Библиотека советской фантастики (Изд-во Молодая гвардия) - Эхо (Сборник фантастических рассказов)

      Василий попробовал сопротивляться, двинул ногами, но бурая шерстистая масса вжала его в подушку, в рот набилось жестких волос, Василий не мог вздохнуть. Не прошло двух минут, как он был связан веревкой. Большой бурый медведь сел в ногах у Василия, отдуваясь и удовлетворенно поглядывая на сделанную работу — Василий лежал как хорошо упакованный тюк. Тут же, опираясь о спинку кровати, стояла медведица, тоже глядела на связанного Василия. Из кухни, держась передними лапами за косяк двери, выглядывал медвежонок.
      «Вот как!..» — подумал Василий, скорее удивленный, чем испуганный, и спросил:
      — Зачем вы меня связали?
      — Затем и связали, — сказал большой медведь. — Шкодить тут будешь.
      — Не буду, — сказал Василий.
      — Э-э… — возразил медведь. — Была тутодна шуструха. Чашки нам перебила, раму из окна высадила. Показывают ее теперь по телеку — в героини вошла. Смеются над нами. Мишуха как увидит — визжит от негодования.
      Медвежонок полностью вышел из-за двери, присел на задние лапы.
      — Так вы?.. — обалдело спросил Василий.
      — Они самые, — кивнул сидевший у него в ногах. — Три медведя.
      Михайло Иванович, Настасья Петровна и Мишутка!.. — думал Василий. Удивление его росло с каждой минутой.
      — Ты зачем к нам пришел? — спросил тем временем Михайло Иванович.
      — Заблудился я, — ответил Василий.
      Михайло Иванович почесал за ухом:
      — Заблудиться — оно нехитро. А если у тебя другая какая цель?
      — Никакой другой цели! — Василий мог побожиться.
      — Время такое… — продолжал между тем Михайло Иванович. — Беспокойное. Турпоходы разные, вылазки на лоно природы. Раньше этого не было.
      Василий наблюдал троицу. Михайло Иванович вел себя спокойно, солидно, смахивал на деда Матвея — родного деда по матери Василия: косматый, большой. Цигарку в зубы — настоящий дед Матвей.
      Анастасия Петровна молча держалась за спинку кровати, Мишутка сидел у двери, внимательно слушал.
      — Как же тебя зовут? — спросил Михайло Иванович Василия.
      — Василий Елшин.
      — Кто будешь?
      — Аспирант университета.
      — Аспира-ант, — протянул Михайло Иванович. — Пишешь эту… как ее?
      — Диссертацию, — подсказал Василий. — Пишу.
      — Получается?
      — Помаленьку.
      Михайло Иванович посмотрел на Василия с чувством уважения и сомнения.
      — Может, врешь, паря, — сказал он. — Может, ты подосланный? От охотников?
      — Не вру, Михайло Иванович! — горячо возразил Василий. — Бывает же — заблудишься.
      — Бывает, — согласился Михайло Иванович. Взглянул на Анастасию Петровну: — Как ты, мать, веришь?
      — Ружья вроде бы нету, — сказала Анастасия Петровна.
      — В руках не держу, — заверил Василий.
      — Кто его знает?.. — продолжал сомневаться Михайло Иванович, поглядывая на Василия. — Паспорт есть?
      Вопрос прозвучал внезапно. Как у хорошего следователя.
      — С собой нет. А вообще — есть…
      — Проверить тебя надо, — решительно сказал Михайло Иванович, встал с кровати. — Пошли, — сказал домочадцам, — обедать.
      Пока гремели чугунками и ложками, у Василия было время поразмыслить над обстоятельствами, постигшими его в домике на поляне. «Может, я сплю?» — Василий приподнял голову, поглядел на веревки. Веревки резали тело, можно было лишь пошевелить пальцами. Василий пошевелил, попытался сесть. Кровать скрипнула.
      — Паря! — донеслось из столовой. — Спокойно!
      Слух у Михаила Ивановича был отличный.
      — Режет, — пожаловался Василий.
      — Потерпишь, — ответил Михайло Иванович. — Пока пообедаю.
      Обедали долго. Ели похлебку, кашу, пили чай. Потом Анастасия Петровна убирала со стола, Михаила Ивановича не было слышно — может быть, придремал. Василий поглядывал на дверь, но вместо Михаила Ивановича появился Мишутка.
      Подошел к кровати. Поглядел на Василия, спросил?
      — Что мне дашь?
      — Я тебе качели сделаю, — пообещал Василий.
      Мишутка заковылял в кухню и сказал, видимо, матери:
      — Он мне пообещал качели сделать.
      — Не лезь, куда не надо, — сказала мать.
      — Но он мне качели…
      — Я тебе что?.. — прикрикнула Анастасия Петровна.
      — А? Что? — очнулся от дремы Михайло Иванович.
      — Не дрыхни, — сказала Анастасия Петровна. — Перед вечером вредно.
      Михайло Иванович проворчал что-то невнятное. Появился на пороге спальни, спросил у Василия:
      — Ну как?
      — Режет… — пожаловался Василий, шевеля пальцами.
      — Да, брат, не мед, — согласился Михайло Иванович, видимо, не зная, развязать Василия или еще не следует. Потоптался, вышел.
      Пошептался о чем-то с Анастасией Петровной. Опять зашел в спальню, ослабил узлы веревок.
      — Ох, — сказал, — наделал ты мне хлопот.
      Как всякий мужчина, Михайло Иванович не терпел лишних хлопот.
      — Развяжите меня, — попросил Василий.
      — Сбежишь, — почесал в затылке Михайло Иванович.
      — Не сбегу.
      — Ой сбежишь, паря. Охотников приведешь.
      — Михайло Иванович!.. — взмолился Василий.
      — Не проси! — отмахнулся лапой Михайло Иванович.
      Узлы он все-таки поослабил. А когда стемнело, перенес Василия в кухню, на лавку: спи.
      Василий не мог уснуть. В спальне тоже не спали. Михайло Иванович переворачивался с боку на бок.
      — Настя!.. — позвал он наконец шепотом.
      — Чего тебе?
      — Ума не преложу, что с ним делать.
      — А я что? Моего это ума?
      — Он мне качели сделает! — пропищал из своего угла Мишутка.
      — Цыц! — прикрикнул Михайло Иванович.
      Через минуту спросил:
      — Может, отпустить, Настя?
      — Можно, — отозвалась Анастасия Петровна.
      — Ох-ох-ох… Беда мне, — вздохнул Михайло Иванович.
      Утром он спросил Василия:
      — Если я тебя отпущу, что будешь делать?
      — Поживу у вас немножко. Если разрешите, — сказал Василий.
      За ночь он многое передумал и решил, что ему встретился уникальный случай: медведи живут, разговаривают. Дом у них, телек — поди поищи такое. Не убили его, не съели. Паспорт потребовали. Чудеса какие-то! И если уж чудо в руках, надо выжать из него пользу. Поэтому ответы у него были продуманные:
      — Поживу с недельку, уйду.
      Кажется, Михайло Иванович такого ответа не ожидал.
      — Да-а… — тянул он. — У нас, значит, поживешь.
      — Конечно, — сказал Василий.
      — Шкодить не будешь?
      — Что вы, Михайло Иванович!
      — Да, — решился наконец Михайло Иванович. — Живи.
      Завтракали все вчетвером. Ели картошку с маслом.
      — Откуда масло? — спросил Василий.
      — Оттуда ж, — отвечал Михайло Иванович. — Из сельпо.
      — Имеете связь?..
      — Имею.
      Конечно, имеет: телевизор, посуда, сковороды… Василий не мог сразу привыкнуть к этому, оттого и вопросы его были, честно говоря, неглубокими.
      Больше Василий смотрел: как Михайло Иванович орудует вилкой, как Анастасия Петровна управляется у печи. Смотрел на лица своих соседей. Неудобно как-то сказать — на морды. Ничего лица: приветливые, сосредоточенные.
      После завтрака Михайло Иванович предложил:
      — Айда, по дрова. На заготовку.
      Взял пилу поперечную, добрый колун. Василий с готовностью согласился.
      Лесосека была в километре от дома — не дальше. Штабелек дров, небольшие стволы, поваленные, изломанные, — работа Михаила Ивановича, решил Василий. Пока шли, разговаривали, Василий рассказывал о себе. Михайло Иванович слушал.
      На лесосеке сразу включились в работу. Пила визжала, готовые чурки ложились одна к другой. Василия прошиб пот. Михайло Иванович работал неутомимо.
      Так — до обеда: картошку взяли с собой, лук, соль.
      После обеда дали себе немного расслабиться. Прилегли под елью, на мягкой хвое. Возобновили разговор. Говорил теперь Михайло Иванович:
      — Биография у меня обыкновенная — рядовая. Родились мы в берлоге, с браткой Валерой. Сосали мать, набирались сил. Когда выбрались из берлоги, началась для нас настоящая жизнь. Чего только мы не делали: кувыркались, лазали по деревьям, купались в ручье. Хорошая была жизнь, — Михайло Иванович расчувствовался: — У-у!! Бывало, утречком, на реке… А небо такое зеленое, свежее. Лес не шелохнется. Не жизнь — яблочко наливное!..
      — Только все кончается, милок, — Михайло Иванович повернул голову к Василию. — Здоровенные стали с браткой, ссориться начали. Вцеплялись — клочья летели. Мать поглядела на это, разгневалась, надавала оплеух обоим: «Ушивайтесь, постылые!» И пошли мы с Валерой. Побродили до осени, потом он подался На Усач. Только его и видел. Не знаю, жив ли?
      Тут я задумался, — продолжал Михайло Иванович. — Как дальше? Перезимовал один. Подтекла у меня берлога, выскочил раньше времени. Холодно, голодно. Нет, думаю, так можно пропасть.
      У Василия с утра на языке вертелся вопрос: как это — домик, семья? Михайло Иванович, видимо, подходил к этому моменту своей биографии.
      — Приглядываться начал. Живут мужики, к примеру. Дом, огород у них, достаток. Разговаривают друг с другом, общаются. Почему у зверей не так? Крепко засела у меня эта думка. Почему не жить вместе с людьми? Коровы живут, собаки. Впрочем, не то: коровы, собаки — домашний скот. А чтобы жить на равных: ты мне друг — я тебе друг. Мысль, правда? Мир велик; тайга велика, солнце всем светит. Живите и наслаждайтесь. С чего же начать, думаю? С речи. Оно и понятно: речь — это главное. Без общего языка пропадешь. Стал подбираться ближе к людям. На покосе где-нибудь отдыхают, у костра, а я тихонечко рядом, за елками: слушаю, запоминаю. Того Иваном зовут, того Петром. Подай, принеси — все это понятно, если хочешь понять. Шибко завлекся этой наукой. Говорить начал учиться. Получалось: И-ван. «Иван, — говорю, — Иван!» А из глотки: «И-ван»… вроде «ги…» — отрыжки какой-то. Лапами, бывалоче, раздеру морду себе: «Иван!» Представь — получаться начало. А раз начало — не сомневайся, пойдет.
      Года два эдак бился. Повзрослел к этому времени. Новые пришли мысли. Кому это надо, думаю, чтобы звери, птицы да человек разобщенно жили? Мир, говорят, один, неделим. Вот, думаю, надо наводить мосты к человеку. Хорошо, теоретически думаю. Да и готовлюсь. Пионером стать в этом деле.
      Михайло Иванович привстал, сел под елью. Рассказ взволновал его. Взволновал и Василия.
      — Ну, — продолжал Михайло Иванович, — когда изучил язык, сказал себе: двинем! Доклад у них был в клубе. Докладчик читал по листку, остальные дремали, слушали. Прошел я между рядов, оказался возле трибуны.
      «Здравствуйте, мужики, — говорю. — Дозвольте слово! сказать». Ну, конечно, замешательство тут. Кто шапку! на голову, кто — ходу. Кто-то кричит; «Ряженый, успокойтесь!»
      «Не ряженый, — говорю. — Всамделишный медведь».
      Хохот поднялся. Докладчик задом со сцены. В зале веселье:
      «Скажи, скажи, Михайло Иванович!»
      «Мужики, — говорю, — по делу пришел».
      У тех, кто на первых скамьях, глаза круглеют. Смех постепенно пропал.
      «Разрешите, мужики, — продолжаю, — жить с вами в мире и дружбе. Медведь я, — говорю, — да вот додумался жить по-новому. Своим умом дошел».
      Нескладная речь, однако, вижу, слушают.
      «Не такое время сейчас, — говорю, — мир неделим, так давайте, — говорю, — я вам в чем помогу, вы мне поможете».
      Какой-то парень из задних рядов:
      «Чем помочь?»
      «Не трогайте, — говорю, — не убивайте. Может, пригожусь на что путное. Дозвольте дом поставить в лесу, жить, как люди».
      Тот же парень кричит:
      «Ставь, пожалуйста. Живи!»
      «Спасибо, — говорю. — А может, на голосование мою просьбу?»
      Очень уж внезапно вышло для всех. Может, настроение у них поднялось, развеселил я их.
      «Живи, — кричат, — без голосования!»
      — Разрешили мне — в виде эксперимента. Начал строить избу. Женился на Анастаське. И вот — живу.
      — А с мужиками — как? — спросил Василий.
      — Сошлись характерами. То они мне помогут, то я им. К примеру, строят мост — поворочаю бревна. Машина у них — «скорой помощи». Слабенькая, видимость одна. Весной, летом по дороге из колдобин выворачиваю. Телка потерялась в лесу, глупая, — опять же ко мне, к Михаилу Ивановичу. Они вон мне телек установили. В благодарность, значит.
      — Не обижают?
      — Ни. Я им ничего плохого — они мне ничего плохого.
      К вечеру Василий с Михаилом Ивановичем поставили второй штабелек, возвратились до дому. Мишутка встретил их на середине дороги. Василий вспомнил о качелях. Из той веревки, которой его связывали, сделал Мишутке качели, из подвернувшейся дощечки — сиденье.
      Перед сном смотрели телевизор. Строители возводили пятиэтажку. Ходил кран, поднимались вверх этажи. Дом готов, солнце светится в окнах.
      — Вздор, — сказал Михайло Иванович. — В лесу лучше. Воздуху больше.
      — Однако, — обернулся к Анастасии Петровне, — спина что-то побаливает. Разотри-ка мне ее на ночь.
      Анастасия Петровна молча поднялась, пошла в сенцы за снадобьем. Анастасия Петровна была вообще молчаливой: два-три слова за столом, вопрос, что готовить, прикрикнет иногда на Мишутку.
      — Стесняется она, — пояснил Михайло Иванович. — Непросто освоить слова с этим проклятым «с». Слышишь — оно и у меня с присвистом.
      В последующие дни еще заготавливали дрова. Ходили по малину и по грибы. Эти походы были очень ценными для Василия — блокнот пополнялся записями.
      — Слышишь? — останавливался где-нибудь Михайло Иванович. — Барсук забормотал: сердится, запиши. — Михайло Иванович уже знал, что Василий изучает язык животных. Одобрял: это соответствовало его философии о наведении мостов между животными и человеком. — Бур-бур-бур… С пустым возвращается, нет добычи, — продолжал он о барсуке. — Когда с добычей, рот у него занят, тогда он не бормочет — урчит.
      — Пустельга!.. — Опять останавливается, оборачивается к Василию. — Подает голос нечасто: когда сыта и когда разгневается. Вот сейчас, — слышишь, — гневается.
      Василий черкал в блокноте.
      Идут дальше. Вдруг Михайло Иванович настораживается, опускается на четыре ноги, нюхает землю. Шерсть на загривке у него поднимается. Михайло Иванович раздражен.
      — Пройди, — говорит Василию. — Не оглядывайся. Я тут отмечу…
      Василий идет, не оглядывается. Через минуту Михайло Иванович догоняет его:
      — Чужак, понимаешь? Второй раз натыкаюсь. Предупредил. — И с раздражением: — Шляются тут всякие…
      Шагов через десяток успокаивается, говорит более мирно:
      — Не подумай, что я собственник — захватил территорию, застолбил. Кормиться, брат, надо, дичи все меньше становится. А тут — праздношатающие: один забредет, другой… Да и за Настей глаз нужен: моложе она от меня на девять лет.
      Поскреб живот на ходу, добавил:
      — Жизнь-то, она, знаешь, — жизнь…
      Так они бродят и разговаривают.
      — А как же! — говорит Михайло Иванович. — Я тут прописан! Домовая книга у меня есть. Жить — да без домовой книги?..
      Возвратясь, Василий обрабатывал записи, разговоры. Мишутка обычно вертелся возле него. Мишутка был скромным и послушным ребенком. Качели его вполне устроили. Телевизор он любил, как все дети. Мультяшки особенно. Над Волком хохотал, Зайцу симпатизировал.
      Спрашивал у Василия:
      — Скоро очередной выпуск? Что там?
      Василий утверждал:
      — Скоро. А ты спроси, напиши им, — кивал на телевизор.
      — Не умею, — Мишутка тряс головой.
      — Учиться надо.
      Мишутка потянул Василия за рукав, шепнул в ухо:
      — Папаня учится. Букварь у него…
      Это была новость. Василий сказал:
      — С ним и учись.
      — Да-а… — протянул Мишутка. — Кабы это просто…
      Состоялся разговор с Михаилом Ивановичем.
      — Есть букварь, — сказал тот. — Да вот не то что-то.
      — Что не то?
      — Про мальчишек там, про девчонок. Если бы про нас…
      Василий сочувственно покивал. Михайло Иванович неожиданно предложил:
      — Возьмись ты, Василий, за азбуку для зверей.
      — За букварь?..
      — Неоценимую услугу, браток, сделаешь.
      Василий подумал: что, если в самом деле?
      — Сделай! — настаивал Михайло Иванович.
      К концу второй недели Василий прощался с медведями. Пожал лапу Анастасии Петровне. Мишутка прижался к его боку: «Приходи еще…» Хозяйка тоже просила:
      — Добро пожаловать.
      Буквы «с» в словах она тщательно избегала.
      Михайло Иванович проводил его до проезжей дороги.
      — Обязательно приезжай! — Прощались они в обнимку.
      — Приеду, — обещал Василий.
      — И насчет букваря помни, — напутствовал Михайло Иванович.
      Василий снял часы, протянул Михаилу Ивановичу:
      — С благодарностью. С уважением.
      Михайло Иванович принял подарок:
      — По праздникам надевать буду. Спасибо.
      Прощально кивал Василию вслед.
      На полдороге к районному центру Василия догнала линейка: — возничий ехал по пути, туда же — в райцентр.
      — Садись, — сказал он Василию, заметив, что прохожий устал в дороге.
      Василий с удовольствием сел.
      — Нездешний будешь? — спросил возничий. — Не признаю.
      — В командировке, — ответил Василий.
      — А я здешний — Иван Ефимович Груздев. Агронома вожу. Был у него мотоцикл, да разбился. Агронома разбил. Теперь я его на лошадях вожу. За ним еду.
      Груздев был немолодым, но разговорчивым человеком, с круглым добродушным, неглупым лицом. Беседа сразу наладилась. Естественно, коснулась домика в лесу, Михайла Ивановича.
      — Конечно, знаю! — воскликнул Иван Ефимович: — Культурный медведь! Никому не мешает. Наоборот, зверью всякому заказал, чтобы не шатались, не шкодили. У нас пашня — какая там, поляна, тут поляна. Шкодило, бывало, зверье — уследишь разве? Теперь не шкодит. Есть, значит, польза.
      — С другой стороны, — продолжал возничий. — Ты вот ученый человек, по тебе видно. Знаешь, что ничего не стоит на месте: жизнь движется, наука движется — по телевидению; по радио говорят об этом. Да и мы видим, не слепые. Кибернетика развивается, экология. Почему не посочувствовать зверю? Во-первых, не так-то много зверей. Во-вторых, не так много они съедят. А сделаешь их всех культурными, польза от них — во! — Иван Ефимович выставил гвоздем большой палец правой руки. — Михайло Иванович вон — мед продает.
      — Мед продает?..
      — Излишки. С пасеки со своей.
      — На деньги? — поинтересовался Василий.
      — На деньги. Телевизор-то у него, как думаешь, задаром приобретенный? И тут польза государству — доход в бюджет… В общем, я не против Михаила Ивановича. И деревня не против.
      — А приходилось вам общаться с Михаилом Ивановичем? — спросил Василий.
      — Как же — мост строили! В лесу, бывает, встретишь: «Здравствуй, Михайло Иванович!» — «Здравствуй, — ответит, — Иван Ефимович!» — память у него на лица, на имена замечательная. «Как живешь?» — поведешь с ним беседу. «Ничего, — ответит, — живу, спасибо». Сигареты достанешь: «Закурим?» — «Нет, — говорит, — не курю. Берегу лес от пожара». На полном серьезе отвечает. Смышленый, положительный зверь.
      Так, с разговором, Василий и Груздев доехали до райцентра. Василий дал телеграмму на речку Вислуху, своим хозяевам, что за пожитками заедет к ним осенью, взял билет на автобус до железнодорожной станции. В город, домой, он возвратился поездом.
      Материала для диссертации оказалось более чем достаточно. Работа двинулась, к зиме все было готово.
      Но защитить диссертацию не удалось.
      Уже перед началом Василий ощутил в зале странную неделовую атмосферу. Оппоненты перемигивались друг с другом, посмеивались, черкали в копиях представленной диссертации. Если страницы попадали в поле зрения Василия, он видел под строчкажи — красные, синие росчерки. Некоторые страницы были вовсе замараны.
      Это укололо Василия, но вышел на защиту он вполне уверенный в своих силах.
      Говорить ему, однако, много не дали.
      — Позвольте, — прервал его профессор Молоков. — Это же фантазии, выдумки!
      — Какой медведь, — поддержал его Званцев, — помышляет о контакте с людьми?..
      — Я оперирую фактами, — пытался настаивать на своем Василий.
      — Факты?.. — возразили ему несколько членов комиссии. — Факты должны быть типичными, понятными.
      — Вода — это НЮ… — проиронизировал кто-то в зале, из студентов, видимо, в поддержку Василию.
      Но комиссия настаивала на своем:
      — «Наведение мостов…» — К Василию: — Вы уверены, что звери мыслят именно так? И мыслят ли вообще?..
      — Натурализма много… — поморщился кто-то из оппонентов.
      Итог дискуссии оказался для Василия плачевным:
      — Предлагаю диссертацию переделать, — заключил Молоков. — Изъять все о размышлениях зверей, какие там размышления? Ведь это — звери. Так же, как люди — люди. Чтобы написать такое, — Молоков потряс листками диссертации, — надо самому превратиться в медведя, пожить в берлоге. Вы что, — спросил Василия под общий смех, — жили в берлоге?..
      О домике, о двух неделях, прожитых с медведями, Василий в диссертации не написал. Побоялся: исключат из аспирантуры. Вон как — насмеялись до слез, вытирают глаза платочками…
      — Все! — Молоков сложил листки диссертации, возвратил папку Василию. — Кто следующий?
      Выбираясь из зала, Василий с возмущением думал: переписывать диссертацию по Молокову и Званцеву? Ни за что! «Фантазии… — перебирал он в уме, — натурализма много…»
      Было обидно, что его не поняли. Обидно за диссертацию: столько ушло работы. Случай такой — три медведя… За Михаила Ивановича обидно: повстречайся он с Молоковым, ничего бы не понял профессор, сказал бы — фантазия. «Вы что, жили в берлоге?..» — Василия коробило от обиды.
      Что же, однако, делать?
      «Букварь! — вспомнил он, принимая в гардеробной пальто и шапку. — Букварь — вот что делать».
      Спускаясь по лестнице в вестибюль, Василий мысленно набрасывал план учебника.
      Однако провал диссертации не выходил из головы, обиды не выходили из головы. Столько собрано материала! Нет такому материалу цены!
      — А если написать книгу? — пришла мысль. Василий тотчас ухватился за нее. Никакой материал не пропадет. Букварь — само собой, — рассуждал он, нацеливая себя на будущее. — Букварь я обещал, сделаю. А вот книгу!..
      Книгу прочтут — поверят. Книга разойдется по всему свету.

ГАРСОН

      — Еще немножко, — Володя помешал тушенку палочкой, повернул другим боком к огню. — Чуть-чуть — и завтрак готов!
      Володе двадцать три года, но он умеет разговаривать сам с собой. И петь песни. Песни — это, конечно, лучше, чем разговаривать, но с кем, кроме как с собой, поговоришь, когда ближайший лагерь километрах в семидесяти, а ты один в горах, не считая костра, палатки и неба над головой? Может быть, сказывался характер? Характер у Володи живой, общительный, в компании Володя любит пошутить, посмеяться. Свой парень, говорят о нем, и среди людей Володе живется легко.
      — Чуть-чуть, — повторил он, любуясь каплей янтарного жира на конце палочки и чувствуя, как у него разыгрывается аппетит.
      Утро только что началось, солнце выкатилось нежаркое — круглое и красное, как спелое яблоко.
      — Где же чайник? — Володя пошарил возле себя левой рукой, не отрывая глаз от палочки и от банки на углях. Чайник оказался тут же, где Володя предполагал найти его.
      — Сейчас мы тебя — на жар! — сказал ему Володя и отодвинул тушенку в сторону.
      Потер руку об руку, втянув сквозь зубы воздух, — как это делается, когда обожжешься, — и ловким движением, чтобы не обжечься еще, водрузил чайник на камни, положенные среди костра, так что чайник сразу же охватило огнем с трех сторон.
      — Так! — сказал удовлетворенно Володя и придвинул к себе тушенку.
      Но позавтракать ему не пришлось. Метрах в четырех от себя, на другой стороне костра, Володя увидел чудо. Увидел просто, по-будничному: поднял голову, а оно тут как тут. Это был круглый плоский предмет, наподобие двух суповых мисок, сложенных донцами вверх и вниз. Нижнее донышко, пожалуй, закруглялось более плавно, как яйцо, верхнее было точно, как у тарелки: поблескивал ободок по окружности — выступ, но без единой неровности. На сложенных мисках (миски — чуть маловато, скорее, кухонные тазы) сидела небольшая, со средний арбуз, голова, с глазами, ртом и небольшими решетчатыми дыоками по бокам там, где у настоящей головы должны быть уши. Голова была металлическая, и корпус был металлический. Все сооружение стояло на двух курьих ножках, — это Володя заметил сразу, и это поразило его больше всего. Ножки крепенько упирались в землю, расставив пальцы. Пальцев было четыре впереди и пятый, небольшой, для упора, — на задней стороне каждой ножки. Сооружение было высотой не больше семидесяти сантиметров, но это потому, что ножки были согнуты, как у гуся, предмет не касался земли — присел. Он наблюдал за Володей. Зеленоватые глаза со стоячим, как у кошки, зрачком смотрели на Володю внимательно, но не холодно, и по всему было видно, что предмет сидит и наблюдает за Володей давно, может, с рассвета, а может быть, с ночи, и если Володя не заметил его прежде, то, наверное, потому, что не отличил от камней, разбросанных там и тут группами и в одиночку. А теперь Володя его увидел и забыл про завтрак, про чайник, уже фыркавший на огне. Несколько минут они молча смотрели друг на друга — предмет и Володя. Предмет со спокойным любопытством, даже дружелюбием, Володя — в полном недоумении. Может, Володи не заметил этой штуки вчера, — этого самовара на птичьих ногах? Но нет, самовар стоял на тропинке, по которой Володя принес вечером хворост для костра. Тогда самовара не было. Он появился ночью или сейчас, только что, потому что смотрит с таким любопытством. Изумление Володи тоже переходило в любопытство.
      — Кто ты такой? — спросил Володя у самовара.
      Тот не ответил, но зрачки у него дрогнули — как индикаторы на счетной машине.
      Конечно, это был робот, кибер. Но откуда он появился? Может быть, его запустили ребята из группы Выдрина или Борисова? Вложили программу и послали к Володе с приветом? Должна же их мучить совесть: оставили его одного в котловине — у них, дескать, объем работы больший. Так нет, с базы выходили все вместе и никакого кибера не было, а если бы он был, то о нем знали бы все, и Володя тоже — шила в мешке не утаишь, Может, к Выдрину — он все-таки ближе — пришло пополнение, какой-нибудь чудак-изобретатель, и вот тебе — сюрприз.
      Володя спросил:
      — Откуда ты взялся?
      Робот дрогнул зрачками, но промолчал. Отлично сделана вещь, отмечал между тем Володя, даже изящно: корпус начищен до блеска, каждая линия была совершенством, но — почему у него птичьи лапы? Роботы, которых Володя видел на картинках в «Технике-молодежи» и в выпусках «Научфильма», были на человеческих ногах, неуклюжих и толстых, но на человеческих. Может, он иностранец — со спутника связи или еще откуда: мало ли вещей запущено сейчас в космос исследователями? Спустился на парашюте и забрел на огонек. Володя спросил по-немецки — немецкий он учил в школе, и кое-какие фразы у него в голове еще остались:
      — Шпрехен зи дойч?
      Молчание.
      В институте Володя учил французский, память услужливо подсказала:
      — Парле ву франсе?..
      Полное молчание.
      Володя вспомнил английскую фразу из самоучителя:
      — Ду ю спик инглиш, сэр?..
      Опять молчание.
      Володя стал что-то связывать по-тувински, но почувствовал, что не свяжет, и замолчал.
      Кибер перестал дрожать светом в глубине глаз. Однако интерес брал свое.
      — Гм… — хмыкнул Володя. — Откуда же ты, черт, взялся? — и снял с костра кипящий чайник.
      Подул на руку, посмотрел на гостя.
      — Кто тебя послал, Выдрин? — опять спросил он. Кибер безмолвствовал. Володя встал на ноги, кибер поднялся на лапках. Теперь они стояли друг перед другом, человек и робот, их разделял костер и метра четыре открытой поляны. Володя кашлянул, кибер ничего не ответил. Володя обошел костер — кибер потоптался на месте. Володя шагнул к нему — кибер от него. Сделал он это просто — переставил ногу и отдалился на шаг. Володя еще шагнул — кибер сделал еще шаг назад.
      — Послушай, — сказал Володя, — если уж ты появился здесь, то давай установим контакт.
      Кибер ничего не ответил, только поиграл светом в глазах. «Все-таки реагирует», — подумал Володя и пошел к роботу. Тот повернулся и пошел от Володи. Повернулся очень бесшумно, и на затылке у него оказались еще два глаза — точно такие, как спереди.
      — Вот как! — сказал Володя, Это уже не по-нашему, подумал он, наши конструкторы не делают глаз на затылке.
      Володя ускорил шаг — робот сделал то же самое.
      — Послушай, — сказал Володя, но робот не слушал — шел впереди него и смотрел в лицо Володи затылочными глазами.
      Володя начал сердиться:
      — Я же тебе не хочу плохого! — сказал он. — Почему ты уходишь?
      Робот шел так же, метрах в четырех от него, — ни быстрее, ни медленнее. Если Володя убыстрял ход — убыстрял ход и кибер, если Володя шел медленнее, кибер тоже шел медленнее, но дистанция между ними не уменьшалась. Так они прошли небольшой лесок, миновали осыпь камней и вышли на сравнительно ровное место — широкий лог между двумя скалистыми грядами.
      — Остановись! — приказал Володя, сам однако не останавливаясь.
      Робот не обратил внимания на его крик — так же семенил ножками, не сокращая дистанции. На песчаной почве оставались птичьи следы, поскрипывали мелкие камешки, крупные робот переступал, поднимая ножки повыше.
      Прошли еще метров двести.
      — Я ж тебе!.. — сказал Володя и кинулся вслед за кибером.
      Тот выкинул из корпуса ручки и, смешно размахивая ими, — до локтя они торчали горизонтально, болталась и загребала воздух четырехпалая кисть, — пустился во все тяжкие,
      — Чтоб тебя! — Володя резко остановился от неожиданности: он почему-то не думал, что у кибера будут руки, никаких признаков рук до этого на его сплюснутом корпусе не было видно, они появились внезапно, и Володя подумал, что может появиться из кибера еще что-нибудь неожиданное. Но почему он удирал?
      Робот тоже остановился и с легким лязгом спрятал ручки обратно в корпус.
      — Послушай, Гарсон, — сказал Володя. — Нет смысла устраивать соревнования. Мы же не спринтеры! Давай потолкуем.