- Что? - не понял Дидо.
      - П р е д е л, - повторил Цесарец. - Надо во всем соблюдать предел.
      - Есть хочешь?
      - Нет.
      - Сейчас придет парикмахер. Тебя побреют. И врача я уже вызвал. Какой костюм тебе принести? Белый? На улице солнечно.
      - Ты зачем так говоришь?
      - Как?
      - А так.
      - Ты свободен, Август. Я освободил тебя. Слышишь? Ты выйдешь вместе со мной. Мы пойдем на площадь и станем слушать, как поет и смеется народ. Потом мы пойдем в Каптол. Мы увидим, как люди рады свободе. Как они счастливы услышать слова Анте. Ты услышишь его слова вместе со мной. Август. Мы боролись, и вы боролись. Мы боролись против одного и того же врага - против сербской монархии, против белградской диктатуры. Мы победили, Август. А сейчас мы вместе будем строить новую Хорватию. Тебе есть что делать в новой Хорватии. В конце концов, и вы и мы - с разных сторон и разными методами - сражались за одно и то же: за свободу нации.
      Цесарец покачал головой.
      - Мы не сражаемся за свободу н а ц и и, Дидо. Мы сражаемся за свободу Людей.
      - Ладно, - улыбнулся Дидо, - доспорим обо всем этом в газетах. Теперь ты волен писать все, что хочешь! Ты теперь живешь в Хорватии, в Независимом государстве Хорватии, Август!
      - И я свободен писать все, что захочу?
      - Все. Абсолютно все, Август.
      - И ты напечатаешь то, что я хочу написать?
      - Обещаю тебе, Август.
      - Тогда скажи, чтобы сейчас напечатали в вашей газете мою статью, ладно?
      - Это будет честь для нас.
      - А заголовок, знаешь, какой будет у моей статьи?
      - Какой?
      - Он будет очень красивым, этот заголовок, Дидо. Он будет замечательно красивым. Я его всю жизнь слагал, этот заголовок. Знаешь, каким он будет? "Да здравствует Советская Хорватия!"
      ...Когда командир комендантского взвода, выстроенного для проведения казни, предложил Огнену Прице надеть на глаза повязку, тот ответил:
      - Вы банда. Обыкновенная банда. А я привык смотреть в глаза бандитам.
      После первого залпа Прица и его друзья рухнули возле белой стены, пахнущей солнцем, теплом и морем. Они падали молча, медленно, и только Отокар Кершовани не упал, как все остальные. Он не был убит - пуля прошла сквозь плечо, - и он почувствовал запах своей крови, которая дымно и размеренно вместе с дыханием выплескивалась на грудь.
      - Научитесь сначала стрелять, - сказал Кершовани и медленно пошел на строй усташей, и шаги его были гулкими и тяжелыми, и усташи сухо лязгали затворами, и пятились назад, и смотрели на своего командира, а тот смотрел на них, а потом самый молодой усташ, тот, который охранял Цесарца в подвале, закричав что-то, побежал навстречу Кершовани, и взгляд Отокара не отталкивал, а притягивал его к себе, и он зажмурился, и выбросил вперед руку, и, только чувствуя, как пистолет уперся во что-то мягкое, нажал на курок...
      ...А Цесарца не расстреляли. По приказу Дидо Кватерника его насмерть забили длинными и тонкими деревянными палками. Дидо впервые в жизни наблюдал казнь, и проводили ее усташи, получившие инструктаж у Зонненброка, но они отказались от методов гестапо и казнили Цесарца так, как им того хотелось, - долго и мучительно, наслаждаясь его мучениями, считая, видимо, что чем отчаяннее страдает враг, тем сильнее они становятся.
      ...Штирлиц стоял на площади в Загребе и наблюдал, как вооруженные усташи силой загоняли людей в храм на торжественный молебен в честь великого фюрера; звучал Бах, звуки органа вырывались сквозь стрельчатые окна, и огромная скорбь была окрест, потому что музыка, рождающая слезы высокого счастья, сейчас вызывала слезы горя.
      Москва - Белград - Загреб
      1978