди затянулся сигаретой, пожал плечами.

— Джим, скажи, что мне делать?

Кэссиди снова пожал плечами:

— Держись от нее подальше.

— Не могу. Просто не могу.

— Ну, дело твое. — Кэссиди встал со стула и пошел к двери. — Одно скажу: если ты вышибешь мне мозги, это не решит проблему.

— Джим, мне стыдно за это. Поверь и прости.

— Ладно, забудем.

Кэссиди повернулся, открыл дверь и вышел. Идя по коридору к лестнице, сказал себе, что все улажено. Но, шагая по ступенькам, чувствовал себя нехорошо. По каким-то туманным причинам он себя очень нехорошо чувствовал. Испытывал темное, навязчивое ощущение, точно видел, как на него надвигается какая-то бесформенная, злобная сила.

Он уверял себя, что это предчувствие исчезнет. Скоро он окажется с Дорис, и все будет хорошо. Все будет в полнейшем порядке, как только он окажется с Дорис.

Он легонько постучал в дверь костяшками пальцев. Ее открыла Дорис. Он вошел в комнату, заключил Дорис в объятия. Наклонился поцеловать и в тот же миг учуял в ее дыхании запах спиртного. А в следующий момент увидел на полу большой пакет, завернутый в бумагу. Прищурился, тяжело задышал. Оттолкнул Дорис. И уставился на пакет.

Она проследила за его взглядом:

— В чем дело, Джим? Что случилось?

Он указал на пакет:

— Это Шили принес?

Дорис кивнула:

— Он сказал, тебе нужна одежда.

— Я велел Шили сюда не ходить. — Он шагнул к пакету, пнул, перевернул, снова пнул, обернулся к Дорис, сердито глядя на нее.

Она медленно покачала головой:

— Что стряслось? Чего ты сердишься?

— Я велел этому седому идиоту держаться отсюда подальше.

— Но почему? Не понимаю.

Кэссиди не ответил. Повернул голову, заглянул в кухню, вошел. На столе стояла наполовину пустая бутылка и пара стаканов.

— Иди сюда! — крикнул он Дорис. — Смотри. И поймешь.

Она вошла на кухню, увидела, что он указывает на бутылку и стаканы. Указующий перст описал круг и теперь грозно показывал на нее.

— Не надолго же тебя хватило.

Она неправильно поняла. Широко открыла глаза в лихорадочной попытке оправдаться и проговорила:

— Ох, Джим, пожалуйста, не подумай ничего плохого. Мы с Шили просто выпили, вот и все.

Глаза его вспыхнули.

— Чья это была идея?

— Какая?

— Выпить, выпить. Кто открыл бутылку?

— Я. — Глаза ее были по-прежнему широко распахнуты, она еще не имела понятия, почему он злится.

— Ты, — повторил он. — Просто из вежливости? — Кэссиди протянул руку, схватил бутылку и сунул Дорис. — Когда я утром уходил, ее здесь не было. Ее принес Шили, правда?

Она кивнула.

Кэссиди поставил бутылку на стол, вышел из кухни, оказался у входной двери, взялся за ручку, распахнул дверь и собрался выйти, но почувствовал, как ее пальцы вцепились в рукав.

— Пусти!

— Джим, не надо, не надо, пожалуйста. Остановись. Шили не хотел ничего плохого. Он знает, что мне нужно, поэтому и принес бутылку.

— Ни черта он не знает, — рявкнул Кэссиди. — Только думает, будто знает. Думает, будто оказывает одолжение, таща тебя назад и толкая в грязь. Одурманивая тебя виски. Пойду сейчас взгрею его, если он не будет держаться отсюда подальше...

Дорис по-прежнему держала его за рукав. Он толкнул ее, не рассчитав силу, и она, пошатнувшись, упала на пол. И сидела на полу, потирая плечо, с дрожащими губами.

Кэссиди крепко прикусил губу. Он видел, что она не намерена плакать. Он хотел, чтобы она заплакала, издала хоть какой-нибудь звук. Хотел, чтобы она обругала его, швырнула в него чем-нибудь. Тишина в комнате была ужасающей и, казалось, усиливала в нем чувство ненависти к себе.

— Я не хотел, — тихо вымолвил он.

— Знаю, — улыбнулась она. — Все в порядке.

Он шагнул к ней, поднял с пола:

— Я очень виноват. Как я мог это сделать?

Она прислонилась к нему головой:

— По-моему, я заслужила.

— Нет, зачем ты так говоришь?

— Это правда. Ты велел мне не пить.

— Только ради тебя самой.

— Да, я знаю. Знаю. — И теперь она заплакала.

Дорис плакала тихо, почти беззвучно, но Кэссиди слышал плач, тупой бритвой медленно врезающийся ему в душу. Он чувствовал себя подвешенным над бездной безнадежности, над пропастью бесконечного разочарования. А режущая боль была напоминанием, что все бесполезно, не стоит даже стараться. Но потом Дорис сказала:

— Джим, я постараюсь. Изо всех сил.

— Обещай.

— Обещаю. Клянусь. — Она подняла голову, и он по глазам увидел, что Дорис говорит серьезно. — Клянусь, я тебя не подведу.

Он заставил себя в это поверить. Целуя ее, верил, лелеял эту веру. Боль ушла, и он ощутил нежную сладость ее присутствия.