Собрание сочинений в пятнадцати томах - Том 2. Повести и рассказы 1848-1852

      — Если могу… что вам угодно?
      — Вы, может, подумали, что уж я у вас денег прошу! — сказал таинственный господин, кривя рот, истерически смеясь и бледнея.
      — Помилуйте-с…
      — Нет, я вижу, что я вам в тягость! Извините, я не могу переносить себя; считайте, что вы видите меня в расстроенном состоянии духа, почти в сумасшествии, и не заключите чего-нибудь…
      — Но к делу, к делу! — отвечал молодой человек, ободрительно и нетерпеливо кивнув головой.
      — А! Теперь вот как! Вы, такой молодой человек, мне напоминаете о деле, как будто я какой нерадивый мальчишка! Я решительно выжил из ума!.. Как я вам кажусь теперь в моем унижении, скажите откровенно?
      Молодой человек сконфузился и смолчал.
      — Позвольте вас спросить откровенно: не видали ль вы одной дамы? В этом вся просьба моя! — решительно проговорил наконец господин в енотовой шубе.
      — Дамы?
      — Да-с, одной дамы.
      — Я видел… но их, признаюсь, так прошло много…
      — Так точно-с, — отвечал таинственный человек с горькой улыбкой. — Я сбиваюсь, я не то хотел спросить, извините меня; я хотел сказать, не видали ль вы одной госпожи в лисьем салопе, в темном бархатном капоре с черной вуалью?
      — Нет, такой не видал… нет, кажется, не заметил.
      — А! в таком случае извините-с!
      Молодой человек хотел что-то спросить, но господин в енотах опять исчез, опять оставив в остолбенелом состоянии своего терпеливого слушателя. «А, черт бы его взял!» — подумал молодой человек в бекеше, очевидно расстроенный.
      Он с досадою закрылся бобром и опять стал прохаживаться, соблюдая предосторожности, мимо ворот бесконечноэтажного дома. Он злился.
      «Что ж она не выходит? — думал он. — Скоро восемь часов!»
      На башне пробило восемь часов.
      — Ах! черт вас возьми, наконец!
      — Извините-с!..
      — Извините меня. что я вас так… Но вы так подкатились мне под ноги, что испугали совсем, — проговорил прохожий, морщась и извиняясь.
      — Я опять к вам-с. Конечно, я вам должен казаться беспокойным и странным-с.
      — Сделайте одолжение, без пустяков, объяснитесь скорее; я еще не знаю, в чем ваше желанье?..
      — Вы торопитесь? Видите ли-с. Я вам всё расскажу откровенно, без лишних слов. Что ж делать! Обстоятельства связывают иногда людей совершенно разнородных характеров… Но, я вижу, вы нетерпеливы, молодой человек… Так вот-с… впрочем, я не знаю, как и говорить: я ищу даму-с (я уж решился всё говорить). Я именно должен знать, куда пошла эта дама? Кто она, — я думаю, вам не нужно знать ее имени, молодой человек.
      — Ну-с, ну-с, дальше.
      — Дальше! но ваш тон со мной! Извините, может быть, я вас оскорбил, назвав вас молодым человеком, но я не имел ничего… одним словом, если вам угодно оказать мне величайшую услугу, так вот-с, одна дама-с, то есть я хочу сказать порядочная женщина, из превосходного семейства, моих знакомых… мне поручено… я, видите ли, сам не имею семейства…
      — Ну-с.
      — Вникните в мое положение, молодой человек (ах, опять! извините-с; я всё называю вас молодым человеком). Каждая минута дорога… Представьте себе, эта дама… но не можете ли вы мне сказать, кто живет в этом доме?
      — Да… тут много живут.
      — Да, то есть вы совершенно справедливы, — отвечал господин в енотах, слегка засмеявшись для спасения приличий, — чувствую, я немного сбиваюсь… но к чему такой тон ваших слов? Вы видите, что я чистосердечно сознаюсь в том, что сбиваюсь, и если вы надменный человек, то уж вы достаточно видели мое унижение… Я говорю, одна дама, благородного поведения, то есть легкого содержания, — извините, я так сбиваюсь, точно про литературу какую говорю; вот — выдумали, что Поль де Кок легкого содержания, а вся беда от Поль де Кока-то-с …вот!..
      Молодой человек с сожалением посмотрел на господина в енотах, который, казалось, окончательно сбился, замолчал, глядел на него, бессмысленно улыбаясь, и дрожащею рукою, без всякой видимой причины, хватал его за лацкан бекеши.
      — Вы спрашиваете, кто здесь живет? — спросил молодой человек, несколько отступая назад.
      — Да, многие живут, вы сказали.
      — Здесь… я знаю, что здесь Софья Остафьевна тоже живет, — проговорил молодой человек шепотом и даже с каким-то соболезнованием.
      — Ну, вот видите, видите! вы что-нибудь знаете, молодой человек?
      — Уверяю вас, нет, ничего не знаю… Я судил по расстроенному вашему виду.
      — Я тотчас узнал от кухарки, что она сюда ходит; но вы не на то напали, то есть не к Софье Остафьевне… она с ней незнакома…
      — Нет? ну, извините-с…
      — Видно, что вам это всё неинтересно, молодой человек, — проговорил странный господин с горькой иронией.
      — Послушайте, — сказал молодой человек, заминаясь, — я в сущности не знаю причины вашего состояния, но вам, верно, изменили, вы скажите прямо?
      Молодой человек одобрительно улыбнулся.
      — Мы по крайней мере поймем друг друга, — прибавил он, и всё тело его великодушно обнаружило желание сделать легкий полупоклон.
      — Вы убили меня! но — откровенно признаюсь вам — именно так… но с кем не случается!.. До глубины тронут вашим участием. Согласитесь, между молодыми людьми… Я хоть не молод, но, знаете, привычка, холостая жизнь, между холостёжью, известно…
      — Ну, уж известно, известно! Но чем же я могу вам помочь?
      — А вот-с; согласитесь, что посещать Софью Остафьевну… Впрочем, я еще не знаю наверно, куда пошла эта дама; я знаю только, что она в этом доме; но, видя вас прогуливающимся, — а я сам прогуливался по той стороне, — думаю… я вот, видите ли, жду эту даму… я знаю, что она тут, — мне бы хотелось встретить ее и объяснить, как неприлично и гнусно… одним словом, вы меня понимаете…
      — Гм! Ну!
      — Я и не для себя это делаю; вы не подумайте — это чужая жена! Муж там стоит, на Вознесенском мосту ; он хочет поймать, но он не решается — он еще не верит, как и всякий муж… (тут господин в енотах хотел улыбнуться), я — друг его; согласитесь сами, я человек, пользующийся некоторым уважением, — я не могу быть тем, за кого вы меня принимаете.
      — Конечно-с; ну-с, ну-с!..
      — Так вот, я всё ее ловлю; мне поручено-с (несчастный муж!); но я знаю, это хитрая молодая дама (вечно Поль де Кок под подушкой); я уверен, что она прошмыгнет как-нибудь незаметно… Мне, признаюсь, кухарка сказала, что она ходит сюда; я как сумасшедший бросился, только что известие получил; я хочу поймать; я давно подозревал и потому хотел просить вас, вы здесь ходите… вы — вы — я не знаю…
      — Ну, да, наконец, что ж вам угодно?
      — Да-с… Не имею чести знать вас; не смею любопытствовать, кто и как… Во всяком случае, позвольте познакомиться; приятный случай!..
      Дрожащий господин жарко потряс руку молодого человека.
      — Это бы я должен был сделать в самом начале, — прибавил он, — но я забыл всё приличие!
      Говоря, господин в енотах не мог постоять на месте, с беспокойством оглядывался по сторонам, семенил ногами и поминутно, как погибающий, хватался рукою за молодого человека.
      — Видите ли-с, — продолжал он, — я хотел обратиться к вам по-дружески… извините за вольность… хотел испросить у вас, чтоб вы ходили — по той стороне и со стороны переулка, где черный выход, этак покоемописывая букву Пто есть. Я тоже, с своей стороны, буду ходить с главного подъезда, так что мы не пропустим; а я всё боялся один пропустить; я не хочу пропустить. Вы, как увидите ее, то остановите и закричите мне… Но я сумасшедший! Только теперь вижу всю глупость и неприличие моего предложения!
      — Нет, что ж! помилуйте!..
      — Не извиняйте меня; я в расстройстве духа, я теряюсь, как никогда не терялся! Точно меня под суд отдали! Я даже признаюсь вам — я буду благороден и откровенен с вами, молодой человек: я даже вас принимал за любовника!
      — То есть, попросту, вы хотите знать, что я здесь делаю?
      — Благородный человек, милостивый государь, я далек от мысли, что вы он; я не замараю вас этою мыслию, но… но даете ли вы мне честное слово, что вы не любовник?..
      — Ну, хорошо, извольте, честное слово, что любовник, но не вашей жены; иначе бы я не был на улице, а был бы теперь вместе с нею!
      — Жены? кто вам сказал жены, молодой человек? Я холостой, я, то есть, сам любовник…
      — Вы говорили, есть муж… на Вознесенском мосту…
      — Конечно, конечно, я заговариваюсь; но есть другие узы! И согласитесь, молодой человек, некоторая легкость характеров, то есть…
      — Ну, ну! Хорошо, хорошо!..
      — То есть я вовсе не муж…
      — Очень верю-с. Но откровенно говорю вам, что, разуверяя вас теперь, хочу сам себя успокоить и оттого собственно с вами и откровенен; вы меня расстроили и мешаете мне. Обещаю вам, что кликну вас. Но прошу вас покорнейше дать мне место и удалиться. Я сам тоже жду. I
      — Извольте, извольте-с, я удаляюсь, я уважаю страстное нетерпение вашего сердца. Я понимаю это, молодой человек. О, как я вас теперь понимаю!
      — Хорошо, хорошо…
      — До свидания!.. Впрочем, извините, молодой человек, я опять к вам… Я не знаю, как сказать… Дайте мне еще раз честное и благородное слово, что вы не любовник!
      — Ах, господи, бог мой!
      — Еще вопрос, последний: вы знаете фамилию мужа вашей… то есть той, которая составляет ваш предмет?
      — Разумеется, знаю; не ваша фамилия, и кончено дело!
      — А почему ж вы знаете мою фамилию?
      — Да послушайте, ступайте; вы теряете время: она уйдет тысячу раз… Ну, что же вы? Ну, ваша в лисьем салопе и в капоре, а моя в клетчатом плаще и в голубой бархатной шляпке… Ну, что ж вам еще? чего ж больше?
      — В голубой бархатной шляпке! У ней есть и клетчатый плащ и голубая шляпка, — закричал неотвязчивый человек, мигом возвратившись с дороги.
      — Ах, черт возьми! Ну, да ведь это может случиться… Да, впрочем, что ж я! Моя же туда не ходит!
      — А где она — ваша?
      — Вам это хочется знать; что ж вам?
      — Признаюсь, я всё про то…
      — Фу, бог мой! Да вы без стыда без всякого! Ну, у моей здесь знакомые, в третьем этаже, на улицу. Ну, что ж вам, по именам людей называть, что ли?
      — Бог мой! И у меня есть знакомые в третьем этаже, и окна на улицу. Генерал…
      — Генерал?!
      — Генерал. Я вам, пожалуй, скажу, какой генерал: ну, генерал Половицын.
      — Вот тебе! на! Нет, это не те! (Ах, черт возьми! черт возьми!)
      — Не те?
      — Не те.
      Оба молчали и в недоумении смотрели друг на друга.
      — Ну, что ж вы так смотрите на меня? — вскрикнул молодой человек, с досадою отряхая с себя столбняк и раздумье.
      Господин заметался.
      — Я, я, признаюсь…
      — Нет, уж позвольте, позвольте, теперь будемте говорить умнее. Общее дело. Объясните мне… Кто у вас там?..
      — То есть знакомые?
      — Да, знакомые…
      — Вот видите, видите! Я по глазам вашим вижу, что я угадал!
      — Черт возьми! да нет же, нет, черт возьми! слепы вы, что ли? ведь я перед вами стою, ведь я не с ней нахожусь; ну! ну же! Да, впрочем, мне всё равно; хоть говорите, хоть нет!
      Молодой человек в бешенстве повернулся два раза на каблуке и махнул рукой.
      — Да я ничего, помилуйте, как благородный человек, я вам всё расскажу: сначала жена сюда ходила одна; она им родня; я и не подозревал; вчера встречаю его превосходительство: говорит, что уж три недели как переехал отсюда на другую квартиру, а же… то есть не жена, а чужая жена (на Вознесенском мосту), эта дама говорила, что еще третьего дня была у них, то есть на этой квартире… А кухарка-то мне рассказала, что квартиру его превосходительства снял молодой человек Бобыницын …
      — Ах, черт возьми, черт возьми!..
      — Милостивый государь, я в страхе, я в ужасе!
      — Э, черт возьми! да мне-то какое дела до того, что вы в страхе и в ужасе? Ах! вон-вон мелькнуло, вон…
      — Где? где? вы только крикните: Иван Андреич, а я побегу…
      — Хорошо, хорошо. Ах, черт возьми, черт возьми! Иван Андреич!!
      — Здесь, — закричал воротившийся Иван Андреич, совсем задыхаясь. — Ну, что? что? где?
      — Нет, я только так… я хотел знать, как зовут эту даму?
      — Глаф…
      — Глафира?
      — Нет, не совсем Глафира… извините, я вам не могу сказать ее имя. — Говоря это, почтенный человек был бледен как платок.
      — Да, конечно, не Глафира, я сам знаю, что не Глафира, и та не Глафира; а впрочем, с кем же она?
      — Где?
      — Там! Ах, черт возьми, черт возьми! (Молодой человек не мог устоять на месте от бешенства.)
      — А, видите! почему же вы знали, что ее зовут Глафирой?
      — Ну, черт возьми, наконец! еще с вами возня! Да ведь вы говорите — вашу не Глафирой зовут!..
      — Милостивый государь, какой тон!
      — А, черт, не до тону! Что она, жена, что ли, ваша?
      — Нет, то есть я не женат… Но не стал бы я сулить почтенному человеку в несчастии, — человеку — не скажу достойному всякого уважения, но по крайней мере воспитанному человеку, — черта на каждом шагу. Вы всё говорите: черт возьми! черт возьми!
      — Ну да, черт возьми! вот же вам, понимаете?
      — Вы ослеплены гневом, и я молчу. Боже мой, кто это?
      — Где?
      Раздался шум и хохот; две смазливые девушки вышли с крыльца; оба бросились к ним.
      — Ах какие! что вы?
      — Куда вы суетесь?
      — Не те!
      — Что, не на тех напали! Извозчик!
      — Куда вас, мамзель?
      — К Покрову ; садись, Аннушка, я довезу.
      — Ну, а я с той стороны; пошел! Смотри же, шибче вези…
      Извозчик уехал.
      — Боже мой, боже! Но не пойти ли туда?
      — Куда?
      — Да к Бобыницыну.
      — Нет-с, нельзя…
      — Отчего?
      — Я бы, конечно, пошел; но тогда она скажет другое; она… обернется: я ее знаю! Она скажет, что нарочно пришла, чтоб меня поймать с кем-нибудь, да беду на меня же и свалит!
      — И знать, что, может быть, там она! Да вы — я не знаю, почему же — ну, да вы подите к генералу-то…
      — Да ведь он переехал!
      — Всё равно, понимаете? она же ведь пошла; ну, и вы тоже — поняли? Сделайте так, что как будто не знаете, что генерал переехал, приходите как будто к нему за женой, ну и так далее.
      — А потом?
      — Ну, а потом накрывайте кого следует у Бобыницына; фу, ты, черт, какой бестолк…
      — Ну, а вам-то что до того, что я накрываю? Видите, видите!..
      — Что, что, батенька? что? опять за то же, что прежде? Ах, ты, господи, господи! Срамитесь вы, смешной человек, бестолковый вы человек!
      — Ну, да зачем же вы так интересуетесь? вы хотите узнать…
      — Что узнать? что? Ну, да, черт возьми, не до вас теперь! Я и один пойду; ступайте, подите прочь; стерегите, бегайте там, ну!
      — Милостивый государь, вы почти забываетесь! — закричал господин в енотах в отчаянии.
      — Ну, что ж? ну, что ж, что я забываюсь? — проговорил молодой человек, стиснув зубы и в бешенстве приступая к господину в енотах, — ну, что ж? перед кем забываюсь?! — загремел он, сжимая кулаки.
      — Но, милостивый государь, позвольте…
      — Ну, кто вы, перед кем забываюсь; как ваша фамилия?
      — Я не знаю, как это, молодой человек; зачем же фамилию?.. Я не могу объявить… Я лучше с вами пойду. Пойдемте, я не отстану, я на всё готов… Но, поверьте, я заслуживаю более вежливых выражений! Не нужно нигде терять присутствия духа, и если вы чем расстроены, — я догадываюсь чем, — то по крайней мере забываться не нужно… Вы еще очень, очень молодой человек!..
      — Да что мне, что вы старый? Эка невидаль! ступайте прочь; чего вы тут бегаете?..
      — Почему ж я старый? какой же я старый? Конечно, по званию, но я не бегаю…
      — Это и видно. Да убирайтесь же прочь…
      — Нет, уж я с вами; вы мне не можете запретить; я тоже замешан; я с вами…
      — Ну, так тише же, тише, молчать!.. Оба они взошли на крыльцо и поднялись на лестницу, в третий этаж; было темнехонько.
      — Стойте! Есть у вас спички?
      — Спички? какие спички?
      — Вы курите сигары?
      — А, да! есть, есть; здесь они, здесь; вот, постойте… — Господин в енотах засуетился.
      — Фу, какой бестолков… черт! кажется, эта дверь…
      — Эта-эта-эта-эта-эта…
      — Эта-эта-эта… что вы орете? тише!..
      — Милостивый государь, я скрепя сердце… вы дерзкий человек, вот что!..
      Вспыхнул огонь.
      — Ну, так и есть, вот медная дощечка! вот Бобыницын; видите: Бобыницын?..
      — Вижу, вижу!
      — Ти…ше! Что, потухла?
      — Потухла.
      — Нужно постучаться?
      — Да, нужно! — отозвался господин в енотах.
      — Стучитесь!
      — Нет, зачем же я? вы начните, вы постучите…
      — Трус!
      — Сами вы трус!
      — Уб-бир-райтесь же!
      — Я почти раскаиваюсь, что поверил вам тайну; вы…
      — Я? Ну, что ж я?
      — Вы воспользовались расстройством моим! вы видели, что я в расстроенном духе…
      — А наплевать! мне смешно — вот и кончено!
      — Зачем же вы здесь?
      — А вы-то зачем?..
      — Прекрасная нравственность! — заметил с негодованием господин в енотах… — Ну, что вы про нравственность? вы-то чего?
      — А вот и безнравственно!
      — Что?!!
      — Да, по-вашему, каждый обиженный муж есть колпак!
      — Да вы разве муж? Ведь муж-то на Вознесенском мосту? Что ж вам-то? Чего вы пристали?
      — А вот мне кажется, что вы-то и есть любовник!..
      — Послушайте, если вы будете так продолжать, то я должен буду признаться, что вы-то и есть колпак! то есть знаете кто?
      — То есть вы хотите сказать, что я муж! — сказал господин в енотах, как будто кипятком обваренный, отступая назад.
      — Тсс! молчать! слышите…
      — Это она.
      — Нет!
      — Фу, как темно!
      Всё затихло; в квартире Бобыницына послышался шум.
      — За что нам ссориться, милостивый государь? — прошептал господин в енотах.
      — Да вы же, черт возьми, сами обиделись!
      — Но вы меня вывели из последних границ.
      — Молчите!
      — Согласитесь, что вы еще очень молодой человек…
      — Мо-л-чите же!
      — Конечно, я согласен с вашей идеей, что муж в таком
      положении — колпак.
      — Да замолчите ли вы? о!..
      — Но к чему же такое озлобленное преследование несчастного мужа?..
      — Это она!
      Но шум в это время умолк.
      — Она?
      — Она! она! она! Да вы-то, вы-то из чего хлопочете! ведь не ваша беда!
      — Милостивый государь, милостивый государь! — бормотал господин в енотах, бледнея и всхлипывая. — Я, конечно, в расстройстве… вы достаточно видели мое унижение; но теперь ночь, конечно, но завтра… впрочем, мы, верно, не встретимся завтра, хотя я и не боюсь встретиться с вами, — и это, впрочем, не я, это мой приятель, который на Вознесенском мосту; право, он! Это его жена, это чужая жена! Несчастный человек! уверяю вас. Я с ним знаком хорошо; позвольте, я вам всё расскажу. Я с ним друг, как вы можете видеть, ибо не стал бы я так теперь из-за него сокрушаться, — сами видите; я же несколько раз ему говорил: зачем ты женишься, милый друг? звание есть у тебя, достаток есть у тебя, почтенный ты человек, что ж менять это всё на прихоть кокетства! Согласитесь! Нет, женюсь, говорит: семейное счастие… Вот и семейное счастие! Сначала сам мужей обманывал, а теперь и пьет чашу… вы извините меня, но это объяснение было вынуждено необходимостию!.. Он несчастный человек и пьет чашу — вот!.. — Тут господин в енотах так всхлипнул, как будто зарыдал не на шутку.
      — А черт бы взял их всех! Мало ли дураков! Да вы кто такой?
      Молодой человек скрежетал зубами от бешенства.
      — Ну, уж после этого, согласитесь сами… я был с вами благороден и откровенен… этакой тон!
      — Нет, позвольте, вы меня извините… как ваша фамилия?
      — Нет, зачем же фамилия?
      — А!!
      — Мне нельзя сказать фамилию…
      — Шабрина знаете? — быстро сказал молодой человек.
      — Шабрин!!!
      — Да, Шабрин! а!!! (Тут господин в бекеше несколько поддразнил господина в енотах.) Поняли дело?
      — Нет-с, какой же Шабрин! — отвечал оторопевший господин в енотах, — совсем не Шабрин; он почтенный человек! Извиняю вашу невежливость мучениями ревности.
      — Мошенник он, продажная душа, взяточник, плут, казну обворовал! Его скоро под суд отдадут!
      — Извините, — говорил господин в енотах, бледнея, — вы его не знаете; совершенно, как я вижу, он вам неизвестен.
      — Да, в лицо-то не знаю, а из других очень близких ему источников знаю.
      — Милостивый государь, из каких источников? Я в расстройстве, вы видите…
      — Дурак! ревнивец! за женой не усмотрит! Вот он какой, коль приятно вам знать!
      — Извините, вы в ожесточенном заблуждении, молодой человек…
      — Ах!
      — Ах!
      В квартире Бобыницына послышался шум. Стали отворять дверь. Послышались голоса.
      — Ах, это не она, не она! Я узнаю ее голос; я теперь узнал всё, это не она! — сказал господин в енотах, побледнев как платок.
      — Молчать!
      Молодой человек прислонился к стене.
      — Милостивый государь, я бегу: это не она, я очень рад.
      — Ну, ну! ступайте, ступайте!
      — А чего ж вы стоите?
      — А вы-то чего?
      Дверь отворилась, и господин в енотах, не выдержав, стремглав покатился с лестницы.
      Мимо молодого человека прошли мужчина и женщина, и сердце его замерло… Послышался знакомый женский голос, и потом сиплый мужской, но совсем незнакомый.
      — Ничего, я прикажу сани подать, — говорил сиплый голос.
      — Ах! ну, ну, согласна; ну, прикажите…
      — Они там, сейчас. Дама осталась одна.
      — Глафира! где твои клятвы? — вскричал молодой человек в бекеше, хватая за руку даму.
      — Ай, кто это? Это вы, Творогов? Боже мой! что вы делаете?
      — С кем вы здесь были?
      — Но это мой муж, уйдите, уйдите, он сейчас выйдет оттуда… от Половицыных; уйдите, ради бога, уйдите.
      — Половицыны три недели как переехали! Я всё знаю!
      — Ай! — Дама бросилась на крыльцо. Молодой человек догнал ее.
      — Кто вам сказал? — спросила дама.
      — Муж ваш, сударыня, Иван Андреич; он здесь, он перед вами, сударыня…
      Иван Андреич действительно стоял у крыльца.
      — Ай, это вы? — закричал господин в енотовой шубе.
      — А! c'est vous? — закричала Глафира Петровна, с неподдельною радостью бросаясь к нему, — боже! что со мной было! Я была у Половицыных; можешь себе представить… ты знаешь, что они теперь у Измайловского моста ; я говорила тебе, помнишь? Я взяла сани оттудова. Лошади взбесились, понесли, разбили сани, и я упала отсюда во ста шагах; кучера взяли; я была вне себя. К счастию, monsieur Творогов…
      — Как?
      M-r Творогов походил более на окаменелость, чем на m-r Творогова.
      — Monsieur Творогов увидал меня здесь и взялся проводить; но теперь ты здесь, и я могу вам только изъявить мою жаркую благодарность, Иван Ильич…
      Дама подала руку остолбенелому Ивану Ильичу и почти ущипнула, а не сжала ее.
      — Monsieur Творогов! мой знакомый; на бале у Скорлуповых имели удовольствие видеться: я, кажется, говорила тебе? Неужели ты не помнишь, Коко?
      — Ах, конечно, конечно! ах, помню! — заговорил господин в енотовой шубе, которого называли Коко. — Очень приятно, очень приятно.
      И он жарко пожал руку господину Творогову.
      — Это с кем? Что же это значит? Я жду… — раздался сиплый голос.
      Перед группой стоял господин бесконечного роста; он вынул лорнет и внимательно посмотрел на господина в енотовой шубе.
      — Ах, monsieur Бобыницын! — защебетала дама. — Откудова? вот встреча! Представьте, меня тотчас разбили лошади… но вот мой муж! Jean! Monsieur Бобыницын, на бале у Карповых…
      — Ах, очень, очень, очень приятно!.. Но я сейчас возьму карету, мой друг.
      — Возьми, Jean, возьми: я вся в испуге; я дрожу; со мной даже дурно… Сегодня в маскараде, — шепнула она Творогову… — Прощайте, прощайте, господин Бобыницын! мы, верно, встретимся завтра на бале у Карповых…
      — Нет, извините, я завтра не буду; я уж завтра того, коль теперь не так… — Господин Бобыницын проворчал что-то еще сквозь зубы, шаркнул сапожищем, сел в свои сани и уехал.
      Подъехала карета; дама села в нее. Господин в енотовой шубе остановился; казалось, он не в силах был сделать движения и бессмысленно смотрел на господина в бекеше. Господин в бекеше улыбался довольно неостроумно.
      — Я не знаю…
      — Извините, очень рад быть знакомым, — отвечал молодой человек, кланяясь с любопытством и немного сробев.
      — Очень, очень рад…
      — У вас, кажется, свалилась калоша…
      — У меня? Ах да! благодарю, благодарю; хочу всё завести резинные…
      — В резинных нога как будто потеет-с, — сказал молодой человек, по-видимому с безграничным участием.
      — Jean! да скоро ли ты?
      — Именно потеет. Сейчас, сейчас, душенька, вот разговор интересный! Именно, как вы изволили заметить, потеет нога… Впрочем, извините, я…
      — Помилуйте-с.
      — Очень, очень, очень рад познакомиться… Господин в енотах сел в карету; карета тронулась; молодой человек всё еще стоял на месте, в изумлении провожая ее глазами.

II

      На другой же вечер шло какое-то представление в Итальянской опере . Иван Андреевич ворвался в залу как бомба. Еще никогда не замечали в нем такого furore, такой страсти к музыке. По крайней мере положительно знали, что Иван Андреевич чрезвычайно любил всхрапнуть часок-другой в Итальянской опере; даже отзывался несколько раз, что оно и приятно, и сладко. «Да и примадонна-то тебе, — говаривал он друзьям, — мяукает, словно беленькая кошечка, колыбельную песенку» . Но он это уже давно что-то говаривал, еще в прошлый сезон; а теперь, увы! Иван Андреевич и дома не спит по ночам. Однако ж он все-таки ворвался как бомба в залу, набитую битком. Даже капельдинер взглянул на него как-то подозрительно и тут же накосился глазом на его боковой карман, в полной надежде увидеть ручку припрятанного на всякий случай кинжала. Нужно заметить, что в то время процветали две партии и каждая стояла за свою примадонну. Одни назывались *** зисты,другие *** нисты. Обе партии до того любили музыку, что капельдинеры наконец решительно стали опасаться какого-нибудь очень решительного проявления любви ко всему прекрасному и высокому, совмещавшемуся в двух примадоннах. Вот почему, смотря на такой юношеский порыв в залу театра даже седовласого старца, хотя, впрочем, не совсем седовласого, а так, около пятидесяти лет, плешивенького, и вообще человека с виду солидного свойства, капельдинер невольно вспомнил высокие слова Гамлета, датского принца:
 
Когда уж старость падает так страшно,
Что ж юность?
 
      и т. д.
      и, как было сказано выше, накосился на боковой карман фрака, в надежде увидеть кинжал. Но там был только один бумажник, и более ничего.
      Влетев в театр Иван Андреевич мигом облетел взглядом все ложи второго яруса, и-о ужас! сердце его замерло: она была здесь! она сидела в ложе! Тут был и генерал Половицын с супругою и свояченицею; тут был и адъютант генерала — чрезвычайно ловкий молодой человек; тут был еще один статский… Иван Андреевич напряг всё внимание, всю остроту зрения, но — о, ужас! статский человек предательски спрятался за адъютанта и остался во мраке неизвестности.
      Она была здесь, а между тем сказала, что будет вовсе не здесь!
      Вот эта-то двойственность, проявлявшаяся с некоторого времени на каждом шагу Глафиры Петровны, и убивала Ивана Андреевича. Вот этот-то статский юноша и поверг его наконец в совершенное отчаяние. Он опустился в кресла совсем пораженный. Отчего бы, кажется? Случай очень простой…
      Нужно заметить, что кресла Ивана Андреевича приходились именно возле бенуара, и вдобавок предательская ложа второго яруса приходилась прямо над его креслами, так что он, к величайшей своей неприятности, решительно ничего не мог заметить, что делалось над его головою. Зато он злился и горячился, как самовар. Весь первый акт прошел для него незаметно, то есть он не слыхал ни одной ноты. Говорят, что музыка тем и хороша, что можно настроить музыкальные впечатления под лад всякого ощущения. Радующийся человек найдет в звуках радость, печальный — печаль; в ушах Ивана Андреевича завывала целая буря. К довершению досады, сзади, спереди, сбоку кричали такие страшные голоса, что у Ивана Андреевича разрывалось сердце. Наконец акт кончился. Но в ту минуту, как падал занавес, с нашим героем случилось такое приключение, которое никакое перо не опишет.
      Случается, что иногда с верхних ярусов лож слетает афишка. Когда пьеса скучна и зрители зевают, для них это целое приключение. Особенно с участием смотрят они на полет этой чрезвычайно мягкой бумаги с самого верхнего яруса и находят приятность следить за ее путешествием зигзагами до самых кресел, где она непременно уляжется на чью-нибудь вовсе не. приготовленную к этому случаю голову. Действительно, очень любопытно смотреть, как эта голова сконфузится (потому что она непременно сконфузится). Мне всегда тоже бывает страшно за дамские бинокли, которые лежат зачастую на бордюрах лож: мне всё так и кажется, что они вот тотчас слетят на чью-нибудь не приготовленную к этому случаю голову. Но я вижу, что некстати сделал такое трагическое примечание, и потому отсылаю его к фельетонам тех газет, которые предохраняют от обманов, от недобросовестности, от тараканов, если они у вас есть в доме, рекомендуя известного господина Принчипе, страшного врага и противника всех тараканов на свете, не только русских, но даже и иностранных, как-то пруссаков и проч.
      Но с Иваном Андреевичем случилось приключение, до сих пор еще нигде не описанное. К нему слетела на голову, — как уже сказано, довольно плешивую, — не афишка. Признаюсь, я даже совещусь сказать, что к нему слетело на голову, потому что действительно как-то совестно объявить, что на почтенную и обнаженную, то есть отчасти лишенную волос, голову ревнивого, раздраженного Ивана Андреевича слетел такой безнравственный предмет, как например любовная раздушенная записочка. По крайней мере бедный Иван Андреевич, совершенно не приготовленный к этому непредвиденному и безобразному случаю, вздрогнул так, как будто поймал на своей голове мышь или другого какого-нибудь дикого зверя.