Собачья площадка

Глава 8

Иванов проснулся за полдень. Долго и бессмысленно смотрел в потолок, надеясь найти там ответы на массу мучивших его, словно с похмелья, вопросов.

И не находил. Сон ли это был? Явь? Если явь, то Вадик поступил с ним, мягко говоря, не очень корректно. Ну явился хозяин дачи, ну пришлось прыгать в окно, но мог же он хоть одежду выкинуть как-нибудь...

Стыда никакого Николаи не испытывал. Наоборот посмотрев на фотографию жены на стене, равнодушно отвернулся. Это первые дни в так называемый медовый месяц она ещё трепыхалась в кровати, изображая крайнюю степень удовольствия, но до того неумело и некрасиво, не как в кино, что муж раскусил сразу. Раскусив, пожалел и себя и её. Видно, не дано. А раз не дано, не стал и принуждать.

По тишине в квартире Николай понял, что жена ушла на работу. Даже будить не стала. Ладно. Перетопчемся. Впрочем, он и не встал бы. Не развалятся. Действительно, производство от его отсутствия не встанет. Просто одним трепачом в курилке меньше. Нет, у него, конечно, были дела, были обязанности. Они ещё вчера казались важными. Еще вчера считал, что без него никто не разберется. Но вот сейчас лежит и ясно понимает, что разберутся и ничего не остановится. Точно ведь. Все будет идти своим чередом.

Другой бы расстроился. Иванов, напротив, повеселел. Дотянулся до телефона и совершенно бодрым, не больным голосом поведал начальнику, что подхватил остаточный грипп, сипит горлом и температурит. Выполнив сию несложную операцию, он прошаркал на кухню и остолбенел. В углу, между раковиной и тумбой, на мешковине, которую хозяин метил на починку дивана, лежал громадных размеров пес с отвисающими щеками и большими грустными глазами.

Будто молния сверкнула под костями черепной коробки Иванова. Он моментально вспомнил ночь, пса у забора в окружении своры бездомных собак, то, как совершенно бесстрашно отобрал у него коровий мосел и угостил творогом. Иванов открыл дверцу холодильника и обнаружил пустую полку. Значит, все это правда. Да как же он осмелился такую животину домой приволочь? И ведь пошла. Не укусила. Потом Иванов вспомнил, что со вчерашнего вечера все его существо проживает в новом качестве, и успокоился. Видно, у собаки тоже в жизни последнее время происходили большие перемены, раз она так просто пошла за чужаком. Постой, да у неё ошейник есть. Или у него? У него.

– Давай-ка вылезай... Зверь. Давай, давай, маэстро, ваш выход.

Гигант по-человечески вздохнул, поднялся и вынес тело на центр кухни. Сразу стало тесно. Иванов рискнул погладить пса по голове. Ему тут же показалось, что животное улыбается.

– Ну-ка, давай посмотрим, что у тебя на ошейнике... Ничего. Ты беглый, что ли? Как звать-то тебя, зверь?

Пес утробно гавкнул, и Иванов отскочил, больно ударившись о дверную ручку.

– А вот это напрасно. Здесь стены тонкие. В одном конце дома в сортир пошел – весь подъезд в курсе. Что же мне с тобой делать? Объявление давать? Жрешь, наверное, по ведру в день. Может, за это и выбросили. Что-то не похоже, чтобы тебя по прежнему месту жительства кто-то обидел. Такого обидишь. Верно говорю, зверь?

Пес снова гавкнул.

– Ну вот, мы же договорились... Постой, может, тебя зовут так? Зверь! Пес открыл пасть.

– Тес... Не гавкать. Я уже все понял. Может, ты дрессированный? Сидеть. Надо же. Сечет. Посмотрим, что у тебя с ногами...

Шерсть на внутренней стороне ляжек вылезла клоками, и кожа на пролысинах шелушилась. Одно яичко распухло до величины среднего грейпфрута. В углах глаз скопилось неимоверное количество загустевших пленок.

– М-да, даже мне, непосвященному, понятно, что тебя, братец, надо лечить.

И все-таки Иванов им любовался. Несмотря на то что Зверь был изрядно потрепан, худ, килограммов шестьдесят, прикинул Николай, но чувствовались в нем порода, достоинство и сила. Такой при надлежащем уходе обещал стать красавцем, а уж защитить себя и хозяина мог без разговоров. То есть без пустого тявканья. Да, такие набрасываются молча. Им устрашать не требуется.

Иванов вспомнил своих соседей. Как чванились они, выгуливая своих питомцев. Клан. Настоящий клан. В доме двенадцать подъездов. В каждом подъезде по двенадцать этажей. На этаже по шесть квартир. В каждой третьей собака. Подсчитать страшно. Каждое утро и каждый вечер, а кто и ночью, разбившись по породам, а то и просто по размерам, по привязанности собак или интересам хозяев, они важно шествовали позади своих питомцев и мысленно плевали на простых смертных. У них специфические разговоры о вязках и достоинствах пород, о собачьих болезнях и радостях, так, словно на поводках не животные, а полноправные члены общества. Еще немного, и хозяева в своем маразме выйдут на демонстрацию и потребуют для подопечных избирательного права. А корм? О, это лебединая песня. В рыбе много фосфора. Сырое мясо сейчас никуда не годится. Не дай бог дать им трубчатые кости, могут поранить желудок... В стране, едрена корень, разруха, а они о собачьем желудке пекутся. В Корее этих собак в ресторанах под соевым соусом подают. Войны на них нет. Пожрали бы любимцев за милую душу, и вся любовь. А срут?.. Весной там, где высились сугробы, отвратительное месиво из завозного чернозема и собачьего дерьма. И отпускают с поводка без намордников. От станции по пустырю ходить страшно. Когда-то здесь собирались делать парк. Иванов мечтал: вот займутся деревья и кусты, скроют безобразный котлован с началом фундамента недостроенного бассейна и будет здесь маленький парадиз, то есть рай. Ведь когда переехали, на пустыре можно было подосиновики собирать, а теперь пустые бутылки да собачье дерьмо.

Иванов ненавидел собачников. Но с недавнего времени, а именно примерно двадцать четыре часа уже, с тех пор как с ним произошло перерождение, вдруг обнаружил, что злоба куда-то исчезла. Более того, в нем начала бродить и смутно оформляться крамольная мысль. Пока ещё не нащупал, но она уже была готова вот-вот вылупиться из скорлупы условностей и устаревших формулировок.

Он порылся в холодильнике и наткнулся на сосиски. Виолетта, конечно, голову оторвет, но у него есть загашник. Спустится в магазинчик, благо лавка находилась прямо на первом этаже дома, купит эти вонючие сосиски и положит на место. А если серьезно, чем этого гиганта кормить, Иванов совершенно не представлял.

Николай вспомнил сослуживца. У того был боксер. Набрать номер – дело нескольких секунд.

– Гарик, слушай и не перебивай. Сделай вид, разговариваешь по работе... Да, это я. Да никакого насморка. Посмотри, там Люська параллельный не взяла?.. Отлично. Я тут пса подобрал. Да. Собаку. Нет, не дворовую. У неё ошейник. Породистая... Твой боксер ей по локоть. Килограммов шестьдесят, может, семьдесят. Щеки висят, окрас коричневый, кожа на шее болтается. То ли обморожен, то ли ещё что, короче, у него изнутри на задних ногах воспаление, кожа шелушится. Язвы. И одно яйцо с дыню «колхозницу». Глаза в парше какой-то... Конъюнктивит? Это же у людей... Триппер? Ну ты даешь. Нет, я объявление дам, но, по-моему, он с какой-то дачи деру дал. Понимаешь, я таких по телику видел – охранники. Только этот больше и добрый... Это он ко мне добрый? Может быть. Так что делать-то? Нет, ещё не гадил. Я ему мешок подстелил. Все равно выводить? Ладно, ночью выведу, пусть терпит. А куда звонить? А если никто не придет? Ветеринара... Глазные капли? Есть, кажется. Слушай, чего он жрет? Все? «Геркулес», макароны, костный бульон... Да, записал... Что? Люська заинтересовалась? Ну бывай, я ещё позвоню к концу рабочего дня...

Иванов положил трубку и задумался. Еще во время разговора мысль, которая раньше только проклевывалась, окончательно оформилась. Он оставит собаку. И никаких объявлений. Виолетка перетерпит. Ничего с ней не случится. Возьмет работу на дом. Никаких денег из семейного бюджета. Пусть заткнется. Зато всем этим ухарям с их шавками покажет, где раки зимуют. Нет. Травить не будет. Сами поймут, кто такой Иванов.

Николай залез в шкаф, где жена хранила лекарства, и начал рыться в ящиках. И ведь не болеет никогда, а снадобий на все случаи жизни. Дорогие и не очень, народные и от самых престижных швейцарских фирм. В другой раз Иванов молча проскрипел бы зубами, но теперь даже обрадовался. Он нашел и капли, и специальную мазь при ожогах. Она покрывает кожу тонким блестящим слоем, застывая корочкой, выполняет функции самой кожи, пропуская внутрь кислород и абсорбируя бактерии. То, что нужно.

С некоторой опаской опустился перед Зверем на колени и начал уговаривать того не кусаться. Гигант все понял. Безропотно дал закапать в глаза капли. Перед тем как капать, Иванов чистой тряпкой выковырнул пленки из углов глаз. Потом принялся за ноги. Гигант отвернулся и смотрел в сторону. Совсем как человек во время операции без наркоза. По крайней мере, именно так представлял себе поведение человека Николай. Он отогнул заднюю ляжку и густо выдавил на внутреннюю поверхность прозрачный послеожоговый гель. Размазывать не рискнул – само растечется.

– Ладно, ты поспи, а я одна нога здесь, другая там – в магазин за «геркулесом» и костями. Сторожи, – шутливо добавил Иванов и, прихватив сумку, вышел из дома.

Он спустился на первый этаж и вышел из подъезда. Утренняя хмурь разошлась, и в небе сияло солнце. В лужах купались воробьи, и у Иванова стало по-настоящему хорошо на душе. Голубые вставки на фасаде дома-корабля приятно гармонировали с небом и настроением новоиспеченного собачника. Он направил стопы к третьему подъезду, где в обычной квартире первого этажа располагался небольшой продовольственный магазинчик. Уж что-что, а «геркулес» там должен быть. За костями придется идти квартал, но он осилит.

Николай подошел к третьему подъезду. За перила был привязан ротвейлер. Он покосился на Иванова и равнодушно зевнул. В другой раз Иванов только обрадовался бы сему факту. В другой, не в этот. Смотреть на меня не хочешь, собака, я для тебя никто. Пустое место. Но ничего, ничего. Пожалеешь еще, мелькнуло в голове Николая, и он бочком поднялся по лестнице.

Как и следовало ожидать, в магазине находился хозяин ротвейлера. Валера о чем-то задушевно беседовал с продавщицей. Николай постарался сделаться незаметным и разглядывал витрину, не вмешиваясь в разговор, хотя вполне мог попросить пару пачек «геркулеса» и макарон. Взвешивать не надо. В конце концов, он покупатель, а не праздный трепач. Но не сделал этого. Просто стоял и разглядывал витрину. Разок Валерий обернулся, и Иванов успокоил его, мол, выбираю.

Валерий закончил разговор и пошел к выходу, равнодушно, как и его ротвейлер, скользнув взглядом по невыразительной фигуре Иванова.

Скотина, подумал про себя Николай. Он посмотрел на продавщицу. Маша, кажется, и попросил «геркулес», макароны и кило сосисок. Заметил, что под очками та скрывает фиолетовый кровоподтек.

– Бодягу надо приложить. Хорошо помогает, – посоветовал он.

– Что? – не поняла та.

– Я говорю, бодягу на глаз...

– Берите... Что еще?

– Ничего, – удивился её тону Иванов, чего она как с цепи сорвалась, я же как лучше хотел...

Невдомек было Иванову, что Маша все утро переживала за свой фонарь под глазом, надеялась, что хорошо замаскировала. Час перед зеркалом, а все равно как напоказ. Культурный человек хоть вид сделал бы, что незаметно, а эти лезут. Валера ладно, свой. А этот-то поскребыш куда?

Николай, оскорбленный в лучших чувствах, побрел в большой магазин за костями. Встал в отдельную очередь среди пенсионеров. Здесь у него тоже вышел казус. Он думал взять без очереди. Кому они нужны-то? Но оказалось, что за костями отдельная очередь. Пенсионеры. Подозрительно пахнущие щетинистые люди. И он среди них. Иванов стоял с таким видом, будто берет по меньшей мере три килограмма антрекотов. Ему почему-то стало стыдно.

– Три кило... Мне для собачки. Бульон, знаете... Очень полезно, – зачем-то объяснил он всем свою покупку.

Сзади заворчал бомж. Что-то вроде «самим не хватает, а тут собакам берут, становись в конец, людям не хватит». Это «людям» окончательно добило Иванова. Это они-то люди?

– Где занял, там и буду стоять, и вы мне не указ, – отрезал Николай.

– Всем хватит – и людям, и животным, – миролюбиво успокоил очередь мясник.

Надо с этим парнем дружить, подумал про себя новоиспеченный собачник, наверняка наши все дружат. Так в мыслях начиналось перерождение обычного Иванова в хозяина большой собаки.

Настроение вновь вернулось в свое утреннее русло, и ноги сами понесли Иванова домой.

Иванов поднялся на этаж и здесь обнаружил свою супругу. Она сидела на подоконнике и свирепо надулась при виде мужа.

– Ты что тут делаешь? Ключи забыла?

– Я ничего не забыла. Я отпросилась. Это ты забыл, что тварь такую привел. Она меня чуть в куски не разорвала.

Николай с ужасом вспомнил, что в квартире оставалась собака. Но откуда же он мог знать, что Виолетта отпросится?

– Откуда мне было знать, что ты отпросишься? – так и сказал Иванов. – Надо предупреждать.

– Я теперь в собственную квартиру не попаду? Предупреждать.

– Не собственная.

– То есть?

– Не приватизированная. А собака что, собаке я дал задание охранять. Пойдем.

Он решительно вставил ключ в замочную скважину. Открыл дверь. В маленькой прихожей стоял Зверь, задрав огромную голову, и смотрел на Иванова внимательными глазами.

– Ты что же это, братец, своих не пускаешь? А ну погладь его. Погладь, не бойся. Зверь, это своя. Своя, понимаешь?

Иванов без всякого чувства приобнял жену за плечи и продемонстрировал любовь. Собаку не обманешь, но, похоже, она поняла, что имел в виду новый хозяин.

Виолетта осторожно протянула руку и потрепала Зверя по загривку. Зверь развернулся и, щелкая когтями по паркету, убрался на кухню.

– Вот видишь... Все понимает и сторож отличный.

– Что у нас красть?

– А музыкальный центр?

– Ему сто лет в обед.

Иванов подумал, что действительно, музыкальный центр не аргумент в пользу того, чтобы Зверь остался в квартире навсегда. Слава богу, хоть не зарычал на Виолетту. Когда Иванов объяснит, что собака престижная, Виолетта поймет. Будет о чем трепаться с подругами. Только на это и рассчитывал Иванов, а пока прошел на кухню, выгрузил продукты и, выбрав самую большую кастрюлю, поставил кости на газ.

– Вечером я его прогуляю. Попозднее, а то порвет ещё какую-нибудь главку! – крикнул он жене с кухни.

Виолетта сразу села на телефон.

Николай в щелочку некоторое время понаблюдал за ней, а когда услышал – «ты представляешь себе, не пустила, меня не пустила, стоило моему на неё цыкнуть, и как шелковая», – понял, что все будет в порядке. Хотя бы на первых порах. Подруги подогреют интерес. К тому же не надо теперь даже изредка выполнять ненавистные теперь супружеские обязанности, уж он-то постарается гулять со Зверем подольше, пока жена не уснет.

На Иванова снизошло спокойствие и блаженство.

Он смотрел, как закипал бульон и на поверхности появились золотистые пятаки жира. По кухне разносились тяжелые запахи.

Зверь наблюдал за каждым движением хозяина.

Глава 9

Назвавшись королем Лиром и получив сторублевую купюру, Евсей не стал расстраиваться. Он давно наблюдал за Соломоном, и адвокат ему нравился. Отрывочные сведения, обрывки фраз кумушек у подъезда и клиентов Погера, садящихся в личные автомобили, позволили сделать вывод о въедливости, а главное, порядочности еврея. Пусть будет что будет, решил Евсей. Адвокат был его последней надеждой.

Евсей вышел из подъезда и направился на пустырь. Утренний развод бомжей он пропустил. Их компашка в составе семи человек каждое утро, как в армии, проводила распределение занятий на день. Еленку со Светкой отправляли к Нечаянной Радости в Марьину Рощу. В преддверии большого религиозного праздника на паперти можно было хорошо заработать. Кривой, бывший вор-карманник, выпущенный по возрасту и сбежавший из дома престарелых где-то под Вологдой, направлялся на Баны (три вокзала: Казанский, Ярославский, Ленинградский) вспомнить старое, а заодно принести в кассу свою лепту. Гашек и Фишер ушли на пакгаузы. Авось подвернется разгрузить что-либо. Хруст пребывал в свободном полете. Это значит центр, это значит тащи все, что плохо лежит. Повезет – найдет в транспорте оставленную сумку. Правда, последнее время предупреждают, чтобы пассажиры не забывали, но все объявления – мертвому припарки. Еще никто не подорвался, но если неделю-другую колесить по кольцу, две-три сумки можно надыбать. Однажды попался даже портфель с документами. Они его вернули, и клиент был счастлив.

В свободном полете из-за своих адвокатских историй оказался и Евсей.

Евсею надо было только позавтракать. Он наметил для себя ВВЦ. Всесоюзный выставочный центр мог гарантировать немного, но стабильно – сотни ларьков, лотков и питейных заведений на свежем воздухе торговали пивом, а вот посуду сами не принимали. Тут главное – объемистая сумка и тайник. Тайник нужен для того, чтобы постоянно не таскать с собой всю посуду, а время от времени опоражниваться для нового захода на цель.

Пятница завтра. Завтра Евсей и побанится. А пока, пока Евсей дошлепал до котлована с началом фундамента, спустился вниз и выбрал для завтрака один из отсеков. Может быть, по замыслу проектировщиков здесь должны были размещаться душевые. Еще в подъезде бомж прихватил стопку сухих рекламных листков, и теперь они стали хорошей растопкой для его небольшого костерка, на который водрузил чайник, а из кармана достал консервную банку – мясо цыпленка в собственном соку. Выкинули на помойку из магазина после торговой инспекции как некондиционный товар. Срок годности просрочен.

Евсей пошарил по карманам в поисках ножа. У него был фирменный швейцарский ножик из тех, что выдают швейцарским альпийским стрелкам и полицейским: два лезвия, штопор, консервный нож, шило, отвертка, ножницы, щипчики для обдирки проводов и многое, многое другое, назначение чего он не знал сам. Нож Евсей нашел месяц назад, и Кривой слезно просил его уступить. Давал немалые деньги – триста рублей. И вот теперь нож пропал. Не иначе как Кривой. Теперь, наверное, отточил его до бритвенной остроты и режет где-нибудь сумки у трех вокзалов. Попадется, и нож отнимут, и накостыляют. Хотя что его осуждать. Из шестидесяти лет – сорок за решеткой. Там и школу прошел, и туберкулез схватил.

Евсей раздул огонь и уставился на него как сомнамбула. Говорят, в огне живут саламандры. Бомж представлял их себе в виде золотистых тритонов с улыбающимися женскими лицами.

Женские лица...

Женские лица преследовали его повсюду.

Евсей, он теперь даже редко вспоминал собственное имя, женился в младенческом возрасте, на прекрасной женщине-комсомолке, которая родила ему трех девочек. Евсей тогда служил инженером на горно-обогатительном комбинате. Все в Советском Союзе думали, что мы никогда в жизни не будем добывать вольфрам, а закупим его в Индии, на самом же деле вовсю добывали, прикрываясь геологическими изысканиями. Так вот, Евсей придумал «грохот», который поверг случайных англичан и американцев в состояние столбняка – ничего подобного по КПД нет и не будет ни в одной из развитых капиталистических стран. Евсею предложили возглавить производство, продать патент. Евсей отказался. А потом пришла перестройка. Проводили игры. Принимали решения. Словом – парламент. Тогда всех сокращали. Но это в прошлом. Он вдруг как-то сразу увидел, что баба его, не в пример райкомовским, и одевалась хуже, и готовила, как баба. Словом, подставили ему деваху из Кустаная. Вот так, ничего не понимая, прежняя баба осталась на бобах и с детьми, а инженер, придумавший «грохот», при новой жене с девочкой. А потом перестройка закончилась. Всем в правительстве вдруг захотелось покупать вольфрам у Индии. И начали покупать. «Грохот», удививший зарубежных заказчиков, сгнил. Знаете, как гниет железо? Кислород всему виной.

Евсей отдавал им все.

Если бы не эта проклятая болезнь... Амнезия...

И вот теперь Евсей сидит в бассейне, варит себе какао из пачки, найденной на помойке у универсама. Вполне хорошее какао.

У него лично было несколько версий собственной жизни, и состояли они из кусочков.

Он сначала отдал квартиру. Как не отдать, ведь ушел к молодой. Потом дачу под Чебоксарами – дочерям. Одна уехала в Лиепаю, другая в Донецк. Но жизнь не покерный расклад, это в картах жизнь можно придумать, в жизни придумывать нечего. Все уже придумано до нас. Расклад для Евсея был запрограммирован ещё Шекспиром – его кинули. Молодая жена сошлась с шофером управления, он, как витязь, оставил ей все, а оставшись один на один с узкоглазой действительностью, запросился в родные края.

Родные края встретили Евсея сурово – в лице коменданта общежития Костромского речного пароходства. По вечерам пили водку, били бутылки о фанерные перегородки и приводили сомнительных женщин. Евсей был далек от такого времяпрепровождения, но все равно заставляли участвовать. В принципе никто и никогда не интересовался, о чем думает бывший инженер. А он разрабатывал для пароходства новый план выхода из кризисной ситуации.

Короче, Евсей разругался и здесь. Его попросили съехать. Он подался на турбинный завод. Здесь без разговоров включили в комиссию по приемке. Дважды побывав на испытаниях, составил бумагу, в которой резко осудил членов комиссии. Что за этим последовало? Правильно. Тогда Евсей решил вернуться домой, попросить у бывшей жены комнатенку и проживать на пенсию. Однако его не приняли. Больше того, ткнули носом в им же подписанную бумагу.

И Евсей поехал в Москву искать правду. Деньги на первое время были, и он расположился в гостинице. В кабинетах встречали любезно, отказывая, улыбались.

Его промурыжили два года. За это время успел сносить выходной костюм, потратить все накопления и приобрести стойкий иммунитет на улыбку. Пойти бы сразу в адвокатуру, предложить, когда было что... Но жизнь ничему не научила Евсея, и только начавшиеся странствия доказали тщетность всех устремлений. Против бумаги человек ничто.

Евсей задумался и чуть было не упустил взвар. Чертыхнувшись, налил. Сел, как в каком-то фильме, и помолился. Молился как умел. Евсея радовало уже одно то, что есть какао и есть огонь.

– «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.

Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.

Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божьими.

Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное.

Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески несправедливо злословить за Меня.

Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас».

Евсей налил напиток и пригубил. Несмотря на все что перенес, бомж радовался только оттого, что мир кругом вот-вот зазеленеет. Почки на вербах покрылись рыжей пыльцой, и его, Евсея, никто не убил.

– Альберт, Альберт! – разносилось над пустырем.

Это подполковник ищет своего шпица, решил бомж.

После того как Соломон дал ему твердый совет, мысль пойти в баню целиком и полностью подчинила себе всего Евсея. Он потрогал фуфайку, и сторублевая бумага отозвалась ласковым хрустом.

Он ездил в Донецк. Другая страна. Другие законы. В поезде сперли паспорт. Кому был нужен – непонятно. Во всяком случае, Евсея ссадили. Без документов не прокомпостировать билеты.

Все-таки в Донецк он добрался. Встретили как полагается. Евсей за неделю съел столько сала, сколько не ел за всю свою жизнь. Но вечером третьего дня случайно услышал разговор между своей дочерью и её мужем. Выходило, что старик загостился. Он-то, мятежный, хотел как лучше. А оно вона как...

В Лиепаю не поехал вовсе. Зачем? Снова услышать, что никому ничего не жалко? Ну сколько он съест? Евсей никогда не задумывался, что для жизнедеятельности организма нужны калории. Еда. И только теперь, когда очутился в состоянии невесомости, каждый батон хлеба приобрел свой первоначальный смысл.

Евсей вскрыл банку с мясом цыпленка и понюхал. Не то чтобы боялся умереть, умрет, и прах с ним, просто корчиться не хотелось. Больше всего он любил желе. Дрожащую субстанцию, которая таяла во рту и оставляла ощущение полноценности жизни.

Когда Кривой рассказывал о тюрьме, Евсей всегда удивлялся делению по признаку: работаешь – мужик, не работаешь – больше достанется. Но самое страшное – никому нельзя верить. Есть записные трепачи. Они в камере чуть меньше шестерок. Вспоминают. Зэки любят слушать. Всю шелуху сразу отметают. Он. Она. Любовник. Драл он ее? Если не драл, об чем базар? Нет, если бы всех, кто советует, как лечить и чем, если бы все, кто советует, как забивать голы, если бы всех, кто скажет, как написать ту или иную книгу, слушать – надо садиться и писать новую библию.

– Альберт... Альбертик...

С ума, что ли, сошел? Тварь поганая. В прошлый раз этот Альбертик чуть не опрокинул таз с костянкой. Они бульон варили. Засранец.

Евсей поковырял в банке и не нашел никакого удовольствия. Если взять, к примеру, правительство, то он бы решил все по-другому.

Надо было идти на ВВЦ и отрабатывать. Евсей – человек с правилами. Он не может просто взять из общего котла и съесть. Сто рублей на баню. Можно, конечно, пригласить Фишера и Гашека, но тогда это будет не помыв, а размазывание грязи. У Евсея был хороший товарищ, такой же, как он. По несчастью. И жил при бане. Бабки носил своим детям. А дети не принимали. То есть деньги принимали, а банщика не пускали. Стеснялись.

Что же это в мире делается, если дети собственных отцов стесняются?

Когда все уходили, они запирались, раскочегаривали печку и мылись всласть. Вспоминали. Иногда случалось пиво и рыбка. Тогда был полный помыв.

Евсей готов был поделиться последним с любым, кто хоть как-нибудь утешит и скажет неправду про дочерей.

Бомж был глуп.

Никто и никогда, со времен Авраама, никого не жалел.

Евсей вытер слезящиеся глаза и посмотрел на небо. Он думал, что все ответы найдет там. Но на небе ничего не было. Ни одного Божественного знака.

– Уйду я от вас...

Глава 10

– Альберт! Альберт!.. Альба!..

В безутешном горе бродил подполковник по бывшему парку. Он сходил на местное телевидение, где равнодушная деваха выслушала пространные стенания по поводу пропажи собаки, записала окрас, породу, приблизительное время пропажи, хотя бывший военный точно указал часы и минуты. Потом вернулся в опустевшую квартиру, включил телевизор и, дождавшись времени вещания кабельного телевидения, был сильно возмущен тем, что из белого Альберт превратился в пятнистого, а из шпица-кобеля в шпица-суку.

Ничего в нашей стране не меняется. Продавцы, которые, казалось бы, кровно заинтересованы в том, чтобы продать товар, не улыбаются и хамят. В поликлинике тебе ни за что не поставят пломбу из иностранного материала, так как ты пенсионер и обслуживать тебя должны бесплатно, а за бесплатно только кошки на помойке плодятся.

Плюнул подполковник и пошел на пустырь.

– Альберт!.. Альберт!.. Альба!..

На пустыре, как всегда в марте, было грязно, зябко и неуютно. Ни один идиот не прогуливал собак. Больше того, никто из «классиков» не вынес мусор,

Откуда-то тянуло запахом какао. Бубнов собрал все свое самолюбие в кулак и пошел на запах. В канаве сидел бомж. Людей, которые в жизни ничего не смогли сделать и оказались на улице, подполковник не любил. Больше того, никогда не подавал нищим, считая, что, если уж ты родился в СТРАНЕ СОВЕТОВ, соответствуй.

Никогда в жизни у подполковника внутренних войск не было такого чувства, что его надули. Он всегда знал, что командир встает с женщины в шесть утра. Следовательно, заместитель должен вставать на половину часа раньше. И никак иначе. Иначе разрушится вся армейская жизнь. А тут сидит человек и варит на костерке какао.

Пустырь.

Собака пропала.

А он варит.

– Собаку мою не видал?

– Какая из себя? – вопросом на вопрос ответил бомж.

– Брось придуриваться, меня здесь все знают. И шпица моего не хуже.

– Шпица вчера видел. Сегодня нет. Садись. В ногах правды нет.

– А пожалуй, и сяду. Намотался. Сам-то откуда?

– Долгая история. А тебе правда интересно?

– Время есть.

– Раз есть, тогда слушай. Только я издаля начну. Ты «Короля Лира» читал?

– Не довелось.

– Тогда вдвойне интересней. У одного мужика было три дочери и одно королевство. Он взял свое королевство и поделил на три части. И роздал.

– Дочери – это хорошо. Сыновья тоже, но они, мне кажется, как жильцы потом живут. Пока нуждаются в мамкиной сиське и папкиной защите, ещё ничего. Забавные. А потом... Квартиросъемщики на полном пансионе.

– В том-то и вопрос. Вздумал этот Лир жить у всех по очереди. Пенсия... А зачем он им старый да дряхлый и без королевства? Усек?

– Ладно. Понял тебя правильно. Только что ты за королевство имел, чтобы из-за него такая перетурбация совершилась. Зовут-то как?

– А я уж и не помню. Здесь все Евсеем, а раньше... Владимиром Евсеевичем.

Бомж пошевелил губами, как бы пробуя имя на вкус.

– И был я главным инженером горно-обогатительного комбината. У меня машина черная была. Квартира. Жена, дочери и любовница. К ней потом и ушел.

– Как же ты всего лишился?

– Рак у меня двенадцать лет назад обнаружили. Ну, я и отписал все второй своей.

– А рак?

– Не иначе в МВД служил или в «конторе». Одни вопросы. Медики наши долбаные анализы перепутали. Мало один раз, в столицу поехал, и там бардак. Потом один дотошный аспирант, он на мне практиковался, докопался-таки. Не рак. Год я по больницам потерял. Вернулся домой, а мне – вот бог, а вот порог. Она себе помоложе завела. Пустился во все тяжкие. Деньги были. Мы ни в горе, ни в радости пить не умеем. В какой-то компашке дали мне по голове пузырем, очнулся – ни денег, ни документов и не помню ничего. Ни кто я, ни что я.