Если Сюзан Клейбоун берет отпуск с десятого по двадцать шестое сентября, лучшим днем для изъятия денег, по моим расчетам, получался четверг, двадцать второе.
      Зарплату выдавали в пятницу с одиннадцати утра. Самое трудное заключалось в том, чтобы рассчитать заработную плату квалифицированных печатников. Нужно было учесть множество вычетов и надбавок. Мы работали вместе со Сюзан Клейбоун: одна считала на калькуляторе, другая вкладывала деньги в конверты вместе с листком бумаги, на котором указывалось, из чего складывается данная сумма. Обычно этим занималась я. Сюзан проверяла и пересчитывая деньги, прежде чем заклеить конверт. Как правило, мы заканчивали работу в четверг вечером перед тем, как уйти домой, и закрывали все в сейф до утра. Но иногда не успевали и доделывали в пятницу пораньше.
      К счастью, однажды в августе Сюзан заболела и не вышла на работу; я сказала мистеру Уорду, что справлюсь той одна, и действительно справилась. Единственное, что могло испортить мне все дело, пока Сюзан будет в отпуске, это ненужная помощница, но после того случая вряд ли кого-то станут мне навязывать.
      Я думала, что с радостью пошлю все к черту, когда настанет время, хотя это и была самая лучшая и самая интересная работа из всех, которые у меня были.
      Донна вечно надоедала мне, уговаривая куда-нибудь пойти с ней вечером, а я отговаривалась, не желая лишних осложнений. Донна жила в Барнете, и как-то в воскресенье я приезжала к ней на чай, но этого ей было мало. И вот чувствуя, что дело идет к концу, я согласилась, и мы с двумя её знакомыми, отправились в загородный ресторан возле Эйлсбери – «Две шестерки».
      Только зная таких мужчин, как Марк Ротлэнд, или даже Терри Холбрук и Элистер Макдональд, понимаешь, как примитивны и ужасно скучны большинство молодых людей. Мне достался неуклюжий краснощекий здоровяк с близко посаженными голубыми глазами и облупившимся носом. Он все время говорил про свою машину, про гольф и про отпуск, который провел в Испании. Он, видно, считал себя неотразимым, к тому же он непрерывно курил, что не особо приятно некурящим, вроде меня. Я здорово наглоталась дыма его сигарет.
      Загородный ресторан оказался захудалой забегаловкой с ужасными черными балками и плафонами, сделанными из старых стеклянных пивных кружек. Но я видела, что Донне там нравится, и потому не возражала. Мы пару раз станцевали, потом болтали, пока играла другая музыка, как вдруг коротышка в красной бабочке протиснулся ко мне через весь зал.
      – Простите, пожалуйста, вы не Пегги Никольсон?
      Мне не пришлось даже притворяться, потому что я не Пегги Никольсон и никогда ей не была. Удивление получилось вполне искренним. Сначала я оглянулась, чтобы убедиться, что обращаются ко мне, потом сказала:
      – Боюсь, вы ошиблись. Меня зовут Мэри Тейлор. Миссис Тейлор.
      Поправив очки, мужчина смотрел на меня в упор.
      – Так вы не… О, простите, но мне показалось, что нас с вами знакомил Дэн Омэр два года назад к Ньюкасле… Я был уверен…
      – Нет – я улыбнулась. – Простите но я никогда не была в Ньюкасле.
      – Даже проездом, – сострил приятель Донны и рассмеялся.
      Вид у коротышки был глупейший.
      – Тогда прошу прощения. Удивительное сходство. Тысяча извинений.
      – Не за что, – улыбнулась я. – Жаль, что ничем не могу помочь.
      – Чертовски глупо, – пробурчал мой спутник, когда мужчина отошел. Зачем тебе помогать черт-те кому, только чтобы завязать разговор?
      Коротышка, которого я и правда не могла даже вспомнить, явно не знал, что Пегги Никольсон разыскивает полиция. Раза два, танцуя неподалеку, я ловила на себе его пристальный взгляд. И Донна тоже стала на меня поглядывать.
      Потом, уже вечером, она сказала мне в туалете:
      – Да, темная ты лошадка.
      – Причем тут я?
      – Как-то странно ты себя вела, когда подошел тот тип. Ты правда совсем его не знаешь?
      – Да я его никогда в жизни не видела!
      Она покачала головой.
      – Я, верю, верю, но что-то все же у тебя в прошлом есть…
      – Есть у каждого.
      Она прищурилась.
      – Не сердись, милая, я не собираюсь совать нос в твои дела, но ведь ты никогда о себе ничего не рассказываешь. Только это я и имею в виду. Да и вообще я просто пошутила.
      – Ладно, шути, – фыркнула я.
      Она обняла меня за плечи.
      – Ну что ты, не сердись. Ты работаешь у Ротлэндов уже больше полугода, а я совсем тебя не знаю. Мне кажется, я вообще тебя не понимаю. Ты мне нравишься, но я даже не представляю, о чем ты сейчас думаешь. Ты всегда словно за стеклянной стеной. Теперь можешь сердиться, если хочешь!
      Я рассмеялась.
      – Берегись! Вдруг кто бросит камень в эту стеклянную стену.
 
      Седьмого сентября Марк Ротлэнд зашел ко мне в бухгалтерию, когда Сюзан Клейбоун не было на месте; волосы его торчали во все стороны. Он неожиданно спросил:
      – Не знаю, чем вы собираетесь заниматься в субботу, но я еду в Ньюмаркет на скачки. Составите компанию?
      Мне пришлось срочно принимать решение. Хорошие девочки не задают вопросов.
      – Большое спасибо, мистер Ротлэнд. С удовольствием.
      – Прекрасно, – он весь вспыхнул. – Я заеду за вами в двенадцать тридцать. Наряд подойдет любой.
      – Большое спасибо, – повторила я.
      Вот и все. Больше не было сказано ни слова.
      Два месяца с тех пор, как я побывала у него дома, мы не раз видели друг друга, но говорили только о самых обычных вещах. Конечно, за его любезным отношением я ощущала интерес; не раз, когда мы оставались в кабинете одни, он бывал не только деловым; особенно, когда рядом не было Терри – он уехал в августе на три недели.
      Но тут Марк Ротлэнд впервые проявил инициативу. Жестокая шутка судьбы! Я знала, мой тип лица и фигуры теперь в моде, но можно было работать хоть в десяти фирмах с молодыми директорами, и они меня едва ли вообще заметили. Но не везет – так не везет!
      Лучше бы мне отказаться. Марк с Терри ревновали друг друга по любому поводу; я могла стать новой причиной их вражды: ведь если Терри узнает, что я ездила с Марком после того, как отклонила все его предложения, то воспримет это как смертельное оскорбление.
      Тогда мне казалось, что беспокоиться не стоит: через три недели все кончится и я буду далеко отсюда. К тому же я не видела скачек уже месяца три, поскольку в фирме Ротлэндов по субботам работали. Короче, такое предложение я никак не смогла отклонить.
      Утро в субботу выдалось пасмурное, но к десяти проглянуло солнце и дорожки успели просохнуть. Чтобы переодеться после работы, я прихватила с собой выходной костюм и после окончания работы несколько минут слонялась по кабинету, дожидаясь, чтобы большинство коллег ушло. Особенно мне хотелось, чтобы убралась Донна, и только убедившись, что та отправилась домой, я пошла на автостоянку, где уже ждал Марк. И, разумеется, там оказался мистер Уорд, который при виде меня саркастически ухмыльнулся.
      Марка, похоже, это мало заботило; он сунул мне в руки пакет с бутербродами.
      – Боюсь, придется вам довольствоваться этим. Если не останавливаться по дороге, как раз успеем к первому заезду.
      На первый заезд мы попали, к тому на лучшие места. Я никогда там прежде не сидела. В Ньюмаркете я вообще бывала только дважды: один раз – на стоячих местах, другой – вообще с противоположной стороны поля.
      Оказалось, я лучше разбираюсь в лошадях, чем Марк Ротлэнд. Перед трехчасовым заездом я показала ему Телепатию, молодую серую кобылку. Я видела её всего в год от роду. И знала, что она дважды за последний месяц приходила второй на длинных дистанциях, причем каждый раз её обходили перед самым финишем. Дорожка не была сырой и вязкой, значит на этой дистанции Телепатия была явной фавориткой.
      – Хорошо, я поставлю на неё пятерку, – снисходительно согласился Марк. – Поставить что-нибудь за вас?
      – За меня? Нет, спасибо. Я не играю.
      – Почему? Никогда?
      – Денег жалко, – напрямую заявила я.
      Он уставился на меня, и мы расхохотались.
      – У меня просто нет лишних денег, которыми не жалко рискнуть, – добавила я.
      – Ну что же, заставлять не буду.
      Когда Марк сделал ставку и вернулся, лошади уже стояли на старте. Никогда ещё я не глядела в бинокль с таким нетерпением. Телепатия обошла остальных на голову. Довольный Марк отправился за выигрышем. Вернулся он с шестью фунтами для меня.
      – Я поставил за тебя фунт на счастье. Как-никак твоя Телепатия фаворит.
      – Но я не могу принять эти деньги, Марк. Ты ставил свои. И если бы проиграли…
      Я впервые назвала его по имени и на «ты». Он настаивал, и мне пришлось взять выигрыш.
      В следующем заезде у меня не было идей, Марк сам выбрал лошадь и проиграл.
      – Не понимаю, – обратился он ко мне, – сам я не Бог весть какой игрок, но если не выиграю на скачках хотя бы несколько фунтов, сразу портится настроение. Если ты не играешь, что тебе нравится в скачках?
      – Я люблю лошадей.
      – Просто лошадей?
      – Да. Люблю на них смотреть. По-моему, на свете нет ничего красивее.
      Марк смял билеты тотализатора и бросил их в мусорную корзину.
      – Ты ездишь верхом?
      – Немного.
      – И не так часто, как хотелось бы?
      – Нет времени. И потом… это слишком дорого.
      Мы стали просматривать список участников четырехчасового заезда. Так вышло, что фаворита звали Гластбери Торн.
      – Кстати, – вспомнила я, – что это за фирма – «Гластбери Инвестмент Траст»?
      – Что? – Марк внимательно взглянул на меня. – Почему ты спрашиваешь?
      – Где-то видела недавно это название.
      – Ты могла его видеть где угодно. Это крупная страховая компания, и богатая. Недавно они купили две издательские фирмы – «Коган» и «Бартлет и Лик».
      Я вернулась к скачкам.
      – Нет, на него я не поставлю. Как насчет Лемон Курт? На той неделе он стал победителем в Хемпдон-Парк.
      Марк продолжал свое.
      – Их следующей жертвой может стать и такое небольшое издательство, как «Ротлэнд». Конечно, они могут проглотить нас хоть завтра и даже не заметить, но, к счастью, так не получится, потому что восемьдесят процентов наших акций пока находятся в руках семьи.
      Он поставил на Лемон Курт, но фотофиниш показал, что тот пришел вторым.
      К тому времени мы стояли возле самых поручней, и совсем рядом с нами на стоячих местах оказалась кучка парней лет восемнадцати, изображавших панков – кожаные куртки, цепи, заклепки, которые бурно ссорились с двумя толстяками-букмекерами. Все стихло, когда появились полицейские, но вскоре опять поднялся шум и полетела брань.
      – Крысята поганые, – буркнул Марк.
      – Чего ещё ждать от детей асфальта?
      Он удивленно покосился, не зная, как понять мои слова.
      – Тебе нравятся панки?
      – Нет, но это не настоящие панки, а просто парни, которые следуют моде.
      Марк пригладил рукой волосы и уткнулся в программу скачек.
      – Это просто мода, и все, – продолжала я. – Ты следуешь своей моде и надеваешь пиджак с галстуком, а я обрезаю юбку выше колен.
      – Но мы не сбиваемся в стаи и не шатаемся по улицам, задевая прохожих и нарываясь на неприятности!
      – Да, но почему? Потому что ты рос в приличной семье, в хорошем доме. А видел бы ты, в каких условиях живут они!
      – А ты видела?
      – Видела, – отрезала я и замолчала. Слишком далеко я зашла.
      Марк опять повернулся к парням.
      – «Неладно что-то в Датском королевстве», – процитировал он «Гамлета», – согласен. Но не все же становятся панками… Мозгов у них нет вообще, а что за вид… Поодиночке они ни на что не отважатся, поэтому собираются в банды. Их вина или нет, мне они все равно не нравятся.
      – Я тоже хулиганов не люблю, – заметила я.
      – И все-таки их защищаешь.
      – Эти ребята – не хулиганы. Они довольно неприятные и, может быть, тупые существа. Но ничего ужасного в них нет. Большинство из них просто… не находят себе места. Тебе трудно понять. Почти все они работают, и даже неплохо зарабатывают, но заняты однообразным и безрадостным трудом и не видят никаких перспектив до конца жизни. Их мозгов хватает, чтобы понять это. Попробуй сам так жить, посмотрим, как ты станешь беситься. Может быть, лучше всего им служить в армии или во флоте. Но сами они вряд ли это понимают.
      – Нет, – сказал Марк. – насчет флота я не согласен.
      – Но где же тогда выход?
      Он посмотрел на меня и вдруг улыбнулся.
      – А вот: поставить последний грош на Балет Герл в заезде в четыре тридцать.
      После скачек мы ужинали в Кембридже. По дороге Марк сказал:
      – Я ведь совсем ничего не знаю о тебе, Мэри. То ты вдруг вспыхнешь, то опять уходишь в себя.
      – Да нечего особенно знать, – отмахнулась я.
      Думаю, тогда я уже поняла, что задержалась на своей работе слишком долго. Марк Ротлэнд оказался уже третьим, который говорил, что во мне есть нечто загадочное, и заинтересовался мной настолько, что захотел узнать поближе. Это всегда было слабым местом в моих планах. Когда за семь недель успеешь прикарманить денежки, никто не успевает с тобой поближе познакомиться. А семь месяцев для моего дела слишком много.
      – Я знаю только, – продолжал Марк, – что тебе двадцать три года, что в девятнадцать ты вышла замуж, теперь овдовела. Отец и мать твои в Австралии, и ты ходила школу в Норидже. И все, ведь правда? Еще я знаю, что у тебя светлая голова и талант к математике. С тех пор, как ты у нас появилась, ты ни разу не ошиблась. Ты боишься грозы и любишь смотреть скачки, но не делаешь ставок. Умеешь одеваться – вот, например, как сейчас, – но на службе об этом не думаешь. У тебя вполне приличные манеры, но время от времени ты будто не понимаешь простейших вещей, которые другим кажутся само собой разумеющимися.
      – Например? – тут же спросила я.
      – Пусть тебя это не волнует. Ты говоришь, что закончила среднюю школу, и речь у тебя в целом правильная, но иногда ты даешь понять, что детство было очень трудным. Когда дело касается работы, тебя не упрекнешь в недостатке инициативы, но ты как будто живешь какой-то другой жизнью. Я никогда не слышал от тебя ни одного недоброго слова о других, но ты яростно охраняешь свой мир и готова ополчиться против всех. Что у тебя за тайна, Мэри? Скажи!
      За ужином я подумала, что дело принимает слишком серьезный оборот. Марк не давал воли рукам, как кузен, но ситуация становилась опасной. Чтобы направить его мысли на другое, я принялась расспрашивать о нем самом. Мать его была ещё жива, у нее квартира в Ханс-Плейс.
      – Почему ты ушел с флота?
      – Лучше спроси, зачем я туда пошел? Просто к тому времени отец решил, что меня нужно избавить от неприятной волынки в семейной фирме, поэтому меня послали в Дартмут. А оттуда, конечно, прямой путь на флот.
      – Значит, вы норовили избавиться от неприятных обязанностей? – переспросила я.
      – Да. Отец не ладил с Холбрукам. Дядя Кристофер все время стремился отодвинуть родственников, чтобы освободить место своему сыны Терри. Но когда умер отец, я все испортил, уйдя с флота и заняв место младшего Холбрука.
      – Тебе не хотелось уходить в отставку?
      – Нет, я все равно хотел уволиться. Там я не видел себе места, поэтому рад был уйти.
      – Значит, ты пришел бороться за дело Ротлэндов?
      – Ну, не такой уж я воинственный. Я не хотел неприятностей. Но думаю, худшее теперь позади.
      Тут я вспомнила про два письма, помеченные «лично», которые лежали на письменном столе Кристофера Холбрука.
      – Иногда я задавался вопросом, – сказал Марк, – не осложняет ли мой кузен Терри Холбрук тебе жизнь?
      – Чем?
      – Я думал, это и так ясно. Рад, что ошибся.
      – Ничего серьезного не было.
      – Иногда я думаю…
      – О чем?
      – Наверное, о том, что от Терри ушла жена. И получает ли он удовольствие от своего нынешнего образа жизни? Или просто пытается доказать что-то самому себе?
      Я сказала:
      – Пожалуй, отец был прав, не нужно было тебе возвращаться в фирму. Лучше уж стать археологом.
      Улыбка появлялась на лице Марка всегда неожиданно.
      – Ты права, как никогда. Следовало. Но я перетряхнул немало старых костей Ротлэндов и никуда от них не денусь.
      Домой Марк привез меня в половине двенадцатого. Улица, где я жила, кончалась тупиком; вокруг пустынно, только четыре-пять машин, фонарь да бездомный кот, вылизывавший заднюю ногу.
      – Огромное спасибо, – сказала я Марку, стараясь говорить, как девушки их круга. – Это был великолепный день. Мне все очень понравилось.
      – Нужно будет повторить. Скажем, в следующую субботу. Раньше, по-моему, ничего такого не предвидится.
      – Я не могу в субботу, – поспешно заявила я.
      – Тебя уже пригласили?
      – Ну, скажем так.
      – А в Ньюбери, через две недели, тоже в субботу?
      – Спасибо, это было бы чудесно, – сказала я, подумав, что к двадцать четвертому буду уже вне пределов досягаемости, и взялась за ручку дверцы.
      – Мэри…
      – Да?
      Он обнял меня, притянул к себе и поцеловал. Никакой особой страсти заметно не было, но и не скажешь, что он действовал неумело. Потом он погладил меня по голове.
      – Какие красивые волосы.
      – Ты так думаешь?
      – Густые и все же мягкие… ты замерзла?
      – Нет.
      – Мне показалось, ты дрожишь.
      – Нет!
      – Хорошо было сегодня… правда?
      – Да, Марк.
      – Мне, – сказал он, – «хорошо» кажется явно слабым определением.
      – Мне пора. Еще раз спасибо, Марк. Я… увидимся в понедельник. Спокойной ночи.
 
      Среди ночи я вдруг проснулась оттого, что увидела во сне, будто плачу. И вовсе не от нежных чувств к Марку Рутланду. Я и раньше иногда видела этот сон, хотя не часто, раз в год или полтора. Это был даже не сон, а своего рода воспоминание во сне.
      Я села в постели, посмотрела на часы и чертыхнулась: всего половина четвертого.
      Красивые волосы… Может быть, эти его слова и воскресили воспоминания. Интересно, что бы он подумал лет десять назад?
      Правда, началось все не из-за волос, а с того, что Ширли Джеймсон сказала что-то гадкое о моей матери. Я даже не могу вспомнить, что именно, но знаю – в тринадцать лет это казалось ужасным. Я налетела на неё с кулаками, и на мощеном дворе перед школой началась драка. Я просто потеряла голову, я вопила, что Ширли стерва и гадина, я готова была броситься на неё и убить, но две другие девчонки растащили нас за руки, а Ширли потребовала: «Возьми свои слова обратно или я съезжу тебе по морде и вырву все волосы». Она намотала на палец мою прядь и болью дернула, но я стерпела. Я ответила, что слов обратно не возьму, и Ширли закатила мне звонкую пощечину, которая, по-моему, удивила её не меньше, чем меня. Потом она повторила: «Бери свои слова обратно». И когда я ответила «Нет», в её глазах появилось странное выражение – она вдруг поняла, что ей это доставляет удовольствие.
      Ширли дала мне ещё пощечину по другой щеке, и в голове у меня зазвенело. Одна девчонка подзадорила ее: «Давай, Ширли, бей еще, пусть она заревет». И Ширли продолжила, заехав мне сначала по одной, потом по другой щеке. Но меня, конечно, трудно было держать, я лягалась, брыкалась и в конце концов вырвалась, ударила Ширли головой в живот, шарахнула об стену и выбежала из подворотни. Они погнались за мной. Я мчалась как сумасшедшая, но они отстали только тогда, когда я добежала до своей улицы.
      Но войти в дом я не решилась, – знала, как мне попадет, если явлюсь в таком виде. Из носа шла кровь, портфель я потеряла, все пуговицы на блузке отлетели, бретелька сорочки оторвалась.
      Во сне я всегда в этом месте плакала и всегда старалась проснуться, потому что иначе сон начинался снова. Но когда просыпалась, оказывалось, что я вовсе и не плакала, глаза мои оставались сухими. Я вообще никогда не плачу, лет с двенадцати, разве что для дела.
      Дальше мне никогда не снилось, но все в тот день пошло совсем не так, как я ожидала. Посидев немного у черного хода, я придумала историю, как меня сбил с ног велосипедист. Но едва переступи порог, увидела дядю Стивена; в тот день прибыл их корабль, и мама с Люси суетились на кухне, собираясь кормить его ужином. Я рассказала свою историю, её запросто проглотили, поскольку были крутились вокруг гостя и им было не до меня.
      Но дядя смотрел на меня как-то странно. Мне стало не по себе, потому что я всегда им восхищалась и хотела бы на него походить, будь я мужчиной. Он был немного моложе мамы, высокий, симпатичный, но рано поседел.