Мери Джейн неожиданно проснулась и вдруг поняла, что не в состоянии открыть глаза. Она лежала, провалившись в привычное углубление в матрасе. Кожа пошла мурашками, в нетопленой комнате было довольно сыро.
      Мери Джейн открыла на мгновение глаза, увидела что-то смутное, и поскорее зажмурилась. О Боже! Нет, она не хотела просыпаться. По крайней мере, не здесь. Неужели она ничего не может сделать правильно? Ведь она работала медсестрой. Мери Джейн лежала на кровати, без одеяла, все еще в черном платье, которое надевала вчера на похороны.
      «Похороны. Я пришла сюда вчера после похорон. И потом? Потом я выпила».
      И это все, что она пока могла вспомнить. Дрожь пробежала по телу, вынудив ее сесть. Резкое движение вызвало легкое головокружение. Мери Джейн повернулась на кровати и на этот раз осторожно спустила ноги. Она посидела, набираясь сил для следующего усилия. И потом ее вырвало.
      Когда все прошло, Мери Джейн оглядела убого обставленную, ничем не украшенную комнату. Она чувствовала себя здесь посторонней, хотя именно в этой комнате прошло ее детство. Но Мери Джейн и тогда, в детстве, чувствовала себя здесь посторонней. Взгляд упал на дверцу гардероба. Она знала, что там внутри, в картонных коробках остались последние воспоминания ее детства. К запаху плесени примешивался запах ее рвоты. Мери Джейн медленно встала, подползла к бюро и вытерла грязь старым полотенцем. Потом открыла окно и выбросила тряпку на улицу.
      Даже по прошествии стольких лет ей становилось больно от того, что бабушка упаковала все ее вещи в коробки и убрала сразу, как только девушка уехала учиться в школу медсестер. Мери Джейн никогда не могла разобраться во всей этой старой одежде, вырезках, дневниках, но она не могла не возмущаться тем, что бабушка убрала все следы ее присутствия. Негодование вновь поднялось в ней, хотя старая женщина уже была мертва.
      Мери Джейн закрыла за собой дверь в спальню и спустилась по старым деревянным ступеням. Ноги в чулках легко шуршали по деревянной поверхности. В какой-то момент, в промежутке между шагами, ей показалось, что где-то мяукнул Снежок, ее старый черный кот. Он как будто бы шел рядом с ней, прыгая по ступенькам, чтобы разделить ее одинокий завтрак. Хвост его ходил из стороны в сторону от возбуждения. Кот, давно уже умерший, был когда-то единственным утешением Мери Джейн. В Нью-Йорке Миднайт тоже был ее единственным другом. «Что же, ничего не изменилось», – подумала она.
      Мери Джейн вошла в кухню и оглядела царивший там хаос. Она больше возмущалась неряшливостью своей бабушки, чем бедностью духа, которая, впрочем, и обусловливала эту неряшливость.
      Взяв с полки кофейник, Мери Джейн наполнила его холодной водой, насыпала кофе, поставила на огонь. Она ждала, когда кофе закипит, усевшись за старый стол и положив подбородок на руки. Ее глаза медленно оглядывали бедную комнату и остановились наконец на куче пустых консервных банок в углу. Полка над фарфоровым умывальником была уставлена дешевыми тарелками и кружками; обои выцвели, местами они отошли, возможно, из-за постоянных протечек воды, которые возникали в доме каждую весну. Зелено-коричневая эмалированная печка стояла на шести металлических ножках, поверхность ее совсем почернела от сажи, видно, не чистили уже много лет. Линолеум местами протерся, и сквозь дыры проглядывал старый линолеум. Было видно даже деревянное покрытие.
      Мери Джейн смотрела сквозь тусклое окно в сумрачный день и подробности предыдущего дня начали всплывать в ее памяти. Похороны. Несколько соседей присутствовали в церкви при отпевании, хотя бабушку Мери Джейн трудно было назвать соседкой. Лишь несколько из них проводили бабушку до могилы.
      Услышав, как первый ком земли ударился о крышку недоделанного соснового гроба, Мери Джейн оплатила счет мистеру Робинсону и села в такси, хотя оно и было ей не по карману. Она вернулась на покинутую ферму и потом напилась.
      Мери Джейн выпила стакан, еще стакан, потом заплакала. «Наконец-то я заплакала. – И она налила себе кофе. – Но я плакала не о бабушке. Я плакала о себе».
      Потом она поднялась в бабушкину комнату, собрала все таблетки, добавила к ним свои – и решила больше никогда не просыпаться. В свои тридцать четыре года у нее появилась возможность сняться в кино, в важной роли, у нее был любимый человек – и вот все это ушло. Если толстая, некрасивая актриса не смогла сделать этого в тридцать четыре года, неужели ее шансы станут больше в сорок шесть? В пятьдесят? Но самоубийство не удалось. Ирония судьбы – медицинская сестра не смогла составить правильный рецепт для самоубийства. Было много разных пилюль, было ее снотворное. Мери Джейн потеряла сознание, какое благословенное ощущение! Она надеялась, что это продлится вечно!
      Но Мери Джейн проснулась: вновь увидела свое уродство, свою грязь, грязь окружающего ее мира.
      «Вот откуда я пришла и, невзирая на мою работу, этим я и осталась. Мусор остался мусором».
      Не будет больше другого Сэма, другой роли, похожей на Джилл, другого друга, как Нейл, другой театральной труппы, как та, в Нью-Йорке. Мери Джейн сидела за столом, настолько разбитая и усталая, что не могла даже плакать. Она вспомнила поэму Дороти Паркер о самоубийстве и добавила свою строфу:
 
Пилюли имеют отвратительный вкус,
Рвота воняет,
Но я сделала открытие —
Самоубийство думает.
 
      Заурчал кофейник, и Мери Джейн пошла в кладовку посмотреть, нет ли там еды, чтобы успокоить свой больной желудок. Она исследовала полки, большая часть горшков и кувшинов были заполнены сухими бобами и фасолью, там же были законсервированные овощи, которые бабушка с религиозным фанатизмом заготавливала каждый год, но никогда не ела. Ряды и ряды старых томатов, моркови и фасоли. Узкий простенок был заполнен банками со скоропортящимися запасами – каждая была закрыта бумажкой и плотно завязана вокруг горлышка. Мери Джейн разглядела крекеры и поняла, что это единственная еда, которую она здесь найдет. Взяв одну из банок, Мери Джейн развязала веревочку и вернулась на кухню, к столу.
      Она налила себе еще одну чашку кофе, открыла пачку крекеров, но едва попыталась откусить кусочек, как тут же с отвращением выплюнула его. Мери Джейн решила попробовать еще одну непочатую коробку и почти уже разорвала бумагу, когда заметила, что внутри что-то было. Не мышь. Она разорвала бумагу и чуть не задохнулась от удивления. На столик выкатился сверток. Мери Джейн некоторое время смотрела на него, а потом выкрикнула только одно слово:
      – Деньги!
      Бумажки были упакованы так плотно, что у Мери Джейн заняло некоторое время, чтобы рассортировать их и пересчитать. Шестьсот тридцать семь долларов. Волнение от неожиданного открытия заставило ее выпрямиться на стуле. Откуда это? На мгновение Мери Джейн пожалела, что бабушка не знала о деньгах. Потом она поняла: это бабушка положила их в коробку с крекерами.
      «Бабушка, дорогая, что же ты собиралась делать с этими деньгами?»
      Затем Мери Джейн стала кричать на старую сумасшедшую женщину за то, что та не истратила эти деньги, накопленные, очевидно, за всю ее жизнь.
      Слезы катились из глаз, она отпивала теплый кофе и пыталась обдумать все. Как долго копила старуха эти деньги? Ведь у нее были ничтожнейшие доходы!
      Раньше Мери Джейн никогда не задумывалась, на какие деньги жила ее бабушка. Она всегда воспринимала это как факт: они были нищими. Бабушка много раз повторяла ей, что Мери Джейн жила у нее из милости: «У меня едва хватает денег для себя». Но было ли это правдой? После того, как мать Мери Джейн убили, а отец стал инвалидом, бабушка, конечно же, получала на внучку какое-то социальное пособие. А разве давно уже умерший дедушка не работал на железной дороге? Мери Джейн никогда не приходило в голову, что ее бабушка могла получать дополнительные деньги, сдавая землю своей фермы в аренду соседям. Она была уверена, что денег им едва-едва хватало. Но так ли это было? И платила ли вообще ее бабушка какие-то налоги? Мери Джейн, как в полусне, бродила по дому и качала головой. Идея показалась ей сумасшедшей, но, тем не менее, она направилась в кладовку.
      Мери Джейн разорвала еще одну упаковку крекеров.
      «Ничего. Конечно. Глупая идея. Посмотри на это место. Твоя бабушка была нищей. Ну, а если деньги еще есть? Что еще есть в кладовке? В доме?»
      Женщина с трепетом стала изучать содержимое всех банок и кувшинов. Одна из банок в последнем ряду показалась ей отличной от других. Мери Джейн вернулась в кухню, смыла с банки грязь и посмотрела. Потом поспешно открыла крышку и достала упакованную в целлофан пачку денег. Сердце учащенно забилось, руки дрожали… Мери Джейн считала деньги. Почти две тысячи долларов!
      Она налила себе свежего кофе, с размаху села на стул. Более двух тысяч долларов! И наверняка деньги есть еще!
      Теперь Мери Джейн могла твердо сказать: «Моя бабушка никогда не любила меня. Она взяла меня, когда умерла мать, а отец попал в инвалидный дом. Она была моей единственной родственницей, но она не любила меня. Я всегда чувствовала себя бременем на ее плечах». Мери Джейн вспомнила, как она просила у бабушки денег – это делают все дети – на кино, на конфеты, на игрушки, а бабушка всегда отказывала ей: «Нет, я не могу тебе этого позволить. Мне надо кормить два рта. Ты сидишь у меня на шее».
      Поэтому в конце концов Мери Джейн перестала просить деньги и перестала чего-либо ждать. Она чувствовала, что сидит у всех на шее, как некий бессловесный груз. Когда же Мери Джейн потеряла школьную стипендию, потому что вынуждена была работать ночью, чтобы посещать школу медсестер, она без вопросов приняла слова бабушки: «Ничем не могу тебе помочь. Я едва могу прокормить себя».
      Мери Джейн ударила кулаком по столу. Старуха лгала. Откуда иначе эти деньги? А что, если есть еще? Она встала и оглядела комнату: перед ней валялась куча старых пустых консервных банок. Мери Джейн пнула их ногой, и они с грохотом раскатились по полу.
      – Черт бы тебя взял, бабушка! Как ты могла? Я была хорошей девочкой. Как же ты могла лишить меня моих денег? Как же ты могла не любить меня хотя бы немного?
      Взгляд Мери Джейн упал на какое-то вздутие под обоями. Она поспешно взяла нож и разрезала бумагу в этом месте. Подобие тайника было затянуто прозрачной пластмассой, вроде той, что употребляют в фотоальбомах. Мери Джейн увидела облигации. Это были старые облигации. Она пересчитала их. Одиннадцать тысяч долларов. В старых облигациях.
      И тогда Мери Джейн буквально разобрала дом по кусочкам. Это заняло у нее массу времени. Она осматривала картины, обивку мебели, половицы, остатки консервов. В холодильнике она нашла почти четыре тысячи долларов, замороженных в куске льда. В ванной комнате, в коробке из-под стирального порошка – очень старой коробке – лежало семьсот шестьдесят долларов.
      Когда Мери Джейн крушила дом, она рыдала. Она рыдала, осматривая дюйм за дюймом грязного, отвратительного домишки, в котором была вынуждена расти.
      За ночь Мери Джейн собрала кучу денег и старых облигаций общим достоинством шестьдесят семь тысяч долларов. К утру она поднялась в свою комнату. Шла медленно, вымотанная поисками, злостью, слезами. Проходя мимо термостата, стоявшего у подножия лестницы, она взглянула на градусник. Шестьдесят пять градусов, это самое большее, что ставила бабушка. Мери Джейн резко повернула ручку до семидесяти пяти градусов. Она поднималась наверх с охапкой денег и твердо знала, что сегодня ночью будет спать в тепле.

      За 25 лет жизни в Голливуде я, Лаура Ричи, убедилась в одном: существуют лица, которые любит камера, которые оживают, проецируются и расцветают при обращенном к ним внимании. И дело не просто во внешности, хотя фотогеничность помогает. Нет, здесь требуется более редкое качество: у Софи Лорен оно было, у Джины Лоллобриджиды – нет. У Гарри Купера – да, у Грегори Пека – нет. У Берта Рейнолдса – было, у Тома Селлека – не было. Этому нельзя научиться или научить. Оно так же естественно, как то, что вы дышите. Люди хотят наблюдать за вами, это присущая вам способность приковывать внимание людей к персонажу, который вы играете. Как? Каким образом? Почему? Никто не знает. И это не просто манера исполнения. Некоторые великие актеры не обладали такой способностью. Когда-то, в 30-е годы, «Шенкс», «Гудвинс» и «Уорнерс» называли ее «свойство звезды». И это наиболее точное определение. Поверь мне, дорогой читатель, оно так же редко встречается и не менее высоко ценится, чем черный алмаз.
      Лайла подкатила на своем «мустанге» с откидным верхом к стоянке автомобилей позади низкого серого строения в Западном Голливуде. Выскочив из машины и перебросив сумочку через плечо, она с развевающимися на ветру рыжими волосами быстро подошла к боковому подъезду и взбежала по лестнице. По доносившимся сверху голосам она поняла, что дверь в класс все еще открыта. «Вовремя», – подумала девушка, она терпеть не могла опаздывать на занятия по актерскому мастерству. Джордж Гец находил какое-то извращенное удовольствие в том, чтобы публично распинать опоздавших, разглагольствуя на тему их ответственности перед «компанией», как он называл их маленькую группу «претендентов». Правда, ему ни разу не удалось смутить Лайлу. Напротив, Джордж обычно так лебезил перед дочерью Терезы О'Доннел, что Лайлу от этого тошнило. Девушка оглядела похожую на пещеру комнату без окон, с серым ковровым покрытием от стены до стены. С одной стороны стояло несколько рядов обитых серым откидных стульев. Рядом валялась куча мягких диванных подушек. Одна из стен была полностью зеркальной. Лайла прошла мимо группы юных девушек, которые поздоровались с ней. Как и Вестлэйк! Она по-прежнему оставалась популярной девчонкой, поскольку ей было на это наплевать. Лайла даже не взглянула в сторону приветствовавших ее, но, открывая дверь в туалетную комнату, сказала общее «хелло». Там она достала щетку и провела по своим рыжим волосам, распутывая прядки, сбитые ветром, во время поездки в открытой машине, в машине Кена. Тетушка Робби уговорил Кена одолжить ей автомобиль. Лайле в принципе не нравились «форды», а цвет ее волос не гармонировал с темно-бордовым цветом машины, но, как говорится, нищим выбирать не приходится.
      Дверь у нее за спиной распахнулась, и Лайла увидела в зеркало, как в туалетную комнату вбежала девушка-блондинка. «По-моему, ее зовут Бенди», – подумала Лайла и снова занялась волосами. Она была настроена дружески: все здесь были по доброму расположены к девушке, потому что хоть раз да видели ее и мать, и Кенди, и Скинни. Они делали вид, что знакомы с ней и что, может быть, знаменитая Тереза О'Доннел замолвит за них словечко. Да, таким же образом, как она помогла себе самой! Или своей собственной дочери!
      – Привет, Лайла, – воскликнула Бенди, бросая сумочку на столик перед зеркалом и роясь в ней. – Знаешь что, – продолжила она не дожидаясь ответа Лайлы, – Мне дали рекламный ролик. Национальную рекламу! – Бенди наконец отыскала золотистую помаду и теперь красила губы.
      – Прямо не верится. Было шестнадцать претенденток, а получила роль я.
      – Поздравляю, – сказала Лайла. Несмотря на то, что у нее были трудности с деньгами, она никогда не делала рекламу. Зато для многих ее соучениц получить роль в рекламе было настоящим событием. Доход от национальной рекламы был для многих существенной поддержкой: он облегчал финансовые проблемы с расчетами за учебу в актерском классе, в ораторском классе, на уроках пения и танцев. Не говоря уже об одежде, машинах, персональном шофере, персональных тренерах, услугах гримерш и костюмерш, а также о корректирующем прикосновении скальпеля хирурга. Но Бенди, как и многие другие, действительно считала участие в рекламных роликах актерской работой. Для большинства это означало редкий шанс реально предстать перед зрителями. Лайла пожала плечами. Уж она-то никогда не стала бы рекламировать по телевидению мастику для полов или душ. Лайла вспомнила случай, когда ее маму попросили запустить в продажу какую-то дрянь – вроде моющих средств. Тереза тогда здорово взбеленилась. «Звезды не стирают и не снимаются в рекламных роликах», – орала она на Ару Сагарьяна, своего агента. Лайла слышала множество определений, которые мать давала звездам. Хозяйка была хитрой стервой, пьяницей, настоящей занозой в заднице и полной сумасшедшей, но она действительно была звездой. А к этому-то и стремилась Лайла – быть звездой, то есть не иметь при себе наличных; всегда ездить на лимузине; никогда не открывать дверь самой; не курить на публике; никогда не отказываться дать автограф; помнить всех по именам; никогда не носить на публике туалета больше одного раза; обращаться к своим директорам «мистер»; убеждать остальных называть ее «мисс»; не фамильярничать с технической обслугой; никогда собственноручно не делать никаких заказов; пожимать руки с приветствиями вместо поцелуев; звать своих продюсеров по именам; иметь секретаря; присутствовать на мероприятиях с участием других звезд; знать, как отказать мужчине, не обижая его; поздно приезжать и рано уезжать; сидеть на лучших местах на приеме и ждать, когда к ней подойдут; не обслуживать себя саму в буфете; знать, что должно быть в контракте; и никогда не сходить со сцены. Цель Лайлы была стать еще большей звездой, чем ее мать. А значит, никаких чертовых рекламных роликов. Она повернулась к Бенди и спросила с вежливым интересом:
      – Что за товар?
      – Первосортная туалетная бумага, – с триумфом сказала Бенди. «Минуй меня, Господи», – подумала Лайла, а вслух произнесла:
      – Поздравляю, – и убрала расческу в сумочку.
      – Я сразу же позвонила мистеру Гецу. Он так гордится мной. Великолепно! Их учитель актерского мастерства гордится, что его студентка продает подтирку для задницы. Лайла вздохнула. Робби клялся, что у Геца есть связи, а Лайле все равно надо было где-то начинать.
      Девушка вернулась в открытый класс и плюхнулась на пуфик. Она посмотрела на остальных студентов и в который раз поразилась количеству присутствовавших здесь красивых мужчин и женщин. Это было лос-анджелесское «клише». Целое нашествие отлично выглядевших манекенов. Здесь, в одной комнате, собрались самые красивые юноши из Деббинс, штат Южная Дакота; Лейк Виниша, штат Висконсин; Портланд Бей, штат Орегон; Чарлстон, штат Западная Вирджиния; Кудахи, штат Айова; Вудбриджа, штат Массачусетс; Шревепорта, штат Луизиана; а также наиболее прекрасные девушки из Шедли, штат Миссисиппи; Гучланда, штат Вирджиния; Бэрр, штат Вермонт; Стендиша, штат Род-Айленд; Блек Спрингс, штат Огайо; Инид, штат Оклахома. Внешность делала их особенными, служила пропуском в новую жизнь, к которой им так хотелось приобщиться, но здесь, в Голливуде, даже самым красивым гарантировалась лишь работа официанта, парковщика машин, в общем, всякая ерунда. Лайла покачала головой.
      Дверь открылась, и в комнату вошел чрезвычайно полный мужчина лет пятидесяти, с длинными седыми волосами, собранными сзади в конский хвостик. Раздалось несколько отдельных хлопков, в основном от новичков, потом наступила тишина. Джордж Гец тяжело рухнул на пуф, принесенный ему одним из студентов. Вокруг него образовался полукруг, и только Лайла не сдвинулась с места. Пока Джордж сидел, скрестив ноги, и листал какие-то заметки, Лайла изучала его. Брюшко преподавателя лежало у него на коленях; тоненькие белокожие ножки напоминали спички, торчащие из шорт «хаки», ступни прятались в черных кожаных сандалиях. На нем была белая вылинявшая футболка с надписью «Спасите китов», причем она здорово деформировалась на его внушительном брюхе. Линзы очков-«велосипедов» были весьма толстыми, поэтому казалось, что его маленькие глазки постоянно смотрят на мир с удивлением. Что ж, в конце концов Джорджа Геца ей посоветовал тетушка Робби, а мнение Робби об учителях актерского мастерства было хорошо известно. Главное, можешь ты играть или нет. Если нет, никто не сможет тебя научить; если же «да», все, что требовалось, это чтобы кто-нибудь показал тебе пару приемов, дабы развить талант. Впрочем, Джордж, казалось, был менее других способен на это. К тому же он все еще находился под пятой у нескольких высокопоставленных продюсеров и директоров.
      Сейчас Джордж поднял голову, призывая класс к порядку, и скользнул глазами по лицам собравшихся. Лайла напряглась. Все здесь собрались, чтобы учиться у этого человека, но они знали, что заплатить за это придется высокую цену. Джордж редко хвалил чьи-нибудь успехи и получал удовольствие от унижения молодых в их попытках показать свое мастерство.
      – Так, все сели на пол… Избавьтесь от этих пуфиков… Так, чтобы вокруг вас было большое свободное пространство… Это будет групповое усилие. Сосредоточьтесь, закройте глаза, делайте дыхательные упражнения.
      Лайла считала все это дешевым дерьмом.
      – Теперь сядьте, глаз не открывайте. Подтяните колени к груди, обхватите их руками. Дышите. Дышите. Теперь, внимание. Я хочу, чтобы вы убедили меня в том, что вы – тающее на солнце ванильное мороженое. Я хочу, чтобы вы стали этим тающим ванильным мороженым. Забудьте о времени. Я скажу вам, когда остановиться. Начинайте.
      Лайла задержала дыхание. Чистая чушь собачья! Девушка считала, что хорошая игра приходит от способности воображать и потом представлять суть характера, но мороженое? Во всяком случае, Лайла не собиралась быть актрисой. Она собиралась стать звездой. Голос Джорджа нарушил тишину.
      – Кори, продолжай упражняться, но не открывай глаза. Класс, откройте глаза и посмотрите на Кори.
      Лайла взглянула и вздохнула. Она поняла, что сейчас произойдет, и с негодованием ожидала насмешливого замечания, потрафляющего эгоизму Джорджа.
      – Что вы видите, класс? Продолжай, Кори. Вы видите тающее на солнце ванильное мороженое? НЕТ! – неожиданно заорал Джордж. Класс подпрыгнул. – Он похож на кучку картофельного пюре. А картофельное пюре, как известно, не тает, а, Кори?
      Кори открыл глаза и извиняющейся улыбкой попытался оправдаться перед Джорджем; потом он покраснел, заметив, что весь класс смотрит на него.
      – Юноши и девушки, вот вам пример того, как не надо делать. – Джордж посмотрел по сторонам. Все, кроме Лайлы, отвели взгляд.
      – А, Лайла, выйди-ка сюда. Я хочу, чтобы ты продемонстрировала, как следует это делать. Наблюдайте за ней, – сказал Джордж и отступил назад.
      Лайла уже привыкла к тому, что Джордж выделял ее таким образом. Но что значила вся эта ерунда с мороженым? Инстинктивно Лайла знала, как стать центром внимания. Она перестала осознанно думать о чем-либо и легко подпала под настроение. Теперь, как учил Джордж, она расслабилась, сначала мышцы шеи, потом плеч, затем рук. Все не сводили с нее глаз. И она могла удерживать их в таком напряжении усилием воли. Текло время; потом до нее донесся голос Джорджа, прозвучавший в тишине.
      – Вот ванильное мороженое, которое тает на солнце, – сказал он, обращаясь к классу, потом снова обратился к девушке: – Лайла, ты уже поработала над монологом Порции?
      – Конечно, Джордж.
      Это было их задание на прошлой неделе.
      – Тогда продемонстрируй его нам, Лайла. Сегодня мне необходимо настоящее действие.
      Джордж прислонился спиной к стене и прикрыл глаза. Студенты устраивались поудобнее на своих местах, словно изменение позы заставит утихнуть муки зависти. Лайла поднялась, мысленно произнесла несколько первых фраз, затем что-то внутри нее включилось, и она стала подобно притягивающему к себе магниту. К сожалению, девушка многого не понимала в монологе, но Робби натаскал ее, и все это осело в голове. Лайла играла эту сцену для Кена, и тому она очень понравилась. Теперь, безо всяких колебаний, Лайла превратилась в героиню пьесы Шекспира, и странные слова и их мелодичность текли из ее уст бурным потоком. У нее была хорошая мимика и отличная память. Девушка точно запомнила, в каких местах Робби понижал голос и затаивал дыхание. На мгновение Лайла заметила выражение лиц у студентов. Они беззвучно повторяли за ней строчки, глаза их при этом горели завистью и обожанием. В эту секунду Лайла любила их всех, всех этих отчаявшихся, грустных, симпатичных и потерянных маленьких людишек, и изливала свою любовь в каждом слове или жесте. Ей хотелось дать им часть себя самой, дать им то, чего у них не было, не могло быть, никогда не будет, поэтому она мысленно потянулась к ним и впустила их в свое сердце. Она произносила слова не для целой группы, а для каждого в отдельности. Хорошо, когда тобой восхищаются, но только пусть это будет во время ее игры на сцене.
      Когда последние слова были произнесены, в классе воцарилась тишина. Затем, когда Лайла вышла из роли, все они разразились криками и бурными аплодисментами. Лайла скупо улыбнулась, низко поклонилась и вернулась на свое место, избегая встречаться глазами с одноклассниками. Приятное ощущение прошло. Девушка чувствовала себя почти опустошенной, нет, скорее мертвой. Сидевшая рядом с ней Бенди протянула руку и, поздравляя, потрепала Лайлу по плечу. Лайла отдернула руку и прикоснулась к горлу, стараясь сдержать подкативший ком отвращения. От презрения руки покрылись мурашками. Джордж похвалил ее:
      – Учится в моей группе всего четыре месяца, а посмотрите, как себя держит. Вы все должны брать с нее пример. Это – метод Геца.
      После этого он перешел к другой теме и что-то монотонно забубнил. Лайла искоса бросила взгляд на восторженно внимавших Джорджу студентов. «Неужели они думают, что могут научиться тому, что есть у меня?» Девушка чуть не рассмеялась. Все они были красивыми, но Лайла знала, что она все-таки лучшая в группе. Она также знала, что одна только внешность не сделает ее звездой. Даже родственные отношения с Терезой, если бы ей удалось каким-то образом использовать их, здесь не помогут. Ни Робби, ни бедный Джордж тоже не помогут ей в этом. Не принесет ей пользы и многомесячное просиживание в классе. Полгруппы надеялось, что в один прекрасный день в дверь войдет Сай Ортис и сделает из них открытие. Что ж, Лайла должна огорчить их: он не придет. Поэтому единственное, что ей необходимо делать, это работать над той же мечтой, что и эти недоумки. Как сделать так, чтобы это произошло?!