Глава 18

За наспех организованным столом сидело человек десять изрядно подвыпиших мужчин. Это была первая репетиция застолья по поводу купленного автомобиля. В основном собрались коллеги Валерия, а почетные места занимали господа, особо отличившиеся при покупке. Их трое – мастер участка, обеспечивший подмену, Роланд и его брат Семен. Главным в этой троице был Ролик. Именно его профессионализм в автоделе и незаурядные актерские данные позволили быстро выявить недостатки и доказать, что желания продавцов безосновательны. Значение

ролика было очевидно для присутствующих даже без осведомленности о заслуге в поисках недостающей тысячи баксов, которые были доставлены к началу сделки братом Семеном, кстати, не только зубным техником, но и большим любителем автомобилей.

– Мы часа на полтора опоздали. Подъезжаем... Ролика машины не видно, а «хонда» стоит. В машине никого. Вдруг выскакивает этот пузан и на меня: как так, мы вас ждем, скоро закрывают. А у самого рожа красная, як буряк, пот в три ручья, как будто мешки таскал, и глаза во такие, – вытаращил веселые глаза рассказывающий Валерий. – Я ему, мол, не волнуйтесь, сейчас Роланд Михайлович ещё тысячу подвезет и пойдем оформлять. Тут его чуть кондратий не хватил, я даже испугался. Заходим в контору, там этот молодой стоит и уговаривает его бабу. Та тоже – впору валерьянкой отпаивать. Стоим, ждем, пузану невтерпеж. Они с молодым машину Ролика встречать вышли. Я эту бабу разговорил, а она мне все, дура, и выложила. Мужик её, оказывается, деньги занял и в строящемся доме купил новую квартиру. А строительство заморозили, старую квартиру пришлось продать по дешевке, цены упали. Здесь срок подошел должок отдавать. Кредиторы ему, мол, пожалуйте бабки и счетчик включили и, чтобы не ерепенился, ласточку его любимую грузовичком поцеловали. А завтра утром часики остановятся... Вот они и запрыгали. Ну я, конечно, утешил её, как мог. Словом, я на улицу, а там Ролик с Семеном подъезжают. Я ему втихаря показываю пятерню...

– Ну а я же не пальцем деланный, – подхватил эстафету самодовольно улыбающийся Ролик. – Сразу усек, а чтобы было правдоподобней, глазки опустил и говорю, мол, извини, друг Валера, только четыреста пятьдесят наскреб, больше нет...

– Я, конечно, на него, в чем, мол, дело, а ещё друганом считаешься, кому же тогда верить, как жить? – вновь начал, перегибаясь от смеха, Валерий. – Извинился, конечно, перед ними и к своей машине, а этот, бедолага, за мной... Умора...

– Давайте выпьем за женщин, – прервал его заливающийся Семен.

За женщин мужчины выпили стоя.

– Кстати, как у тебя с этой?..

– С ЭТОЙ – все нормалек. Каталку купил, теперь она за мной бегать будет... – пьяненько бахвалился Валерий.

Одобрили.

Вернулся домой Валерий не очень поздно и почти трезвый. День, конечно, был прожит не зря и разрешалось расслабиться на всю катушку, но поутру планировалось в ГИБДД ставить машину на учет.

Гигант ждал у двери вечерней прогулки. Хочешь не хочешь, а надо было снова выходить на улицу.

На пустыре никого. Валерий отпустил Геркулеса, который быстро нашел себе товарища из приблудных. Пусть его, пусть порезвится, он, Валерий, не какой-нибудь сноб, и пес у него рабоче-крестьянского нрава, хотя кровей благородных. Ну потреплет слегка, шкуры же с бедолаги не спустит. В сущности, правильно говорят, каков хозяин, такова и собака. А мне-то с кем перемолвиться? Это все погода. Семеныч бы, что ли, выполз, хрен старый, маялся в одиночестве, в не весенней какой-то слезливой погоде Валерий.

Чуть в стороне, там, где между двух берез была вбита импровизированная перекладина, а на земле валялись неизвестно кем привезенные танковые траки, качался мужик из второго подъезда, но к нему Валерий не пошел. Не уважал. Качался тот почти каждый день и в любую погоду. Собака, красивейший боксер, была предоставлена сама себе и постоянно паслась у мусорных баков. За это и не уважал качка Валерий. За собаку.

Спасение пришло неожиданно в лице дворничихи. Чуб её не любил за назойливую болтливость, но среди мусора в пустопорожней болтовне, как воробей в навозе, иногда мог выклевать нечто ценное лично для себя. Вот и сейчас, за неимением более достойного собеседника, можно было кое-что узнать о жилице с шестого, Ольге Максимовне.

Но болтливая дура все говорила и говорила о бомжах, которые мусорят у помойки, а она убирай, о черных, которые сбрасывают строительный мусор и никак не хотят заказать контейнер, делают это по ночам, чтобы утром с них как с гусей, вот и приходится на ночь глядя в такую мерзкую погоду выходить, чтобы за руку поймать. Наконец дошло до подростков...

– Домофоны-та не работают, вот эта шпана-та и сидит по подъездам, а главное-та – почти все не из нашего, из кирпичного, из офицерского-та, – закончила рассказывать очередную страшную историю женщина.

Всякий раз в речь дворничиха вставляла свое «та» для придания достоверности. Так ей думалось. Но истории были на слуху, а главное – на стенах, в разбитых стеклах и брошенных шприцах.

Отсюда, с пустыря, в сумерках дом казался севшим на мель «Титаником», особенно верхней его надстройкой, а редкие жители, которые время от времени то входили, то выходили из его недр, – заблудшими душами погибших пассажиров, которые никак не могут успокоиться после трагедии и все ищут непонятно что – или свои каюты, или оставшихся в живых близких.

Следующую историю про попытку изнасилования жительницы их дома Валерий слушал вполуха, думая о завтрашнем дне, на который планировалась постановка на учет машины и предложение покататься Ольге Максимовне, и вдруг его как током ударило...

– Это ты о ком? – спросил он.

– Так я же тебе говорю, что вчера вечером эта шпана хотела надругаться над твоей соседкой с шестого этажа, – ответила дворничиха. – Мне её знакомая рассказывала. Знаешь, с кудрявой собакой ходит.

Владелицу эрделя Чуб знал. Пустая бабенка, но врать не будет.

– Ольга Максимовна?

– Ну да, с лопоухим гуляет, я их не разбираю... Повторение рассказа он уже слушал предельно внимательно.

Хмель покинул голову. Вникал в подробности, словно в детской игре «испорченный телефон», и представлял самое худшее: слюнявые рты, прыщавые лица, грязь под ногтями, но дорогие «косухи» ж настоящее золото в ушах. А ещё пыхтение и сопли...

– Чего же она не орала?! – вырвалась у него глупость: кто ж выйдет-то?

– О-о-о, – она посмотрела на собачника с сожалением, – хотя ты, может-та, и поперся бы. Они ж чистая саранча. За Уралом мошка лошадей жрет начисто. Эти такие же. Нет сладу.

Валерий гаркнул, подзывая к себе собаку. «С ума, что ли, сошел?» – мелькнуло в лобастой голове пса.

Внутри бывшего сержанта все клокотало. Такое бывает даже с уравновешенными людьми. Они часто кажутся вялыми и, несмотря на габариты, производят впечатление людей, не способных впадать в ярость. Но это не так. В каждом есть предел натяжения. Это как в музыкальных инструментах: или колок полетит и тогда меняй головку грифа, или выбрасывай весь инструмент, или струна порвется. Проще, но больнее. Может так стегануть... В данном конкретном случае порвалась струна. Стало больно.

Возникшее поначалу решение немедленно пойти к пострадавшей и выяснить приметы насильников сменилось на решение подождать до утра, а желание тотчас же найти и покарать виновных уступило мудрости – не лезть в воду, не зная броду. И не потому, что боялся, а потому, что не первый год знал дворничиху, как знал и её склонность к преувеличению. Однако он не сомневался в самом факте.»

– Ну и дела, – только и произнес Валерий, выслушав рассказчицу, и, попрощавшись, пошел домой.

Лифт медленно опустился, двери открылись. Перед ним стояли двое молодых людей. Высокий чем-то замазывал кнопки лифта из баллончика, а другой, поменьше, руководил процессом.

Минутное замешательство прервал Валерий.

– Выходите, пожалуйста, приехали, – как можно ласковее попросил он, между тем, как внутри медленно поднималась черная, тягучая и остро пахнущая кровью волна.

Молодые люди стояли как вкопанные, понимая, что влипли. И влипли здорово. Этот дружелюбный тон не мог обмануть – они отлично знали, это не толпа беззубых пенсионеров. Укажешь таким название и назначение конечного пункта, и привет.

Вид этого здорового мужика и его огромной, пока ещё беззлобно смотревшей собаки не предвещал ничего хорошего.

Валерий, умея в таких случаях держать паузу, ждал, как можно ласковее глядя на стоящих перед ним.

– Молодые люди, освободите, пожалуйста, лифт, – повторил он минуту спустя и немного отошел, освобождая место перед лифтом, но не к стене, а в сторону входной двери, таким образом отсекая им путь на улицу. Мочить будем в подъезде, подумал он почти по-президентски.

– Да мы не спешим, – сказал высокий, в глубине души надеясь, что все ограничится устным разносом.

Мужик не решится воспользоваться услугами собаки, а без неё побоится с ними связываться, как-никак их двое. Эта последняя мысль вселяла уверенность, и свойственная всем им наглость брала верх над страхом.

Большинство ошибок происходит именно от неправильной оценки и ситуации, и возможных действий противника. Попросту они не знали, с кем связались.

– Что, лифт один, что ли? – задал вопрос длинный, предлагая Валерию воспользоваться вторым лифтом и разойтись с миром. – Вот на другом и поезжай.

Внутри бывшего сержанта все кипело, бурлило, клокотало. Он начал бояться самого себя.

– А я думал, они немые, а они говорить умеют, – хрипло сказал Чуб неизвестно кому.

Первым не выдержал неизвестности маленький. Стремительно нажал кнопку верхнего этажа, но лениво закрывающиеся двери не сомкнулись. Этот маневр сержант разгадал сразу, и вперед была выставлена нога.

– Хорошая реакция, – похвалил Валерий и без скидок на возраст, рост и вес влепил юнцу пощечину.

Мелкий отлетел в угол грузового лифта. Колени подогнулись сами собой, задница коснулась пола.

– Быстро вытирайте свою мазню, – приказал Чуб, давая подросткам последнюю возможность, и они это поняли великолепно.

В таких случаях срабатывает животный инстинкт, а кто они, эти подростки, когда нападают на стариков и беспомощных? Животные. И действуют только в своре. И инстинкты у них от своры идут.

Они лихорадочно порылись в карманах, но ничего подходящего не обнаружили.

– Плохо, – жестко резюмировал сержант. – Мама памперсов и слюнявчиков не положила на сменку? Руками вытирай. Иначе мордой придется.

Ноющая щека Хорька помогла сделать правильный выбор, и он начал очищать кнопки своей чеченкой, то и дело потирая испачканной о кнопку рукой ушибленную щеку. Маленького не зря называли Хорьком. Именно за изворотливость ума и способность приспосабливаться носил это ненавистное ему

прозвище, хотя, впрочем, и внешне походил на какого-то зверька с заостренной мордочкой и мелкими зубами.

– Ну...

Долговязый побледнел, но не двинулся с места. Он был Лидером, а Лидеру не пристало подчиняться. Вторая оплеуха отбросила его в тот же угол. В тусовке он был известен как Долговязый.

Воспользовавшись тем, что дядька занялся товарищем, Хорек бросился наружу. Геркулес рванулся за ним и чуть не опрокинул хозяина. Сориентировался и Лидер. Бросился в том же направлении и был моментально завален на кафель, и единственным приятным ощущением на тот момент было для него холодное прикосновение плитки к пылающей щеке.

Конечно, самое правильное было просто выпороть, и он бы сделал это с превеликим удовольствием, с оттяжечкой, как умел делать батька, но если нет условий...

– Что, мразь, худо тебе? – спросил бывший сержант, оттаскивая собаку. – Худо. Хорошо еще, что собака в наморднике. Встать! Встать!

В эти минуты Долговязый наверняка вспомнил, что ещё несовершеннолетний, и ему стало невыносимо жалко себя. Уже готовый просить дяденьку отпустить с обещаниями никогда так больше не делать, затравленно косился на дверь подъезда в надежде на чудо.

Чуда не произошло. Никто так поздно не гулял. Радовало одно. Унижения не видел Хорек.

Когда дядька, схватив за куртку, провел носом по вымазанным кнопкам лифта, понял: такого не разжалобишь, да и не дядька он вовсе, а молодой мужик.

– Я же тебя предупреждал, что мордой вытирать будешь, – приговаривал Валерий упирающемуся парню.

Долговязый сделал отчаянную попытку вырваться, но тяжелая пятерня так шлепнула по щеке, что на глазах выступили слезы. Теперь Геркулесу очень не нравилось поведение юноши и хотелось проявить свое отношение к происходящему, несмотря на запреты хозяина.

– Это ты вчера к бабе приставал?

По тому, как забегали глаза, как дрогнуло и скривилось перемазанное краской лицо пацана, Валера понял – попал в точку. Аж дух перехватило, не ожидал такой удачи. Думал, весь день справки наводить придется.

– Она нас сама подонками обозвала, – вдруг выпалил пацан.

Внутри у сержанта все клокотало. Он бы мог простить лифт, но оставить без внимания выходку с любимой женщиной – никогда.

– Женилка не отросла, а туда же, – и его осенило. – Снимай штаны, – приказал он ледяным голосом, – сейчас мы размер посмотрим.

– Что? – переспросил Лидер с надеждой, что ослышался.

– Штаны, говорю, снимай, и живо, – очень тихо, почти одними губами предложил бывший сержант.

– Зачем? – Долговязый ухватился обеими руками за пояс.

– Я жду, – напомнил старший и ослабил поводок рычавшего пса, который теперь почти доставал оскалившейся пастью до интимного места пацана.

Мысль о том, что поводок может лопнуть или дрогнуть держащая его рука, привела дрожащие руки в лихорадочное движение, и через пару секунд джинсы были спущены до кроссовок.

– Снимай кроссовки!

Хрип перетянутого ошейником горла не позволил раздумывать и доли секунды.

– Что снимать? – с ужасом спросил, ещё на что-то надеясь, молодой, но мужик был неумолим, что подтвердил пинок под зад.

– Свяжи в узел. Связал? Давай сюда... Валера взял узел в руки и пошел к выходу. На сломленного Лидера даже не смотрел. Парень, прикрывая ладошками срамное место, вжался в угол. Выйдя на улицу, Валерий, широко размахнувшись, забросил одежду куда-то в темноту. Вернулся.

– Иди домой. Можешь соврать папочке, что к тебе хулиганы пристали.

Хозяин с собакой зашли в кабину лифта. Двери медленно отсекли их от площадки первого этажа и стоящего в простенке голого пацана. Тот бросился к выходу. Хлопнула входная дверь.

Валерий уже не видел, как замелькали в темноте белые тощие ягодицы. Он запел. И в шахте лифта, вниз и вверх одновременно, разнеслась тоска мужика по бабе.

Полюби меня, казачка, молодого казака,

Из турецкого похода возвращались два полка.

Сто возов добра за нами, сабли, кубки, жемчуга,

Все твое, полюби меня, казачка, молодого казака!

Одно точно знал Валерий и не знала его собака: а ведь взорвись, и посадили бы. Посадили. За это вонючее молодое дерьмо.

Сидеть не хотелось.

Соломон Погер накрыл голову подушкой и вздохнул. Валерка гуляет. Машину обмыл. Слышаля этот рев и многие другие. Привыкли.

Глава 19

На пустыре вокруг костерка, постоянно задуваемого порывистым ветром, сидела, тесно прижавшись друг к другу, молодежь из близлежащих домов.

Многочисленная компания разделилась на две части. Одни, подложив куски картона, на бетонной плите, другие напротив, на найденной доске, застеленной газетами... Места не хватило только Лолите, и она расположилась на коленях у самого толстого. Их съежившиеся фигуры и посиневшие лица говорили о продолжительном пребывании на свежем воздухе, на это же указывал и толстый слой подсолнуховой шелухи под ногами, обутыми в почти одинаковые кроссовки. Молодые люди «зависли» в этом месте, так как ждали «помогалу» с наркотой и уже понемногу выпили, о чем свидетельствовали две пустые бутылки из-под водки и с полдюжины одноразовых стаканов. Все собравшиеся покуривали травку и пока ещё не кололись. Тем, кто сидит на героине, спиртное употреблять нельзя, так как, выпив и уколовшись, можно словить вечный кайф. Настроение было под стать погоде, хреновое, а двое вообще весь вечер молчали, изредка вздрагивая и озираясь, чем походили на очень юных алкоголиков с синдромом беспричинного страха.

Лолите надоело общество своего кавалера. Она спрыгнула с его колен и подошла к Долговязому:

– Ты сегодня как прожеванный бургер.

– Будешь...

– Опять стишки сочинял?

– Тебе-то...

– А ты попробуй.

Лолита сделала круглые глаза, и, поколебавшись, он тихо начал. Так тихо, чтобы слышала только она. Впрочем, остальным, кроме прежнего Лолитиного «стула», было до лампочки.

– Загнул... Ты, что ль, альпинист? Ну дал... А вообще фигня. Без рифмы. Такие стихи не бывают.

Лолита уже размяла свои мальчишеские ягодицы и снова заняла место на коленях у толстого.

Не нужно быть особо наблюдательным, чтобы понять, что в компании два лидера, так как чаще всего произносились две кликухи: Долговязый и Герасим. Долговязый был, пожалуй, постарше остальных присутствующих, о чем говорили и его уже основательный, колючий пушок на лице, громкий басок и крупная, совсем не мальчишеская фигура, которая из-за своей длины и сутулости, вероятно, дала честь хозяину так называться. Сегодня «майкой лидера» ему служила черная куртка «бомбер» с ярко-оранжевой подкладкой.

Эта куртка, если и не снятая с американского пилота, скверная копия тех, что носили бравые янки, разгоняя цветом подкладки не столько кровожадных акул, как застенчивых японок и экзотических филиппинок, когда этих молодых людей ещё и в помине не было. Три маленьких кольца в ухе говорили о несомненном мужестве Лидера, так же как и наколка в виде массивного перстня на левой руке. Бедный, он не знал, накалывая его, что, попав на зону, непременно наживет себе неприятности, ибо символам там придают особое значение, и, наколов себе на ягодицу бабочку или глаз, рискуешь потерять невинность в первую же ночь, между тем, вполне возможно, ни сном ни духом не зная, чем вызвал к своей заднице повышенный интерес.

– Чего это ты такое старье напялил? – спросила только для того, чтобы спросить, не сидеть же истуканами, Лолита.

– А я ретро люблю.

Лолита затянулась и передала окурок Малышу. Герасим был гораздо меньше ростом, но покоренастее. Короткостриженый, накачанный, с легким пушком над верхней губой, он, несмотря на свою мощь, выглядел ещё мальчишкой, с щенячьей радостью в голубых глазах смотрящим на окружающий мир. На нем была кожаная куртка, не имеющая никакого отношения ни к американской авиации, ни к отечественной, а потому и называемая «косуха». Штаны из плотной ткани с накладными карманами и тяжелые «гриндеры», ботинки с железными вставками. Герасим причислял себя к скинерам, но дальше презрения к рэпперам, а также особой любви к пиву и футболу причастность не распространялась. Свое погоняло он получил из-за привычки растягивать при разговоре гласные, что временами походило на мычание. Этого было достаточно, чтобы просвещенное окружение посчитало его достойным носить имя легендарного тургеневского героя.

В компании было несколько девушек, одна из которых с прекрасным именем Лолита не из последних, судя по тому, что позволяла себе по отношению к другим. Стриженная, в короткой кожаной куртке, джинсах и кроссовках, она походила на милого мальчика-подростка, и только небольшие глубоко посаженные зеленые глаза выдавали рвущиеся на волю озлобленность и жестокость.

Долговязый из-за распухшей щеки и разбитых губ не мог умолчать о случившемся. Пришлось поведать компании, предварительно договорившись с Хорьком о границах дозволенного, про встречу в лифте. Эти границы не позволяли распространяться о позорном бегстве Хорька с поля битвы взамен на молчание последнего про историю со штанами.

Однако они позволяли объяснить поражение малыми размерами лифта и присутствием собаки. Выступающий был выслушан с большим вниманием и искренним пониманием всех прозвучавших «если бы», но Акелла промахнулся. И это понимали все. Понимал и сам Долговязый, проклинающий себя, во-первых, за то, что поддался на уговоры Хорька отомстить адвокату (натолкали в почтовый ящик собачьего дерьма), во-вторых, что этим не ограничился, а покусился на лифт и, наконец, в-третьих, что начал базарить с мужиком. Молчал бы в тряпочку, как Хорек, может, и не пришлось бы сейчас гадать, рассказал ли тот кому-нибудь, как он бегал с голой задницей. Было ужасно обидно за себя, козла отпущения, так как он был абсолютно уверен, что, увидев этого шкафа, да ещё с таким теленком на поводке и без намордника, забздели бы все без исключения. И этот накачанный скин, Герасим, постоянно хвастающийся, как они гоняют рэпперов. И этот недоумок Хмырь, откормившийся, как борец сумо, а способный, как оказалось, только сумки с пивом таскать да малолеток гонять. Даже этот сочувствует, каратист долбаный. Хорек, научившийся только ноги выше головы задирать. Вчера тоже небось хотелось задрать, чтобы легче ссать в штаны было, когда по морде лупили. Возмущаются, брови насупили, а предложи сейчас пойти к этому раздолбаю домой разобраться, то у всех выяснятся критические дни. Они, видите ли, переживают, а у него одного и голова болит, и сидеть больно. Хорошо еще, что никто, кроме Хорька, не видел, как он после пинка под голый зад из подъезда как ошпаренный выскочил. Сочувствуют. И эта сочувствует, а уже уселась к Хмырю на колени, шалава.

Сочувствуют, но никогда не забудут.

– Ну и что делать будем, мужики? – нарушил затянувшееся молчание Герасим. – По домам пойдем? Как-то не фартит на холодрыге такой сидеть. Может, барыгу менты замели.

Надоели эти поминки по авторитету Долговязого. Он уважал силу и понимал, что все ссылки на собаку – ерунда. Куда против такого мужика, а собака только ускорила весь стриптиз, про который, по секрету, рассказал ему и Лолите Хорек.

– Хочешь – иди, а я подожду. Меня сто восемьдесят за бокс плана греет, – резко отреагировал Хорек.

Ему тоже надоело изображать великую скорбь. Он прекрасно понимал, что надо ловить момент, – свято место пусто не бывает. Пока он рассказал подробности случившегося только двоим, но раз знает Лолита – будут знать все. Однако пострадавший, хотя и с подмоченной репутацией, оставался пока ещё Долговязым, никто не отменял и не знал, что будет дальше.

– Так дело оставить нельзя, – продолжал Хорек, – сегодня нас, завтра кого-нибудь из вас. Одно ясно – во всем собака виновата. Без собаки он таким бы смелым не был. Надо начинать с собаки.

– Хотел бы я посмотреть, как ты с неё начнешь? – возразил Долговязый, с ужасом вспоминая белоснежные клыки разъяренного пса.

– Ну не с нее, так с другой. Повесить на березках парочку и дать любителям лающих четвероногих возможность устроить коллективные похороны. Может, этот бычий член притихнет, – подала голос Лолита, презирающая пострадавшего за поражение.

Для нее, как, впрочем, и для любой женщины на её месте, не существовало никаких смягчающих обстоятельств, будь то разница в весе, мастерстве, наличии или отсутствии собаки и тому подобное. Женщины всегда любили больших и сильных. И примеров тому не счесть. Сколько у того же Геракла баб было? Ну, когда в шкурах ходили, тогда понятное дело, чем солиднее, тем больше кусок притащить мог. А потом-то что? Взять хотя бы ту же Дездемону. Что, мужиков других вокруг не было, так нет, побольше да почернее отхватила, а чем все закончилось? И та же Наташа Ростова, побегала, повздыхала, а стареть начала и тоже кусочек побольше прибрала. Уж не говоря о Екатерине. Та и вовсе мелкого мужика не замечала. Всякие там Орловы да Потемкины за счет чего в люди вышли? Наверное, многие маленькие не прочь были попахать, чтобы деревенек нахапать, а все этим бугаям доставалось. И невдомек ей. Великой, было, что, может, маленькое дерево все в сучок росло. Маленький мужик зачастую и покрасивее, и поумнее, и пообходительнее, а бабе все большого да сильного подавай. Были, разумеется, исключения. Взять хотя бы ту же Гончарову, или Жозефину, или Инессу Арманд. Но все они и им подобные – ИСКЛЮЧЕНИЯ. Как бы в свое оправдание придумали пословицу, что, мол, любовь зла, полюбишь и козла. Вот эти маленькие козлы и ходили с оленьими рогами. Но исключения, они потому и исключения, что их мало.

Таким образом Лолита препарировала от нечего делать российскую историю и литературных персонажей скопом. Лолита не была исключением. Она тоже любила больших и сильных. Не только чтобы куски побольше таскал, но и защитить мог, если что. Да хоть с ножом на паровоз, но чтобы не блестела задница белым флагом капитуляции.

– Я – за. С кого начнем? – спросил Хмырь, радующийся возможности поддержать сидящую на его коленях.

– А может, всех собак бруцеллезом заразить? – предложил наполеоновский план один из присутствующих.

– А что это такое? – встрял Малыш.

– Ну, это что-то вроде сифилиса у нас. Тоже скрытый период, а потом бесплодие. Но главное, вакцины не существует.

– А самому заразиться можно?