Захар впотьмах нежно гладит ровный чистый ствол до самого комля, похлопывает ладонью налитое соком дерево - это лила, хороша на доски, на стол, на лавки. На одной кляче много не перевезешь. Но с бедой боролись сообща - на пашне, на молотьбе, - договорились и теперь. Срубили Захару на потолочные балки, а то скоро хата завалится, в ветхость пришла, пора перекладывать, да никак не соберешься с силами. Охриму нужно дерево на кузню, хата Грицка тоже прогнила. Без дерева в хозяйстве хоть криком кричи, зуба для бороны негде взять.
      А кому не на чем везти - переносили на плечах, ободрали все плечи. А то в стужу согреться будет нечем.
      Молодежь сторожит на полянах. За чащей не видно, а в просеке маячит звездная дорога, туманная долина и снующие подводы. Грохот, гром разбежались по всему небосводу. Орина оперлась на копейное древко и стоит около дерева, Маланка и Одарка с копьями стали за стволами на случай, если налетят объездчики. Копья остры, девчата будут колоть хоть коня, хоть всадника. Не хватит у них смелости, что ли? Охрим не одну ночь тайком ковал оружие. Павло, как атаман, пошел в обход, ухал филином. Вот теперь хлопцы женятся на любимых девушках, найдется им дерево на постройку хаты! Максим отправил батька с дубом, сам разлегся под небом, распахнул грудь. Вокруг источали запах корешки, травы, напевал ветерок... Надо хату ставить, осенью они обвенчаются с Маланкой, только с чем же хозяйствовать после венца - снова в экономию? Кабы вырвать землю у панов - вот тогда бы зажили...
      Только Павло о жилье своем совсем не заботится - видно, не думает вековать на селе. Он давно присматривается к паровику, молотилке Нарожный приохотил. А теперь помышляет, как вырваться в город, на завод, к дружному рабочему кругу. Да беда, рабочие сами слоняются без дела.
      Мамай, рассчитывая вернуться до рассвета, свалил огромный дуб, но застрял в болоте, колеса завязли по ступицу, никак не вытащить. Он стал упрашивать людей, чтобы помогли. Но люди понукали своих коней и проезжали мимо, не распрягая, - много ли он сам помогал другим?
      Грицко Хрин подал совет:
      - Подними жердью один конец, чтобы был перевес...
      И поехал не оглядываясь.
      Шум, гам катились по долине, покуда плелся обоз. Люди хоть и устали, но были довольны, разговорчивы, бодро покрикивали на лошадей. Счастливыми глазами встречали рассвет. Навстречу непрестанно шли люди с топорами в лес, где стоял табор и с хрустом падали деревья. Всю долину заполнил шум падала извечная покорность перед панской властью и силой.
      Солнце согревало землю, разгоняло туман над Пслом. Ухнула выпь, река понесла влажный звук по долине. Прокричал коростель, крякнула утка, луга оживали, просыпались. Взлетела цапля, упал в траву ястреб, синенький рыболов ворожил над водой... По тучным берегам цвели, красовались луга. Трава выросла буйной, по брюхо скоту. Скотина словно плывет, дрожит от жадности, хватает сочную траву, никак не оторвется... Стадо все прибывает, его гонят со взгорья, и оно с ревом бежит, почуяв сытный корм...
      По селу разнесся клич: не признает пан постановления схода - выгоняй скотину на выпас! Целую ночь рубили лес - сошло счастливо, теперь выгнали скотину, чтобы за весь свой век отпаслась, отъелась - бока провалились, исхудала, вымя сморщилось, как кошель. Если не подкормить, пропадет совсем. Одни ведь кости - какие тут корма?
      С дубинами, палками в руках люди выгнали скотину на панские луга, стали в ряд, оперлись подбородками на палки и смотрели, как жадно рвет скотина траву. У людей выступали на глазах слезы - скотина измучена голодом, люди болеют душой.
      Захар как будто тоже смотрит на свою захудалую коровенку, присматривается, как она хватает клевер, люцерну, метелку. Однако думает о другом. Удивительно меняется этот свет - вчера еще гнули спины перед паном, покорялись ему, а сегодня взялись за вилы...
      Сошлись Чумак, Грицко, Охрим и еще немало народу, бросали хмурые взгляды на панские владения, произносили гневные слова.
      Дети, как ни были малы, все же поняли, что повеяли новые ветры давай в густой траве кататься, бороться! Воля!
      Осмелели села, пошли на решительные действия против пана. Не хочет пан выполнить людскую волю - выгоняй скотину на выпас! Захватил луга, сельские угодья, не хочешь добром уступить - возьмем силой! Запахал дороги, по которым ездили наши деды и отцы... Штрафами, отработками обездолил село. Довольно! Довольно работать за бесценок на толстого пана! Чтобы прокормить день скотину, два дня работай за пуд половы! Харитоненко наживался на недородах. Не той дорогой поедешь - рубил колеса. Или отрабатывай, или штраф. Дорога узкая, запаханная, пан отхватил вдоль дороги немало поля. Пока сельское стадо дойдет до дому, экономия нахватает немало штрафов.
      Грицко Хрин с сожалением смотрел на буйно поросшее пастбище. Если бы он знал, разве продал бы коровенку? Не с чем было перезимовать. Теперь пасет коня.
      Мамаев батрак Тимофей Заброда пригнал на панские луга целое стадо. Пусть выгуливается, пасется сытая скотина, хоть у Мамая стоят скирды прошлогоднего сена - мало ли он прихватил у людей сенокосов за займы да одолжения? Мало ли с Калиткой нажился продажей на японскую войну?
      Мороз - староста, самому ему неудобно выгонять свою скотину, поэтому пасут дочь и сын. Отец ничего не знает не ведает... А уж что пережил Калитка, что он перетерпел - сказать трудно. Единственный раз, может быть, в жизни человек не получил выгоды от своего высокого поста. Все пируют на панском добре, Калитка и сам бы не прочь порезать земли Харитоненки, если бы только не был он старшиной. Власть! Земскому, исправнику, закону, приставу покоряйся, угождай. Подчиненный! Как хотелось человеку выслужиться! Не будь он угоден земскому, разве заслужил бы царский кафтан? На весь уезд слава и уважение. Хоть, правду говоря, кафтан уже начинает линять... Сын с дочкой собрались было выгнать скотину на панскую землю, но Калитка запретил, с тяжелым сердцем, конечно, - подождем, посмотрим, послушаем. Все сельское стадо пасется на лугах. Не миновать беды. Старшина от этого не в убытке, жалко ему, что ли, панское добро? Мало ли общество отработало пану, мало даровой силы пропало за экономией? Разве не поэтому и Калитка отмечен экономом и назначен земским? Не потому ли и общество косо смотрит на старшину?
      Лихая година! Как тут примиришь выгоды экономии и общества? Калитка собирался в присутствие. Одолевал страх - скоро земский прибудет. Старшина бегал по селу и горячился: беда панским землям! Хоть бей в набат. Самовольно загнали скотину на панское пастбище, причинили убытки. Затеяли расправу над паном. А на что закон? Калитка надежный защитник порядка. Он посоветовался с урядником Чубом, разослал посланцев к земскому, эконому. Никто не скажет, что они бездействовали. Отговаривали общество, да разве послушают?
      Скликали старост, сотских, десятников. Никто не идет, все десятники на лугах. Что сделаешь против мира? Даже десятники перестали подчиняться старшине. У земского, у эконома тоже немало хлопот - не одно село бунтует.
      Золотистый, горячий день, звонкий день! Пышная растительность веселит глаз, луга пестрят платочками, женщины несут домой траву, жнут серпами, набивают мешки, накладывают в рядна. Не один оберемок принесли Татьяна с Маланкой, Чумакова Лукия с Ориной, Одарка, Марийка - все запасали корм скотине. Столько ли должен пан людям за даровые отработки?
      Луга цветут, солнце припекает, ветерок ласково освежает, пахнут травы, и девушки посмеиваются над панским правом да жнут траву - исчез извечный страх. А давно ли лесники сдирали с женщин юбки за вязанку хвороста, за горсть диких груш? Все равно сгнили бы, осыпались... За горсть лесных ягод объездчики загоняли в терновник, в болота, травили собаками. А теперь паны попрятались, как зайцы, боятся за свою шкуру. Расплатятся ли они когда-нибудь перед селом? И позор, который узнала Орина за то, что нарушила старое право, бросила мужа, против всего мира пошла, теперь забывался, не так все это допекало, сердило людей. Привыкли, что ли? И Орина уже руководит полольщицами. Теперь не так-то легко конторе штрафовать или рассчитать кого-нибудь, прикарманивать часть заработка. Конец издевательству надсмотрщиков над девушками. Нередко и матери, пожилые женщины, которые сами знавали горе, обращались к Орине за советом. А богатенькие хозяйки, конечно, по-прежнему злословили по уголкам, хулили и осуждали молодую женщину, но открыто не отваживались, потому что полсела станет на ее защиту - не знают они разве, что было на сходе?
      И седенькие деды, давние приятели, Ивко с Савкой, счастливыми глазами смотрят на свет: собрались с силами люди, нагнали страха на панов. Эх, пожить бы, да некогда...
      Стихал говор, парило. Время шло к полудню. Уже и скотина напаслась, пополнели бока, люди разлеглись на траве. Захар предусмотрительно наказывал: не разбегайтесь! Клонило ко сну, уставшие за ночь люди дремали. Жара томила, валила с ног, загнала все живое в лесную чащу, на дно речное. Грелись и квакали жабы в болоте, навевая сон, полегла, привяла трава, птицы дремали в тени, таинственная тишина повисла над лугами, только девчата плескались в прозрачной воде.
      Вдруг дикий свист разрезал воздух. Раздался визг. Сон оборвался. Люди очнулись. Над лугами стряслась беда. Протирали глаза.
      С гиком, шумом мчались всадники, браво взмахивали нагайками, полосовали и угоняли скотину. Вероятно, в старину с таким воплем набегали на села половцы.
      Заулюлюкали, заорали благим матом на всю низину:
      - Загоняй!
      - Оцепляй!
      - Заходи!
      Трещала лоза, чавкало болото, мелькали картузы. Не успели крестьяне опомниться, как полевые обходчики, лесники, объездчики, стражники, надсмотрщики захватили скотину.
      Тут только все спохватились. Последнюю коровенку, поилицу-кормилицу пан уводит. Рассердились, озлились.
      - Люди, в колья! - подал команду Захар.
      Гнев опалил сердца.
      - В палки! - пронесся клич по долине.
      Панские слуги, может быть, справились бы и скорее, да нелегко скотину согнать - разбрелась в кустах, в камышах.
      - Люди, за мной! - кричал Охрим Жалий, хоть был позади всех, увяз в топком месте, выбирался с помощью палки. - Вперед! - призывал он по солдатской привычке, прихрамывая и догоняя товарищей.
      Захар вед возбужденную толпу. Продирались сквозь кусты, сквозь лозу, задыхались, хрипели, нагоняя всадников. Мало насдирали штрафов, попили крови?!
      Еще люди не добежали до стражников, а уже Павло вместе с парнями и девчатами схватился с ними. Свистели нагайки, трещали колья, зловеще блеснула сабля. Назар Непряха вздумал испугать нападающих, но, сбитый колом с коня, полетел стремглав, распластавши руки. На Павла наскочил урядник Чуб, смял конем, подоспели Гаркун, Пугач. Накинулись, сгребли также Максима, катались по земле. Урядник Чуб насел сверху, бил нагайкой, Орина, как волчица, выскочила из лоз, на помощь Павлу и начала пороть серпом сукно на уряднике, не проявив никакого уважения к всесильному мундиру. Чуб взвизгнул, свет померк в его глазах. Он схватился за жирный бок, с сожалением глядя на новое казенное сукно наивысшего качества. Женщина пропорола его вместе со шкурой, и урядника обожгло, как огнем, но он все рассматривал новый мундир, разорванный с мясом не по шву, а поперек полы...
      Через болото, тростники и заливчики люди бежали с кольями, забрызганные грязью, разъяренные, и начали бить стражников, подмявших Павла и Максима. Стражники вскочили, стали обороняться саблями. У Гаркуна и Пугача оказались проволочные нагайки, - как резнет, лопается сорочка и кожа. Однако надсмотрщикам досталось больше всего - их постигла кара за все притеснения, которые они причиняли крестьянам в экономии. Разве ж они легко расплатятся? Палки щедро ложились на крепкие спины, да жилы-то воловьи, разве перебьешь их? "И это еще не все!" - приговаривали, заверяли их. Стражник Непряха влез на коня, но держался в стороне. В разгаре боя раздались выстрелы. Люди оторопели. Стрелять в честных людей? Напали с саблями и ружьями на людей, которые вышли с голыми руками? А что, если бы они взяли вилы? Да садили бы под ребра?! Вся долина от гнева заревела. Схватились в рукопашную, били, резали, рвали, давили, топтали... Неожиданно появился Калитка верхом на лошади, при знаках власти. Он решил утихомирить людей и грозно крикнул:
      - Вы зачем самоуправно выгнали скот на панские луга?
      Да еще полоснул нагайкой Грицка.
      Так уж повелось, что Калитка везде и всегда наводил порядок. Грозное его слово, подкрепленное делом, всегда приводило людей в трепет. На свадьбе, на ярмарке ли, старшина всегда угомонит буянов. Довольно было одного появления старшины, чтобы пьяные отрезвели, а забияки, размахивавшие кулаками, взялись с поклоном за шапки. Если же огретый арапником, кто бы он ни был, попробует сгоряча перечить, все диву давались - за эту отцовскую науку надо благодарить старшину! Это ведь не кто-нибудь учит - старшина карает! На высоком посту стоит, наставляет неразумных.
      К великому несчастью, на этот раз случилось что-то невероятное. Дубина Захара опустилась на здоровенную спину. С размахом вытянул Захар старшину, даже потянул при ударе. У Калитки дух зашелся, в глазах потемнело. Он зашатался, ошеломленный. Непряха тут же проволочной нагайкой резанул Захара. У того посыпались искры из глаз. Он изогнулся от боли, но и Непряха уже глотал воздух, огретый дубиной, полуослепший, оглушенный, против него стоял на деревянной ноге Охрим Жалий с длинной клюкой. Встретились. Померились... Снова замахнулись... А ведь когда-то служили в одной роте. Теперь захудалый солдатик и плохонький кузнец осмелился напасть на царского слугу! Рука повисла, сабля выпала. Разве можно выстоять с саблей против клюки? Завязалась драка из-за сабли. Вырывали друг у друга, порезали руки, и неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы бунтарям посчастливилось захватить саблю. Захар саданул лесника. Надсмотрщик стал хлестать Максима. Грицко ухватил полевого сторожа. Урядник смазал Охрима. Павло тряхнул урядника. Удары палок падали на спины надсмотрщиков. Верховые крутились, сбивали с ног, топтали и затаптывали конями упавших, секли проволочными нагайками. А крестьянские колья били по коням и всадникам. Грицко Хрин крутился колесом, отбивая нападение. Захар отмахивался от сабель. Всадники все наседали. Павло и Максим, ловко увертываясь, били их по ногам. Став кругом, люди то отбивались, то наступали. Тимофей Заброда из кустов ловко метал по всадникам короткими кольями, которыми притыкают коноплю. Исполосованные проволочными нагайками, девушки падали под ноги коней и резали серпами всадников, рубили тяпками. Все сбились, крутились, вопили, хрипели. Шум, крик стояли над лугами. Пока длилась схватка, женщины выхватили коров и погнали огородами в село.
      Панские слуги трезвели, они увидели, что приходится туго, что немало людей искалечено, что крестьяне легко не сдадутся. Пугач сек нагайкой тех, кто подворачивался, и уговаривал:
      - Что вы делаете? Остановитесь! Пан выгонит нас за то, что мы не устерегли леса, лугов!
      Хитрый панский прихвостень - приневолили, мол, его с людьми расправляться. Павло, отбиваясь палкой, глумливо отвечал:
      - До каких пор вы будете панов охранять?
      Гаркун, ловко вертясь на коне, топча и разгоняя нападавших, кричал:
      - Мы панский хлеб едим!
      Захар, с яростью колотя коня и всадника, выкрикивал:
      - Так ешьте же свой, панские прихвостни!
      Крестьяне сильно устали, нападали теперь не с таким жаром да и скотина была уже ими отбита. Они хотели только выйти с честью, победителями - не испугались панских прислужников, долго будут те помнить, как топтать честный народ, как защищать нажитое чужим трудом панское добро.
      Все же "оружия" не складывали, били уже не вслепую, хитрили, заходили, чтобы удобнее нападать. Избитые тела горели огнем, напоминали о мести. Панские слуги не хотели отступать с позором, однако были вынуждены к этому.
      В это время прибыл эконом с земским. Оба они запыхались. Послали вперед облаву, рассчитывая, что объездчики разгонят бунтовщиков, захватят скот. Комиссия оценит убытки, которые будут взысканы с общества, а зачинщики будут отданы под суд. Наука и предостережение другим. Но стражников изувечили, лесников и полевых сторожей помяли, попытка усмирить бунтовщиков оружием не привела ни к чему. Только еще пуще озлили людей. На весь уезд ославили себя. Разве в экономии вымуштрованное войско? Сброд! Добросельский драл горло, унимал разгоряченных людей. Чернуха хватался за голову: всю траву вытоптали. Не столько скот потравил, сколько люди вытоптали. Измолотили. Гумно, а не луга. Повсюду выкошенные проплешины. Смотреть тошно.
      Земскому и эконому бросались в глаза окровавленные сорочки, синие рубцы, распухшие, разъяренные, залитые кровью лица, ободранные спины.
      Стражники, мрачные, потрепанные, сбились в сторонке. Некоторые ловили коней, разбежавшихся по кустам. Смех и срам!
      Защитник порядка Калитка захотел подслужиться к земскому, постоять за царскую службу, теперь он стоит понурый, у него ободран бок. Чуб неуклюже сидит на коне с пропоротым мундиром, на штанах запеклась кровь, и чувствует он себя весьма неловко. Какой бы вояка ни был, каждого прошибет гнетущее чувство, если он светит своим грешным телом, потому что девчата порезали штаны вместе со шкурой, - куда сразу и выправка делась. Добросельский с нескрываемым презрением поглядывал на неудачливых вояк. Понадеялся, положился, - нечего сказать, испугали, проучили бунтовщиков!
      Крестьяне прикладывали листья к ранам, останавливая кровь. Порезанные, посеченные, побитые тела жгли, горели, распаляя гнев.
      Земский обратился к крестьянам с кратким словом, сердито выступил и Чернуха. Может быть, люди и стали бы слушать, да вмешался молодой голос: а пан не ограбил село?.. Земский еще на сходе заприметил Павла: бросает опасные мысли.
      Земский все же должен рассеять опасные настроения, он советует людям уже не впервой: обманули вас - ищите защиты в законе! Еще есть, мол, суд и правда на земле. Что же, безвластие, что ли, настало?
      Чернуха попрекает:
      - На чужое имущество посягнули! Этак нельзя и на свете жить, если не будет уважения к чужому добру!
      Не выпуская из рук кольев, люди нетерпеливо слушали, прерывали. Снова вспоминали все притеснения. Угрожали учинить расправу над ненасытным паном, потому что закон все равно защищает панов.
      Ничего нового ни те, ни другие не сказали. Правда, в крестьянских словах звучало меньше жалоб, сетований, больше слышалось угроз. И кто его знает, до чего могут дойти возмущенные люди. Что поражало - среди брылей нередко попадались платочки. Даже женщин захватила эта смута. Ходят слухи, что повсюду женщины даже яростнее, чем мужики, дерутся со стражниками, нападают на экономии. Вот и здесь молодая бунтарка, та, что выступала на сходе, у которой теперь черные полосы, как ужи, перевивали руки - след от нагайки, - красивая и мстительная, снова призывает людей к непокорности, потому что гневом опалена душа... Панская скотина сыта - почему же голодна крестьянская? Пан зимой не мерзнет - почему люди должны жить в холоде и голоде?
      И люди, должно быть возмущенные этими словами, решительно предупреждали земского, что оценивать убытки они не позволят. Угрожали избить комиссию палками, пусть и не заглядывает. Настырный человечишка, то есть Захар, напоминает, что люди слов на ветер не бросают. Если бы пан не захватил сельские земли, может быть, ничего этого и не произошло бы. А может... Шут его знает, теперь такие времена, что никто не скажет, что случится завтра.
      Эти лукавые слова чуть не привели земского в отчаяние. Мало того, что не подчиняются, - насмешничают, издеваются. Одуреть можно. Что мог сказать земский? У него самого потравили луг. Такой дерзости он не ожидал. А в Бобрике крестьяне нескольких сел, словно сговорились, в присутствии земского одновременно выгнали скотину на помещичьи земли. Хоть криком кричи. А теперь он должен охранять не свои луга - Харитоненко каждый день допекает губернатора телеграммами.
      Судили, рядили и наконец порешили стародавний спор села с паном развязать полюбовно - отрядить представителей для переговоров в экономию и, если придут к соглашению, подписать договор. А нет - видно будет.
      Спины горели, изодранные нагайками, однако люди были окрылены надеждами: пан уступит, сдастся. Победителями возвращались домой - пан приглашает общество для переговоров. Долго не ложились спать. Чрезвычайные события всех взбудоражили. Кому полотном перевязывали раны, женщины причитали, лечили, но избитые не очень стонали, со смехом вспоминали, как помяли урядника, старшину и стражников, и эти воспоминания, казалось, унимали боль.
      Долго разговаривали, советовались, кого послать на переговоры, и когда учитель Смоляк напомнил, что надо на бумаге изложить все требования, Захар махнул рукой. На шкуре, мол, все написано... Тогда полезли кто в скирду, кто в ригу на ночлег.
      2
      Белые мраморные колонны обступили панский дворец, широкие каменные плиты спускались к цветникам, высокие тополя, развесистые каштаны бросали вокруг густую тень - буйный сад раскинулся до самого Псла. Станет Захар топтаться среди хлевов! Он идет прямиком на чистый двор, - может быть, не всякий отважится на это, может быть, у кого-нибудь душа в пятки ушла? Мороз боязливо спрашивает - не подождать ли? Панская челядь удивленно, испуганно следит за смелой кучкой людей в белых сорочках, в новых брылях, между которыми затесался один цветастый платочек. Незваные гости идут по чистому двору и хмуро поглядывают на каменный дворец - раньше не осмелились бы и глаз поднять. Захар не останавливается, никого ни о чем не спрашивает, без колебания и прямиком направляется в панские покои по широким каменным плитам, важно, не спеша. Сапоги его смазаны чистым дегтем, и он словно сызмальства привык топать по каменным ступеням. Виноград обвил каменные перила, людей охватила прохлада, от ароматов даже тошнило - не для них ли поставлены эти цветы? Расселись в креслах, обмахивали брылями взмокшие лбы - не то от жары, не то от усталости, не то от переживаний. Оглядываются. Взгляды скользят по пушистым панским коврам, на коврах - львы, цветы, виноград. Везде вылеплены диковинные украшения, резьба, стены расписаны, раскрашены, полы расцвеченные, хоть не смотри, хоть не ходи ногами по такой красоте. У всех одна думка: за наши деньги!..
      Опрятная горничная, молодая, тоненькая, в белом легком платье, чуть не сомлела, остолбенела на пороге, со страхом осматривая пришедших. Грицко Хрин спросил ее:
      - Скоро нам дадут чаю?
      Горничную бросило в краску, она проворно вышла, а удачная острота понравилась всем, весьма потешила товарищей. О, они уж очень свободно чувствуют себя, находят множество развлечений, острят, шутят, пускаются на всякие выдумки. Комиссия. Село выделило для переговоров с паном. Чернуха, вероятно, осведомил Харитоненку, договорился обо всем.
      Прибывшие не очень почтительно встретили эконома, не встали, не поклонились, как бывало. Один Мороз беспокойно завозился, снял брыль, а вожак, то есть Захар, и не подумал - развалился в кресле, заложил нога за ногу, смолит люльку, чадит самосадом, смотрит веселым глазом на эконома и решительно приступает к делу:
      - Отрядило нас село, чтоб, значит, прежде всего выкосить панские луга. И не как-нибудь - об отработках теперь пусть забудут! - а просто исполу.
      Чернуха не в силах слушать эти бесстыдные слова. Сроду такого не было, всегда косили из четвертой, из пятой копны, да еще и за отработку, а теперь даром, что ли, отдавать сено? Чернуха сердито фыркал.
      - Какое право вы имеете устанавливать в экономии свои порядки?
      Захар тут встает с кресла, бьет об землю брылем:
      - Ох, матерь божья! Ваше сиятельство!
      Поклонился, согнулся в три погибели. Развеселил народ - издевается над экономом, меткий на выдумки шутник.
      Чернуха сразу обмяк. Не мог прийти в себя и понять, что случилось. Наглое поведение мужика ошеломило человека. Не одно общество трепетало перед экономом, села слушались его с одного слова, спокон века гнули шею, отрабатывали штрафы, землю, солому, дрова, дорогу, выпас, водопой и вдруг мир перевернулся - неуважение, поношение на голову эконома. Издевательство, да и только. А тут еще рыжеусый человечина, известный бунтарь Грицко Хрин, ставит на выбор перед экономом:
      - Не хотите исполу - заберем весь укос, - важно молвит он и смотрит ясными глазами на белый свет.
      Комиссия единодушно подтверждает это и, что хуже всего, считает свои намерения непогрешимыми. Люди хотят, чтобы все было по правде: не подчинится эконом, откажется кончить дело миром, добровольно отдать сено исполу, чтобы общество могло держаться закона, - упрашивать не станут. И никакие хитрости, увертки не помогут - трава, мол, не поспела и так далее... Ждать, чтобы пересохла, перестояла? Тогда не возьмешь косой. Право, общество больше заботится о добре экономии, чем сама экономия. И сенокосилок тоже не позволят пускать на траву, люди косами все уберут. Свою траву скотина истоптала, потому что где же пасти? Все выгорело. А сенокосилками не надо, потому что... что же будут делать люди? А о вывозе укоса - это уж нет, надо договариваться особо!
      Что мог отвечать Чернуха? Он ведь не лишен здравого смысла. Не согласиться - заберут все сено, целая ватага выйдет на луга с косами. Разве не отбились они кольями от стражников? Смутился, поблек человек, не в силах снести неуважение - всегда-то он помыкал обществом, вытягивал его силы штрафами, отработками, приращивая собственные доходы. От Харитоненки шли наградные, росла и слава, а теперь приходится подчиняться мужикам, принимать их требования.
      Комиссия довольна. Вот и чудесно. Эконом согласился и этим вызвал общую приветливость. Комиссия может засвидетельствовать - разумно распоряжается Чернуха, не вступает в пререкания, не горячится, потому что знает: все равно ни к чему не приведет. Такого хозяина надо уважать.
      Похвала людей должна понравиться эконому.
      Задумали вымотать жилы из эконома, не иначе. Разве с ним когда-нибудь так разговаривали? Как на ярмарке! И он должен слушать, терпеть. Чего доброго, еще позовут распить магарыч? Неизвестно, кто тут устанавливает порядки - он или они? Чернуха совсем обмяк, на него напало тягостное безволие.
      Выступил рассудительный человек Иван Чумак. С косовицей порешили добром - при этих словах эконом передернулся, - теперь надо обеспечить село пахотной землей, пока манифест выйдет о прирезке земли обществу, чего все село ожидает и надеется. Понятно, силой не сделаешь ничего, согласия не добьешься, надо улаживать дела добром, а если нет...
      Тут Грицко Хрин воспользовался тем случаем, что Чумак споткнулся, Грицко Хрин ничего не сказал, только длинными жилистыми пальцами сделал такой выразительный жест перед самыми глазами эконома, словно кому-то откручивал голову. Против кого направлена такая угроза, нетрудно было догадаться. Он выделывал руками какие-то удивительные движения, веселившие товарищей и нагонявшие страх на эконома.
      А Чумак таки совсем примолк, нахмурил лоб. Одна мысль пропала, набежала другая, и он неожиданно запутался. Непостижимое дело, что творится в людских головах!
      У Мороза всегда ясная голова на плечах. Помогая соседу, он подтвердил: скоро начнется обработка полей, и поэтому село заботится о земле, чтобы, значит, дали в аренду и не по сорок рублей десятина, как было, а так... рублей по пять, по шесть.
      - И чтоб дали нам Доброполье, потому что иной земли мы не возьмем, решительно закончил Иван Чумак.
      Замечание его понравилось всем. Комиссия, охотно приняла дельный совет, который выражает давние людские чаяния, дала свое полное согласие.
      - А уже сельский комитет распределит эту землю между людьми, услужливый Грицко Хрин обстоятельно поясняет эконому, как думает село разбить аренду, чтобы, значит, всем досталось.
      - Если же какой-нибудь клин останется, если не все Доброполье разберут крестьяне, тогда экономия имеет право по-своему распорядиться этой землей, - внес полную ясность Захар и тут же добавил: - Но вряд ли так будет.
      - Ведь пану земля досталась за гроши, а мы ему дадим рубликов по пять, по-божески, - засвидетельствовал снова Мороз.
      - А у кого не на чем обрабатывать? - спросил безлошадный Охрим Жалий.
      Никто ничего не ответил, только Захар повел глазами на панскую конюшню, и взгляд его поняли все, и взгляд этот больше всего встревожил эконома.
      - Мамай и Мороз помогут, - напоминает соседу Грицко Хрин не без насмешки: кто не знает этих жадных хозяев?
      Словно с добрым приятелем, разговаривают люди с Чернухой, развели болтовню, как на ярмарке, и эконом уже не возмущается, не поражается, а только растерянно разводит руками на невероятные требования общества. И уже не разберешь, с просьбой ли обращается общество к эконому или отдает приказание. Чернуха, понятно, не может ничего обещать: о таком важном деле, как аренда, нужно договориться с самим Харитоненкой. И Мороз с этим не спорит, комиссия понимает - дело важное... Правда, общество строго наказало, чтобы без аренды не возвращались, но какой-нибудь день подождать можно, эконом сам знает - время теперь дорого. Разве только и мороки у людей, что аренда?
      - Оплата еще очень низка, надо прибавить. До каких пор люди будут работать за бесценок? - напоминает снова Захар, и комиссия в один голос твердит, какая цена должна быть во время жатвы. Как сказано в приговоре: косарям - полтора рубля, вязальщикам, полольщикам - по рублю, а уж за другие работы, чтобы Александра Степанович не заботился и головы себе не морочил, - сельский комитет обо всем подумает, всех удовлетворит. И если уж Чернуха не полномочен сам решать дело, установить порядок, не имеет на это права без согласия Харитоненки, то люди какой-нибудь день подождут выкосят исполу сено, а там управятся с жатвой, покосят, повяжут снопы. Своя нивка не уродила - какая там жатва! - позаботятся о хлебах экономии, заскирдуют, обмолотят, чтобы не было утрат, убытков, потому что это же хлеб святой, - конечно, если только Харитоненко примет людские требования. А нет... Кто знает, что может статься? Все может быть. Люди не могут заглянуть вперед. Трудно и предположить, что может случиться. Все равно погибать. Замучены голодом. Теперь снова неурожай. А если Александра Степанович не настоящий хозяин в экономии, ничего не решает без позволения Харитоненки, пусть тогда не сопротивляется и не винит никого, потому что люди теперь, - Захар разводит руками, словно складывает с себя вину перед экономом, - ничего не сделаешь, взбаламучено село, вот тут кипит, - он смотрит на эконома подбитым глазом, как бы спрашивая: стражников на луга кто послал?