Охранники действовали с привычной, повседневной ленью. Один поднял каторжанина на колени, другой плеснул на лицо из ковша, поднес остаток к искусанным губам:
      – Пей.
      Кадык наказанного задергался, отмечая глотки. Каторжанин оказался молод - пожалуй, лет двадцать пять, хотя по искаженному болью лицу трудно было судить определенно. Допил, отполз к стене.
      – Что сказать надо, крыса? - Расшитый золотом сапог начальника тронул мокрую щеку - ту, на которой сияло алым клеймо в виде дохлой крысы, такое же, как у себастийца. Враг короны.
      Ответ каторжанина прозвучал неожиданно спокойно, ровным, бесстрастным, вежливо-тихим голосом, какой бывает при полном самоконтроле, а у некоторых - в крайней степени ярости.
      – Благодарю господина за урок.
      Начальник брезгливо поморщился. Обернулся к Барти. Выцедил с той ленью, что отмечала здесь, похоже, всех:
      – Запомни, крыса, здесь ты никто и звать тебя, никак. Всякие там благородные ухмылочки, ужимочки и закидончики остались в прошлой жизни. Раздевайся, ложись.
      Барти замер. Этого еще не хватало! Самому стелиться им под ноги?!
      Палач подошел, взял жесткими пальцами за подбородок, заглянул в глаза. Пробасил:
      – Никто и звать никак, слышал, крыса?
      Одним движением содрал со строптивого арестанта рубаху - так резко, что порядком уже истрепанный ворот резанул рыцарю шею. Мотнул головой охранникам. Подскочили, схватили за руки швырнули на камни. Припечатали ладони к булыжникам - сапогами. Ленивый голос начальника пролился над головой вязкой патокой:
      – А за норов получишь вдвое.
      Рыцарь прижался лбом к мокрым от чужой крови булыжникам и закусил губу.
      Барти смутно ощущал, как ему окатили водой спину, поставили на колени. Холодные струйки защекотали кожу, поползли в штаны. Чьи-то грязные пальцы разжали стиснутые зубы, в рот полилось горькое зелье.
      – Глотай, шваль. Возиться еще с ним, тьфу, погань. Одно слово, крыса.
      Уплывающее сознание вернулось, а с ним и боль. Но, странно, терпеть эту боль оказалось проще, чем тоску последних дней. Настолько проще, что на издевательский вопрос «хозяина» - усвоен ли урок? - Барти снова ответил улыбкой.
      Наверное, выглядел он при этом донельзя глупо и жалко, потому что ханджар лишь сплюнул и сообщил:
      – Учти, крыса, я тебя запомнил.
      Но рыцарю было все равно.
      Его так и бросили - стоящим на коленях на мокром от воды и крови булыжнике. Казалось, больше никому нет дела до новоприбывшего арестанта. Каторжанин, выпоротый до него, сидел в полоске тени, привалясь плечом к стене, и, похоже, принимал отсутствие надзора как должное. Таргалец поднялся; шатаясь, подошел ближе. Спросил:
      – И что дальше?
      – Садись, - предложил каторжанин. - Отдыхай, пока никому не нужен.
      Сейчас его голос казался куда более живым. Не потому ли, что в нем явственно мешались боль, насмешка и ненависть?
      – Я не понял, - Барти осторожно, цепляясь за стену вздрагивающими пальцами, сел рядом, - охрана здесь что, для того только, чтоб у палача зрители были?
      – Да куда ты денешься, пески вокруг, - хмыкнул ханджар; впрочем, ханджар ли? Барти вгляделся, отмечая незаметные на первый взгляд черточки: широкие скулы, чуть более жесткие, чем у коренных жителей Ингара и Ич-Тойвина, волосы, слегка раскосые глаза. Диарталец.
      Диарталец и враг короны. Ясно.
      Теперь его бесстрастное «благодарю господина за урок» прозвучало для Барти иначе. Этот человек здесь самое малое три года. Именно тогда, три года тому назад, император окончательно раздавил недовольных, требовавших для Диарталы освобождения от винного налога до тех пор, пока провинция не восстановит уничтоженные небывалой засухой виноградники.
      Три года. И, по всему видно, не сломался.
      А еще очень похоже, что он не из простого люда. В нем чувствуется воспитание и то, что иногда называют словом «порода».
      Свет Господень, о чем я думаю, осадил себя Барти. Чем это поможет мне - теперь? Такой знакомый пригодился бы в Ич-Тойвине… если и впрямь собираться убить императора.
      Между тем диарталец тоже изучал нового соседа - открыто, ничуть не смущаясь, даже, пожалуй, нагло. Во всяком случае, дома настолько оценивающий взгляд сэр Бартоломью не спускал никому, кроме капитана. Каторжанин чуть заметно качнул головой - как видно, сделал какие-то непонятные рыцарю выводы, - и спросил с насмешливым интересом:
      – И откуда ты такой взялся?
      – Какой? - не понял Барти.
      – Глупый. - Товарищ по несчастью грустно усмехнулся. - Глупый и наглый. И неправильный.
      – Чем это я, по-твоему, неправильный? - ошеломленно поинтересовался Барти.
      – У тебя клеймо личного врага императора, - каторжанин ткнул пальцем в крысу на своей щеке, - но с каких пор Законник клеймит таргальцев? Что, мы пропустили маленькую победоносную войну?
      – Сейчас, - буркнул Барти. - Пса вам шелудивого, а не победоносную войну.
      – Тогда почему ты здесь?
      Таргалец тоскливо вздохнул:
      – Потому что война все-таки будет.
      Любопытный каторжанин явно ожидал продолжения, но Барти не хотелось говорить. Видит Господь, если и здесь начнется та же ложь, то лучше бы казнили.
      – Так за что тебя сюда, северянин?
      «Смирись, чадо», - явственно, словно наяву, прозвучало в голове. Таргалец поднял бешеный взгляд к небу. Здесь оно палящее, недосягаемо высокое, ослепительное, как Свет Господень - для грешника.
      – За то, что хотел убить императора, - ровно ответил Барти.
      Диарталец несколько долгих мгновений молча глядел на рыцаря - а потом оглушительно расхохотался. Так, что аж стукнулся затылком в стену; впрочем, это лишь вызвало у него новый взрыв смеха.
      – Ты? Вот с такой вот рожей? Убить императора?
      – Чем тебе моя рожа не нравится? - хмуро спросил таргалец. Выяснять отношения на кулаках сил не было, но и спускать молча такие выпады…
      – Да хотя бы тем, что она таргальская, - утирая слезы, объяснил каторжанин. - Убийца императора должен быть незаметен. Понимаешь ты, олух? Не-за-ме-тен!!! А ты?!
      – Можно подумать, я взаправду его убивать собирался, - буркнул рыцарь.
      Диарталец присвистнул:
      – А-а-а, вон оно что. Тогда да, тогда ясно. Извини. Я должен был бы сразу понять. Теряю хватку.
      – Что понять?
      – Да то, что ты просто под руку подвернулся. Знаешь, как говорят? В удобном месте в удобное время приключился.
      – Да, пожалуй, так, - вяло согласился Барти.
      – А вот почему ты в итоге здесь, а не на плахе? - Диарталец задумчиво потер переносье. - Трусом не кажешься.
      – И на том спасибо, - хмыкнул рыцарь.
      – Ладно, - отмахнулся не то от него, не то от вопроса каторжанин. - Сам расскажешь, когда захочешь. Звать-то тебя как?
      – Барти, - рыцарь представился коротко, удобным звучанием для уха, привыкшего к ханджарской речи.
      – А я Альнари. Ладно, Барти, добро пожаловать в наш райский уголок. Ты меня держись. А то здесь правил не объясняют, что не так - или без пайки, или в ночную смену в забой. Или, вон, сюда, - мотнул головой на испятнанный бурым булыжник.
      Рыцарь молча кивнул. Диарталец ему нравился, чего нельзя было сказать о покровительственном отношении того к новичку. Оно, может, и правильно, - однако обидно.
      Альнари осторожно повел плечами. Встал. Барти потянулся следом, превозмогая внезапный шум в голове; диарталец, заметив неловкое движение, приказал:
      – Сиди, я сам.
      Что сам, Барти спросить не успел: растерялся. И то сказать, за короткий разговор Альнари успел вогнать новичка в полное недоумение. Диарталец подбрел к колодцу, столкнул вниз ведро, закрутил ворот. Едва подсохшая корочка на кровавых полосах от плети взялась трещинками, по напрягшейся худой спине скатилось несколько красных капель, оставляя извилистый тонкий след. Подхватив мокрое ведро, Альнари опустил в воду лицо, простоял так несколько мгновений… и вдруг с размаху выплеснул всю воду на булыжник.
      Барти аж застонал.
      Диарталец оглянулся:
      – А, тьма! Ты ж пить хочешь. Сейчас.
      Ведро снова полетело в колодец; рыцарю показалось, что он слышит далекий всплеск. Себастиец закусил губу, еще раз попробовал встать. Альнари, как затылком видел, обернулся тут же:
      – Кому сказано, сиди! Вот ведь послал Господь…
      Второе ведро подоспело быстро. Альнари нес воду Барти, не заботясь, сколько выплеснется под ноги, а рыцарю вдруг вспомнился путь в Ич-Тойвин и песенка, вогнавшая Мариану в краску. Красотка Катрина к колодцу идет… Диарталец, конечно, на красотку Катрину не походил, но…
      – Пей.
      – Спасибо.
      Барти набрал воду в пригоршню. Руки дрожали. Рыцарь, сипло выругавшись, перевалился на колени, наклонился лицом к зыбкому кругу воды. Закрыл глаза - не видеть пылающую на щеке алую крысу. Вода была холодной, аж зубы заломило и застучало в висках. Таргалец блаженно замер.
      До тех пор, пока сильная рука не выдернула за волосы его голову из воды.
      – Сумасшедший. Слушай, таргалец, я понимаю, что тебе сейчас жизнь не кажется чем-то таким, за что стоит держаться, но ты не нрав. Все еще может перемениться. А если тебе, благородному, плети таким уж несмываемым позором кажутся, так только скажи, я тебе эту дурь из башки сам выбью.
      – Сам ты сумасшедший, - обиженно возразил себастиец. - Дитя степей. Небось не то что нырять, плавать не умеешь?
      Диарталец молча выплеснул воду на камни. И пошел к колодцу - как оказалось, за третьим ведром.
      Делать ему, что ли, нечего, моргнул Барти.
      – Эй… Альнари?
      – У?
      – Какого пса ты булыжники поливаешь?
      – Не видишь, что ли? Кровь отмачиваю.
      Похоже, на лице Барти не хуже алого клейма отпечаталось недоумение; диарталец криво усмехнулся, объяснил:
      – Убираю рабочее место Джиха. А ты смотри и запоминай. Когда попадешь сюда снова, самому придется. И чтоб ни пятнышка кровавого не осталось.
      Выудил из-за колодца обрывок рогожи и, опустившись на колени, принялся тереть булыжники - как усердная хозяйка полы в кухне.
 

5. Луи, король Таргалы

 
      Шумная суета сразу двух свадеб проплыла мимо сознания, оставив лишь крайнюю усталость. Что поделать - не любил король Луи праздновать да развлекаться. А вот разговор с Егорием и отцом Евлампием в ночь перед отъездом отложился в памяти накрепко - наглядным примером тому, что все в мире связано и не только твои беды могут оказаться соседу в радость - это-то известная истина! - но и твои вопросы могут стать для соседа ответами.
      – Наши ведь тоже в Ич-Тойвин ездили, - неторопливо рассказывая Евлампий. - Вот я и подумал: с чего бы Таргале такая честь, а Двенадцать Земель - мимо? Оно ясно, вас досель империя своей провинцией считает, так ведь и с нашими врагами Омерхад в дружбе. Вот и предложил всем, кто там был, под заклятием правдивости об Ич-Тойвине рассказать. О чем там речи вели, в чем пользу для Церкви видели и чего ради сей пользы требовали…
      – Так Лерку?… - ушам не поверил Луи.
      – Сразу все ниточки нашлись, - кивнул Егорий. - Тоже своего короля посадить хотели, Церкви верного.
      – Не верного, - резко возразил отец Евлампий. - Путать не надо. И вы, ваше величество Егорий, и ты, сын мой Луи, Церкви и Господу верны, как государям подобает - прежде всего о своей стране радея. И если ради блага государства Церкви утесниться придется, правильно в том зла не видите. Им же нужны куклы безвольные, овцы, пастырю послушные. Только много ли Господу радости от подобного улова? Проще веры добиться, бедами и карами пугая, но вера, не страхом рожденная, крепче. Заигрался Светлейший Капитул, не туда пошел. И Церковь ошибаться может.
      – Так что же мне делать? - Давно уж Луи не ощущал себя таким по-детски беспомощным. Лишь теперь, оценив истинный размах заговора, понял - и впрямь ведь будут и отлучение, и анафема…
      – Верить, чадо, - пробасил Евлампий. - В горестях и испытаниях - верить. И помни - отлучение лишь в этом мире властно, душу твою оно не погубит. Господу, чадо, подсказки не нужны, он в душах зрит. Буде же захочешь утешения - приходи. Ты мне духовный сын теперь. Я не отрекусь от тебя до самого Света Господня, что бы ни решил на твой счет Капитул, помни это, чадо.
      И Луи впрямь почувствовал себя ребенком, но уже не покинутым. Он мог идти вперед, он имел право ошибаться на этом пути - теперь есть тот, кто примет его со всеми бедами и ошибками, от кого можно ждать совета и принимать порицание.
      Тот, кем должен был стать для него отец Ипполит - но не стал.
      Король Таргалы уезжал из Славышти счастливым, и не только молодая жена была тому причиной.
 

6. Альнари, личный враг императора Омерхада Законника

 
      В Таргале каторжан отправляли на галеры. Упаси Господь сравнивать воочию, думал Барти, но соляная шахта посреди пустыни, верно, не хуже отрезана от мира, чем галера в море. Будка над спуском в штольню, жилой барак, колодец, кухня, сарай для всякого хлама вроде худых бадей, лопат со сломанными ручками и ржавых ведер. Никого не волнует, чем заняты каторжане на этом крохотном пятачке, пока они не буянят и выдают положенную выработку. Единственная забота охраны - стена и ворота. Склады - там, за стеной; там же останавливаются императорские сборщики и торговые караваны.
      Как себя вести, Альнари объяснил новичку в первый же день. Не шуми, со считарем не спорь, перед охраной опускай глаза - и не вздумай снова ухмыляться, олух! - в остальном слушай меня, по ходу разберешься. Все. Рыцарь молча кивал. На душе у него было пусто; если бы не горящая огнем спина и противная, с шумом в голове, слабость, Барти, пожалуй, чувствовал бы себя мертвецом.
      Остаток того дня они так и просидели в тени у колодца, изредка отхлебывая прямо из ведра сначала холодной, а после согревшейся воды. Альнари поглядывал на новичка, словно решая что-то про себя. Изредка, будто вспоминая: а вот еще об этом радо бы сказать! - ронял фразу-другую. Ты, Барти, вот что учти: охране скучно. Там, за стеной, одна баба на них на всех: вдова Иллиль, стерва ненасытная. Да караванщики вино привозят, только его надолго не хватает. А мы тут под рукой, и за нас никто не спросит, хоть что делай. Это даже хороню, что Хозяин тебя своей добычей объявил: остальные не тронут, доля начальника - святое. Но лучше все равно не нарывайся. Да, Барти, вот еще что: у нас тут вообще-то и управляющий имеется, но главный - Хозяин. Если тебе так свински повезет, что один одно велит, а другой другое, соображай, кого первого слушать. Да, чуть не забыл: духовник у нас тут - шакал из шакалов. Он тебе предложит весточку на волю передать, обязательно предложит, так ты знай, это подстава. Себастиец окончательно махнул рукой на непонятные взгляды; советы и указания тоже скользили по самому краешку сознания. Но то, что рядом сидит человек, не честящий его крысой, отродьем шакала и гиены или таргальским выползком, было приятно. И плевать, что Альнари его чуть ли не на десяток лет моложе: здесь он старший, потому что знает лучше.
      Когда на потемневшем небе загорелись первые звезды, к воняющему горелой кашей сарайчику выстроилась очередь тощих оборванцев с глиняными мисками в руках. Альнари остался сидеть; похоже, решил Барти, наказанным тут еды не полагается. Впрочем, судя по запаху, называть это едой можно разве что на грани голодной смерти. Каторжане стояли тихо, заходили в сарай по одному, а вынырнув с бережно прижатой к груди миской, торопливо уходили кто куда.
      Последним из сарая вышел охранник. Навесил на дверь замок, с чувством потянулся, приложился к фляжке и, напевая себе под нос, убрел прочь.
      И почти сразу рядом с наказанными возник парнишка лет, пожалуй, пятнадцати. Опустился на корточки рядом, протянул диартальцу миску:
      – Вот, бери. Мало, правда. Половина без пайки сегодня. Считарь, тля вонючая, совсем ошакалился.
      Последнюю фразу мальчишка сказал на диартальском.
      Альнари принял миску, хмыкнул. Ответил так же:
      – Ошакалился - значит, каравана ждут. Ты как, успел глянуть?
      – Глянул, - мальчишка понизил голос почти до шепота. - Раз плюнуть.
      – Хорошо. Беги, Юлли.
      – Альнари… - Парнишка замялся.
      – Что?
      – Спасибо. Кабы не ты, хана мне. Я ж видел, ты нарочно…
      – Кабы не я, - снова хмыкнул диарталец, - дознание по полной форме и хана всем планам. За стеной не дураки сидят. Повезло, и на этом закончим. Беги.
      Юлли кивнул - и растворился в сумеречных тенях.
      Альнари поставил миску между собой и таргальцем, предложил:
      – Бери, ешь.
      Взял щепоть слипшихся в клейкую массу зерен, кинул в рот.
      Барти посмотрел на скудную горку каши с отвращением. Есть хотелось, но брать в рот это…
      Диарталец дожевал, сказал резко:
      – У нас тут харчами не перебирают. Хочешь жить - жри что дают, кушаний из императорской кухни тебе здесь не предложат. Видали вы такого: люди от себя отрывали, а он брезгует.
      – Да я не хочу, - соврал рыцарь.
      – Хочешь. Тебе противно просто: не привык. Только поверь, завтра ты эту дрянь будешь вспоминать, как первую девушку свою не вспоминаешь.
      Барти пожал плечами. Откровенно говоря, первую свою девушку он не вспоминал уже лет десять.
      – Послушай, я тебе сказать должен…
      – После. - Альнари отправил в рот еще щепоть каши и придвинул миску ближе к таргальцу.
      – Сейчас. Знаешь, у меня была бурная молодость, - себастиец невесело усмехнулся. - В общем, диартальский я понимаю. Говорю неважно, но понимаю хорошо.
      Несколько долгих мгновений Альнари смотрел на таргальца молча; потом кивнул:
      – Понял.
      И продолжил неторопливо есть.
      Барти вздохнул, взял комок каши. Отправил в рот. Пришлось сделать усилие, чтобы не выплюнуть; но в животе заурчало радостно, и рыцарь проглотил склизкие зерна, почти не жуя. Так и лучше: вкуса не чувствовать.
      Миска опустела до обидного быстро.
      Ночью себастийца зазнобило.
      В бараке, рассчитанном не меньше чем на полторы сотни работников, свободных мест было завались. Альнари пристроил новичка не у самой двери, но и не слишком далеко, чтоб долетал прохладный ночной ветерок. Однако ночь выдалась тихая; Барти то сжимался в комок, чуть ли не на уши натягивая изодранную рубаху, то метался в жару, и диарталец клал ему на лоб смоченную холодной водой тряпку и поил из пригоршни. Но утром безжалостно растолкал и поволок в общем потоке - в шахту.
      Рыцарь переставлял ноги, как в тумане, не соображая, куда и зачем его ведут. А тихий голос над ухом все нудил:
      – Иди, Барти. Ну давай же, шевелись. Стой. Стой, говорю, а не сиди! Держись за меня… Стой, терпи, скоро спустимся… Теперь иди. Вот так, хорошо… Осторожно, лестница. Держись. Спуститься сможешь? Давай, хорошо. Парни, кто там внизу, последите, чтоб не свалился. Цел? Вот же дал Господь… Барти, тьма тебя дери, ты можешь еще полста шагов пройти? Да, можешь? Ну так иди. Давай, это просто. Держись за меня и переставляй ноги. По очереди. Хорошо. Точно можешь… Теперь сюда. Сюда, я сказал! Все, ложись. Спи.
      Барти свернулся на жестком камне, чьи-то руки подоткнули ему под голову небрежно скомканную тряпку… и через несколько мгновений он уже спал.
      Проснулся рыцарь внезапно, словно от толчка. В почти полной тьме изредка высверкивали колючие иглы света, какие разбрасывают умело ограненные самоцветы. Камень, на котором он лежал, едва заметно подрагивал от близких ударов. Кажется, он опять у гномов… вот только каким бы чудом ему попасть в Подземелье, если он в империи? В империи - и на каторге! Стоило ухватиться за единственную ниточку, и события последнего времени вспомнились ясно. Да уж, какие тут гномы! Похоже, тот диарталец, Альнари, не оставил его валяться в бараке без присмотра и притащил отлежаться в шахту, вот и весь секрет. Одно неясно: неужели здесь нет охраны? Если каждый волен лежать, а не работать… Хороша каторга!
      Барти сел, провел дрожащей рукой по потному лбу. Тело помнило боль, слабость и жар, но сейчас рыцарь чувствовал себя не так уж плохо. Разве что голова немного кружилась, подвело от голода живот и очень хотелось пить. Слева плясали блики света, оттуда же доносились неровные удары. Рыцарь встал и, пошатываясь, придерживаясь рукой за стену, пошел на свет - теперь он сообразил, что это горят в забое лампы.
      Идти оказалось недалеко: всего через дюжину шагов темный отнорок влился в пещеру, где работали его товарищи по несчастью. И таких пещер таргалец точно раньше не видал.
      Светло-серые стены искрились в свете ламп, и отколотые каторжанами куски породы казались грудами огромных самоцветов, рассыпанных у них под ногами. Барти повернулся к стене, провел пальцем. Лизнул. Соль. Чистая, чистейшая соль, твердая как самый твердый камень, драгоценная соль, не требующая ни солеварен, ни иной очистки. Одна из основ богатства империи.
      Альнари появился рядом словно невзначай, ухватил за локоть:
      – Пошли, быстро. Стал тут…
      Через несколько шагов уткнулись в кучу колотой соли. На ней лежала кирка, рядом скособочилась одноколесная тачка вроде тех, какими пользуются селяне во дворах да на огородах.
      – Порядок такой, - торопливо говорил Альнари, - можно одному работать, можно в паре, да хоть вообще всем гуртом, никто тут не проверяет, лишь бы у считаря все сошлось. А у него, сам понимаешь, сойдется так, как начальству надо. Норму дал - получишь пайку. Или полпайки, если на деле дал, а считарю недописать велено. А не справился. - Альнари передернул плечами, не договорив. Подал таргальцу кирку. - Так что, если тебе получшело, становись со мной в пару, будем догонять.
      Барти примерился к кирке, махнул. Острие скользнуло по неровной соляной стене, пропахав глубокую борозду. На пол стекла худая струйка соляного песка.
      – Да не так, - зашипел диарталец. - Дай сюда, смотри.
      Под его ударами, вроде и не особо сильными, соль послушно откалывалась от стены, сыпалась вниз блестящим ручьем крупной острогранной гальки.
      – Угол видишь? - пояснил диарталец. - Ты ж не как саблей по врагу лупи, а…
      – Дай, - потянулся рыцарь. - Вроде понял.
      Теперь дело пошло лучше. Хотя до сноровки старого каторжанина, невесело усмехнулся Барти, ему не меньше, чем мальчишке-новобранцу - до отточенности движений ветерана. Альнари взялся за лопату: насыпал тачку, поглядывал на работу напарника. За скрипом и шорохом соли Барти едва расслышал вздох диартальца:
      – Джоли-чароплету спасибо, пусть примет его Свет Господень. Он лежку ту зачаровал. Самого уж сколько нет, а наговор все держится… говорил, легко тут чары плести, как помогает что…
      Тачка наполнилась, и диарталец побежал прочь, Барти ошарашенно провожал глазами нового друга: с тачкой Альнари управлялся настолько же виртуозно, как с киркой. Сам рыцарь и медленней бы вез, а все равно просыпал бы. Барти тряхнул головой и вернулся к работе. Бог весть, с какой радости диарталец взялся опекать новичка, но ясно, что в одиночку Барти норму не сделать. Он бы и не гнался, по чести говоря; но прятаться за чужой спиной себастиец не привык, и раз они с Альнари повязаны общей поркой…
      Непривычное напряжение быстро скрутило мускулы болью.
      Возвращаясь с пустой тачкой, Альнари кивал таргальцу на лопату и становился махать киркой, и перемена работы казалась почти блаженством. Барти не знал, сколько прошло времени, когда хмурый напарник велел приказным тоном: отдохни. Рыцарь повалился лицом вниз рядом с кучей соляной гальки. От полного дня тренировок он так не уставал, да что тренировки - бой выматывал меньше! А рядом шуршал и постукивал, осыпаясь, поток соли: Альнари работал.
      Работал. За себя и за незнакомого чужеземца, с которым роднило его разве что одинаковое клеймо. Вставай, приказал себе рыцарь, Вставай, слабак. Ты должен. Этот парень сейчас твою спину прикрывает, машется за двоих в смертельном бою - а ты валяешься? Но встать не было сил. При одной мысли о том, чтобы подняться на ноги и ваять в руки хотя бы лопату, мелкой дрожью заходилась каждая жилочка.
      Диарталец присел рядом, положил руку на плечо:
      – Ты расслабься. Полностью расслабься, хорошо, как после дня скачки расслаблялся. Приходилось ведь?
      Рыцарь кивнул. Впрочем, заметил ли Альнари тот кивок? Диарталец сноровисто шуровал лопатой, будто и не отвлекался только что. Загремело о камень пола колесо тачки. Рядом стало тихо; вокруг же, со всех сторон, накатывал сонным прибоем невнятный, равномерный, изматывающий гул. Себастийцу казалось, его качают волны родного моря… качают, уносят, шуршат галькой…
      – Ты не пойдешь.
      – Пойду.
      Рыцарь повернул голову. Альнари вернулся не один. Рядом с диартальцем пристроился бородатый громила. Из таких вот высоких, мускулистых, ладных ребят набирают «парадных» телохранителей. Кирка в могучих руках летала перышком, а басовитый шепот напоминал гудение шмеля.
      – Я сказал, не пойдешь!
      – Это мой план, - яростно прошипел Альнари. - Как это я не пойду?!
      – Да вот так и не пойдешь! - Тихий ответ бородача звучал ничуть не менее яростно. - Получится - тебе выводить остальных. А нет… тогда, Альни, тебе все равно выводить остальных. Потом. Как-нибудь.
      – Если не получится - ты считаешь, я позволю вам отвечать за свою дурь?!
      – Только попробуй не позволить. Вот только пикнуть посмей, что ты замешан! Ты, Альни, себе не принадлежишь. Ты права не имеешь погибнуть.
      – Но…
      – И потом, - перебил бородач, - ты не боец. Полководец - да, но не боец. У тебя голова лучше работает, чем руки. Прости, Альни, но там с тебя толку не будет.
      Барти заставил себя сесть. Уронил тихонько:
      – Я боец.
      – Ты уж молчи, - вскинулся Альнари. - В чем душа держится!
      Барти вцепился в стену, силой вздернул себя на ноги. Нашарил лопату. Едва не упал… Бородач схватил за локоть, буркнул:
      – Упрямый. Охолонь, парень, не надрывайся. На завтра силы прибереги.
      – А что…- завтра?
      – Работать не сможешь, - ехидно пояснил Альнари. - Вот как у тебя сейчас все болит, завтра вдвое будет. Уж поверь.
      Рыцарь вздохнул:
      – Верю. А…
      – А про другое всякое - забудь, - весомо сказал бородач. - Вон, к Альни поближе держись, больше тебе ничего и не нужно.
      Диарталец, скрежетнув зубами, вогнал кирку в стену с такой силой, что металл загудел. Бросил:
      – Ладно, Меджи, твоя взяла.
      И до конца дня не проронил больше ни слова. Все невысказанное в руки вкладывал. В удары, от которых стонала кирка и мелким крошевом сползала под ноги соляная стена.
      Норму они выполнили. Альнари выполнил да бородач Меджи. Себастиец не знал, как им в глаза смотреть: его-то труда в общей куче - мышь наплакала. Но когда попытался что-то сказать, оба лишь отмахнулись: не бери, мол, ерунду в сердце. Сегодня тебе помогли, завтра ты поможешь. Здесь так.
      Завтра… Кто б знал, как хотел Барти помочь! Спросить бы, куда им нужны бойцы, что задумали? Все ж он рыцарь, где только сражаться не приводилось. Но как раз потому, что сражаться приводилось всяко, Барти очень хорошо представлял, как легко одним неосторожным словом сорвать самый верный план. Не зря, ох не зря Альнари молчал, а бородач к ним и не подходил даже. Правильно.
      Утром по пути в шахту себастиец вглядывался в лица - и не видел в них ничего сверх обычного ожидания тяжелой и нудной работы. И день этот ничем скорей всего, не отличался от других дней, - до той самой минуты, как в забой горохом посыпались охранники и погнали всех наверх.
      У Барти к тому времени огнем горела каждая жилочка - хотя они с диартальцем не особо напрягались. Нам сегодня норма не нужна, кинул поутру Альнари. Выгорит - все наше. Нет - так и так под плетьми лежать. И то, считай, повезет. Мы с тобой, Барти, крысы, хоть по две нормы сдай, а к любому беспорядку все равно притянут, проверено. Так что создаем видимость и ждем.
      Дождались.
      Альнари побелел, скулы закаменели; взгляд как остановился на выложенных в рядок изрубленных телах - Меджи и еще шестеро, - так даже на Хозяина не поднялся. Все или нет, думал Барти, вот вопрос. Сколько их всего было? Если кого живым захватили…
      Господь миловал. Иначе вряд ли Хозяин бросил бы в толпу каторжан предложение недели отдыха с хорошей кормежкой за любые сведения о сорвавшемся побеге.
      – Щас, - хмыкнул кто-то позади себастийца. - Дураков нет.
      Остальные поддержали согласным молчанием. Тяжелый взгляд начальника охраны утюжил лица, пока не дошел до диартальца с крысиным клеймом. Хозяин оскалился в злой ухмылке:
      – Вот кто все знает. Сюда его.
      Охранники выполнили распоряжение мгновенно, ни следа обычной лени.
      – Говори, крыса, - выплюнул Хозяин.
      Альнари повел плечом. Сказал памятным Барти ровным голосом:
      – Я работал, как и все, господин. Я ничего не знаю.
      – Брешешь.
      Альнари опустил голову, повторил тише:
      – Не знаю я.
      Того, что было дальше, Барти предпочел бы не видеть. Но каторжан держали на площадке под палящим солнцем до самого вечера - и пока признание выбивали из Альнари по-простому, и когда перешли к более изощренным методам. На закате же погнали обратно в шахту, посулив выпороть каждого, кто не досдаст до утра невыполненную за день норму. На краю площадки Барти оглянулся. Хозяин пнул под ребра в который раз потерявшего сознание диартальца и велел палачу:
      – Пусть отлежится до утра, шакал упрямый. Последи, Джих. Я ужинаю с господином императорским сборщиком. Все-таки его охрана отличилась сегодня.
      Ответа себастиец не слыхал; да и чему тот ответ? Ясно, что ничего хорошего диартальца утром не ждет. А не выйдет с Альнари, выдернут кого другого. Вот хоть его, тоже «крыса» все-таки…
      Как ни странно, возможность очутиться на месте Альнари рыцаря не пугала. Слишком многое перегорело в нем за последние дни. Да, это будет долгая и бесславная смерть, - но разве жизнь каторжанина лучше?
      Он сам не заметил, как добрел до их с Альнари места. Лопата валяется на куче соли рядом с почти полной тачкой. Кирка аккуратно прислонена к стене. Видно, кто где работал, горько подумал себастиец. «Нам сегодня норма не нужна». Ты оказался прав, Альни. Рыцарь сел на пол, уронил руки на колени. Закрыл глаза. Пропади она пропадом, та норма.