Горный снег бел и певуч, на поворотах парусом встает за спиной. Слалом — спорт мужественных. Красивый спорт!
      — Григори-ий! — Инна проскакивает мимо как ветер.
      Григорий поворачивает ей вслед. Прямо перед ним башни обсерватории, река Хан-Гулак, долина, зажатая крутыми горами. Дальше — ночь, с востока идущая по вершинам. Ночь приходит в горы неравномерно: в долине сгущает сумерки, из ущелий поднимается черная, как вороново крыло.
      — Григори-ий! — Инна останавливается на полпути.
      Инна — младший сотрудник обсерватории, словенка из Братиславы. В Хан-Гулаке на практике. Признает только имя Григория и не хочет выговаривать — Константинович. Так ей нравится. Так короче, говорит она, и лучше.
      Григории задерживается с ней рядом. Инна смеется. Поднимает туристский «Блиц». Снежинки у нее на плечах, на шапочке розовые… Хочется потрогать их — теплые?.. Но Григорий не осмеливается это сделать. Берет из ее рук аппарат, уходит на лыжах вниз.
      Оборачивается: Инна летит как на крыльях. В небе над ней огромный розовый зонт. Это Багира, семитысячник Западного хребта. Висит над долиной как мазок акварели. Григорий настраивает светофильтр.
      — Не надо! — Инна на бегу прикрывает лицо рукой. Но «Блиц» уже щелкнул.
      — Зачем вы?.. — Глаза у Инны большущие, синие. Дальше они идут рядом, Григорий и практикантка. На небе зажигаются звезды, тоже теплые, в бархатной синеве.
      — Звезды — как люди, — говорит Инна. — Только живут не по-нашему долго…
      Григорий не отвечает девушке. Смотрит на нее сбоку: Инна красива.
      В поселке, у ступеней обсерватории, Инна спрашивает:
      — Вы верите в лебедей?
      Григорий застигнут врасплох. Сказка о лебедях родилась здесь, в Хан-Гулаке. Кажется, стоила жизни директору обсерватории Фирсову, Павлу Васильевичу. Из-за этого Григорий приехал сюда. «Разберитесь…» — сказали ему в Москве. Но Григорий не успел разобраться. Комета Плея, которую он исследовал, все еще держит его в руках, книга о ней не закончена.
      — А вы верите? — спрашивает он Инну.
      — Верю.
      В Хан-Гулаке Инна четыре месяца. Григорий и того меньше — два. И кажется, любит ее.
      В кабинете Григорий садится за письменный стол. Сегодня он свободен от вахты. У главного телескопа Гуранов. По праву директором обсерватории быть Гуранову, а не ему, Григорию Слегу. Но все сложилось иначе.
      Из Бюракана, где Григорий работал руководителем группы, его вызвали в академию в январе. Москва встретила Григория вьюгами и плоским холодным солнцем, которое он не любил. Москву Григорий не любил тоже: здесь началась и здесь кончилась его жизнь с Элиной. Прожили они меньше двух лет, и их ничто не связало. Элина любила театр, кинофестивали — могла высидеть на шести сеансах подряд… Сейчас Элина с артистом кино. И как ни огромна Москва, пока Григорий был в городе, он постоянно ежился: не встретить бы их, вдвоем.
      Элину Григорий не встретил, а в академии у него был разговор:
      — Погиб директор Хан-Гулакской обсерватории.
      — Павел Васильевич?.. — Григорий знал Фирсова. — Отчего?
      — Никто толком не знает. Фотографировал чистое небо. Последним его словом было — лебеди.
      — Лебеди?.. — Григорию только и оставалось, что задавать вопросы.
      — Это и удивительно. Поезжайте директором в Хан-Гулак.
      — Но там Гуранов!
      — Гуранов не верит в лебедей.
      — Кто-нибудь верит?
      Впечатление от разговора складывалось такое, что в лебедей верят в Москве.
      — Поезжайте. Разберитесь на месте.
      В Хан-Гулаке Григория встретила тишина. И растерянность — в обсерватории. Сотрудники были подавлены трагическим случаем. Гуранов отмалчивался. На прямой вопрос о лебедях, помянутых Павлом Васильевичем, глядя из-подо лба, сказал:
      — Утопия…
      Инна долго молчала и только на нетерпеливое Григория: «Будет ли кто-нибудь говорить в обсерватории?» — ответила:
      — Думаю, это правда.
      — Павел Васильевич прав?
      — Думаю, — повторила девушка. — Но я ничего не знаю.
      Архивом Павла Васильевича Григорий занимается второй месяц, не отрываясь, однако, от своей книги. С Инной его сблизили слалом, прогулки в горы. Григорий ждал, что она заговорит о лебедях, но Инна молчала и только сегодня неожиданно спросила, верит ли он в лебедей. Отчего ему верить? Никаких доказательств нет.
      И не будет. Он приехал ловить Синюю птицу. Хороша романтика в двадцать лет для младшего сотрудника Инны Гранек. А здесь нужен следователь. Или психолог. Почему погиб Павел Васильевич? В душевную болезнь Фирсова — в обсерватории был и такой разговор — Григорий не верит. Но фотографировать чистое небо!..
      Разгадать тайну не под силу Григорию. Надо было отказаться от поездки. В Бюракане у Григория хорошая работа, друзья. А здесь — молчальники: Сергеев, брат и сестра Сурковы — все ходят набравши в рот воды.
      Григорий вынимает нижний ящик стола: последнее, что осталось еще не просмотренным из архива Павла Васильевича. Здесь письма…
      В Хан-Гулаке Григорий чувствует себя неуютно. Вроде бы не у дел.
      И он недоволен собой, Хан-Гулаком. Недоволен, что приходится разбирать бумаги, касаться жизни, бывшей далеко от него и угасшей трагически. Не ему совать нос в эти дела. И в обсерваторию — тоже.
      Одно к другому Григорий откладывает чужие письма: из Москвы, Пулкова, Варшавы и Лондона. Вся жизнь Павла Васильевича — в астрономии: письма из академий, обсерваторий. Вот письмо из Японии… Вот чистый конверт. В нем тоже письмо. Заметки, написанные карандашом… Григорий разглаживает листки, но глаза его уже прикованы к строчкам: «Лебеди появились вместе с кометой Плея…» Лебеди!.. Григорий придерживает листки, словно боится, что они улетят.
      — Можно войти?
      Это Инна. Она несколько раз повторяет:
      — Можно войти, Григорий?..
      — Входите! — кричит он, опомнившись.
      Прежде Инна не приходила без вызова. Но Григорию некогда удивляться.
      Инна нерешительно остановилась у двери. Хочет чтото сказать? Что? Спрашивать Григорию неудобно. И некогда: позади нее лаборант Сергеев — принес проявленную фотографию, еще влажную.
      — Что вы сняли, Григорий Константинович? — спрашивает он. — Ножницы?..
      Инна берет фотографию из его рук. Секунду рассматривает ее, рвет на клочки.
      — Не надо было фотографировать, — говорит она.
      Григорий смотрит на все это из-за стола. Он еще придерживает листки, исписанные карандашом. Но успевает заметить: Инны на фотографии не было. Что-то другое блеснуло на влажном картоне. Два косо поставленных паруса?.. Чепуха какая-то — паруса!
      Записки ученого Григорий и Инна читают вместе.
      «Ночь на пятое декабря, — рассказывал Павел Васильевич, — выдалась ясная, с крупными звездами. Установив телескоп на переменную близ Капеллы Возничего, я вышел на башню обсерватории. Острый месяц опускался к горам, коснулся Багиры. Тень упала на левый, на правый берег реки, залила астрономический городок. Остались только звезды на небосводе. Да ветер: погода менялась. Я хотел уже возвращаться вниз, как вдруг увидел на снегу искры, вернее, звезды. Они шевелились, мерцали так же, как на небе. Я встряхнул головой: какие звезды могут быть на земле?.. Глядел и не мог разобраться в своих ощущениях: кажется, испугался. Потом кинулся вниз. Спускаясь по лестнице, поминутно оглядывался. Звезды дрожали и шевелились.
      С террасы я еще видел их, но когда спустился на землю, звезды от меня заслонил пригорок. Я побежал через поле, поднялся на пригорок. Россыпь звезд была здесь — под ногами. И здесь был ветер — начинался буран.
      И тут я услышал голос:
      — Не подходи, человек…
      От неосторожного движения я сполз по откосу на беpeг.
      — Ты сломаешь мне крылья! — сказал тот же голос.
      У меня зашевелились под шапкой волосы. Я видел обрыв, заснеженную реку, но звезд, которые только что были, не стало. Голос сказал:
      — Не бойся меня. Я погибаю.
      Тогда я спросил, почти крикнул:
      — Кто ты?..
      Прошла пауза, показавшаяся мне вечностью, прежде чем я услышал:
      — Невидимый…
      — Здесь были звезды, — сказал я невпопад. — Где они?
      — Отражение звезд у меня на крыльях, — последовал ответ. — Ты их не видишь снизу.
      Надо мной, кроме неба и ветра, ничего не было.
      — Протяни руку.
      Я протянул руку. Ощутил что-то легкое, податливое.
      — Вот ты какой… человек, — сказал голос.
      — Откуда ты? — спросил я, ошеломленный.
      — У звезды Бетельгейзе семнадцать планет. Я оттуда.
      — Почему ты знаешь названия звезд? Их придумали люди!..
      — Мы знаем все, — ответил Невидимый.
      Можно было подумать о мистификации. Но я поверил в планету звезды Бетельгейзе.
      — Мы знаем, — продолжал голос, — языки далеких цивилизаций, судьбы галактик. Знаем прошлое и можем предвидеть будущее. Ветер убьет меня…
      — Как вы попали к нам? — Он все говорил «мы».
      — С кометой Плея.
      В ущельях выла, металась буря.
      — Это конец, — сказал Невидимый. — Я не успел трансформироваться. Я стар. Молодые трансформируются мгновенно…
      — Чем помочь тебе?
      — Возьми пластинку, — в руках у меня оказался продолговатый предмет. — Из нее ты узнаешь все. Она тоже невидимая и тоже, как я, исчезнет. Ничего нет постоянного. Ты ничем не поможешь мне. Прощай.
      Снежный шквал обрушился на долину, ветер отодвигал от меня Невидимого.
      — Как твое имя?
      — Орос.
      — Ты не один? Кто еще?.. — Я задыхался, снег лепил мне в лицо. Но ответ я расслышал:
      — Илу…
      Пластинка была теплой, в ней шли химические или атомные процессы, и абсолютно прозрачной. Держишь в руках — видны ладони, морщинки на сгибах пальцев. Наверно, легко было потерять ее, и, чтобы этого не случилось, я завернул ее в полотенце. Остановил телескоп, выключил приборы в обсерватории, поднялся к себе в комнату. Но как ни вертел пластинку, как ни пытался заглянуть в середину через плоскости, ребра, ничего различить не мог. Это было невидимое ничто, загадка. Орос предупреждал, что пластинка исчезнет. Может быть, она таяла в руках как сухой лед?.. Тут же я успокаивал себя: способ понять, что скрыто в пластинке, несомненно, прост. Иначе Невидимый не дал бы мне ее. Но как найти этот способ? Я опять принимался вертеть пластинку, вглядываться в нее. Тщетно! Сел в кресло к столу, зажал пластинку в руках. Настенные часы отбивали секунды. Пластинка грела мне руки, я задремал.
      И увидел сон.
      Странный сон — неземной: планету, закованную в льды, засыпанную снегами. Обдутые ветром хребты, вулканы. Ни клочка зелени, ни следа, проложенного ногами животных. И все-таки жизнь здесь была. Каким-то образом я понимал ее, сравнивал и сопоставлял с земной. Жизнь на Земле вышла из океана. На планете — я понял, что это планета Ороса, — не было океана. Органические молекулы из вулканов попадали в аммиачно-азотистую атмосферу, всплывали в верхние слои, к солнцу. Жизнь развилась, не похожая на земную, крылатая, почти невесомая. Питание получала из атмосферы, тепло — от красного солнца. Тела плавали свободно, как облака. Не было городов. Атмосфера была всеобщим домом.
      Жизнь была высокоорганизованная.
      Невидимые — невидимые они для нас, может быть, лучше было бы назвать их Крылатыми — развили в себе способность улавливать теле- и радиопередачи из космоса. Умели записывать знания в кристаллах сгущенного водорода. Я видел в пластинке формулы: всемирного тяготения, кривизны и прерывистости пространства… Невидимые посещали другие планеты, могли трансформироваться: принимать облик других существ и образ их жизни. Знали о Земле, ждали случая побывать на ней. Случай пришел — комета. Орос и Илу улетели с ней. Комета должна была пролететь близко от Земли.
      И вот — встреча. Я взволнован, стыжусь за растерянность перед Невидимым. Не спросил Ороса, как они живут на планете, обществом или поодиночке? Мало ли чего не спросил!.. Когда я очнулся за столом, пластинки в руках не было — растаяла. Я схватил карандаш, записал формулы.
      С этого утра моя жизнь превратилась в поиск. Орос погиб, но Илу должна быть здесь. Может быть, где-то близко. Выхожу каждую ночь, зову. Ползаю по сугробам, по кручам берега в надежде наткнуться на крылья.
      Гуранов спросил, что означают мои ночные прогулки. Я ответил, что обдумываю статью.
      — О помутнении спектра туманности М-15?
      — О лебедях, — вырвалось у меня.
      — О лебедях?.. — Гуранов обиделся. — Вы шутник.
      Я, наверно, рассказал бы ему об Оросе, не приди мне в этот момент новая мысль. Фотография! Там, где бессилен глаз, поможет съемка!..
      Сто, двести снимков ничего не дали. Где-то на третьей сотне в объектив попало крыло. А может, часть серебристого облака. Легко принять желаемое за действительное! Но я верю. И хочу найти Илу.
      Вчера на Волчьих Холмах повстречал Инну Гранек. На лыжах она забирается, в заповедные уголки.
      — Вы ничего не видели? — спросил я ее.
      — Что я должна видеть, Павел Васильевич?
      — Сам не знаю, — ответил я.
      — Вы озабочены? — Инна поняла меня женским чутьем.
      — Можете поверить в инопланетных пришельцев? — спросил я девушку.
      Инна смутилась:
      — Я еще так мало знаю…
      — И что пришельцы на нас не похожи? — продолжал я.
      — На кого же они походят? — спросила Инна.
      — Скажем… на лебедей.
      Инна Гранек не сказала, что я шутник: практикантка директору такое не скажет. Но в ее глазах, поднятых на меня, было столько смятения, что я ничего не придумал лучшего, как сказать ей:
      — Прощайте, Инна…
      Она спускалась с холма, а я думал, что сотрудники скоро начнут считать меня сумасшедшим.
      Все же я продолжал искать. Ходил по реке, к подножиям Багиры. Здесь я услышал плач женщины.
      Было это вечером первого января. Наступила оттепель. Небо висело серое, с низкими облаками. Я спешил вернуться в обсерваторию. На минуту остановился, мял сигарету. По обе стороны поднималось ущелье, место было глухое. Вдруг в воздухе над собой я услышал шорох. Поднял голову: не ползет ли по склону снег. И услышал плач — тонкий звук, прерываемый всхлипываниями. Я застыл, выронив из рук спички. Секунду спустя плач повторился, но уже выше и дальше.
      — Илу! — ринулся я по ущелью. — Илу!..
      Григорий собрал листки, положил их опять в конверт. Инна сидела, закрыв лицо руками:
      — Орос!..
      Григорий секунду смотрел на девушку.
      — Почему Орос? — спросил он. — Погиб Павел Васильевич…
      — Ты ведь недавно здесь!.. — Инна поднялась с кресла, пошла к двери.
      Впервые она обратилась на «ты» к Григорию. Но это лишь коснулось его. Мысли Григория были заняты Другим.
      — Есть еще Илу, — сказал он. — Ее надо найти.
      Как слепая, Инна шарила у двери, отыскивая ручку. Григорий, боясь, что она уйдет, не выслушав его до конца, сказал, будто надеялся, что она поймет его и поддержит:
      — Я найду ее!
      Инна ответила, все еще стоя лицом к двери:
      — Не ходи на Багиру…
      — Почему?
      Девушка обернулась: глаза ее были сухи, но в них стояла тревога.
      — Или возьми меня с собой…
      И найдя наконец ручку, скрылась за дверью.
      Оставшись один, Григорий еще раз перечитал записки Павла Васильевича. Все здесь было необычайным.
      И комета Плея была необычайной — кому, как не Григорию, знать об этом.
      Открыл комету южноафриканский ученый Плей. Тотчас она приковала к себе внимание. «Космический хищник!» — запестрели газеты тревожными заголовками. Вопрос стоял в лоб: о столкновении кометы с Землей. Масла в огонь подливал Плей. «Комета имеет субсветовую скорость, — писал он. — Масса, сосредоточенная в ничтожном объеме, превосходит лунную в восемь раз. Ядро окутано облачной атмосферой, не исключено — ядовитой».
      Прогнозы южноафриканского астронома насчет скорости и атмосферы кометы были верны. По инерции мысли принималось на веру и все остальное из предсказаний Плея. Ужас усугублялся тем, что комета буквально росла на глазах — это говорило об исключительной ее скорости. Потребовались выдержка и трезвый голос советских ученых, чтобы предотвратить панику. Увереннее всех говорили ученые Бюракана, группа Григория. Комета является следствием появления сверхновой звезды, утверждал Слег, осколок плотного вещества, вышедшего из недр звезды. Скорость кометы характеризует интенсивность процессов внутри сверхновой. Вещество, освобожденное от давления, меняет структуру, освобождает легкие газы — водород, метан. Вопрос о столкновении кометы с Землей нуждается в уточнении. Сколько было уже таких прогнозов!
      — Атмосфера Земли вспыхнет, как факел! — предрекали пророки.
      Зрелище было страшным: хвостатый багрово-синий дракон опоясывал небо. Хвост кометы был виден даже в дневное время. Ученые отметили приливные явления в атмосфере, беспокойство птиц и животных. Несколько дней над Землей пылали нестерпимо яркие зори.
      Григорию казалось, что он знает о комете все. Пишет о ней. Привез с собой газетные вырезки и статьи — все о комете. Но главное — и необычайное — пришло к нему сейчас, в записках Павла Васильевича.
      — Илу, — повторяет он. — Илу…
      Прячет листки в нижний ящик, выходит из кабинета. Направо в конце галереи лестница на башню обсерватории, там же выход из здания. Налево дверь в круглый зал. Секунду Григорий медлит. Потом идет налево. В эту ночь ему не уснуть. И оставаться одному невозможно.
      Зал темен, как беззвездная ночь. Но это после ярких ламп галереи. Через минуту Григорий замечает тусклый свет двухвольтовой лампочки, Гуранова, склоненного за столом над бумагой.
      — Андрей Селимович! — окликает он.
      Гуранов занят. Он всегда занят. Откровенного разговора между ними так и не состоялось. Все, что Григорий знает о трагедии Павла Васильевича, рассказано другими — Сергеевым, Инной. Павел Васильевич погиб пятого января, в метели, разыгравшейся над долиной. Когда его принесли на носилках, он был еще жив. Доклад о случившемся составил и отослал в академию Гуранов. Он закрыл старику глаза, услышал от Павла Васильевича последнее слово о лебедях.
      — Андрей Селимович! — Григорий подходит к столу.
      Двойной астрограф возвышается над Гурановым стволами, уходящими, кажется, в бесконечность. Купол замкнут, но, судя по свежему морозному холоду, Гуранов только что делал наблюдения и сейчас записывает в звездный журнал итоги. Григорий ждет, пока он закончит. Под лампочкой, прикрытой плоским, как сковорода, абажуром, виднеется журнал, руки Гуранова.
      Наконец Андрей Селимович кончил записывать. Поднял голову. В сумеречном, застывшем от холода свете Григорий пытается разглядеть лицо астронома, но видит только смутную маску с темными провалами глаз.
      — Как это произошло? — спрашивает Григорий.
      Маска в темноте шевельнулась, исчезла: Гуранов опустил голову.
      — Откровенно, Андрей Селимович…
      Гуранов отвечает медленно, через силу:
      — Перестаньте меня мучить вопросами. Вы всех тут замучили, Слег. Вы астроном или следователь?
      — Но…
      — Никаких «но», Григорий Константинович. Вы не хотите понять, что я работаю с Павлом Васильевичем со дня основания обсерватории.
      — Вы сказали — работаю…
      — Да, работаю, Слег! Для меня он не умер. Он в каждом приборе. Он доставал их сам, устанавливал. Рычаги управления еще теплые от его рук. А вы только ходите, спрашиваете. У него была забота в последние дни. Большая забота, как он сам, большой ученый. Мне бы десятую часть этой заботы.
      — Может быть, вы не помогли Павлу Васильевичу?
      — Он ничего мне не говорил, — угрюмо отвечает Гуранов. — И вам ничего бы не сказал, Слег… — Лицо-маска опять появляется в сумраке. — Это его тайна.
      — А… Инна? — спрашивает Григорий.
      — Инна хороший работник. Порой мне кажется, что о звездах она знает больше любого из нас. Кроме того, она… отличная лыжница.
      Ирония последней фразы не ускользает от Григория. Но когда он выходит из зала, Андрей Селимович опять отворачивается к столу. Гуранову, как и всем здесь, в обсерватории, думает Григорий, по-человечески тяжело.
      У себя дома Григорий пытается восстановить разговоры с Инной, с Гурановым. С Инной все неожиданно. Явилась без вызова — раньше этого не было. Разорвала фотографию, обидела Сергеева. Григорий доверил ей записки Павла Васильевича. Гуранову ничего не сказал, а ей доверил. Почему он доверил ей?.. И потом: предупреждение не ходить на Багиру; Инна жалеет его, Григория? Опасается? В глазах у нее был страх. Пережили они тут немало страха…А почему — «Возьми меня с собой…»? И почему — Гриша? Доверил ей тайну, и это их сблизило?
      Григорий думает о командировке, сюда, в Хан-Гулак, о комете. Сколько еще работы над книгой… И опять — Инна: «Не ходи на Багиру…»
      Засыпая, Григорий решает окончательно: Инну с собой он не возьмет.
      Утром он вышел один. Как искать, не имел представления. Звать?.. Но искать надо — долг перед Павлом Васильевичем.
      Пошел по берегу Хан-Гулака. Крутые осыпи, камни. Это произошло здесь?.. Григорий на миг останавливается: как это было? Ветер несет поземку. Григорий идет навстречу ветру и снегу. Снег — это хорошо, рассуждает он, снегопад может помочь. Пришельцы материальны. Всякое тело имеет форму. Форма может как-то проявиться. Если наткнешься на то, что ищешь… Мир велик. Велика долина реки. Наткнуться можно только случайно. Мало шансов на такой случай.
      Но Григорий идет. Работа приучила его к упрямству. Безымянную звездочку, блестку, приходится наблюдать в телескоп годами. Терпения Григорию не занимать.
      Река по правую сторону. Буду возвращаться — будет по левую, отметил Григорий. Может быть, перейти реку? Ветер настойчиво дул в лицо. В круговерти ничего не было видно-ни гор, ни противоположного берега. Заблудиться молодой директор боялся. Временами он останавливался, вглядывался в метель. Пусто. Григорий никогда не охотился. Тут представил себя охотником. Забавно, нет ружья за плечами. Вдруг какое-нибудь зверье?.. И почувствовал, что кто-то за ним следит. Идет. Полно, сказал он себе. Но за ним кто-то шел: слышны шаги. Григорий обернулся.
      — Вы все-таки пошли? — Инна догоняла его. — Один?..
      Она была на лыжах. На плече другие — его, Григория, лыжи.
      — Возвращайтесь! — сказала она.
      — Инна!..
      — Возвращайтесь! Видите, какая метель!
      — Зачем ты пришла? — спросил Григорий.
      — Зачем вы пошли один?
      Метель сыпала, сыпала снег. Ничего не было видно, кроме снега.
      Возвращались след в след. Ветер толкал их в спину. Через два дня она догнала его на Волчьих Холмах.
      — Возвращайтесь!..
      Григорий был раздражен.
      — Кто будет искать? — спросил он.
      — Не ищите ее здесь.
      — А где?
      — Вернемся…
      Договорились: через день воскресенье — выйдут на поиск вместе.
      В обсерватории заметили походы директора и то, что всякий раз Григорий Константинович возвращался с Инной. Наверно, ждали объяснений. Давать объяснения Григорий не торопился. Составлял докладную в академию, частью докладной были записки Павла Васильевича. О том, что начал поиск Илу, Григорий тоже писал. Все надо было продумать, аргументировать, чтобы не казалось фантастикой. Как ни расположены были в Москве к Павлу Васильевичу и к нему, Григорию Слегу, услышат подтверждение легенды о лебедях — не всполошатся ли москвичи? И формулы. Формулы!..
      Докладную он обсудит в понедельник с работниками обсерватории. Сегодня суббота, Григорий у телескопа. Завтра они с Инной пойдут к Багире.
      Григорий глядит на часы: семь минут первого.
      — Сегодня. Уже воскресенье.
      Но воскресенье началось по-другому.
      Лыжи, ледорубы, веревка — все уже собрано: было два дня, чтобы подготовить поход. Выйти на поиск решили до солнца, путь на Багиру не близкий. Когда Григорий вставал, в окнах уже синело. Собраться к выходу тридцатилетнему мужчине хватит четверти часа. Рюкзак на плечи (завтракать с Инной они будут в пути), и готово!
      Но когда Григорий поворачивал ключ, в коридоре открылась другая дверь. Коридор небольшой, разделял две квартиры — директора и Гуранова. Андрей Селимович стоял в своей двери с газетой в руках.
      — Слег… — окликнул Григория.
      Григорий обернулся, задел рюкзаком о стену.
      Гуранов подал ему газету. В правом углу, внизу, отчеркнута красным заметка. Газета четырехмесячной давности.
      — Прочтите, — сказал Гуранов.
      Заметка сообщала об авиационной катастрофе над Татрами. Самолет, направлявшийся в Советский Союз, разбился в тумане, налетев на скалу. Пассажиры погибли. Среди них: младший секретарь посольства Иржи Маречек, астроном Инна Гранек… Последнее тоже подчеркнуто красным.
      Григорий поднял от заметки глаза. Гуранов сказал:
      — Инна Гранек.
      — Однофамилица? — спросил Григорий.
      — Обратите внимание… — Гуранов нетерпеливо кивнул головой.
      — Зачем?.. — Григорий хотел сказать, мало ли бывает несчастных случаев. Гуранов перебил его:
      — Инна приехала к нам в тот же день — четырнадцатого ноября.
      — Вы считаете ее шпионкой? — спросил Григорий.
      — Она слишком много знает о звездах, чтобы быть просто шпионкой, Григорий Константинович.
      — Бросьте! — Григорий сунул газету в руки Гуранову.
      — Слег!..
      Григорий уже открывал выходную дверь.
      Спускаясь с крыльца, думал: не охотник ли Гуранов за ведьмами? Инна могла спастись. Газета дала неверные сведения… В душе поднималась злость против Гуранова.
      Но неприятное чувство тут же растаяло. У калитки его ждала Инна.
      Март на высоте четырех тысяч метров — зимний месяц. Зори — как свежие яблоки: румяные, чистые.
      — А небо, Гриша!.. — Бежали размашистым шагом, Инна смеялась.
      Небо близкое, стеклянное — могло бы звенеть, если бы до него дотянуться и постучать. Солнце не торопилось вставать, плыло за хребтами, зажигая, как факелы, то одну, то другую вершину. Вместе с рассветом появлялись тени — густели, бледнели на скалах, падали вдруг в ущелья.
      — Ты сегодня такая радостная! — сказал Григорий.
      На миг перед ним встал Гуранов, газета, исчерканная карандашом. Спросить у Инны, как она попала сюда? В газете сказано, что Инна Гранек погибла. Инна Гранек?.. Чушь какая-то!
      — Люблю все красивое, — говорит Инна, — небо, солнце. Хорошая планета Земля!
      — Есть, наверно, другие миры… — возразил Григорий.
      — Есть!
      Они опустились в распадок, шли берегом сухого ручья, пробираясь сквозь низкие взъерошенные ветром кусты. На них — смерзшиеся ягоды облепихи.
      — Как называются эти бусы? — спросила Инна.
      — Облепиха, — засмеялся Григорий.
      Думал, что Инна ответит, улыбнется. Но девушка остановилась:
      — Не хочу идти на Багиру!
      — Почему? — Григорий удивился смене разговора и настроения.
      — Илу там нет.
      — Павел Васильевич слышал ее в ущельях.
      — Гриша… — В голосе Инны предупреждение. Багира не нравилась ей.
      — Пошли! — Григорий двинулся дальше.
      К подножию они добрались в десять часов. Ущелья чередовались нагромождением скал, кручами — место было угрюмое. На какое-то мгновение Григорий подумал, что Инна права, не стоило забираться вглубь. Все чаще они останавливались, прислушивались. Может быть, крикнуть: «Илу!» Присутствие Инны удерживало Григория. Похоже будет на бесплодные призывы Павла Васильевича. Но ведь плач Павел Васильевич услышал здесь!
      Выбравшись на кромку ущелья, по одну сторону пропасть, по другую снежная крутизна, Григорий и Инна остановились на отдых. Достали из рюкзаков еду, термос с горячим кофе.
      — Как ты их себе представляешь, — спросила Инна, — Ороса, Илу?
      — Двое любящих друг друга существ.
      — Почему любящих?
      — Чтобы отправиться в такой путь, на Землю, надо не только доверять друг другу, надо любить.
      — А если Орос ученый, а Илу его ученица? Как ты и я. Мы пошли в опасный район — значит, тоже любим друг друга?
      Григорий пожал плечами.
      — Любим? — настаивала Инна.
      В мыслях Григорий не раз признавался, что любит Инну. Однако заговорить открыто…
      — Хочешь, чтобы я об этом сказала, да?.. — спрашивала Инна.
      Григорий попытался переменить разговор:
      — Почему плакала Илу?..
      — От одиночества, — Инна ответила коротко, отвела вопрос Григория. Ждала ответа на свой вопрос. Ждала — не то слово: требовала. Глядела в лицо Григорию и требовала.
      — Хорошо, я скажу. — Григорий не опустил глаз под взглядом Инны. — Я люблю тебя.
      — Тогда возвратимся, — сказала Инна.
      — А как же Илу?
      — Не надо ее искать.
      Странная сила убеждения у этой девушки. Григорию нечего было возразить ей.
      Шли назад той же дорогой, по кромке ущелья. Снежный откос нависал над ними стеной. Инна шла впереди легко, уверенно. Или это была минута беспечности — альпийская веревка висела у Григория на плече.
      Но мысль об Илу не оставляла его. Глядя сверху на лабиринт трещин и пропастей, Григорий не удержался, крикнул в их глубину:
      — И-лу!..
      Инна резко обернулась к нему. В то же мгновение послышался треск, и медленно, на какую-то секунду бесшумно, снежный наст начал коробиться, свертываться в гармошку. Пахнул белый дымок, снег осел под Григорием. Сверху, гудя, уже катилась лавина. Удар швырнул Григория в пропасть. Голова его запрокинулась, тело обожгла боль. Теряя сознание, Григорий увидел перед собой огромные крылья. И глаза Инны, вместившие небо. Глазам он не удивился. И рукам, которые несли его в воздухе. А крылья… Он видел их на фотографии, которую принес в кабинет Сергеев. Не паруса, как ему показалось, — крылья!
      Когда вернулось сознание, Григорий опять увидел ее глаза, склоненные над собой. В них — отчаяние, смятение. Понял ли Григорий, кто она? И если понял, то что теперь? Оттолкнет ее, не полюбит? Или ей самой уйти от него?..
      Григорий понял:
      — Ты — Илу.
      Приблизил к себе. И когда их дыхание смешалось, Григорий знал, что ничего дороже этой девушки у него нет и не будет, он сказал:
      — Останься.