Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Любимая женщина Кэссиди

ModernLib.Net / Современная проза / Гудис Дэвид / Любимая женщина Кэссиди - Чтение (стр. 3)
Автор: Гудис Дэвид
Жанр: Современная проза

 

 


— Я просто твой друг.

— Тогда окажи мне любезность, — попросил Кэссиди. — Отвали.

— Очень жалко, — посетовал Шили.

— Чего жалко?

— Что ты слепой, — пояснил Шили. — Ты попросту не способен видеть.

Кэссиди устало отмахнулся и повернулся к седовласому мужчине спиной. Ланди за стойкой бара наливал Кэссиди выпить. Ланди совершенно не волновало, что Кэссиди поднял сегодня в его заведении адскую бузу. В “Заведении Ланди” всегда поднималась адская буза. Драки и побоища были неотъемлемым атрибутом его профессии, а отказ от вмешательства стал одним из достоинств, снискавших Ланди особую популярность в прибрежном районе. Другое пользующееся особой популярностью качество заключалось в его готовности подавать спиртное и после того, как клиенты уже нагрузились. Он даже зарезервировал заднюю комнату для выпивки после “комендантского часа”. Наливая сейчас Кэссиди, он хотел только получить от него тридцать центов за порцию хлебной водки.

Кэссиди выпил три порции и решил угостить всех и каждого. Повернувшись, чтобы предложить всем присутствующим выпить вместе, он увидел, что все ушли, кроме единственного клиента, сидевшего в дальнем углу зала.

Там она и сидела перед пустым стаканом. Смотрела в стакан, как на страницу книги, будто бы читала какой-то рассказ. Кэссиди направился к ней, стараясь припомнить имя. Дороти или как ее там... Дора. Он прикинул, не слишком ли пьян, чтоб вступить с ней в беседу. Встал, пошатываясь, глядя в центр стола, который как будто вертелся.

— Не могу вспомнить, как тебя зовут.

— Дорис.

— А, точно.

— Садись, — пригласила она, улыбаясь любезно, но отчужденно.

— Если сяду, засну.

— У тебя вид усталый, — подтвердила Дорис.

— Я пьян.

— И я тоже.

Кэссиди прищурился на нее:

— Ты не кажешься пьяной.

— Я очень пьяная. Я всегда знаю, когда очень пьяная.

— Это плохо, — заключил Кэссиди. — Значит, с тобой дело плохо.

Дорис кивнула:

— Да, я очень больна. Говорят, допьюсь до смерти.

Кэссиди потянулся за стулом, сшиб его, с трудом поставил и наконец уселся.

— Я тебя тут никогда раньше не видел, — сказал он. — Откуда ты?

— Из Небраски. — Она медленно подняла руку и ткнула в него пальцем. — С тобой что-то случилось. Все лицо разбито.

— Господи Иисусе! Ты где была? Разве не видела, что тут творилось?

— Какую-то возню слышала, — признала Дорис.

— Неужели не видела? Не видела драку?

Она опустила голову и посмотрела в пустой стакан. Кэссиди не сводил с нее глаз, а после долгого молчания произнес:

— Даже не знаю, как тебя понять.

Дорис грустно улыбнулась:

— Меня легко понять. Я просто больная, и все. Мне только одного хочется — выпивать.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать семь.

Кэссиди попытался скрестить на груди руки, но так и не сумел их приладить, просто свесил вниз, чуть подался вперед и сказал:

— Знаешь, ты ведь совсем молодая. Просто девчонка. Маленькая девчонка. Могу поспорить, весишь не больше девяноста.

— Девяносто пять.

— Ну вот, — продолжал он, стараясь припомнить, о чем говорил, пытаясь пробиться сквозь стену опьянения. — Молодая, маленькая, и это стыдно.

— Что стыдно?

— Пить. Не должна ты так пить. — Он медленно поднял руку, попробовал сжать кулак, чтобы стукнуть по столу. Рука вяло шлепнулась на стол, и он спросил: — Хочешь выпить?

Дорис кивнула.

Кэссиди оглядел зал в поисках Ланди, но бармена нигде не было видно. Он подумал, что тот в задней комнате, встал из-за стола, кликнул Ланди по имени, сделал несколько шагов, упал на колени и пробормотал:

— Ох, Господи Иисусе. Я совсем ослаб.

Ощутив на плечах руки Дорис, Кэссиди понял, что она силится поднять его с пола, попытался встать, но колени опять подогнулись, и Дорис повалилась с ним вместе. Они сидели на полу и смотрели друг на друга. Она дотянулась, взяла его за руку, оперлась на него, поднялась. Потом постаралась поднять его, и на сей раз они справились, очень медленно встали, как загнанные задыхающиеся животные, ошеломленно блуждающие в дымном лесу. Кэссиди закинул руку ей на плечи, она согнулась под его тяжестью, и они побрели через зал к выходу.

Вышли на улицу в тихую тьму, царившую в половине третьего ночи, с реки на них плыл туман. Где-то на пирсах были огни, шум, на каких-то баржах, стоявших посередине реки, царила оживленная суета. Полисмен на прибрежной стороне Док-стрит глянул на них, нахмурился, сделал несколько шагов, а потом решил — это всего-навсего пара пьяниц, черт с ними.

Тротуар кончился, и они пошли по булыжнику очень аккуратно, словно каждый шаг вперед превращался в проблему, требующую изучения, очень осторожного, очень медленного подхода. Было крайне важно держаться на ногах, не впасть в бессознательное состояние, продолжать переход улицы. Для них это было не менее важно, чем для лосося в нерест идти в тихую заводь, борясь с течением. Не менее важно, чем неумолимая тяга раненой пантеры к воде. Отравленные и ослабленные алкоголем, они превратились в какие-то сгустки животной субстанции, лишенные мыслей и чувств, в тела, которые только двигались, двигались, стараясь пережить ужасную переправу с одной стороны улицы на другую.

Посреди дороги они вновь упали, и Кэссиди удалось ее подхватить, не дав удариться головой о булыжник. По ее лицу проплыл слабый свет уличного фонаря, и он увидел, что оно лишено всякого выражения. Взгляд ее глаз казался безнадежно, неизлечимо мертвым, в нем не было и намека на желание излечиться.

Он вступил с ней в борьбу, и они снова встали, двинулись по пути, не имеющему направления, то в одну сторону, то в другую, возвращаясь назад, кружа, отступая и наступая, в конце концов перебрались на другую сторону и тяжело привалились к фонарному столбу.

Пока они там отдыхали, сырой воздух с реки оживил их немного, так что им удалось посмотреть и припомнить друг друга.

— Что мне требуется, — сказал Кэссиди, — так это еще выпить.

Взгляд Дорис ожил.

— Давай купим выпивку.

— Пойдем назад к Ланди, — предложил он, — и выпьем еще.

Но тут она вдруг задрожала, и он ощутил, как рядом с ним бьется в ознобе нежное, хрупкое тело, почуял ее лихорадочное старание не упасть еще раз, поддержал и сказал:

— Я с тобой, Дорис. Все в порядке.

— Я, наверно, пойду домой. Мне надо идти домой?

Он кивнул:

— Я тебя отведу.

— Не могу... — начала она.

— Чего не можешь?

— Не могу вспомнить адрес.

— Постарайся вспомнить. Если будем тут слоняться, приедет полицейский фургон и дело кончится в каталажке.

Дорис пристально смотрела на поблескивающий под фонарем булыжник. Опустила голову, прикрыла рукой глаза. И через какое-то время ей удалось вспомнить адрес.

К пяти утра с северо-востока налетела буря с грохочущим дождем и ветром, обрушилась на весь город, кажется сосредоточив ярость на прибрежном районе. Река бурлила, расплескивалась, бешеные волны накатывались на пирсы, порой перемахивали через те, что пониже, оставляя клочья пены на середине Док-стрит. Рушились ослепляющие убийственные каскады дождя, точно с неба сыпались миллиарды заклепок. Вся деятельность в ларьках вдоль Док-стрит и Франт-стрит, на стоянках грузовиков дальше по Делавэр-авеню прекратилась, люди бежали в укрытия, зная, что нынче работы не будет.

Яростный шум дождя разбудил Кэссиди, он сел и мгновенно сообразил, что спал на полу. Призадумался, что он делает на полу. Потом пришел к выводу о несущественности своего местонахождения, ибо чувствовал себя как нельзя хуже. В голове было ощущение, будто некто, не испытывающий к нему любви, воткнул в мозг через глаза трубки и льет туда раскаленный металл. Желудок, похоже, упал до колен. Каждая нервная клетка в его организме испытывала смертельную боль разного рода. Случай, конечно, прискорбный, сказал он самому себе, перевернулся на бок и снова заснул.

Около половины одиннадцатого опять проснулся и услышал дождь. В довольно темной комнате было все же достаточно света, чтобы разглядеть окружающее. Кэссиди протер глаза и задался вопросом: Господи помилуй, что он делает в комнате, которую никогда раньше не видел? Потом, поднявшись с пола, заметил спящую в постели Дорис. И вспомнил, как она отключилась в каком-то закоулке, как он принес ее сюда, уложил на кровать, а потом отключился сам.

Он еще раз оглядел комнату. Она была очень маленькой, ветхой, но пахло здесь чистотой, одна дверь вела в ванную, другая — в крошечную кухню. Он решил, что сначала ему нужно в ванную. Выйдя оттуда, чувствовал себя немного лучше. На туалетном столике лежала пачка сигарет, спички, он закурил и пошел на кухню, думая о горячем кофе.

На кухне оказались часы. Кэссиди глянул на циферблат и испустил стон, осознав, что уже слишком поздно идти на работу. А потом вспомнил — сегодня воскресенье. И не только — из-за разбушевавшегося урагана улицы и дороги пришли в непригодное для езды состояние. Выглянул в кухонное окно, как будто посмотрел в иллюминатор затонувшего корабля. Канонада дождя гремела со всех сторон, и он сообщил себе, что в такой день хорошо находиться под крышей.

Мирно усевшись за кухонным столом, наслаждаясь сигаретой, ждал, когда вскипит кофе. Увидел на полке рядом с плитой несколько книжек, встал, просмотрел корешки и, читая названия, легонько прикусил нижнюю губу. Все это были руководства по самостоятельному избавлению от алкогольной зависимости. Открыв одно, обнаружил на полях пометки. В почерке явно присутствовали осмысленность, целенаправленность, толкающие на лихорадочные усилия. Но к середине книжки пометки стали попадаться все реже, а страницы заключительных глав оказались нетронутыми.

Кофе вскипел, он налил себе чашку, поморщился, когда горячая черная жидкость обожгла рот. Но ему полегчало, он допил до конца и налил вторую чашку. Теперь стало гораздо лучше, тяжелый металлической груз в голове испарился. Принявшись за третью чашку, Кэссиди услышал в комнате ее шаги, потом стук закрывшейся двери ванной и шум текущей из крана воды.

Это был хороший звук. Сильный, живительный звук льющейся в ванну из крана воды. Возможно, она поступает так каждое утро. Приятно знать, что она каждый день принимает ванну. Большинство обитателей портового района пользуются дешевым одеколоном, мажут под мышками разными кремами, но редко моются в ванне.

Он закурил вторую сигарету, выпил еще кофе. Сидел, слушал смешанный шум бури на улице и плеска воды в ванной. В душе жило уверенное чувство приятной надежды, абсолютно не связанное с рассудком, полностью успокаивающее, уютное ощущение. Просто приятно быть здесь. У кофе и у табака отличный вкус.

Потом он услышал, как дверь ванной открылась, женщина прошагала по направлению к кухне и появилась на пороге. Он приветствовал Дорис улыбкой. Она была причесана, в чистом платье простого покроя, бледно-желтом, хлопчатобумажном.

Она улыбнулась в ответ и спросила:

— Как ты себя чувствуешь?

— Оживаю, — кивнул он.

— Я приняла холодную ванну. Это мне всегда помогает.

Подошла к плите, налила себе чашку кофе, принесла к столу. Подняла чашку, поморщилась, опустила и посмотрела на Кэссиди:

— Где ты спал?

— На полу, — с особым ударением сообщил он, чтобы у нее наверняка не возникло ошибочной мысли. Но потом понял, что она думает не об этом, в ее глазах была только забота о нем.

— Ты, наверно, совсем закоченел. И должно быть, почти не спал.

— Отключился, как лампочка.

Сочувствие в ее глазах не исчезло.

— Ты действительно хорошо себя сейчас чувствуешь?

— Прекрасно.

Она сосредоточилась на кофе. Сделав несколько глотков, спросила:

— Хочешь выпить?

— Черт возьми, нет, — объявил Кэссиди. — Даже слова этого не упоминай.

— Не возражаешь, если я выпью?

Он хотел было сказать, что не возражает, конечно, не возражает, с чего бы ему возражать. Но губы почему-то одеревенели, глаза помрачнели, взгляд стал серьезным, отцовским. И он спросил:

— Тебе в самом деле нужно?

— Ужасно.

— Попробуй обойтись, — с нежной мольбой улыбнулся он.

— Не могу. Я правда не могу обойтись. Мне надо прийти в себя.

Он внимательно ее разглядывал, наклонив голову:

— Ты давно начала в этот раз?

— Не знаю, — сказала она. — Никогда не считаю дни.

— Хочешь сказать, недели, — поправил Кэссиди. И устало вздохнул: — Ладно, давай. Даже если веревкой свяжу, все равно тебя не остановлю.

Она слегка откинулась назад, с детской серьезностью глядя на него:

— Почему тебе хочется меня остановить?

Он открыл было рот, но обнаружил, что ему нечего сказать, уставился в пол и услышал, как она встала из-за стола и пошла в спальню. Думая о происходящем в спальне, он мысленно видел, как она целенаправленно идет к бутылке, жутко спокойно, тихо поднимает ее, вступая в отвратительное содружество с виски. Он видел, как бутылка поднимается к ее губам, потом губы встречаются с горлышком, словно виски живое и занимается с ней любовью.

Кэссиди содрогнулся, и в глубине сознания возник образ бутылки как гнусного фантастического существа, которое манит Дорис, берет в плен, наслаждается, выпивая из ее тела сладкий жизненный сок и вливая в нее мерзость. Он видел в алкоголе нечто ядовитое, целиком ненавистное и совсем беззащитную в его хватке Дорис.

Потом в голове у него затуманилось, взгляд стал невидящим, он медленно встал из-за стола и минуту просто стоял, абсолютно не зная, что собирается сделать. Но когда шагнул к спальне, в походке была непреклонность, когда вошел, решимость окрепла. Он шел к Дорис, стоявшей лицом к окну с запрокинутой головой и поднесенной к губам бутылкой.

Кэссиди вцепился в бутылку, стиснул, поднял высоко над головой, а потом изо всех сил швырнул об пол. Она грохнула, взорвалась, осколки стекла вместе с виски разлетелись серебристо-янтарными брызгами.

Стояла тишина. Он смотрел на Дорис, она — на битое стекло на полу. Тишина длилась почти минуту.

Наконец она посмотрела на Кэссиди и проговорила:

— Не пойму, зачем ты это сделал.

— Чтобы тебе помочь.

— Почему тебе хочется мне помочь?

Он подошел к окну, уставился на потоки дождя:

— Не знаю. Пытаюсь сообразить.

И услышал, как она сказала:

— Ты мне не можешь помочь. Ничего не сможешь сделать.

Дождь хлестал в окно, сверкал и клубился, стекая по стене дома на другой стороне переулка. Кэссиди хотел что-то сказать, но особых идей не нашлось. Он смутно гадал, не на целый ли день зарядил дождь.

И услышал, как Дорис твердит:

— Ничего сделать не сможешь. Совсем ничего.

Кэссиди смотрел в окно, в просвет между домами напротив через переулок. Просвет тянулся до Док-стрит и дальше, ему было видно почерневшее от дождя небо над рекой. И он услышал, как Дорис рассказывает:

— Три года. Я пью три года. В Небраске у меня были муж и дети. У нас была маленькая ферма. Несколько акров. Мне не нравилась ферма. Я всем сердцем любила мужа, но ферму ненавидела. Не могла спать по ночам, много читала и много курила в постели. Он говорил, курить в постели опасно.

Кэссиди очень медленно повернулся, увидев, что она сейчас одна, наедине с собой, разговаривает вслух сама с собой.

— Может, я делала это нарочно, — говорила она. — Не знаю. Если бы только Бог с небес мне сказал, что я не нарочно это делала... — Она поднесла к губам пальцы, словно пыталась зажать себе рот, остановить вылетающие слова, но губы продолжали двигаться. — Не знаю, нарочно ли я это делала. Не знаю. Знаю только, как сильно я ненавидела ферму. Я никогда не жила на ферме. Не могла привыкнуть. И в ту ночь я курила в постели, а потом заснула. А когда очнулась, меня нес на руках мужчина. Я увидела много людей. Я увидела дом в огне. Я смотрела, искала детей и мужа и не видела их. Как я могла их увидеть, если они были в доме? Видела только горящий дом. — Тут глаза ее закрылись, и он знал, она вновь это видит. — Все были очень ко мне добры. Родные и все друзья. Но это не помогало. Делалось только хуже. Однажды ночью я перерезала себе вены. В другой раз пыталась выпрыгнуть из окна больницы. А после этого вышло так, что мне дали выпить. В первый раз я почувствовала вкус спиртного. У него был хороший вкус. От него все горело внутри. Горело.

Она села на край кровати, глядя в пол.

Кэссиди начал расхаживать взад-вперед, сложив за спиной руки, стискивая и крутя пальцы, думая обо всем этом. Обо всех жертвах алкогольной зависимости. О том, до чего они допиваются и по какой причине.

Потом посмотрел на Дорис. И все мысли вылетели у него из головы. Он видел чистоту, доброту, нежное очарование Дорис, мягкую, кроткую невинность Дорис, вместе с тем источавшей какое-то могучее сияние добродетели. Он чувствовал ту же боль, как при виде искалеченного ребенка. И мгновенно преисполнился огромным желанием помочь Дорис.

Но не знал, что делать. Не знал, с чего начать. Смотрел, как она сидит на краю постели, безжизненно опустив на колени маленькие белые руки, с поникшими плечами, словно заплутавший в лабиринте ребенок.

Он произнес ее имя, она подняла голову, взглянула на него. В глазах была жалобная мольба. Он за долю секунды сообразил, что она вымаливает другую бутылку, но тут же отогнал эту мысль, не желая поддаваться. Боясь уступить ей. Он быстро пробормотал:

— Тебе это не нужно.

И вдруг понял, чтоей нужно, чтоон сам давно искал и нашел наконец в мягко сияющей чистоте ее присутствия. Шагнул к ней с нежной улыбкой. Взял за руку. В этом прикосновении не было ничего физического. Поднес руку к губам, поцеловал кончики пальцев, и это было как легкий вздох. Она смотрела на него с каким-то пассивным ожиданием, а когда он ее обнял, глаза Дорис стали медленно открываться от изумления.

— Ты хорошая, Дорис, — сказал он. — Ты такая хорошая.

Дорис совсем широко открыла глаза. Сначала в них было лишь удивление от открытия, что она оказалась в его объятиях. Потом она ощутила успокоительное тепло его груди, надежную близость, чистую нежность в глазах и в прикосновении. Пришло чувство покоя, приюта и ласковой, мягкой защиты. Без слов, только взглядом ей удалось передать свое чувство Кэссиди. Он улыбнулся и обнял покрепче.

Потом чуть приподнял ей голову и наклонил свою, видя, как медленно закрываются серые глаза в счастливом умиротворенном сознании искренности и честности этого момента, в ожидании приближения его губ. Они мягко приблизились, мягко коснулись ее губ, продолжали касаться, когда ее руки легли на широкие плечи, ладони прижались к тугим сильным мускулам плеч.

Казалось, они, не двигаясь, плывут назад к постели, падают, не разомкнув мягко сомкнутых губ, тела разогревает мягкое тепло, и происходит то, что должно было произойти.

Все теплей и теплей. Доброе тепло. Благословенное тепло, говорил себе Кэссиди. Потому что это правда. Потому что о похоти не было речи. Желание было прежде всего духовным, плоть ощущала то же самое, что чувствовал дух.

Физическим это было лишь потому, что чувство имело физическое выражение. Но нежность намного превосходила страсть. Она смущенно покусывала губы, безмолвно пытаясь сказать, что стыдится своей наготы, он склонился и поцелуями разогнал стыд. Она водила губами по его губам, словно молча говоря: я тебе благодарна, спасибо, теперь не стыжусь, только счастлива, просто счастлива, пусть все будет.

Он поднял голову, посмотрел на нее, увидел крошечную грудь, тонкие руки, младенческую гладкость кожи. Все мягкое, светлое, деликатное, как стайка бледных цветочных лепестков. Мягкие, едва заметные изгибы тела, прозрачность, почти худоба. Именно эта хрупкость и беззащитность пробудила в Кэссиди желание ласкать ее, передать ей часть своей силы.

Потом, положив ей на грудь руку, он почувствовал, что желание разгорается и она говорит без слов: прошу тебя, пусть все будет сейчас. Он знал, что готов, и очень радовался тому, что должно было произойти. И теперь все началось с мягкого, очень мягкого, почти нежного приближения. Потому что она была хрупкой. Нельзя было причинять ей боль. Ни малейшей боли или неудобства, ничего даже близко похожего на борьбу. Он нес ей дар, чудесный, ничем не запятнанный дар, и она, принимая, вздохнула. Еще раз вздохнула. И снова, и снова, и снова.

Он слышал вздохи. И ничего больше. За стенами дома на улицах портового района бушевал шторм, его свирепые звуки рвались в уши Кэссиди. А он слышал лишь тихие вздохи Дорис.

* * *

Позже, днем, непогода достигла такой силы, что небо почернело, город съежился в страхе под грохочущими потоками. Казалось, корабли на реке жмутся к докам, словно ища укрытие. Глядя в окно на дома в переулке, Кэссиди видел только поблескивающие смутные очертания темных соседних стен. Он улыбнулся дождю и велел ему продолжаться. С удовольствием лежал в постели, глядя на льющийся дождь, с удовольствием слушал его шум — сердитый, как бы слегка огорченный, потому что дождю не удавалось добраться до Кэссиди.

Дорис была на кухне. Предложила что-нибудь поесть и настояла, что приготовит обед сама. Она посулила Кэссиди очень хороший обед.

Он поднялся с кровати, пошел в ванную. Посмотрел в зеркало и решил привести себя в порядок к обеду с Дорис. Нашел в аптечном шкафчике маленькую изогнутую бритву для женщин. Сперва было трудновато, но постепенно он выскреб лицо, избавившись от щетины. Потом наполнил ванну тепловатой водой, погрузился и посидел какое-то время, говоря себе, что уж очень давно не видел ничего, близко похожего на дом.

Он посчитал совершенно естественным воспользоваться расческой Дорис и лосьоном для освежения выбритой кожи. Казалось невероятным, что до вчерашнего вечера он не знал о существовании Дорис.

Потом, войдя в спальню и одеваясь, он сообразил, что должен был знать. Почему-то он должен был знать, должен был ждать появления в своей жизни Дорис. Он сказал себе, что ждал, надеялся и страдал от надежды. И вот это произошло. На самом деле. Вот она, здесь, на кухне, готовит ему обед.

Он услыхал сообщение Дорис, что обед готов, вышел на кухню, увидел аккуратно накрытый стол, почуял приятный запах настоящей домашней еды. Жареный цыпленок. Она испекла бисквиты, открыла банку оливок. Стоя у плиты, слегка улыбнулась и проговорила:

— Надеюсь, что вкусно.

Кэссиди шагнул к ней, обнял и сказал:

— Ты знала, что я голоден, пошла и приготовила мне обед.

Она не находила ответа и неопределенно пожала плечами:

— Ну конечно, Джим. Почему бы и нет?

— Знаешь, что это для меня значит?

Дорис застенчиво опустила голову.

Он взял ее за подбородок, чуть-чуть приподнял, договаривая:

— Чертовски много. Больше, чем я могу объяснить.

Она коснулась его плеч кончиками пальцев, посмотрела снизу вверх, и глаза ее расширились от изумления. Едва шевеля губами, шепнула:

— Слушай дождь.

— Дорис...

— Слушай, — повторила она. — Слушай дождь.

— Ты мне нужна, Дорис.

— Я? — автоматически переспросила она.

— Ты мне нужна, — сказал он. — Я хочу быть с тобой. Здесь. Я хочу, чтобы всегда так было. Ты и я.

— Джим, — пробормотала она, глядя в пол, — что я могу сказать?

— Скажи: хорошо.

Она по-прежнему смотрела в пол:

— Конечно, хорошо. Просто... шикарно.

— Но по правде ведь не шикарно, да? Ведь по-твоему все не так.

Она подняла руки, стиснула виски пальцами:

— Пожалуйста, Джим. Потерпи. Я стараюсь подумать.

— О чем? Что тебя беспокоит?

Она хотела отвернуться. Он развернул ее назад, и она сказала:

— Это нечестно. У тебя есть жена.

Он удержал ее за руки:

— Слушай, Дорис. Просто смотри на меня и слушай, дай мне сказать. Я с женой никогда и не жил. Я, конечно, женат, но она не жена. Я скажу тебе, кто она. Это распутница. Дурная распутница. И я с ней покончил. Слышишь? Покончил. Я никогда не вернусь назад. Хочу остаться здесь, с тобой.

Дорис положила голову ему на грудь. И ничего не сказала.

— Отныне, — сказал Кэссиди, — ты моя женщина.

— Да, — выдохнула она. — Я твоя женщина.

— Правильно, — заключил он. — Договорились. Теперь давай сядем и поедим.

Глава 5

Ночью ветер резко переменился, отогнал тучи от города, утром улицы были сухими. Кэссиди был обязан явиться в депо к девяти и быстро проглатывал на завтрак кофе с тостом, жалуясь Дорис на ужасное обращение компании с водителями, которых заставляют приходить за два часа до первого рейса. Компания, сообщил он, зарабатывает себе на хлеб, рассчитывая, что водители будут ремонтировать автобусы, убирать в депо, выполнять всю дурацкую работу, не имеющую никакого отношения к вождению автобусов. Но жалобы были несерьезными. Типичное понедельничное ворчанье. Он все высказал, Дорис кивнула, соглашаясь с его точкой зрения, и Кэссиди напрочь это позабыл, приготовившись к дневной работе.

В дверях перед самым уходом спросил о ее планах на день. Она замешкалась с ответом, и он заявил, что его не волнуют ее занятия, пока она держится в стороне от бутылки и от “Заведения Ланди”. Она обещала слушаться его приказов, заметив, что, может быть, стоит пройтись по Маркет-стрит, вдруг ей подвернется место за прилавком какого-нибудь универмага. С этого момента, сказал он, ей нечего беспокоиться о работе. Отныне, сказал он, ей вообще не о чем беспокоиться. Поцеловал ее, а в дверях обернулся и послал воздушный поцелуй.

По дороге к остановке трамвайчика на Арч-стрит Кэссиди проходил мимо лавочки, где работал Шили. Заметив мелькнувшую в витрине седую голову, решил заглянуть, пожелать Шили доброго утра. По какой-то неизвестной причине ему очень хотелось поболтать с Шили, хоть он не имел ни малейшего представления, о чем пойдет речь.

Шили хлопотал над новой партией моряцких свитеров и рабочих брюк, стоял высоко на лестнице, раскладывал товар на верхней полке. Услыхав голос Кэссиди, немедленно стал спускаться, не глядя на него. Вышел из-за прилавка, озабоченно положил руки ему на плечи и сказал:

— Господи Боже мой, где ты был? Я вчера целый день ждал у Ланди. Думал, хоть забежишь рассказать, что стряслось.

Кэссиди пожал плечами:

— Ничего не стряслось.

Шили отодвинулся, чтобы получше его разглядеть:

— Мы знаем, что ты не вернулся домой. Спросили Милдред, она сказала, ты не появлялся.

Кэссиди отвернулся, пошел к боковому прилавку и стал разглядывать разложенные в витрине солнечные очки. Положил на прилавок руки, низко нагнулся и объявил:

— Я был с Дорис.

И принялся ждать, а через какое-то время услышал слова Шили:

— Теперь все складывается. Мне следовало бы знать, что выйдет в итоге.

Кэссиди оглянулся, посмотрел на Шили и спокойно спросил:

— Ну и что тут такого?

Шили не отвечал, пристально глядя в глаза Кэссиди, словно желая проникнуть в сердцевину его души.

— Ладно, — сказал Кэссиди, — послушаем скорбную песню.

Седовласый мужчина скрестил на груди руки, уставился вдаль за плечо Кэссиди и произнес:

— Оставь ее в покое, Джим.

— Это еще почему?

— Она беспомощная, больная девушка.

— Знаю, — заявил Кэссиди, — и потому не оставлю. Как раз поэтому останусь с ней. — Он не собирался полностью излагать свои планы, но сейчас, когда Шили бросал ему вызов, принял его и отважно провозгласил: — Не хочу возвращаться к Милдред. Больше не буду жить с Милдред. Я остаюсь с Дорис.

Шили шагнул к лестнице, оглядел верхнюю полку, где лежали рубашки и рабочие брюки. Взгляд его был оценивающим, раскладка в конце концов удовлетворила его. Все еще глядя вверх на товар, он спросил:

— Почему бы тебе не пойти еще дальше? Если собираешься помогать всем несчастным созданиям на свете, почему не открыть миссию?

— Иди к черту, — бросил Кэссиди и пошел к дверям.

— Подожди, Джим.

— Нечего ждать. Я пришел пожелать тебе доброго утра, а ты мне шпильки суешь.

— Ты пришел не желать доброго утра. — Шили догнал его у дверей и не позволил открыть. — Ты пришел потому, что нуждаешься в одобрении. Ты хотел от меня услышать, что правильно поступил.

— От тебя? Я хотел от тебяуслышать? — Кэссиди попытался саркастически улыбнуться, но только оскалился. — Почему это ты стал такой важной персоной?

— Потому что стою в стороне от всего, — объяснил Шили. — Совсем не участвую в шоу. Просто единственный зритель, сижу на балконе. Поэтому вижу полную картину. Могу рассмотреть под любым углом.

Кэссиди нетерпеливо скривился:

— Не разводи тягомотину. Скажи прямо.

— Хорошо, Джим. Скажу со всей прямотой, на какую способен. Я всего лишь медленно догнивающий, потрепанный придурок. Но одно во мне живет, работает, держит меня в строю. Это мои мозги. Мои мозги, и только мозги, советуют тебе держаться подальше от Дорис.

“Начинается”, — мысленно сказал Кэссиди, обращаясь к стенке.

— Теперь начнешь проповедовать.

— Проповедовать? Я? — рассмеялся Шили. — Только не я, Джим. Кто угодно, только не я. Я давно растерял понятия о моральных ценностях. Нынешнее мое кредо опирается на простую арифметику, ни на что больше. Все мы можем выжить и отлично справиться, умея прибавить один к одному и получить два.

— Какое отношение это имеет ко мне и к Дорис?

— Если ты не оставишь ее в покое, — сказал Шили, — она не выживет.

Кэссиди отступил на шаг, прищурился:

— Слушай, Шили, спустись на землю. Сойди с небес.

Шили снова скрестил на груди руки, прислонился к прилавку.

— Джим, — продолжал он, — до вчерашнего вечера я никогда не встречал этой девушки. Только, сидя за столиком, наблюдал, как она выпила первую порцию. И мне все стало ясно. Дорис требуется одно — виски.

Кэссиди глубоко вздохнул, топнул и объявил:

— Тебе надо снять офис. И вывесить табличку: меня зовут доктор Шили, за пять баксов я вас научу, как испоганить себе жизнь.

— Я никого ничему не могу научить, — возразил Шили. — Могу только показать то, что у тебя перед глазами.

Он взял Кэссиди под руку и подвел к витринному окну. За окном была булыжная мостовая, узкая, пыльная, кривая, замкнутая покосившимися ветхими стенами многоквартирных домов. Воздух был серым от бензиновой копоти портового района.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10