Как же просто объяснилось теперь все, что вот уж несколько месяцев будоражило и пугало людей! Людские козни, как бы ни были они коварны, ничто перед опасностью подлинного раздора с Подземельем; но - как и замысливал граф Унгери - вместе с облегчением толпу охватывал гнев. Все здесь знали, хотя бы из сказок, что такое Смутные времена.
Поэтому, когда обличенный заклинатель повис в петле, а Луи бросил в толпу обещание так же поступить с теми, кто науськивал преступника сеять рознь, люди на площади взревели:
– Да здравствует король!
И что за беда, если первыми кинули клич люди графа Унгери? Важно, что остальные подхватили…
Право, отец Ипполит проявил недюжинную предусмотрительность, покинув Корварену еще ночью.
Пресветлому повезло меньше. Капитан тайной стражи не рискнул казнить светлого отца публично - этот не стал бы признаваться и каяться! - но уже через час после казни заклинателя тело монастырского предстоятеля качалось на той же виселице, а герольды на площадях вещали, что король держит обещания, и объявляли награду за сбежавшего аббата.
Луи вернулся с площади злой. Победа не успокоила его, лишь разбередила. Да и мира с церковью эта победа прибавить не могла.
– Раньше все это надо было! - бросил графу Унгери.
Готье спорить не стал.
Поняв, что его неудержимо тянет сорвать злость, все равно на ком, Луи закрылся в кабинете, велев не беспокоить без крайней надобности. Разумеется, по сравнению с королевским гневом любые надобности казались пустяком; так и вышло, что от тяжелых мыслей короля оторвал лишь пришедший с утренним докладом герцог Эймери.
Когда первый министр вошел в кабинет, Луи сидел перед пустым столом в компании полупустой бутылки и тяжелого меча в изукрашенных серебром алых ножнах.
– Верите, герцог, - сказал тихо, - даже напиться не получается.
– Ваше величество! Вы просидели здесь всю ночь?!
Луи молча кивнул.
– Идите спать, - вздохнул герцог. - Поверьте старику, ваше величество, это лучшее, что можете вы сделать. Оно утихнет, отодвинется… и станет легче.
– Не хочу спать. Спать не хочу, пить не хочу… знаете, герцог, что бы я сейчас сделал с удовольствием, так это подрался. Вот и он, - кивнул на меч, - на войну просится.
Герцог кинул взгляд на богатые ножны:
– Это тот, что Гордий дарил? Зачарованный?
– Он, - кивнул король. - Герцог, скажите главное: новости из Себасты есть?
– Нет, ваше величество.
– Новости есть у нас. - Отодвинулась часть стены, и в кабинет вошел седой гномий колдун. - Приветствую, ваше величество.
Луи встал. Ответил немного растерянно:
– Рад видеть… в самом деле рад, почтенный, новы же ушли?…
– До тех пор, - кивнул гном, - пока не утихнет опасность для тех из нас, кто живет среди людей. Недобрые времена еще длятся, но людям и Подземелью уже не грозит раздор. Мы готовы вернуться и готовы помочь людям в их войне.
– Я… благодарен вам, - сорвавшимся голосом сказал король.
– Вы говорили о новостях, почтенный, - напомнил министр.
Гном взглянул на старшего Эймери, кивнул:
– Битва была вчера. Ваш сын жив, герцог, нов целом потери очень большие. Сразу опрокинуть врага в море не удалось; порт захвачен, ваши войска готовятся оборонять городские стены. Вы успели укрепить Себасту со стороны суши, но портовая стена… ее возьмут неизбежно, это вопрос нескольких дней.
– Простите, - герцог кашлянул, - на чем основываются столь точные оценки? Я всегда полагал, что вы…
– Вы правильно полагали, в людских войнах мы не мастера, - кивнул гномий колдун. - Я говорил с вашим сыном, герцог, все оценки - его.
Луи совладал с собой быстро: казалось, дурные вести лишь помогли ему собраться с духом.
– Вы говорили, что готовы помочь?
– Иначе меня бы здесь не было. Подземелью не нужна ваша война; у нас достаточно много интересов в Себасте, чтобы не желать ей гибели, и Таргала - хороший сосед. К тому же мы ведем работы недалеко от тех мест, и суета на поверхности нам мешает. Вы должны протянуть время, хотя бы два-три дня. Потом, - колдун недобро усмехнулся, - мы будем готовы вступить в игру.
– Хорошо, - Луи взволнованно прошелся по кабинету. - Я возьму гвардию; сколько вы сможете переправить туда быстро, своими тропами?
– Сотню сегодня, сотню завтра, - гном ответил не раздумывая, будто ждал именно такого вопроса.
– Бони!
Верный паж возник на пороге мгновенно.
– Сэра Ранье сюда, быстро.
– Я вернусь через час, - сказал колдун. -Пусть те, кто пойдет сегодня, соберутся во дворе за конюшнями.
И исчез.
Время в очередной раз сорвалось с цепи и помчалось галопом.
Через полчаса Луи, объяснив капитану своей гвардии ситуацию и коротко сообщив Раде, что едет проверить, как дела на побережье, надевал доспех. Через час во главе лучшей гвардейской сотни ступил на гномью тропу. Через два с небольшим - вышел в Себасту, как раз на ратушной площади. Через три - нашел Эймери, выслушал его короткую, но яркую речь на тему «какого пса делать королю в осажденном городе», обменялся новостями и отправил гвардию на портовую стену.
И едва, немного успокоившись, собрался пообедать, как войско императора пошло на штурм.
4. Вольный город Себаста
– Мой король, - Эймери застегнул шлем и взглянул королю в лицо, - могу я, раз уж ты здесь, малость тобой покомандовать?
– Если эта команда будет звучать как «сиди здесь и не высовывайся», то нет.
– Мой король, - покачал головой Эймери, - обязанность любого командира - использовать подчиненных наилучшим образом. У нас возникло некоторое недопонимание с городским советом. Я не политик, мой король; я попытался им приказывать, но только напортил. Займись ими, прошу тебя.
– Хорошо, давай подробности.
– После. Я хочу, чтобы ты взглянул непредвзято. Просто собери их и потребуй содействия.
– Какого именно?
– Выполнять мои приказы.
Эймери убежал на стену, а Луи отправился в ратушу. Он прекрасно понял, что его лишь удалили подальше под благовидным предлогом, но… - Эймери прав. Нечистый бы его побрал, кому бой, а кому и политика.
Впрочем, довольно скоро молодой король убедился, что Эймери жаловался обоснованно. Городской совет не спешил собраться по слову короля.
Бургомистр: угодливо кланяясь, бормотал о незыблемости городских вольностей, за которые себастийцы готовы драться с любым врагом; между тем глаза его королю решительно не нравились. Лживые, скользкие и суетливые - почти настолько же суетливые, как толстые пальцы, что то хватаются за пуговицу, то сплетаются, то втягиваются в рукава дорогого камзола.
Давно пора кончать с этими вольностями, зло подумал Луи. Вольный город! Короля в медяк не ставят, и ладно бы в дни мира, а то как раз тогда, когда королевские войска умирают на их стенах!
– Завтра в полдень, господин бургомистр, городской совет должен собраться в полном составе. Кто не явится… возьмете на их место других, только и всего. Желающие, я думаю, найдутся. - Луи ядовито улыбнулся и ушел. Прощальные заверения в неизменной преданности его не интересовали.
Пока вернулся в лагерь, штурм отбили.
– Слишком легко, - отмахнулся от королевского поздравления Эймери. - Несерьезный он был какой-то. Прошлый - тот да; там едва управились, если бы не сэр Тим со своим отрядом… им на стенах не впервой.
– Точно, несерьезный, - барон Годринский отшвырнул в угол палатки мокрую насквозь рубаху и энергично кивнул. - Прощупывали.
– Вели обед подавать, - скомандовал ординарцу Эймери. Добавил для Луи. - Скоро нешутейно полезут. Час, много два…
Но ни через час, ни через два штурм не повторился. Ленни пожимал плечами, Эймери хмурился. Оба сошлись на том, что ночные караулы надо усилить - а Луи, вспомнив бургомистровы глаза, добавил, что горожан в них лучше не брать.
Спали вполглаза, не раздеваясь. И все-таки нападение застало королевский лагерь врасплох. Нападающие беспрепятственно текли через открытые настежь ворота, мимо предательски убитых караульных, и не время было выискивать изменников. Множество беспорядочных маленьких стычек вместо слаженной обороны обещали ханджарам легкую победу. Счастье, до паники не дошло; хотя палатки на окраине лагеря уже горели, добавляя неразберихи.
– Ленни, тебе ворота! - крикнул Эймери. Сам он, собрав подвернувшихся гвардейцев и запихнув Луи в глубину строя с приказом не высовываться, попытался выбраться из тесноты атакованного лагеря к улицам - и тут же угодил в настоящую мясорубку. Казалось, добрая половина нападающих рвалась именно к ним.
Очень скоро таргальцев прижали к глухой стене склада; здесь оставалось только защищаться в ожидании подмоги - вот только на помощь прийти было некому. Круговерть ночного боя развела защитников города, все они сейчас вот так же отбивались от многократно превосходящего числом врага, и каждый сражался лишь за себя и за тех, кто рядом.
Луи невольно схватился за меч. Рукоять согрела пальцы. Да, он не боец и знает это; да, Эймери правильно велел не высовываться: когда боевого опыта нет, и своих порубить недолго. Но Свет Господень, или он будет отбиваться, или его прирежут как овцу! Умирать, так в компании! Король потянул клинок из ножен, и яростный восторг заполнил душу. Упивающийся, зачарованный древней магией меч рвался в бой. Он жаждал крови; он ждал долго, и вот - дождался.
Король оттолкнул загородившего его гвардейца и прыгнул вперед. Он перестал быть королем; он не принадлежал себе, он был - продолжение клинка, сердце боя, Тот, кто поит кровью. Подаренный врагом меч пел в его руках страшно и грозно, и причавкивал, впиваясь в плоть, как рвущий добычу голодный пес. Умелый, но все же заурядный фехтовальщик, с обычным оружием Луи вышел бы из боя почти мгновенно. Но теперь - не он сражался, а меч вел его, связав и подчинив, затмив разум, оставив лишь хищную, смертную жажду крови. Отыгрываясь за долгое заточение во тьме ножен. Рубил, колол, рвал и резал - с потягом, разваливая надвое, обнажая кости и потроха. Тяжелые ханджарские панцири были ему помехой не большей, чем ножу - хлебная корка; разве что жадные чмоки сменялись надсадным скрежетом.
Молодой король был страшен. С ног до головы его покрывала кровь - и не только вражеская. Упивающийся выбирал жизнь врага, пренебрегая защитой хозяина. Луи шатался, оскальзывался, едва не падая, - но Упивающийся летал в его руках, порхал, пел и чавкал - и все не мог напиться.
Луи не знал, как идет бой, не понимал, что он должен делать и куда двигаться, - он просто шагал навстречу врагам. Он не видел, как за ним выстраиваются ошеломленные гвардейцы, как прорывается сбоку отряд рыцарей во главе с сэром Тимоти, как сыплются наземь болты, едва коснувшись его груди, - амулет от стрел надел еще в Корварене. Не слышал, как рвется из луженых кирасирских глоток:
– За короля-а-а!
Он видел только врагов, слышал только жадный стон меча: еще, еще, ещ-ще!! И когда Эймери и сэр Тимоти все-таки вырвались вперед, сминая последних врагов, когда отряд Ленни все-таки смог оттеснить ханджаров за стену и закрыть ворота, когда вокруг него стало вдруг пусто и тихо, и Упивающийся умолк и опустился, - молодой король без сил рухнул на трупы врагов. Но пальцы на рукояти заговоренного меча так и не разжались.
Знамя мятежа
1. Благородный Ферхад иль-Джамидер, прозванный Лев Ич-Тойвина
Первым, кого в тот день встретил Лев Ич-Тойвина - едва взойдя на дворцовые ступени, - был благородный Гирандж иль-Маруни, первый министр императора и тесть его начальника стражи.
– Я слыхал, этой ночью в твой дом звали повитуху? - поприветствовав зятя, спросил министр. - Надеюсь, все прошло благополучно?
– Благодарю, - улыбнулся Ферхади. - У Гилы девочка. А у вас настоящий дар узнавать первым все новости.
– На моей должности иначе нельзя. - Господин иль-Маруни взял зятя под руку и словно невзначай увлек его в сторону от дворцовых дверей, в нишу за спиной каменного льва. - И не всегда, мой дорогой Ферхади, я узнаю только радостные вести. Сегодня ты должен быть осторожен.
– Что стряслось?
– Владыке испортили настроение, и видит Господь, есть чем! Марудж вот-вот примкнет к мятежу, габарский наместник прислал прошение о снижении налогов, дабы умерить народное недовольство, а в Вентале негоцианты объединились в совет и донимают наместника жалобами на высокие пошлины и продажную таможню. А тут еще из Таргалы не приходит добрых вестей…
Господин иль-Маруни помолчал, давая собеседнику время до конца осмыслить сказанное - и недосказанное. И выговорил главное, ради чего он и приложил немыслимые усилия, подгадывая «случайную» встречу с зятем:
– Мой дорогой Ферхади, будь готов оказаться в виноватых. Император в ярости. Лучше бы ты убил тогда этого мятежника… ведь, наверное, можно было успеть?
Можно, согласился Ферхади. В спину, подло нарушив условие встречи.
– Будь моя воля, не его бы я убил! - Гнев прорвался-таки, и хвала Господу, что тесть не принял его на свой счет. - Я снес бы голову наместнику, прямо там, перед воротами Верлы, у мятежников на глазах. Это было бы правильно.
– И сделал бы наместником молодого иль-Виранди, - кивнул министр. - И это, мой дорогой Ферхади, тоже было бы правильно. Даже, я бы сказал, мудро. Но…
Что имеем, то имеем, кивнул Ферхади. С императором не спорят. А уж если он лепит ошибку на ошибке - да такие ошибки, что даже ни пса не разбирающийся в политике начальник стражи их видит так же ясно, как собственную саблю! - тем более. Чревато. Да и толку…
Тесть, как всегда, оказался прав. Разъяренный дурными вестями владыка не преминул напомнить «своему верному льву», как тот заступался за мятежника. Пожалуй, не будь Ферхади предупрежден, сорвался бы. Теперь же - хватило сил покаянно промолчать. Лишь подумал: гляди, благородный Ферхад иль-Джамидер, не вошло бы в привычку без вины каяться! А то вдруг да не заметишь, как ради сохранения владычных милостей не через гонор - через честь переступишь.
Меж тем сиятельный, как видно вспомнив совет первого министра, объявил вдруг:
– Поедешь в Верлу. Тебя там, небось, помнят и поверят. Морочь им голову, торгуйся, как хочешь время тяни, что хочешь обещай - но чтоб сидели в своей Верле и не высовывались, других не мутили. Мне сейчас не до них, войско в Таргале - так пусть и им не до меня будет. После разберусь. Еще попомнят у меня, как бунтовать! Твоему Альнари отцовский конец завидным покажется!
Лев Ич-Тойвина, как обычно, встретил взгляд императора бестрепетно. Спросил, выслушав до конца:
– Правильно ли я понял слова сиятельного? Я должен соглашаться на любые условия мятежников, но с условием их выполнения лишь после нашей победы в Таргале?
– Не любые, - усмехнулся Омерхад. - В пределах разумного и за хорошую цену. Иначе что за переговоры? Дерись за каждую уступку, торгуйся за каждую мелочь, им ни к чему знать, как далеко ты имеешь право зайти, понимаешь?
– Слова сиятельного бесценны, - поклонился новоявленный посол. - Я унесу их в своем сердце. Почтит ли сиятельный более подробными указаниями того, кто больше умеет драться, чем договариваться с врагом?
Толстые губы императора разъехались в улыбке:
– Ты себя недооцениваешь, мой верный лев. Вы договоритесь, я не сомневаюсь. Смотри только, рассчитай время правильно: нельзя соглашаться быстро, но нельзя и тянуть сверх меры, иначе ты вызовешь подозрения. Да постарайся вместе с договором привезти сюда того, кто будет его подписывать с той стороны. Его присутствие, - Омерхад пошевелил толстыми пальцами, не иначе как представляя их на горле врага, - добавит церемонии пышности.
– Я полагаю, о сиятельный, мятежник побоится испытывать судьбу столь нагло.
– Нет так нет, -пожал плечами Омерхад. -Но если ты изыщешь способ…
Если это не приказ убить, мрачно подумал Ферхад иль-Джамидер, то я безмозглый ишак, а не лев. Торопливо поклонился, скрывая внезапную злость:
– Желание сиятельного - путеводная звезда для недостойного. Будет ли мне дозволен еще один вопрос?
– Спрашивай, мой верный лев.
– Если тот, кто прежде звался Альнар иль-Виранди, не оставил дерзкой мысли о власти над Диарталой, должен ли я обещать ему и это? Могу ли я говорить, что к нему вернутся имя и честь?
– Говори, почему нет, - равнодушно ответил Омерхад, и Ферхади уверился окончательно: его посылают лгать. А император добавил: - Да не тяни, сегодня же отправляйся. Ах да, сотню пока Амиджаду передай: там твои удальцы без надобности, не драться едешь, а здесь вдруг да пригодятся. Двух десятков такому храбрецу, как ты, хватит для охраны.
Щит императора ответил спокойно, ничем не выдав, что заметил проблеск торжествующей ухмылки на гордом лице соперника:
– Воля сиятельного будет исполнена.
– И вот еще что, - задержал владыка готового уйти посланца. - Если ты там разузнаешь что про эту их магию… понял, да?
– Сиятельный получит демонские чары. Уж хотя бы образец я добуду.
– Да сможешь ли? - мягко, медовым голосом встрял брат провозвестник, заменяющий нынче приболевшего (не иначе, по случаю дурного настроения владыки!) Главу Капитула.
И этот святоша лживый будет прилюдно сомневаться в словах Льва Ич-Тойвина?!
– Или, вернувшись, я положу к ногам владыки подземельную магию, или погибну. Клянусь!
А самое мерзкое, что клятва-то - беспроигрышная. Если рассудить здраво, живым его оттуда все равно вряд ли отпустят: уж если даже сам он понял, чего стоят обещания владыки, Альнари тем более поймет, никогда дураком не был. А посчастливится - что ж, гномье зернышко сьера Барти так и лежит в тайнике. Вот и не верь после этого, что все случайности - не что иное, как прямое проявление воли Господней! Разве сам он оставил бы у себя хоть самую малость из вещей Марианиного рыцаря? А оно, видно, из кармана выпало - счастье, что нашедшая поутру служанка не имеет привычки ссыпать мусор в печку!
Его провожали как смертника - взглядами. Лишь тесть открыто пожелал удачи - вслед за императором. Отъехав от дворца красивой парадной рысью, Лев Ич-Тойвина скомандовал: «Домой!» - отпустил поводья. Соль-Гайфэ трусил по улицам лениво, словно какая-нибудь кляча водовозная. Не иначе, чувствовал настрой хозяина: прежде чем сказать Гиле, куда и зачем отправил его венценосный родич, Ферхади хотел хорошенько подумать.
Гила спала. Ферхади полюбовался на новорожденную, расцеловал ее сестренок и посулил зайти на чай. Попрощался с Юланной и сыном, пообещал Анните обязательно вернуться к тому времени, как ей пора будет рожать. Остальных обходить не стал: кто захочет попрощаться, знают, где его искать. Вот разве с Марианой поговорить…
Переставшая трястись от страха перед «мужем» девица стала для него еще желанней. Иной раз трудно было удержать себя с ней в дружеских рамках; но что сказано, то сказано. Зато она оказалась занимательной собеседницей; Гила любила слушать ее рассказы о Таргале, о гномах, о королевских рыцарях, и Ферхади в такие часы с удовольствием присоединялся к жене и гостье.
Комната северянки была пуста. Ферхади поймал служанку, спросил, где госпожа. Выслушал растерянное «наверное, в саду» и пошел искать сам.
Девица обнаружилась в деннике Соль-Гайфэ. Лев Ич-Тойвина уже знал, что в лошадях она разбирается и ладить с ними умеет; вот и норовистый диарталец млел, хрумкая морковкой.
– Хороший Солька, - ворковала северянка, - красавчик ты наш…
Ферхади рассмеялся; Мариана обернулась, спросила:
– Покатаемся?
– Нет, - Ферхади оглянулся на конюха, приобнял «жену» за талию. - Пойдем-ка в беседку.
Мариана, умничка, не отстранилась: поняла. Они прошли по саду так, что всякий бы с одного взгляда понял, чем господин и госпожа собираются заняться. Лишь отгородившись от любопытных глаз и ушей, девица спросила тревожно:
– Что-то случилось?
– Да.
Лев Ич-Тойвина помолчал, собираясь с мыслями. Мариана села, не отрывая от него вопрошающего серьезного взгляда.
– Я уезжаю, - начал он.
– Надолго?
– Может случиться так, что навсегда. Я еду на переговоры с мятежниками. Им я верю, но… все, что я должен им наобещать, выполнено не будет. Это точно. Если войско императора пойдет на штурм Верлы, когда и буду там… не знаю, как они поступят. Я бы на их месте не простил.
А уж распознав обман, добавил про себя, точно бы оставил в заложниках до штурма.
– Ваш император не знает чести, - прошипела Мариана.
– Может быть, - Ферхади равнодушно пожал плечами. - Я бы на его месте… А, что говорить! Пока что я на своем месте и должен исполнять приказы владыки.
– Даже подлые?
– У меня нет выбора, Мариана.
Я покупаю ваши жизни. Но тебе об этом знать необязательно, да и остальным тоже.
Девушка промолчала, но молчание ее было настолько неодобрительным, что Ферхади с трудом сдержал гнев. Уж будто ему правятся бесчестные поручения!
– Я не затем тебя звал, чтобы обсуждать свою поездку. Я обещал отпустить тебя. - Ишь, как вперед подалась! Ждет свободы… А ты бы хотел, чтоб не ждала, верно? - Я не могу объявить наш развод сейчас, потому что это оставит тебя беззащитной. Но если я погибну… как моя вдова, ты можешь остаться здесь, а можешь вернуться к отцу - у нас так принято. И еще ты имеешь право на вдовью часть от имущества. Я скажу Гиле, она поможет тебе сделать все правильно.
– Зачем ты все это говоришь? - тихо спросила Мариана. - Я не желаю тебе смерти.
– Просто я хочу, чтобы ты не боялась за свою судьбу.
Мариана покачала головой:
– Спасибо, но лучше уж развод. И - ты правда собрался сказать Гиле, что едешь на смерть? Ты понимаешь, что ей сейчас нельзя пугаться?
– Ей я скажу, что владыка послал меня в Габар - проследить, чтобы самая хлебная провинция не переметнулась к мятежникам. В таком задании нет ничего опасного. И ты смотри не проговорись. Иди, Мариана, я хочу подумать.
Девушка поднялась, заправила за ухо выбившуюся прядь. Такой я ее и запомню, кольнула трусливая мысль.
– Ферхади…
– Что?
– Удачи тебе.
Северянка вышла, и почти тут же в беседку просочился привратников мальчишка:
– Господин, письмо.
Ферхади разодрал плотный пакет, развернул лист дорогой бумаги.
«Зайди перед отъездом».
Небрежный росчерк подписи, известная всей империи печать. Благородный Гирандж иль-Маруни никогда не унижался до по-настоящему тайных свиданий. Что же еще хочет тесть ему сказать? Новые вести?… Было б что серьезное, пригласил бы не перед отъездом, а немедля… или нет? Ладно, потерпим до вечера…
Остаток дня прошел в суете. Проверить оружие, написать несколько писем, решить, какого коня брать заводным, достать из тайника гномье зерно… и лишь одно окошко покоя: Гила. Он смотрел, как любимая жена кормит малышку, и думал не о том, что будет с ними, если он ошибется, - а о том, как они прекрасны. Гила, звездочка - и кроха Наддиль, мышонок.
Уходя, сказал:
– Ты совсем меня с ума свела: я еще не уехал, а уже мечтаю вернуться.
– Ну так возвращайся скорей, - рассмеялась Гила.
У него нашлись силы улыбнуться как ни в чем не бывало и поцеловать жену так, как всегда целовал перед не слишком опасными отлучками.
– Вернусь, моя звездочка. Обязательно вернусь!
Подумал, выезжая за ворота: три года назад, когда усмиряли тот, первый мятеж, тоже ведь мог не вернуться. Так почему тогда не было этого щемяще-горького чувства утраты? Уезжал с улыбкой - и вернулся всего лишь раненый, зато обласканный спасенным владыкой. Что же предстоит в этот раз?
«Подлость», - прозвучал в голове звенящий голос Марианы.
Возразить ему Лев Ич-Тойвина не смог.
2. Благородный Гирандж иль-Маруни, первый министр сиятельного императора
– Мой дорогой Ферхади, - господин иль-Маруни был одет для верховой прогулки, - я провожу тебя до ворот.
Ферхади рассмеялся:
– Как я мог забыть!
– О чем, дорогой мой?
– Ну как же! Благородный Гирандж иль-Маруни имеет привычку провожать все мало-мальски серьезные посольства - еще с тех времен, как он был министром внешних отношений.
Губы первого министра тронула легкая улыбка.
– Глупо было бы оставлять такую полезную привычку, мой дорогой Ферхади. Постой. - Тесть и зять вышли во двор, и взгляд министра остановился на Соль-Гайфэ и навьюченном переметными мешками гнедом Диркенэ. - Ты что, один едешь?!
– А вы ждали иного?
– Владыка велел два десятка взять, вот и взял бы. Да и что ты за посол - без свиты, без охраны!
– Каково посольство, таков и посол, - отрезал Ферхади. - Не хочу своих парней за собой на дурацкую смерть тащить. Альнар получше меня соображает, уж кто-кто, а он цену нашим обещаниям поймет. Я там в заложниках окажусь.
Взлетел в седло, подобрал поводья. Соль-Гайфэ нетерпеливо загарцевал.
– Вот оно что, - протянул министр. - Что ж может, ты и прав…
Два всадника выехали за ворота особняка иль-Маруни. Зеленое южное предместье, обиталище придворных вельмож, тонуло в тишине. Никаких случайных ушей.
– Да, пожалуй, прав, - повторил министр. - А лучше бы и сам ты не ехал.
– Как я могу?…
– Мир велик, и храбрецы нужны везде.
– Нет уж, - Лев Ич-Тойвина передерну лея. - Это моя страна! Здесь я родился, здесь и умирать стану.
– Мой дорогой Ферхади, - вздохнул господин иль-Маруни, - прости старика. Я поддался недостойному страху, и извиняет меня лишь то, что страх этот не за себя. Но я говорю с тобой не ради пустых сетований. Сегодня пришли вести из Венталы, и вести эти таковы, что я рискнул доложить о них владыке, лишь заручившись поддержкой Главы Капитула. Сам знаешь, когда до виновных не дотянуться, летят, бывает, и невинные головы…
– Дайте угадаю, - хмыкнул Щит императора. - Наместник Венталы устал выслушивать жалобы, на которые не в его власти ответить, и примкнул к мятежу?
– Ну что ты, не такой он человек. - Благородный Гирандж иль-Маруни презрительно поморщился. - Его просто и незатейливо повесили, прямо перед собственным дворцом, и, строго между нами, туда ему и дорога. Теперь там заправляет делами совет негоциантов. Требуют снизить налоги и отозвать императорских таможенников. Те, кстати, по большей части сбежали сами.
– Меру знать надо, - презрительно бросил Ферхад иль-Джамидер. - Провинция богатая, да, но это же не повод драть там по три шкуры.
Первый министр не сдержал вздоха.
– Ты это понимаешь, я это понимаю. Почему этого не понимает владыка? Я ведь ему говорил. А самое любопытное знаешь что? Если на них двинут войска, они обещают этим войскам
горячуювстречу. Столь же горячую, как в Верле.
Лев Ич-Тойвина присвистнул.
– Вот именно, - кивнул министр. - Сколько я помню, молодой иль-Виранди по складу своему не воин.
– Это ничего не значит, раз есть те, кто воюет за него.
– Это значит многое и многое, мой дорогой Ферхади! Он политик и действует как политик. Он вступает в союзы, набирает силу, но он не станет воевать, если можно добиться своего без войны. И поверь старику, он добьется! Вентала уже за него, теперь на очереди Марудж и Габар, а там дойдет и до приморья. Это, мой дорогой, настоящая осада… осада без войск и штурмов, но оттого еще более опасная. Скоро мы останемся без денег, без хлеба, без оружия, без морских портов - и не забудь, что при всем при этом мы еще и воюем! Причем не только в Таргале, но и на островах! Император не послушал твоего совета - а ведь это был единственный способ остановить мятеж! Быстро и бескровно, да еще и получить толкового наместника для провинции, дела в которой вот уж пять лет хуже некуда! А теперь…
Министр осекся, безнадежно махнул рукой, А ведь он и впрямь стар, подумал вдруг Ферхади, как же я раньше-то не замечал? Или дурные вести так его подкосили?
Габар - хлеб. Марудж - железо и сталь, медь и драгоценный корабельный лес. Вентала - караванные пути с востока, лучшие в империи ювелиры, удачливые купцы и ремесленники, богатством не уступающие столичной знати; интересно, сколько налогов недополучит казна с одной только осенней вентальской ярмарки?
– Что же вы предлагаете? - тихо спросил Ферхади.
– Я предлагаю, - столь же тихо ответил министр, - не жертвовать собой ради заведомо проигрышного дела. Наш император, помилуй меня Господь, того не стоит.
– Но…
– Поверь, дорогой мой Ферхади, никакое войско не остановит мятежников теперь, когда они почуяли свою силу. Поздно. Или империя развалится на куски и падет, или…
Безлюдная улица выбежала к городским воротам. Здесь было шумно: разгар вечернего базара. Министр придержал коня:
– Удачи тебе, мой дорогой.
– Благодарю.
Лев Ич-Тойвина выехал за ворота и пришпорил коня.
3. Благородный Ферхад иль-Джамидер, прозванный Лев Ич-Тойвина
Соль-Гайфэ, неутомимый в дальнем пути, дергал ушами, отгоняя назойливых слепней. Ползли по сторонам то выжженные до желтизны пастбища, то молодые виноградники, отягченные гроздьями первого за пять лет урожая. Редкие прохожие сторонились, пропуская хорошо вооруженного господина при двух конах, но без свиты и даже без слуги. Как-то раз пропускать пришлось и ему: дорогу переходила отара. Блеяли овцы, лаяли кудлатые пастушьи псы, высвистывал команды пастух. Обычная сельская осень, знойная и хлопотная.
Странное дело - одинокий всадник на дорогах Диарталы ни разу не вызвал того специфического интереса, из-за которого путники сбиваются в караваны и тратятся на охрану. То ли разбойники чуяли, что с ним связываться себе дороже выйдет, то ли великий политик Альнари и их сумел переманить к себе на службу. А может, промышляли в другом месте, подальше от вероятного пути императорских войск.
