18

– Проклятая стерва! – Беверли с треском захлопнула за собой дверь.

Не очень люблю, когда ко мне обращаются подобным образом; я тотчас почувствовала, что щеки у меня пылают, а настроение портится. Мелькнула мысль: уж не собирается ли она схватиться со мной врукопашную? Я улыбнулась как ни в чем не бывало – просто чтобы показать, что нисколько не напугана ее выходкой.

– Что случилось, Беверли? – нарочито развязным тоном осведомилась я и подумала, что лучше бы иметь что-нибудь под рукой на тот случай, если она вдруг бросится на меня. Но на глаза попались лишь тупой карандаш да катушка скотча.

Беверли стояла подбоченившись и смотрела с вызовом:

– Какого черта вам понадобилось связываться с Обри? Как вы посмели! Как вы посмели, чтоб вам?..

– Я не связывалась с Обри. Он сам связался со мной.

– Это я наняла вас. Я! Вы не имели никакого права встречаться с ним и за моей спиной обсуждать мои дела! Знаете, что я сделаю? Я подам на вас в суд!

Я не боялась, что она подаст на меня в суд. Я боялась, что она выхватит из сумочки ножницы и нарежет из меня кусочков для лоскутного одеяла.

Нависнув над столом, Беверли возмущенно трясла перед моим носом пальцем. В этот момент она напоминала персонаж комиксов, который, пыхтя от злости, выдувает из себя грозные реплики, и они слетают с его уст, точно воздушные шары. Жуткое зрелище: багровые щеки, подбородок по-бульдожьи выпячен, в уголках рта пузырится слюна. Она глубоко дышала, отчего грудь ее вздымалась, как кузнечные мехи. Вдруг губы у нее дрогнули, на глаза навернулись слезы, она всхлипнула, выронила сумочку и закрыла ладонями лицо. Я отказывалась что-либо понимать. Может, передо мной была сумасшедшая?

– Сядьте, – предложила я. – Покурите, успокойтесь. Расскажите, в чем дело.

Взгляд мой упал на пепельницу с предательскими остатками искромсанной сигареты Обри Дэнзигера. Украдкой взяв пепельницу, я выбросила содержимое в мусорную корзину. Беверли буквально рухнула в кресло – теперь в ее глазах вместо гнева была какая-то глубокая безысходная скорбь. Стыдно признаться, но меня это нисколько не растрогало. Должно быть, я просто бессердечная дрянь.

Пока Беверли рыдала, я приготовила кофе. Дверь приоткрылась, в комнату заглянула Вера Липтон. Наверное, услышала шум и решила проверить, все ли в порядке. Я только пожала плечами – мол, сама видишь, – и она исчезла. Беверли порылась в сумочке, достала оттуда бумажную салфетку и приложила к глазам, чтобы промокнуть остатки слез. Ее фарфоровое личико выглядело довольно помятым, блестящие черные волосы потускнели и безжизненно обвисли. Словом, на нее было жалко смотреть – она напоминала застигнутую дождем кошку.

– Простите, – промямлила она. – Я не должна была... Это все он. Он доводит меня. Из-за него я теряю рассудок. Вы не представляете себе, что это за сукин сын. Ненавижу...

– Полно, Беверли. Хотите кофе?

Она кивнула. Затем достала из сумочки косметичку, посмотрелась в зеркальце и салфеткой стерла потекшую тушь. Убрала косметичку и высморкалась, сделав это совершенно беззвучно. Снова открыла сумочку, извлекла сигареты и спички. Пальцы у нее дрожали, но – удивительное дело! – стоило ей закурить, и все ее напряжение как рукой сняло. Она глубоко затянулась, как будто вдыхая наркоз перед операцией. Я даже пожалела, что не способна испытать таких же ощущений от курения. Всякий раз, когда я пыталась сделать хотя бы одну затяжку, во рту появлялся тошнотворный привкус – не то горелого дерева, не то тухлого яйца, – и мне начинало казаться, что и от меня пахнет такой же мерзостью. В комнате, словно туман, повисло облачко дыма.

Беверли сокрушенно покачала головой:

– Вы понятия не имеете, что мне приходится терпеть.

– Послушайте, – заикнулась я. – Давайте поставим точки над i...

– Я знаю, вы здесь ни при чем. Вы не виноваты. – Глаза ее вновь увлажнились слезами. – Думаю, мне следовало давно к этому привыкнуть.

– Привыкнуть к чему?

Она судорожно скомкала салфетку.

– Он... он... когда встречается с кем-нибудь, всем говорит... что я пью. – Слова давались Беверли с трудом, словно ее душили спазмы, она едва сдерживала рыдания, которые комком застревали в горле. – Иногда во всеуслышание заявляет, что я нимфоманка, или говорит, что меня подвергают шоковой терапии. Все, что придет в голову. Чтобы сделать мне как можно больнее.

Я чувствовала, что от всего этого у меня ум за разум начинает заходить. Он сказал, что его жена алкоголичка. Что у нее запои по три дня. Что она набросилась на него с ножницами и что это она скорее всего убила собственную сестру, отомстив ей за связь с ним. И вот на тебе – теперь передо мной сидела эта самая жена и с плачем убеждала, что все это патологический бред, плод больного воображения мужа. Кому я должна была верить? К Беверли, казалось, вернулось самообладание; она снова деликатно высморкалась и подняла голову. Глаза ее покраснели от слез.

– Уверена, он говорил вам нечто подобное, ведь так?

– Думаю, его просто беспокоила судьба Элейн, – уклончиво ответила я. – Речь не шла о чем-то личном, так что пусть вас это не тревожит. Кстати, как вы узнали, что он был у меня?

– Я догадалась, поговорив с ним, – сказала она. – Точно не знаю. Он умеет все так ловко подать. Прозрачно намекнуть. Как бы ненароком оставляет улики и ждет, чтобы я на них наткнулась. А если я их не замечаю, тычет меня носом, а потом напускает на себя мину оскорбленной невинности... словно ничего не понимает.

"Как в случае интрижки с Элейн", – едва не вырвалось у меня, но я придержала язык. Меня внезапно осенило: а что, если это все неправда? А если и правда – вдруг она об этом не догадывается?

– Например? – робко произнесла я.

– Например, его роман с Элейн. Он спал с моей единственной сестрой. Боже, у меня в голове не укладывается, что он способен на такое. С ней все ясно. Она всегда мне завидовала. Привыкла иметь то, что хотела. Но он! Я чувствовала себя полной дурой. Он трахался с ней с той самой минуты, как не стало Макса. А я-то, блаженная тупица, несколько лет ничего не подозревала. Несколько лет!

Она отрывисто – как-то истерично – хохотнула:

– Бедняга Обри. Он-то ломал себе голову, что бы такое придумать, чтобы до меня все-таки дошло. Наконец сочинил эту байку про финансовую службу, которая якобы заинтересовалась его налогами. Я говорила, что это дело фининспектора – не мое, но он утверждал, что Харви советует нам самим проверить все счета и кредитные карточки. Я как дура занялась этими бумажками, тут-то все и открылось.

– Почему вы не расстанетесь? Не понимаю, кому нужны такие отношения? – Я всегда это говорю. Всегда, когда слышу подобные истории. Про пьянство, побои, супружескую неверность, оскорбления. Просто не понимаю, как люди могут мириться с этим. То же самое я сказала Обри, так почему бы теперь не сказать ей? Их брак не удался, и, независимо от того, на чьей стороне правда, оба они представляли собой жалкое зрелище. Разве что им нравилось страдать.

– Не знаю, – устало проронила она. – Думаю, отчасти дело в деньгах.

– Черт с ними, с деньгами. По калифорнийским законам оба супруга имеют равные права на имущество.

– Вот именно, – сказала она. – Он заберет половину имущества. Это же так несправедливо.

Я ничего не понимала:

– Так, стало быть, деньги принадлежат вам?

– Разумеется, мне, кому же еще? – Тут она насторожилась. – Неужели он сказал, что деньги его?

Я почувствовала себя неловко:

– Более или менее. Он сказал, что занимается недвижимостью.

Беверли на секунду опешила, затем дико захохотала. Смех сменился приступом кашля. Она поспешно вынула изо рта сигарету, ткнула ее в пепельницу и принялась бить себя в грудь. Она судорожно трясла головой, а из носа валил дым, словно у нее в мозгах случился пожар.

– Простите, ради Бога, – бормотала она, – но это что-то новенькое. Впрочем, мне следовало догадаться. А что еще он сказал?

У меня начали сдавать нервы.

– Послушайте, с меня довольно. Я в эти игры не играю. Знать не знаю о ваших проблемах, и мне все равно...

– Вы правы. Конечно, вы правы, – перебила она меня. – Боже мой, вы, должно быть, смотрите на нас как на лунатиков. Мне жаль, что мы вас втянули в свои дрязги. Разумеется, вас это не касается. Это касается только меня. Сколько я должна за то, что вам пришлось потратить на меня столько времени? – Она стала рыться в сумочке в поисках чековой книжки и пресловутого пенала красного дерева.

Я чуть не взбесилась:

– Мне не нужны ваши деньги. Не будьте смешной. Было бы куда лучше, если бы вы ответили на мои вопросы.

Беверли часто-часто заморгала; ее голубые с зеленоватым оттенком глаза блестели, точно льдинки.

– О чем вы хотите спросить меня?

– Сосед Элейн уверяет, что вы приезжали сюда во время рождественских каникул и крупно повздорили с Элейн. Мне вы говорили, что не виделись с ней несколько лет. Итак, чему прикажете верить?

Она потупилась и, чтобы выиграть время, полезла в сумочку за сигаретой.

– Ну же, Беверли, – не отставала я. – Скажите правду. Вы приезжали сюда или нет?

Достав спички, она извлекла одну и принялась чиркать по коробку. Очевидно, спичка оказалась негодная. Она бросила ее в пепельницу и вытащила вторую. На этот раз спичка загорелась, и Беверли неторопливо прикурила сигарету.

– Да, я действительно приезжала, – осторожно начала она, постукивая сигаретой о край пепельницы так, словно стряхивала пепел, которого еще не было.

От этих ее фокусов с сигаретами мне хотелось завыть.

– Ругались вы или нет?

Она поджала губы; к ней вернулась сдержанно-холодная светскость.

– Кинси, я тогда только что узнала об их связи. Разумеется, мы поругались. Уверена, именно этого Обри и добивался. А вы бы как поступили на моем месте?

– Какое это имеет значение? Я не его жена, так что кому какое дело, как бы я поступила! Скажите, почему вы мне солгали?

Казалось, Беверли всецело поглощена процессом курения. Я даже подумала, что она не собирается отвечать на этот вопрос. Но ошиблась.

– Я боялась, он что-то сделал.

Я не спускала с нее глаз.

Перехватив мой взгляд, она, словно спохватившись, вся подалась вперед:

– Он же сумасшедший. Законченный псих. Я испугалась, что он... не знаю, как вам сказать... думаю, я испугалась, что он ее убил.

– Тем более надо было сообщить в полицию. Не так ли?

– Вы не понимаете. Я не могла допустить, чтобы полиция лезла в это дело. Именно поэтому и обратилась к вам. Когда появилось завещание, я еще ничего такого не подозревала. Это был сущий пустяк. Думала, она подпишет и отправит юристу. Только позднее, когда выяснилось, что никто не знает, где она, я начала волноваться. Всякая чертовщина лезла в голову – даже толком не помню.

– Но когда я высказала предположение, что ее может не быть в живых, до вас наконец дошло? – устало, с видом презрительного равнодушия изрекла я.

Беверли неловко поерзала в кресле:

– Думаю, чуть раньше. Мне кажется, я просто боялась сформулировать ту мысль, которую впервые высказали вы. Гнала ее от себя. А потом подумала, что должна сама все осмыслить, прежде чем пойти на какие-то шаги.

– Почему вы решили, что ваш муж как-то причастен к исчезновению Элейн?

– В тот день... когда я приехала к Элейн и мы наговорили друг другу гадостей, она призналась мне, что их связь продолжается уже несколько лет. В конце концов до нее дошло, что Обри психопат, и она хотела порвать с ним. – Беверли заглянула мне в глаза. – Вы еще не знаете его. Не понимаете, что это за человек. С ним невозможно просто расстаться. Думаете, мне это не приходило в голову? Просто я уверена, что ничего не получится. Не могу сказать, что он сделает, но мне никогда не уйти от него. Никогда. Он достанет меня из-под земли и все равно заставит вернуться, только тогда мне придется расплачиваться по-настоящему.

– Беверли, по правде говоря, в это трудно поверить, – заметила я.

– Потому что он и вас купил. Заморочил вам голову, так что вы и не заметили, а теперь боитесь себе в этом признаться. Впрочем, не вам одной. Он со всеми так поступает. По этому человеку психушка плачет. Он ведь несколько лет провел в клинике Камарилло, пока Рейган не стал губернатором. Помните? Он урезал бюджет штата, и Обри вместе с ему подобными выкинули на улицу. Он вернулся домой, и с тех пор моя жизнь стала сущим адом.

Я взяла карандаш, машинально постучала им по столу, затем отбросила в сторону.

– Вот что я вам скажу. Я хочу найти Элейн. Это все. Я как дрессированный пудель. Что мне говорят, то и делаю. И не успокоюсь, пока не узнаю, что с ней произошло и где она пропадала все это время. Дай-то Бог, если вы ни при чем.

Беверли вскочила, схватила сумочку и, опершись руками о стол, наклонилась ко мне:

– Моя дорогая, лучше скажите: дай Бог, если Обри ни при чем! – зловеще прошипела она и вышла вон.

Только тогда я почувствовала еле уловимый запах виски.

Я достала пишущую машинку и принялась строчить подробный отчет для Джулии, не забыв приложить перечень своих расходов за последние два дня. Требовалось время, чтобы переварить все, что Беверли наговорила про своего мужа. Это напоминало известный парадокс, к которому прибегают в некоторых первобытных племенах: один всегда врет, другой всегда говорит чистую правду, так что совершенно невозможно определить, где ложь, а где правда. Обри уверял меня, что Беверли, когда пьет, становится сама не своя. Беверли уверяла, что по нему психушка плачет, но, судя по всему, говорила это, будучи не вполне трезвой. Я не имела ни малейшего понятия, кто из них говорил правду, и слабо представляла, как это можно выяснить. Собственно, я даже не могла сказать, насколько это принципиально. Жива Элейн Болдт или нет? Этот вопрос не давал мне покоя, но до сих пор я и не представляла, что ответ на него, возможно, знает кто-то из четы Дэнзигер: Беверли или Обри. Я исходила из кардинально противоположных предпосылок, будучи почти уверена, что исчезновение Элейн каким-то образом связано с убийством Марти Грайс. Теперь приходилось начинать все сначала.

К обеду я вернулась домой и решила пробежаться. Я понимала, что толкусь на месте, однако интуиция подсказывала мне – надо выждать. Что-то назревало. В глубине души я надеялась, что в скором времени появится некое недостающее звено. Пока же необходимо было расслабиться. Однако с бегом не клеилось, и у меня окончательно испортилось настроение. Где-то на исходе первой мили закололо в боку. Я подумала, это пройдет. Отнеся боль на счет небольшого растяжения, попробовала массировать бок пальцами и сделала несколько наклонов. Не помогло. Тогда я начала делать глубокий вдох-выдох, одновременно продолжая наклоняться вперед, но боль не исчезала. Я перешла на шаг, и постепенно боль утихла, но едва попробовала бежать, в боку снова нестерпимо закололо, и я остановилась как вкопанная. К тому времени с грехом пополам была преодолена половина дистанции. Плюнув, я поплелась домой. Полторы мили прошла шагом, проклиная собственную слабость. В итоге даже не вспотела, а владевшее мной раздражение, вместо того чтобы улетучиться, лишь усилилось.

Я приняла душ и оделась. В контору возвращаться не хотелось, но удалось пересилить себя. Мне предстояло начать все сначала, предстояло снова забрасывать удочку – может, где-то и клюнет. Я уже почти израсходовала свой арсенал средств и все же на что-то надеялась.

Войдя в офис, я увидела, что огонек автоответчика мигает. Я открыла дверь на балкон, чтобы немного проветрить комнату, затем включила запись.

– Кинси, привет, – услышала я. – Это Люпэ из "Санта-Тереза трэвел". Похоже, с чемоданами вам здорово повезло. Я связалась с отделом невостребованного багажа "Транс уорлд эрлайнз" и попросила проверить. Все четыре места оказались там. Мне сказали, что могут отправить их сегодня дневным рейсом, если вы захотите. Перезвоните и скажите, как намерены поступить.

Я выключила автоответчик и с криком "Ура!" выбросила вверх кулаки. Тут же позвонила Джоуна и все рассказала ему. Я пребывала в эйфории. С тех пор как нашелся кот, это было моей единственной удачей.

– Что мне делать, Джоуна? Как думаешь, нужно получить судебный ордер, чтобы открыть чемоданы?

– Не забивай себе голову. У тебя же есть корешки багажных талонов, так?

– Ну да, они у меня с собой.

– Тогда садись на самолет и лети во Флориду.

– А почему просто не попросить, чтобы их переправили сюда?

– А что, если она в одном из них?

Воображение услужливо нарисовало эту картину, и меня передернуло.

– Думаю, тогда уже заметили бы. Ну, знаешь... запах, что-нибудь капало бы...

– Видишь ли, однажды мы нашли тело, которое пролежало в багажнике автомобиля полгода. Одной шлюшке кто-то воткнул в глотку высокий каблук-шпильку, и она превратилась в мумию. Не спрашивай меня, как и почему, но она была совершенно целая. Просто высохла. Была похожа на большую кожаную куклу.

– Пожалуй, полечу, – пролепетала я.

В десять вечера самолет уже уносил меня в сторону Флориды.

19

Мы приземлились в 4.56 по восточному времени. Моросил дождь, термометр показывал 70 градусов по Фаренгейту. Еще не рассвело, в здании аэровокзала горел тусклый, монотонный свет, а кондиционеры усиленно нагнетали искусственную прохладу, отчего казалось, будто это космическая станция, которая болтается на орбите, удаленной от Земли миль на сто. Ранние пассажиры целеустремленно сновали по коридорам, автоматически распахивались и захлопывались двери, отчаянно, точно лишившись надежды дождаться ответа, сигналили пейджеры. Создавалось впечатление, что все происходит здесь само собой, без всякого вмешательства со стороны человеческих существ.

Пункт невостребованного багажа "ТУЭ" открывался в девять, надо было как-то скоротать время. Вещей у меня не было, если не считать матерчатой сумки, где я держала зубную щетку и прочую мелочь, включая смену трусиков. Всегда беру с собой зубную щетку и смену трусиков. Я отправилась в туалет, чтобы привести себя в порядок. Умылась, пригладила влажной ладонью волосы, машинально отметив, какой неестественно бледной кажется кожа под жутковатым светом флуоресцентных ламп. В зеркале я увидела стоявшую у меня за спиной женщину, она меняла подгузники розовощекому младенцу, из тех, что похожи на взрослых, которые любят напускать на себя важность. Все время, пока мамаша обихаживала его, он с серьезным видом глазел на меня. Иногда так же смотрят кошки, так, словно мы с ними иностранные агенты, встретившиеся на явке и обменивающиеся тайными сигналами.

Я задержалась у стойки с прессой и взяла газету. Работал буфет, я заказала яичницу с беконом, поджаренный хлеб, стакан сока и не спеша позавтракала, заодно прочитав забавную статейку о человеке, который завещал все свои деньги говорящему скворцу. До семи утра я не в состоянии читать ничего серьезного.

Без четверти девять, дважды продефилировав из конца в конец по зданию вокзала, я – с ручной тележкой, которую, заплатив доллар, взяла напрокат, – подтянулась поближе к багажному отделению. В одном из застекленных отсеков виднелись аккуратно стоящие рядком чемоданы Элейн. Похоже, кто-то заранее позаботился о том, чтобы извлечь их из общей кучи. Наконец, мужчина средних лет в форменной одежде "ТУЭ", гремя ключами, открыл распределительный щит и стал – одну за другой – зажигать лампы. Это напоминало театр: вот-вот поднимется занавес и передо мной разыграют одноактную пьесу в скромных декорациях.

Я поздоровалась, предъявила корешки квитанций и прошествовала за человеком в форме в камеру хранения; там он, не проронив ни звука, погрузил мой багаж на тележку. Я ждала, что он попросит меня предъявить какой-нибудь документ, удостоверяющий личность, но ему, по всей видимости, было наплевать, кто я такая. Очевидно, к невостребованному багажу относятся так же, как к котятам, которые никому не нужны. Он просто обрадовался случаю сбыть его с рук.

Мне нужна была машина, и я отправилась в дешевое бюро проката. Накануне вечером я позвонила Джулии Окснер и предупредила, что заеду к ней. Теперь оставалось найти нужное шоссе на север. Толкая перед собой тележку, я пошла к автомобильной стоянке, подставив лицо мягкому, точно шелк, дождику. Парило. Пахло дождем и отработанным самолетным топливом. Забросив чемоданы в багажник, я взяла курс на Бока-Рейтон. Лишь когда я остановилась перед кондоминиумом и выгрузила чемоданы, до меня дошло, что все четыре на замке, а ключей нет. Очень мило! Может, Джулия что-нибудь придумает. Я занесла багаж в лифт, поднялась на третий этаж и в два захода перетащила вещи к квартире Джулии.

Я постучала и стала ждать. Наконец за дверью послышались шаркающие шаги, сопровождавшиеся радостными причитаниями:

– Иду, иду. Только не сдаваться. Осталось всего шесть футов. Лечу на всех парах.

Невольно улыбнувшись, я оглянулась. Квартира Элейн не подавала никаких признаков жизни. Даже коврик перед дверью исчез – может, внесли внутрь, может, выбросили; только золотистый квадрат тончайшего просочившегося сквозь ворс песка указывал на то, что коврик все-таки существовал.

Дверь открылась. Должно быть, старческий горбик между лопатками на спине Джулии давил ее к земле; она приходилась мне как раз по пояс и, для того чтобы увидеть мое лицо, вынуждена была наклонять голову-одуванчик набок и из такого положения косить глаза кверху. Кожа, сухая и тонкая, как пергамент, обтягивала руки наподобие хирургических перчаток, были видны вены и лопнувшие капиллярные сосуды. Бросались в глаза узловатые костяшки пальцев. Возраст сделал ее прозрачной, казалось, она медленно оплывает, как свеча, подожженная с двух концов.

– Кинси, дорогая! Так и знала, что это ты. Я тебя с шести часов утра поджидаю. Входи, входи.

Она посторонилась, уступая мне дорогу; я внесла чемоданы и закрыла за собой дверь. Джулия ткнула в один из чемоданов своей палкой и сказала:

– Они самые, я их узнала.

– К сожалению, на замке.

На всех чемоданах были кодовые замки, чтобы открыть их, требовалось набрать определенную комбинацию цифр.

Джулия удовлетворенно потерла ладони:

– Предстоит неплохая работенка, верно? Кофе выпьешь? Как долетела?

– От кофе не отказалась бы, – произнесла я. – Долетела нормально.

В квартире у нее было полно антиквариата. Викторианская эпоха здесь соседствовала с восточной роскошью: резной, вишневого дерева буфет с мраморной крышкой, широкий диван из мореного дуба, украшенная диковинной резьбой ширма из слоновой кости, кресло-качалка, две лампы под ярко-красными абажурами, персидские ковры, высоченное трюмо в раме из красного дерева, фортепиано, накрытое отделанной бахромой шалью, кружевные шторы, стены затянуты шелком, украшенным богатой вышивкой. В глубине комнаты телевизор с большим 25-дюймовым экраном, вокруг – семейные фотографии в тяжелых серебряных рамках. Серый лик телеэкрана казался чужеродным и выглядел вызывающе среди этого обилия красивых вещей. Безмятежную тишину, царившую в квартире Джулии, не столько нарушало, сколько подчеркивало тиканье напольных часов – будто кто-то легонько постукивал барабанными палочками.

Я прошла на кухню, налила нам кофе и вернулась в гостиную; чашки мерно позвякивали на блюдцах, словно до нас докатывались слабые отзвуки далекого калифорнийского землетрясения.

– Это ваши семейные реликвии? – спросила я. – Некоторые просто чудо.

Джулия махнула палкой:

– Никого не осталось, кроме меня, так что все досталось мне. Нас в семье было одиннадцать детей, я – самая младшая. Мать говорила, что я вздорная девица, клялась, что не видать мне никакого наследства. Я помалкивала. Теперь вот дождалась. Мать, понятное дело, умерла, отец – тоже. У меня было восемь сестер и два брата – все они умерли. Так постепенно все перешло ко мне, хотя здесь уже и ставить-то некуда. В конце концов, со всем приходится расставаться. Живешь себе в десяти комнатах, а потом – бац! – и оказываешься в приюте для престарелых, где и места-то всего – разве что тумбочку и свечку поставить. Но я туда не собираюсь.

– Да вы еще хоть куда.

– Надеюсь. Хотелось бы протянуть подольше. А потом... потом запру дверь на все замки и наложу на себя руки, если, конечно, не отдам Богу душу раньше. Я мечтаю умереть ночью в своей кровати. На этой кровати я появилась на свет – хорошо бы на ней же и окочуриться. Кинси, а у тебя большая семья?

– Нет. Я одна. Меня воспитывала тетушка, но она десять лет назад умерла.

– Выходит, мы с тобой товарищи по несчастью. Это утешает, верно?

– Можно и так сказать.

– Я выросла в семье горлопанов и драчунов. Все вечно чем-то швыряли друг в друга. Швыряли стаканы, тарелки, стулья, столы – все, что попадалось под руку. В воздухе всегда носились "снаряды" – предметы летали из одного конца комнаты в другой; вопль означал точное попадание. В основном это были девочки, но все – чертовски меткие стрелки. Однажды сестра подстрелила меня, когда я завтракала, сидя на детском стульчике. Что тут говорить – она мастерски играла в бейсбол. Так ловко метнула в меня грейпфрутом – овсянка разлетелась по всей комнате. Теперь, оглядываясь назад, вижу, что все мы были просты до безобразия, но зато у нас была дьявольская хватка. Мы добились в жизни чего хотели, и никто не мог про нас сказать, что мы беспомощны или слабовольны. Ну да ладно. Давай займемся чемоданами. В крайнем случае можно будет сбросить их с балкона. Думаю, они откроются, когда брякнутся на тротуар.

Мы подошли к решению этой проблемы, как профессиональные взломщики. Джулия предположила (и оказалась права), что Элейн использовала такие комбинации чисел, которые брала из жизни. Адрес, почтовый индекс, номер телефона или карточки социального страхования, день рождения. Мы выбрали разные группы чисел и принялись за дело. Мне повезло с третьей попытки, когда я набрала комбинацию, состоящую из последних четырех цифр страховки Элейн. Задачу облегчало то обстоятельство, что на всех четырех замках код оказался одним и тем же.