Боря, выйди с моря

В портфеле у него болталась бутылка полусладкого шампанского, купленная в счет сегодняшней премии и предназначенная, как он сказал Шелле, для Левитов.

Прошло две педели после той злополучной пьянки. Изя собрался по-дружески навестить Левитов, но неожиданно для себя почувствовал, что его неотвратимо тянет на Среднефонтанскую.

Он ничего не мог поделать с собой, низко висящий плод дразнил своей доступностью. Надкуси Изя его, может, и не казался бы плод столь соблазнительным, чем-то отличающимся от сотен иных плодов, но…

''Ошпаренные кипятком" Изины пятки неслись к цветочному базару па пятой станции (где он добавил зачем-то к пионам хризантемы), мимо артучилища на третьей, где он вновь с удовлетворением отметил украшающее главный вход полотнище "Наша цель — коммунизм'' над двумя — для подтверждения чистоты намерений — направленными в цель пушками…

Сердце билось, как у пятнадцатилетнего мальчишки, бегущего на первое свидание. Он протянул руку к звонку. Дверь открыл… Славик.

Представьте себе дирижера, которому вместо Кармен-сюиты подложили поты похоронного марша, и вы поймете ужас, пятнами выступивший на лице нашего героя.

— Привет, старик, — для большей убедительности скорчился Изя. — Извини, я в туалет, — и прошмыгнув в спасительную дверь, ополоснул разгоряченное лицо. После непродолжительной паузы слил воду.

— Еле дошел, — старательно не замечая Ольги, обратился он к Славику. — Шел мимо, и так неожиданно скрутило, — он, наконец, посмотрел на Ольгу и, разделив цветы, вручил ей хризантемы.

— Может, попьешь с нами чаю? — улыбаясь, предложила Ольга.

— Нет, нет, спасибо, я тороплюсь…

— У Славика сегодня свидание с дочерью. Он на машине. Если вам по дороге, он тебя подбросит.

Славик неодобрительно молчал, а Изя вдруг согласился:

— Да, чай я, пожалуй, с удовольствием попью.

В то время как Изя пил чай с вареньем, недовольный собой, что согласился остаться, Ося Баумов сидел и сарае на одиннадцатой станции и плакал.

Перед ним лежала двухметровая мраморная плита с мастерски вырезанным профилем, под которым золотыми буквами сверкала душераздирающая надпись:

"Иосиф Аврумович Тенинбаум, 1932 -''.

По обе стороны плиты стояли горшочки с цветами, а в углу комнаты лежала гипсовая модель головы, которую следовало еще отлить в бронзе.

— Мамочка, — плакал Ося. держа о руках четыре белоснежных цветка, — как бы ты была счастлива, если бы знала, что я лежу рядом с тобой.

В дверях сарая, понимая деликатность ситуации, второй час, переминаясь с ноги на ногу, стоял Мастер.

— Хозяин, — наконец вымолвил он, — может, помянем?

— Да, — с глазами, полными слез, обернулся Ося, увидев наконец Мастера, стоящего в дверях с бутылкой водки и двумя гранеными стаканами.

Бутылка была уже начата. Мастер тут же присел, расстелив газету «Знамя коммунизма», положил пяток яблок и разлил аккурат по полстакана.

— Скажи что-нибудь, — попросил Ося.

— Пусть земля ему будет пухом, — поднял стакан Мастер.

— Не то, подушевней, — попросил Ося, — ты же умеешь.

Мастер прокашлялся, понюхал стакан и нежно-нежно произнес:

— Хороший человек был. И изобретатель, и народный целитель, а какой отец! Таких днем с огнем не сыщешь. Будем здоровы! — и, чокнувшись с Осей, выпил.

— А может, ниже фамилию американскими буквами написать? — спросил Мастер, откусывая яблоко. — И тоже в золоте?

"На всех языках мира'', — хотелось сказать Осе, но он только тихо промолвил:

— Это ни к чему. Кто знает — и так поймет.

— Не думаешь ты о себе, — разливая оставшуюся водку, укоризненно продолжал Мастер. — Сейчас время такое, сам о себе не позаботишься — никто о тебе не вспомнит.

«Он прав», — подумал Ося п. в порыве благодарности обняв Мастера, выпил с ним на брудершафт.

— Хозяин, — осторожно промолвил Мастер и. вытащив из портфеля бутылку «Столичной», молча показал ее Осе.

Тот одобрительно кивнул головой.

— Хозяин, — открывая бутылку, еще раз произнес Мастер, с трудом выдавливая из себя слова, — когда вы со мной рассчитаетесь?

Ося поперхнулся, мгновенно густо покраснев: «Негодяй! В такую скорбную минуту он посмел завести разговор о деньгах!»

Сохраняя самообладание, Ося мысленно досчитал до двадцати и только тогда рассудительно спросил:

— Погоди, но где ты видел, чтобы полностью расплачивались за неоконченную работу?"

— Как это? — искренне удивился Мастер.

— Но памятник же не окончен. Тебе предстоит выбить еще дату смерти.

— Да, но когда же это будет? — с ужасом взмолился Мастер.

— А ты что, торопишься на тот свет раньше меня? — обняв его, улыбнулся Ося.

— Нет, — согласился тот, подавленный железной логикой Баумова.

— Я ведь от тебя никуда не денусь, — доверительно убеждал его Ося, — но хочу, чтобы памятник был окончен твоей рукой и в каталогах ведущих музеев мира указано было твое имя. Видишь, — улыбнулся он, — я думаю о твоем будущем. Хотя, — тут Ося вспомнил о памятнике, который предстоит создать на Театральной площади, — в ближайшее время я решу все твои финансовые проблемы.

Мастер недоверчиво посмотрел на Баумова, а Ося, как бы советуясь с ним, вслух рассуждал:

— Деньги нужно собрать по подписке. В конце концов, Пушкину так и сделали, даже с надписью: ''Пушкину — граждане Одессы".

— Но… — запнулся Мастер, — то Пушкин, а… кто деньги даст? — нервно переспросил он.

Ося удивленно посмотрел на недоверчивого Мастера.

— Город, — уверенно произнес он и на чистейшем итальянском языке взял верхнюю октаву.

— Вот это да! — разинув рот, Мастер восхищенно глядел на него:

— Магомаев! Вылитый Магомаев!

''Комиссию горсовета по сбору пожертвований должен возглавить Изя, — подумал Ося о брате, который в последнее время явно избегал близости с ним. — Он хоть и дурак, но честен. Воровать не будет", — и Ося с презрением посмотрел на Мастера, укравшего у него и прошлом месяце кулек цемента.

Телепатия — великая вещь. Отвозя Изю домой, Славик вроде бы неожиданно произнес:

— Это правда, что у тебя в Америке умерла тетя?

— Да, — подтвердил Изя, — оставив сыну золотые прииски на Аляске, — и подумал об Осе, которого давно не видел.

Направленные навстречу друг другу братские мысли сошлись где-то на Патриса Лумумбы и разлетелись мелкими брызгами в разные стороны…

Изя благополучно доехал до дома, прошмыгнул в дурно пахнущий подъезд, на ощупь нашел в темноте щель замка, раздосадованно вошел в квартиру и со словами: «Левитов нет дома»— вручил жене букет пионов.

— Мог бы сказать, что эти цветы для меня, — пожурила его Шелла.

— Они и предназначались тебе, — соврал Изя. — К Левитам я ездил с бутылкой. Поставив на стол шампанское, артистично взмахнул руками:

— Гуляем! — и, напевая «День седьмого ноября — красный день календаря», пригласил жену и дочь к столу.

***

Седьмого ноября Изя встал пораньше.

Из— за военного парада, который начинается за час до гражданской панихи… (тс-с… быстренько зачеркните это слово) демонстрации, движение транспорта в районе вокзала перекрывается с раннего утра.

В былые годы он обязательно брал с собой Регинку, с трудом дожидавшуюся очередных торжеств. Она гордилась ярким бантом, тщательно завязываемым бабушкой (и все гляделась в зеркало: ''Ну как, я красива?"), десятком разноцветных шаров,. по ее требованию с вечера надуваемых папой и дедушкой. И хотя по дороге от Энгельса до Треугольного переулка один-два обязательно лопались или улетали, все равно шаров было много, да еще запасные в кармане у папы…

В тот день ее вдоволь поили газировкой с сиропом, чужие дяди с папиной работы угощали мороженым, а дома бабушка встречала гостей праздничным столом, в конце которого, пальчики оближешь, та-кой «Наполеон»…

После переезда на новую квартиру ей лень было рано вставать, затем долго идти пешком, и утро она проводила уже дома с мамой, помогая ей на кухне, а на демонстрацию (святая святых!) Изя шел сам.

Левит тоже пришел к месту сбора — хотел повидаться с ребятами и распить по случаю праздника двадцать капель, но тотчас же подошедший отставной полковник Дмитриев вежливо попросил его удалиться, указав дружинникам на Левита и еще одного отщепенца. Врагам не место в праздничной колонне.

Когда— то, припоминал Изя, вплоть до начала шестидесятых, празднично одетые горожане толпами стремились занять лучшие смотровые площадки, и во избежание давки милиция вынуждена была даже блокировать грузовиками подходы к Улицам Праздничных Торжеств.

Сейчас же, в эпоху телевидения, грустно констатировал он, улицы опустели.

Оживление наступало при подходе к площади. Из динамиков разливался торжественный голос диктора, по-левитански декламирующего: «Да здравствуют советские портовики, доблестные…»

— Ура! — весело отвечала проходящая колонна портовиков, а диктор, не слушая их, продолжал: «Да здравствуют советские женщины!»

— Ура! — завопил в одиночку Изя, и на каждый новый призыв он, дурачась, кричал «Ура!», вызывая улыбки и жидкий смех.

Идущий перед ним начальник КБ Лунин недовольно оборачивался, в очередной раз услышав над ухом своим дикий крик, но завоеванное отделом первое место давало Изе гордое право идти в первой шеренге победителей con-соревнования.

При подходе к трибуне, когда диктор провозгласил «Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза!» и Изя вновь одни на всю колонну неистово заорал "Ура!'', не выдержав, Лунин обернулся и сделал резкое замечание: «Тише, это же не вас приветствуют».

Вся первая шеренга прыснула, а Лунин оторопело замолк и, не оборачиваясь, терпеливо прошел площадь под аккомпанемент патриотического «Ура!» придурковатого еврея.

— Это Левит тебя подучил сорвать демонстрацию? — подошел к Изе Дмитриев.

— Вы недовольны октябрьскими лозунгами? — продолжая куражиться, переспросил Изя.

Ища подвоха, отставной полковник внимательно посмотрел на него, с открытой улыбкой дружелюбно продолжающего: «А мне они нравятся», и, ругнувшись про себя, принялся догонять идущего к штабной машине Лунина.

Праздник продолжался.

Среди десятков открыток, полученных в эти дни семьей Парикмахеров с привычными пожеланиями счастья в труде и успехов в личной жизни, оказался конверт… из страны Италии.

Незабвенный Остап Ибрагимович рекомендовал приятелю при конфликте с окружающей средой писать письма во всемирную Лигу сексуальных реформ. В Одессе нашли более близкий адрес — в центральную прачечную. Не знающим адреса ни прачечной, ни лиги на мудрой Соборке давали еще более лаконичный совет: пишите письма. Последнее означало: пишете вы письма или вообще грамоте не обучены, ровным счетом это ничего не значит и никак не отразится ни на погоде в Константинополе, ни на качестве пшеничной водки, пи на здоровье аятоллы Хомейни.

Пластиковой бомбы, долларов или лир в заграничном пакете быть не могло. Об этом позаботился семейный врач Парикмахеров. Но, к несчастью, попавшая в его глаз соринка не позволила ему разглядеть в темноте бикфордов шнур, тянущийся через Босфор и Дарданеллы в предместье Рима.

Оля Петрова, в замужестве, разумеется, Крулер, отправив супруга торговать колониальными товарами в Анцио, беззаботно устроившись на вражеской лоджии под аккомпанемент хрипящего на кассете Высоцкого, зажгла спичку… И в тот момент, когда Шелла, вскрыв конверт, стала читать письмо институтской подруги, пастовая мина вспыхнула, ослепила и отбросила ее в кресло.

"Об Италии… Ну, это невозможно слонами, во всяком случае сухой прозой. Я не знаю, что и как будет дальше, но я благодарна судьбе — за то, что увидела Италию. Да вообще — внешний мир, он такой огромный и разный. Я себя чувствую, как ребенок, проживший "всю жизнь'' в большой мрачной квартире, никогда не выходивший за ее пределы и, наконец, выпущенный даже не на улицу, нет, а на балкон, залитый солнцем, и увидевший с этого балкона, что есть совсем другая жизнь, о которой и не подозревал. Да, да, что бы и сколько бы ни читать и ни смотреть фильмов, я ничего подобного не ожидала, ну, ню есть, что бывает жизнь настолько другая, люди совсем другие'

Мне все время очень больно и горько за всех вас! (за всех нас!), которых за что-то вроде бы наказывали всю жизнь, запирая в четырех стенах, все время в чем-то ограничивая.

Очень хочется знать, что у вас происходит/ и в стране, и в Одессе…

Мы слушаем время от времени радио — и московское, и «голоса»; ловится неважно, читаем парижскую газету «Русская мысль», ее дают бесплатно в магазине русской литературы возле Ватикана. Вообще, всякий раз, когда выясняешь, что за что-то не надо платить, берет оторопь, настолько мы не ждем этого от идейного врага.

Недавно в нашем городе на набережной молодые итальянцы устроили праздник для эмигрантов. Мы не пошли и очень жалеем. Нам рассказывали, что было очень весело и трогательно. Пели песни — русские, украинские, еврейские, итальянские — танцевали, был бесплатный буфет. Вообще итальянцы очень доброжелательны к эмигрантам, стараются помочь всегда, устраивают базары с баснословно низкими ценами, для эмигрантов специально везде объявления на русском языке".

Шелла прочла письмо дважды, фиксируя про себя: дети с удовольствием ходят в школу, Крулеры посетили Ватикан, римские музеи, в ближайшие дни они собираются на экскурсию в Венецию, затем на Капри…

Все это настолько не укладывалось в недавно показанные по телевизору кадры о жизни эмигрантов в Остин, вынужденных, дабы не попрошайничать, подметать улицы и мыть полы, что Шелла без всяких комментариев дала прочесть письмо Изе и Регине, а на следующий день отнесла показать маме.

***

Враг не дремлет. Враг хитер и коварен. Вы думаете, Левит пришел в Треугольный переулок посмотреть на раздачу хоругвей? На новую звезду, засверкавшую на иконе царя Леонида Брежнева? На выпить двадцать капель? Как бы не так! Враг очень, очень коварен! И если бы не бдительность отставного полковника, вовремя пресекшего провокацию, глядишь, еще одни еврей выпал бы из стройных рядов носителей славных традиций. Нет, не случайно оказался Левит в Треугольном переулке!

В доме, во дворе которого писял когда-то под деревом Ленька Вайсбейн, благодаря чему со временем переулок переименуют в имени ЕГО, на пятом этаже, как раз под крышей дома, свил сионистское гнездо Абраша Нисензон.

И именно туда после прочтения гимна СССР, с гнусно вопросительными паузами после каждой удачной строки: Широка страна… Моя родная… Много в ней… Лесов… Полей… И рек… Я — другой! Такой страны — не знаю! Где? Так… вольно дышит… человек… — упорхнул после выдворения с демонстрации Женька Левит.

Для сведения: квартира Нисензона через печной дымоход соединялась с проходящими под домом катакомбами, имевшими входную дверь с той стороны Черного моря. Так и не выходя из дома, косящий на два инфаркта шестидесятилетний Нисензон получил через дымоход учебник иврита, изданный в Иерусалиме, а также иврито-русский словарь Шапиро, изданный — ошибочно — в Москве.

Желающие лицезреть красоты Рима учили английский, а послужить в израильской армии — иврит.

Левит же, без особого с его стороны желания приглашенный однажды в кружок и то по вине дочери хозяина, на которую он четко положил глаз, с каждым новым посещением крамольной квартиры со все возрастающим интересом втягивался в изучение языка. На этом занятии и застукало его седьмого ноября доблестное ЧК.

Всех переписали. Перефотографировали. Добродушно задали Женьке вопрос, от которого он похолодел: «Галичем увлекаетесь?».

Женька кисло улыбнулся, лихорадочно пытаясь сообразить: кто?

А тут вдогонку второй вопросик: ''Из Киева давно вернулись?"

Женьке совсем стало плохо. Действительно, в конце сентября он был в Киеве на несанкционированном властями митинге памяти жертв Бабьего Яра, разогнанном милицией. Но как об участии его узнали в Одессе? Как?

— Да, был, — нехотя признался он. — а разве поминовение жертв фашизма законом запрещено? Хотелось бы почитать…

— Разрешено в рамках закона, — строго и непонятно ответили ему и оставили в покое, плотно занявшись хозяином квартиры.

Расходились понуро, боясь разговаривать друг с другом. И у каждого в глазах написаны были немые вопросы: кто? кто стукач? откуда все известно?

***

Автор сошел с ума. Главу эту пишет не он, а его доверенное лицо, с октября сорок восьмого года постоянно находящееся к автору в скрытой оппозиции.

Автор определенно полчаса назад сошел с ума, когда, проиграв в преферанс Олежке Томашевскому четыре с половиной бутылки водки и дав победителю денег на такси, с воем разбежался и, разбив головой стекло книжного шкафа, нырнул в него с потрохами.

Я еле успел выскочить. Мелкие осколки бисером рассыпались по ковру. Но странно. Крови нет. Из шкафа клубится легкий дымок, изнутри доносятся глухие рыдания, чавканье. Томики Фейхтвангера странным образом исчезают один за другим. Все попытки разобрать доносящиеся невнятные звуки бесполезны.

Первый час ночи. Не к кому обратиться за помощью. Автор хоть и атеист, но Всевышний — единственный, кому он доверяет. Обратиться наверх? Неудобно. Первый час ночи. Старик уже спит.

Чертов Томашевский. Прикидывается интеллигентом. Если автор не вернется, дописывать книгу придется мне. Равно, как и воспитывать его дочь. Перспектива…

Причем я абсолютно не согласен со всем, что он до этого написал. Во-первых, у него в романе сплошные евреи. Перепелица и Кириленко — не в счет. Женщины. Дмитриев и Лунин — тоже. Массовка. И я категорически против любого узколобого национализма. Если я буду дописывать книгу, то обязательно выдам Регину замуж за якута и вокруг свадебного стола соберу все сто тридцать две национальности страны великой.

Во— вторых, мне не нравится его поведение. В Торе каждому еврею даны двести сорок восемь запретных и триста шестьдесят пять указательных действий. Каким бы строгим ни было наказание за нарушение запретов -можно пренебречь ими, если речь идет о жизни и здоровье людей. Но три из них остаются в силе даже под страхом смерти: не убий (здесь все понятно), не сотвори себе кумира, то есть не поклоняйся чужим богам и не идолопоклонствуй, и не прелюбодействуй.

А теперь почитайте, что автор сделал с евреями. Левит (с его фамилией!) не переспал разве что с телеграфным столбом. А Изя… Историю с Оксаной я ему не прощу. Теперь вот, имея жену, волочится за Ольгой… Может, не стоит вызволять автора из шкафа?

Чавканье прекратилось. Книги тоже перестали исчезать. Показалось подобие руки. Беспомощно помахало. И бессильно растворилось в шестом томе Паустовского.

Я не в силах ни простить его, ни наказать. У каждого еврея своя связь с Богом, и только тот вправе миловать или карать.

Черт меня побери, связаться с ним с октября сорок восьмого!

На всякий случай надо составить дальнейший план романа.

1. Левит превратится в женоненавистника. Наденет ермолку и в субботу пешком пойдет от одиннадцатой станции до Пересыпской синагоги. Сын его станет главным раввином Одессы, а сам Левит, в знак уважения к фамилии, похоронен будет на раввинском участке третьего еврейского кладбища.

2. Изя с Шеллой родят троих детей, мальчика и двух девочек, и поселятся в кибуце под Иерусалимом.

Из шкафа послышалось всхлипывание. Одумался?

Пожалуй, утром я выскочу за пивом. Один бокал плесну в шкаф, второй поставлю рядом. И уйду в другую комнату. Я отходчив. Пусть живет.

* * *

Пора бы оживить роман трупом. Вес наши герои, тъфу-тьфу, живы, включая автора, хотя кое-кого нора отстрелить.

Итак, накрапывал дождь. Мокрые листья прилипали к подошвам случайных прохожих. Бездомные собаки сиротливо жались к мусорным контейнерам. Трупа все еще не было. Хотя на календаре траурно чернило первое декабря.

Приехав из Измаила в Одессу, Оксана Перепелица со страхом и надеждой открыла массивную дверь приемной КГБ…

Вежливый молодой человек в штатском, к которому ее Оксана растерянно вскинула па него глаза.

— Не волнуйтесь, — мягко сказал он, увидев ее смущение. — Это только для нас. Для следствия о гибели мужа. Все, что вы напишете, в этом здании умрет. Я вам обещаю, — и он приветливо положил ей па плечо сильную ладонь.

Она писала долго. Часа полтора. Черкала и переписывала. Ее никто не торопил. Затем попросили подписать бумагу о неразглашении и о сотрудничестве. Дали сто рублей. На Игорька. Взяли расписку о получении денег.

— Для отчета, — сказал Юрий Иванович, — пряча расписку в папку с бумагами.

Дали направление в общежитие и попросили явиться завтра в десять утра…

На следующий день помимо Юрия Ивановича в назначенном кабинете ее ожидал симпатичный молодой человек.

— Сережа, — представился он.

— Поздравляю, теперь вы секретный сотрудник, — пожал ей руку Юрий Иванович.

— Как Изя? — обрадовалась она.

— Как Изя, как Изя, — улыбнулся Юрий Иванович. — А работать будете с Сережей. Но сперва я вас введу в курс дела, если вы не возражаете.

— Конечно, конечно, — с готовностью произнесла Оксана.

— По нашим сведениям, Левит живет сейчас на одиннадцатой станции, — начал рассказывать Юрий Иванович. — У него очередной конфликт с женой. Халтуры студенческие он давно уже, с тех пор. как его… как ушел из проектного института. — поправился Юрий Иванович. — он не делает. Но сейчас, как мы знаем, у него туго с деньгами. А кульман у него дома есть. На втором этаже. Так? — проявив свои знания, улыбнулся Юрий Иванович.

— Так, так… — повторила Оксана.

— Вот чертежи дипломного проекта, — он показал ей на стопку аккуратно сложенных чертежей, — которые он должен только перечертить. Один к одному. Вы скажете, что это для вашего знакомого из Измаила. Выполнить надо срочно и по любой цене. Пусть он начинает, а через неделю или полторы, когда скажет, вы со своим знакомым подъедете, заберете чертежи и рассчитаетесь.

— И это все? — удивилась Оксана.

— Но только, конечно, он не должен знать о нашем сотрудничестве. Вы ведь дали подписку.

— Да, да, можете не сомневаться.

— Теперь вы наш сотрудник, и мы ежемесячно будем помогать вам на Игорька. Об Изе мы поговорим попозже. И вот что. — Юрий Иванович внимательно посмотрел ей в глаза. — Если Левит пожелает лечь с вами в постель, можете не отказываться.

Оксана покраснела.

— А как с делом о гибели мужа?

— Мы разберемся. Не волнуйтесь. И с Изей, и с мужем. Деньги будете получать от Сережи. Кстати, чуть не забыл, если случайно встретитесь с Изей, он ничего не должен знать о нашем сотрудничестве. В разведке так принято. Иначе вы погубите его и себя. Ясно? — строго произнес он последнее слово.

— Ясно, ясно, — испугалась Оксана неожиданной перемене в его голосе, — можете не беспокоиться. Я все понимаю. Не глупая.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Юрий Иванович и вежливо проводил ее с Сережей до двери.

Как Юрий Иванович и предполагал. Левит жил на одиннадцатой станции. Он сперва удивился предложению Оксаны, рано, мол, еще делать чертежи диплома. Не раньше марта. Но она сумела ему объяснить, что клиент на короткое время получил на кафедре готовые чертежи и их срочно надо вернуть и архив. А показывать чертежи он, конечно, будет весной.

— Ну что ж, — согласился Левит, — лишь бы бабки платили.

Через день оказалось, что чертежи необходимо срочно вернуть в архив. Оксана забрала их утром и к вечеру на удивление Левиту (вот его оперативность!) привезла ему прекрасные ксерокопии. Теперь можно было не торопиться. И Женька взялся сделать листы к Новому году.

Наутро Оксана собралась в Измаил. В Одессе она почти неделю, а дети брошены на маму. Она дала Жене аванс, окончательный расчет произведет клиент, забирая чертежи, и уехала домой дневным поездом.

Она так и не поняла, зачем Юрию Ивановичу надо было, раз Левит тоже их сотрудник, связываться с ним для изготовления чертежей через нее. Затем бабьим умом решила, что ее проверяют, проболтается ли она, будучи в постели, или нет. Второй вариант: чертежи нужны для какого-то родственника Юрия Ивановича, а так как тог не хочет афишировать участие комитета в дипломном проектировании, то решили сделать это через нее. Двойная конспирация. Как в разведке.

Она 6ыла довольна собой. Как и Изя стала секретным сотрудником. Получила деньги на детей и главное — точно по инструкции выполнила первое задание. Кроме того, сам всесильный комитет займется поисками Васиных убийц. Единственное, в чем она все-таки нарушила инструкцию, но раз ее не предупреждали, значит, и нарушения не было, — поинтересовалась Изей. Как он? Женька ответил туманно. Лучше бы им не видеться вообще. Но привет обещал передать. И фото сына. С тем и уехала.

Левита арестовали в феврале. Как раз в годовщину свадьбы. Эту дату супруги обычно не отмечали, но на этот раз Наташа приготовила мужу сюрприз: билеты в оперный театр. Чудо-балет. «Маскарад». Художник — Илья Глазунов. Арестовали Левита за три часа до спектакля у дверей собственного дома, когда он пытался открыть неожиданно заевший замок.

Он собирался заскочить в дом на пять минут, взять припрятанный для Наташи подарок — янтарное ожерелье. Как вдруг из рядом стоявшей машины неожиданно вышли трое плотных мужчин, показали удостоверения, легко открыли замок. Предъявили санкцию па обыск. Пригласили понятых. Рылись в бумагах. Описали книги — Галича, Солженицына, особенно тщательно роясь в черновиках сделанных им когда-то халтур…

Описали и забрали все: копии записок, дубликаты чертежей… Нашли парочку порножурналов, о существовании которых Женьки сам забыл, и довольные находкой их тоже приплюсовали к перечню изъятой литературы.

Об аресте Наташа узнала на второй день. Она в бешенстве прождала Женю весь вечер на Гайдара, так и не попав в театр и не попробовав приготовленный накануне торт, в твердой уверенности, что муж вновь загулял, и сил уже больше нет — завтра она подаст на развод.

Первым же трамваем Наташа поехала к нему с сыном, надеясь поймать этого негодяя с поличным и накручивая себя: «Каков подлец?! Даже в такой день посмел блядовать!» Она представляла, как бьет по морде эту суку, а сын с презрением смотрит на растерянного и подавленного отца…

Едва сдерживаясь, Наташа открыла замок, пробежала обе комнаты на первом, вихрем взлетела на второй этаж, не обращая внимания на хаос разбросанных бумаг и не понимая, где же этот негодяй, в растерянности остановилась посреди спальни и только тут услышала голос сына:

— Мам, почитай. Записка тебе от папы.

Крупными буквами на обрывке листа ватмана было написано: «Наташенька, поздравляю с годовщиной! Ожерелье — в подарок. Извини, что не смог пойти с гобой в театр. Я арестован. Подробности выясни в горуправлении милиции. Женя».

— Где это лежало? — возбужденно спросила Наташа.

— Здесь, — показал сын на ожерелье, — на видном месте.

Ей сразу стало все ясно, и она, подавленная неожиданно обрушившейся вестью, медленно опустилась на диван, закрывая руками лицо: «Это конец».

В горуправлении внутренних дел на Бебеля, куда она, придя немного в себя, поехала с сыном, ей отказались что-либо объяснять, сказав только, что Левит у них.

Она настаивала, просила хотя бы сказать, в чем его обвиняют, грозилась идти к прокурору, дать телеграмму в ООН… И добилась своего. Ее вызвали к следователю и без лишних сантиментов пояснили: мошенничество, подделка документов.

На квартире его обнаружены копии дипломного проекта, которые хранились в архиве политехнического института. Мало того, что эти листы он украл из архива, перечертил, указав в штампе другую фамилию. Это чертежи спецстанка для изготовления деталей военного производства. Тема проекта закрыта и разглашению не подлежит. Так что здесь все зависит от следствия. Или вкатают ему шпионаж, а тогда делом его займется КГБ, пли подделку документов… И тогда разбираться с ним будет милиция. Все зависит от него. От его поведения. И ее, в том числе.

В доме, кстати, найдены копии черновиков других дипломов, антисоветская литература и грязная порнуха. Так что идите, Наталья Яковлевна, домой и не рыпайтесь раньше времени. Мы вас вызовем.

***

Неожиданно для всех Женьку освободили через неделю.

Он ни с кем из друзей не хотел видеться, закрылся на Гайдара и запил. Выпив в первый же вечер в одиночку бутылку водки, он признался Наташе, что сломался.

— А что мне оставалось делать?! Следователь дал четкий расклад. Или шпионаж и десять лет тюрьмы, пли три года за хранение антисоветской литературы, пли пять лет за подлог документов и мошенничество. Я бы стерпел все. Клянусь! Ты же видишь, что все шито белыми нитками. Гнусная провокация! Но эти подонки сказали, что Вовке осенью идти в армию. И ждет его стройбат. Но моему выбору: полярный круг или среднеазиатская пустыня. А там, намекнули они, дедовщина. Парень может и не вернуться. Ты понимаешь, что эти суки со мной сделали?! В моих, оказывается, руках, и только в моих, жизнь сына. Раньше я сомневался, когда мне рассказывали, не верил, но теперь я точно знаю, они и Корчного шантажировали сыном, требуя, чтобы он сдал Карпову матч в Багно! Помнишь, писалось в газетах, что перед последней игрой Корчной с опозданием вышел на сцену и начал материть Карпова? Мне рассказывали, что перед игрой ему позвонили в номер: 'За твою несговорчивость в прошлой партии сын твой находится сейчас на допросе с пристрастием". Корчной и сорвался… Но у него на копу чемпионское звание. А у меня? Только моя честь?! ''От вас мы ничего не требуем, — вежливо убеждала меня эта падла, видя, что я сломался на сыне, — вам не надо никого закладывать и сообщать нам, что было раньше. Мы и без вас имеем достаточно в нашей среде информаторов. Живите, как жили. И отвечайте иногда на наши вопросы…" Сволочи!! Наташа, что я должен был делать? — плакал он. -Шиздец. Мне полный шиздец! Я пли Вовка!