Библиотека советской фантастики (Изд-во Молодая гвардия) - Эхо (Сборник фантастических рассказов)

      — Откуда? — тряхнул бородой старик, видимо, спрашивая, откуда я к ним свалился.
      Машинально я ткнул рукой в потолок.
      Старик кашлянул — показалось мне, не совсем удовлетворенно. Но тут запели приборы, Снегурочка обернулась к пульту, сказала:
      — Подходим.
      — Садитесь! — кивнул мне старик на свободное кресло и тоже обернулся к приборам.
      Я сел.
      Мальчишечка поднялся с пола, подошел ко мне с игрушкой, сказал:
      — На.
      Новогодний подарок, подумал я, принимая игрушку — расйнсного конька. Конек заливисто заржал у меня в руке, я вздрогнул. Мальчишечка засмеялся, полез ко мне на колени.
      Дед Мороз и Снегурочка работали на пульте. Маленькие тонкие руки девчонки одновременно, кажется, умели нажимать десятки кнопок и клавишей. Пульт пестрел россыпью цветных огоньков, которые вспыхивали, переливались.
      — Полночь, полночь… — бормотал Дед Мороз.
      — Полминуты до полночи, — Снегурочка продолжала работать на пульте.
      — Полночь…
      — Десять секунд. Две… — отозвалась Снегурочка.
      — Искра! — Дед Мороз нажал на рычаг в центре пульта.
      Корабль вздрогнул. В боковых окнах вспыхнуло ослепительно желтое пламя, осветило кабину, лица мертвенным светом. Взорвалась сверхновая, веки невольно сощурились. Однако тут же на окна надвинулись светофильтры, хотя и сквозь затемненные стекла виднелось море огня.
      Мороз и Снегурочка сосредоточенно работали над приборами.
      Мальчишка, после того как световые эффекты кончились, поерзал у меня на коленях, сказал:
      — Расскажи сказку.
      — Какую сказку? — спросил я.
      — Какую хочешь.
      Видно было, что мальчишка не уймется без сказки — так прочно он устроился на коленях, — я подумал и начал:
 
Где-то в тридевятом царстве,
В тридесятом государстве
Жил-был славный царь Додон.
 
      — Знаю, — сказал мальчишка.
      Тогда я начал другую. Начало забыл — с середины:
 
Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна…
 
      — В царство славного Салтана. Знаю, — сказал мальчишка.
      Я опять подумал и начал импровизацию:
      — Космический корабль подходил к неизвестной планете. Это была черная планета, с черным солнцем и с черными океанами.
      — Там будут чудовища разные — тахорги, — перебил мальчик. — Их будут убивать из бластеров. Знаю.
      — Да-а… — сказал я. Мальчишка был силен и в фантастике.
      — Ну?.. — Мальчишка поднял ко мне круглое, курносое лицо.
      Тут Снегурочка обернулась от пульта и сказала:
      — Отстань! Прилипала…
      Мальчишка, видимо, не обидевшись, но и без всякого интереса ко мне, соскользнул с колен и опять присел на ковер, к своим игрушкам.
      Мороз, не отрывая глаз от индикаторов и стрелок на пульте, сказал Снегурочке:
      — Накорми гостя. Сама поешь. Впереди еще, — взглянул на часы, — полсуток.
      — Уровень… — кивнула она на один из приборов.
      — Прослежу, — пообещал Мороз.
      Снегурочка, встав с кресла и посветив мне глазами, сказала:
      — Пойдемте.
      Мы пошли тем же коридором, который привел меня в рубку. Коридор удлинялся перед нами, тут же смыкаясь за спинами, мы как бы плыли в комнате, которая передвигалась с нами. Была бы полная аналогия с горизонтальным лифтом, если бы мы не шагали и металлическая дорожка не отзывалась у нас под ногами.
      Хотелось спросить, как это, что комната идет вместе с нами, спросить о корабле, о них, обитателях корабля: новогодний полет у них, карнавал? Но девчонка шла такая строгая, хрупкая, что фразы, которые вертелись на языке, казались мне грубыми, могли нарушить настрой, установившийся между нами. Ладно, успокаивал я себя, дайте срок: спрошу о корабле, об экипаже. И куда летят.
      Наконец открылась боковая дверь и мы оказались в белой стерильно чистой кухне: стол, три стула по сторонам. Снегурочка сказала:
      — Садитесь.
      Я сел за пустой стол.
      — Что бы вы хотели? — спросила она.
      — Что есть.
      — У нас не праздничное меню.
      — Ничего.
      Снегурочка набрала несколько цифр на табло, стол преобразился: салат, сыр, фрукты, гранатовый сок в фужерах.
      — Пожалуйста, — Снегурочка опять посветила глазами.
      Может быть, этот взгляд, нестрогий, домашний, стол, полный еды, ободрили меня. Лучшего мрмента для разговора не найти. Я задал первый вопрос:
      — Кто вы такие?
      — Спасатели.
      — Кого вы спасаете?
      — Вас.
      — От кого?
      — От вас.
      Я, конечно, понимал, что спасают не меня лично — меня они спасли, — спросил:
      — Человечество?.. — Не без иронии: чудаки на корабле, маскарад.
      Однако собеседница, не уловив иронии, может быть, игнорируя, ответила:
      — Человечество. — Показала на стол: — Кушайте.
      Я не притронулся к вилке.
      — Поясните.
      Снегурочка, придвинувшая было к себе салат, отодвинула его.
      — Не знаете, что на Земле готовится биологический взрыв?
      — Да?.. — спросил я спокойно, чувствуя, однако, что физиономия у меня деревенеет.
      — Взрыва не будет, — сказала Снегурочка и поставила тарелку перед собой. Видя, наверно, что недоумение мое растет, придвинула мне фужер.
      Я поднял фужер. Выпили. Я спросил:
      — Откуда вы?
      — Из будущего.
      Фужер застыл в моей руке над столом.
      — Вас что-то удивляет? — спросила Снегурочка.
      — Удивляет?.. — Она так спокойно сказала «удивляет».
      Снегурочка подняла вилкой ломтик помидора и положила в рот.
      — Мистификация! — догадался я почти с радостью и поставил фужер.
      В ответ — пожатие плеч. Может, она не расслышала? Нет, расслышала.
      — Ничего удивительного, — сказала. — Спасая вас, мы спасаем себя.
      Я ничего не понимал. Но перед невозмутимостью собеседницы, перед лаконизмом ее ответов ко мне вернулось чувство удивления, как там, в движущейся по коридору комнате. И чувство смущения: может быть, мои вопросы выглядят глупо и я сам выгляжу глупо?
      Снегурочка тем временем дожевывала второй ломтик помидора.
      Собравшись с духом, я сказал:
      — Если вы сейчас не объясните мне все, я пойду к Деду Морозу. — Я показал на дверь.
      — Как вы сказали? — с любопытством спросила Снегурочка.
      — К Морозу, — повторил я. — На пульт.
      — Его зовут Роллт. Енджи Роллт, — сказала Снегурочка.
      — А вас?
      — Лидди.
      — Лидди, — сказал я. — Пожалуйста. Расскажите, что можете.
      — Еще? — спросила она и наполнила мой фужер — для успокоения.
      — Не надо. — Я отстранил рдяную влагу. — Расскажите мне все!
      Салат в тарелке она съела наполовину и теперь, посмотрев — мне показалось, с сожалением, — на приятно уложенные кружочки, оставила тарелку в покое.
      — В тысяча девятьсот девяносто шестом году, — сказала, — эксперименты над генами в ваших лабораториях выйдут из-под контроля. Бактерии-мутанты вырвутся на свободу. Начнутся эпидемии, безумие, — Лидди кивала на каждом слове. — Миллионы смертей…
      Нет, она не шутила. Она перечисляла, что произойдет, если мутанты вырвутся на свободу…
      — Но ничего этого не будет, — закончила она перечисление. — И тысяча девятьсот девяносто шестого года не будет.
      — Года не будет?..
      — Он к вам не придет. Будет тысяча девятьсот девяносто седьмой.
      Это было непостижимо, я откинулся на спинку стула. Лидди взяла с блюда фрукт, похожий на авокадо, итут же положила его обратно, видимо не решаясь предложить мне. Я старался осмыслить услушанное: верить или не верить?
      — Вы меня разыгрываете? — спросил я наконец. — Вы с карнавала?
      — Мы из две тысячи восемьсот семидесятого года.
      — Девятьсот лет! — воскликнул я. — И вы это можете сделать — уничтожить год?
      — Мы это делаем. Слышите?
      Корабль мелко дрожал от рвущегося позади него пламени.
      — Что это горит? — спросил я.
      — Время.
      — Знаете, какой сумбур вы сделали в моей голове? — спросил я.
      — Не знаю, — ответила она и предложила мне авокадо.
      Возвращались мы тем же коридором и так же: отсек двигался вместе с нами.
      Роллт спокойно сидел у пульта и, кажется, был доволен. Мальчишка лежал рядом в кресле вверх животом и числом 1997, дремал, ручонка свесилась с кресла, мальчик не заметил этого.
      — Роллт! — воскликнула Лидди. — Он ведь совсем заснул! — Взяла малыша на руки, перенесла на диван: — Одуванчик ты мой!..
      Мальчишка похлопал полусонно глазами.
      — Маленький! — Лидди склонилась, чтобы свет не падал мальчугану в глаза. — Спи!
      — Отнеси его, Лидди. Сама поспи, — сказал от пульта Роллт.
      — А ты как? — спросила Лидди вполголоса, не оборачиваясь.
      — Все налажено. Иди спи. Я тут поговорю.
      Лидди, подняв малыша на руки, пошла к двери. Роллт нежно поглядел ей вслед.
      Пригласил меня сесть рядом, в кресло, где прежде сидела Лидди. Я сел, Лидди в это время прикрывала за собой дверь одной рукой — другой обнимала мальчишку.
      — Если что — вызовешь, — сказала она. Роллт кивнул.
      — Внучка? — спросил я, когда Лидди ушла.
      — Жена, — ответил Роллт и, предваряя вопросы на эту тему, сказал спокойно: — Ей двадцать четыре года, мне — двадцать восемь.
      Кажется, надо было привыкнуть ко всему необычайному на корабле, но я не сдержался: жестом обвел подбородок, намекая на его бороду.
      Роллт ответил вопросом:
      — А что, у вас не носят бород?..
      С Роллтом разговаривать было легче. Хотя я и не переставал удивляться на каждом слове, но с ним было раскованнее. Он не смущал меня блеском глаз, холодностью. Хотя — какая у Лидди холодность? Как она сказала: «Одуванчик ты мой…» Изложив возрастные данные, Роллт улыбался. Борода его уже не казалась страшенной, брови суровыми. Карие глаза были просто внимательными, обращались на меня, на пульт — больше на пульт. Я кашлянул, намереваясь заговорить, Роллт кивнул: можно.
      — Лидди, — начал я, — сказала мне необычайные вещи.
      — Это она умеет, — согласился Роллт.
      — Неужели это правда? — воскликнул я.
      — Насчет года? — улыбнулся Роллт.
      — Да.
      — Мы его не пустим на Землю.
      И тут не легче.
      — Но, позвольте, — я пытался взять себя в руки. — Отнять у каждого человека год жизни…
      — Дешевле и лучше, чем лишить жизни полностью.
      — Не согласен! — решительно возразил я.
      — Вы ничего не поняли? — спросил в упор Роллт.
      Вопрос отрезвил меня. Я даже немного съежился.
      — Эксперименты над генами, — медленно заговорил Роллт, — подошли к критическому порогу. Расшифрован наследственный код, аминокислоты расщеплены на атомном уровне. В лабораториях выращены химеры. Им даже нет названия — в научном языке не хватает слов. Через месяц-другой мутанты вырвутся из лабораторий. Никто не готов к борьбе с их полчищами — Лидди рассказала вам…
      Роллт отвлекся, чтобы умерить на пульте мерцание одного из тысячи огоньков.
      — В эту минуту, — снова обернулся ко мне, — на столе у президента Ассоциации биологических исследований план работы на предстоящий год. План не будет подписан.
      — Вы…
      — Мы его не убьем. Он умрет сам. Умрут все, кому суждено умереть в тысяча девятьсот девяносто шестом году.
      Я промолчал.
      — Вице, — продолжал Роллт, — который сменит президента, план не подпишет. Биологической катастрофы не будет.
      Я, кажется, начал кое-что понимать.
      — Этим мы спасаем не только вас, — закончил Роллт, — но и себя.
      — А время? Год?
      — Время сгорает в звездах. Об этом знают ваши ученые. Какой-то отрезок мы сожжем сами.
      Сжечь время?.. Я беспомощно оглядываюсь по сторонам. Или это мне снится?.. Однако Роллт, живой, решительный сидит рядом, в иллюминаторах рвется пламя. Роллт сжигает время… «А на Земле? — думаю я. — Что творится в эти часы внизу?» Невольно упираюсь глазами в пол. Роллт не замечает моего смятения. Как он спросил: «Вы ничего не поняли?»…Холодок ходит у меня по спине. Боже мой, уничтожить год!..
      За бортом корабля клокочет вулкан: сгорает время. Не могу удержаться от восклицания:
      — И это делаете вы двое?..
      — Есть решение, — с неохотой говорит Роллт. — Необходимое…
      — Значит, вы знаете наши дела?
      — В общем… — так же неохотно говорит Роллт. — Частная жизнь для исследований запрещена.
      Этой фразой он, кажется, кладет границу нашему разговору. «Извините…» — говорю я про себя — мне неудержимо хочется спрашивать. Однако Роллт вскидывает бороду, упрямо смотрит на пульт, игнорируя мое любопытство и нетерпение. Впрочем, какое я имею право вторгаться в планы и в помощь, которую нам оказывают потомки?.. Я еще раз оглядываю кабину, пульт. Необычайное совершенство линий, мягкие краски стен, потолка действуют умиротворяюще. И только дрожь корабля, пламя за иллюминаторами показывают, какая производится здесь работа. И хотя трудно поверить в реальность происходящего: мое спасение, разговоры, игрушки, наконец, разбросанные по полу, — все говорит о реальности и непостижимых масштабах происходящего. Пытаюсь мысленно — Роллт работает над приборами — поставить несколько вопросов себе, попытаться на них ответить. Кто принял решение помочь нам? Как решение было принято? Правительство у них там, в будущем? Если правительство — всемирное? Кем работают Роллт, Лидди?.. Количество вопросов растет как лавина. Но Роллт по-прежнему не отрывает от пульта глаз, а я не могу ответить себе, а догадываться у меня не хватает воображения.
      Наконец, когда Роллт отрегулировал еще несколько огоньков на панелях, отнял руки от кнопок, я не выдерживаю и с прямотой невежи спрашиваю:
      — Как вы живете? У себя, там?..
      — Так, — отвечает Роллт. — Ничего. У нас свои проблемы.
      Чувствую, что начинаю надоедать собеседнику. Робко, нерешительно все же спрашиваю:
      — Как вы меня спасли?
      — Автоматика, — коротко отвечает Роллт, не отрывая глаз от приборов.
      Тут мне приходит мысль: что будет со мною дальше?
      — Да, — соглашается Роллт. — Задача…
      Это, несомненно, ко мне. Он угадал мою мысль?.. Угадал. И мне надо готовиться к расставанию. Но. господи, надо запомнить это мгновенье! Сказка это, фантастика?.. Гляди, говорю я себе, запоминай. Что бы это ни было, оно никогда не повторится.
      Я глядел и запоминал: глаза Роллта, игрушки на полу — конек, рыба, трехколесный автомобиль… Ничего мне не снится. Мысленно перебираю в уме катастрофу на спутнике, крыло, ужин с Лидди. Было это, было, говорю себе. И сейчас вот оно — ковер на полу с оленем, у оленя две пары рогов. Почему? Каприз художника или у них там такие олени? Что у них еще?..
      В лобовое стекло глядит плотная темнота. Ни звезды, ни блеска городов под крылом, хотя это новогодняя ночь, Земля цветет огнями иллюминаций. Такой плотной тьмы я никогда не видел. Но я не спрашиваю о ней Роллта. Очевидно, океан времени надо сжечь в самый короткий срок. Очевидно, корабль обгоняет течение времени, — это доступно Роллту, Лидди.
      Опять приходят вопросы. Мысли пляшут в мозгу, разбегаются. Девять веков! Масштаб парализует сознание.
      Роллт, кажется, дремлет над пультом. Поют приборы.
      Наконец бородач поднимает голову.
      — Я опущу вас на Поворотном, — говорит он. — Согласны?
      Это все. Это конец. Они улетают дальше. Но что он спросил? Согласен я на Поворотном? Мыс, на нем станция слежения. Я почти дома.
      Киваю в ответ.
      — Мы начали, — говорит Роллт, — с Меридиана перемены дат. Тут наш путь и окончится. Вас мы догнали восточнее.
      — Да, — соглашаюсь я.
      Роллт наклоняется к микрофону:
      — Лидди.
      А мне не хочется, чтобы Лидди пришла. Не хочется, чтобы необыкновенное кончилось. Они улетят, исчезнут. Попросить Роллта, чтобы взяли меня с собой? Безумная мысль!.. А разве не безумно мое спасение? Эта встреча?..
      Входит Лидди — такая же, с ясным, чудодейственным взглядом. Роллт поднимается с кресла. Я тоже встаю: прощайте мечты, просьба, чтобы Роллт и Лидди взяли меня с собой… Лидди садится на место Роллта.
      — Прощайте, — протягивает мне руку.
      Пожимаю кончики пальцев — ощущение, будто касаюсь бутонов цветка.
      Выходим с Роллтом из рубки.
      — Наденете мой скафандр, — говорит он, пока идем коридором. — Он прост и удобен. Но дарить его вам я не могу. Как только приземлитесь, сбросьте его и отойдите в сторону. Он сгорит. Не пытайтесь тушить.
      Он помог мне надеть скафандр. На пороге шлюзовой камеры он сказал:
      — Опуститесь в тысяча девятьсот девяносто седьмом году. Никому не говорите об этой ночи, о встрече. Если же вам придет в голову описать все это, сделать рассказ, поставьте в подзаголовок — фантастический. Только в этом случае, — улыбнулся он, — вам поверят. Хотя бы мальчишки.
      Дверь камеры начала закрываться.
      — Всего! — сказал Роллт, помахал рукой.
      Пламени за бортом не было. Корабль прошел Меридиан перемены дат и теперь летел над Землей ради меня. Автоматы открыли люк, катапульта выбросила меня. Несколько секунд я летел над кораблем, пока не потерял инерцию, потом корабль ушел вперед, исчез. Внизу ясно обозначалось Японское море, мыс Поворотный.
      Снижаясь на спусковых ракетах — парашютов скафандр не имел, — я вспомнил, что не задал Роллту и Лидди еще одного вопроса: почему на груди у мальчишки стояло число 1997? Поразмыслив однако, решил, что у людей будущего свой юмор…
      Приземлился я на побережье, километрах в двух от станции Слежения. Сбросил скафандр, отошел в сторону. Не прошло минуты, как скафандр вспыхнул, — пришлось отойти подальше. Когда пламя погасло, ни выжженного круга на почве, ни пепла — ничего не осталось. Наверно, и корабль, подумал я, из того же состава. В случае аварии… Ни следа не должно остаться в настоящем и в прошлом. У представителей двадцать девятого века — свои проблемы…
      И эта проблема… Я шел под звездами к станции — к горстке огней, брошенной в темноту. Спасают нас — спасают себя. Связь времен. Скрытая и непонятная для нас связь. Но она существует. Существуем мы и они. Одновременно и через пропасть времени… Голова от этих мыслей кружилась. Зато было понятно, что люди далекого будущего творили подвиг. И сделали это просто, буднично. Даже не подав знака, что спасли нас от гибели. Наверно, так надо. Наверно, в этом скрытая диалектика.
      Станция Слежения рядом. Я остановился, поднял голову. Тысячи звезд глядели мне в глаза. Тысячи костров, дающих жизнь планетам, миллионам живых существ. Время сгорает в звездах, сказал Роллт. Если подумать — действительно: любая звезда сожжет атомные запасы ва миллиард лет и погаснет. А звезды живут. Так что же такое — время? Энергия? Сама жизнь? Не свет, не тепло заставляют жить каждую клетку — время. Свет, тепло — лишь производные от времени. Это, наверно, поняли в двадцать девятом веке. Заставили время подчиниться, служить себе. Если надо — научились сжигать. У них свои проблемы…
      Всю жизнь с той ночи я искал доказательства, что природой, людьми хоть как-то замечен трагически пропавший год. Не потому, что мне хотелось доказать истинность случившегося со мной происшествия. Я уважаю Роллта и Лидди, чтобы ловить их на слове. Но мне самому хотелось убедиться, что бывшее со мной — было, что год миновал, проскочил, исчез бесследно.
      Президент Ассоциации биологических исследований скончался, на его место стал другой человек, и теперь, когда рассекречены архивы, подтверждено, что план опасных исследований не был подписан. Умерли в новогоднюю ночь многие, но над планетой свирепствовал грипп какого-то нового вида — в конце века вообще гриппы росли как грибы, и все новые, — повышенная смертность была отнесена на счет болезни.
      А в остальном доказательства — так, пустяки.
      Мировая кинозвезда Элен Зюсс воскликнула первого января:
      — У меня на лбу появилась морщинка. Трагедия!
      Трагедия обошла все газеты мира, но она мне ничего не доказывает.
      Другой всемирно известный актер, увидя наутро в зеркале постаревшую, помятую физиономию, сказал:
      — Кутнул же я в эту ночь!..
      У остальных, как я говорил вначале, в момент смены старого и нового года проявилась на миг замедленность, мгновенный сбой, но кого я ни спрашивал, никто этому не придал значения. Новогодняя ночь — кто не был навеселе?..
      И только деревья… У них появилось лишнее годовое кольцо.
      Но этого не превратишь в доказательство. Да и зачем?
      Я все же решил изложить эту историю, написать рассказ. Но, следуя мудрому совету Роллта, ставлю в подзаголовок рассказа — фантастический.
      А что было — то было.
      Хотя календари с тех пор — все, как один, — отстают от времени на год.

ЭХО

 

 
      Вынужденные посадки всегда грозят неприятностями, и пилоты, естественно, их не любят. Алексею очень не хотелось садиться, но корабль не тянул, а до Земли на полном форсаже больше чем полгода пути. Не отремонтировать двигатели — полгода превращаются в десять лет. Недопустимо, когда на губах уже чувствуешь вкус земной воды, а перед глазами лес — вот он, ты к нему приближаешься.
      Ни воды, ни леса Алексей не видел за весь полет. Выжженные планеты или закованные в глыбы смерзшегося метана и гелия. Бесконечный песок пустыни, бури, самумы. С ума сойдешь, если ты не разведчик. Разведчикам с ума сходить не позволено.
      Центровка, думает Алексей, решаясь приземлиться на ближайшей планете. Сместилась центральная осевая, забило нагаром выхлопные каналы двигателей, ничего не поделаешь. Вообще, «Ястреб» должен был дотянуть без ремонта. Гарантирует же Земля исправность. Но тут Алексей виноват сам. Прихватил лишнего. Очень его заинтересовала пестрая планетка в Драконе. Посмотришь — шахматная доска. Разумная жизнь? У кого из пилотов не дрогнет сердце при этой мысли? Кто не потянется рукой ощупать эту чужую жизнь? Потянулся и Алексей. Оказалось, мираж. Приблизился — клетки поползли вкось и вкривь. Вышла не шахматная доска, а лунный пейзаж с бесконечными кратерами. Такое зло взяло. Рванул от планеты в сердцах, и вот — сказалось на двигателях.
      Алексей раздосадован. На шахматную планету, на то, что не найдены братья по разуму, на скучный рейс, хотелось чего-то необычного, яркого.
      Но яркого не было.
      Первый взгляд на равнину, на которую опустился «Ястреб», вызвал отвращение и тоску: песок, сглаженные холмы, уходящие к горизонту, ветер.
      — Язви тебя… — выругался Алексей — предки его были сибиряками.
      В атмосфере, однако, достаточно кислорода, хотя при облете, Алексей облетел шарик четыре раза, не было замечено ни травинки, ни кустика: желтый песок, серый камень. Кислород выдавали вулканы. Это уже не новость. На некоторых планетах кислород поставляют вулканы. Были вулканы и здесь — дымили по берегам океана. Алексей, состорожничав, сел подальше от них: не тряхнули бы почву, не опрокинули.
      Немножко радовало, что работать можно было раскованно, без скафандра, но радость была настолько маленькой, что не развеяла всеобщей досады, и теперь Алексей прямо в дверь бросал инструменты для очистки выхлопных дюз. Инструменты гремели, Алексею казалось: тоже досадовали, и это ему доставляло какое-то облегчение.
      Очистка дюз не ахти какая работа, делает ее автомат, но Алексей брался за ремонт рьяно: поскорее кончит — скорее покинет безотрадное царство.
      — Ну, раз!.. — спрыгнул он вслед за инструментами.
      — Ну, раз!.. — отозвалось ему в ответ.
      Что такое? Подметки ляскнули о песок? Однако «Ну, раз!..» было повторено человеческим голосом, Алексей отлично расслышал. Голос звучал в ушах — чужой, высокого тембра, звонкий. Не его голос. Но и быть голосу вроде бы не от кого. Алексей опять оглянулся: пустыня, солнце на небе, под ногами — тень корабля. Мысль опять вернулась к подметкам: вздор! И опять к голосу. Ну никак, ни с какой стороны голосу быть невозможно!.. Ждала работа, Алексей стал подбирать инструменты. Настороженно, не зная почему, подошел к дюзам.
      Часа три он работал, пока не освободил выхлопные ходы от нагара. Ни разговаривать сам с собой, ни мурлыкать под нос Алексей себе не позволил, хотя по опыту знал, что это отвлекает в какой-то мере.
      Закончив, Алексей, отряхивая с рук остатки нагара, несколько раз хлопнул ладонь о ладонь. Тотчас услышал в ответ хлопки, словно кто-то поаплодировал ему в знак успешной работы. Алексей опустил руки:
      — Эхо?..
      — Эхо, — прозвучало в ответ.
      Алексей замер — он нагнулся поднять инструменти в этой неудобной позе огляделся вокруг. Бму показалось, что ответное «эхо» было сказано женским или детским голосом. Ничто вокруг не двигалось, не шевелилось. Тем не менее он поспешно собрал инструмент, поднялся по трапу и, втянув трап, поспешил закрыть дверь. Закрыть массивную дверь не просто, и, пока она закрывалась, Алексей явственно услышал с того места, где только что он стоял:
      — Хи-хи-хи!..
      Перекусив в камбузе и уже возясь с двигателями внутри ракеты, Алексей все еще слышал это ехидное «Хи-хи-хи!..» — словно оно прилипло к ушам или вошло в череп и засело там. Что это? Собственно, Алексей не задавал себе такого вопроса. «Ну, раз…» и хлопки — обыкновенное эхо. Но тут опять засмеялось: «Хи-хи-хи!..» Алексей раздраженно сплюнул:
      — Еще чего?..
      Сразу же он испугался — вдруг кто-то ответит? Но никто не ответил. Тут же Алексей спохватился: он подумал «кто-то»? Значит, эхо — это опять для отвода глаз?
      Он думает о «ком-то»? Верит?.. «Хи-хи…» Нет, это у него в голове. И еще в голове мысль о «ком-то». Она приросла, закрепилась в мозгу. От нее не отделаться.
      Все-таки ему хотелось себя перехитрить. Алексей запел:
 
На воздушном океане,
Без руля и без ветрил…
 
      Пел Алексей отвратительно, слуха у него не было, и он знал об этом. Пение прозвучало, как скрип ножа по тарелке. Алексей устыдился, смолк.
      Приналег на гайковерт, расслабляя крепление, устремил все помыслы на центровку. Это отвлекало, конечно, даже отвлекло на какое-то время, но проклятое хихиканье в голове выныривало то с одного, то с другого края, портило настроение.
      «Надо в этом разобраться, наконец!» — решил Алексей. Отложил работу, подошел к иллюминатору.
      Та же унылость: равнина, усыпанная щебнем, песком. Справа к ракете подходил невысокий увал, срезал горизонт. Тут обзор был меньше. «Что за увалом?» — мелькнула мысль. Влево уходил тот же пейзаж, не на чем было остановить взгляд. И небеса были буроватые, словно отражали песак пустыни.
      Почему-то Алексей почувствовал, что ему никогда не было так плохо. То, что рейс неудачный, — обыкновенно. Большинство разведчиков возвращается ни с чем. Ну ископаемые. Полезные: руды, россыпи. Ну пейзажи, заснятые на память: ровные, пересеченные, гористые, пустынные. Вот и все. Даст космонавт имя планете — Людмила — теперь больше идут женские имена: Вера, Мария. На Земле примут. Занесут название в каталог, похвалят за полезные ископаемые, подумают про себя: за морем телушка — полушка… А посылая в полет, каждый раз ждут: «Привези жизнь…» А жизнь-то как раз и неуловима.
      «Хи-хи…» — пронеслось в мозгу.
      Бывает же вот, рассердился Алексей. Вдолбится же в голову…
      Глядя в иллюминатор, он ничего не решил. Вернулся к двигателям, осмотрел первый и тут же принялся ремонтировать второй двигатель. Закончил работу к вечеру. Проверил центровые по электронному контуру, удовлетворился.
      Опробовал двигатели, пламя ударило в почву, корабль содрогнулся.
      Можно было стартовать. Со спокойной совестью. Впереди через полгода Земля, с родниковой водой, шорохом леса.
      Выключил двигатели. «Хи-хи…»
      «Может быть, это не эхо?» — пришло вдруг в голову. «Алексей! — Это он назвал себя по имени. Ясно и четко подумал: — Ты же разведчик! Откуда это «хи-хи…»? Звуковая галлюцинация? Разведчикам сходить с ума не позволено!»
      Нет, он не нажмет на пуск. Не уведет корабль. Ничего этого он не сделает. Двигатели остыли. Выходные люки задраены. Алексей все еще сидел в кресле пилота. Руки не поднимались нажать на пуск. Что же делать?
      — Утром, — решил Алексей, — обследую местность.
      В ночь выходить из корабля ему не хотелось.
      Едва рассвело, Алексей спустился по трапу. Не спрыгнул и не сказал: «Ну, раз!..» Это бы звучало по-детски, а во-вторых — кто знает? — не ответят ли Алексею опять?.. Решил быть настороже и до поры держать язык за зубами. Вчерашнее хихиканье прошло, спал ночь Алексей спокойно. И сейчас держался вполне уверенно. Куда идти? Поднимется на увал. Об этом Алексей думал вчера и сейчас осуществит свое намерение.
      Солнце било в глаза. Увал наполовину в тени. До вершины метров триста, определил Алексей.
      Двинулся. Песок поскрипывал под ногами. Обыкновенный привычный звук. Это действовало успокаивающе. «А чего беспокоиться? — спросил себя Алексей. — Песок и солнце». Но в вопросе была наигранность, Алексей это чувствовал и решил поддерживать в себе настороженность. Оружие он не держал в руке. Пистолет сунул за пояс. Но рукоять оставил снаружи.
      Дышалось легко. Подъем Алексей преодолел без труда. Вот и вершина. Та же безотрадность с вершиныхолмы, уходящие к горизонту, серость пустыни. «Напрасна, — мелькнула мысль, — эта вылазка…» Сделал несколько шагов вниз. Поскользнулся на щебне:
      — Ах!
      — Ax! — послышалось рядом.
      Алексей остановился. Огляделся вокруг. Никого. Но голос он слышал. Повторить восклицание? Повторять не хотелось. Алексей спросил, как вчера, возле ракеты:
      — Эхо?..
      Получил в ответ:
      — Эхо.
      Тогда Алексей спросил в лоб:
      — Кто ты?
      В ответ прозвучало:
      — Ты-ы.
      Мурашки посыпались за воротник Алексею, поползли вниз, вниз. Но отступать поздно. Алексей спросил:
      — Ты здесь?
      — Здесь.
      И вдруг опять, как вчера:
      — Хи-хи-хи!..