Что он несет, растерянно подумал Лев Ич-Тойвина, для кого он время просит?! Для мятежников, которых если не миловать, так уж давить, пока сил не набрались?! И сейчас ведь, пожалуй, поздновато: Верлу укрепили так, что одним штурмом точно не возьмешь - а промедлить, так и осада не поможет, успеют подготовиться!
– Да помилует меня владыка, но упомянутый им Маджид иль-Маджид не возьмет Верлу, - эхом к его мыслям продолжил глава императорской разведки. - Благородный иль-Джамидер видел ее укрепления, а один из моих людей проник под видом торговца за стены города.
– Рассказывай, - поторопил император.
– Презренный мятежник не врал, похваляясь посланцу сиятельного своим союзом с подземельной нелюдью. На стенах Верлы стоят демонские металки, и снаряды к ним несут ту самую нечестивую магию, которой были сожжены казармы. Кстати, осмелюсь напомнить сиятельному, что блистательный воин Маджид иль-Маджид не сумел защитить даже упомянутые казармы! Сей достойный полководец покинул Верлу за три дня до захвата ее мятежниками, и, хотя не мое дело судить, случайно или намеренно он оставил город без своего надзора, я бы задумался, можно ли доверять его столь победоносному руководству еще одно войско!
Омерхад задумчиво пожевал толстыми губами и благосклонно кивнул, разрешая продолжить.
– Есть, о сиятельный, и еще одна причина, по которой нельзя сейчас рисковать твоим войском в Диартале. На мятежную провинцию оглядываются те недостойные, кому твое мудрое правление мешает безоглядно набивать мошну. Мои люди из Венталы докладывают, что вокруг наибогатейших ее негоциантов подобно навозным мухам вьются некие диартальцы - не иначе, посланники презренного мятежника. Очевидно, презренному нужны деньги - но очевидно и то, что купцы, как бы ни мечтали они о послаблениях, не рискнут пятнать себя сношениями с мятежником, пока не уверены в безнаказанности. И любая ошибка глупого полководца будет объявлена твоей ошибкой, о сиятельный, и навредит неизмеримо больше, подстегнув мятеж в недостаточно преданных тебе провинциях верой в слабость твоей армии.
– Что же предлагает мой верный Незаметный?
– Сиятельный слишком добр к своему слуге, - поклонился разведчик. - Мое дело - раздобыть правдивые вести, решать же - не по моему скудному разуму.
– Хорошо, - важно кивнул Омерхад. - Я благодарю тебя за вести, теперь же послушаем, что думает обо всем этом мой мудрый Гирандж иль-Маруни.
Первый министр подошел мягким кошачьим шагом, поклонился, погладил бородку. Ферхади отступил на полшага в сторону: он хотел наблюдать речь тестя, а не только слушать. В разговорах с благородным иль-Маруни нахмуренные брови или мимолетная улыбка иной раз куда важнее витиеватых слов.
– О сиятельный, - почтительно начал министр, - мудрость твоя воистину не ведает границ, и лучшие из слуг твоих счастливы пить из благословенного ее источника. Я выслушал со всем вниманием звучавшие здесь речи и нахожу их речами вернейших и достойнейших слуг твоих, ведь в них лишь забота о благе державы твоей! И вот что скажу я, о сиятельный!…
Министр выпрямился и заговорил значительно, всем видом своим воплощая государственного мужа, каждое слово которого - на вес золота:
– По моему разумению, Маджид иль-Маджид воистину недостоин вести в бой твои могучие войска, ибо мощь их будет бессильна при столь ничтожном командире. Учитывая же, что презренные диартальские крысы заручились поддержкой сильной чарами подземельной нелюди, сломить их и достойно покарать смогут лишь те, кто не боится демонских чар. И вот тут обращу я внимание всех на мудрость сиятельного, пославшего лучших из лучших на север, в нечестивую Таргалу! Меч императора в Таргале в равной степени храбр и умен, а войско его не знает поражений. Война потребует времени, но завершится победой, и тогда к сиятельному вернется полководец, уже побеждавший подземельную магию, с солдатами, коим неведом страх перед демонскими чарами. Вот кто сможет усмирить презренных, если сиятельный в безмерной доброте своей не дарует им великую милость покаяться и служить ему. До той же поры по моему разумению, следует отвести войско от стен Верлы, дабы не искушать подлых мятежников к изысканию способов покончить с ним демонскими чарами. Дабы же не разросся мятеж, пусть солдаты твои перекроют границы Диарталы, оставив мятежникам рыть крысиные норы в своем доме.
Омерхад пожевал губами, кивнул:
– Разумно говоришь, о мой мудрый иль-Маруни. Продолжай.
– О сиятельный, - министр слегка поклонился, - слуга твой не в силах разуметь военные дела, но даже моему скудному пониманию доступно, что нельзя оставлять командование войском тому, кто один раз уже не оправдал твоего высокого доверия. Однако назначение командиров - дело тех, кто сам способен командовать и вести войска. Я же скажу о другом. Сиятельный в милости своей помнит, что слуга его начинал службу владыке министром внешних отношений. Я, увы, не воин, однако смею полагать себя политиком. И как политик, я осмелюсь посоветовать сиятельному все же вступить в переговоры с презренными мятежниками. Возможно, они по глупости своей просят столь многого, чтобы им дали хоть что-то. Пока ничтожные будут питать надежду на милость владыки, они не станут разжигать мятежные настроения в других провинциях, ни как-либо еще усугублять свою вину перед сиятельным. Таким образом, мы выиграем столь драгоценное время - а возможно, и впрямь сумеем обратить достижения мятежников себе на пользу. По моему разумению, о сиятельный, ради твоего драгоценного прощения ничтожные на многое согласятся, а демонские чары, да простят меня светлые отцы, пригодятся и нам.
– Обратить нечестивое на службу Господу и Помазаннику Его было, есть и будет делом благим, - степенно подтвердил Глава Капитула.
Министр глубоко поклонился, и в зале надолго установилась тишина, нарушаемая лишь бьющейся в окно бело-желтой бабочкой. Но вот император, в последний раз пожевав губами, изволил разомкнуть сиятельные уста:
– Я обдумаю сказанное и приму решение, пока же пишите. Я повелеваю Мечу моему в Диартале, благородному Маджиду иль-Маджиду, отвести вверенное ему войско от стен Верлы, перекрыть ведущие в Диарталу дороги и ждать моих дальнейших приказаний, не предпринимая каких-либо действий против мятежников. В Диарталу впускать лишь тех, кто предъявит подорожную с моей печатью или знак Незаметного. Тех же, кто попытается покинуть Диарталу, задерживать и передавать в Когорту Незаметных, где и будет решаться их участь.
Писец скользнул мимо Ферхади, протянул владыке растянутый на дощечке лист бумаги и пропитанную чернилами подушечку. Омерхад оттиснул на приказе печать - не читая, невольно отметил Щит императора. Как видно, письма Альнари хватило владыке, чтобы чернильная вязь опротивела его глазам.
– Благородный Ферхад иль-Джамидер не лишается наших милостей, - возвестил император. - Он со всем тщанием исполнил то, что было ему велено, а что не сделал больше… - Омерхад пожал плечами и умолк, давая последнюю возможность оправдаться, Ферхади оправдываться не стал; молча опустился на колено, склонив голову и прижав руку к груди. Не дождавшись возражений, владыка лениво кинул: - Отдыхай сегодня, мой верный лев. Завтра твоя сотня сопровождает меня на охоту.
– Милость сиятельного безгранична. - Поднимаясь, Ферхади заметил разочарование на лице Амиджада - и облегчение в глазах тестя. Опала помаячила в опасной близости, но и на сей раз прошла мимо.
Дела военные
1. Враги и союзники
За прошедший с бала неполный месяц Луи успел сделать многое на благо страны - но ничего для себя. Словно праздник и впрямь перечеркнул спокойную жизнь - и время понеслось галопом, безжалостно оставляя позади надежду исправить ошибки, объясниться и обрести наконец мир в душе.
И то - какой нынче мир?
Все, чем занимался теперь молодой король Таргалы, так или иначе касалось войны.
Проводил к Себасте свой полк - молодой Эймери счел нужным выдвинуться как можно быстрее. Черно-белая колонна тяжелой кирасирской конницы прошла по столице торжественным маршем, обильно собирая цветы и вздохи; многие ли вернутся, думал король. Готье раздобыл сведения о вражеской эскадре - похоже, следовало ждать десанта в двадцать - двадцать пять тысяч, а что против? Гарнизон Себасты, местное ополчение, королевские рыцари, и вот теперь - кирасиры. Лорд-адмирал, правда, собрался потрепать врага на море, но и там силы слишком неравны.
Получил весточку от сэра Бартоломью. Весточку радостную: рыцарь нашел в империи союзника. Война обретала сроки: самое позднее к середине зимы Омерхаду станет не до завоеваний. Правда, мятежники просили помощи, а король Таргалы немногое мог дать. Войско нужно самому, деньги - один посланец много не увезет. Поразмыслив и хорошенько расспросив посланца, Луи передал мятежникам изрядный набор боевых и охранительных амулетов из приданого Радиславы - и твердое обещание мира и политического союза в случае победы.
Принял послов от Хальва, явившихся с весьма заманчивым, на взгляд Луи, предложением - выставить свой флот в помощь Таргале в обмен на поставки продовольствия. Лето на островах выдалось холодным и слякотным, да еще война; своего урожая - дай Господь зиму пережить… Луи счел цену за помощь приемлемой, хотя и Таргала хлеба собрала впритык. Отмахнулся от разнюхавших дело купцов - сами, мол, управимся - и отдал приказ реквизировать хлебные запасы у монастырей. Благо, у светлых отцов хранилища набиты - хоть завтра в осаду на пять лет. С каменным лицом выслушал все, что имел сказать о святотатственном королевском самоуправстве таргальский Капитул, пригрозил в случае неповиновения загнать братию гребцами на боевые галеры - от них, сытых, там проку будет больше, чем на молениях! - и лично проследил за отправкой на острова первого хлебного каравана. И тут же начал собирать второй.
Спать при таких делах приходилось урывками, есть на бегу, а на семейную жизнь времени и вовсе не оставалось. Да оно и к лучшему: Радислава на людях держалась как ни в чем не бывало, но в комнаты мужа больше не заходила. Дверь между половинами короля и королевы была заперта - с ее стороны.
Луи делал вид, что так и надо. Знал - зря упускает время, не пытаясь объясниться. Но сил - душевных сил - на объяснения с Радой не оставалось. Все силы уходили на войну - личную войну короля Таргалы, войну за свою страну и честь своего предка. Не за корону для себя - а против тех, кто посмел объявить святого Карела недостойным короны.
Теперь, когда отец Ипполит не сопровождал каждый шаг короля нравоучениями и попреками в неподобающем, Луи часто стал захаживать в дворцовую часовню. Там со стены против входа смотрел святой Карел - ровесник Луи, гордый принц, остановивший ненужную Таргале войну ценой немыслимого унижения и немыслимой душевной боли. Старая фреска оживала для короля. Святой был изображен в сиянии славы, но Луи, глядя на него, вспоминал Карела из рассказов Анже - собственным отцом растоптанного, вставшего на колени за чужие грехи, испытавшего позорный столб и плети… Луи встречался взглядом со своим великим предком и думал: тебе хуже пришлось, много хуже, так неужели я не справлюсь там, где справился ты? Справлюсь, кровью своей клянусь. И тебя не предам, что бы ни измыслили о тебе нынешние двоедушные святоши, подпевалы Омерхадовы!
Сможешь ли, спрашивали темные глаза святого, хватит ли сил? Хватит, отвечал молодой король. И уходил ободренный - на ежедневный незаметный бой. Снова угрожать монастырским отцам незаконной расправой. Самому, не подставляя под удар старика Эймери, проверять, сколько зерна, копченого мяса и сушеных яблок уйдет Хальву следующим караваном. Ждать вестей от лорд-адмирала и молодого Эймери, не выказывая и тени разрывающей душу тревоги. И урывать короткие часы одинокого сна.
Он ждал удара, но, как оказалось, не был готов. Холодный ужас скрутил внутренности, когда хмурый Готье прервал обед тревожным:
– Звонят, мой король, готовься. Скоро придут за тобой.
– Храм Капитула? - спросил Луи. Рука смяла серебряный кубок; вино выплеснулось на скатерть кровавой кляксой.
Граф Унгери качнул головой. Сообщил чуть дрогнувшим голосом:
– Площадь Королевского Правосудия.
Король приподнял брови, бросил:
– Гвардия готова?
– Выдвигается.
– Вы о чем это? - спросила Рада.
Она, кажется, испугалась. Или почуяла их с Готье страх?
– Об отлучении, - сказал король. Встал, выдохнул сквозь стиснутые зубы. - Пойду переоденусь.
Радислава вскочила:
– Я с тобой!
– Тебе не стоит туда ехать. Поверь, не надо.
– Почему?
– Опасно. Я не знаю, Рада, чем оно для меня кончится. Весь город… Все это время их настраивали против меня, в каждой церкви, на рынках в трактирах! Рада, милая, что угодно может случиться.
– Я поеду!
В короткой дуэли на взглядах победила Радислава.
– Готье, охрану для ее величества.
– Слушаюсь, мой король.
Луи подошел к окну, распахнул настежь. Тягучий звон заполнил комнату. Колокол Правосудия, тот, что вот уж пять сотен лет обязует жителей столицы видеть расправу над коронными преступниками. Он уже звонил ради принца - и вот пришел день, когда сзывает людей на суд над королем. Луи тряхнул головой и стремительно вышел.
Он вернулся в парадном мундире королевской гвардии. Лиловый берет с белым пером, тяжелая боевая шпага на праздничной белой перевязи. Губы сурово сжаты. Остановился у окна. Попросил, не оборачиваясь:
– Рада, переоденься все же. На бой не выходят в домашнем.
– Я не знаю, как, - прошептала королева.
– Оденьтесь, как пошли бы в церковь, ваше величество, - подсказал Готье.
Рада вышла; Готье подошел к королю, спросил тихо:
– Амулеты какие взял?
– Обычный на защиту, - пожал плечами король.
– Мало.
– Дай Господь, чтобы этот снять не потребовали.
– Но ты же не снимешь? - уточнил Готье.
– Нет конечно. Но и дразнить не хочу. Обойдусь… на все воля Господня, что будет, то и будет.
Готье сжал руку короля:
– Луи?
– Да, мой капитан, - грустно усмехнулся король.
– Мне не нравится твой настрой.
– Каяться не стану, - зло заверил Луи. - Господь правду видит, перед ним и отвечу, а эти… эти мне не указ.
Вышла Рада, и Луи сказал:
– Поехали. Не хочу ждать, пока конвой пришлют.
Улицы Корварены были непривычно тихи. Шуршали палые листья, цокали по булыжнику копыта коней - и ни прохожих, ни зевак.
– Все там, - буркнул Готье. - Святоши народ озлобили, легко не будет, мой король. Ну ничего… второй ход наш, только…
Только не сдавайся, кивнул молодой король. Первая схватка твоя, и в ней ты безоружен и открыт для удара - таковы правила игры.
–Выдержу, - ответил вслух на недосказанное. - Будь я проклят, если сдамся.
Поймал взгляд жены, покачал головой; зря поехала. Вон, уже губы кусает.
– Рада, прошу тебя, успокойся.
Кивнула молча.
– Рада!
– Что?…
– Я не смогу… пойми, пожалуйста: я - не - смогу. Не смогу оставаться спокойным, если буду бояться за тебя.
Вздохнула глубоко:
– Хорошо. Что я должна делать, чтобы ты за меня не боялся?
– Оставаться с охраной. Ни во что не вмешиваться. Не мешать охране тебя защищать, если понадобится.
– Хорошо, - повторила Рада.
– Спасибо.
– Только ты там тоже… осторожнее, ладно?
Луи усмехнулся:
– Не путай меня с Леркой. Я всегда осторожен, знаю, что делаю, и вообще изрядный зануда. Все будет хорошо, поверь, милая.
Выехали на набережную. Порыв холодного ветра сморщил Реньяну, раздробил солнечную дорожку на осколки. Ласковая какая осень… сейчас бы на охоту, и чтоб ни войны, ни заговоров… совсем ты, твое величество, скис. Соберись. Луи привстал на стременах, огляделся. Бросил:
– Припозднились мы.
– Навстречу шел тот самый конвой - стража Святого Суда. Десяток монахов, увидев короля, остановился - прямо посреди улицы, явно намеренно загородив дорогу.
– Ну и? - бросил король, натянув поводья. - Долго стоять будем? Там ведь меня ждут, верно?
– На суд Святой Церкви должно не верхом ехать, а идти босиком и с непокрытой головой, - сообщил передний монах.
– Только в том случае, - издевательски вежливо ответил король, - если подсудимый раскаивается. Или силой ведут, разумеется. Вы собираетесь взять меня силой?
– Сын мой, - вступил другой монах, - именем Господа - подчинись.
Луи поправил берет. И отчеканил:
– Я не вижу здесь тех, кто может приказывать именем Господа.
Тронул коня; монах упрямо пристроился рядом. Что ж, криво улыбнулся Луи, останемся при своих. Кони двигались неторопливым шагом, монахи шествовали рядом, изображая бдительную стражу. Смешно даже, если со стороны… По чести говоря Луи хотел бы со стороны на этот фарс любоваться! В роли главного персонажа смешно не было.
Процессия обогнула часовню Последней Ночи и вступила на площадь. Охрана, как и уговаривались, отстала; рыжую кобылку Радиславы придержали под уздцы. Луи успел увидеть, как шевельнулись губы жены; но в уши ударил злой гул толпы, заглушив пожелание удачи - если это было оно, конечно.
Оглянуться на жену Луи не посмел. Здесь, под прицелом совсем не верноподданных взглядов, показать слабость значило проиграть сразу. Молодой король въехал на площадь, гордо расправив плечи и глядя вперед. На помост, где ждали его трое в белых рясах. Святой Суд.
Святой Суд, Нечистый бы его задрал! Два незнакомых святоши - и третьим отец Ипполит! Нет бы в щель какую забиться… ну я ж до тебя доберусь!
Готье послал предостерегающий взгляд: спокойно. Луи медленно выдохнул сквозь зубы. Напомнил себе: безоружен и открыт. Сегодня норов показывает не он; сегодня он - жертва. До самого отлучения - что его все-таки ждет отлучение, сомневаться не приходилось. Но он должен иметь право обвинить суд в пристрастности, в излишней жесткости, в сведении личных счетов… Луи, правда, не очень понимал, кто будет выслушивать такие обвинения, но линию поведения отец Евлампий разжевал ему досконально.
Молодой король Таргалы и капитан его тайной службы осадили коней у помоста. Готье спрыгнул первым, нарочито придержал стремя для короля. Шепнул:
– Держись.
Луи кивнул - и взбежал на помост:
– Приветствую вас, светлые отцы. Вы хотели меня видеть?
– Мы звали тебя, Луи Таргальский, нечестивый король, - возвестил отец Ипполит. - Мы звали тебя, дабы объявить пред ликом Господа о твоих бесчинствах и преступлениях, и о неправедности твоего правления и о том, что грозит душе твоей, ежели не покаешься.
Вот как, - Луи приподнял бровь. - Хорошо, отцы мои, я вас внимательно слушаю.
Отец Ипполит оглядел площадь строгим взглядом; народ затих.
– Издавна повелось, что Святая Церковь наставляет королей земных, дабы правили в согласии с законами Господа всеблагого и деяниями своими преумножали в душах людских Свет, но не тьму. Издавна повелось, что лучшие сыны Церкви становятся советчиками государей, дабы помогать в нелегких сих трудах, и вести на распутьях, и останавливать на путях неверных и зыбких. Был такой советчик и у тебя, Луи Таргальский. И что же? Сначала в гордыне своей ты пренебрегал его руководством, а после и вовсе поднял на него руку. Ты отринул Церковь и Господа! Ты ввергаешь в позорное узилище не только послов - что уже бесчестье! - но с ними и людей Господних. Ты грабишь монастыри, подобно разбойнику! Без руководства Святой Церкви правление твое неправедно, ты же отвергаешь эту истину и все больше погрязаешь в грехе и беззакониях!
На площади поднимался и креп глухой ропот: отец Ипполит умел быть и красноречивым, и убедительным. Луи слушал молча, сохраняя на лице вежливое, спокойное, даже немного отстраненное выражение. Лишь по глазам и можно было заметить, насколько король взбешен; но для этого нужно было знать его так, как знал граф Унгери.
Бывший королевский аббат возвысил голос:
– Твоя душа склоняется ко тьме, Луи Таргальский, неправедный король! Доколе будешь пренебрегать отеческим руководством?! Доколе установления и заветы Господни будешь ставить ниже своих прихотей? Или Свет Господень - ничто для тебя?! Или сиюминутное благо тебе дороже спасения души?!
– Дороже, - перебил Луи. - Если это благо для моей страны - дороже. Я в ответе за Таргалу.
– А Церковь в ответе за душу твою! И если сам ты не хочешь о ней позаботиться, это сделаем мы!!
Губы короля сжались в тонкую линию. Спокойно, только спокойно.
– Ты ни в медяк не ставишь людей Господних! Вечному блаженству души своей ты предпочитаешь преходящие политические выгоды! Ты святотатственно покушаешься на монастырское достояние!
– Вы повторяетесь, отец Ипполит. Это все?
– Не все! - вскочил второй, незнакомый священник. - Луи Таргальский, ты ВООБЩЕ не имеешь права на престол! Твой предок Карел получил корону не по закону, ибо способствовал гибели отца своего и сюзерена, короля Анри!
Луи сам не заметил, как ладонь упала на рукоять шпаги.
– Докажите! Во времена Карела тоже был Святой Суд, он оправдал принца Карела и благословил на правление! Вы очерняете память святого ради своих корыстных целей!
– Святой или нет, право на корону он потерял!
– Он спас Таргалу!
– Тише, брат мой, - остановил готового ответить священника отец Ипполит. - Деяния святого предка Луи Таргальского не имеют отношения к его собственным прегрешениям, а мы сейчас о них говорим. Ты слышал все, Луи, ты знаешь теперь, чем и как оскорблял Господа и Церковь. Покайся же, пади на колени и моли о прощении! Церковь милосердна; епитимья не будет слишком суровой.
– Покайся, король, - взвыло с площади многоголосое. - Покаяние, покаяние!
Не буду я каяться, - отрезал Луи. - Не вам, предавшим заветы Господни, продающим родную страну врагу, судить то, что делаю я ради Таргалы.
Отец Ипполит воздел руки к небу:
– Одумайся, нечестивец! Ты губишь душу свою, ввергаешь ее во тьму!
Готье видел, как побледнел Луи. Но ответил молодой король твердо:
– Господь всеблагой пусть судит меня по воле своей, от Него все приму. Вас же я не числю духовными отцами.
– Грешник, - взвыл второй священник. - Проклят вовеки!
Экий ты шумный, зло подумал Готье. Не забыть выяснить, кто таков, да проверить - честный дурак или в заговоре по уши?
– Довольно пустых слов. - Отец Ипполит устало ссутулил плечи. - Нам не достучаться добром до заблудшей души нечестивца. Остается одно: пусть испытает на себе, каково жить без Господа. Вкусив тьмы в этом мире, он еще сможет раскаяться и вновь обрести Свет Господень. Согласны ли вы, братья?
– Церковь да не станет защищать того, кто отрекся от благости Господней, - возгласил второй.
Третий молча склонял голову. Он казался искренне огорчённым.
– Говорите же, брат мой, - обратился к нему бывший королевский аббат. - Господь видит, мы сделали все ради увещевания. Когда не помогает ласка, приходится брать в руки плеть.
– Да будет так, - вздохнул третий. - Именем Господа и Святой Церкви я, отец Ранье, смотритель Колокола Правосудия, объявляю тебе, Луи Таргальский, волю Святого Суда и Капитула Таргалы. Готов ли ты выслушать ее и склониться пред нею, во имя восстановления попранной тобою высшей справедливости и спасения души твоей?
– Объявляйте, отец Ранье, - спокойно ответил Луи. - Выслушаю.
Голос светлого отца возвысился, разнесся над площадью, ввинтился в уши. Наверное, и Рада так же хорошо слышит, как он… как любой здесь… любой и каждый житель его столицы!
– Луи Таргальский, деяния твои переполнили чашу терпения Господнего! Именем Господа и Святой Церкви я объявляю тебя вором и святотатцем. Я отлучаю тебя от Святой Церкви, Свет Господень да отринет тебя! С этого часа ты - враг Господа и всех людей, кто чтит Его. Вассалы твои освобождены от присяги, а подданные - от верности, и тот, кто примет тебя в доме своем, будет проклят, а тот, кто разделит с тобой хлеб свой, - проклят дважды, а тот, кто станет служить тебе, да будет отринут Господом и ввергнут во тьму вместе с тобой! Того же, кто свергнет тебя, благословит Господь, ибо очистит престол, оскверненный нечестивцем!
Площадь потрясенно молчала; лишь донесся откуда-то из глубины толпы слабый женский всхлип.
Луи криво улыбнулся:
– Что ж, и я скажу. Именем короны я обвиняю Церковь Таргалы в предательстве! Вы готовили войну, вы делали все, что могли, ради поражения Таргалы, вы ссорили людей с Подземельем в надежде на новые Смутные времена! Я принимаю ваше проклятие! Принимаю с гордостью, ведь проклятие, полученное от изменника, - честь, а не бесчестье. А вы, люди, слушайте! Завтра на этом самом месте я покажу вам, что за душой у тех, чей долг - вести нас к Свету и заботиться о чистоте наших душ. И те, чья вина будет доказана, ответят за нее без различия чинов и званий, так, как должно отвечать предателям и изменникам! Если за это меня ждет тьма - пусть, но, пока я жив, пока я король, я не отдам Таргалу врагу!
Ярость молодого короля наконец-то прорвалась наружу. Он держал себя в руках, он не позволил себе лишнего; но преградившую дорогу церковную стражу разметал одним бешеным взглядом. Толпа расступилась; правда, графу Унгери упорно казалось, что лишь общая растерянность позволила им уйти беспрепятственно. Такие события даже заведенная толпа не в силах переварить с ходу; сегодня повезло, но завтра следовало позаботиться о безопасности.
И разумеется, о том, чтобы люди услышали только ту правду, которую должны услышать.
2. Анже, бывший послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене, ныне же - дознатчик службы безопасности Таргалы
Анже помнил: граф Унгери велел не выходить без надобности. Однако надобность - она тоже разная бывает. Когда, едва встав поутру, хватаешься за работу, силой загоняя себя в ненавистные видения, снова и снова, допоздна, без отдыха, по крупицам вылавливая из жизни когда-то спасшего тебя человека доказательства его измены - это, может, и нужно короне, но тебя самого запросто может свести с ума. Когда просеиваешь день за днем через мелкое сито будни твоего бывшего дома, где все так и осталось родным, когда чужая боль, скрученная коротким «так надо Церкви», мешается с твоей жалостью и - чего таить - любовью… упаси Господь!
Временами Анже всерьез боялся тронуться рассудком. Так было, когда бывший послушник поймал благость проводимой пресветлым службы, - ясно, что нечего там искать о планах врага, но оторваться от видения Анже не смог. Вдруг ударило - как же давно он в церкви не был! Обходился короткими молитвами - и почти забыл, как славно, когда твоя мольба не одинока, а сливается с молениями братьев. Так было, когда увидел давнее, но, похоже, дорогое воспоминание - будущий отец предстоятель, едва пришедший в монастырь, разглядывает сине-золотые витражи в высоких окнах часовни. Так было, когда вдруг напоролся на себя самого, стоящего перед Святым Судом, беспомощного и упрямого, и захлестнуло все, что мучило в тот день пресветлого, - гнев, досада, жалость… и - чего таить - любовь.
Граф Унгери заходил каждый день. Выслушивал, когда было о чем рассказать, говорил, что еще надо бы поискать. Не упрекал, когда Анже молча качал головой. Разве что взглядом…
Граф Унгери только добавлял душевной муки. Нет, Анже не винил его: у капитана тайной службы свое «так надо». В чем-то они с пресветлым даже, пожалуй, похожи. Вот только не легче от этого.
Отдушиной стали парни из тайной службы. В доме постоянно дежурил десяток - не те, что охраняли сам дом, а для внезапно возникших дел по городу. Анже вместе с ними ел - так было проще и приятней, чем просить для себя отдельно. И выходил к ним, когда совсем невмоготу становилось наедине с прошлым. Живые лица рядом увидеть, спросить, что в столице делается…
Приказ выдвигаться принесли в самом начале обеда.
– Площадь Королевского Правосудия, - отрывисто скомандовал десятник, и похоже было, что он с трудом удерживается от ругани. - Прикрываем короля. Задача - при любом повороте дел его величество должен уйти с площади свободным.
– То есть? - не понял кто-то из парней. - Что там за дела такие, командир?
– Церковь, - объяснил десятник. - Святой Суд. Кто боится анафемы, говорите сразу, возьму других.
Не отозвался никто, но, похоже, только из-за растерянности.
– Я могу пригодиться? - спросил Анже.
– Приказа нет, - буркнул десятник. - У тебя своя работа, парень, не лезь, куда не надо.
И Анже остался один. Доел остывший обед, попытался работать - без толку. Площадь Королевского Правосудия стояла перед глазами. Не зная, что происходит там сейчас, Анже невольно вспоминал видения прошлого. Тягучий звон Колокола Правосудия, толпу на площади, стылый ветер с Реньяны - и неправедный, жестокий суд. Чем дальше, тем невыносимей становилось ожидание. Бывший послушник сидел за столом, вертел в руках перстень пресветлого…
Так и застал его граф Унгери - усталого и растерянного. Впрочем, Готье был не в том состоянии, чтобы замечать душевные метания подчиненных. Спросил:
– Помнишь, ты видел заклинателя, что запугивал людей будто бы гномьими чарами? Сможешь его узнать?
– Смогу.
– Пошли.
Заклинатель оказался здесь же - в кабинете графа, под охраной стражи.
– Он?
– Он, - кивнул Анже.
– Спасибо, можешь идти. А ты, - обратился граф к арестованному, - лучше расскажи сам все о своих делишках. Не будем нагружать палачей лишней работой, верно?
Анже вышел, но успел услышать, как арестант заговорил - быстро, будто боялся, что граф передумает слушать.
3. Луи, отлученный король
Если не получается держать народ в повиновении ни любовью, ни страхом - сойдет и растерянность. На какое-то время. А там, глядишь, что-то изменится. Яснее станет, кому верить, кто прав… хотя бы - кто делает лучше. Ведь у людей простых часто так - кто делает для меня лучше, тот и прав. Потому что добрый и хороший.
И если не можешь доказать, что хорош ты, - докажи, что плох твой враг.
Выловленный сэром Барти заклинатель для этой цели подходил как нельзя лучше. Помилования ему не обещали, но и за легкую смерть мерзавец выворачивался наизнанку. В толпе нашлись те, кто помнил его рассказы о гномьих бесчинствах; теперь же, всхлипывая и через слово повторяя, насколько глубоко его раскаяние, он топил тех, кто отдавал ему приказы. Отца предстоятеля из монастыря Софии Предстоящей и королевского аббата.
