Станция была загромождена товарными поездами. Дружина рабочих обезоружила полицию, жандармов, и все же оружия не хватало. Выстрелы из двустволок и револьверов не могли причинить казакам большого урона. Изредка раздавались винтовочные выстрелы.
      Рабочие разбили оружейный магазин в Харькове и вооружили рабочую дружину. Захватив станционную кассу, приобрели еще немного оружия. Но больше всего страшили казаков гранатами, которые изготовлялись рабочими, захватившими на станции динамит и динамитные трубки.
      Оглушительные взрывы во всех концах станции поднимали дух рабочих. Повсюду падали казаки, драгуны. Смуглые широколицые казаки в бараньих шапках, с тупыми лицами выбивали рабочих со станции.
      С перевязанной окровавленной головой, с винтовкой в руках Нарожный среди кипевшего боя зычным голосом подбадривал рабочих:
      - Смерть тиранам!
      Он обращался к железнодорожникам с кличем:
      - Машинисты, бросайте паровозы, не везите казаков на расправу с нашими братьями - рабочими и крестьянами!
      В ответ на этот клич над паровозами, словно огненные сполохи, взвивались красные флаги, звавшие к сопротивлению, к борьбе с кровавым царем. Единая воля объединяет рабочий люд. Машинисты не повезут солдат на расправу с восставшими рабочими и крестьянами!
      Песня не обрывалась, и не распадались ряды рабочих. Пели сосредоточенно, грозно и словно празднично.
      Среди певцов мелькают красные платки. В руках нанизанные на проволоку гайки.
      Великодушные, чудесные, как дети, борцы за освобождение! С железными гайками стали они на бой с самодержавием! Что может сломить волю народа? Погасить неутомимую ненависть?
      На станции застрял эшелон запасных солдат, они не принимали участия в сражении. Между тем из Харькова все прибывали казачьи сотни на расправу с восставшими рабочими.
      Когда стихли взрывы, раздался могучий голос Нарожного:
      - Солдаты, становитесь на сторону народа против кровопийцы-царя! Запирайте офицеров в багажный вагон! В Ростове солдаты уже выгоняют офицеров и берутся за оружие!
      Ротного офицера, прицелившегося в Нарожного из револьвера, солдат так огрел винтовкой, что у того даже хрустнула шея.
      Недалекий взрыв оглушил людей. Разлетались обломки, ящики. Снаряд разбил вагон с оружием. Рабочие мгновенно разобрали берданки. Боевая дружина усилилась. Только где взять патроны?
      По рукам ходили прокламации о том, как войска залили кровью рабочих Петербург, Кавказ...
      - А как же царские манифесты?.. Свободы?..
      На станции скопились десятки поездов, которые под охраной конных казачьих сотен везли артиллерию и войска на расправу с восставшими городами и селами.
      - Казак опасен на коне в степи. В баррикадных боях казак не страшен, - повел разговор среди молодых рабочих седой, отмеченный шрамом рабочий.
      - А Петербург? Кавказ?
      По приказу революционного комитета рабочие насыпали песка в буксы вагонов, выводили из строя, даром что эшелоны стояли под охраной. Где можно переформировать поезда? Только на большой станции. Из депо выходили неисправные паровозы - после ремонта! Большая узловая станция была запружена эшелонами.
      Рабочие, видно, решили надолго вывести из строя железную дорогу. Разбирали рельсы, разрушали пути, ведущие на Сумы и Полтаву. Резали провода, рубили столбы, чтобы не пустить войска на расправу с селами. Выпускали пар и воду из паровозов, отвинчивали гайки. Разрывали поезда, на станции прибывали только паровозы. Немало паровозов сходило с рельсов, стояло в поле...
      Ночью боевая группа рабочих лесами пробралась в тыл казаков. Положив на рельсы петарды, она остановила поезд. Отцепили паровоз и пустили без машиниста. Паровоз наскочил на казачий эшелон и разбил вагоны. В другом паровозе выпустили пар и воду, залили топку. Рабочие порвали провода, разобрали рельсы, а сами исчезли. Выставить охрану вдоль всей дороги казаки были бессильны. Теперь поезда, скучившиеся на станции, не могли вырваться ни вперед, ни назад.
      Как только ненадолго стихала перестрелка, Нарожный обращался к солдатам, призывая их присоединиться к народной революции:
      - Солдаты! Кто вы? Рабочие, крестьяне или убийцы? Не стреляйте в народ!
      Среди рабочих сновали женщины, усталые, бледные. Они подавали первую помощь, бережно, чтобы не потревожить раны, на шинелях выносили раненых под вагонами в овражек.
      Но казаки получили приказ любой ценой овладеть станцией, выбить отсюда отряды рабочих, преграждавшие продвижение войск на запад. Револьверы и двустволки не могли надолго сдержать наступления казаков.
      С водонапорной башни, превращенной в бойницу, видно было далеко вокруг, и Нарожный отсюда следил за сражением.
      Казаки не раз старались взять башню, но из бойницы метко разили пули. В скопление казаков Нарожный швырял гранаты, и это тоже расстраивало ряды казаков. Не одному из них пробило также голову гайкой, проломило кирпичом ребра.
      Тяжелый кирпич пришиб толстого есаула, и теперь команды подавал черноусый хорунжий, бешено крича, чтобы не жалели пуль. Но и его скоро сбили с ног.
      Однако силы казаков перевешивали. Пушка выбивала рабочих со станции.
      Вдруг вспыхнули вагоны. Ветер перекинул огонь на товарные поезда. Пронесся тревожный слух, что в эшелоне есть вагоны со снарядами. Казаки и солдаты что было духу бросились к вагонам, растаскивали чай, сахар, сукно. Это дало рабочим передышку.
      Далеко вокруг разносился голос Нарожного:
      - Царь усыпил народ манифестами, а теперь заговорили пушки! Лицемеры царь и Витте обещали народу свободы! А по харьковским заводам бьют пушки! Забастовали Петербург, Кавказ! "Потемкинцы" перешли на сторону народа. Самодержавие рушится!
      По каменной башне стала бить пушка.
      Казацкая пуля прервала речь мастера. Нарожный схватился за грудь.
      - Да здравствует народная республика!
      Прощальным взглядом обвел Нарожный сражение. Темнело в глазах. Он упал на руки друзей. Честная человеческая жизнь погасла.
      Оборвалась песня...
      Казацкая сабля гуляла над головами рабочих.
      Залили кровью землю.
      Восстание рабочих было задушено.
      Казачьи эшелоны потянулись на запад, на расправу с селами.
      Тюрьмы были забиты народом.
      Сибирские снега снова приняли тысячи сосланных.
      ...Но народ нельзя покорить.
      9
      Солнце палит, припекает, гнедой конь медленно шагает по стерне, с коня и всадника льется пот. Всадник, видно, не тяготится жизнью, доволен собой, ясным небом, своей судьбой, острой саблей, суконными штанами. Усатый, сытый, он тешит себя песней, жмурит глаза, напевает, даже захлебывается:
      Козак горiлочку п'є,
      Бо в козака денежки є...
      Затем снова начинает сначала, воет на один и тот же лад, и так без конца, без устали...
      Душа переполнена бурными чувствами. Казак вынимает на просторе саблю, рассекает солнечный луч, взмахивает над головой, со свистом мчится по стерне, сабля сверкает, как молния, сеет страх на поля... Запаренный конь снова неторопливо шагает, всадник колышется, снова завороженно выпевает, воет:
      Козак горiлочку п'є,
      Бо в козака денежки є...
      Сколько удовольствия, утехи в этих словах! Не то солнце, не то песня, не то чарка дурманят голову... Жаркий, томительный день!
      По всему уезду пролетел слух, по всем околицам, хуторам и селам разнеслась новость - в Лебедин прибыло войско. Оно рассеялось по всему уезду, сотня казаков прибыла в Краснояружскую экономию, соседствующую с Добропольем. Дозорные Павла все разузнали. Дворовые люди, челядь все передает.
      - Что делают казаки?
      - Нагайки плетут.
      С великим почетом принял Чернуха отряд казаков. В экономии колют кабанов, ставят ведра водки. Целый день из кладовых носят муку, крупу, сало, мясо, рыбу, масло, сахар, фрукты, прислуживают, пекут, варят, угождают, прибирают, приглядывают, устраивают, налаживают, куют коней, чинят сбрую. Экономия дает по десять фунтов овса и по полпуда сена на коня в день - то-то влетит в копеечку Харитоненке! Среди казаков есть такие, что не едят свинины - не благословенна свинья, значит, поэтому им режут баранов. И уж угождает же Чернуха казакам - купил бубен, скрипку. Сам Харитоненко приезжал под охраной в Доброполье, смотрел на пепелище, весьма опечалился, смог вымолвить только два слова: "Нагайка и кровь!"
      Казаки после сытного обеда напились, размахивали саблями, бахвалились, как рубили головы бунтарям:
      - Голова отлетела, как тыква, а он стоит!
      Как только прибыли в Краснояружскую экономию, тут же потребовали: "Давайте свинца и сыромятной кожи". Нарезали ремней, сплели нагайки, заправили свинцом, изготовили увесистые арапники для крестьянских спин.
      Вести об этом перепугали людей. Разговоры о том, как казаки похвалялись расправиться с бунтарями, обеспокоили село. Мамай и Мороз совсем отстранились от сельского комитета, от общества и снова уже ходят на совет к Калитке, на улицу не показываются, зачастили в церковь. Осторожные хозяева! А другие глупее, что ли? Понемногу стали сбывать панское добро.
      Дед Тетько ловил на Псле сомов при луне и собственными глазами видел, как по воде плывут роскошные, изукрашенные резьбой двери из дворца. Дед не знал, что делать, - опасно выловить и жаль бросить.
      На Захара посыпались упреки: довел людей до беды! Что сделает село против силы? Против ветра песком не посыплешь. Всех покарают.
      В душевном смятении люди бросились в церковь. Отец Онуфрий стращал прихожан - послал бог кару на людей за грехи, корыстолюбие, непокорность, неуважение к закону, власти. Люди стали заглядываться на чужое добро, наслушались бунтарей, подались на душегубство, пошли против заповеди. Призывал покаяться, отшатнуться от смутьянов, напоминал святое сказание о блудном сыне.
      Крестьяне молились, надеялись на заступничество церкви. Стали заходить и к старшине, а уж Калитка наставит людей, посоветует.
      Малодушные, шаткие всегда на кого-нибудь взвалят вину. Заголосили женщины, проклинали Захара - ой, что-то теперь будет?
      Нелегкие дни наступили для Захара. Надо было держать себя в руках, чтобы не растеряться. Спасибо, Павло подбодрял батька, Грицко Хрин, Иван Чумак, добрые люди, друзья. Захар не мог себе простить великой своей вины в том, что не сожгли Краснояружской экономии. Не было бы казакам пристанища. На это дозорный Тимофей Заброда рассказал: ходит среди челяди слух, будто Харитоненко требует, чтобы казаков ставили постоем в селах, а не в экономиях - пусть объедают и растаскивают села...
      Слух о сражении харьковских рабочих с войском на узловой станции, о том, что рабочие вывели из строя дорогу, задержали казаков, обнадежил село.
      Павло с гордостью говорил:
      - Поставить народ на колени царю не удастся! Рабочие сумеют постоять за себя!
      Но вскоре пришла весть о разгроме рабочих и о смерти Нарожного. Грицко Хрин принес эту горькую весть, посмотрел на друзей будто с укором станет ли он после всего щадить себя?
      Захар мысленно стоял с повинной головой перед побратимом, приходили на память его слова: "Надо сговориться и всеми селами, заводами, единой силой ударить на врагов, а не грызться друг с другом за пана".
      Люди жили в извечной сваре. Каждый хотел выбиться в зажиточного хозяина, вырвать у другого. Давно ли Захар был таким? Отчего всегда жили в неладах Чумаки с Захаром? А село с селом мало враждовали за панские земли? Не научились еще защищать, как рабочие, свою программу. Теперь прояснилось немало голов, пришло понимание, да не поздно ли?
      Захар упрекал себя за свое своеволие, за гордость. Тужил о Нарожном: душевный был человек.
      Казаки занимали села.
      Генерал Струков, тот самый, которого прислал царь, вызвал в Лебедин войска. Созвали в собор попов из всех окрестных сел, отслужили молебен, благословили казаков на поход против врага, то есть народа. Отец Онуфрий наставлял, поучал: "Братие мои, вы идете на супостата, на крамольников, бейте их моею крест держащею рукою, не щадите бунтарей, которые идут против царя-батюшки, небесного и земного".
      Павло пояснял людям, что поповы слова никак не расходятся с царским наказом уничтожать, жечь восставшие села, потому что никак невозможно судить тысячи людей...
      По мнению Захара, попы рассвирепели на крестьян потому, что сельский комитет отобрал церковную землю.
      Павло призывал людей не прятаться по хатам, взяться за оружие, отбить нападение казаков, потому что все равно не будут щадить никого, - кто не помнит кровавой расправы с русскими рабочими Девятого января в Петербурге?
      Покорных все равно не помилуют. Теперь мы должны защищать свои жизни! Позор, презрение, бесчестье пусть падут на головы изменников и трусов!
      Молодые товарищи Павла, парни и девушки, тем временем собирали плуги, бороны, ладили оружие, исполненные решимости защищать село и свободу от нападения казаков. Теперь и Чумак собственными глазами увидел, кого царь охраняет, о ком заботится и что бессмысленны надежды на царские манифесты, милости, Павло давно говорил об этом. Чумаку видно: молодые теперь мудрее старших. Казачья нагайка, пуля, сабля - вот какие подарки царь шлет в село. Принялся налаживать косу. Он не отступится, не отречется от правды, которую провозгласили большевики, - народная власть, земля, свобода, Чумак сам ни разу не видел демократов, разве что Захар называет себя большевиком. О Нарожном часто рассказывала Орина - душевный человек был. Чумак не будет пятиться, как это падло Мороз да Мамай, не будет пресмыкаться перед попом и старшиной. Кабы Калитка мог, первый накинул бы на Чумака петлю. Да еще поп Онуфрий. Чумак не отречется от друзей в беде, не пойдет на поклон к попу, земскому. Чумак пойдет за детьми. Искупит свою вину перед ними. По глупой отцовской воле дочери нет жизни, на издевательства и глумление отдал он дочку, сдуру захотел породниться со старшиной! Мало прошло времени, словно недавно все было, а люди будто переродились!
      У Орины и Павла не было теперь времени для сна, для разговоров. Опасность еще больше сроднила их, сердца чувствовали надвигающуюся тяжкую угрозу - неволю, разлуку. Пока хватит сил, они будут оборонять свободу, жизнь, добытую с такой мукой...
      А по окрестным селам подводы и верховые разносили страшную весть о расправе казаков с людьми. Пьяные, разнузданные, они носятся по хуторам и селам, секут людей нагайками и саблями, уже не одного зарубили, не одному сняли голову, затаскивают баб и девчат в кусты, издеваются, обдирают хаты, растаскивают одежду, жгут села...
      Скоро докатится и до Буймира.
      Село в тревоге.
      Что больше всего мучило Павла - как помочь соседям в беде. Люди разрознены, села раскинуты, каждый обороняет свою хату, заботится о своем дворе. Об объединении сел, заводов, о совместных действиях говорил всегда Нарожный. Не страшны были бы тогда казак и пан, восставшие защитили бы себя. А теперь кто отважится пойти на помощь к соседям? Изрубят в чистом поле. И с чем выступать против винтовок, сабель, пулеметов? Поодиночке перебьют села...
      Захар стал готовить людей к обороне, острые, длинные косы, привязанные, как копье, пусть будут наготове у каждого. Охрим Жалий ковал настоящие копья, насаживал их на древко. Девчата точили ножи, острили сапки.
      Захар призывал людей стать единодушно за свободу против врага.
      Сожгли экономию, думали выгнать помещика, решили, что пан не вернется, собирались засевать землю... Но вот налетели казаки, засевают волю на людских спинах...
      Там, где вчера стоял роскошный дворец, сегодня было пепелище. Захару не верилось: неужели тут стоял раньше дворец? И люди гнулись, сгибались перед панами, угождали, дрожали, терпели притеснения, сносили издевательства, надругательства? Покорные, забитые?.. И теперь паны хотят, чтобы это позорное прошлое снова вернулось?!
      Одичавшие, пьяные казачьи отряды погромом идут на села, жгут, рушат, убивают: плач, крик, вопли кругом.
      Урядник, стражник давно исчезли. Калитка не выходит из хаты, полсела притаилось, не показывалось, чтоб не быть виноватыми, опустили руки, замороченные церковью, покорно ожидали своей доли.
      Платки, брыли высыпали на улицу защищать село, перекапывали дорогу, набивали колья, рубили деревья, сооружали баррикады. А ко всему этому притаскивали плуги, бороны, настилали их, перевязывали - Павловы хлопцы хозяйничали. Тимофей Заброда грозился зарубить чертову душу, то есть Мамая, который, находясь под надежной поповской охраной, не хотел давать борон. И еще пригрозил хату разнести, если ночью увидит свет. Людей некому защищать, если сами о себе не позаботятся. Очень дерзко держался с хозяином бывший батрак. Павловы дозорные следили, чтоб никто из села не прокрался, не известил казаков, разве у старшины нет гонцов, разве уследишь? Соседи видели, будто урядник Чуб перед рассветом подался с поповского двора, ночью огородами пробрался на село, должно быть совещание было. Мамай, Калитка всегда толкутся у попа. Не узнали ли об устройстве обороны? Люди решили ряд борон вывезти на конец улицы, забить колья.
      Багровое солнце садилось за горой, улицы усыпали острыми железными зубьями, завалили сохами, люди огородили село, ждали, караулили на колокольне. Павло поставил дозорных, чтоб стерегли шлях, отряды крестьян охраняли улицы.
      С одной стороны гора, с другой - река, люди знают, откуда могут напасть казаки.
      Темная тихая ночь придавила село, окутала мраком души, люди не видели спасенья, таили такие мысли про себя, не давали им воли, молчали. В напряженном ожидании обессилевали. Захар подбадривал друзей - уничтожили панскую крепость, так неужели не отобьем казачьей сотни?
      Павло, решительный, смелый, наказывает людям: честнее погибнуть в открытой обороне, нежели познать позор, стыд, погибнуть под нагайками, как в других селах. На такое позорище кто пойдет?
      Выстрел разорвал темноту. На вспышку выстрела ударили колокола. Казаки под покровом ночи налетели на село, дозорные устерегли, подали знак, известили. Услышав звон колоколов, люди выбегали из хат, в эту ночь никто не спал, хватали вилы, косы, женщины просили оглянуться на детей, кое-кто заколебался, а другие огородами бежали на помощь защитникам. Немало и притаилось, спряталось.
      Оборона засела в рощицах, садах. Каждый чувствовал себя верховодом и воином - Захар, Павло, Орина. Казаки бежали по утоптанной дороге, в узенькой улочке налетели на ямы, колья, бороны. Сельская ватага с ревом кинулась на казаков, лупили цепами по спинам, садили вилы под ребра, чтоб знали враги, как издеваться над народом. Сколько осиротили детей, пролили крови, слез! Чтоб знали, как защищать ненавистного царя и пана!
      Ошалевшие кони бросались вслепую, ломали ноги, давили казаков, дикое ржанье сотрясало ночь. Кони падали, калечились, всадники разбивались... поднялся шум, крик. Груда тел сбилась, запрудила улицу. Если с окружающими селами казаки расправились быстро, сожгли, разбили, то Буймир не станет на колени перед царскими палачами. Казаки саблями отбивали нападение, мужики проворные - всадники рубили вслепую, а кто падал, топтали конями. В узенькой улочке казакам никак нельзя было разминуться, не то что развернуть ряды, всадники скучились, беспомощно топтались на месте. Поняв, что попали в западню, казаки подались назад, стреляли по огородам, где за деревьями мелькали тени. Павло приказал людям одеться в черное, чтоб их не было видно. Дозорные обошли село, приказали, чтоб ночью не зажигали огней.
      Побитые всадники скоро исчезли, трудно было что-нибудь разобрать, глухая ночь изнеможенно вздыхала, тяжко, утробно стонала... Где-то издыхал искалеченный конь.
      Сельчане, помятые, взволнованные, снова притаились за деревьями, прислушивались, не очень утешались победой, ожидали утра, знали, что казаки не простят своей неудачи, за бесславие расплатятся, отомстят. Грицку рассекли саблей спину. Маланке - плечо; теплая кровь залила тело, подсохла, рану жгло огнем.
      "Как вывести людей из беды?" - мучит Захара мысль. Люди укоряют. Проклинают. Всю вину за содеянное возлагают на Захара. Навлек кару. Захар возмутился: неужели век в ярме ходить? Охватывал страх: понадеялся на себя...
      Если бы все села вовремя договорились, вооружились, враг был бы не страшен. Понятно, почему Нарожный всегда так бывал встревожен грызней, враждой между селами из-за пана, межи, земли... Всегда восставал против сельской обособленности, разъединения и потому укорял Захара. Но что Захар мог поделать? Своего ума в чужую голову не вставишь. Давно ли сам Захар был таким же? О своей хате, своем дворе, своей выгоде люди прежде всего думают. Всегда перегрызутся. Почему враждовали, всегда жили в неприязни Чумаки с Захаром? Каждый хотел выбиться, стать крепким хозяином, вырвать у другого... Буймир с Бобриком? Не привыкли еще люди силой, сообща, как рабочие, свою программу защищать. Теперь немало голов прояснилось, люди свет увидели, да не поздно ли?
      Орина обмывала теплой водой, перевязывала чистым полотенцем плечо подруги, возле Грицка суетились Тимофей, Максим, тьма скрывала выражение лиц.
      С горькими мыслями, тревожно ждали утра. Никогда еще с таким тяжким чувством не встречали дня. Взошло солнце, люди были угнетены. Самое трудное - ожидание. А тут еще женщины ночью сбежались, плача сеяли тревогу, искали своих мужей, родных, будто они могли куда-то пропасть. Грицко Хрин нагремел на жену, голосившую над окровавленной сорочкой, успокаивал: чего она печалится, останутся, что ли, малые дети? Ведь уже внуки в пастухах... Маланка, белая как мел, - сколько крови потеряла, - в ответ на материнское оханье стала просить, чтоб не поднимала крика, чтоб не услышал отец... Женщины приносили мужьям поесть, но они, суровые, молчаливые, только жадно пили воду.
      Солнце рассеяло туман над лугами, согревало землю, в чаще поднялся звонкий щебет, людям до него никогда не было дела, а теперь в голову западала мысль, что скоро они, может, не увидят больше белого света, зеленой рощи, приволья, Псла, солнца, не услышат ясного голоса... Бросали прощальные взгляды на пышные сады, буйные огороды, веселые подсолнухи... Подавленные этим, поникли, понурились...
      Снова тревожно ударили в набат колокола, поднялась пыль, казаки свернули с дороги, рассеялись по огородам, и люди узнали урядника и Непряху, которые, зная все подступы к селу, показывали дорогу казакам. Сельчане не углядели, выпустили полицаев из села. Если бы все были единодушны...
      Соблюдая осторожность, казаки не очень спешили, действовали осмотрительно, по приказу сотника разбились на отряды, одни расчищали заваленную дорогу, другие положили коней, сняли с ремней ружья. Спокойно, удобно устраивались. И то, что кони послушно легли перед глазами повстанцев, сильнее всего поразило крестьян. Большой отряд с обнаженными саблями огибал улицу на конях, через плетни, огороды, сотник повел карателей на село - урядник Чуб был проводником.
      Из чащи выбежали крестьяне с косами, вилами, схватились с казаками. Начался смертельный бой. Каратели, пьяные, одурманенные водкой, встретив оборону, посмевшую учинить отпор, ошалели, разъярились, накинулись на скученное сборище и, предчувствуя легкую победу и поживу, секли, рубили крестьян. Люди хватались за головы, качались, падали. Падали и казаки с пробитыми боками: крестьяне исправно орудовали косами, вилами, защищали волю, кололи всадников. Крестьян было больше, но казаки, увертливые, ловкие, привычными взмахами рубили людей. На карателей полетели дубье, каменья. Из-за плетней, из канав, выстрелами они клали людей на выбор. Охрим Жалий с хлопцами бухали в казаков из охотничьих ружей, которые в неопытных руках не могли причинить большого вреда.
      Сотник стремглав бросился в толпу, пробивал конем дорогу, люто сек саблей, ошалело выкрикивал:
      - Топчи! Руби!
      Захар, окровавленный, обессиленный, отбивался косой, отчаянно кричал:
      - Бейте нас, пейте нашу кровь, рубите, топчите, знайте, что мы умираем за святое дело!
      - Я присягал царю! - дико завизжал казак, вихрем налетел, крутнулся, со всего размаха рубанул саблей Захара и снова ринулся в гущу людей.
      Захар поник головой, опустил руки и упал под ноги коням.
      У казака помутнели глаза, он неловко повалился с пробитым вилами боком - проткнул его Иван Чумак. Скоро он и сам, залитый кровью, пошатнулся, осел.
      - Живыми не брать! - бешено визжал сотник, сваливший могучего Чумака, и окровавленная его сабля мелькнула в воздухе.
      Хрипели груди, трещали кости, сталкивались сабли, косы, раздавались выстрелы, крестьяне кричали казакам, чтобы те не слушали сотника, стреляли в воздух, не рубили людей. "Вы такие же люди, как и мы!.." Да разве что-нибудь могло отрезвить помутневшие головы?
      Изрубленный Грицко Хрин едва стоял на ногах, кровь заливала глаза, он взывал к казакам:
      - Вы же наши дети!..
      Полоснула сабля, и Грицко умолк, осел.
      - Топчи! Руби! - бешено орал сотник, замахнулся саблей, но упал от руки Павла.
      В сумятице боя Павло призывал казаков не идти против народа, свободы... К затуманенным головам обращался Павло и не уберегся - острая сабля прервала его слова.
      Орину настиг урядник Чуб, который следил за молодой женщиной, злорадно ударил тупой стороной сабли и оглушил. Исполнил свое обещание взять сноху старшины живой.
      Казаки с криком кидались на людей:
      - Войска нужны на японцев, а тут приходится открывать фронт, защищать позицию?
      Вдруг люди почуяли запах гари. Горели хаты. Казаки подожгли. Дымная пелена окутала село, страшная угроза нависла над землей. Люди узнавали свои хаты, объятые пламенем. Беспомощные женщины борются с огнем. Затмился свет. Замолк звон колоколов. Село во вражьих руках. Что спасать, что делать?!
      Плач, вопли разнеслись над селом. Потоптанные конями дети лежали на дороге. Матери стонали, разрываясь между мужьями и детьми. Детские сердца сжимались от страха перед непонятными событиями. Обезумевшими глазами смотрели дети на побоище, огонь, кровь.
      - Ой, батечку, на кого ты нас покидаешь?
      До самой реки казаки гнали крестьян, рубили, стреляли, бросали с кручи, и быстрая река Псел несла мертвые тела.
      10
      На пепелище хаты сидела Лукия и месила глину. Ивко поздоровался с соседкой. Женщина ответила, но не подняла глаз.
      - Что ты делаешь? - спросил он.
      - Не видите, что делаю? Орина ушла, а меня заставили печь хлеб. У меня как будто были две дочки и сын, а куда они девались? Снятся мне во сне, являлись в черном и белом навестить мать - синие-синие... Плакала я ночью раз по семи, а теперь нет слез. Выплакала, уже не бегут. Сухой платок. Давит сердце, а слез нет. Ходила на могилу, спрашивала Ивана: "Что мне делать, куда деваться и где голову приклонить, приходи домой, посоветуй". - "Не ходи, жена, не тужи, не плачь по мне, отвечает, потому что лежу в воде, не могу тебе помочь". Я еще сказала Татьяне: "Тыквы завязываются и отпадают - перемрут люди этим летом". - "Под образами, в гробу, говорит, Захар мой лежит".
      Удрученный Ивко стоял над женщиной, молча слушал, озабоченно качал головой. Помутилась рассудком женщина.
      - Думала, борщ готовить, а как его готовить и для кого? Взяла с огорода бурак, капусту - а как его готовить и чем заправлять? Раньше коровенка, печь была, никак не налажу, нет помощи, голову ломала, хотела уже и косу отрезать, думала легче станет, все клонит в сон. И что ты, Иван, мне ворот не откроешь, чтобы я тут не горевала?
      Ивко сел рядом на колоду, засмотрелся на обугленные остатки, - словно сквозь землю смотрел и думал думу.
      В тюрьму, на каторгу, в Сибирь, в глухие дебри, дикие края погнали повстанцев, порубили саблями, засекли казацкими нагайками на глазах у жен и детей. Бросали в реку, а того, кто выбирался, загоняли в болота, топили.
      Савку тоже посекли розгами за то, что бил в набат на колокольне, исполосовали костлявое тело, перед всем миром срам, надругательство... И зачем остался жив Ивко? Сгорело полсела, повыгоняли матерей с малыми детьми на улицу, нацепили они нищую суму - шатайтесь по дорогам и селам, умирайте голодной смертью!..
      - Орина, дитя, голубка, на тяжкие муки, кару снова взяли тебя, навеки разлучили с Павлом.
      Не сбылась извечная надежда поденщика - поставить хату, жениться, избавиться от ярма, неволи, зажить по-человечески. Молодые люди в самом расцвете лет сложили головы.
      Ненадолго прояснилась людская доля.
      Ненадолго выпало счастье Орине...
      Урядник и стражник оглушили шашкой, свалили на землю, придавили коленом, связали, привезли на двор Калитки, избитую, потоптанную. Яков, казалось, ждал ее, похотливо усмехнулся, втолкнул в кладовую, бросил на мешки, придушил, запер на замок и ключ положил в карман. Пригнали, как невольницу, Орину на чужой двор. Якову на потеху. Вернули мужу жену. Свекровь, сложив руки на груди, глумливо смотрела на невестку - какая краля! К ней теперь и подступиться страшно! Придется под замком держать, на аркане водить. Уж поиздевалась же свекровь над невесткой досыта. Накинулась на долгожданную добычу как коршун! Будет теперь помыкать невесткой, как захочет! Будет теперь весь век свой покоряться невестка свекрови. На кого надеяться? Кто спасет? Освободители лежат в земле.
      Будет теперь свекрови на всю жизнь развлечение. Не один раз на дню звала она сына. Яков, дай ключ! Приводила Секлетею Мамаеву, выхоленных хозяек, открывала кладовую, показывала бессовестную невестку. Наслушалась ораторов? Равноправия захотелось? Распутница! Нигде такого нет, чтобы муж лишился власти над своей женой! Придется теперь своевольнице держать ответ перед мужем и перед миром! Придется теперь молодке искупать свои грехи. Перед церковью и перед мужем. Никто тебе не простит позора. На весь мир ославила честный род.
      Золовка, в свою очередь, приводила подруг, показывала ненавистную невестку, которая ходила с красным знаменем, зналась с бунтарями, подстрекала людей против власти, бесстыдница, бросила мужа, а теперь сидит под замком. Необычайное зрелище для хозяйских девок! Молча, со страхом смотрели они на невольницу, которая забилась в темный угол, ничего не видела и не слышала.
      Мстительные девки получат теперь развлечение. Калитка тоже теперь получит утеху. Что может сделать беззащитная женщина?
      С образами и хлебом-солью встречали палачей Мамай, Калитка, Мороз. Все, кто уцелел на селе, во главе с церковным причетником вышли на дорогу. Сам генерал Струков навестил Буймир, обратился к народу, хвалил тех, кто не изменил батюшке-царю... Калитку Романа Марковича он вспомнил прежде всего. Снова улыбнулась судьба Калитке. Взволнованный, растроганный старшина пал на колени, расплакался, раскланялся и этим бурным проявлением своих чувств утешил генерала, который воспринял это как раскаяние. Сколько надругательств перенес Калитка за свою верную службу!