Глава 32

Вашингтон, округ Колумбия, 26 января 2000 года

— Куча дерьма, — рявкнул президент, обращаясь к членам Совета национальной безопасности. — Колоссальная гребаная куча дерьма.

Он грохнул кулаком по секретному докладу приготовленному совместно ФБР и ЦРУ, который лежал перед ним. Сидящие за длинным столом в конференц-зале, который находился рядом с Овальным кабинетом, невольно вздрогнули. Две мощные организации — Федеральное бюро расследований и Центральное разведывательное управление — пошли на беспрецедентный шаг. Они объединили усилия и направили их на расследование террористического акта на Таймс-сквер. Результатом стало предположение, что в дело замешана Россия. Это означало вероятный крах усилий президента, направленных на улучшение отношений с бывшей супердержавой и одновременно подрывало его престиж. Гнев и смятение президента были вызваны тем, что, если предположение окажется верным, ему придется пересмотреть свое отношение к Старинову и его ближайшим союзникам, а это предвещало конец американским попыткам поддержать российское правительство. Он всегда быстро распознавал перемены в общественном мнении, сразу понимал, насколько они серьезны для его репутации и был готов покинуть корабль, если речь шла о его политической карьере. Критические замечания скатывались с него, как с гуся вода, если только не сопровождались подтверждающими их результатами опроса общественного мнения, но особенно президент не любил, когда в его толстую и знаменитую своей скользкостью шкуру впивались упреки в недостаточно высоких моральных качествах.

Именно это и произошло, когда он прочитал доклад спецслужб, причем на этот раз уколы оказались особенно болезненными. Прочность шкуры президента ослабла из-за ударов изнутри, от членов его администрации. А последствия этого были неожиданными и крайне болезненными для самолюбия.

Если выводы, сделанные в этом документе, правильны — что сомнительно, — он будет потрясен, вне себя от ярости и придет в смятение. Самым худшим было то, понял президент, что ему придется принять меры на основании охвативших его чувств, иначе смятение никогда не оставит его. Разве таким должен быть глава страны? Президент, решения которого по основным политическим вопросам продиктованы душой и сердцем? Боже милостивый, да он станет посмешищем в Вашингтоне, мишенью для бесчисленных острот в средствах массовой информации!

— Насколько я понимаю, у нас есть еще возможность выпутаться из этого положения, — заметил вице-президент Хьюмз, — Мнение о связи Башкирова с заговорщиками основывается всего лишь на предположениях. Не приводится никаких прямых доказательств, одни косвенные умозаключения. Я считаю, что сделать бесспорный вывод о его виновности будет невозможно.

Президент оперся правым локтем о стол и большим и указательным пальцами взялся за переносицу. Одновременно он, словно полицейский поднял вверх левую руку, требуя, чтобы Хьюмз остановился.

— Выслушай меня, Стив. Выслушай внимательно, — сказал он. — Дело не в том, сможем мы доказать что-то или нет, а в том, готовы мы поверить в это или не готовы. В этом докладе убедительно говорится, что российский министр внутренних дел замешан в террористическом акте на американской территории, в результате которого погибли почти тысяча американских граждан и среди них мэр самого крупного города Америки. — Он сделал паузу, положив голову на руку в Позе кающегося грешника. — А это означает, что по своим последствиям взрыв на Таймс-сквер едва ли не равен нападению на Пирл-Харбор... Причем все произошло во время моей гребаной вахты.

— Я согласен с вами, господин президент, — произнес Кеннет Тейлор, советник по национальной безопасности. — Следует также иметь в виду, что японцы нанесли удар по военным целям, а не по гражданскому населению.

— Впрочем, есть еще одно, более важное соображение, — высказал свою точку зрения министр обороны Роджер Фарранд, поглаживая аккуратно подстриженную бородку. — Если Башкиров виновен в этом преступлении, он действовал, как предатель, а не как представитель своего правительства. Более того, если он действительно принимал участие в заговоре, это была преднамеренная попытка свергнуть главу российского правительства.

— Что делает его не только предателем по российским законам, но и международным преступником, — кивнул государственный секретарь Боумен. — Мне кажется, что я понимаю Роджера и склонен согласиться с его мнением.

То, что оба государственных деятеля любили поспорить, редко придерживаясь одинаковой точки зрения, стало еще одним источником внутренних сомнений для президента. Что дальше? Может быть, мир сменит ось своего вращения, солнце зайдет в поддень, небеса перевернутся вверх ногами? Он плыл в незнакомых водах, без карт и руля, а под килем его корабля скрывались чудовища.

— Я попросил бы одного из вас объяснить, что вы имеете в виду, — сказал президент. — Может быть, я слишком устал, но мне хочется, чтобы вы говорили четко и ясно.

Боумен снова кивнул.

— Старинов публично обвинит Башкирова в соучастии в террористическом акте и разоблачит его как предателя. Я не вижу причин, мешающих ему сделать это, принимая во внимание вероломство Башкирова. Если Старинов немедленно уволит его с занимаемой должности в кабинете министров, это поможет спасти репутацию Старинова и наши отношения с ним. После этого можно начать разговор о привлечении Башкирова к суду, больше того, предложить созвать трибунал ООН, который обвинит его в преступлениях против человечества. — Он помолчал. — Я знаю, что опережаю события, но, мне представляется, нам следует двигаться именно в этом направлении.

— Все, что ты сказал, звучит разумно, но ты упустил пару аспектов, имеющих важное отношение к создавшейся ситуации, — заметил президент Баллард. Доказательства, которыми мы располагали, могут быть истолкованы по-разному, и Старинов не захочет сделать столь же определенные выводы, как мы, если мы представим ему эти доказательства. Башкиров был его другом и союзником на протяжении десятилетий.

— На него можно оказать давление, — произнес вице-президент. — Старинов нуждается в нашей поддержке, чтобы продолжать оставаться у власти вместе с Корсиковым и Педаченко и, возможно, одержать победу на выборах, как только в России восстановится нормальная ситуация. Мы можем дать ему понять, что лишим его своей поддержки, если он не разоблачит Башкирова как преступника.

Президент Баллард посмотрел на Хьюмза, не скрывая удивления. Несколько минут назад Хьюмз говорил о том, что у его администрации есть возможность выпутаться из создавшегося положения, найти способ избежать обвинения Башкирова в террористическом акте, повлекшем за собой массовые жертвы, прибегнув к мерам политического характера. С помощью каких умозаключений он сумел так резко сменить позицию и сделать подобное предложение? Неужели он всегда был таким циничным? Баллард почувствовал себя, как человек, который внезапно обрел веру, или из курильщика, потребляющего три пачки сигарет в день, превратился в ярого борца с курением. Но разве может возродившийся идеалист занимать пост президента в этой стране? Ему нужно взять ход обсуждения под свой контроль.

— Я не стану возражать против давления на Старинова, если возникнет такая необходимость, — заметил он. — Однако мне кажется, что я немного разбираюсь в этом человеке и, поверьте, не следует недооценивать его лояльность по отношению к близким друзьям.

— И ты, Брут... — произнес Тейлор.

— Совершенно верно. — Президент выпрямился в своем кресле. — Я считаю, что сейчас нам нужно больше думать о реакции в Вашингтоне, чем в Москве. Сенатор Делакруа входит в состав комитетов по международным делам и по разведывательной деятельности. С самого начала он возражал против нашей помощи России, а благодаря этому докладу получит, наконец, доказательства своей правоты.

— Да, в этом не приходится сомневаться, — согласился Хьюмз. — Можно лишь гадать, что за шоу он устроит на этот раз.

Президент Баллард посмотрел на него.

— Этот доклад окажется у него в руках уже завтра, — сказал он. — Мне кажется, что ты скоро .получишь ответ на свой вопрос, Стив. Советую тебе сформулировать свой ответ, чтобы быть готовым еще до того, как сенатор появится на сцене.

Они встретились в полночь на площади у собора Василия Блаженного. Только вдвоем, как договорились, хотя каждого сопровождали телохранители, которые держались в тени на некотором расстоянии. Доверие — если оно вообще существовало между ними — было завоевано и поддерживалось с помощью силы.

— Привет, Аркадий, — кивнул Старинов. Педаченко, не вынимая рук из карманов своего пальто, изобразил приветливую, хотя и натянутую улыбку.

— Я рад, что ты согласился встретиться сегодня, — отозвался он.

Старинов промолчал. Было очень холодно, и он облачился в утепленное пальто с шарфом и меховую шапку. Педаченко, наоборот, стоял с непокрытой головой, его густые волосы развевались на ветру, а верхние пуговицы пальто были расстегнуты, словно бросая вызов стихиям.

Высокомерие этого человека не знает границ, подумал Старинов.

Педаченко повернулся и откинул назад голову, глядя на купола собора, возвышавшегося над ними. Прожекторы, освещающие собор для туристов, в столь поздний час были выключены, и в темноте причудливая архитектура собора обрела какой-то странный, угрожающий образ полузабытой легенды.

— Сегодня вечером я как раз подумал об этом самом Святом Василии, произнес он. — Надо же, юродивый, отказался от всяких мирских благ, ходил босиком по снегу, ел и пил лишь для того, чтобы поддерживать жизнь. Тем не менее, о нем известно, что он никогда не кривил душой, олицетворял собой дух русского народа. Он был так честен, набожен и благочестив, что даже Иван Грозный терпел его подковырки.

Старинов посмотрел на Педаченко.

— Надеюсь, ты не собираешься утверждать, что также отказываешься от всех мирских благ, — заметил он.

Педаченко усмехнулся.

— Нет, у меня нет добродетелей юродивого. -Он повернулся к Старинову. — Мы с тобой политики, Володя. Одно это обрекает нас, не так ли?

Старинов пожал плечами и посмотрел прямо в светло-голубые глаза Педаченко.

Ему хотелось поскорее приступить к делу.

— Если мы собираемся обсуждать государственные проблемы — а я полагаю, речь идет именно об этом, — разве здесь не должно быть также и Корсикова?

— Именно он виной тому, что мы встретились здесь, а не в кремлевских хоромах. Там, беседуя, мы могли бы держать в руках бокалы с бренди и задумчиво поглядывать на потрескивающие в камине поленья, — сказал Педаченко. Он по-прежнему улыбался, но сейчас его улыбка неуловимым образом приобрела насмешливое выражение. — Корсиков являет собой слабое звено в нашей тройке, если ты простишь мне это сравнение. Кроме того, он любит совать нос, куда не следует. Не стоит позволять ему вмешиваться в наши дела. Сегодня вечером мы примем решение, и он будет вынужден согласиться с ним.

Старинов продолжал смотреть на приятеля.

— Каким бы ни было твое мнение о Корсикове, его кабинет по-прежнему находится в Кремле.

— Возможно, этому скоро придет конец, — ответил Педаченко.

Воцарилось непродолжительное молчание. При Каждом выдохе изо рта Старинова вырывалось облачко пара.

— Через несколько часов после смерти Ельцина мы трое образовали переходное правительство и приняли совместное решение, что оно останется у власти до следующих выборов, — произнес он наконец. — Я не собираюсь принимать участие в каких-либо заговорах, направленных на...

Педаченко поднял руку.

— Прошу тебя, Володя. Ты не понял меня, — прервал — он Старинова. — Я собираюсь сделать откровенное и прямое предложение. Не будет никаких ударов кинжалами в ночи, как в буквальном, так и в фигуральном смысле.

Старинов внимательно посмотрел на Педаченко. — Тогда говори, — согласился он. — Мне хотелось бы вернуться домой до рассвета.

Педаченко кивнул.

— То, что казалось нам удачным решением проблемы, когда Ельцин утонул в ванне с водкой, оказалось неосуществимым, — начал он. — Ты обратил внимание на ГУМ? — Педаченко махнул рукой на здание, протянувшееся вдоль площади.

На лице Старинова появилась язвительная улыбка.

— В последние месяцы у меня не было времени ходить за покупками.

— Да, но даже со столь высокого поста ты не можешь не видеть, что очереди в универмагах и продовольственных магазинах исчезли. Товары пылятся на полках.

Мнимое процветание, о котором когда-то трубил наш скончавшийся президент, исчезло в черной дыре. — Педаченко распростер руки. — Наша страна погружается в хаос. Международная программа продовольственной помощи буксует, организованная преступность продолжает расцветать, моральная деградация...

— Боже мой, Педаченко, да посмотри по сторонам! Здесь нет телевизионных камер. Прошу, избавь меня от нравоучений и сбереги ханжеские проповеди для другой аудитории. Я уже просил тебя перейти к делу.

На лице Педаченко застыла притворная улыбка. Старинову казалось, что перед ним картонная маска.

— Стране нужен один руководитель, а не три, — произнес Педаченко. Различные точки зрения членов тройки привели к тому, что наш народ потерял веру в свое правительство и блуждает в потемках. — Он смотрел на Старинова немигающим взглядом. — Я пришел, чтобы предложить тебе отказаться от власти.

Уступи ее мне ради спасения родины.

Старинов посмотрел на него.

— Жаль, я не могу сказать, что ты удивил меня, Аркадий, — ответил он. — Я ожидал именно этого.

— И каким будет твой ответ?

— Что за альтернативу ты можешь предложить? Третью Великую отечественную войну, о которой мне говорят? — Старинов засмеялся. — Иконы, фанфары, этническое превосходство и прочее мракобесие? Это напоминает мне сборища в Нюрнберге.

Улыбка соскользнула с лица Педаченко.

— Прошу тебя более тщательно выбирать слова, — предостерег он.

Старинов изобразил притворное удивление.

— Неужели ты обиделся? Как это похоже на Милошевича!

— Которого ты обнимал.

— Только из политической необходимости, точно так же, как поступаю и сейчас, — заметил Старинов. — Какими чувствительными становятся люди вроде тебя, когда мы сравниваем их с нацистами. Почему, Педаченко? Ты боишься увидеть в зеркале демона?

— Я боюсь утраты нашей национальной чести и достоинства. Боюсь унижения, которое испытывает наш народ, когда ты обращаешься за подачками к Соединенным Штатам. Боюсь, что Россию продадут ее врагам. «Заграница нам поможет» — это та позиция, которую ты занимаешь при решении всех проблем, возникающих перед нашей страной.

Порыв ветра поднял воротник пальто, и Старинов почувствовал ледяные пальцы мороза, он едва удержался от дрожи.

— Послушай меня, — тихо произнес он. — Да, мир не такой, как нам хотелось бы — тебе и мне, — но мы живем во время, когда ни одна из стран не может стать неприступной крепостью. — Он сделал паузу. — Ты знаешь об американской станции спутниковой связи в Калининграде? Той, что строит Роджер Гордиан? После ввода этой станции в строй станет возможным установить телефонную будку на вершине Эвереста и говорить оттуда с людьми, находящимися на расстоянии в десятки тысяч километров. Безо всяких проводов, получая энергию только от солнечных батарей.

Подумай об этом, Аркадий. Разве это не чудо, не фантастическое достижение человеческого гения? Ты не можешь не понимать, что в будущем нации будут стремиться к единению, а не к одинокой независимости.

— А если твое чудо означает, что горные пространства огласятся эхом американских песен?

— Тогда мы будем молиться о том, что достигнутое нами стоит того, что мы потеряли, — ответил Старинов. Он помолчал, затем пожал плечами. — Короче говоря, Аркадий, я отвергаю твое предложение. Мы не можем отступить в славное прошлое.

Педаченко молча смотрел на него, глаза его походили на осколки льда.

— Тебе не удастся одержать верх, — проговорил он наконец. — Народные массы не будут молча ждать, наблюдая за хаосом, в который погружается наша страна.

Они сплотятся за мной.

— Ты говоришь так уверенно, будто обладаешь даром предвидения вроде Святого Василия.

Педаченко продолжал неподвижно стоять, глядя на Старинова холодными голубыми глазами, затем расправил плечи, повернулся и пошел по брусчатке площади к своим охранникам.

Старинов смотрел ему вслед, пока он не скрылся в темноте, потом направился в противоположную сторону.

Глава 33

Вашингтон, округ Колумбия, 28 января 2000 года

Купол Капитолия сверкал в свете прожекторов. Над северным входом горел красный свет. В зале прозвенел продолжительный звонок. Лидеры большинства и меньшинства церемонно поздоровались друг с другом и разошлись по своим местам в переднем ряду по обе стороны прохода. Советник по парламентскому протоколу, клерки и секретари сели, председательствующий взял в руку молоток, зажглись огоньки на телевизионных камерах Си-эн-эн, ведущих передачу из Капитолия, и открылось дневное заседание августейшего законодательного собрания.

Роджер Гордиан, сидевший на галерее, наблюдал за тем, как первый оратор, сенатор Боб Делакруа из штата Луизиана, в накрахмаленной белой сорочке и темном костюме, полный достоинства, направляется к трибуне. За ним следовали два вышколенных молодых помощника, которые несли чучело черного медведя.

Чучело было шести футов ростом, его облачили в красное шелковое борцовское трико с серпом и молотом на груди — гербом давно исчезнувшего Советского Союза.