Девять месяцев из жизни

Эндрю, похоже, так не считает.

– Донде эста трабаха антес де аора?

Эндрю, дорогой. Даже я знаю, что фраза «Где вы раньше работали?» должна быть построена совсем не так. Впрочем, Эсперанцу это не смущает.

– Эн ун сентро Лара бебес.

Эндрю беспомощно смотрит на Марию.

– Она работала в детском саду.

Эндрю оборачивается ко мне с радостной улыбкой, как будто этот факт должен компенсировать то, что она не понимает ни слова по-английски.

Какое-то время они втроем продолжают свою дурацкую лингвистическую игру – Эндрю выдает корявую фразу на псевдоиспанском, Эсперанца отвечает на настоящем испанском, Эндрю не понимает, Мария переводит, – из которой я узнаю, что Эсперанца будет готовить, убирать, стирать и делать любые другие хозяйственные дела, какие мы захотим, что она вырастила трех детей, оставила их с мужем в Гватемале и шлет им все деньги, которые здесь зарабатывает.

Эндрю слушает про эти ужасы и сочувственно трясет головой.

– Мне очень жаль. Ло сиенто, – говорит он. – Эс муй террибле.

Боже мой. Надо это срочно прекращать, пока он не предложит ей въехать сегодня вечером.

– Прошу прощения, – говорю я. – Но она не знает ни слова по-английски, а я не знаю ни слова по-испански. Как, по-вашему, мы будем общаться?

Эндрю и Мария смотрят на меня на законченного эгоиста и разрушителя дружбы между народами. Видя, что я не выказываю такого энтузиазма, как мой компадре, Мария поворачивается к Эсперанце и начинает тараторить по-испански, а Эсперанца с той же скоростью тараторит в ответ. Подозреваю, она ей говорит, что, если она надеется получить работу, лучше бы ей заговорить по-английски, потому что Эсперанца вдруг громко стучит рукой по столу.

– Стол, – говорит она.

Я не уверена, надо ли мне выражать восторг или что-нибудь еще, и я смотрю на Марию, которая одаривает меня улыбкой типа «ну-вот-а-вы-боялись». Эсперанца сверкает золотым зубом. А потом так же неожиданно выдает еще одно слово.

– Бабушка, – гордо заявляет она.

Насколько я понимаю, из всего английского языка ей знакомы только эти два слова, и ни одно из них никак не поможет в воспитании моего ребенка. Я вопросительно смотрю на Марию.

– Она говорит, что знает несколько слов, а потом она может научиться у вас. Она говорит, что, если вы захотите попросить ее убрать со стола, вы можете просто положить руку на стол, сказать «стол» и сделать движение, как будто вы его вытираете. Если надо будет сменить ребенку подгузник, вы укажете на него рукой, и она вас прекрасно поймет.

Я, правда, не понимаю, как в эту схему укладывается слово «бабушка», но, прежде чем я успеваю спросить, встревает Эндрю.

– Мы можем послать ее на курсы «Английский как второй язык», – говорит он. – Они прямо на нашей улице, в школе, и компьютерную программу можно купить, пусть практикуется. И она быстренько выучится, за пару месяцев.

Я смотрю на него в полном ужасе, а он уже спрашивает по-испански, умеет ли Эсперанца обращаться с компьютером.

– Си, си, – отвечает она, впрочем, довольно неубедительно. Надо немедленно прекращать это безобразие и не внушать бедной женщине пустые надежды.

– Ладно, я думаю, это все, что мы хотели знать, – говорю я.

– Так вы берете ее на работу? – спрашивает Мария, не прекращая улыбаться.

Bay, спокойнее, дамочка, думаю я. Она что, ждет, что я ей прямо сейчас отвечу?

– У нас сегодня собеседование еще с несколькоми людьми, так что мы дадим вам знать, – говорю я.

Мария хмурится и переводит мои слова Эсперанце, которая на глазах мрачнеет.

– Хорошо, – говорит Мария. – Вот моя карточка. Вы можете позвонить, когда решите. Но она очень хорошая няня. Детей любит.

– Не сомневаюсь, – говорю я, выпроваживая их вниз по лестнице.

Когда за ними закрывается дверь, Эндрю поворачивается ко мне.

– И что ты думаешь? – возбужденно спрашивает он.

– Что я думаю? Я думаю, что ты с ума сошел. Эндрю, эта женщина будет заниматься нашим ребенком. Она должна говорить по-английски. А если что-нибудь случится?

– В «девять-один-один» теперь есть испаноязычные операторы. Это же Лос-Анджелес, здесь все говорят по-испански.

– А я не говорю, и, раз уж мне с ней жить, я не согласна. Опомнись, Эндрю, что ты городишь? Мы ее пошлем на курсы! будет практиковаться на компьютере! Живо представляю себе, как она у себя в деревне ночи напролет лазает по Интернету. Ты совсем с ума сошел? Давай-ка теперь я буду вести собеседования и принимать решения. А ты будешь молчать. – Эндрю надувает губы. – И по-английски, и по-испански.

Снова звонит звонок. Мы с Эндрю идем открывать дверь и приглашаем в дом Маргериту – низенькую стриженую женщину в белых шлепанцах, ярко-желтом костюме, при ближайшем рассмотрении оказавшимся «Эскада», и с лоскутной сумочкой типа «Шанель» образца 1987 года. Она говорит на шикарном английском и показывает мне водительское удостоверение, не дожидаясь, пока я спрошу. Ее положение в классификации местных нянь, наверное, соответствует четырехзвездному генералу. Эндрю хмурится.

Я веду ее в гостиную и готовлюсь засыпать вопросами, но вскоре оказывается, что я не могу вставить и словечка. В течение двадцати минут, не замолкая даже для того, чтобы набрать воздуха, она рассказывает мне про свою предыдущую хозяйку по фамилии Джойс. Мне сообщается, что Джойсы тоже традиционная еврейская семья, они живут в дорогом предместье и покупают еду в хорошем кошерном магазине. Но сейчас дети пошли в колледж, няня им больше не нужна, и Джойс в полном отчаянии, что Маргерит от нее уходит. Также она сообщает нам, что прекрасно готовит кнедлих, а также картофельный цимес на Хануку и сладкий кугель по рецепту бабушки Джойс. Она спрашивает, где у нас посудомоечная машина для мясного, а где для молочного, и, похоже, глубоко оскорблена, узнав, что попала в семью с одной посудомоечной машиной. Когда мне наконец удается прервать этот поток и задать несколько вопросов, она на все машет рукой и говорит: «Ну конечно, конечно».

Не знаю, как у них в Гондурасе делают штрудель, но ясно одно – мне придется жить в одном доме с женщиной, которая будет беспрерывно меня критиковать. У меня уже есть одна еврейская мама, вторая мне не нужна. Следующий.

Следующие три претендентки представляют из себя:

1) еще одну женщину, с трудом изъясняющуюся по-английски и явившуюся в сопровождении дяди, который многословно восхваляет ее таланты в уборке дома, но подозрительно замалчивает ее способности к воспитанию детей. Она меня нервирует, и я быстренько от них избавляюсь;

2) чрезвычайно болтливую особу лет шестидесяти, с нечесаными седыми лохмами, небрежно прихваченными резинкой, страшно напоминающую мою сумасшедшую тетю Дору, которая разговаривала с голубями. У себя в стране она работала няней и последние шесть лет провела в семье, где был ребенок с синдромом Дауна. Хотя она вся такая милая и, несомненно, высококвалифицированная, я не могу отделаться от навязчивой ассоциации с Фрэн Дрешер в фильме «Няня», дублированном на испанский для канала «Телемундо». Мимо;

и 3) сорокалетнюю мексиканку по имени Лупе, задавшую мне единственный вопрос – может ли она оставлять ребенка перед телевизором, пока она убирается в доме или перекусывает. Ответ отрицательный.

Когда все уходят, я в изнеможении скидываю с себя туфли, мы с Эндрю стоим в прихожей и тупо смотрим друг на друга.

– Может, нам лучше подождать, пока родится ребенок, тогда и найдем кого-нибудь? – спрашиваю я.

– Ты уверена, что не хочешь взять Эсперанцу?

– Эндрю! – говорю я строго.

– Мне она больше всех понравилась. Она кажется такой заботливой.

– Забудь. Обсуждению не подлежит. Когда я вернусь из больницы, я позвоню в настоящее агентство и наверняка кого-нибудь найду. Это стоит денег, которые ты собирался сэкономить.

– Хорошо, хорошо, – говорит он. – Куда тебе положить их карточки?

– На буфет на кухне, – говорю я. – Я им потом позвоню.

Тут Эндрю начинает морщить нос и принюхиваться.

– Ты ничего не чувствуешь? – спрашивает он. Я тоже принюхиваюсь.

– О черт! – ору я и несусь на кухню. Это горит мое сраное печенье.

22

Утром семнадцатого марта я прихожу на работу почти на час раньше. Я так издергалась, что практически не спала. В половине третьего, за четыре часа до будильника, я еще пыталась считать овец, но у каждой овцы во рту было письмо из Нью-Йоркского университета, и мне никак не удавалось прочитать, что там написано, так что от овец пришлось отказаться. В половине четвертого я решила считать от тысячи обратно, но каждая цифра сверкала бродвейскими огнями, что мне опять напомнило о Нью-Йорке, и я бросила это дело на шестистах семидесяти трех. Когда я обнаружила, что продолжаю пялиться на будильник, на котором значилось пять сорок пять, стало понятно, что больше нельзя мучить себя попытками заснуть и страданиями по поводу «как-же-я-несчастная-буду-работать-весь-день». Надо вставать и идти в душ. К тому времени, когда зазвонил будильник, я уже упаковала завтрак и была готова выходить.

Разумеется, я уже звонила Эду трижды, и он не брал трубку. Но сообщение я оставлять не стала, потому что не хочу ждать, пока он перезвонит. Лучше я буду сама звонить каждые десять минут, пока не дозвонюсь.

До следующего звонка надо ждать еще шесть минут, и я решаю проверить e-mail. С тех пор, как я его проверяла пять минут назад, появилось только одно письмо, и то от «Ваш Малыш». Кликаю.

ВАШ МАЛЫШ СЕГОДНЯ: тридцать семь недель

Здравствуйте, Лара!

Вы уже вышли на финишную прямую, и Ваш малыш готов появиться на свет в любой момент! Если Вы еще не все приготовили, то сейчас – самое время! Соберите сумку с необходимыми вещами, чтобы ехать в больницу, и запасайтесь подгузниками, салфетками, питанием, (если Вы не будете кормить грудью) и всем остальным, что нужно для ребенка. Зайдите на страничку новорожденных и проверьте по списку, все ли Вы купили!

Горячая тема дня: У Вас проблемы со сном? Многие женщины в третьем триместре беременности не могут заснуть. Зайдите в наш чат и посмотрите, как другие будущие мамочки борются с этой проблемой.

Мне становится любопытно, и я захожу в чат, который, впрочем, быстро покидаю, прочитав, что мне там советуют, а главное – как. Одна дама, например, рекомендует: «пренять перед сном теплую ванну, а потом мидитировать двадцать минут, как будит выгледеть ваш рибенок. У меня уже шесть рибят, скоро будит сидьмой, и это дикарство мне всигда памагало. И мои рибята всигда выгледели, как я их придставляла!» Интересно, любовь к восклицательным знакам как-то связана с беременностью?

С удовольствием все стираю. С удовольствием, потому что на их список мне смотреть не надо, к появлению ребенка у меня все готово. По крайней мере материальная часть. Эмоциональная, психологическая и информационная сферы – это другая история. Но всю детскую мебель уже доставили. Она, правда, так и стоит в детской нераспакованная, потому что маляр звонит и переносит работу на другой день уже в третий раз, а я не хочу ничего расставлять, пока комната не покрашена (не спрашивайте меня – маляр уже приходил и красил комнату, но тот оттенок розового, который я выбрала по каталогу, оказался похож на жеваную жвачку, и я рыдала три дня, пока Эндрю не обещал позвать его еще раз и перекрасить комнату в более бледный оттенок; а маляр на меня обижается, потому что он мне говорил, что цвет плохой, и я его не слушала, так что теперь он из вредности портит мне жизнь своими выкрутасами). Впрочем, он клятвенно обещал, что придет на этой неделе, и, как только он закончит, Эндрю расставит мебель.

А на прошлой неделе я ходила с Джули закупать все необходимое детское барахло. Должна вам сказать, это было сильное переживание – еще немножко, и у меня был бы нервный срыв, но главное, я все купила. Что греха таить, меня застали врасплох. Разумеется, я знала, что существует дикое количство детского барахла, но была совершенно не готова к тому, что существует такой огромный выбор этих предметов. Чтобы дать вам представление, упомяну только о целой стене детских мобильников, включая мобильники с мишками, мобильники с собачками, мобильники, которые усиливают мозговую активность и играют классическую музыку, и мобильники, которые не усиливают мозговую активность, но тоже играют классическую музыку и управляются беспроводным пультом. Джули спросила меня, какой мне больше нравится, но меня уже начинало трясти, и она без лишних слов закинула мне в тележку тот, который усиливает мозговую активность.

Потом она повела меня сквозь ряды стеллажей, на которых громоздились обогреватели для бутылочек, обогреватели для салфеток, зеркальца для автомобильных сидений, сменные чехлы для автомобильных сидений, подушечки для кормления, чехольчики для бутылочек, соски для новорожденных, соски для грудничков и соски для старшего возраста, фигурные бутылочки, маленькие бутылочки, здоровенные бутылочки и одноразовые бутылочки, помочи для купания, сборно-разборные ванночки, надувные ванночки, огромные желтые резиновые ванночки в виде утят, рюкзаки для ношения новорожденных на боку, рюкзаки для ношения новорожденных на груди и рюкзаки, в которых можно носить детей до двадцати пяти килограммов, немыслимое количество разновидностей подгузников, белый крем от опрелостей, прозрачный крем от опрелостей и крем на гелевой основе, мониторы для детской с двумя частотами, мониторы для детской с тремя частотами, мониторы для детской с программой для светового шоу и – номер один в моем личном хит-параде – мониторы для детской, снабженные армейской системой ночного видения.

С каждым стеллажом мне становилось все хуже и хуже, пока у шкафа с шестнадцатью видами ходунков мне не стало окончательно плохо (сбруя с тремя ремешками или с пятью? с музыкой или без? с четырьмя режимами вибрации или с двумя?), и я уселась на пол в позе эмбриона, напевая сквозь слезы какую-то дурацкую песенку. Спасибо Джули: она просто прошла дальше, не обращая на меня никакого внимания и продолжая закидывать в тележку очередные штучки, так что в итоге все необходимое закуплено и стоит в огромных мешках посреди жвачного цвета детской, ожидая, чтобы я что-нибудь перепутала и угробила с помощью этих агрегатов своего нерожденного младенца. Одним словом, я готова.

Звонит телефон, и я нервно хватаю трубку. Наверное, это Эд. Наверное, он понял, что это я все утро названивала и не оставляла сообщений на голосовой почте, и теперь звонит, чтобы принести мне добрые вести.

– Консультация по высшему образованию, Лара Стоун, – нервно выпаливаю я.

– Привет, это я. – Голос знакомый, только непонятно чей.

– Привет. – Я делаю вид, что узнала, чтобы не обидеть кого-нибудь, кого я теоретически должна была бы узнать.

– Это Стейси.

Не вышел номер. В свою защиту могу сказать, что ее звонок очень неожиданный. Стейси не звонит мне на работу. Никогда не звонит. Я даже не знала, что у нее есть мой рабочий телефон.

– Ой, привет, – говорю я. – А почему ты мне звонишь на работу?

– Ты можешь со мной завтра пойти в парк? – спрашивает она. – Мне надо с тобой встретиться.

– Ты звонишь мне на работу, чтобы спросить, смогу ли я с тобой завтра побегать? – переспрашиваю я. – У тебя что-то случилось?

– Нет. Так ты сможешь?

– Стейси, мне через три недели рожать, а на улице сто градусов. Я и половины маршрута не пройду. И мне бы не хотелось разродиться на полянке, чтобы моего ребенка принимали иранские старикашки.

– А-а-а, – говорит она с явным разочарованием в голосе. – То есть точно не можешь?

– Стейси, что случилось? – снова спрашиваю я. – Что-то мне твой голос не нравится.

Она вздыхает:

– Тодд сделал мне предложение.

Я начинаю пищать, как школьница:

– Серьезно? Ты выходишь замуж? Боже мой, ну наконец-то, я уж и не думала, что этот день настанет. Только не говори мне, что я буду идти с твоей фатой как подружка невесты в лиловом платье!

– Не бойся, не скажу, – говорит она. – Я сказала «нет». Собственно, я с ним вообще порвала.

Для адекватной реакции у меня не хватает воздуха в легких.

– Он предложил тебе выйти замуж, а ты с ним порвала? Почему? Мне казалось, он тебе так нравился!

– Нравился, – говорит она. – И сейчас нравится.

– Тогда почему бы тебе не взять и не выйти за него прямо сейчас? – спрашиваю я.

Стейси вздыхает:

– Потому что я не смогу ужиться с его ребенком. И, пожалуйста, не говори, что ты меня предупреждала.

Ладно. Только я предупреждала.

– Но Эйден такой милый, – говорю я. – Блин, я же ему свою книжку подарила. Если бы я знала, что ты от него уйдешь, я бы этого ни за что не сделала.

– Лара, – говорит она. – Мы не об этом говорили.

– Извини. Он просто показался мне славным ребенком.

– Он и есть славный ребенок. Но он ребенок.

Тут ее голос срывается, и она начинает безудержно рыдать. Я в полном шоке. Я, честно говоря, и не думала, что у нее есть слезные железы. На первом курсе на имущественном праве она была единственным человеком в группе, кто умудрялся не разреветься, когда его вызывал великий и ужасный профессор Вильямс. Каждый день он выбирал себе новую жертву, ставил несчастного перед аудиторией и закидывал жуткими вопросами, а не дождавшись ответа, долго и изощренно унижал. Одна размазня из нашей группы начинала реветь, как только он называл ее имя. Я выдерживала вопросов пять.

– Я не хочу детей, – рыдает Стейси. – Я вообще не люблю детей, и никакой компромисс здесь невозможен. И это ужасно, потому что я действительно думала, что могу за него выйти.

Согласна, ужасно. Наверное, надо попробовать ее отговорить.

– Но ребенок не все время у него живет. И вообще, это не твой ребенок.

– Нет, Лара. Я не хочу стать злой мачехой, а именно этим дело и закончится, ты же меня знаешь. И пусть он там не все время живет, зато я там собиралась жить все время, и моя жизнь уже начинала крутиться вокруг него. А мы ведь еще не женаты, а только встречаемся, – всхлипывает. – Встречались. Надо здраво смотреть на вещи.

Я хочу ей сказать, что она поступает глупо, отказываясь от лучшего, что у нее было в жизни, но не могу. Она права. Я знаю, что она права. И я совершенно потрясена ее решимостью. Даже немного завидую, увы.

– Ну что ж, значит, ты правильно поступила, – говорю я.

Она хлюпает носом:

– Ты правда так считаешь?

– Правда, Стейси. Я восхищаюсь тобой. Ты, конечно, сука, каких свет не видывал, но ты, по крайней мере, не врешь ни людям, ни себе. Немного людей могут этим похвастаться. – Включая меня.

Она делает глубокий вдох и пытается взять себя в руки.

– Ладно. Мне надо идти, работы куча. Извини за такой звонок.

Вы, наверное, видели фантастические фильмы, в которых герои обнаруживают какую-нибудь пространственно-временную дырку, которая ведет в параллельную вселенную? Которая открывается раз в двадцать пять миллионов лет, и у них есть несколько секунд-минут-часов, чтобы запрыгнуть туда, все исследовать и выпрыгнуть обратно? Примерно так я себя сейчас и чувствую. У меня было десять минут для изучения Стейсиной уязвимости, и теперь эта дырка закрывается на веки вечные.

Я уже несу трубку к базе, когда слышу, как оттуда доносится мое имя:

– Лар?

– Да, – говорю я, прижимая трубку обратно к уху. – Я здесь.

Она медлит.

– Давай считать, что я ничего не говорила. Созвонимся, – Она быстро вешает трубку.

Да-а-а. Такое бывает раз в жизни.

Через два часа я его отлавливаю.

– Нью-Йоркский университет, Эд Желлет.

Ну, наконец-то. На шестнадцатый звонок. При этом я, разумеется, стараюсь говорить как ни в чем не бывало.

– Привет, Эд. Это Лара.

С той стороны раздается сердитое фырканье.

– Это ты мне весь день звонила и вешала трубку?

– Что? – говорю я, изображая, что понятия не имею, о чем он говорит.

– Я только трем консультантам сказал, что решения будут готовы сегодня, и кто-то сегодня утром звонил пятнадцать раз. Кретин, трудно, что ли, сообщение оставить?

Упс.

– Нет, дорогой, это не я, – вру я. – Если человек звонит пятнадцать раз, значит, у него есть на это время, чем я похвастаться никак не могу.

– Да я понимаю, – говорит Эд. – Но, как видишь, для некоторых это несложно. Бог с ними, сама-то ты как? Еще не лопнула?

– Ты даже не представляешь, насколько ты близок к правде. Я на самом деле рада, что ты не здесь, потому что, если бы ты увидел, какая я огромная, мой имидж сильно пошатнулся бы в твоих глазах.

– Ну, тогда я тоже рад, что я не там, – говорит он. – Потому что твой имидж, детка, – это все, что у тебя есть.

Я смеюсь:

– Спасибо, друг. Хорошо сказано. Ладно. Ты знаешь, зачем я звоню. Таких длинных двух недель у меня еще не было. Будь уж так любезен, скажи мне что-нибудь хорошее.

Эд переходит на свой рабочий голос:

– Я тебе уже говорил, что у нас перебор четырнадцать процентов, и абитуриенты в этом году сильные как никогда. А так как мы в прошлом году набрали слишком большой первый курс, теперь есть указание набирать меньше нормы. У нас сейчас в листе ожидания куча детей, которые в другой год спокойно поступили бы. Очень непростой год.

Ой-ой-ой, не нравятся мне такие разговоры. Перед хорошими новостями такое не рассказывают. Я скрещиваю пальцы.

– Одним словом, мы берем Марка Купера – что, кстати, можешь расценивать как подарок, он был очень близок к тому, чтобы оказаться в листе ожидания, – но, к сожалению, мы вынуждены отказать Виктории Гарднер.

Я в панике зажмуриваюсь. Нет. Нет, нет, нет, нет, нет.

– Эд, послушай, я тебя умоляю. Можно хоть что-нибудь сделать?

– Я ничего сделать не могу. Еще на одного ребенка у нас места нет. Честно.

Я медлю, а потом говорю, то, чего я никогда раньше не говорила. То, что я обещала себе никогда не говорить.

– Эд, я прошу о личном одолжении. Почти минуту тянется тишина.

– Хорошо, – говорит он, и чувствуется, что ему самому неловко. – Давай договоримся. Первый курс заполнен по горлышко. Буквально. Нам дали указание набрать семь тысяч триста семь детей, ровно столько мы и набрали. Один из них из школы Бэль-Эйр. Если для тебя это важно, – он замолкает на несколько секунд, – я еще могу изменить решение. Можно отказать Марку и взять Викторию. Тебе выбирать.

Я чувствую себя как в дурацком ремейке «Выбора Софи». Ну как я могу выбирать между Марком и Тик? Я их обоих люблю. Я хочу, чтобы они оба попали. Обоих нельзя. Эд сказал, что они не могут. Либо один, либо другой. Я начинаю взвешивать опции.

Если я выберу Тик, у меня на будущий год будет неполная рабочая неделя. Я буду проводить время с ребенком, и меня не будут мучить угрызения совести, что я бросаю его на чужих людей. Мы сможем ходить на занятия в эту «Мама и я», будем гулять в парке, ходить на детскую площадку с другими мамашками, с которыми все равно придется знакомиться. И давайте не забывать обо мне. Я буду выходить на работу по крайней мере два дня в неделю, что спасет меня от судьбы жопастой представительницы «какого-то-там-процента-женщин-не-вернувших-свой-вес-до-беременности-в-течение-первого-года». Ну и, разумеется, Тик – она попадет туда, куда мечтала. Свалит из Лос-Анджелеса, свалит от родителей, займется музыкой. Для нее это будет очень хорошо. А Марка, насколько я понимаю, берут в Бостон, Бостон у него был из первых в списке. Ему там понравится...

Но если я выберу Марка, я буду работать полную рабочую неделю. Что означает – постоянные угрызения совести. Что означает – няня пять дней в неделю. Что, в свою очередь, означает грызню с упомянутой няней, а первое слово, которое произнесет мой ребенок, будет «мучачо» или «эль корасон», а я буду до конца своих дней думать, не испортила ли я жизнь своему ребенку, оставив его без материнской заботы в самый важный и критический первый год жизни. А также это значит, что Тик не попадет в Нью-Йоркский, не уедет из Лос-Анджелеса, не свалит от родителей, вернется к Маркусу или найдет еще чего похуже. К тому же, отдавая это место Марку, я даже не уверена, хочет ли он в Нью-Йоркский. Он мог уже решить, что пойдет в Бостонский, я ведь не в курсе его предпочтений, знаю только, что Нью-Йоркский и Бостонский в его списке идут первыми...

Ну что ж, тогда все понятно. Надо выбирать Тик. Как я могу не выбрать Тик? Самый логичный вариант. От этого выиграют все.

– О’кей, – говорю я Эду. – Спасибо, что предложил мне выбор. Я думаю...

Но тут я действительно начинаю думать. Как я могу выбрать Тик? Она этого не заслуживает. У нее отвратительные оценки, и она давно забила на школу. И это несправедливо по отношению к Марку. А главное, если я выберу ее, я окажусь такой же, как все. Я стану еще одним человеком, который пустит ее по легкой дорожке, думая не о ней, а только о том, чья она дочь и что ее отец может для меня сделать. Я окажусь натуральным эгоистом, а она будет и дальше считать, что может иметь все, что захочет, не прилагая к этому никаких усилий. Если я выберу ее, получится, что я ее использую. А это совсем не то, чего она от меня ждет. Ей нужно, чтобы кто-нибудь преподал ей жесткий урок. Вот что ей на самом деле нужно. Я вздыхаю.

–...Оставляй все как есть. Пусть будет Марк.

– Ты уверена? – В голосе Эда звучит удивление.

– Уверена, – говорю я. – Но все равно, спасибо, что дал мне выбор. Это для меня много значит.

– Без проблем, – говорит он. – Я уж не знаю, от чего ты сейчас отказалась, но я горжусь тобой. Правильный выбор.

– Да, – говорю я. – Скажи это моему директору.

Я вешаю трубку и вижу, как моя ассистентка активно машет мне руками из-за двери:

– Лара, там что-то случилось, всех учителей срочно собирают в театре. Прямо сейчас.

Блин, я совсем не в настроении участвовать в наших школьных «срочностях». Обычно это не более чем потеря временя, причем немалого. Всех заставляют нестись сломя голову в театр только для того, чтобы сообщить, что на парковке был пойман ребенок с косяком и всем надо внимательно присматриваться к малейшим признакам употребления наркотиков, или кто-то кому-то делал минет в сортире, и мы должны быть готовы к приезду команды специалистов по детской сексуальности. Я не понимаю, зачем собирать для этого всю школу. И не припомню ни одного собрания, где мне сказали бы что-нибудь, чего я не знаю или что нельзя было бы сообщить кратким e-mail’ом.

Хватаю сумочку и спускаюсь в театр, а потом тихонечко приоткрываю дверь, чтобы не привлекать излишнего внимания своим появлением. Но когда я заглядываю внутрь, оказывается, что там никого нет. Куда они все делись? А может, собрание не в театре? И тут на сцену выскакивают человек шестьдесят, прятавшихся до того момента за кулисами.

– Сюрприз!

Передо мной весь выпускной класс и несколько учителей – собственно, все, с которыми у меня хорошие отношения. Они отдергивают занавес, и я вижу, что сцена украшена розовыми шариками и транспарантами, приветствующими появление новой девочки. Я стою как столб. Даже не знаю, что и сказать. Честно говоря, я не была уверена, все ли замечали, что я на сносях.

– Ребята, – говорю я. – Это потрясающе. У меня, кажется, есть новый любимый класс.

Все смеются, а президент класса, очень хорошенькая барышня по имени Дженни, выходит вперед с букетом цветов:

– Мы просто хотели поблагодарить вас за то, что вы нам так помогали в этом году. Без вас мы бы точно наделали глупостей с этими чертовыми заявлениями, и, хотя вы заставили большинство из нас переписывать сочинение по тридцать раз, мы вас все равно любим.

Все детки хлопают, Дженни подходит ко мне и вручает цветы, после чего мы долго обнимаемся.

– Спасибо, – говорю я. – И имейте в виду, что вам повезло. Обычно я заставляю переписывать сочинение по сорок раз.

Они снова смеются, а сзади я слышу еще один голос. Это Тик, и в руках у нее две коробки.

– А еще мы собрали вам кое-какие вещи. Вот это для маленького... – Она открывает первую коробку и достает миниатюрные красные штанишки и красно-белую маечку с надписью «Университет Пенсильвании» – моя альма матер (да и Эндрю оттуда же). Ужасно приятно. Просто супер. Эндрю будет в восторге, когда увидит. – А это вам... – Она открывает вторую коробку, и я вижу шикарный розовый атласный халатик до пят, подарочный сертификат на спа и двухсотпятидесятидолларовый подарочный сертификат в «Барнис». Неплохо работать с богатыми детками с хорошим вкусом.

– Боже мой, как красиво, – говорю я. – Мне даже неловко. Спасибо вам всем.

Дженни снова выступает вперед:

– Знаете, миссис Стоун, это все Тик придумала. То есть мы все хотели что-нибудь такое сделать, но организовала все она.

Я смотрю на раскрасневшуюся Тик. Боже мой. Как стыдно, ужас.

– Спасибо вам всем, ребята, спасибо тебе, Тик. Ваша внимательность и щедрость – выше всех похвал.

Я подхожу к Тик и крепко ее обнимаю.

– Спасибо, – говорю я так, чтобы слышала меня только она.

– Я вам здорово обязана, – говорит она.

– Нет, Тик, – говорю я. – Ты мне ничем не обязана.

Уж поверь мне, думаю я и продолжаю:

– То, что вы сделали, – это так здорово, мне таких праздников еще никто не устраивал. Так приятно.

– Вы это заслужили, – говорит она. – Вы нам всем очень помогли.