Игры во власть (№1) - Политика

— Друзья и коллеги, сегодня я собираюсь познакомить вас с Борисом — Боевым Медведем! — прогремел в зале гулкий бас Делакруа. — Между прочим, причина, по которой он вытащил из сундука свое прежнее борцовское трико, заключается в том, что оно подходит ему намного лучше нового!

С той стороны зала, где сидели его сторонники, донеслись смешки и аплодисменты. Сенаторы, сидевшие на другой стороне, смущенно смотрели перед собой и терпеливо вздыхали.

— Хотя Борис походит на воспитанного медведя, это не должно вводить вас в заблуждение. Сколько бы ни ел Борис, он всегда голоден. Это потому, что с каждым днем он становится все больше и сильнее и, можете не сомневаться, готов откусить руку, протягивающую ему пищу!

Гордиан с трудом подавил вздох, полный отвращения.

Дамы и господа, подумал он, добро пожаловать на главный аттракцион нашего цирка.

— А теперь я расскажу вам маленькую историю о Борисе. Она совсем не такая уж приятная, и я не советую слушать ее тем, у кого слабые нервы. Но из нее можно вынести полезный урок, — продолжал Делакруа. — Когда-то, давным-давно, у Бориса был такой аппетит, что ему казалось, будто он может проглотить весь мир.

Ничто не могло утолить его аппетита. Он ел, и ел, и ел до тех пор, пока не стал таким жирным, что рухнул под собственным весом. Тут на помощь пришел добрый дядя Сэм, прописал ему диету в соответствии с законами свободного рынка, научил хорошим манерам цивилизованного мира и попытался убедить его отказаться от обжорства.

Со стороны зала, где сидело чуть больше половины сенаторов, снова донеслись смешки. Остальные выглядели смущенными.

— Так вот, ребята, в течение нескольких лет создавалось впечатление, что диета приносит свои плоды, и Борис даже сумел натянуть на себя новое борцовское трико, на котором красовались те же цвета — красный, белый и синий, что и на одежде дяди Сэма. Разумеется, расположены эти полосы были по-другому, потому что Борис не хотел, чтобы его обвинили в подражательстве! — Голос Делакруа разносился по всему залу до самого сводчатого потолка.

Это внезапно напомнило Гордиану роль Берта Ланкастера в фильме «Заклинатель дождя». Или это был какой-то другой фильм, где Ланкастер играл проповедника. Самым поразительным было то, что слова проповедника звучали очень убедительно. Хотя он читал проповедь перед своими последователями и теми, кто уже были готовы поверить ему, аудитория принимала его с очевидным восторгом.

— Однако затем к Борису вернулись старые дурные привычки, — продолжал греметь голос Делакруа. — Он снова проголодался. Только на этот раз Борис привык к подачкам из рук доброго дяди Сэма, вроде тех гризли в Йосемитском национальном парке, которые подходят в поисках пищи прямо к вашей палатке. И тогда дядя Сэм, щедрая и добрая душа — слишком щедрая, по моему мнению, — не смог отказать ему. Видите ли, дядя Сэм убедил себя, что если он будет прикармливать Бориса и держать его рядом, позволит ему смотреть через откинутые полы своей палатки на то, чем он занимается и как поступает, Борис научится самостоятельно ходить на задних лапах. Хотите верьте, хотите нет, но дядя Сэм давал ему сотни тысяч тонн пищи и десятки миллионов долларов. Десятки миллионов! Вы слышите меня? Десятки миллионов долларов только ради того, чтобы Борис никуда не уходил и оставался рядом! И знаете, что случилось потом? Можете догадаться? Борис набросился на него! Борис пробрался в палатку и сделал что-то настолько ужасное, настолько немыслимое, что я не решаюсь рассказать вам об этом. Но это мой долг, видите ли, это мой долг, и я обязан рассказать все, потому что среди вас есть люди, которые все еще не поняли, что из эмблемы серпа и молота можно удалить медведя, но нельзя отнять у медведя серпа и молота!

В зале воцарилась напряженная тишина. К этому времени все сенаторы прочли доклад спецслужб, в котором говорилось о связи Башкирова с кровавым преступлением на Таймс-сквер, или по крайней мере слышали о нем, и теперь знали, к чему Делакруа ведет свой спектакль.

Гордиан заметил, что даже он подался вперед, захваченный представлением.

Сначала он предполагал, что Делакруа закончит спектакль, добравшись до взрывов в Нью-Йорке, и, может быть, откажется от театральности, но теперь стало ясно, что сенатор собирается играть до конца. Он вел свою родословную от предков со смешанной кровью и был прирожденным актером.

— ... прокрался ночью в палатку дяди Сэма, когда тот утратил бдительность.

Дядя Сэм в это время праздновал наступление нового счастливого века и посвятил ночь молитвам о мире, счастье и процветании всего человечества, вот тут-то Борис и вонзил зубы глубоко в его плоть, — ораторствовал Делакруа. — Вцепился в него, рвал когтями и зубами, нанес ему такие страшные раны, что боль от них не забудется никогда. Никогда! Но знаете, что последовало дальше? Сожмите руки в кулаки, друзья, не теряйте самообладания, потому что я собираюсь посвятить вас в нечто совершенно невероятное. — Делакруа вышел из-за трибуны, театрально наклонился вперед и обвел взглядом всех, кто сидели в зале. — Вы слушаете меня?

Приготовились? Так вот что произошло дальше: медведь набрался наглости, вернулся к палатке на следующий день, делая вид, что ничего не произошло, и снова начал выпрашивать пищу! И нашлись люди, глупые и обманутые — я не стану называть их имена, но все мы знаем, кто они, — которые хотят, чтобы дядя Сэм закрыл глаза на случившееся и принялся снова кормить Бориса!

Делакруа повернулся, подошел к чучелу медведя и схватил его за плечи.

— Так вот, я не допущу этого. А сейчас решайте, каждый из вас, на чью сторону становиться, кого поддерживать, потому что я собираюсь бороться с Борисом. Теперь я нападу на него. Я покажу ему, что те дни, когда дядя Сэм кормил его, остались позади, и пусть он навсегда отправляется в свое логово и получше спрячется там!

Гордиану казалось, что он готов ко всему, к любой выходке сенатора, но дальше произошло то, что заставило его широко открыть глаза от изумления.

— Давай, Борис, попытайся напасть на меня. попробуй победить, если сможешь.

С этими словами Делакруа набросился на чучело медведя. Полы его пиджака развевались позади, галстук съехал на спину, а сенатор повалил чучело, обхватив его руками, и начал кататься с ним по полу на глазах собравшихся законодателей, потрясенных зрителей на галереях и перед телевизионными камерами. Наконец он прижал чучело к полу и торжествующе поднял голову.

— Все кончено, Борис! — закричал он. — Все кончено!

Глядя с галереи на восторженные лица сенаторов, Гордиан подумал о том, какое влияние окажет шутовская выходка Делакруа на общественное мнение, как только попадет в вечерние новости, и тут он вдруг понял, что сенатор вполне может оказаться прав и отношениям с Россией грозит крах.

Глава 34

Нью-Йорк, 29 января 2000 года

Давай, Борис, попытайся напасть на меня, попробуй победить, если сможешь!

Прошло почти двадцать четыре часа с тех пор, как Гордиан был свидетелем фиглярства Делакруа в здании Капитолия, но сцена все еще не шла у него из головы. Отчасти оттого, что она, как и ожидал Гордиан, обладала именно той сенсационной притягательностью, на которую всегда клевали средства массовой информации. Каждая телевизионная компания подала в своих передачах выступление Делакруа как главную новость. Си-эн-эн поступила точно так же и сделала его темой дискуссии в программах «Внутри политики», «Перекрестный огонь» и «Шоу Ларри Кинга», равно как включила в обзор последних новостей о ходе расследования террористического акта на Таймс-сквер. А этим утром газеты «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк тайме» посвятили ему передовые статьи.

Гордиан был вынужден отдать должное Делакруа, который дважды переизбирался мэром Нового Орлеана, до того как выдвинул свою кандидатуру в Сенат Соединенных Штатов и победил на выборах, — он привез с собой в Вашингтон блеск и шик карнавала Марди-Гра[17]и умело пользовался им в сочетании с инстинктивным пониманием различных течений в общественном мнении, превратив все это в уникальное и, возможно, неповторимое качество политического деятеля.

Сейчас Гордиан старался поудобнее устроиться в кресле рейсового авиалайнера, которое, даже в первом классе, намного уступало креслу в его кабинете, и пытался перестать думать о возможных последствиях вчерашнего заседания Конгресса. Однако он никак не мог забыть о предстоящих трудностях.

Как звучит строчка в том стихотворении? «Все разваливается, в центре — дыра»?

Гордиан подумал о вчерашнем разговоре с Эпши перед его вылетом в Вашингтон. На протяжении последнего месяца она жила в их квартире в Сан-Франциско и хотела принять меры, чтобы спасти их семейную жизнь от краха. До того момента, когда Эшли покинула его в канун Нового года, он не подозревал о такой угрозе.

Небольшой косметический ремонт — может быть, но не больше. И вот она улетела.

Теперь он стоял перед необходимостью делиться самыми интимными подробностями их семейной жизни с каким-то человеком, в профессию которого не верил. Или открывать душу и сердце перед каким-то незнакомцем.

Все это казалось Гордиану болезненной и напрасной тратой времени. Они были женаты почти двадцать лет, вырастили чудесную дочь. Если они сами, без посторонней помощи не в состоянии разобраться в своей жизни, как сможет сделать это за них кто-то другой? Он вспомнил бесчисленные сеансы психотерапии после освобождения из плена, входившие в программу возвращения к жизни. Может быть, кое-кому она и принесла пользу, Гордиан даже не сомневался в этом, но для него оказалась совершенно бесполезной. Пользы — никакой. Ноль. Точка.

И все-таки ему нужно принять решение, причем обязательно правильное, потому что ошибочное приведет к тому, что Эшли оставит его Навсегда.

Голос стюардессы нарушил ход его мыслей. — До взлета осталось десять минут. Проверьте, успели ли вы уложить свой ручной багаж в отделение над головой или под кресло впереди себя.

— Где же Нимец, черт побери? — снова подумал он. После того, как Пит поздно вечером позвонил ему в номер гостиницы, Гордиан сменил билет на рейс Вашингтон-Сан-Франциско, пожелав взамен лететь из Нью-Йорка. Ему нашли место на рейс из аэропорта Кеннеди, поэтому пришлось вылететь рано утром в Нью-Йорк. Тем же рейсом летел Нимец. или должен был, по крайней мере. Пит сказал, что у него есть нечто весьма важное и он может передать это только из рук в руки. И как можно скорее. Что-то не припоминаю, чтобы Нимец говорил по телефону такими загадочными фразами, подумал Гордиан. Или ему просто кажется, потому что никогда раньше он не чувствовал себя таким расстроенным и нетерпеливым? Он знал, что Питу удалось добиться крупных успехов в Нью-Йорке, и не мог не...

Коричневый конверт из плотной бумаги упал ему на колени, что снова нарушило ход его мыслей. Гордиан поднял голову и увидел стоящего в проходе Нимеца.

— Извини, что я опоздал, — сказал он. — По пути в аэропорт одни пробки.

— Я был уверен, что ты успеешь, — ответил Гордиан с невозмутимым лицом и поднял конверт. — Это то, что ты хотел передать мне?

Нимец кивнул и положил сумку на верхнюю полку.

— Можно вскрыть его сейчас или придется ждать до следующего Рождества? спросил Гордиан.

Нимец опустился в соседнее кресло. В руке он держал местную газету. На первой странице красовалась фотография Делакруа под набранным крупными буквами заголовком.

— Нет, не так долго, — ответил он. — Но лучше подождать, пока ты не войдешь к себе в кабинет.

Гордиан похлопал конвертом по коленям и сделал глубокий вдох.

— О'кей, хватит секретничать. Что там? Нимец улыбнулся.

— Очень хорошие новости об очень плохих людях.

Глава 35

Калининград, Россия, 30 января 2000 года

Роман между ним и Меган Брин оказался для Макса Блакберна полной неожиданностью; не то чтобы однажды ночью он открыл глаза и увидел ее в постели рядом с собой, но происшедшее не так уж отличалось от этого. Если бы ему сказали месяц назад — нет, черт побери, всего неделю, — что он окажется нагишом в постели, наблюдая за тем, как она расхаживает по его спальне в одном коротком халатике-кимоно, с восхищением рассматривая ее длинные стройные ноги, вспоминая о том, чем они занимались прошлой ночью, чувствуя страстное желание прижать к себе ее тело в эту самую минуту, он, конечно, рассмеялся бы. Трудно придумать более непохожую пару — бывший офицер специальной авиационной службы, весь в шрамах от прошлых схваток, и представительница интеллектуальной американской элиты.

Никогда в прошлом они не были друзьями, и самым невероятным было то, что Макс сомневался, что и сейчас между ними существуют дружеские чувства. Между ними вообще было мало общего, если не считать несгибаемой преданности Роджеру Гордиану, обязанностям, для выполнения которых их посылали за тысячи миль от дома в страны, которые им не так уж и нравились, и физического влечения друг к другу, охватившего их в какой-то момент. Они мало знали друг друга, плохо понимали, о чем можно говорить, кроме профессиональных дел, и, тем не менее, оказались страстными и ненасытными любовниками. В этом их стремления совпадали.

— Мне пора, Макс, — сказала она, садясь на край постели. — Сегодня утром Скалл хочет встретиться со мной в Центре космической связи.

Он приподнялся и оперся спиной о спинку кровати.

— Сейчас только семь утра.

— Скалл сказал рано утром, — улыбнулась Меган. — Ты ведь знаешь, что он умеет убеждать людей выполнять его просьбы.

— Что за пожар?

— Это зависит от того, когда ты задаешь этот вопрос. — Она пожала плечами, и Макс заметил, как ткань халата приподнялась над изгибом ее груди. — Пару дней назад он беспокоился о том, что у нас слишком много техников занимаются реконфигурацией программного обеспечения для базы данных «Политика». По его мнению, эта операция отвлекает их от завершения работ по вводу в строй наземного терминала спутниковой связи... что должно быть сейчас нашей главной задачей.

— А в чем проблема теперь?

— Она вытекает из первой. Он считает, что служба безопасности слишком уязвима, поскольку мы уделяем основное внимание сбору информации и оказались вовлеченными в быстро меняющуюся международную ситуацию. Думаю, что он собирается провести меня по станции, чтобы доказать свою правоту и затем настаивать на присылке дополнительного контингента.

— Я не знал, что эти проблемы входят в круг его обязанностей. — Макс улыбнулся. — Вообще-то у меня было впечатление, что ими должен заниматься я.

Насколько припоминаю, это я заместитель главы «Меча».

Меган положила руку ему на грудь. Там, где ее ладонь коснулась его кожи, она казалась прохладной, и в то же самое время, как ни странно, он почувствовал в этом месте жар. Пожалуй, подумал Макс, это грубо, но адекватно определяет их отношения.

Нет, тут же решил он, не отношения, а связь.

— Скаллу трудно признать, что у его полномочий есть пределы. А поскольку он распоряжался людьми в течение столь длительного времени так же думают и все остальные, — объяснила Меган.

— Интересно, сумел ли он пронюхать, что мы спим вместе, — произнес Макс. Это относится к числу вещей, которые вызовут у него недовольство.

На ее лице появилась довольная улыбка.

— Ты действительно так считаешь?

— Скаллу не слишком нравится, что он вынужден находиться в этом медвежьем углу. А когда он чувствует себя несчастным, ему не хочется, чтобы кто-то из сотрудников получал удовольствие от пребывания здесь.

— Или сотрудниц.

— Рад слышать, что наши чувства совпадают.

— На удивление совпадают, иногда даже выходят за эти рамки. — Она посмотрела на простыню ниже его поясницы, увидела, как отреагировало тело Макса на ее прикосновение, и на лице ее появилось лукавое и беззастенчивое удивление.

— Извини, — заметила Меган. — Я не думала, что это отвлечет тебя от нашего разговора. Он посмотрел вниз.

— Всегда наготове, — сказал он.

— Сказано, как и подобает бывшему морскому пехотинцу. — Меган все еще улыбалась, словно кошка, только что позавтракавшая канарейкой. — Не возражаешь, если я вернусь к обсуждению предыдущего вопроса? Как, на твой взгляд, мне следует отреагировать на беспокойство Скалла. Выраженное вслух, разумеется.

Блакберн подумал о том, что ему в эту минуту совсем не хочется говорить об этом. И вообще не хочется говорить, точка. Меган явно чувствовала это.

Он провел пальцем по ее бедру и остановился у полы халата, раздумывая, подниматься ли выше.

— По-моему, тебе следует позвонить ему и сказать, что придешь на полчасика позже.

— Я тоже так считаю и потому не позволю тебе подниматься выше. — Ее рука сжала кисть Макса. — А если серьезно, как ты думаешь?

Он разочарованно вздохнул и постарался скрыть это.

— Не знаю, насколько нарушен график ввода станции в эксплуатацию. В отличие от Скалла, я всегда основываюсь на том, что мне известно. Однако он прав, говоря о необходимости укрепить службу безопасности. Мы глубоко ошибаемся, если думаем, что группа «Меч» создана исключительно для охраны деловых интересов корпорации.

— Отсюда я делаю вывод, что, на твой взгляд, нам нужно подкрепление, заметила Меган.

— Совсем необязательно. Я предпочитаю сохранить службу безопасности в теперешнем составе, только повысить уровень готовности и сосредоточить внимание на мерах предосторожности. Можно многого достигнуть с помощью...

Чириканье телефона, стоявшего на тумбочке рядом с кроватью, заставило его прервать фразу.

Меган посмотрела на Блакберна.

— Ты не думаешь, что это Скалл, а? Неужели у него хватит наглости звонить тебе в квартиру, чтобы отыскать меня?

— Не исключено. — Макс пожал плечами, потянулся к телефону, и на мгновение его рука застыла на трубке. — Если это и вправду Скалл, хочешь, я выругаю его?

— Если звонит Скалл, то я выругаю его сама, — ответила Меган.

Он улыбнулся и поднял трубку.

— Слушаю.

— Макс, извини, что беспокою тебя. Я знаю, что сейчас в Калининграде еще раннее утро. Но у меня очень важное дело, — произнес голос на другом конце телефонного канала.

— Нет-нет, все в порядке. — Блакберн повернулся к Меган, закрыл ладонью микрофон трубки и прошептал:

— Это Гордиан.

На ее лице появилось странное выражение. Неужели это ему показалось или невозмутимая Меган Брйн действительно выглядит взволнованной? Внезапно он вспомнил слухи, что она будто бы томилась по Роджеру с того самого дня, как поступила на работу в корпорацию. Вдруг это правда? Но даже если это и так, какое ему дело до этого? И почему он должен испытывать чувство ревности?

— Макс, ты помнишь группу, за которой следил Пит? — Гордиан явно старался выбирать слова. — Ее члены помешали вечеринке в канун Нового года.

— Да.

— У нас есть их описания, места выезда и места въезда, — сказал Гордиан.

Блакберн выпрямился.

— Думаю, мне лучше поговорить с тобой из своего кабинета — там более защищенный канал связи. Сейчас я положу трубку и перезвоню тебе.

— Жду — ответил Гордиан, и связь прервалась. Блакберн сбросил простыню, встал и поспешил к шкафу за одеждой.

— А у тебя что за пожар? — спросила Меган.

— Одевайся, — сказал Макс, натягивая брюки. — Расскажу по дороге.

Глава 36

Кремль, Москва, 1 февраля 2000 года

Когда Иван Башкиров вошел в кабинет, Старинов стоял у окна спиной к двери, наблюдая за тем, как лучи солнца ослепительно сверкают на золотых куполах Успенского собора. На огромном красного дерева письменном столе российского президента лежала папка. В правом верхнем углу была четкая надпись «Совершенно секретно».

Неслышно закрыв за собой дверь, Башкиров прошел вперед по роскошному бухарскому ковру с великолепным орнаментом. Как всегда, он испытывал чувство благоговения при мысли о Древней истории этого здания. Сколько царей и министров стояли здесь на протяжении веков, подобно тому как стоят сейчас Старинов и он?

— Здравствуй, Иван, — произнес Старинов, не поворачивая головы. — Ты как всегда, точно вовремя, минута в минуту. Ты единственный человек из всех, кого я знаю, чья пунктуальность может сравниться с моей собственной.

— Старая военная выучка, — ответил Банкиров. Старинов кивнул. Он так сильно сжимал руки, что пальцы побелели от напряжения.

— Хочу поговорить с тобой о докладе, — произнес он хриплым голосом. — Ты прочитал его?

— Да.

— Это еще не все. В американском Конгрессе рассматривается проект закона, согласно которому президент будет обязан прекратить всю продовольственную помощь нашей стране и в конечном счете ввести полное экономическое эмбарго. Все деловые отношения между нашими странами будут заморожены.

— Я знаю.

— Избежать этих санкций, как мне сообщили, можно в том случае, если я привлеку к ответственности человека, который, по мнению американцев, стоит во главе гнусного заговора и несет ответственность за террористический акт, повлекший за собой такие ужасные последствия. Человека, который, вне всякого сомнения, заслуживает самого сурового наказания, если удастся доказать выдвинутые против него обвинения.

В кабинете на несколько минут воцарилась тишина. Башкиров стоял неподвижно, словно каменное изваяние. Глаза Старинова смотрели не отрываясь на купола собора, похожие на корону.

— На этот раз, — снова заговорил он, опустив голову, — я хочу быть так же уверенным в своей правоте, как и в дни молодости. Почему рано или поздно нами овладевает чувство неуверенности и мы сходим в могилу, зная меньше, чем в то время, когда были детьми?

Башкиров молчал, глядя Старинову в спину.

— Давай покончим с этим, — сказал он наконец. — Если ты хочешь спросить меня, спрашивай. Старинов покачал опущенной головой.

— Иван...

— Спрашивай.

Старинов глубоко вздохнул, затем повернулся и посмотрел на Башкирова с печалью в глазах. — Мне нужно знать, правда ли то, что говорится в докладе, присланном американцами. Если ты действительно имеешь отношение к взрыву в Нью-Йорке, — сказал он, — я хочу услышать от тебя честное и откровенное признание.

— Тебе нужна правда, — голос Башкирова прозвучал, словно эхо.

Старинов снова кивнул. Что-то промелькнуло в глазах Башкирова.

— Если бы я был человеком, который готов умертвить тысячи людей в трусливом террористическом акте, человеком, считающим, что политические соображения стоят выше пролитой крови беспомощных женщин и детей, будь то американцы, русские или невинные граждане любой другой страны, разве можно в этом случае положиться на мое честное слово? Как можно верить тогда в нашу дружбу? Неужели человек, виновный в подобном заговоре против тебя, способный на такой обман, будет колебаться, прежде чем солгать?

Старинов грустно улыбнулся.

— Мне казалось, что это я задаю здесь вопросы, — сказал он.

Башкиров неподвижно замер на месте. Только щека дрогнула в невольной гримасе, но больше ничто не выдало его чувств. Затем он заговорил снова.

— Я скажу тебе всю правду, Володя. Я никогда не скрывал, что не доверяю американскому правительству, всегда отрицательно относился к твоей политике открытых дверей для американских инвесторов. Я по-прежнему верю в основные идеалы коммунизма и убежден, что нам нужно поддерживать более тесные связи с Китаем, с которым у нас общая граница, протянувшаяся на шесть тысяч километров.

Обо всем этом я говорил честно и открыто. Однако я с отвращением и ужасом отношусь к терроризму. Являясь членом твоего кабинета министров, я всегда защищал политическую линию правительства и действовал в его интересах. Ты можешь сомневаться в тех моих взглядах, которые расходятся с твоими, но не имеешь права подвергать сомнению мою лояльность и честность. Было бы намного лучше, если бы ты принимал меня таким, каков я есть, со всеми моими достоинствами и недостатками, каким я был на протяжении многих лет нашей дружбы. — Он сделал паузу. Его глаза под мохнатыми бровями смотрели прямо в лицо Старинова. — Я не имею никакого отношения к взрыву в Нью-Йорке. Никогда, ни при каких обстоятельствах я не согласился бы принять участие в таком ужасном преступлении. Ты говоришь о моей чести? Никогда больше я не унижусь до ответа на подобный вопрос. Можешь посадить меня в тюрьму, приговорить к смертной казни или, что еще лучше, выдать меня американцам, которые сделают это без малейших колебаний. Я кончил.

Наступила тишина.

Старинов пристально смотрел на Башкирова, очертания его фигуры четко вырисовывались в ярком зимнем свете незадернутого окна.

— На будущей неделе я поеду на Черное море, — сказал он. — Мне нужно побыть одному, чтобы обдумать положение. Соединенные Штаты будут оказывать на нас мощное давление. К ним присоединятся те силы в нашей стране, которые хотят, чтобы мы подчинились им, но мы достаточно сильны и выдержим этот натиск. Что бы они ни предпринимали, мы не сдадимся.

Башкиров едва заметно кивнул.

— Это значит, что нам предстоит огромная работа, — заметил он.

Глава 37

Анкара, Турция, 7 февраля 2000 года

Намик Гази сидел за своим письменным столом, пальцы рук он переплел за головой, ноги вытянул, наслаждаясь теплыми солнечными лучами, бьющими в окно кабинета. На столе перед ним стоял сверкающий серебряный поднос с его утренним стаканом вина, приправленного пряностями, глазированная керамическая чаша с маслинами и искусно сложенная полотняная салфетка. Маслины, выдержанные в масле, были привезены из Греции. Он считал, что греческие маслины лучше испанских и намного превосходят те, что произрастают в его стране. Их привезли только вчера, и хотя они обходилось ему очень дорого, Намик не жалел об этом.

Разве древние не считали маслины даром богов, который предупреждает болезни, сохраняет молодость и мужскую силу? Разве они растут не на оливковых ветвях, считающихся символом мира? Если он постоянно будет иметь такие маслины, а жена и любовница не перестанут время от времени одаривать его нежными ласками, он проживет заключительную треть своей жизни счастливым человеком. Европейские и американские сотрудники, обслуживающие наземный терминал фирмы «Аплинк» многоканальной станции спутниковой связи, расположенной на Ближнем Востоке, шутили над его утренним меню, но что они понимают в этом? Намик считал, что сохранившиеся колониальные предрассудки мешали их человеческому созреванию.

Разумеется, он ничего не имел против них. Намик Гази был благожелательным и великодушным менеджером станции. Он терпел почти всех, некоторые ему даже нравились, а кое-кого даже считал своими близкими друзьями. Артур и Элейн Стайнеры, например, были частыми гостями в его доме, до того как Гордиан забрал их и перевел на работу в Россию. Но даже эта прелестная пара... нет, и они не были гурманами.

Да, западные люди склонны судить обо всем, словно их вкусы в еде, винах и любви основываются на каких-то эмпирических стандартах. Но разве он хоть раз высказал свое отвращение к их ужасной привычке поглощать за завтраком горелую свинину с яйцами? Их пристрастие к кровавому молотому коровьему мясу, которое они едят за обедом и ужином? А вульгарные моды их женщин... Только извращенный ум мог надеть на женскую фигуру штаны. Ах, уж эти западные люди. Как самонадеянно их представление, будто лишь они способны дать всеобъемлющее определение земных наслаждений. Его день начинался и кончался вином с маслинами, а почти все в промежутке между ними занимали труд и борьба.

Задумчиво вздохнув, Гази разжал пальцы, наклонился вперед, выбрал маслину из чаши, положил ее в рот и начал жевать, закрыв глаза от наслаждения, чувствуя на языке божественный вкус.

И в этот момент раздался звонок аппарата внутренней связи.

Он отмахнулся от него.

Звонок не умолкал, мешая ему сосредоточиться.

Гази нахмурился и нажал на светящуюся клавишу.

— Да, в чем дело? — недовольно буркнул он и выплюнул оливковую косточку в салфетку.

— Вам звонит Ибрагим Байяр, сэр, — сказала секретарь. Как всегда, ее голос был приятным и спокойным. Почему он позволяет себе обращаться с ней грубо?

— Я поговорю с ним, Риза. Спасибо. — Он поднял телефонную трубку, испытывая внезапное любопытство. Глава региональной службы безопасности «Меча» получил указание заняться операцией «Политика» от самого Блакберна. Что бы это могло значить? — Добрый день, Ибрагим. Тебе удалось добиться успеха в поисках негодяев?

— Удалось добиться чего-то большего, чем просто успех, — раздался голос Ибрагима. — Мм нашли логово одного из террористов, может быть, даже женщины.

Сердце Гази бешено забилось.

— Где?

— Убежище курдов недалеко от Деринкие. Сейчас я в деревенской гостинице, ее название «Ханедан». Подробности расскажу позже.

— Тебе понадобится подкрепление?

— Потому и звоню. Пришли мне три группы, и чтобы в их числе обязательно был Токай. Операция может оказаться нелегкой.

— Я займусь этим немедленно, — пообещал Гази. — И вот что, Ибрагим.

— Да?

Гази облизнул губы от волнения.

— Будь осторожен, мой друг и брат.

Глава 38

Калпадокш, Юго-восточная Турция, 9 февраля 2000 года

Еще до того как хетты четыре тысячи лет назад поселились в этом регионе, троглодиты бронзового века рыли тоннели в причудливых вулканических куполах, холмах, пиках и испещренных ущельями горных массивах Калпадокии, создавая там сеть подземных жилищ, которая уходила на многие мили в толщу известкового туфа, обеспечивая жильем сотни людей. Там находились спальные, гостинные и кухонные помещения, а также усыпальницы, емкости для запасов воды, конюшни, складские помещения и винные погреба, размещались лечебницы, храмы и кладбища. Из твердого, но поддающегося обработке камня, высекали входы, балконы, карнизы, лестницы и колонны и даже предметы домашней обстановки — столы, скамейки и ложа для сна. Узкие каналы в стенах между отдельными помещениями позволяли семьям общаться днем и служили надежной системой оповещения на случай тревоги.

На протяжении столетий пребывания римлян в Малой Азии, в этом гигантском подземном муравейнике находили приют различные племена, а затем и первые христиане, в том числе, согласно поверьям, и апостол Павел.