Глава 14

Пошел третий день, как Николай Иванов стал владельцем огромной собаки, породы которой сам не знал. Он пробовал на улице подойти к книжному лоточнику, взять и за так посмотреть собачью энциклопедию, но не тут-то было. Опытный книжник сразу распознал в нем интересующегося, но безденежного.

Черт знает, как это он меня вычислил, думал Николай, и вторая мысль, заставившая лоб покрыться испариной, тут же прожгла его: а про то, что произошло с ним четыре дня назад, можно ли вот так, с лету? Наверное, можно. Говорят, они сами себе подобных за версту чуют и в любой толпе найдут. Он ещё по привычке делил мир на «них» и «не них» и стоял как бы особняком.

После сегодняшней консультации с Гариком он решил, опять же по совету, вызвать кинолога – хрен с ним, сбережения кое-какие есть, – определить породу и получить заключение. Потом надо будет вызывать ветеринара или вести собаку на прививки самому. Дальше Гарик обещал помочь с оформлением в клуб. Они даже придумали легенду, откуда Зверь и как достался. Тот же Гарик дал телефон кинолога, и Николай тут же до него дозвонился. Визит стоил двадцать долларов. Кинолог мог оторваться с основной работы только днем, но днем не мог Иванов. Кинолог предложил Иванову оставить ключ в условном месте под ковриком, а самому ни о чем не беспокоиться. Иванов перезвонил жене и попросил положить ключ под коврик. Виолетта была конечно же недовольна, но Николаю глубоко плевать на её недовольство. Впервые рявкнул как мужчина, хотя вот уже четыре дня таковым не являлся. Бдительные сослуживицы оторвались от бумаг и с изумлением наблюдали перерождение хиляка в мужчину. И так бывает...

Вторым этапом было отпроситься у начальства. Конечно, проще выдумать себе какую-нибудь работу в городе, скажем – библиотека, но Иванов уже исчерпал все библиотечные лимиты с этими поездками на дачу. И тут снова помог проныра Гарик. У начальника тоже оказалась собачка. Дворянин. Рассказывали, что из-за этой подобранной им где-то по случаю дворняги первое время начальник даже испытывал трудности в семейной жизни, хотя мужчина положительный и видный. Почти Черномырдин.

Иванов подошел к начальнику и, опустив глаза долу, начал свой горестный рассказ о подобранной собаке.

– Порода-то какая? – живо поинтересовался шеф.

Как и предупреждал Гарик, сердце начальника широко распахнулось.

– Не знаю, – честно признался Николай.

– Дворянин...

Сердце распахнулось ещё шире. Иванов не стал его захлопывать признанием, что Зверь, по всей видимости, пес породистый и даже элитный.

– А Виолетта?.. – поинтересовался начальник. Взаимоотношения чужих жен с собаками очень сильно интересовали начальника.

– А её какое дело? Я что, не зарабатываю, чтобы собаку накормить? Зарабатываю. Она её выгуливает? Нет. Так какого, спрашивается, лезть, – снова удивил, теперь уже всех, своей мужественностью Иванов.

Он видел себя сейчас со стороны глазами отдельских барышень не сереньким человечком среднего роста с редкими волосами на маленькой головенке, а Георгием Победоносцем, сразившимся со змием.

Глаза начальника ответили ему дружеской взаимностью.

– Но все-таки ты так уж круто не бери...

– Не беру, да приходится.

– Ладно. Иди. Все равно до конца недели работы особой не предвидится.

Так Иванов оказался на свободе. Матвей догнал его в коридоре и некоторое время шел молча.

– А мне не сказал, что собаку подобрал, – не смотря другу в глаза, сказал Матвей.

– Ну не сказал и что? Мир, что ли, рухнул? Почему это если друзья, то непременно должны всем делиться? Чушь. Ты же не рассказываешь про свою сексуальную жизнь, верно?

– А Гарику сказал, – гнул свое Матвей.

– У Гарика собака. Я советовался. У тебя же собаки нет. У тебя кошка. Я что, должен был спрашивать у кошатника, чем собаку кормить?

– Ты с Гариком не вяжись. Человек он нехороший. Скользкий. Настоящий ку-клукс-клан.

– Не маленький. Сам выберу, с кем быть, а с кем повременить.

– Ладно-ладно...

И Матвей отстал.

Только теперь, чуть не попав под машину, Коля вспомнил бабью обиду Матвея. Постой-погоди... Но думать было уже некогда. Иванов подходил к дому. Сердце его предчувствовало недоброе.

Лифт, обыкновенно сломанный подростками, на этот раз быстро домчал хозяина собаки до нужного этажа. Николай отомкнул предбанник и, подойдя к двери, приложил ухо. Он ожидал услышать что угодно, кроме тишины. Раз кинолог, значит, изнутри должны были звучать команды – кинолог обещал за двадцать долларов провести первую дрессуру, – на худой конец утробный лай Зверя, но ничего подобного. Слышно только «Радио России». Ключа под ковриком не оказалось. Кинолог должен был быть внутри. Если никто не подает никаких признаков жизни... Иванов представил себе страшную картину и покрылся потом. Нет, этого не может быть. Как не может? Тишина пугала. Кинолог же... Он обязан найти выход из любого положения со Зверем...

Иванов осторожно открыл дверь и втиснулся в прихожую.

Зверь стоял в коридоре, и ничего, кроме тягучей капли слюны, не упало на ковровое покрытие. Николай ожидал, что это будет сгусток крови. Внезапно Зверь разверз пасть и зевнул, потом развернулся и пошел к двери ванной. Подойдя, два раза утробно гухнул на нее. Гухнув, посторонился.

Иванов опять похолодел. Неужели сожрал, а остатки заволок в место общего пользования, чтобы хозяин лучше замел следы? Какая умная собака. Но на полу следов перетаскивания тела кинолога не наблюдалось.

Зато, открыв дверь ванной комнаты, он обнаружил плохо выбритого человека со скучными глазами. Джинсовая куртка на предплечье была перехвачена капроном Виолеттиных колготок. Ниже колготок расплылось коричневое пятно запекшейся крови.

Узрев спасение в лице Иванова, человек-кинолог, как понял Николай, встал с края ванны. Глаза его ожили, ноздри затрепетали, и весь он распрямился со щелчком в коленных суставах, как швейцарский перочинный ножик.

– За двадцать долларов... За двадцать... Всего... Мастиф. Английский мастиф. Вы соображаете? Я же спросил вас, какая собака!

–Спросили, —подтвердил Иванов, косясь на предплечье, чего доброго, прибавки попросит, одновременно подумалось ему. – Я сказал, большая. Породы не знаю.

– Большая? – взвился оживший кинолог, но моментально осекся, увидев выглядывающую из-за спины голову Зверя, перешел на полушепот: – Английский мастиф одомашнен ещё в каменном веке, до этого первые изображения найдены в Египте, датированы три тысячи лет до нашей эры, кельты брали их в бой против когорт Цезаря и побеждали... Ими медведей травят. А в Индии тигров. Большая...

Иванов, вместо того чтобы испугаться, выпятил грудь.

– Да, собака хорошая. Как вы говорите... Английский мастиф? Это не тот, что «Собака Баскервилей»?

– Тот, тот. И уже тренирован на телохранителя и охранника... А вы мне «ключ под коврик». У него нормальный вес до ста килограммов. Будет во мне столько?

Иванов критически осмотрел фигуру кинолога и отрицательно помотал головой.

– Правильно. Во мне шестьдесят три, – сообщил кинолог, – да и в вас не многим больше.

– Вы говорите, он уже тренирован?

– Да. Если признал в вас нового хозяина, можете ходить с ним на любую разборку. Мои услуги не понадобятся. Деньги оставляю себе. На лечение. Проводите до двери.

Иванов проводил кинолога до двери.

– Мой вам совет – найдите ему суку, денег будете иметь на щенках немерено. Можете наняться к «новым русским». Тоже прилично платят. За один вид. Не говоря о дрессуре.

Когда за кинологом захлопнулась дверь, Иванов позвал Зверя в комнату, сел на диван и, глядя прямо в глаза гиганту, ласково поблагодарил собаку. Он прижал его молотообразную голову к своему лицу и зашептал на ухо ласковый набор слов.

Если бы Николай когда-нибудь шептал нечто похожее в ухо своей жене, возможно, семейная жизнь этой пары сложилась по-иному. Вообще вся жизнь Иванова пошла бы не так, умей он шептать женщинам наборы чувственных и абсолютно ничего не значащих слов. Большинство мужчин это знают, но то ли из ложного чувства стыда и неловкости, то ли от собственного чванства и превосходства над существом в постели пренебрегают этим, в сущности своей безобидным и приятным, обманом. А напрасно. Умельцы, даже не сочетающие в себе силу и изощренный ум, вовсю пользуются подобными приемами и выигрывают.

Внутри Иванова рождалось нечто большее, чем благодарность. Откалывались и рушились в океан обыденности арктические айсберги, сковывавшие съежившийся материк его внутреннего Я, а в ушах бесконечной пластинкой прокручивались слова кинолога об уникальности собаки.

Он ещё всем им покажет!

Глава 15

После того как Евсей плотно покушал очень питательным и наваристым супом из ветчинных обрезков с зеленым горошком, надо было идти сдавать тару. И вроде бы недалеко, но после сытного обеда бомж разленился, нашел лавочку на задах за палатками и сел, переваривая и пищу и мысли.

Снег уже стаял, и земля перед ним лежала такая же пустынная и безрадостная, как сама жизнь. Повсюду, куда ни глянь, валялись свидетельства присутствия человека и домашних животных. Впрочем, какие здесь домашние животные. Да такие же, как он, кормящиеся при ларьках бомжи. Хорошо еще, Сардор работу дает и не гонит.

У него был бумажный мешок из крафта, полный темных пивных бутылок. А ещё огромное желание поговорить с евреем-адвокатом. Для того чтобы разговор состоялся, необходимо пройти хотя бы минимальную санобработку. Последнее Евсей мог проделать только с помощью своего давнего приятеля. Когда-то бомжевали вместе, но тому крупно повезло. Имея чудом сохранившийся диплом техника-электрика, тот смог устроиться истопником в баню Северо-Восточного административного округа. Истопником он называл приятеля по устаревшему названию профессии. Кругом все давно перевели на газ и электричество. Отошли в прошлое и общественные бани, где можно было задешево получить пар, пиво и неторопливую беседу. Нынче кругом понатыкано столько саун и всяких салонов с запредельными ценами, что «простому крестьянину» некуда податься. Да и банями эти заведения назвать трудно. Разврат.

Евсей поднялся и пошел за мешком. Тут же стояла импровизированная тачка, приспособленная под картонный ящик от телевизора «Сони», в который тютелька в тютельку входил мешок бутылок.

Грехи наши тяжкие, крякнул Евсей, сваливая мешок через борта, унялся бы ветер, опять кости ломить будет. Но больше всего Евсей по весне и осени боялся прободения язвы. Тогда все. Тогда каюк.

У приемного пункта гудели пенсионеры. Тут пара-тройка рож того же статуса, что Евсей. Они приветствовали его радостно – нашего полку прибыло. Евсею было неприятно. Он догадывался, о чем идет спор между пенсионерами и бомжами. Не хотел в него вступать.

– Господа-товарищи, не надо сушить глотки, все равно спрайту за так никто не даст. Все мы тут стороны пострадавшие, а посему давайте в порядке очередности. Кто крайний?

Очередь сконфузилась, хотя в ней стояли люди далеко не склонные к компромиссу. Откуда это берется в русских людях – совестливость, никто и никогда не узнает. Но уж точно не от татар и их ига. А пока у одного из очереди заработал, досасывая батарейки, транзисторный приемник. Передавали концерт классической музыки. Оставалось только ждать и слушать. Не современный тум-тум, а Шуберт. И все поразились. Замолкли и стали слушать. Непритязательная пьеска, но сколько в ней было от молодости стоящих в очереди людей!

Сдав бутылки и заработав на этом ещё восемьдесят рублей, Евсей повез коляску в близлежащую подворотню, где передал знакомому дворнику на хранение. Далее его путь лежал через Свиблово до места помывки. Он шел и удивлялся. Кругом люди занимались своими делами. По крайней мере, лица у всех были занятые. Что можно делать в середине дня молодым, полным сил и здоровья людям? Покупали зеленый лук и редиску не поймешь у кого. Кто-то тащил упирающегося ребенка. Прыщавые пили пиво, лениво прислонясь железом к железу. А в домах за шторами и жалюзи, наверное, подписывали нужные и не нужные бумаги.

– Евсей! – с неподдельной радостью приветствовал бомжа истопник, так, словно они вместе много лет назад выстояли под бомбежкой и делили последнюю махру. – Сколько лет, сколько зим, как ограбили магазин!..

– Помыться можно? – спросил Евсей. Он знал, что не откажут, но могло быть нашествие тараканов со своими барышнями, тогда приходилось ждать окончания их помывки. Иногда ожидание затягивалось до трех-четырех утра. Наевшиеся секса барышни, удовлетворив убогие фантазии денежных партнеров, расползались по дневным хатам.

Сегодня тараканы оккупировали только три зала. Больше того, отдельный зал для пиршества готовили на завтра. В нем-то и решили обосноваться. Еще с утра истопник поправил там кое чего, приглашенная барышня вымела все подчистую. Стены окропили настоем эвкалипта.

– Давай-ка одёжу... – приказал истопник, – прожарим.

Евсей безропотно разделся, явив приятелям бледное тело с двумя пролежнями синего цвета. Хотя в русских парных не принято обмываться перед парилкой, оба друга в один голос заявили, чтобы Евсей сначала пошел в душ, но не мочил головы.

Тело Евсея отозвалось на горячий душ равнодушно. Поры не открылись. Им нужен был более ощутимый удар температурой. И все-таки первая грязь сошла. Обнажились отдельные участки кожи с ямочками оспин и седыми волосками в родинках. Евсей вспомнил из истории, что утренние бани отворялись обычно в благовест, к заутрене, а вечерние – чуть раньше вечернего звона, и никак не мог понять, в какой временной период попал. Скупые люди с собой мыла не брали, подбирали брошенные другими обмылки, да и веники пользовали чужие. Евсей поискал на полке и нашел удивительное импортное душистое мыло с незнакомым запахом. Целое. Не обмылок. И полотенце лежало свернутое в трубку, китайское, чистое. С этикеткой.

«Сначала только в печах мылись. Когда истопят печь пожарче, например под хлебы, то как вынут их, возьмут воду, нагретую загодя, настелют пол соломою, веник прихватят, распаренный домягка. Посудину прихватят для хорошего духу с квасом, а для молодоженов с пивом. Улегшись как следует, человек велит затворить за собой устье печи, прыскает по сторонам и поверху квасом ли, пивом ли. Всего лучше пучком соломы, прыскать. Пару поддать, сколько надобно, а потом уже и париться. Выходит распрелый человек из печи в сени или во двор – холодной водой окатиться. Непременно потом надо полежать на лавке или на полу на соломе».

Когда он вышел, воздух был напоен ароматом пива. Оба сотоварища сидели и хитро улыбались. Перед ними на салфетке лежали яйца вкрутую, плохо ошкуренный лещ, черный хлеб и доброе слово в виде бутылки водки. Евсей порылся в мешке и был встречен рукоплесканиями – бутылка водки, упаковка частика и обрезки ветчины.

Они зашли в парную.

Пару поддавал человек знающий. От Евсея грязь отходила пластами. Он не стеснялся. Чего уж. Выйдя в бассейн, даже не почувствовал холода воды. Вокруг него сразу расплылось пятно, как вокруг нефтяника.

– До чего же тебя надо... – только и сказал истопник.

– Возьми мою мочалку, – сказал товарищ. Очень скоро мочалка стала серой.

– А вот кого побрить, поголить, усы поправить, молодцом поставить. Мыло есть московское, а вода из кратера сахалинского.

Сели.

– Давай за тех, кто никогда уже к нам не присоединится?

– Давай...

Выпили молча. Как полагается. Одновременно каждому пришло на ум свое. Истопник вспомнил, как его опрокинули на рынке, и он сразу и навсегда простил обидчикам все. Пусть подавятся. Товарищ вспомнил свою дочь, которая выгнала его из квартиры и попросила не приходить без бутылки. И Евсей, вспомнивший вдруг врача, который сказал, что ты будешь приходить в себя постепенно, по чуть-чуть... А Евсею, напротив, вспомнилось сразу все. Как покупал мороженое, как в городском тире обучал стрельбе, как дарил плюшевую игрушку.

У Евсея потекли слезы. Это были очень правильные слезы. Они текли о том, что некогда было Владимиром Евсеевичем, главным инженером горно-обогатительного комбината, отцом трех дочерей, мужем двух жен, человеком с десятью головами, о которых американцы отзывались как о золотых.

Полезли на полок. Там обдало жаром, но это был не тот жар, который сиюминутно нельзя терпеть, это был жар, который не только терпеть можно, но и нужно. Мыслей ни о жене, ни о детях уже не было.

Одно терзало тело под названием человек: сколько ещё можно надо мной издеваться?

Случись рядом с этими людьми нормальный человек, все нормально и закончилось бы, но рядом были те, кто были. Евсей рассказал им все. И советы давались на уровне.

Сначала ошкурили леща, потом принялись за щуку. Щука оказалась сухая и соленая.

– Ведь вот в чем дело... Не в квартире и не в том, что я к ним иду, а в том, что они боятся, что я к ним иду... Я уже двенадцать лет иду... И все равно боятся... А я уже давно не иду. И не пойду. А они меня дураком объявили.

– Давай-ка, дружок, мы тебя поброем...

Евсея усадили в кожаное кресло. Хрустящую простыню под подбородок. Пену на щеки. «Золинген» поправили о ремень. И кожа Евсея впервые за много лет отозвалась на движение бритвы. Это вам не «Жилетт» какой-нибудь.

– Раньше чем парили? – задал сам себе риторический вопрос друг истопника. – Мочалом, соленым медом, тертою редькой, чистым дегтем. И срезали мозоли, правили животы и спины. А нынче? Вон я объявление читал... Диагностика. Какая к херам диагностика, когда эти врачи домашнее задание не учили ещё в школе... Ты, Евсей, главное, в голову не бери. Бери в плечи – шире будешь. Мы из тебя такого молодца сделаем. Ни один негр краше не будет. Самое главное – молчи. Пусть за тебя адвокат дует. И деньгами поможем. У меня на прошлой неделе два гарнитура купили...

Это он врал. Купили в магазине. Он только отвечал за доставку. И то всего полтысячи срубил.

Щеки выскоблили так, что Евсей себя не узнал. Задрал голову. В огромное зеркало на потолке вдруг увидел ставший неестественно большим кадык. Хорошо, что у женщин таких нет. Брови закустились. Прямо Брежнев. Евсей до слез в глазах принялся выщипывать седые пряди.

– Как на свиданку готовишься.

– Ну нет. Я пойду к слабонервному человеку и расскажу ему жизнь, а он должен за маленькие бабки защитить от государства? Нет. Я приду, как белый человек. Пойдем ещё парку словим...

– Дело... Я с мужиками договорился, чтобы веники вовремя запасали. Только тогда они лекарственные и пользительные бывают. Его резать надо на меженях, только солнце на поворот начнет. И не всякая береза к этому делу пригодна. Нужна веселка с ветками тонкими, гибкими, с густым, вислым листом.

Снова пошли в парную.

– Самое наиглавнейшее, чтобы зуд прошел. Иные парятся, хлещутся, кричат, просят пару, а самого не знают – если сильно шлепают, так это от воздуха в самом венике: листья кудрявятся и хлопают друг об дружку.

– Тебя-то за что выгнали? – спросил Евсей истязателя.

– За что и всех. За правду.

– Не понял...

– А чего понимать? Я завгаром был. Вот и понимай.

И Евсей представил себе завгара. Невеселая выходила картина. Не воруешь – садись. Воруешь – тем более. Да, правды на такой должности не найдешь, будь ты хоть семи пядей во лбу. Бензин дорог. Услуги ещё дороже.

Вспомнив про водку, перестали париться.

Историю Евсея знали оба сотоварища, и потому особо распространяться тот не стал. Ограничился двумя словами: выжили и сволочи. И к водочке он относился, как всякий русский человек, как к «горькой». Вот приехали, к примеру, к ним на комбинат американцы. Естественно, руководство закатило банкет в лучшем ресторане города, но, когда иноземцы увидели, как русские пьют: крякают, выдыхают, ещё раз крякают, да такие рожи потом строят, – у гостей невольно родились вопросы – зачем тогда пить и почему так часто? Отвечать пришлось Владимиру Евсеевичу. А потому, сказал главный инженер, что делаем мы это по надобности, а не от великого желания, вот утвердилось за нами, что пьем без просыпа, мы и возгордились – какой другой народ так может? Да никакой.

– А ты серьезно думаешь, что еврей поможет? – спросил дружок истопника.

– Не знаю. Резона, конечно, нет, но я у него двух молодых заметил. Может, он на мне их дрессировать будет.

– Тогда тебе повезло. Вот у меня ученик был. Никудышный. Так я, чтоб марку не терять, почитай, сам все за него и делал.

Вспомнив ученика, истопник насупился.

– Жениться собрался, – совсем невпопад вдруг сообщил он.

Похоже, что эта новость была новостью и для его друга.

– На ком? – вытаращился тот.

– Ты не знаешь.

– Вот уж воистину перегрелся.

– Женюсь, – гнул свое истопник, – увезу в деревню, у меня дом под Владимиром, корову хлопотно держать, заведем коз. Я узнавал, самые удоистые голландские. Сыр катать могу. Парничок спроворю. А чего здесь-то чужие ж... мылить да дерьмо за ними собирать. Поехали, Евсей, у тебя руки приделаны как надо и голову ещё не всю пропил. Организуем коммуну.

– Ну все, – злорадно ухватился друг, обиженный, что его не зовут, – опять в коммунисты записывайся, а вместо денег за трудодни – палочки в тетрадку.

– А тебя никто не зовет. Я Евсею предлагаю. Ты все хозяйство спустишь, – врезал правду-матку истопник.

– Нахлебником не пойду. Вот компенсацию вырву, тогда подумаю. Ты адресок оставь.

Друг истопника встревожился не на шутку. В самом деле уедет, куда ещё париться пойдешь, где пустят? И обидно стало, что дружок все втайне продумал, а ему ни гугу.

– Пожгут вас соседи. А то наших не знаешь – сам в грязи живу и никому кругом в князи выбраться не дам.

– Найдем чем защититься. Тут на прошлой неделе гулял один залетный. Денег не хватило, он мне «люгер» продал, – сообщил, понизив голос, истопник.

– Ты это брось. Мы ничего не слышали, ты – не говорил, – сурово сказал Евсей. Дружок же, наоборот, оживился:

– Покажь, а? Покажь...

– А чего на него смотреть. Железка, – понял, что сморозил, истопник. – Это я пошутил.

Но дружок твердо знал – не пошутил. И двойная зависть глубоко засела в его душе. И никаким паром её оттуда уже вытащить было нельзя.

Глава 16

У дверей квартиры Соломона Погера стоял другой человек. На Евсее от прежнего бомжа были только ботинки. Огромные. Сорок пятый, растоптанный. Других у истопника не нашлось. Зато ему дали ещё приличный пиджак взамен лоснящейся фуфайки, а рубашку и брюки постирал там же в бане.

Двери открыл секретарь адвоката, и ничто при виде незнакомца не насторожило его. В глубине комнаты маячил стажер. Сам Соломон оказался на кухне. Его страстью было готовить всяческие вкусные штучки. Специализация – салаты.

– Вам назначено? – спросил секретарь.

– Мы говорили с хозяином, – не утруждая секретаря деталями, раз тот не узнал Евсея, отделался посетитель.

Его усадили в кресло, и секретарь вышел. Стажер осторожно разглядывал гостя поверх энциклопедии стрелкового оружия. Ничего особенного. Одет опрятно, выбрит. Правда, ботинки... Но это личное дело гостя. Стажер попробовал составить психологический портрет пришедшего, как советовал ему Соломон. Всегда тренируй глаз и ум, постарайся определить не денежную наличность и материальные возможности клиента, это придет потом, а кто перед тобой, способен ли утаить многое или будет сразу выворачивать карманы.

Лет шестьдесят. Может быть, моряк. Лицо обветрено, но хорошо выбрито. Пахнет хорошим парфюмом, ногти подстрижены и чисты, но на руках ссадины. Возможно, трудится на садовом участке или строит собственную дачку. Холост – одна стрелка не совсем правильно заглажена, но женщина безусловно есть – на пиджаке в районе лацкана небольшая аккуратная штопка.

До Холмса стажеру было далеко.

В дверях появился адвокат. Он вопросительно уставился на посетителя. Руки адвоката по инерции комкали кокетливый передник с оборками.

– Чем могу служить? Вы по рекомендации? – опросил он.

– Собственно, вы сами разрешили мне прийти Три дня назад.

– Не припоминаю, простите...

– И даже дали мне сто рублей.

Адвокат задумался. Потом лицо его озарилось догадкой и недоумением одновременно.

– Это что, маскарад был?

– Вовсе нет. Одежду я одолжил на время.

– Так-с... – Адвокат потер руки. Ситуация откровенно забавляла. Теперь отлично вспомнил дурно пахнущего бомжа, который перехватил его почти на лестничной площадке, когда провожал секретаря на прогулку с таксой.

– Я искренне рад за вас, но не ожидал такой метаморфозы. Оказывается, сто рублей все ещё деньги. Нет, каков? Каков? Вы просто молодец. Люблю иметь дело с молодцами. Что бы об этом сказали великие? – обратился адвокат к стажеру.

– «Не следует страшиться ни бедности, ни болезней, ни вообще того, что бывает не от порочности и не зависит от самого человека». Аристотель.

Соломон Погер остался доволен. Из молодого человека выйдет толк.

Адвокат обращался к своим подопечным в искреннем восхищении.

– Ну-с, молодой человек, составили психологический портрет? – спросил он стажера, и тот спрятал глаза. – Понимаю, понимаю. Теперь очень трудно определить, кто есть кто. Будьте добры, сделайте нам кофейку...

Секретарь пошел на кухню.

– Что ж, рассказывайте.

Соломон кивнул стажеру на диктофон. Тот включил.

– Звать меня Владимир Евсеевич Тимохин, но это я узнал всего несколько лет назад...

И Евсей рассказал им все. О том, как у него двенадцать лет назад обнаружили рак, о том, что за год до этого ушел от прежней жены и взял моложе, о мытарствах по клиникам, о том, как не пустили домой ни к новой, ни к старой жене, как потерял память. Рассказал и даже объяснил принцип своего нового «грохота», которым так восторгались американцы. Рассказ длился полтора часа, и никто ни разу не перебил его. Менялись лишь кассеты.

За время рассказа Соломон несколько раз вставал и подходил к полкам с книгами, снимал то одну, то другую и делал закладки цветными бумажными полосками.

Наконец Евсей закончил. Его слегка подташнивало от выпитого кофе и духоты, но бомж стеснялся попросить открыть окно или хотя бы форточку.

– Так-с... Кодекс законов о браке, семье и опеке. Официальный текст на первое июля 1950 года. Первый брак заключен до этого срока? Так, действовал вплоть до... Когда оформлен второй брак?