20

Интерьер был выдержан в голубых пастельных тонах. В центре зала под высоким потолком висела красивая люстра. Лилась негромкая камерная музыка, как будто где-то пиликал не видимый глазу струнный квартет. Обращенные друг к другу, стояли элегантные кресла в стиле чиппендейл. На стенах висели массивные зеркала в золотых рамах. Единственной деталью, которая портила идеальную в остальном атмосферу салона восемнадцатого века, была миниатюрная видеокамера в углу, следившая за каждым моим шагом. По правде говоря, я не понимала, зачем это нужно. Никаких мехов поблизости не оказалось, а мебель скорее всего была привинчена к полу. Я сунула руки в задние карманы – просто чтобы показать, что знаю, как себя вести. В зеркале я увидела свое отражение. Вылинявшие джинсы, фуфайка-безрукавка – словно машина времени по ошибке забросила меня в эпоху рококо. Я поиграла мускулами и подумала, что неплохо было бы снова заняться атлетической гимнастикой. Рука моя походила на змею, которая недавно съела что-то очень маленькое, вроде скомканных носков.

– Слушаю вас.

Я вздрогнула и обернулась. Передо мной стоял мужчина, который выглядел так же нелепо, как и я сама. Огромный, тучный – наверное, весил все триста фунтов, – в широченной блузе, он смахивал на палатку, натянутую на алюминиевый каркас. Ему, должно быть, перевалило за шестьдесят. Лицо его явно нуждалось в подтяжке: обвисшие веки, дряблые губы, двойной подбородок. То, что осталось от его шевелюры, в основном группировалось в районе ушей. Мне послышалось – хотя ручаться не могу, – что он издал очень неприличный звук.

– Я хотела бы поговорить об одном просроченном счете, – сказала я.

– Этим занимается бухгалтер. Сейчас ее нет.

– Одна женщина оставила у вас манто из рыси – почистить и перекроить. Она так и не заплатила по счету.

– И что?

Да, видимо, мои внешние данные не произвели на него никакого впечатления. Сама любезность.

– А Жак здесь? – спросила я.

– С ним вы и разговариваете. Жак – это я. А вы кто такая?

– Мое имя Кинси Милхоун. – Я протянула ему свою визитную карточку. – Частный детектив из Калифорнии.

– Без дураков? – Он подозрительно посмотрел на карточку, потом на меня, наконец покосился по сторонам, точно опасаясь, не подстроила ли я какой-нибудь хохмы со скрытой камерой. – И что вам от меня нужно?

– Хочу спросить вас о той женщине, которая принесла манто.

– У вас есть ордер?

– Нет.

– Вы принесли деньги, которые она задолжала?

– Нет.

– Так что же вы от меня хотите? У меня нет времени. Меня ждет работа.

– Что, если мы поговорим, пока вы будете работать?

Набычившись, Жак уставился на меня. При этом он сопел, как умеют сопеть только толстые люди.

– Ладно. Как вам будет угодно.

Я прошла за ним в заднюю комнату – там царил хаос. Меня преследовал какой-то странный запах. От месье Жака пахло так, как будто он перезимовал в пещере.

– Давно работаете меховщиком? – спросила я.

Жак посмотрел на меня так, словно я его оскорбила.

– С десяти лет, – наконец изрек он. – Этим занимались еще мои отец и дед.

Он указал на стул, и я села, положив свою матерчатую сумку на пол. Справа от меня находился длинный рабочий стол, на котором были разложены бумажные выкройки. Там же лежала уже сшитая правая передняя половина норковой шубы, над которой он, очевидно, еще работал. Слева на стене висели разрозненные выкройки, справа стояли допотопного вида швейные машины. Повсюду валялись шкурки, какие-то обрезки, незаконченные шубы, книги, журналы, коробочки, каталоги. Два манекена-близнеца стояли бок о бок с важным видом, словно позируя для фотографа. Запахом кожи и какой-то особой, ремесленной, атмосферой это место напоминало обувную мастерскую. Жак смерил взглядом незаконченную шубку и взял в руки резак со страшным кривым лезвием. Тут он посмотрел на меня, и я заметила, что глаза у него в точности такого же цвета, как мех норки.

– Так что вы хотели узнать? – спросил он.

– Вы помните ту женщину?

– Я прекрасно помню ее манто. Разумеется, помню и ее саму. Миссис Болдт, кажется.

– Совершенно верно. Скажите, когда вы видели ее последний раз?

Он снова принялся разглядывать мех. Сделав разрез, подошел к одной из машин и жестом показал мне, чтобы я подошла ближе. Сел на стул и начал шить. Теперь мне стало понятно, что агрегат, который я вначале приняла за допотопный "Зингер", на самом деле представляет собой специальную машину для сшивания меха. Жак сложил вместе два куска меха и заправил край в отверстие между металлическими дисками, похожими на серебряные доллары. Машина застрекотала, обметывая края, а Жак ловкими движениями пальцев убирал мех, чтобы он не попал в шов. На всю операцию ушло секунд десять. Затем он разгладил шов, проведя по нему большим пальцем. Мне показалось, что на шкурках не меньше шестидесяти таких швов, отстоявших друг от друга на каких-нибудь четверть дюйма. Меня так и подмывало спросить, что это он делает, но не хотелось его отвлекать.

– Она пришла где-то в марте, сказала, что хочет продать манто.

– А откуда вам известно, что это было ее манто?

– Потому что я спросил документы и чек. – В его голосе вновь послышалось раздражение.

– Она не сказала, почему хочет продать его?

– Сказала, что оно ей надоело. Она хотела норку, возможно, светлую. Я предложил ей выбрать из имевшихся в продаже, но она сказала, что предпочитает получить наличными. Мне не хотелось платить наличными за поношенную вещь. Как правило, я не имею дела с подержанным товаром. Его не берут, так что это сплошная головная боль.

– Судя по всему, вы все же сделали для нее исключение.

– Да, знаете ли. Дело в том, что рысь была в превосходном состоянии, а моя жена уже давно ко мне приставала, чтобы я сделал ей такую. У нее, правда, и так пять штук, но когда эта подвернулась, я подумал... почему не порадовать старуху? Мне же нетрудно. Мы с миссис Болдт немного поторговались, наконец договорились на пять тысяч долларов. Нас обоих это устраивало, тем более что у меня и шляпка была подходящая. Я только сказал, что ей придется заплатить за чистку и перекрой.

– Зачем было перекраивать?

– Моя жена недотягивает до пяти футов. Если быть до конца точным, в ней четыре фута одиннадцать дюймов. Только не вздумайте ей сказать, что я проболтался. Она считает, что у нее чуть ли не врожденный дефект. Да вы, наверное, сами знаете – коротышки с детства начинают носить обувь на высоких каблуках, стараются казаться выше, чем они есть на самом деле. Знаете, что она в итоге сделала? Научилась кататься на роликовых коньках. Говорила, что только так чувствует себя полноценным человеком. Словом, я подумал – а подарю-ка ей эту рысью шубу. Отличная вещь. Вы сами-то ее видели?

Я покачала головой:

– Ни разу.

– Да ну! Идемте. Вы должны обязательно посмотреть. Она у меня здесь. Я еще не успел перешить ее.

Жак направился в глубь комнаты, и я покорно поплелась за ним. Он открыл массивную металлическую дверь, которая вела в подвал. Пахнуло холодом, как из морозильной камеры. Шубы висели на вешалках в два ряда – словно построившиеся в шеренги женщины. Жак шел по проходу, попутно проверяя каждую, и пыхтел от напряжения. Ему в самом деле не помешало бы немного похудеть. Когда он дышал, мне казалось, кто-то с шумом плюхается в кожаное кресло. Едва ли это могло свидетельствовать об отменном здоровье.

Наконец он нашел манто, снял его с вешалки, и мы двинулись в обратный путь, вон из холодного, точно склеп, склада. Дверь, лязгнув, захлопнулась. Так вот оно, пресловутое манто Элейн Болдт. Мех был богатый, бело-серых тонов, скроенный таким образом, что каждая полоска к подолу сужалась наподобие клина. Должно быть, по выражению моего лица Жак понял, что я никогда в жизни не держала в руках такой дорогой вещи.

– Примерьте-ка, – небрежно бросил он.

Мгновение помешкав, я облачилась в манто. Запахнула полы и посмотрела на себя в зеркало. Манто доходило мне почти до щиколоток, плечи выпирали, точно защитные щитки для неизвестного доселе вида спорта.

– Я выгляжу в нем как снежный человек.

– Вы шикарно выглядите. – Он смерил меня взглядом, затем посмотрел на мое отражение в зеркале. – Здесь немного подобрать, укоротить рукава. Или предпочитаете лису – если это вас не устраивает.

Я рассмеялась:

– С моими доходами высший шик – это фуфайка на молнии. – Я сняла манто и, возвращаясь к делу, спросила: – А почему вы заплатили ей за шубу, не дожидаясь, пока она рассчитается с вами? Почему просто не вычесть стоимость ваших расходов из пяти тысяч и не отдать ей разницу?

– Бухгалтер решила, что так будет правильнее. Не спрашивайте меня почему. Так или иначе, почистить шубу – это не бог весть какие деньги, а перекраивать все равно мне, так что какая разница? Я провернул выгодную сделку, вот и все. Адель, естественно, бесится, что та не заплатила по счету, но мне-то что за дело?

Пока Жак относил шубу в подвал, я достала из сумки фотографию Элейн и Марти Грайс, которую мне дала Тилли. Когда он вернулся, я показала ему снимок.

– У которой из этих женщин вы купили шубу?

Он мельком взглянул на фото и вернул его мне.

– Ни та, ни другая мне не знакомы.

– А как она выглядела?

– Откуда я знаю? Я видел ее всего раз.

– Молодая, пожилая? Высокого роста или наоборот? Толстая, худая?

– Да вроде того. Средних лет, блондинка. На ней был балахон в гавайском стиле, и она непрерывно курила – буквально не вынимала сигареты изо рта. Я бы такую на порог не пустил, потому что терпеть не могу табачного дыма.

– Какие документы она вам предъявила?

– Да самые обычные. Водительские права. Гарантийную карточку из банка. Кредитные карточки. Не хотите ли вы сказать, что манто было краденое? Не хотелось бы...

– Не думаю, что слово "краденое" вполне подходит к данному случаю, – сказала я. – Я подозреваю, что кто-то выдает себя за Элейн Болдт. Пока не знаю, где находится она сама. Но на вашем месте я бы не торопилась переделывать шубу. Потерпите, пока дело не прояснится.

Жак даже не предложил проводить меня до дверей. Когда я оглянулась на прощание, он невесело почесывал подбородок.

На улице стояла угнетающая духота. Солнце скрылось за тучами, и дневной свет померк, словно уже наступили сумерки. Первые крупные капли дождя забарабанили по горячей мостовой. Вобрав голову в плечи – в тщетной надежде, что останусь сухой, если стану вдвое меньше, я поспешила к машине. Из головы у меня не выходила женщина, которая называла себя Элейн Болдт. Жак видел фотографию Элейн и утверждал, что это не она. Судя по его описанию, это могла быть Пэт Ашер. Я попыталась представить ее: с каким наигранным удивлением она держалась, как путалась, отвечая на вопросы, касавшиеся Элейн; как врала невпопад. Почему она вдруг решила сыграть роль Элейн Болдт? Она жила в ее квартире, но откуда у нее рысья шуба, если не от самой Элейн? Если она пользовалась кредитными карточками Элейн, то должна была быть уверена, что выйдет сухой из воды. Она могла пойти на это, зная, например, что Элейн нет в живых. У меня уже давно зародились такие опасения. Возможно, были и другие объяснения, но это казалось самым логичным.

Дождь усиливался; "дворники" метались с ритмичностью метронома, но лишь размазывали по стеклу тонкую пленку грязи. Я нашла таксофон и по кредитной карточке позвонила Джоуна в полицию Санта-Терезы. Связь была плохая, и мы с трудом слышали друг друга; все же мне удалось прокричать ему свою просьбу – связаться с управлением транспорта полиции Таллахасси и выяснить, как обстоят дела с моей заявкой. Водительские права на имя Элейн Болдт – единственная проблема, с которой предстояло столкнуться Пэт Ашер, поскольку у Элейн никаких прав не было. Впрочем, выправить их не составляло большого труда. Все, что требовалось, это под именем Элейн Болдт обратиться с заявлением в полицию, сдать экзамены и ждать, пока права пришлют по почте. В некоторых штатах можно было получить права сразу по сдаче экзаменов – по крайней мере в случае утери старых. Я точно не знала, какие правила во Флориде. Джоуна обещал все выяснить и связаться со мной. Я рассчитывала вернуться в Санта-Терезу на следующий день, поэтому сказала, что сама ему позвоню по возвращении.

Подъехав к кондоминиуму, я зашла к управляющему Роланду Маковски, который подтвердил, что Пэт Ашер съехала в тот же день, когда я говорила с ней. Она, как и обещала, оставила адрес – какой-то мотель недалеко от берега, но когда Роланд попытался связаться, выяснилось, что такового не существует. Я спросила, зачем она ему понадобилась. Он сказал, что напоследок она справила нужду в бассейне, а потом краской из пульверизатора написала на бетонной стене свое имя.

– Она это сделала? – ошарашенная, спросила я.

– Вот именно, – подтвердил он. – В бассейне плавали экскременты – как краковская колбаса. Мне пришлось сливать воду и проводить дезинфекцию. А многие до сих пор отказываются пользоваться бассейном. Эта женщина полоумная, и знаете, из-за чего окончательно взбесилась? Я попросил ее не сушить полотенца на балконе. Вы бы видели, как она взвилась. Пришла в такую дикую ярость, что удивляюсь, как у нее глаза не вылезли из орбит. Буквально задыхалась от злости. Перепугала меня до смерти. Она сумасшедшая.

Я часто-часто заморгала:

– Задыхалась?..

– У нее пена у рта стояла.

Я вспомнила о ночной гостье Тилли.

– Думаю, нам стоит посмотреть квартиру Элейн, – холодно проронила я.

Как только мы открыли дверь, страшное зловоние едва не сбило нас с ног. Произведенное в квартире разрушение было продуманным и законченным. Стены вымазаны человеческими фекалиями, кресла и диван вспороты и выпотрошены. Было ясно, что она старалась не поднимать особенного шума. В отличие от последствий ночного визита к Тилли здесь не оказалось битой посуды и перевернутой мебели. Вместо этого она пооткрывала все запасы консервов и бакалеи и вывалила содержимое на ковер. Чего там только не было: истолченные в крошку крекеры и макароны, джем, специи, кофе, уксус, супы из пакетиков, заплесневелые фрукты – все это она обильно сдобрила собственными испражнениями. Флоридская духота и влажность довершили дело – за несколько дней все это превратилось в сплошное гниющее месиво. В центре композиции находились полуразложившиеся остатки некогда замороженного мяса, в котором теперь кишела какая-то непонятная извивающаяся жизнь, изучить которую поближе я не рискнула. Злобно жужжали огромные мухи, их головы фосфоресцировали точно сигнальные огни.

Роланд на какое-то мгновение лишился дара речи, потом я увидела, что в глазах его стоят слезы.

– Нам никогда уже не вычистить эту квартиру, – горестно изрек он.

– Только не занимайтесь этим сами, – машинально произнесла я. – Наймите кого-нибудь. Может, за счет страховки. А пока надо вызвать полицию.

Он кивнул и, сглатывая слезы, побрел к двери. Я осталась в квартире. Приходилось передвигаться с величайшей осторожностью. Я подумала, что никогда не буду ни в чем упрекать Пэт Ашер. По мне, так пусть сушит свои полотенца, где ей только вздумается.

21

Учитывая, что вот-вот должна прибыть полиция, мне следовало поспешить. С носовым платком в ладони – чтобы не стереть не видные глазу отпечатки – я заглядывала во все ящики. Беглый осмотр не принес никаких результатов. Впрочем, меня это нисколько не удивило. Пэт Ашер буквально обчистила квартиру. Шкафы были пусты. Она не оставила даже тюбика зубной пасты. К тому времени она могла находиться где угодно, но у меня было такое ощущение, что я знаю, где именно. Я подозревала, что она использует последние два билета до Санта-Терезы.

Закрыв дверь, я пошла к Джулии и все ей рассказала. Часы показывали уже половину третьего, а мне надо было успеть на четырехчасовой рейс из Майами, при том что до аэропорта предстояло добираться почти час. Небо чудесным образом очистилось, и на нем снова не было ни облачка; пахло влагой и свежестью; над тротуаром клубился пар. Я снова погрузила чемоданы Элейн в багажник и уехала, пообещав Джулии позвонить, как только что-нибудь узнаю. Я занималась этим делом уже неделю и пока добилась одного – спугнула Пэт Ашер. Я не имела понятия, что она сделала с Элейн и зачем, но было ясно: она ударилась в бега и еще не успела уйти в отрыв. Похоже, все замыкалось на Санта-Терезе, где и началась эта история.

Прибыв в аэропорт, я вернула машину, зарегистрировалась у стойки "ТУЭ" и сдала багаж. Когда я села в самолет, до вылета оставалось шесть минут. Меня начинало слегка лихорадить – наверное, сходные чувства человек испытывает, когда узнает, что через неделю ему предстоит серьезная операция. Не то чтобы я предстала перед лицом конкретной опасности, просто боялась заглядывать в будущее. Становилось все более очевидным, что мне не избежать столкновения с Пэт Ашер, и я не была уверена, что выдержу удар.

Из-за трехчасовой разницы во времени у меня было такое чувство, будто я прилетела в Калифорнию через час после того, как вылетела из Майами. Это пагубно отразилось на моем самочувствии. Несмотря на то что в аэропорту Лос-Анджелеса пришлось целый час ждать рейса до Санта-Терезы, было всего семь часов, когда я, груженная, как вьючная лошадь, вернулась домой. Было еще совсем светло, а я валилась с ног от усталости. Я и вообще-то никогда не обедаю, а в самолете подали какие-то квадратные судочки, завернутые в целлофан, открывать которые у меня не было сил. Самолет все время кренился и проваливался в воздушные ямы, так что вздремнуть тоже не удалось. Пассажиры главным образом переживали, как собрать и опознать собственные останки в случае, если самолет рухнет на землю и загорится. А тут еще прямо за мной сидела мамаша с двумя визгливыми детками, которая большую часть времени читала им нудные нотации. "Кайл, помнишь, мамочка говорила тебе, что ей не нравится, когда ты кусаешь Бретта, потому что делаешь ему больно. Разве тебе понравится, если мамочка тебя укусит?" Я подумала, что хороший подзатыльник куда более эффективный способ воспитания, но она меня не спрашивала.

Так или иначе, оказавшись дома, я не раздеваясь упала на диван и уснула как убитая. Вот почему только на следующее утро я обнаружила, что в мое отсутствие в квартирке кто-то побывал. Одному Богу известно, что этот кто-то искал. Я проснулась в восемь, пробежала свои три мили, приняла душ и оделась. Села за стол и хотела повернуть ключик в верхнем ящике. У меня стандартный письменный стол с замочком в верхнем ящике, и этот замочек блокирует все ящики с правой стороны. Ящик был открыт, видимо, поработали ножом. При мысли о том, что здесь кто-то был, меня пробрала дрожь.

Я буквально подпрыгнула на стуле, вскочила и принялась лихорадочно озираться. Проверила входную дверь, но не обнаружила никаких следов взлома. Должно быть, кто-то изготовил дубликат ключа, и теперь требовалось менять замок. Я никогда не была помешана на собственной безопасности и не прибегала ни к каким ухищрениям, чтобы обеспечить неприкосновенность своего жилища, – не сыпала тальк у входной двери, не натягивала невидимый волос на окне. Я и подумать не могла, что когда-нибудь придется иметь дело со взломщиком. Теперь от наивной уверенности, что мне ничего не угрожает, не осталось и следа. Я бесшумно, на цыпочках обошла комнату и проверила окна. Ничего. Юркнула в ванную и приблизилась к окошку. Прямо над задвижкой стеклорезом было вырезано квадратное отверстие. Чтобы приглушить звук разбиваемого стекла, очевидно, использовали изоляционную ленту. В тех местах, где была лента, остались следы клейкого вещества. Алюминиевая сетка в одном углу оказалась отогнута. Скорее всего ее сняли с петель, а потом снова поставили на место. Все проделано довольно умно, видимо, с тем расчетом, что я ничего не замечу. Отверстие в стекле позволяло отодвинуть задвижку, проникнуть внутрь, а затем уйти тем же путем. На окошке висела занавеска, так что при закрытой раме вынутое стекло можно было и не увидеть.

Я вернулась в комнату и тщательно все осмотрела. Ничего как будто не пропало. Я, правда, заметила, что какой-то ловкач перебирал мои вещи, уложенные в ящиках комода, просматривал картотеку. Старались оставить все как было, но небольшие изменения сразу бросались в глаза. Меня охватила ярость. Я заранее ненавидела того, кто это проделал, ненавидела за вероломство, за то чувство удовлетворенности, которое он, должно быть, испытал, когда все сошло ему с рук. Но зачем? Я готова была поклясться, что ничего не пропало. У меня никогда не водилось ничего ценного, а карточки едва ли могли представлять какой-то интерес. В основном все они касались дел уже закрытых, а материалы по Элейн Болдт я держала на работе. Я недоумевала. Беспокоило меня и другое: я подозревала, что это могло быть делом рук Пэт Ашер. Я уже имела случай убедиться, что она способна совершить акт вандализма. Но если она к тому же обладала хитростью и коварством, то от нее можно было ждать чего угодно.