Благодаря четкой работе безопасников и оперативно подготовленным и переданным информслужбой сообщениям паники глобального масштаба не произошло, были отмечены лишь ее региональные рецидивы, подогретые правда «идеологами» всяческих обществ, как по «спасению Конструктора», так и по его «скорейшим похоронам», однако все почувствовали дыхание нависшей над миром опасности, психологическое давление которой создало атмосферу неуверенности и тревожного ожидания. Эра вселенского оптимизма кончилась, началась эра взвешивания слов и дел, решений и поступков, жизни и смерти.
      В десантном зале спейсера «Клондайк» царила дежурная тиши на, изредка нарушаемая короткими репликами командира, киб-интеллекта спейсера по имени Мартин и начальников смен и обойм погранвахты. Перед обзорным виомом в кокон-креслах оперативного управления десантом сидели двое, командор погранслужбы Ингвар Эрберг и Аристарх Железовский. На кресла сходились каналы оперативной компьютерной связи, информационного обеспечения и контроля вахт практически всей Солнечной системы, и не было ничего удивительного в том, что дежурную работу выполняли руководители столь высокого ранга — ситуация требовала исключи тельных мер, и цена принимаемых решений была исключительно высока. Если обстоятельства того требовали, в зале появлялся третий член квалитета ответственности. Председатель ВКС и его заместители, либо председатель Совета безопасности, либо члены СЭКОНа.
      В глубине обзорного виома застыла одна картина: плавно меняющая форму, зыбкая, хрупкая на вид, зернистая, текучая, как пламя костра, фигура Конструктора, добравшегося до орбиты Плутона и продолжавшего медленно двигаться под углом к плоскости эклиптики вглубь Солнечной системы, к Солнцу. В данный момент его скорость составляла всего двадцать шесть километров в секунду. Изображения с видеокамер других аппаратов передавались дежурным прямо в мозг в соответствии с задачами, которые они решали.
      Заседание Совета безопасности, состоявшееся несколько часов назад и прошедшее в бурных дискуссиях, снова выявило неподготовленность человечества к решению проблем, подобных проблеме Конструктора, несмотря на опыт цивилизации и достижения куль туры в целом: в дело вмешались нюансы психологии, скрытые в человеческом "я", которыми почти не занималась наука, и Совет по сути превратился в разобщенную, раздираемую противоречиями систему. Конкретные решения не были приняты ни по одному поднятому вопросу: что делать с Конструктором, как установить с ним связь, готовить ли удар по нему, вводить ли в Системе «экстремальную мобилизацию». В конце концов решили подготовить заседание более тщательно, определили составы комиссии по каждому вопросу и наметили сроки выполнения задач анализа и прогноза — трое суток, но никто не смог дать рекомендаций тревожным службам человечества — как им поступать в том или ином случае; руководителям этих служб можно было полагаться только на собственные силы, знания, опыт и мудрость.
      — Запрос Савичу, — вызвал Железовский мысленно. Через две секунды пришел ответ — Мартин выудил пси-голос ученого из каши тысяч сигналов и передач, пронзающих пространство в разных направлениях:
      — Савич на связи.
      — Что нового?
      — Банк данных по К-проблеме пополняется, причем наиболее интересная информация поступает от групп, работающих с бывшими звездами омегой и ню Гиппарха. Например, установлено, что в районах этих сверхстранных объектов физические константы не соответствуют законам нашего континуума. Для них квантиль, отвечающий заданному уровню вероятности, равен… — Савич умолк. — Прошу прощения, терминологическая абракадабра вам ни к чему.
      — Можете дать конкретные рекомендации?
      — Работаем в этом направлении.
      — Медленно работаете. Канал БВ еще дышит?
      — Это, по сути, уже не канал, а глюонная «струна», потихоньку рвущаяся на кварковые «капли». Пространство на всем протяжении БВ стабилизируется. Что касается самого Конструктора, то есть определенные позитивные сдвиги в его, поведении. Могу сообщить его реакцию на некоторые из наших программ. Группа Мещерякова работает с музыкой в различных вариациях, и в ответ на одну из передач Конструктор выдал свою музыку — стохастическую, с характеристиками, доступными разве что композитору-гению.
      — Не преувеличивайте.
      — Ни капли! Знаете, с чем это можно сравнить? Как если бы в ответ на свист погонщика слона, пусть и художественный, слон вдруг ответил сложнейшей музыкальной фразой из произведения Скрябина.
      — Вряд ли наша музыка, основанная средой, эмоциями, идеологией, индивидуальной психической культурой, вызывает у него переживания, — пришел чей-то пси-импульс. — Конструктор, конечно, может понять, что человеческие музыкальные шедевры выполнены с великим мастерством, но едва ли способен взволноваться настолько, чтобы ответить.
      Савич засмеялся.
      — Коллега Паволс? Похоже, выводы коллеги Мещерякова вызывают у вас не совсем положительные эмоции.
      — Я уже имел честь спорить с Мещеряковым, но ученому надо быть последовательным и точным в терминологии, особенно по отношению к столь сложному объекту, как ваш Конструктор, иначе смысловая аберрация неизбежно ведет…
      — Стоп! — сказал Железовский. — Теоретические споры — не на «треке».
      — Прошу прощения, — отозвался Мартин, — пропустил реплику при выключенном информайзинге .
      — У вас все? — осведомился комиссар у Савича.
      — Все, — ответил ксенолог. — И все же для иллюстрации раз говора о музыкальном совершенстве прошу послушать отрывок передачи Конструктора.
      — Давайте, — после паузы согласился Железовский. Где-то далеко-далеко родились странные звуки, словно кто-то учился играть на скрипке, пианино и трубе одновременно. А потом в уши, в мозг, в тело, хлынула цепенящая, таинственная, завораживающая и будоражащая одновременно, неземная музыка. Она за полнила комиссара до краев, хлынула наружу — через глаза, слезами, затопила пространство и время, стерла границы между завтра и вчера. В ней звучали небывалая мука и сумасшедшая радость, смех и слезы, счастье и боль, нанизанные на волшебный ритм и смешиваемые в хрустальный водопад звуков. Железовский почувствовал, что погружается в музыкальную пучину все глубже и глубже, растворяясь в этом томяще-сладком хаосе, не желая сопротивляться, думать и чувствовать что-то, еще…
      Выключение передачи он воспринял, как холодный душ.
      — Ну как? — донесся голос Савича.
      — Дьявольщина! — только и смог выговорить ошеломленный Железовский.
      — Поэт сказал бы иначе. Вот, послушайте:
 
В песне Мерлина — Судьбы
Потрясенное звучанье;
Клич воинственной трубы;
Тяжкий стон и задыханье
Рек, зажатых подо льдом;
Голос площадей ревущих;
Стук сердец и пушек гром;
Поступь воинов идущих;
И пустынника в глуши
Вопль о крепости души.
 
      — Похоже, он когда-то слышал нечто подобное, точнее и образ нее сказать невозможно. Спасибо, вы заставили меня познакомиться с собственным "я". Но к делу. Чем еще, кроме орбитальных нарушений, грозит нам проникновение Конструктора в Систему?
      — Не знаю, — помолчав, ответил ксенолог. — Вариантами прогнозов занимаются эфаналитики. Сам Конструктор — система с очень высокой степенью утилизации отходов, почти как черная дыра, его «след» в отличие от следа БВ чист — ни радиации, ни каких-то шлаков, ни «мусора» он не оставляет…
      — А монополи, кварковые «мешки», различные К-эффекты — не мусор, по-вашему?
      Савич не нашелся, что ответить.
      — Конец диалогу. — Железовский покосился на соседа, который слышал разговор.
      — Хотел бы я знать, — сказал Эрберг, — что ему надо у Солнца? Если человеком движет желание постичь смысл чудес и явлений, то что движет Конструктором? Ведь эта музыка… сродни самой природе, стихии. Вселенной! Никогда в жизни не слышал ничего подобного, даже близко! Лед и пламя! Нет, не так: стон и смех… Впрочем, описать невозможно. Но ведь если на нас так действует его музыка, значит, что-то мы можем понять? Шанс взаимопонимания все-таки существует?
      Железовский молчал, вслушиваясь в привычные шумы населенного космоса, отсеивая будничные переговоры пограничников и ученых. Громада Конструктора проплывала мимо торжественно и бесшумно, вспыхивая неяркими переливами свечения и гроздьями искр, будто на его тлеющей поверхности горели колоссальной протяженности леса…
      — Пост-семь, — раздался голос командира одной из застав наблюдателей. — Появились роиды. Даю картинку.
      Изображение в обзорном виоме не изменилось, но и Железовский и Эрберг получили одинаковую пси-передачу: перед их глазами, чуть слева, появилась световая окружность, приблизилась раз и два, пока не заняла все поле видения, и в черном колодце передачи, перечеркнутом по центру крестом визира, всплыла цепочка светящихся зеленоватых пятен.
      — Очередь из одиннадцати кораблей, — продолжал наблюдатель. — Размеры колеблются от двухсот метров до двух километров, скорость «очереди» — сто сорок четыре каэмэс, направление — на «северное плечо». На вызовы — ноль внимания.
      Эрберг и Железовский переглянулись.
      — Психическая атака, что ли? — пробормотал командор погранслужбы. — Чего они хотят добиться? И ведь не впервые, разве что масштабы «атаки» раз от разу увеличиваются. Вчера «само убийц» было семеро.
      — Издали они напоминают мне скорее пиратские брандеры. Может быть, внутри Конструктора на роидов уже не действуют капсулирующие силы, гравитация, наши физические законы, и они раскрываются, выпуская «на волю» живущих в них существ?
      — Пусть ими занимаются фридманологи и ксенопсихологи, у меня воображения поменьше, и голова болит совсем по другим поводам.
      «Очередь» чужанских космолетов, похожих на чудовищных морских ежей, без труда преодолела десятитысячекилометровый слой вихревых полей, укутывающий тело Конструктора, и вошла, как нож в масло, в одну из колоссальных щелей, разделяющих от дельные гранулы. Одиннадцать фиолетовых вспышек отметили наблюдатели, одиннадцать нейтринных всплесков, — и больше ничего. Конструктор словно не почувствовал столкновения, пребывая в со стоянии дремы, а может быть, философской задумчивости.
      — Где остальные? — спросил Железовский.
      — Около двух тысяч роятся в кильватерной струе Конструктора, — доложил Мартин. — Небольшие скопления — по пять-семь-девять кораблей — описывают вокруг него ломаные траектории. Одиночки рыскают вокруг, иногда залетая за орбиту Урана. Причем, что самое интересное, как только это случается, моментально по являются «серые призраки» и сопровождают транспорты роидов до тех пор, пока те возвращаются обратно.
      — Связи с «призраками» нет?
      — Я бы сразу сообщил.
      — Много их в Системе?
      — Вряд ли «серых призраков» можно сосчитать, как чужан, они почти не лоцируются и ходят практически бесшумно, то есть без всяких вспышек, колебаний электромагнитных полей, нарушений метрики и прочих эффектов. Пока замечено семь «призраков», да и то пять из них «мигают» — то появляются, то исчезают, и лишь один дежурит постоянно. Кстати, возле него крутится и «пакмак» СЭКОНа.
      — Это машина Грехова.
      — Хотел бы я знать, что ему нужно, — проворчал Эрберг вслух.
      — Так спроси, — философски посоветовал Железовский так же вслух.
      Командор погранслужбы хмыкнул.
      — А сам что же не рискнешь? Или ты у него в долгу, как крест ник, и не хочешь лишний раз напоминать о себе?
      — Знаешь, при разговоре с ним меня не покидает ощущение, что он знает все! А у Забавы вообще развился комплекс неполно ценности, в его присутствии она буквально ощетинивается, собирается в комок, словно ждет нападения… или в крайнем случае какого-то подвоха. Кстати, от подруги Грехова Анастасии Демидовой, Забава услышала утверждение, что у него абсолютная память! То есть он помнит все прожитые моменты. Как тебе это нравится?
      — Никак. Бедный проконсул! Хотя он вряд ли нуждается в со чувствии. Он хомозавр, а не человек, как и К-мигранты.
      — Ну, это ты напрасно, просто у него ген резерва работает в полную силу, и возможно, он человек больше, чем мы с тобой.
      — "Пакмак" Грехова возвращается, — доложил Мартин. — Даю зеленую улицу. Через полчаса будет на борту.
      — Наверное, он подслушал наши мысли, — предположил Аристарх хладнокровно, поглядев на соседа.
      Эрберг засмеялся.
      — Это уже из области черной магии.
      В течение получаса они вслушивались в переговоры подчиненных, изредка отвечая на прямые вопросы, вызывали нужных абонентов, передавали распоряжения и принимали поступающие сообщения, физически ощущая, как с каждой секундой колоссальное тело Конструктора углубляется в пространство Системы, приближаясь к Солнцу и к Земле. А потом на спейсер прибыл Грехов.
      Проконсул вошел в зал в обычном своем одеянии — в черном, с металлическими полосами на груди, кокосе, остановился у кресла Железовского, глядя на светящиеся контуры многосложной фигуры Конструктора. Сказал вслух, не прибегая к пси-обмену:
      — Ну и что решили уважаемые члены капитула насчет блудного вседержителя?
      — Вы о Конструкторе? — вежливо спросил Железовский.
      — О нем, болезном.
      — СЭКОН предложил жесткую программу под названием «Предупреждение Титаника».
      — Весьма недвусмысленное название. Подробности? Комиссар Отмолчался, и ответил Эрберг:
      — Две сотни излучателей начинают работать синхронно, создавая на пути Конструктора плотный энергетический конус. Если это его не остановит, следующий щит будет из антиматерии. Послед ним, в программе стоит квагма-заслон .
      Грехов прищурился. Ему не надо было объяснять, что такое квагма-заслон — возбуждение и усиление колебаний вакуума, сопровождающихся рождением «голых» кварков.
      — Вы считаете, что эти ваши действия смогут остановить Конструктора?
      — А вы считаете, не смогут? — осведомился Эрберг. — Ни одно материальное тело не способно выдержать кипение кварковой «пены». Уничтожить Конструктора мы, конечно, не сможем, но по чувствовать боль заставим.
      — Ясно. Рисковые ребята в СЭКОНе, если строят свои прогнозы на энтимеме , забывая, к чему приводят поспешные обобщения. Ведь уже все убедились, что Конструктор — не просто материальное тело и на него не распространяются законы физики. Он живет по своим законам. Известно ли вам, что каждый физически реализуемый сигнал ограничен по мощности, в том числе и энергетический импульс типа «суперструнного» возбуждения вакуума? Так вот для уничтожения Конструктора необходим энергоимпульс бесконечной мощности!
      — Чушь! — вырвалось у Эрберга, однако он тут же поправился. — Извините, но я математик, и ваше высказывание для меня — что красная тряпка для быка, чисто дилетантское заявление.
      Грехов хмуро улыбнулся, ответил иронично-спокойным взглядом Железовскому, указал на пустующее кресло:
      — Разрешите посидеть тут с вами? Не помешаю? Надо собраться с мыслями. Чего-то я не учитываю в своих экспериментах.
      — А чем вы занимаетесь, если не секрет? Грехов помолчал, заметил разрешающий кивок Железовского и сел в пустующее кресло.
      — Хочу найти одного приятеля, спросить его о Берестове.
      — А полномочия?
      — Оставь, Ингвар, — мысленно одернул Эрберга комиссар. — У него карт-бланш Совета безопасности. Да и причем тут полномочия?
      В глазах Грехова промелькнула насмешливая искра; несмотря на отсутствие пси-раций, он услышал реплику, но заговорил о другом:
      — Аристарх, я тоже сожалею, что не смог отговорить Берестова от визита, его миссия с самого начала была обречена на провал, ибо любой орган Конструктора — если воспользоваться земной терминологией — это область пространства огромной информационной емкости, и выдержать гигантское давление информации ни один человек не может… хотя у Берестова шанс был, все-таки в нем проклюнулся интрасенс.
      — Что же вы не доказали этого еще тогда, до запуска послов? — хмыкнул Эрберг.
      — Мне не поверили бы. А времени на подробный футур-анализ у вас не было.
      — Что правда, то правда, — кивнул Эрберг, замер. — Простите, я на связи.
      Железовский выслушал сообщение о появлении еще одного пакета роидов в сопровождении «серого призрака», глянул на Грехова:
      — Зачем вам связь с «призраками»? Вряд ли только для выяснения судьбы Ратибора.
      — Не только. — Проконсул заговорил не сразу. — Меня интересуют кое-какие философские аспекты бытия.
      — Какие, если не секрет?
      Грехов удивленно посмотрел на комиссара, потом понял и улыбнулся с какой-то глубоко затаенной жалостью, обращенной тем не менее не к Железовскому, а неизвестно к кому.
      — И что есть разум? И что есть любовь? И что есть жизнь?
      Железовский улыбнулся в ответ, он тоже читал «Листья травы» Уолта Уитмена.
      В разговор то и дело вмешивались голоса дежурных, командиров погранпостов, оперативных групп, исследовательских отрядов, ин ков, управляющих всем непрерывно маневрирующим флотом и контролирующих сложнейшую систему взаимодействия включенных в работу коллективов, поэтому комиссар предложил Грехову надеть пси-радио, чтобы каждый раз не извиняться за молчание. Проконсул молча включил кресло и подсоединился к тревожному каналу компьютерной связи в тот момент, когда Мартин сообщил о появлении нового конвоя, как стали называть пограничники редкие группки роидов и «серых призраков». Группы эти действительно напоминали конвои: впереди мчался «призрак», за ним корабль чужан и замыкал колонну еще один «серый призрак», а то и два. Конвои обычно появлялись из глубин пространства и выходили в лоб Конструктору, словно шли на таран, а Конструктор после столкновения «включал прожектор» — из района падения корабля роидов вырастал толстый, диаметром в километр, луч света.
      Посмотрев картину столкновения, выведенную на обзорный виом, и выслушав идеи ученых по этому поводу, руководители погранвахты снова обратили внимание на собеседника, который вдруг попросил координатора сообщать ему новости о перемещении «серых призраков».
      — Индекс ВП? — спросил Мартин.
      — Сто , — Грехов кинул беглый взгляд на Эрберга, недо вольного решением коллеги. — Прошу прощения, я не слишком злоупотребляю машинным обеспечением? Не хотелось бы ссылаться на необходимость каждого шага.
      Командор вспомнил о карт-бланше и проглотил готовые вырваться возражения, признавая в душе, что работать Грехов не мешал.
      — Если бдение в кресле можно назвать работой, — меланхолически отозвался Железовский мысленно.
      — Работа работе рознь, — возразил Эрберг. — Но мне лучше за сыпать вулкан вручную, лопатой, чем сидеть на собственных нервах и дергаться от каждого шороха и скрипа.
      — Стареешь, мастер, пора давать дорогу молодежи.
      — На себя посмотри.
      — Я и о себе говорю то же самое. Вернется Ратибор, уйду.
      — Ты все еще веришь, что он вернется?
      Железовский не ответил. Их разговор шел в личном диапазоне пси-связи, и Грехов его не слышал.
      Эрберг вдруг оживился.
      — Габриэль, это легенда или правда, что вы дважды попадали внутрь Конструктора?
      — Правда, — ответил Грехов равнодушно.
      — И можете с уверенностью утверждать, что он — прапредок всех форм жизни в Метагалактике? Честно говоря, поверить в это трудно. Я могу принять на веру, что Конструкторы могли творить звезды и галактики, но… возможно, мне не хватает воображения?
      — Конструкторы не создавали собственно Звезды и галактики, вообще звездные скопления, это ложное представление об их деятельности. Они приготовили базу для возникновения звезд — трехмерное пространство, свернув остальные девять измерений; как известно. Вселенная рождалась двенадцатимерной. Кроме того, они изменили и кое-что еще.
      Эрберг хмыкнул, покосился на Железовского, ничем не выдавшего своего отношения к сказанному.
      — Весьма интригующее заявление. Словно вы и в самом деле были свидетелем деятельности Конструкторов. Что же они изменили еще, кроме количества измерений?
      — Не лезь ты к нему в душу, — посоветовал Железовский. — Никто не знает пределов его знаний, а ты, кстати, не фридманолог, чтобы поддерживать спор на профессиональном уровне.
      — Я математик и космологию знаю достаточно, к тому же не люблю высокопарных заявлений.
      — Напрасно вы иронизируете, — с необычной мягкостью сказал Грехов, разглядывая Эрберга умными, угрюмыми глазами. — Самое глубокое заблуждение — в философском смысле — люди сохранили еще с двадцатого века, сформулировав антропный принцип. Да, жизнь, в том числе и разумная — уникальное явление во все ленной, но это вовсе не значит, что природа «старалась» именно для человека, подгоняя свои законы под его условия существования. Вы действительно не фридманолог, иначе знали бы, что уже сейчас наукой накоплено достаточно данных; чтобы сделать вывод: закономерности эволюции и структура нашего метагалактического до мена Вселенной таковы, что люди могут, но не должны существовать.
      Грехов помолчал, взгляд его был полон сочувствия, но не к од ному конкретному человеку, а к человечеству вообще, Железовский почувствовал это.
      — Что вы хотите сказать? — спросил озадаченный Эрберг. — Разве антропный принцип перестал работать? Разве условия, необходимее для существования сложных структур, подобных биологическим, не выглядят так, словно их специально «подгоняли» для возникновения носителя разума — человека?
      Грехов покачал головой.
      — Кто сказал, что разумная жизнь является высшей формой движения материи? В принципе, разум — это изобретение природы, приводящее обычно вид, который им награжден, к эволюционному тупику, и Конструктор — живой свидетель этого постулата. За время скитаний в космосе, еще в форме споры, он не раз встречал обломки цивилизаций, и только человечество, выжив в борьбе с самим собой, составило исключение из правил.
      — Это вам сказал сам Конструктор? — не удержался от сарказма Командор погранслужбы.
      — Да, — спокойно парировал Грехов. — Конструкторы и в самом деле подгоняли условия к осуществлению жизни в нашем уголке Вселенной, но не для человека. Мы — случайные их дети, как и другие разумные, кстати.
      — Чужане? «Серые призраки»?
      — Чужане — гости нашей Вселенной, пробившиеся к нам из какой-то другой. Я имел в виду существ, встречи с которыми еще впереди.
      Эрберг фыркнул.
      — Так спокойно и серьезно рассуждать об этом может только пророк или мистификатор.
      — Так считайте меня пророком.
      Эрберг не выдержал принятого тона и рассмеялся.
      — Всякое читал, мнения философов слушал, но чтобы человек оказался ошибкой в эволюции — слышу впервые.
      — Вы хорошо сформулировали: человек — ошибка эволюции. Сколько веков мы возводили в ранг абсолюта лозунг: все — для блага человека! — игнорируя стоны протестующей природы, и в результате подошли к глобальному Экологическому кризису, едва не погубившему цивилизацию. Сколько лет мы игнорировали истину: первичный фактор эволюции — дискомфорт особи, комфорт ведет к застою и гибели вида! Что удержало человечество от гибели, какие факторы? Да элементарнейшие! Сначала стресс от сценария ядерной войны, а потом стресс от начавшейся цепной реакции гниения экологической ниши. Когда-то в моде были высказывания, что мир спасут красота и чувство юмора. Не спасли. Спасло человечество только глобальное осмысление последствий стрессовых ситуаций. Кстати, стрессы, подобные явлению Конструктора, тоже эволюционно необходимы человечеству, иначе оно выродится. Оно и так оказалось глухим к доводам гуманизма, решив судьбу Конструктора. А ведь мы всегда кичились своей нравственностью, эти кой, моралью. Чего же мы ждем от него, от нечеловека?
      Эрберг, задумавшись, молчал.
      Снова по всей громадной сети компьютерной связи, опутывающей Солнечную систему невидимой паутиной, прошел бестелесный сигнал-молния, результаты анализа обстановки интелматами службы пространства: «В Системе введен режим ГО. Все туристические маршруты закрыты. Транспортным службам вменено в обязанность координировать доставку грузов и пассажиров с погрансектором УАСС». Затем Мартин сообщил о задержании на базах Ганимеда и Тритона четырех любителей острых ощущений в возрасте от четырнадцати до двадцати лет и о появлении очередного конвоя. В тот же момент Грехов быстро выбрался из кокон-кресла.
      — Кажется, это те, кто мне нужен. Прошу прощения за менторский тон, я и сам не люблю сентенций и нравоучений, и на вашем месте отнесся бы к подобным разглагольствованиям с таким же скептицизмом. Просто я волнуюсь… к собственному удивлению, и поэтому болтлив, как никогда.
      — Снова пойдете к «призракам»?
      — Если не возражаете.
      — Подстраховать?
      — Спасибо, не надо.
      Грехов ушел, стремительный и бесшумный, как тень.
      — Прошу обратить на «пакмак» проконсула особое внимание, — предупредил Железовский координатора. — Держать визуальный контакт непрерывно, обойме риска из резерва быть готовой к прыжку.
      — Пошел контроль, — ответил Мартин.
      — Ты записал, что он тут наговорил? — понизил голос Эрберг, будто Грехов мог его слышать; вытер платком вспотевший лоб.
      — Записал.
      — Дашь мне кассету, послушаю на досуге еще раз. Да-а, комиссар, не каждому удается услышать откровения экзосенса. Оказывается, проблема отцов и детей гораздо старше человечества, а? Это что же, выходит, что у. меня кроме обычных есть еще и дедушка-Конструктор? — Эрберг хохотнул. — Прапрадедушка динозавров! Твой Грехов или сумасшедший, или действительно… пророк. Как ты думаешь, он всерьез говорил или шутил? Я плохо разбираюсь в его интонациях.
      Железовский не ответил. Он тоже не очень хорошо разбирался в интонациях голоса и жестах Габриэля и размышлял над тем, к чему относилась горечь, с которой говорил Грехов.
      — Дай-ка мне еще раз послушать супермузыку, — попросил он координатора. Однако Мартин не успел включить запись — громадное тело Конструктора вдруг шевельнулось — все целиком, будто для него не существовало законов инерции! Эфир вскипел криками наблюдателей и донесениями автоматов.
      — Обеспечить тишину! — бросил Железовский. Крики стихли, только посвисты автоматов, считывающих и пере дающих информацию целой армии датчиков, продолжали сверлить уши, потом пропали и они.
      Конструктор шевельнулся еще раз, похожий на кита, всплывшего на мелководье, и на глазах тысяч изумленных людей разделился на две части. Одна из них превратилась в широкий, укутанный в синее призрачное пламя, конус, а вторая перестала светиться и словно растворилась в ночи, исчезла из глаз.
 

Ничейная полоса