Твоя заря

      Лидс явно нравилось бежать за ними, окликать их на бегу.
      - Видите, оставила своих законных и подалась вдогонку- Я иногда ее к Заболотньш просто ревную,- с легкой улыбкой сетует на дочку Тамара.Пойдем и мы,- обращается она ко мне.- Только не по эстакаде, лучше внизу, я люблю берегом, поближе к волне... Если повезет, океан какую-нибудь редкую ракушку выбросит вам под ноги. Впрочем, последнее время он, кажется, чаще выбрасывает мусор да нефть...
      Идем медленно, тихо плещется волна, дышится легко.
      - Л Лида-то моя как оживилась!.. - следит глазами за дочкой Тамара.Знаете, она просто в восторге от вашего путешествия к Мадонне! Встала утром - усталости как не бывало, никакой раздражительности, вся просветленная и к ртам ласковая... "Ой, сколько, мама, историй всяких я наслушалась в дороге!" Интересно, какими историями вы там ее очаровывали?
      - Просто нам кое-что вспоминалось...
      - Вам просто, а ей... "Ах, мама, я и не думала, что дорога мне так много откроет",- и глазки прямо сияют,- рассказывает Тамара.- Побывала, говорит, там, где мир вроде другой, и люди кажутся добрее, и никуда никто не спешит... Порой мне казалось, что невидимые хоры поют надо мной "Аве Мария" и серебряные колокола в небе радостно звонят весь день, а вокруг белым-бело от садов, так сильно они цветут, и солнце ярче, чем где-либо...
      "А потом я в степи побывала, голубые дожди купали меня..." Надо же так очаровать ребенка...
      - Не думалось, что Лида так близко все это примет к сердцу.
      - О, она очень впечатлительный ребенок... И, хотя не удалось увидеть тот шедевр, все равно для Лиды он вроде открылся, у нее осталось удивительное чувство, будто она все-таки видела ее, ту вашу степную Мадонну под яблоней... Сейчас могу признаться: я ведь умышленно навязала вам в поездку маленькую свою мизантропку, пусть, думаю, немного развеется. А то в последнее время часто хандрит и раздражительной стала, нервной... Между нами говоря, тот трагический случай не прошел для девочки бесследно,- тут и взрослому нелегко было бы выдержать такое нервное потрясение... Однажды звоню из города: как ты там, доченька? "Все в порядке, мама, готовлю уроки".
      А потом вдруг: "Если бы только но эти мухи! Откуда они могли налететь в комнату, эти мухи-цеце?" Господи, я думала, что умру на месте. "Лида, Лидуська,- сама не своя завопила в трубку,- какие цеце? Что ты говоришь, доченька?" А она снова совершенно спокойно: "Да, да, мама, здесь мухи-цеце". Ничем не передать ужас, охвативший меня. То было страшное смерти!..
      Недавно пережитое горе, очевидно, ожило сейчас в Тамариной душе с прежней силой, всколыхнуло ее материнские чувства, слезы так и хлынули у нее из глаз. Шла, не глядя под ноги, не замечая, как волны все чаще плещут ей на туфли. Все ей в эти минуты было безразлично, мысли заняты были только дочерью, разволновавшись, она без удержу изливала мне, малознакомому человеку, свое материнское горе. Какое это поистине жуткое, ни с чем не сравнимое состояние, когда вдруг твое родное дитя, которое только что вполне здраво щебетало об уроках, о корнфлексах и бананах, в один миг, жуткий миг помрачения теряет с тобой связь, без сожаления удаляясь в другую реальность, во тьму одиночества, невменяемости, полной отчужденности... Отдалилось, ушло в сферу, для иных запретную, куда крикам твоим не пробиться, где для матери пет уже места, где властвует нечто иное, кошмарное...
      - Успокойтесь,- говорил я, а женщина будто уже не мне, а океану изливала свою боль. Как она, бросив неотложные дела, ставшие вдруг ненужными, летела домой, как все окружающее вмиг потеряло для нее всякую ценность, превратилось в ничто по сравнению с доченькой. И как во сто крат прекраснее стало ее дитя - сказать страшно - именно в горе, во мраке несчастья!
      Вид океана, стаи чаек, играющих с ветром, налитые светом облака, по-видимому, действовали успокаивающе и на эту издерганную горем женщину. Слез уже не было.
      Она постепенно приходила в себя, глядя на чаек, даже пожалела, что не захватила ничего, чтобы покормить птиц.
      - Вы себе не представляете, что мы с Валерием пережили,- спустя некоторое время снова заговорила она.- Если бы не Заболотные, не знаю, чем бы это кончилось. Вариант не самый худший. Все обошлось для ребенка лишь коротким нервным потрясением... Ах, никому не пожелаю того, что мы пережили... Мой муж, уж какой вроде бы твердокаменный, а и он, когда все это стряслось, совсем упал духом, слег, врачи боялись, что будет инфаркт.
      Все хлопоты с полицией и врачами пришлось взять на себя Заболотному... Нет, это редкий человек, можно только позавидовать вам, что имеете такого друга! Скажите, неужели ваша дружба никогда не знала размолвок, охлаждении?
      - Всякое бывало... Главное, что потом мирились...
      Заболотный всегда находил в себе мужество первым протянуть руку, когда видел, что обидел товарища, пусть даже не желая того. Всегда выходило так, что душой общества становился именно он.
      - Конечно, с ним интересно: он много думает, тонко чувствует...
      - Дело но только в этом. Есть люди, которые излучают энергию - энергию добра. В людях такого типа развит, можно сказать, инстинкт справедливости, постоянная потребность в гуманном поступке...
      - О, я с вами согласна... При ого кажущейся беззаботности он, если присмотреться, весьма последователен в жизни, очень, очень надежен!.. А для моей Лиды Кирилл Петрович просто идеал, рыцарь без страха и упрека...
      Некоторые, правда, считают, что Заболотному подчас не хватает характера, что он уязвим, слишком открыт, повсюду, как визитную карточку, выставляет свое правдолюбие, свою плебейскую приветливость... Но здесь, по-моему, подмениваются понятия. Да, он приветлив, контактен, легко заводит знакомства, но слабость ли это? Почему под характером непременно должна подразумеваться служебная угрюмость или умение работать локтями, прокладывая себе путь вперед, делая карьеру с тупым, скуластым упорством? Характер, как мне кажется, это прежде всего принципиальность, внутренняя стабильность, а этого Заболотному нс занимать. Да еще ость в ном пожалуй, только нам, женщинам, дано это заметить - какая-то душевная чистота, целомудрие, которое, как ни странно, ему удалось сохранить при всем пережитом, начиная с юности и по сегодня... Представляю, как нам будет здесь без Заболотных, ведь они должны вскоре возвратиться в Союз. Мы все будем чувствовать их отсутствие, в особенности же Лида, она дышать не может без своей Сони-сан...
      - Как с ней срослось это "Соня-сан"...
      - А ведь из шутки пошло... "Миссис Заболотная" - это холоднее, верно? Но больше всего нам нравится, когда Кирилл Петрович называет ее Софийкой... Да, она достойна его. Это, скажу я вам, святая женщина! Недаром вся дипломатская детвора так и льнет к ней, а малыши ведь лучше других чувствуют, кто есть кто. И даже в шутку не смейте тронуть Соню-сан, задеть неосторожным словом самый крохотный тут же даст отпор. А Лида, та вообще... Мы с Соней до сих пор без смеха не можем вспоминать один случай: как-то летели с ней в Париж одни, без мужей, только Лида с нами, а соседом у пас оказался некий фертик из торгпредовских наших полиглотов, довольно пошлый тин - всю дорогу он докучал нам своими плоскими шуточками, пытался ухаживать. Узнав о том, что обе мы недостаточно хорошо владеем французским, кавалер этот, чтобы продемонстрировать превосходство над нами и пощеголять своим, как он, очевидно, полагал идеальным прононсом, особенно приставал со своими пошлыми шуточками к Заболотной: "Так что: Антон теля пасе, Марьяна лен тре?"- пока Лида, сидевшая рядом с Соней, не врезала ему по-английски, да с такой шекспировской сочностью, что соседи по салону смеялись потом до самого Парижа, а неудачливый ухажер наш скис и больше не демонстрировал свой идиотский прононс...
      Когда мы поравнялись с Заболотными, шагавшими с Лидой по эстакаде, спутница моя мгновенно преобразилась, слез как не бывало, на губах заиграла улыбка, солнечная, просто очаровательная!
      - Вы не сердитесь, что я умыкнула вашего друга? - кокетливо обратилась она к Заболотным.- Люблю поговорить с учеными людьми, а тут ведь такой случай: доктор и профессор в одном лице, эколог международного ранга!
      Экология - это же сегодня самая модная из наук!
      - Надеюсь, Тамара, что-то полезное вы успели почерпнуть из его профессорского красноречия? - усмехнулся Заболотный, подразумевая обычную мою молчаливость.
      - Во всяком случае, не скучала без вас... Верно я говорю? - И она с подчеркнутым вниманием обернулась ко мне.- Дударевич мой по случаю вашего приезда специально читал в английском журнале вашу статью о синезоленых водорослях, он и меня просветил... Это ведь так важно, то, чем вы занимаетесь! Неужели сине-зеленые действительно способны расти с такой фантастической быстротой? Выходит, дай им волю, они заполонят собой все земные реки и моря? Даже весь этот океан способны превратить в вязкое вонючее болото!
      - Не пугайте ребенка,- сказала Заболотная, когда мы тоже поднялись на эстакаду.- А наука зачем? Сколько умных людей ломают над этим головы... Вот и наш друг не один год ведет борьбу с этими сине-зелеными...
      - Хотя борьба идет, кажется, с переменным успехом? - подкинул шпильку Заболотный.
      - Можете острить, а если серьезно, то на науку вся надежда,- сказала Тамара Дударевич в раздумье,- А то ведь что делается... Тут смог, там когай, танкеры нефтью испоганили океан, скоро, пожалуй, и эти пляжи будут черными от мазута, всех чаек нефть передушит... Вы вот приехали на свой экологический конгресс,- снова зажигаясь, она обернулась ко мне,- со всего мира собрались светлые умы, чтобы защитить окружающую сроду, обсуждаете, предлагаете какие-то пути, а скажите нам правду:
      шансы есть? Еще не поздно? Можно предотвратить беду?
      Или вы этого и сами не знаете?
      - Знает, но нс скажет,- в своем духе вставил Заболотный.
      Лиде, видимо, хотелось чего-то более занимательного, и она, повиснув у матери на руке, заглянула ей в глаза.
      - Мама, ты пойдешь с нами к дельфинам? Мы идем,- кивнула девочка в сторону Заболотных.
      - О, ужо сговорились,- притворно обиделась мать,- Конечно же, идем все.
      Вскоре мы оказались в дельфинариуме, у самой воды, где нас и разыскал Дударевич, вооруженный теперь вместо компьютера фотоаппаратом, которым решил сделать серню слайдов на темы: Лида с мамой, Лида с дельфином, Лида улыбается дельфину, а дельфин улыбается ей...
      Потом Заболотный повел всех нас в павильон с напитками, где у него оказался за стойкой знакомый немец, добродушный толстяк, родом из Гамбурга, который предложил нам белопонные шипучие коктейли из свежего кокосового молока.
      Чтобы убедить нашу компанию, что мы здесь имеем дело с продуктом натуральным, а не синтетическим, хозяин собственноручно принялся тут же раскалывать орехи, делая это точными, ловкими ударами специального топорика.
      Не удовлетворившись кокосовым молоком, Тамара попросила мужа заказать для взрослых коктейли с шампанским, и разговор после этого заметно оживился. Дударевич взялся перечислять, какие существуют на свете способы приготовления коктейлей, их оказалось множество, даже Тамара приятно удивилась познаниям мужа: видите, он У меня все знает!..
      - Прошу прощения, я вас должен на минутку оставить,- сказал спустя некоторое время Заболотный, и, когда он вышел, Соня объяснила, что у него и тут назначена какая-то деловая встреча.
      Перехватив заботливо-ласковый взгляд, каким Заболотная проводила мужа, Тамара неожиданно спросила приятельницу:
      - Соня, за что он вас так любит, этот ваш Заболотный?
      Чем вы его пленили? - И, попыхивая сигаретой (она иногда курит), стала пристально, словно впервые, вглядываться в Заболотную, невольно вовлекая и нас в странные эти смотрины. Бледное, бескровное, с тонкими чертами лицо, вид и манера скромной сельской.учительницы... Над высоким лбом аккуратная прическа, волосы чуть подсинены, чтобы скрыть седину. Все в этой женщине обычно, на эффект не рассчитано, ео внешность могла бы казаться даже бесцветной, если бы не эти глаза, которые просто становятся пучками света, так и вспыхивают сиянием, когда после разлуки замечают устремленный навстречу веселый взгляд своего Заболотного.-Не делайте из этого секрета, Сопя, признайтесь: чем? - приставала Тамара.- Чтобы так вот, раз и навсегда?! Почему после стольких лет он и теперь от вас без ума?
      Слегка смутившись, Заболотная улыбнулась краешком губ в ответ па эту дружескую бестактность, но не обиделась.
      - А вы у него спросите,- ответила почти ласково своим чистым, серебристым голосом, который здешние друзья Заболотного часто называют певучим.- Спросите, я разрешаю.
      - Во-первых, Соня его землячка,- вмешался Дударевич с пояснениями, полагая, очевидно, что именно ему следует внести ясность в этот деликатный вопрос,- а Заболотный к таким вещам чувствителен... Кроме того, Софья Ивановна красиво поет, особенно свои степные песни - в ней гибнет талант! А главное, в свое время она нашему асу после одного из его падении буквально жизнь спасла, понимаешь?
      - Чересчур сильно сказано,- нахмурилась Заболотная.- Люди наши его спасли. А прежде всего дети...
      - Героическая личность - это вы,- Дударевич не жалел лести.- Больше всех вы рисковали собой!
      - Кто тогда не рисковал?.. Всем доставалось.
      - Пусть всем, но ведь ваша жизнь, Соня, постоянно находилась под страхом смерти,- взволнованно сказала Тамара.- Разве но благодаря вам наш "летающий барс" со временем смог возвратиться в полк, чтобы снова ринуться в небо? Нет, Соня, не преуменьшайте своей роли! Я хорошо помню ваш рассказ - эту картину в духе сюрреалистов:
      безбрежные снега, нигде не души, белая застылость без края, и лишь три темные фигурки, три женщины куда-то тянут, согнувшись, санки с летчиком, и вы, Соня, среди них, среди его спасительниц... Можно ли было предположить тогда, что судьба свяжет вас с Заболотным навсегда?
      - Все это слишком личное,- сказала Соня, невольно привлекая к себе Лиду, которая, как всегда, льнула к ней.
      - Кажется, милая, мы позволяем себе чрезмерное любопытство,укоризненно сказал жене Дударович.- За что Заболотпый любит Соню, за что Соня любит Заболотного, кому какое дело?
      - Ну, а если мне интересно,- возразила Тамара капризно.- Допустим на минутку, Соня, что и я неравнодушна к вашему Заболотному, а?
      - Это я знаю давно.
      - Ах, Соня, Соня! Знайте также и то, что чувство мое безответно. Да, да, безответно. И Дударевич мой знает, тайно ревнуя... Но я ведь и не скрываю! Может, и грешно, но разве я виновата, что мне небезразличны люди именно такого склада... Эта его по-летчицки безоглядная готовность жертвовать собой во имя друзей и этот юношеский задор, странным образом сохранившийся в душе пусть и убеленного сединой дипломата, его, я бы сказала, соколиность, откуда ато? И почему многим другим этого но дано?
      - Петь хвалу Заболотному ты способна без конца, вся ООН знает твой репертуар,- заметил Дударевич небрежно.- Однако не думай, что и остальное человечество умирает от восторга, когда речь заходит о нашем друге. Так ли уж он безупречен? Мало ли на его счету разных, так сказать, эмоциональных глупостей?
      - Что вы имеете в виду? - насторожилась Заболотпая.
      - Ну, скажем, хотя бы та отнюдь не дипломатическая пощечина, которую он дал на официальном банкете какому-то типу, пусть даже и заслуженно... Стоило ли связываться с ничтожеством? Или вспомните известный фронтовой случай, когда он, подговорив товарища, махнул с ним па "кукурузнике" в только что освобожденную Терновщину, с форсом совершил там виртуозную посадку чуть ли не па крыше отцовской хаты и, по всей вероятности, на радостях даже чарку опрокинул, поднесенную земляками: как же, сокол прилетел!.. А на похмелье - гауптвахта, масса неприятностей ему, его другу и старшему командиру, как и положено... И это в то время, когда сама судьба ему улыбалась. Когда он - верняком - на Героя шел! Наградная реляция была ведь уже готова! Такой шанс потерять лишь ради того, чтобы на "кукурузнике" покружить над своими несравненными глинищами, удаль свою молодецкую показать - ничего себе соколиность. И вы хотите, чтобы это вызывало у меня восторг? А по-моему, такие проделки, эдакая разухабистость именно из ряда эмоциональных глупостей, и свидетельствуют они, скорее всего, о неумении взвешивать обстоятельства, о мальчишестве, которое увы! - стало, пожалуй, слишком уж затяжным... Не о том ли говорит, кстати, и его вчерашняя поездка, странный этот вояж к Мадонне, который, как и следовало ожидать, окончился ничем...
      - Почему ничем? - строго взглянула на Дударевича дочка.- Ты бы, отец, не спешил. Лучше взвешивал бы свои слова.
      - О, н и забыл! Тут ведь еще одна защитница,- улыбнувшись, сразу смягчился отец.- Маленькая наша богиня совести - в таком вы, кажется, ранге?
      - Совсем не смешно,- отрезала Лида.
      Дуда реви ч внимательно посмотрел на нее, извинился, потом со скептическим смешком обратился ко всем нам:
      - Конечно, готовность к самопожертвованию, голос совести, диктат духа вещи звонкие, по в наше время, уверяю вас, это уже не звучит...
      - А что звучит? - так и набросилась на него Тамара.-Жить сегодняшним днем? Рваться вверх по ступеням? Ждать и ждать с вожделением высшего ранга, будто в этом все счастье?
      - Все ждут, мое золотко, ничего в этом нет плохого,- улыбнулся ей Дударевич своей маленькой жесткой улыбочкой.- Дело житейское.
      - Дождетесь следующего ранга, а потом? - спросила
      Соня простодушно.
      - Потом буду ждать еще более высокого.
      - Ну, а дальше?
      - Дальше - еще, еще и еще! - И он от предвкушения даже глаза зажмурил, "зашторил" их, как это называла Тамара.- Вверх и вверх! Ad astra! [К звездам! (лат.)]
      - А там,- вздохнула Тамара,- финита ля комедия...
      Возвратился Заболотный. Сел рядом с Соней и, окинув присутствующих испытующим взглядом, заметил не слишком учтиво:
      - Ну, почему надулись, как сычи? Успели перессориться? Я ведь оставлял вас в атмосфере мира и полного взаимопонимания...
      - Тоскуем по утере человечности в общении,- сказала Тамара без тени шутки.- Да и вы не в лучшем настроении вернулись. Какие-то неприятности? Или я ошиблась?
      - Что за допрос? - сделал замечание жене Дударевич.
      - Не приставай, отец,- отрезала дочка.
      - Почему, Сопя,- снова обратилась Тамара к Заболотной,- у вашего мужа, даже когда он улыбается, глаза всегда печальные?
      - Опечален от избытка познания,- невесело пошутил Заболотный и посмотрел на Соню так, словно имел намерение чем-то поделиться с ней, но тут же сдержал себя, не хотел, видимо, никого, кроме Сони, посвящать в свои дела.
      В сторонке, заказав себе кокосовые коктейли, сидели трое юношей, должно быть, студенты какого-то колледжа.
      Светловолосые, задумчивые, с гривами до плеч... Тамара задержала на них взгляд.
      - Иногда мне кажется, что я очутилась среди нового человечества,сказала она, вздохнув.- Очевидно, каждая эпоха даже внешне лепит свой тип. Скажем, в глазах, в выражении лица фронтовика всегда можно заметить какие-то едва уловимые следы пережитого... Есть, по-моему, что-то общее в людях фронтовых... А эти парни,- посмотрела она в сторону юношей,- для меня за семью печатями, эмоции в них вроде приглушены, загнаны внутрь. И эта постоянная задумчивость, угадай, что за ней кроется... То ли способность к самопожертвованию во имя всех, то ли предрасположенность к зреющему преступлению, утонченному, хладнокровному, в духе современного терроризма... Да, да, возникло новое человечество, и мы с вами среди него,- посмотрела она на Заболотных.
      - Все-то вы преувеличиваете,- возразила Заболотная.- Конечно, хотелось бы видеть более веселыми этих ребят...
      - Для веселия планета наша мало оборудована,- попробовал продекламировать Дударевич, но остановился, заметив ухмылку дочери.
      Тамара том временем все пе переставала посматривать на Заболотного, пристально, будто скульптор, изучая его лицо. Столько лет знает его, а смотрит изучающе, почти бестактно... "Чем это лицо с первой встречи вызывает доверие? Открытое, мужественное, спокойное. Часто приветливое и всегда почему-то бледное... Пожалуй, это про людей такого типа говорили на фронте: "С ним я готов идти в разводку!.." И хотя человек знает себе цену, однако ни в чем никакой позы, ни капельки хвастовства. Душа открывается людям самим этим взглядом, который где-то в глубине грустноватый и в то жо время согрет, сказать бы, теплом правды, совестливости,- так для себя определила это Тамара.- Взгляд, в котором присутствует совесть".
      - Мы тут без тебя анализировали неисчерпаемую твою положительность,обратился к Заболотпому Дударевич с явным желанием сострить.Восторгались, в частности, подвигом аса, который в былое время на "кукурузнике"
      явился с небес в любимую свою Терновщину, совершив над ней круг почета, а на современном этапе достойно представляет земляков уже в качестве самоотверженного деятеля ЮНИСЕФа... Международный детский фонд, и среди первых его энтузиастов - бывший летчик-истребитель, разве это не трогательно?
      - Остроты, папа, выдаешь сегодня не самые блестящие,- заметила Лида.
      - А это не остроты, лишь констатация фактов. С миллионными фондами имеет дело наш Кирилл Петрович...
      Заботится, чтобы рыбий жир поставляли детям Африки...
      Порошок молочный да разные витамины для грудных младенцев Бангладеш...
      - Об этом тоже надо кому-то заботиться,- недовольно сказала Заболотная, уловив в словах Дударевича неуместный оттенок иронии.- В нищих этих странах дети без витаминов слепнут... Постоянно бедствовать, недоедать будто дитя виновато... Да еще эта страшная засуха, свирепствующая в Африке...
      - Кстати, нам завтра па прием к африканцам,- вспомнила Тамара.- Вы идете, Соня?
      - Обойдутся,- ответила Заболотная.- Еще не хватало в любезностях рассыпаться перед таким извергом...
      - А протокол? - напомнил Дударевич.
      - Для вас протокол, а без меня вода и так освятится...
      Да еще кто бы приглашал. Я слышала, у того диктатора руки по локти в крови, смерть Патриса Лумумбы, говорят, на его совести. Разумеется, пришельцы колонизаторы отвратительны, но разве менее отвратительны местные их прислужники, холуи? Предатели, негодяи, которые выдавливают последние соки из своих соплеменников!..
      - О, вы сердитесь сегодня. Соня,- поднялся Дударевич.- Не выбираете выражении... Пойдемте, друзья, снова к океану, там хоть будем уверены, что, кроме воли, пас никто не подслушивает...
      Выйдя вновь на эстакаду, мы почувствовали, как окреп ветер, дующий с океана, женщины надели плащи, и всех нас, как это бывает перед непогодой, охватило какое-то единящее чувство. Лиду оживил открытый простор, она то и дело обращала наше внимание на движущиеся точки в небе - там с хищной целеустремленностью акул разлетались воздушные лайнеры и суперлайнеры в разных направлениях, беря курс в разные стороны света. Над водами и сушей пересекались их невидимые трассы, и иногда было слышно, как самолеты оставляют далеко за собой, точно эхо грома, свой собственный грохот.
      - Бедный Фрэнк, можно себе представить, как они ревут все время над его коттеджем! - вспомнила Лида о каком-то Фрэнке и, взрослым жестом взяв под руки обеих дам, мать и Заболотпую, направилась с ними по эстакаде вдоль океана. Наше мужское общество шло следом, с удовольствием прислушиваясь к Лидиному звонкому щебетанию. Вновь зашла речь о поездке к Мадонне, и нам с Заболотным интересно было узнать, какими окажутся в Лидиной интерпретации наши терновщановские истории, которыми мы делились с ней в пути.
      Девочку, видимо, искренне занимал тот наш терновщанский палеолит, даже мелочи для нее имели значение.
      - Лида всерьез гордится тем, что вы ее избрали маленькой богиней совести,-сказала Тамара, когда мы все вместе остановились на краю эстакады.
      - Совесть, совесть - не слишком ли часто я слышу это слово на протяжении одного дня,- неожиданно вспыхнул Дударевич.
      - Тебе это неприятно? - холодно усмехнулся Заболотный.
      - А что вы хотите этим сказать? Для кого предназначены все эти ваши словеса? В эпоху, когда каждый поступок можно измерить "от и до", когда так называемые добро и зло можно взвесить и перевесить с микронной точностью, вы все толчете мне о каких-то полумистическцх выдумках, о том, что в былые времена, возможно, имело значение для пасторов да проповедников, Достоевских да Толстых, но сегодня? Что дают эти ваши абстракции человеку современному? От чего они его спасли, от чего предостерегли?
      В словоупотреблении болтунов под псевдонимом совести порой скрывается, я считаю, пустой звук, нечто ничего не значащее, насквозь иллюзорное!
      - Для меня нет,- нахмурился Заболотныи.
      - Почему нет?
      - За этим понятием для меня стоят всегда живые, конкретные люди. И я их видел: одних с совестью, других - без...
      - Лесли "без", то почему? - неприятно блеснул своей маленькой улыбочкой Дударевич.- В генах не заложено?
      - Вряд ли это генетическое. Скорее - благоприобретенное. То, что можно человеку привить. А можно и удалить...
      - И тогда что же?
      - А тогда что угодно! Тогда разгул цинизма. Культ вещей. Ничего святого. Приспособленчество ко всему, даже к самому худшему... Чинодральство. Карьеромания. Поиски протекций. Тогда "после меня - хоть потоп"! На почетном месте тогда вместо Мадонны ставлю набитый стойками холодильник... Вот так. И, если ты упал, я через тебя переступлю. Пойду дальше, и ни один нерв во мне не дрогнет! Закричишь - не услышу. Но обернусь. И все больше будет плюсов в анкете, и все меньше будет вокруг меня друзей и всего того, что для отцов наших считалось святым!..
      Заболотная взяла мужа под руку.
      - Успокойся, хватит тебо... Вечная это ваша тема, и тут никогда, пожалуй, согласия вам не достичь...
      Ветер с океана заметно усиливается, треплет наши плащи, над головой внезапно с сатанинским грохотом прошел лайнер какой-то авиалинии, заблудился, что ли, совсем низко пропахал небо над нами.
      - А, чтоб тебе пусто было! - закрыла уши от грохота Тамара.- Уже сейчас от реактивных в голове звенит, а что дальше будет? Куда несемся? Выпрямившись, она нервным движением повернула лицо в сторону океана.Ожидали жизни на Венере, искали разумных существ на Марсе, теперь нам говорят: где-то они дальше есть, в других галактиках... А может, это только иллюзии? Может, пора от них освободиться? Если бы дали мне возможность взобраться на некую высочайшую в мире трибуну, я бы уж сказала... Обратилась бы ко всем обитающим планеты: эй, вы! Подарена вам планета уникальная, дубликатов нет, так распорядитесь же ею достойным образом! А не умеете, передайте планету дельфинам, может, они наведут порядок? По крайней мере, себе подобных они не уничтожают!..
      - Еще и тонущим купальщикам с удовольствием приходят на помощь,добавила Заболотпая.
      Тамара как будто и не почувствовала поддержки.
      - Богоравные или звероподобные - от вас зависит доказать это! обращала она свой огонь куда-то в пространство.- Превратить планету в смрадную клоаку или построить па ней рай земной - тоже зависит от вас, самоуверенных потомков Адама... А способны ли? Хватит ли духа подняться над распрями, над амбициями, стать выше своих пагубных страстей? Сможете ли укротить в собственных душах гаденышей эгоизма, разгул честолюбия? Колыбель ведь одна-едипственная, и как можно не видеть, что она столь же прекрасна, сколь и хрупка! Эти воды, небо и этот ветер - все для нас! Рожденные в таком богатстве, имеем возможность владеть, наслаждаться всем этим, чувствовать это все, ощущать радость жизни...
      А мы? - она резко обернулась к нам и посмотрела с гневным укором, будто именно мы были виновны во всех бедах планеты, глаза ее возбужденно блестели, налитые слезами.
      - Ты абсолютно права,- взял за руку жену Дударевич.
      Он был смущен и несколько даже встревожен. Тамара разнервничалась на этот раз сильнее обычного, мы общими усилиями стали ее успокаивать, особенно Соне пришлось похлопотать, проявить немало такта и терпения, чтобы Тамара наконец взяла себя в руки. Смахнув слезу, она снова улыбнулась, хотя улыбка получилась вымученной, вроде виноватой.
      - Не знаю, что это со мной...
      Наше внимание вскоре привлекла красивая молодая пара, это были, очевидно, супруги. Прогуливаясь, они шли но берегу со споим мальчиком, чуть постарше того маленького симпатичного забастовщика у Арт Музеума, который так потянулся было к Заболотному. Мальчуган, точно купидон златокудрый, браво маршировал в расстегнутой, на "молниях" курточке, держась все время впереди родителей, а когда поравнялся с нами, по-петушиному храбро что-то закричал нам на эстакаду, не разобрать что. Хорошо было смотреть, как молодые родители, прикрываясь от хлеставшего ветра одним плащом, счастливо ежась, идут за маленьким своим вожатым, который явно тешит их своим видом. Нам слышен смех молодой матери, у нее в руках веером полыхают яркие осенние листья клена, собранные, видимо, в местах нездешних, потому что тут можно пройти много миль и не увидеть ни единого деревца.
      Вдруг с океана шквалом налетел ветер, сильный его порыв выхватил из букета лапчатый, пылающий багрянцем кленовый лист, и он, подхваченный воздушной струёй, полетел впереди молодой четы, и мальчишка, радостно взвизгнув, во весь дух бросился за ним вдогонку. Несколько раз он почти догонял добычу, убегающую из-под ног, но поймать се ему так и не удалось листочек, извиваясь, словно живой, убегал от малыша все дальше по песчаному холму, пока не затерялся меж дюн, где с каждого гребня ветром срывало желтые волны песка. Родители громко смеялись, радуясь упорству сына в этой забавной погоне, а у пас с Заболотным снова перед глазами промелькнула Терновщина, степь, ветер осенний треплет, обнажает Романов сад, смугло-красные листья гонит и гонит перед нами но стерне, развеивая их по холодной уже степи, а мы, пастушья ватага, радостно галдя, долго гоняемся каждый за своим, убегающим дальше всех вишневым листочком, бежим, готовые гнаться за ним но колкой стерне хоть на край света!..
      Живет па берегу океана человек. Депно и нощно стоит над ним несмолкающий рев самолета - рядом аэродром.
      Каждые две минуты самолеты с громовым грохотом проносятся над крышей домика, то идя на посадку, то, с ходу оторвавшись от взлетной бетонной полосы, берут курс на океан. Но, какой бы ни стоял в небе грохот и рев, хозяин домика занят на земле своим делом. Он либо кому-нибудь лодку чинит, либо разбирает рыбацкие сети, а то. склонившись, прислушивается к другому гулу, совсем не похожему на тот, что разламывает небо,- слушает тихий поющий гул улья, волны золотой его музыки... Пасеки тут!