II

После окончания своего первого оксфордского семестра я поездом поехал в Барчестер, а там сел в автобус до Стилборна. Я проторчал в Барчестере, сам не знаю зачем – бродил вокруг собора, пасся по книжным лавкам, – пока не спохватился, глянув на часы, что, если не потороплюсь, пропущу последний автобус. Я на него успел и зарылся в книжку. Будто пытаясь таким способом что-то продлить. Это «что-то» был никак не Оксфорд. Химия проглотила музыку и, к моей досаде и удивлению, отнимала все время. Я еле выкраивал небольшой досуг для тайного порока музыки, правда весьма увлекательного. Вдобавок я рвался поскорей увидеть родителей, продемонстрировать модную ширину серых брюк, все про все рассказать. Эви уехала, Имоджен вышла замуж. Я был настоящий студент с соответственным пониманием долга и ценностей, без забот и печалей.

И – вот поди ж ты – углубился в книжку.

После старых обвалов

Новый идет водопад.

Протяженность без шири.

Место без меры,

Молитва без слез.

Нет, увольте, это не для меня, как он ни прекрасен. Я был ученый с одним тайным пороком. Зря я замахнулся на второй – он был мне уже не по зубам. Я отложил книжку, приготовившись ко всему, а меж тем автобус, по-коровьи качаясь, одолевал в темноте Старый мост. Я пронес два своих чемодана от остановки к нашему флигелю и обнаружил, что там темно. Нашаривая под ковриком ключ, я услышал несущийся через Площадь от ратуши мамин голос. Она меня крепко и нежно расцеловала. Мы не успели еще расположиться, а я уже понимал, что происходит, ибо увидел папу со скрипкой в черном деревянном футляре. Я как бы разом снова вступил в ту область, где все ясно без слов, и когда папа включил свет, на маме действительно оказалось парадное серое платье, золотая брошка и легкие розовые пятна под каждой скулой. Она смеялась, сверкала, сияла. И без папиной скрипки и темно-серого костюма я мог догадаться, что SOS – Стилборнский оперный союз – переживает свое ежедвух-, не то трехлетнее воскрешение. Для мамы, по-моему, это был всегда звездный час. Она завладевала пианино. И с капельмейстером офицерского колледжа на тромбоне, бамстедским приходским священником на контрабасе, наборщиком на альте и папой в качестве первой (и единственной) скрипки она задавала тон в театральном оркестре. Скудость этого оркестра не объяснялась просто такими понятиями, как талант – не талант. Будь в Стилборне куда больше людей, владеющих инструментами, для них не нашлось бы места. Та же незадача скрывалась за масштабами труппы. И «Сельская девчонка», «Веселая Англия», «Сирень цветет» и «Чу Чин Чо» исполнялись в весьма стесненных условиях. Но будь у нас, предположим, бездна талантов, гигантская сцена, оркестровая яма и зрительный зал – все равно оставалось бы всепобеждающее ограничение – социальное. Замкнутая среда колледжа была для нас недостижима. И старшина О'Донован помогал нам исключительно потому, что там он был сбоку припека. В свою очередь многие – добрая половина населения Стилборна – отсеивались механически, обитая в таких местах, как Бакалейный тупик и Мельничная, и будучи оборванцами. Хоть Эви пела и могла любого свести с ума, она не имела ни малейшего шанса даже постоять в хоре. Искусство объединяет. Но не до такой же степени. Так что все делалось горсткой людей, обведенных незримой чертой. Никто и не заикался об этой черте, но помнили все.

Наш SOS родился из подспудно бродившего в обществе духа. У нас не было ритуалов, кроме ежегодной процессии мэра. Ни речей, ни парадов. Сами себе трагедия, мы и не подозревали, что нуждаемся в катарсисе. Шоковую терапию нам заменяли «Международные новости». Но время от времени беспокойный дух воспламенялся от сжатия, и мы беспокойно ворочались во сне. SOS, мирно почивший после очередного сезона, пробуждался и зализывал раны. Их было предостаточно. После профессиональных встреч лишь немногие члены труппы не прерывали отношений. С роковой неизбежностью желание играть, увлекать, впечатлять порождало пышно цветущую зависть, ненависть, склоки и обиды, которые приходится таить в обыденной жизни. Постановка изящной оперы уничтожала половину нашего потенциала одним махом, потому что всегда находились двое-трое, столь оскорбленных неполучением роли героя или героини, что категорически просили их более не беспокоить. Или – еще того хуже – мрачно мирились с второсортным жребием и вступали на путь театрального саботажа. К концу длившихся у нас три вечера выступлений добрая половина труппы чувствовала себя столь смертельно обиженной, что клялась в жизни более не подвергать себя подобным унижениям. Вот почему SOS не мог функционировать ежегодно. Какой-то период требовался, чтоб затянулись шрамы. Распри затихали, враги снова раскланивались при встрече. И тогда уж – однако отнюдь не в соответствии с графиком – снова начиналось брожение. Собирался комитет, возрождался союз, анализировался понесенный в прошлый раз урон, а затем объявлялось, что в поддержку такой-то и такой-то благотворительной акции, скажем доктора Барнардо [11], SOS представит в ратуше такой-то и такой-то мюзикл. И, завидев на маминых скулах эти красные пятна, я сразу понял, что не об Оксфорде сейчас будет речь. Возбужденная мама сама хотела поговорить.

– Ну и что же у нас на сей раз, мама?

– Можно, наверное, чайку попить, – сказала мама. – Поставишь чайник, папочка, да? Господи, я совершенно... Это такая прелесть, знаешь, Оливер. У нас никогда еще такой прелести не бывало!

Она напела несколько так-тов, расхохоталась.

– Я спрашиваю, как это на сей раз называется?

– "Червонный король". Местами упоительная музыка. Ты оценишь.

– Я не пойду. Не волнуйся.

– Ну, мы это еще обсудим, – сказала мама. – Знаешь, детка, у нас ведь сейчас профессиональный режиссер. Ты, наверное, слышал про него в Оксфорде. Мистер де Трейси. Мистер Ивлин де Трейси. Я уверена, ты про него слышал.

– Ни сном ни духом.

– Он очарователен. Сразу преодолел все сложности. Подумай – профессиональный...

– Сложности?

– Ну, с приемной мэра. Мистер де Трейси взял и сказал: «Ребятки, нам просто придется изменить маршрут. Вот и все». Папочка, ты ситечко забыл!

– Так что там с этой приемной?

– Ты не поверишь. Он заявил: «Нет». И с тех пор она стоит запертая.

– Но не можете же вы...

– Мистер де Трейси повесил циклораму на полметра дальше и устроил так, чтоб труппа ходила там.

– Но почему же?..

– Вот-вот, ты спрашиваешь. Естественно. Папочка, я надеюсь, ты поставил чайник? Понимаешь, Оливер. Это из-за дочки. Ее просто оставили с носом.

– Не может быть!

– Представь!

– Нет!

– А я тебе говорю, Оливер. Так что ты понимаешь.

Я понял. Без дочери мэра миссис Андерхилл труппа была непредставима. Много лет назад она сезон продержалась на профессиональной сцене, и у нее был поставлен голос. С тех пор она сделалась нашей бессменной инженю, что многое упрощало. Я видывал ее в персидских шальварах, японском кимоно, елизаветинских фижмах. Голос ее был создан для «Друри-лейн» [12], а нашу бедную ратушу сотрясал как обувную коробку. Выйдя как-то из лесу, спускаясь к Стилборну и услышав ее верхнее до, я даже погрешил на пациента из соседней больницы. Если комитет отверг услуги миссис Андерхилл – логично, что престарелый родитель запретил SOSy пользоваться приемной и, естественно, тянул с этим извещением, пока оно не сделалось роковым.

– И как же вы?..

– С черного хода, конечно. Мне говорили – жуткая теснота. На арьерсцену слева, – сказала мама, гордо смакуя терминологию. – Только так. Каждый, кто зайдет справа, задевает циклораму. Даже видно иногда, как она колышется.

– Какое «иногда», – сказал папа. – Младший Джонсон сегодня чуть ее локтем не проткнул.

– Но как же... То есть?

Мама поняла.

– Ну, ей уже под шестьдесят, детка, а все на свете имеет конец, правда? Пришлось уступить место кой-кому помоложе.

– И какую же она теперь играет роль? Ведьмы?

– Уж не думаешь ли ты, что Элси Андерхилл станет играть кого-то, кроме героини? Мой дорогой Оливер! Она просто хлопнула дверью! Да, скажу тебе, это было нечто! Некоторые считают, что Клеймор был не совсем тактичен...

– Клеймор? Так он еще в героях?

Норман Клеймор, владелец и издатель «Стилборнского вестника». И теперь муж Имоджен. Сердце у меня екнуло, когда я понял, кто сменил миссис Андерхилл в качестве инженю.

– Они – прелестная пара, детка, пусть даже голос у мистера Клеймора чуточку слабоват...

– Абсолютнейший комар.

– Ну и можно, наверное, согласиться, что внешне он не вполне Айвор. Но миссис Клеймор – то есть Имоджен Грантли, – вот уж кто действительно настоящая принцесса.

Это я мог себе представить. И устремился мыслью обратно в Оксфорд.

– У нее голос, – сказал папа, – как у...

– Да-да, папочка! Выпей еще чашечку.

Имоджен еще и пела. Природа явно перестаралась. И я решил завтра отправиться в долгую-долгую прогулку, чтоб не услышать ее и снова не влипнуть.

– Воображаю, какая давка на этом вашем черном ходе!

– О, мы в оркестре, конечно, не очень знаем, что там происходит. Но ты нам расскажешь, детка.

Я рассеянно кивнул, думая про Имоджен. Потом:

– Что ты сказала, мама? Я? Расскажу?

– Это в самом начале, детка. Одна сценка...

– Постой! Минуточку!

– Ты бы хоть дослушал, что я хочу сказать!

– Послушай, мама...

– Одна сценка. По-моему, в Венгрии или в Руритании [13], – словом, где-то такое. Ресторан. Она не знает, что он переодетый король, он не знает, что она переодетая принцесса Пафлагонская. Очень остроумная идея. И как он додумался!

– Нет, мама, нет! Я тебя предупреждаю, мама...

– И цыган, конечно, им играет, и тут они влюбляются...

– Нет!

Я заметил, что папа не смотрит ни на меня, ни на маму и так смотрит в чашку, будто читает в ней свою судьбу.

– Только представь, – сказала мама. – Он играет, а у них такой трогательный разговор, и король ему дает набитый золотом кошелек, и он уходит, и тут оркестр тихо-тихо подхватывает тему цыгана, и он – то есть это уже король – начинает петь, сидя с нею рядом... – И моя вдохновенная мама запела на пределе страсти:

– "В сердце моем, о дитя, расцветает заря!"

– Не хочу!

– Послушай, Оливер, – сказала мама, слегка отрезвев. – Не изводи меня! У нас младший Смит изображает цыгана, а папочка за него играет. Но что толку. Он просто смычком в такт музыке не умеет водить. И я вчера предложила мистеру де Трейси. Завтра на заключительном представлении, сказала я, мой сын Оливер с удовольствием нам поможет...

Я в отчаянии ухватился за соломинку.

– Пойми же, мама! Я давно не играю на этой проклятой скрипке! Да и как ты себе представляешь – могу я, по-твоему, до завтра разучить музыку?

– Но этого и не требуется, детка.

– Так что же тогда делает этот ваш цыган? Пюпитр за собой таскает и «Цыганские романсы»?

– Это та музыка, которую ты играл перед тем, как уехать в Оксфорд, – сказала мама. – Помнишь, как она тебе нравилась, детка, ведь ты играл с утра до вечера, ежедневно, три недели! И по-моему, ты дивно играл.

Я разинул рот, потом закрыл. С упреком глянул на папу, но он продолжал изучать свою чашку. С упреком глянул на маму. Но она, снова безмятежная, ликующе улыбалась.

Назавтра, в субботу утром, я покорно поплелся с мамой в ратушу. Мы вошли в большую дверь с западной стороны, и там нас ждали трое. Мистер Клеймор с Имоджен сидели на сцене за столиком. Я был милосердно избавлен от официальной церемонии знакомства, потому что, когда я следовал за деловито устремившейся через зал мамой, футляр моей скрипки расстегнулся и содержимое вывалилось на пол. Я водворял его на место, потом стоял со смычком в одной руке и скрипкой в другой, пока меня наконец заметили. Я смотрел на Имоджен, и она улыбнулась мне своей чудной, морщащей губы улыбкой, но ничего не сказала, потому что говорил мистер Клеймор, и голос его, как всегда, мне напомнил скрежет ногтя по стеклу.

– Вот и он, Ивлин. Нам ведь требуется всего-навсего пробежать этот кусочек диалога, не так ли?

Сперва в голове у меня пронеслось, что это уже текст пьесы, потому что появившаяся из-за кулис слева от меня фигура была костюмирована.

– Мистер де Трейси, – сказала мама. – Это мой сын Оливер. Оливер, детка, это мистер Ивлин де Трейси.

Мистер де Трейси отвесил низкий поклон, но не сказал ни слова. Только улыбался мне со сцены сверху вниз и ждал. Очень длинный и тощий. В узких клетчатых панталонах и длиннющем, чуть не до колен, пиджаке. Плюс отложной воротник и черный фуляр над расшитым жилетом. Странно, и что было делать такой фигуре в Венгрии или Руритании? Очень мило с его стороны, что он не только поставил пьесу, но еще согласился играть.

Мистер Клеймор, однако, начинал нервничать, что было непонятно в субботу утром. Номер в типографию отправляли вечером в четверг. Мама повернулась ко мне:

– Ты настроился, детка?

Я нырнул под зеленый суконный занавес, отделявший оркестр от зала, и взял на пианино ля. Пока я настраивал скрипку, мистер Клеймор беседовал с мистером де Трейси.

– Кто этим займется, Ивлин, я или вы?

Тут я заметил любопытную вещь относительно мистера де Трейси. Он сотрясался. Он ничуть не изменил выражения на своем длинном лице с туманной улыбкой, неизменной улыбкой, чуть размыкающей губы, но длинное тело сотряслось – три-четыре раза – и стихло. Сотрясение включало и ноги, имевшие тенденцию выворачиваться в коленках.

– Вы, Норман, я полагаю. В вас пропадает такой профессионал!

Мистер Клеймор надул щеки.

– Что вы, Ивлин, старина, просто я хочу вас избавить от лишних трудов.

– А старый спец вроде меня всегда рад поучиться, Норман. У вас бесподобный нюх.

Мистер Клеймор удовлетворенно рассиялся.

– Не скрою, я даже сам иногда удивляюсь... Однако. Дайте-ка мне сообразить.

Он соображал, склонив подбородок на белую руку. Мистер де Трейси продолжал меня озирать со своей туманной улыбкой. Глаза, огромные, два старых пожелтелых бильярдных шара, и на каждом очко – зрачок. Волосы на макушке все вылезли, кроме скромного черного хохолка, натренированного склоняться к затылку. Улыбка была загадочна и дружелюбна.

Мистер Клеймор выпрямился на стуле.

– Тэк-с! Давай сюда, мальчик!

Я взобрался на возвышение и очутился в метре от Имоджен.

– Сцена такова, – сказал комариный голос. – Вы видите богатых посетителей и подбираетесь со своей музыкой – играя, играя – все ближе, сюда. Играйте себе на здоровье, пока не заговорю я. Тут вы резко сокращаетесь – стихаете, стихаете, – пока я не брошу вам этот кошель с золотом. Вы кланяетесь низко, оч-ч-чень низко, и ретируетесь задом. Ясно?

На Имоджен был оранжевый пуловер и светло-зеленая юбка. Я разглядел золотистый ободок под искрящимся обручальным кольцом.

– О Боже! Он не слушает! Смотрите, Олли...

– Очень трудно так вводиться, – сказал мистер де Трейси тихо из-за моей спины. – Он, полагаю, робеет. Я бы непременно робел.

– Вы слышали все, что я сказал?

– Да, мистер Клеймор.

– Норман, мне кажется... не знаю, как вам? Он должен знать, откуда выходить. Это бы облегчило задачу, не так ли?

– Он выйдет оттуда же, откуда выходил этот кретин Смит, естественно.

Голос у мистера де Трейси был прелестно чист и нежен, и он отпускал его мелкими дозами, по каплям, сознавая, очевидно, всю его драгоценность.

– Может быть, мо-о-ожет быть, он не знает, что Смит выходил на сцену в центре, вот тут.

Мистер Клеймор приложил кулак ко лбу и закрыл глаза.

– Значит, он не сидел вчера вечером в зале!

Мама заговорила из темноты:

– Он очень поздно приехал из Оксфорда. Сдавал коллоквиум, знаете! Им остались очень довольны, правда, Оливер?

Мистер Клеймор переместил кулак на стол и открыл глаза.

– Меня уверяли, что он будет сидеть в зале, чтоб почу-у-увствовать вещь!

Мистер де Трейси посодрогался и стих.

– Мы уж постараемся, Норман, старина.

– Тэк-с. Значит, юный Оливер. Вы начинаете играть, когда я говорю: «Мне уже кажется, что это место самое очаровательное на всем белом свете». Ясно?

– Да, мистер Клеймор.

– А когда я говорю: «Музыка говорит вам про то, о чем я не в силах, о чем я не смею сказать!» – тут вы сокращаетесь.

– Да, мистер Клеймор.

Я отступил за холщовый задник. Между ним и висевшим в качестве циклорамы сукном было примерно полметра. Имоджен сказала своим чудным голосом:

– Какое странное, очарованное место. Оно пугает меня!

– Мне уже кажется, что это место самое очаровательное... нет, погодите. Мне уже кажется, что это место самое очарова-а-ательное на всем белом свете!

Я вышел на сцену и начал играть, но тут же и перестал, потому что мистер Клеймор вскочил и махал руками.

– Стоп! Стоп! Стоп!

Мистер де Трейси обнял меня за плечи и похлопывал ладонью по правому локтю.

– Норман, старина. Лучше, пожалуй, им займусь я. Исключительно для того, чтобы вы поберегли ваш голос и ваши силы для спектакля. Мм?

Мистер Клеймор рухнул на стул и саркастически расхохотался.

– Как скажете, Ивлин!

Он барабанил пальцами по столу, пока Имоджен не прикрыла его руку своей ладонью, взглянув на него с пониманием. Мистер де Трейси ронял свои чистые, нежные слова мне в ухо:

– Вы так дивно играете, милый мальчик, что все у вас прекрасно получится. Не правда ли? Мм? Но если – если! – вы выходите этим великолепным размашистым шагом, вы оказываетесь здесь, у самой оркестровой ямы, пока не успели еще сыграть ни единой ноты для короля и принцессы, которые сидят – там. С другой стороны, если вы делаете даже единственный свой великолепный размашистый шаг (рука его нежно меня похлопывала) – вы уже не выглядите подобострастным, раболепным, заискивающим скрипачом-цыганом, не правда ли? Мм?

– Да, сэр.

– Зовите меня Ивлин, милый мальчик. Все зовут. А я буду звать вас Оливер. Мм? Итак, пробуем разок-другой войти. Вы делаете много малю-юсеньких шажков, понимаете, почти стоя на месте. И сцена сразу кажется зрителям больше – как ни странно! Великолепно! Так!

Тем временем я был так пригнут долу, что хорошо видел коленки мистера де Трейси и поражался проворству и свободе, с какими двигались вбок его суставы.

– Оливер, мой милый, и не спорьте! Вы наверняка уже играли на сцене! Мм?

– Нет. Честное слово.

– Даже в школе?

– Меня пробовали, но я провалился.

– Сударыня, поздравляю вас с таким сыном.

В зале незримо хохотала мама.

– О мистер де Трейси! Уж я-то...

– Природный талант плюс великоле-епное исполнение на скрипке. Нда-с. Мы готовы?

Мистер Клеймор снова саркастически расхохотался.

– Мы давно готовы!

– Так, Оливер, мой мальчик.

– Мне уже кажется, что это место самое очаровательное на всем белом свете!

Я. переступал крошечными шажками и играл в ожидании сигнала для пианиссимо, но его не последовало. Зато мистер Клеймор вскочил и размахивал руками. Я перестал играть.

– Но это невозможно! Абсолютно невозможно! О мой Бог!

– Я ждал, когда вы скажете...

– Я все сказал! Я про-кри-чал!

На сей раз рука мистера де Трейси обвила плечо мистера Клеймора.

– Норман, старина, мне придется вас приструнить. И призываю вас смириться, мм?

– Мой Бог! Мой Бог!

– Это все темперамент. Успокойтесь, старина. Ну?

– Мой Бог!

Наступила долгая пауза. Мистер де Трейси похлопывал ладонью. Мистер Клеймор отнял кулак ото лба и открыл глаза. Имоджен улыбнулась ему своей чудной, морщащей губы улыбкой. Мистер Клеймор уронил голову на плечо мистеру де Трейси, схватил его за левый бицепс и крепко стиснул.

– Простите, Ивлин, старина.

– Ну-ну, Норман, старина. Я вот думаю. Может быть, нам прерваться?

– Нет-нет.

– Вы уверены, что вы...

– Да-да.

Мистер Клеймор откинул голову, встряхнул волосами и проследовал к своему месту.

И опять Имоджен положила на его руку свою ладонь. Мистер де Трейси, улыбаясь, повернулся ко мне.

– Так или иначе, юноша, нам надо – убавиться. Нам требуется – ну, как это?

Он взялся рукой за подбородок, вперив оба очка на желтых бильярдных шарах во тьму зала.

– Нам требуется... – он отнял руку от подбородка и, отведя наотлет, очертил ею полукруг, что-то незримое держа между большим и указательным пальцем, – убавить звук!

Комариный голос пропел за столиком:

– У его отца есть ну-как-его-там в скрипке.

Мистер де Трейси распростер руки.

– Да! О чем я думаю! Сурдинка! Именно!

– Вот еще! – крикнула мама из темноты. – С какой стати Оливеру пользоваться сурдинкой! В жизни не слышала такой чуши!

– Мама, послушай...

– Спокойно, Норман, спокойно. Предоставьте это мне. Поберегите силы для спектакля. А вы, сударыня, – мистер де Трейси, склонив лицо, туманно улыбался темноте, – объясните, почему бы вашему сыну не воспользоваться сурдинкой?

На сцену взлетел вредный мамин голос:

– Да потому что это все увидят!

– Резонно, Норман, старина.

– Никто ничего не увидит, Ивлин, все будут смотреть на короля и принцессу. Он абсолютно эпизодичен.

– Все – безусловно! – будут смотреть на Оливера, мистер Клеймор! И слушать его! Знаете, если у вас такой голос, что вас не расслышать из-за одной-единственной скрипки в самом дальнем углу сцены...

– Единственной скрипки! – пропел мистер Клеймор. – Мальчишка гремит, как целый духовой оркестр!

– Он любезно согласился для вас сыграть, и я не желаю...

– Спокойно, Норман, старина. Сядьте. И вы тоже, Имоджен, моя радость. Сударыня...

– В этой постановке вообще не чувствуется никакого уважения к музыкантам!

Мистер Клеймор стукнул себя по лбу, потом тяжко навалился грудью на стол.

– Я так устал. О Боже! Так устал.

Мы все молчали. Потупясь в смущении, я увидел быстро и широко распахивавшиеся и смыкавшиеся колени мистера де Трейси и испугался, как бы он не рухнул. Я проблеял не очень уверенно:

– Я вот думал... есть такой... фокус, что ли...

Мистер де Трейси, не прерывая улыбки, слегка приоткрыл рот и глубоко запустил в меня свои меченые шары.

– Да-да, мальчуган? Оливер?

– Именно что фокус. Только мне пенс нужен. Лучше старый. Ага, вот этот пойдет. Между грифом и порожком. Понимаете, если я... придется чуть приспустить колки. Значит, если я – вот так. Сую пенс сюда, под струну ля, потом под ре и потом под соль. Так. Потом, конечно, я снова настроюсь. К ми это почти не относится, но ми не очень и нужна для... этой штуки. Вот. Погодите секундочку, я настроюсь.

– Никто ничего не увидит, мистер Клеймор! Надеюсь, вы довольны! И ни один человек вообще не услышит Оливера.

Мистер де Трейси молитвенно смотрел на меня:

– Гений. Истинный гений.

– Так устал. О Боже.

– Ивлин, мне кажется, с Нормана хватит...

– Имоджен, дражайшая, милый друг, скрипка цыгана – это важно. Норман, старина, я вынужден снова вас приструнить. Ну! Еще разок. И потом – мило выпьем. Готовы, Оливер, мой мальчик?

– Мне уже кажется, что это место самое очаровательное на всем белом свете.

Выворачивая голову до упора и практически зарыв ухо между струн, я кое-как ухитрялся производить некоторый писк. Другое ухо таким образом успешно улавливало мистера Клеймора. Два комара. Меня уже начинал затягивать феномен этой призрачной игры, но я не успел еще войти во вкус, как мистер Клеймор вытащил из кармана мешочек и высоко подбросил в моем направлении.

– Вам надо ловить это, мальчуган, – сказал мистер де Трейси, и его обычный голос, мягкий и тихий, громом прогудел среди комарья. – Если упустите, ползать придется.

– Да, сэр. Ну как?

– Дивно. Прелестно.

– Я его совершенно не слышала, – кричала мама из глубины зала. – Ни единой ноты!

Мистер Клеймор сверкнул взором во тьму.

– Это интимная сцена, – пропел он. – Вы еще будете говорить, что и меня не слышали!

Мама весело расхохоталась.

– Ну, честно говоря...

– Ивлин, старина! Идея! Мы же его можем испо-о-ользовать! Чтоб оживить ту большую сцену – перед самым Великим Дуэтом! Помните?