Еще лет сто-двести назад, подумал вдруг Лерка, Волкам и в голову бы не пришло отказаться от конной сшибки, как бы ни были неравны силы. И понимание, что полягут все, их бы не остановило. Соседство ли пограничных крепостей изменило взгляды степняков на войну, помощь ли северян - но такая вот глухая оборона ордынцам явно непривычна. Неужели решатся атаковать?!
Решились.
Недолгий обстрел, как и в прошлый раз, не нанес вреда. Похоже, ордынцы хотели всего лишь заставить врага вжаться в землю: уже через несколько минут к холму покатилась черно-рыжая волна сабельников. Строя не держат, криво усмехнулся Лерка, на глотку брать привыкли. Защелкали тетивы обороняющихся; первые выстрелы, слишком слабые, чтобы пробить ватные куртки ордынцев, степняки метили по лошадям, и вал наступающих вспенился бьющимися конями и раздавленными всадниками. В ровной степи это не слишком задержало бы атаку, но крутой склон не давал разогнаться, а каждый упавший конь ой как мешал тем, кто сзади. Лерка вскочил: настало время бить прицельно, и он посылал стрелу за стрелой в шеи коням, в лица всадникам; руки делали привычную работу, время остановилось, в мире остались только хлопки тетивы о грубую кожу перчатки, дикий визг коней, крики умирающих и чей-то смех вперемешку с руганью. И только одна мысль: если они сейчас отступят - мы победили.
Они не отступили. Потеряв едва не половину, ордынцы достигли вершины холма и схлестнулись со степняками лицо в лицо. Засвистели кривые сабли, наконец-то увидев цель. Лерка бросил бесполезный теперь лук и потянул из ножен палаш. Заметил рядом Владко. Белополец поймал взгляд своего принца, кивнул: порядок, мол. У его ног скалила клыки молодая волчица. Саглара осталась в человечьем обличье; в руке девушка сжимала легкую саблю. Они стояли второй линией, за принявшими первый натиск всадниками. Но от линий очень быстро остались только рваные клочья.
– За спиной держись, - успел сказать невесте Лерка, и началась рубка.
В бою думать некогда: думают руки, думает тело, в голове же пусто и звонко. Ты кричишь или враг, твоя или вражеская кровь брызжет в лицо и впитывается в куртку, твой или вражеский клинок взвизгивает, силясь сдержать удар? Какая разница! Куча, свалка, беспорядочная толпа - и вот это называется звонким словом «бой»?! Солнечные амулеты в косах - чужой, совиные перья или серебряные бляшки с оскаленной волчьей мордой - свой. Чужих бить, своих прикрывать. Намертво заученные красивые приемы - не к месту. Машешь тяжелым клинком как придется, грубо, грязно - зацепить врага, и ладно. Крики, ржание, рычание, лязг, визг - грохотом прибоя на скалах, но сквозь прибой слышно, как бормочет ругательства Владко, как тяжело дышит Саглара… как смеется в лицо ордынец… как плачет растоптанный копытами волчонок… а солнце жарит и жарит, хотя давно, кажется, пора быть вечеру. Или так всегда бывает, что время стоит на месте, пока все не закончится? Лерка не знал: в его жизни это был первый настоящий, всерьез, бой.
3. Дмитрий, князь Белопольский
Волна наступающей Орды обтекла крепость у, покатилась в степь, и было это хорошо и плохо одновременно. Хорошо - потому что белопольский полк беспрепятственно возник под стенами крепости, где ждала своего часа приемная половинка наговора переноса для королевских войск. Плохо - потому что у короля со степняками договор, и, раз ордынцы пренебрегли защищенной крепостными стенами добычей, придется выводить войско в степь. Рисковать ударом в спину…
Медлить белопольский князь не стал. Ни часа лишнего не дал отдохнуть воинам: ведь где-то там, в степи, принц Валерий, а Орда пошла прямиком к стойбищам Волков. Еще посмотрим, кто кому спину подставит, бормотал Дмитрий. Благо, след ордынские сотни оставили прямой и четкий - к Ласточкиным Обрывам. Именно туда, по разумению князя, должны были уйти Волки - если успели получить весть о набеге. Там, значит, и встретимся, подумал князь.
На пятый день, к полудню, белопольцы услышали звуки сражения. Полк перестроился к бою. Слаженно опустились копья, и мощные кони, привычные подолгу нести всадников в тяжелой броне, покатились лавой на ордынские сотни. Развернуться к новому врагу те успели - но и только. Стрелы оказались бессильны перед доспехами людей и толстыми попонами коней, сабли - перед копьями. Князь Дмитрий привстал на стременах, рявкнул:
– Бей вражину!
Княжеский кончар пригвоздил к земле недобитого лучника и взметнулся, указывая войску на холм. Грузный Дмитрий орудовал тяжелым клинком играючи, на зависть «хлюпикам», коим по руке «всего лишь» кавалерийские палаши.
В мешанине схватки, кипящей на холме, в ход пошли клинки, звездачи и палицы. Белопольцы убивали спокойно и неторопливо, без азарта, разбирая дерущихся на своих и чужих, как крестьяне перебирают перед севом зерно: наметанный взгляд заметит мельчайшие различия, и руки сами сделают правильно. Тяжелые белопольские кони сшибали мелкорослых ордынских, сверкала под полуденным солнцем хищная сталь, и рвался из луженых глоток боевой клич, заглушая хрипы умирающих.
Пленных не брали.
Убитых среди степняков оказалось не так уж много: похоже, ордынцы предпочитали скальпам рабов. Однако на достойное, по обычаю, погребение у живых сил не осталось. Заботу о мертвых оставили на завтра. Ранеными занялся полковой магознатец: единственная уцелевшая травница не справлялась, хотя на подхвате у нее суетилось несколько девчонок. Трупы врагов сбрасывали с обрыва; там, внизу, уже собирались падальщики.
Валерия белопольский князь нашел не сразу. По-хорошему, племянничку не мешало бы самому поинтересоваться, кто пришел на помощь; но глухое раздражение оставило Дмитрия, едва он увидел Лерку. Принц, с ног до головы забрызганный кровью, лениво, едва шевелясь, стаскивал доспех. Рядом, запрокинув голову, жадно пил из кожаного бурдюка мальчишка-пограничник. Хорошо, хмыкнул князь, женишки оба живы. Теперь бы узнать, что с невестами…
– Дядько! - вскрикнул Валерий, увидев рядом князя. Тот, не выдержав, облапил племянника, рыкнул:
– От же ж зараза ты, Лерка! Из одной заварушки да в другую, псы тебя дери! Цел хоть?
– Вроде, - выдохнул принц. Откинул со лба липкие от пота и крови волосы. На руке багровел синяк.
– Перчатку смени, - проворчал князь.
– Да все менять придется, - Лерка пнул сброшенный на землю доспех. - И лук растоптали, в щепки. Если б завтра снова в бой - толку с меня…
– А ты думал - игрушки? - Дмитрий протянул племяннику флягу с вином. - Глотни. Да спасибо скажи, что голова не в щепки.
Лерка ощупал голову, поморщился:
– Могли. Ладно, жив - и хорошо. Пойдем, дядько, с невестой моей познакомлю.
Хвала Господу, усмехнулся в усы князь Дмитрий, не напрасно парень головой рисковал. Ох и погуляем на свадьбе! Теперь бы только наладить его с девчонкой вместе к Егорию - и отцу спокойнее будет, и детворе безопаснее.
– Только домой нас отправлять не мылься. - Валерий, негодник, словно мысли прочитал. - Разберемся с Ордой, тогда уж. Волки мне родня теперь, я их бросать не должен.
4. Валерий, наследный принц Двенадцати Земель, и Саглара из семьи Пепельных Волков, его невеста
Наследник престола неторопливо ехал по Славышти, и вдоль домов росла толпа зевак. Столица глазела не на принца - эка невидаль, принц! - а на девушку, что ехала с ним стремя в стремя. Праздничная одежда знатной степнячки, волчьи амулеты в косах, боевой нож на поясе - и это их будущая королева? Ну, Свет Господень, дожили!
Валерий посмеивался, прекрасно зная, о чем думает столичный люд. Ничего, привыкнут. В княгинях степнячки уже ходили - редко, но бывало. Будет и королева, а кому не нравится - пусть держат при себе.
– Странно здесь, - тихо сказала Саглара. - Тревожно.
– Не бойся, - улыбнулся Лерка. - Степнякам в городе всегда поначалу так. Привыкнешь.
По обычаю Степи они уже были муж и жена, но королевой не стать так просто. Славышть готовилась сразу к двум свадьбам, пока же Валерий покалывал Сагларе столицу, а столице - ее. А соглядатаи из тайной службы пасли недовольных выбором наследника князей - и уж кто-кто, а Лерка понимал: не зря его невесте тревожно. Волчий нюх чует опасность.
Но здесь, в городе - его городе! - защищать волчицу должен он, Лерка.
Впервые в жизни принц всерьез озаботился вопросами собственной безопасности. Амулеты от стрел и от наведенных чар - себе и Сагларе; два десятка молодцов в отдаленном охранении - чтоб им не мешали, а возможных заговорщиков если не выловили, так хоть спугнули. Поездки с тайной службой согласовывать и даже - видали вы такое?! соглашаться на изменение маршрута ради удобства охраны! Ночью из дворца не выходить! Окна в комнатах ставнями закрывать!
Лерка скрипел зубами, выслушивая иные приказы. Но подчинялся: Саглара дороже.
Что приказы эти - не пустая болтовня, он убедился уже на третий день. В храм ездили; строго говоря, Саглара одна должна была бы, как подобает невесте, но степнячка блюла городские установления лишь постольку, поскольку требовал жених, а Лерка всем дурацким обычаям предпочитал общество своей зеленоглазой. И вроде бы вполне благополучно прошла поездка - но, едва вернулись, Валерию предъявили трупы.
Два лучника и один, судя по всему, магознатец. Снять охранительные чары - и расстрелять обоих: и принца, и чужачку-невесту. Ловко.
– На крыше против храма ждали, - объяснил капитан тайной службы. - У всех заклятие на поимку стояло, смертное, и наговор переноса с собой. С наговорами Вахрамей разбирается, но сказал, надежды мало; под этих, - капитан недобро зыркнул на трупы, - четко подогнаны.
Хорошо подготовились, зло подумал Валерий. И что толку обзывать отцовых дознавателей олухами? Они делают, что могут, но как пройти по следу не просто запутанному или оборванному, но спрятанному умело и расчетливо, с полным знанием всех тех методов, которыми искать будут?
Оставалось беречься, внешне изображая обычную беспечность. Разъезжать по городу приманкой, строить из себя бестолковую жертву и думать: неужели еще пару месяцев назад я в самом деле таким и был?! Ну не дурень?…
О послах и посланцах
1. Луи, король Таргалы
Вернее всего происходящее в большой тронной зале описывалось двумя простыми словами. Соблюсти приличия. Да, именно так, кивнул нечаянной мысли Готье. Приличия. Посол знает, что сватовство не будет принято. Лун знает, что вслед за окончательным отказом последует если не объявление войны, то хотя бы угроза. Но оба изысканно вежливы, неторопливо обстоятельны и церемонны. Высокое искусство дипломатии: улыбаться, втайне нашаривая кинжал, желать приятной трапезы, поднося бокал с ядом. Но кто предупрежден - тот вооружен. Ханджарских почтовых голубей ждут ловчие соколы, а ханджарское посольство - лучшие камеры королевской тюрьмы. Тихие, спокойные, непроницаемые для чар и заклятий. Вряд ли из двоюродного дядюшки старшей жены императора выйдет стоящий заложник: чем больше у властителей родни, тем меньше цена каждому из родичей. Но в войну применение пленным найти легко. Вздернуть на площади перед дворцом - и то народу развлечение.
А к войне шло. Посол сквозь зубы цедил хвалу таргальскому гостеприимству, пряча за лживой улыбкой оскал. В глазах Луи стыла ненависть, оттесняя привычное холодное спокойствие. Письмо посла, снятое с пойманного голубя, ненависти весьма способствовало, ибо о войне говорило как о деле решенном и к тому же обещало императору поддержку церковников полуострова.
Знай Готье, в какое бешенство приведет это письмо обычно спокойного и трезвомыслящего короля, - предпочел бы не показывать. Луи, еще после рассказа Анже изрядно обозленный на Капитул Таргалы, совсем потерял голову. Капитан тайной службы терпеливо выслушал все, что имел король сказать о своем аббате, которому бы, с таким двоедушием, копыта Нечистому вылизывать, а не Господу службы служить; об императоре и его родиче, не гнушающихся помощью лживых сукиных детей; наконец, о неизбежной войне, которая, конечно, не ко времени, но будь он проклят, если не покажет всем, что на Таргалу лезть - себе дороже; но когда, излив душу, Луи приказал своему капитану сегодня же ханджарских шакалов рассовать по камерам королевской тюрьмы, а отца Ипполита предоставить палачу до получения исчерпывающих признаний, Готье не выдержал.
– Ваше величество, - демонстративно тихо заявил он, - вы изволили погорячиться. Я умоляю вас смирить гнев и рассудить с присущим вам здравым смыслом…
– Граф Унгери, - прорычал король, - это ВЫ изволили струсить, а не я - погорячиться. И продолжаете изволять. Прах меня забери, да об нас вытирают ноги! Собственные, Нечистый бы их побрал церковники! Такие же таргальцы, как ты и я!
– Не такие же. Они люди Господни, над ними нет земных властителей.
– Как же, нет! Императору продались с потрохами! А теперь нас продают ему же! Готье, ты слышал приказ. Я хочу, чтобы признания королевского аббата читали на всех площадях и обсуждали во всех трактирах королевства. - Лицо Луи исказила злая гримаса. - Свет Господень, и эти люди обвиняют меня в неверности!
– Луи, ты не можешь поднять руку на церковника. Как бы ни был ты прав - не можешь! Твой собственный народ сочтет тебя достойным анафемы, неужели так трудно это понять?!
Молодой король рухнул в кресло, спрятал лицо в ладони. Выдохнул:
– Ненавижу.
– Ты не должен давать повода, - мягко, как ребенку, объяснил Готье. - Да, рано или поздно они попытаются тебя отлучить, но с какой радости тебе самому подставляться под удар? Не облегчай им задачу.
Луи молчал долго. Наконец кивнул:
– Ладно. Тогда займись ханджарами.
Готье едва сдержал стон. Ну вроде бы успокоил, так нет, снова!
– Чем тебе не угодили ханджары?
– Ты серьезно? Готье, это ведь не переговоры, это чистой воды издевательство! Или я расторгаю помолвку с Радой, или получаю войну!
– Ты знал, что так может быть.
– Но не настолько же нагло! Они диктуют мне условия, словно я какой-нибудь дикий князек с северных островов, а не король Таргалы!
– Луи, опомнись! Это не они тебе условия диктуют, а император! Посол неприкосновенен! Ты король, а не дикий князек, так поступай же как король!
– Граф Унгери, - глаза Луи стали дикими, в голосе звякнул металл. - Вы слышали приказ. Всех, от посла до последнего охранника, по одиночным камерам. Тайно. Вреда не причинять, но…
– Ваше величество, вы совершаете ошибку.
– Извольте подчиняться, граф! Приказываю тут я!
– Мой король, я должен вас защищать. В том числе от ваших же ошибок. Вы вольны меня самого бросить в тюрьму, но этот приказ я не выполню.
– Готье, - Луи встал, - а если я тебя попрошу?
– Ты льешь воду на их мельницу. Объясни мне, зачем тебе это надо? Ты хочешь дать повод к войне? Настоящий повод, законный с точки зрения любого государя, даже твоего будущего тестя? Хочешь запятнать свое доброе имя нападением на посла? Хочешь нарушить коронационную клятву?
– Вот этого не надо! - взвился король. - Я клялся не ввязываться в войны, да, но этой войны нам все равно не избежать! Так почему мне не начать ее так, как удобно мне? Будь я проклят, Готье, мне надоело стелиться под ханджарского шакала, я не могу больше улыбаться ему, как лучшему другу, не мо-гу! Да, я дам империи повод к войне, ну и что?! Можно подумать, что без этого повода войны не будет! А доброе имя - ты разве не помнишь, Готье, что они говорят обо мне и омоем предке? Я защищаю доброе имя! Пусть не свое - но святого Карела!
Готье молча глядел на своего короля. За последний год капитан таргальской службы безопасности успел забыть, насколько Луи молод - и, как положено молодым, горяч. Несомненный талант к правлению заставлял ждать от короля поступков исключительно мудрых и взвешенных. Ну что ж, так и было. Долго. Но теперь задета честь, и даже такому толковому государю, как Луи, позволительно, пожалуй, сорваться.
– Хорошо, я сделаю, как ты хочешь. Но не сегодня и даже не завтра. Мне надо подумать, как обставить такое событие и как его объяснить.
– И большего я от тебя не добьюсь, так? - Луи скрипнул зубами. - Ладно. Два-три дня я потерплю.
Терпение короля проявлялось, на взгляд Готье, довольно-таки своеобразно. В приморские гарнизоны стягивалось подкрепление. На верфях спешно достраивались боевые корабли, в портах и рыбацких деревушках коронные вербовщики набирали матросов. И в том, что на рынках Корварены все еще не вздорожали зерно, хлеб и рыба, была прямая заслуга людей графа Унгери. Как-никак, неделя переговоров - вполне достаточно, чтобы перспективы стали ясны не только политикам, но и ушлому столичному люду.
– Сегодня, - выпалил Бони, поймав капитана тайной службы на выходе из тронной залы. Как всегда, после очередного тура переговоров вся толпа валила пировать, а пиры с ханджарами за эту неделю встали графу Унгери поперек горла.
– Да, - кивнул Готье. - Передай его величеству, что у меня все готово.
Через час с небольшим всю сотню ханджарских сабельников накрыл необъяснимо крепкий сон. Ребята из королевской гвардии разоружали посольскую охрану, с шуточками грузили в закрытые кареты, а выгружали их уже тюремщики, растаскивая по одиночным камерам. Что же касается посла и его свиты - включая трех святых отцов, - они совершенно неподобающе упились, и королевский капитан вынужден был выделить благородным гостям сопровождающих - довести до отведенных им покоев. А что покои вдруг сменили расположение - так, извините, пить меньше надо, как выражаются городские стражники, сопровождая к судье трактирных дебоширов. Точку в переговорах король Луи и капитан его тайной службы поставили вполне уверенно.
2. Ич-Тойвин, святой город
Медленнее каравана паломников разве что идущий через горы обоз с фарфором, в который раз подумала Мариана. Две недели пути из Ингара вымотали девушку до злобного изнеможения. Жара, пыль, гомон, да еще Барти не выпускает из середины каравана, трясется над ней, как наседка над последним яйцом.
Хвала Господу, сегодня дойдем, вздохнула девушка, тщетно пытаясь смахнуть с лица крахмально-тонкую белесую пыль. Святой город вставал над пустынной степью зеленой пеной вожделенного райского сада. Конец тесным и шумным ночевкам в круге костров, тревожному ожиданию налета разбойников или песчаной бури, реву львов и хохоту во тьме. По сторонам тракта стали попадаться отары овец, табунки коней; истомленные тяжкой дорогой, паломники приободрились, кто-то замурлыкал совсем даже не богоугодную песенку, кто-то подхватил во весь голос: «Красотка Катрина к колодцу идет, в саду у Катрины крыжовник растет, к Катрине в крыжовник крадется любовник…»
Мариана покраснела: то, о чем повествовала песенка дальше, предназначалось отнюдь не для ушей скромной девушки. Хотя, по чести говоря, отец ее, захмелев, еще и не такое певал…
Солнце перевалило за полдень, когда вдоль тракта начали появляться глинобитные домишки, харчевенки и постоялые дворы, а в отдалении, за высокими заборами, окруженные садами дворцы - с высокими белыми башнями, лошадками-флюгерами на шпилях и непременной полусонной стражей у ворот. А еще часа через два караван дополз до городской заставы.
С паломников здесь пошлин не брали. Считается, что за них платит церковь, объяснил девушке рыцарь, но на деле и городская казна, и церковная легко добирают упущенное: первая - налогами с торговцев, трактирщиков и содержателей гостиниц, вторая - пожертвованиями. Ич-Тойвин живет паломниками, вельможами и солдатами: здесь, в бывшей столице, зимняя резиденция императора, дворцы его родичей и приближенных, казармы стражи и гвардии.
Девушка - откуда силы взялись! - без устали вертела головой, ахала и охала, И то: в Корварене дома не отделывают изразцами и мозаикой, не разоряются на ступени из цветного мрамора и прозрачное стекло в окнах. И улицы здесь чистые, широкие - без труда разъедутся две окруженные всадниками кареты. А вывески не из дерева вырезают, а чеканят на меди, и по-летнему жаркое солнце пылает в них, разбрасывая вокруг рыжие блики.
Да, думал Барти, когда я попал сюда впервые, тоже глазел вокруг, как мальчишка. А сейчас только и осталось, что раздражение. Слишком шумно здесь. Толпятся вдоль домов лоточники, зазывают покупателей. Вьюнами снуют в толпе мальчишки-водоносы, гостиничные зазывалы и подозрительного вида босяки. Грузовыми баржами дрейфуют служанки с огромными корзинами. Рассекают людские волны патрули императорских сабельников - все на вороных конях, в обшитых золотым галуном багряных куртках и синих шароварах, празднично-нарядные под стать городу.
В гостинице задерживаться не стали. Умылись, наскоро пообедали, переоделись в чистое. Девушка удивленно приподняла брови, увидев на Барти поверх походной одежды рыцарский плащ. Спросила:
– Зачем? Сам же говорил, таргальцев здесь не любят!
– Не любят, - кивнул Барти. - Но даже на прием к секретарю пробиться трудно, а нам нужен брат провозвестник. Правая рука главы Капитула, не шутка! Так на нас скорее обратят внимание. Да и не к лицу мне скрывать, кому служу.
Рыцарь гордо вскинул подбородок. Мариана расправила плечи: прав ее спутник, не к лицу им маскироваться под смиренных паломников. Они не грехи замаливают, они здесь с поручением во славу Церкви.
На них и впрямь косились, но дальше неприязненных взглядов не шло. Мощный рыцарский конь взрезал толпу, как фрегат волны; красавица-кобыла, выбранная за сходство с Пенкой, переступала тонкими ногами, как вязь плела; дорога неторопливо взбиралась на холм, палило солнце, шелестел ветер в листве незнакомых, похожих на колонны деревьев, и казалось, что здесь, на святой земле Ич-Тойвина, и впрямь сходятся все земные пути.
Бастион Капитула венчал холм слепящей глаза беломраморной короной: обруч высокой стены, зубцы башен и шпилей. Паломники нитью втягивались в игольное ушко калитки; дорога для верховых сворачивала к воротам.
Странная робость охватила Мариану, когда они с Барти спешились у этих ворот - из окованного железом дуба, плотно пригнанных к стене: не то что нож, иголка в щель не пролезет. Сердце девушки заколотилось; здесь, в шаге от цели, та надежда, что вела ее и поддерживала, вдруг показалась донельзя глупой. Но Барти уже стучал в привратницкую, настойчиво и уверенно. Мариана нащупала письмо, сглотнула. Отворилось окошко, невидимый во тьме караулки страж хрипло окликнул:
– Кто такие, чего надо?
– Курьеры из Корварены, - отозвался сэр Бартоломью. - С письмом к брату провозвестнику.
– Ого, - буркнул привратник. Отворил калитку - ровно настолько, чтобы пропустить человека с конем в поводу. Поторопил: - Живо.
Лица его Мариана так и не разглядела.
Копыта коней зацокали по булыжнику, отскакивая эхом от стен и свода. С улицы полумрак здесь казался непроглядной тьмой. Не всякая крепость, думала Мариана, может похвастать такими воротами, и бойниц в эту кишку наверняка смотрит столько, что до выхода во двор не пробиться даже самой яростной атакой. Хотя кому взбредет в голову штурмовать Капитул?
Их ждали: похоже, у привратника был способ сообщать о визитерах.
– Это вы из Корварены? - уточнил вышедший навстречу дюжий монах. Из-под тяжелых бровей буравили посетителей маленькие поросячьи глазки.
– Мы, - коротко подтвердил рыцарь.
– От кого письмо?
– Аббата монастыря Софии Предстоящей.
– Покажите.
– Пресветлый сказал: лично в руки, - подала голос Мариана.
– Я не сказал «отдайте», - в деловитом голосе прорезалась нотка брезгливости. - Я сказал «покажите».
– Покажи, - напряженно уронил Барти. Мариана достала письмо. Монах бросил короткий взгляд на печать, кивнул.
– Ступайте за мной. Коней оставьте, о них позаботятся.
Узкие коридоры явно не относились к парадной части дворца; странно, подумал Барти после пятого или шестого поворота, с чего бы простым курьерам показывать изнанку. Рыцарь покосился на Мариану: девушка поймала его взгляд, уголки губ нерешительно дрогнули.
Провожатый оставил их в пустой комнатушке, похожей на тамбур. Велел:
– Ждите.
Долго скучать не пришлось. Всего через несколько минут отворилась не замеченная ими дверь, и монашек с перепачканными чернилами пальцами вымолвил:
– Входите, брат провозвестник примет вас.
Барти, уже настроившийся на долгие объяснения с секретарем, выпрашивание аудиенции и в лучшем случае два-три дня ожидания, едва не присвистнул. Немыслимо! Разве что…
Разве что пресветлый по уши в заговоре, кивнул сам себе рыцарь, а брат провозвестник - его руководитель. А почему нет? Отец предстоятель крупнейшего монастыря Таргалы - не последнее лицо в ее церковной иерархии и вполне может быть в курсе тайных планов.
Но тогда письмо…
Однако письмо уже ушло от них, и не Мариану в том винить. Он, а не девушка, слушал рассказ Сержа о заговоре! Он мог бы вспомнить видение Анже - видение, в котором этот самый брат провозвестник, что читает сейчас привезенное из Корварены письмо, предрекал Таргале проигрыш в войне! Острый взгляд бежит по строчкам, губы зло сжимаются; что за весть привезли мы ему?
– Я благодарю вас, чада мои, - голос священника приторно-благостен. - Вы оказали Церкви услугу из тех, что засчитываются во спасение души.
– Служить Господу - великое счастье, - чуть слышно ответила Мариана.
Уверенности в ее голосе Барти не уловил. А вот страх - глубоко загнанный, наверняка не видный самой девушке - навряд ли ему примерещился. Спасение души - дело хорошее, но до Света Господнего надо еще достойно прожить отпущенные земные годы. А с этим, похоже, Святая Церковь благородной Мариане не помощница…
Сэр Бартоломью склонился под благословение молча. По чести говоря, давненько славный рыцарь не ощущал себя таким дураком.
– Скажите, чада мои, окончены ли дела ваши по эту сторону моря?
– Да, отец, - коротко ответил рыцарь. - Разве что поклониться святыням…
– Непременно, - с жаром подхватила Мариана. - Уж если повезло оказаться в святом городе!…
Брат провозвестник тонко улыбнулся:
– Похвальное рвение, чадо, и отрадно мне сие у столь юного и очаровательного создания. Я советую тебе посетить сегодняшнюю службу, дочь моя: нынче праздник Юлия и Юлии Беспорочных.
Барти понадеялся, что священник не услышал судорожного вздоха девушки, - а если услышал, так истолковал по-своему. Юлию и Юлии Беспорочным, покровителям духовной любви, посвящен тот самый монастырь, куда чуть не упек Мариану ее жадный до мирских благ духовник.
– Мой секретарь проводит тебя, чадо, - продолжал брат провозвестник. - А назавтра я попрошу сестру из Ордена Утешения сопроводить тебя по чтимым святыням. Ведь ты не знаешь Ич-Тойвина, верно, дочь моя?
– Я знаю, - почтительно встрял Барти. - Благородная Мариана под моей защитой, и, разумеется, я не отпущу ее блуждать в одиночестве.
– К тебе, сын мой, у меня иная просьба. Впрочем, это долгий разговор, не будем задерживать Мариану. Праздничная служба вот-вот начнется. - Хозяин кабинета звякнул в колокольчик; в дверях возник секретарь: если и не тот, что привел их сюда, то весьма на него похожий. - Брат мой, проводи гостью на праздничную службу. Я не прощаюсь, дитя мое, Мариана. Сердце говорит мне, что ты нуждаешься в совете и благословении; а значит, мы еще увидимся.
– Благодарю, отец. - Мариана склонила голову; голос девушки чуть заметно дрожал. Надеюсь, подумал рыцарь, эту дрожь спишут на благоговейный восторг…
Закрылась дверь. Брат провозвестник Светлейшего Капитула и королевский рыцарь Таргалы остались одни.
– Сьер Бартоломью, - та мягкость, с которой священник говорил с Марианой, оставила его голос, сменилась деловитой строгостью, - это письмо характеризует вас наилучшим образом. Как достойный рыцарь и верный сын Церкви, вы поступили весьма благородно, не оставив девицу Мариану без присмотра и защиты.
– Так должен был поступить любой, - повел плечами Барти.
– Но поступили так именно вы, - прервал светлый отец, - и сие делает вам честь. Я ведь верно понимаю, сьер Бартоломью, что меж вами и девицей Марианой нет близких отношений?
Острый взгляд впился в лицо рыцаря.
– Благородная Мариана под моей защитой. - Хозяин этого кабинета, напомнил себе Барти, имеет право на любые вопросы. - Я отвечаю за нее перед Господом и скорее умру, чем позволю себе непочтительность в ее адрес. И другим, - добавил рыцарь после короткой заминки.
– Я понял, - кивнул священник. - Благодарю тебя, сын мой, за честный ответ. Однако что же повело столь чистую девушку на поиски подвига?
– Это ее тайна, - развел руками Барти. Понимай, как хочешь, светлый отец. Но если ты и узнаешь, что Мариану послала в путь ссора с ее духовником, то не от меня. Ничего нет глупее, чем жаловаться церковнику на церковника: перед мирянами люди Господа сами друг друга не хают и другим не позволяют.
– Возможно, девице всего лить подыскали жениха не по сердцу? - Брат провозвестник в задумчивости разминал пальцы, сэр Барти почтительно молчал. Не дело простому рыцарю мешать размышлениям второго человека в Капитуле.
– Сьер Бартоломью, я знаю о той клятве, что столь опрометчиво принесла ваша спутница. - Брат провозвестник указал глазами на письмо. - Однако не дело девице искать подвигов.
– Я уповаю на вашу мудрость, отец, - осторожно вымолвил Барти. - Меня благородная Мариана не слушает, но вас… Если вы уверите ее, что клятва исполнена и на этом надо бы остановиться…
– Непременно, - кивнул брат провозвестник. - Ибо не след искушать Господа подобными клятвами. Увезите девицу Мариану домой, сьер Бартоломью, и пусть она строит свою жизнь как подобает будущей жене и матери.
Твои бы слова да Господу в уши, неожиданно зло подумал Барти. Домой… легко сказать!
– Однако поговорим о тебе, чадо. - Тонкие пальцы брата провозвестника словно невзначай коснулись письма. - Прав ли я, полагая, что в рыцари ты пошел в поисках доли?
– Да, отец, это так.
– И долго уже служишь, чадо?
Барти не подал виду, что понял изнанку вопроса: «И что, дождался ли достойной награды?» Ответил коротко: