Одним словом всё доказывало, что повар еще со вчерашнего вечера не брал и в рот хмельного, и четыре солдата с ножами работали на помощь ему фрикасеи и желеи. Вина было тоже вдоволь: на столе стояла такая бездна бутылок, что вряд ли бы <кто> отыскал солонку, нож его непременно тыкался в короткошейку мадеру [тыкался в мадеру] или длинно-шейный лафит. Прекрасный летний день, окна открытые напролет, тарелки со льдом на столе, отстегнутая последняя пуговица у господ офицеров и растрепанная манишка у владельцев уютного широкого фрака, [манишка у помещика] всё споспешествовало и отвечало одно другому [Далее начато: После] и не мешало всеобщему разговору, который был довольно шумен и шел об разных историях, о которых право нельзя никак вспомнить. После обеда все встали с приятною тяжестью в желудках и, закуривши трубки с длинными и короткими чубуками, вышли с чашками кофию в руках на крыльцо. У генерала, полковника и даже маиора мундиры были вовсе расстегнуты, так что видны были слегка благородные подтяжки из шелковой материи, но господа офицеры, сохраняя должное уважение, пребыли с застегнутыми, выключая трех последних пуговиц.
 
      “Вот ее можно теперь посмотреть”, сказал генерал. “Поди-ка, любезнейший”, примолвил он, обращаясь к своему адъютанту, довольно ловкому молодому человеку приятной наружности: “скажи, чтобы привели сюда гнедую кобылу! Вот, вы увидите сами, она еще немножко не слишком в холе. Проклятый городишка, нет порядочной конюшни. Лошадь… пуф… пуф очень [Лошадь очень] порядочная”.
 
      “И давно, ваше превосходительство, пуф, пуф, изволите иметь ее?” сказал Крапушкин.
 
      “Пуф, пуф, пуф, пууфф, не так давно. Она взята [Она куплена] мною с завода два года назад” [Далее начато: Пу<ф>].
 
      “И получить ее изволили объезженную или уже здесь [а. А учить где б. А объезживать изволили здесь уже или] ее объезжали?”
 
      “Пуф, пуф [Далее начато: здесь] пуф, пуууф… здесь”. Между тем из конюшни выпрыгнул солдат, и послышался стук копыт, наконец показался другой в белом балахоне с черными, окунутыми в ваксу, усами, [а. с черными как вакса усами б. с черными окунутыми усами] ведя за узду вздрагивавшую [дрожавшую] и пугавшуюся лошадь, которая, подняв вдруг голову вверх, чуть не подняла вверх присевшего к земле солдата [чуть не подняла вверх солдата] с его усами.
 
      “Ну ж, ну, ну, Мария Ивановна!” говорил он, подводя ее под крыльцо. Лошадь называлась Марьей Ивановною. Крепкая и дикая, как южная красавица, она грянула копытами в деревянное крыльцо и вдруг остановилась. Генерал оставил трубку и начал смотреть <с> довольным видом на Марью Ивановну. [Далее начато: Полковник] Сам полковник, сошедши с крыльца, взял Марью Ивановну за морду, сам маиор потрепал по задней ляжке и пощупал хвост; несколько офицеров пощелкали языком. [Далее начато: Солдат] Крапушкин [Крапкушкин <?>] сошел с крыльца и зашел ей в зад. Солдат, вытянувшись, глядел, держа узду, прямо в глаза посетителям, как будто бы хотел вскочить туда.
 
      “Очень, очень хорошая!”, сказал Кракушкин. “Манера превосходная. А позвольте узнать, ваше превосходительство, сколько [А сколько] ей лет?”
 
      “Не умею вам сказать.”
 
      “А в зубы, ваше превосходительство, не смотрели?”
 
      “В зубы не смотрел, потому что [Далее было: у ней два зуба недавно прорезались, да притом она их простудила] … чорт его знает, этот дурак фершел дал ей каких-то пилюлей и вот уже два дни всё чихает.”
 
      “Очень, очень хороша. А имеете ли, ваше превосходительство, соответствующий экипаж?..”
 
      “Экипаж? [Экипажей] Да ведь это верховая лошадь.”
 
      “Я это знаю, но я так спросил ваше превосходительство, для того чтоб узнать, имеете ли и к другим лошадям соответствующий экипаж.”
 
      “Экипажей у меня достаточно; коляски только нет. Мне хотелось бы достать новую. Я впрочем об этом писал к брату моему и он, верно, мне вышлет в будущем месяце.”
 
      “Мне кажется, ваше превосходительство”, заметил полковник: “нет лучше коляски, как венская.”
 
      “Вы справедливо заметили… пуф, пуф, пуф.”
 
      “У меня, ваше превосходительство, есть чрезвычайная коляска”, прибавил Крапун: “настоящей венской работы.”
 
      “Какая? Эта самая, в которой вы приехали?”
 
      “О, нет! Это так — разъездная, собственно для поездок. Но та, ваше превосходительство, это просто удивительно, легка как перышко. А когда вы сядете в нее, то просто как бы, с позволения вашего превосходительства, нянька вас в люльке качала.”
 
      “Стало быть покойна?”
 
      “Очень, очень покойна. Подушки, [Подушки как пуховик, кажется потонешь в них] рессоры всё это как будто <на> картинке нарисовано.”
 
      “Это хорошо.”
 
      “Сундук кожаный сзади, [кожаный сзади — вписано] ваше превосходительство, кажется величиною вот с эту трубку, а как я служил, так у меня шесть мундиров и столько же исподнего укладывалось. Чрезвычайно поместительна, в боковой карман можете положить человека и незаметно пятнадцать штофов коньяку всегда поместится.” [всегда поместите]
 
      “Это хорошо.”
 
      “Я, ваше превосходительство, заплатил за нее восемь тысяч.”
 
      “Да по цене должна быть хороша, а вы купили ее сами?”
 
      “Мой один товарищ и старый друг заказывал ее нарочно в Вене [купил ее в Вене] для себя. Я <у> него ее перекупил. [выиграл] Не угодно ли, вашему превосходительству сделать мне честь пожаловать завтра ко мне отобедать, вместе и коляску посмотрите.”
 
      Генерал сжал нижнюю губу [сжал губы] и немного надулся. “С большим удовольствием и почту себе за честь, но вы извините меня… я так не могу… а разве с господами офицерами…”
 
      “И господ офицеров прошу покорнейше сделать мне честь. Сделайте милость, я почту себе за большую честь иметь удовольствие видеть вас в своем доме.”
 
      Полковник, маиор и прочие офицеры отблагодарили [а. Офи<церы> отблагодарили б. Полковник и т. д. как в тексте] учтивым поклоном.
 
      “Я, ваше превосходительство, сам того мнения, чтобы если покупать вещь, [если заводить вещь] то непременно хорошую, а если дурную, то нечего и заводить. Вот у меня тоже, когда сделаете завтра мне честь пожаловать, я, покажу кое-какие заведения.”
 
      Генерал посмотрел и пустил длинный пуф из своей трубки.
 
      Крапушкин был чрезвычайно доволен, что пригласил к себе господ офицеров. Он заранее уже заказывал в голове своей паштеты и соусы, посматривал очень весело на офицеров, которые с своей стороны тоже как-то удвоили расположение к нему, чт? заметно было из глаз и из небольших телодвижений в роде полупоклонов. Крапушкин выступал вперед как-то развязнее и голос его принял выражение голоса, обремененного удовольствием.
 
      “Там, ваше превосходительство, познакомитесь с хозяйкой дома.”
 
      “Мне очень приятно”, отвечал генерал, поглаживая <усы>.
 
      “Однакож”, подумал про себя Крапушкин: [Далее начато: я изви<нюсь>] “мне нечего здесь отдыхать [здесь сидеть <?>]. Я немножко <могу> посидеть, да и домой поскорей — приказать заранее, чтобы [приказать чтобы] всё приготовить с вечера.” [приготовить к <обеду>] Между тем солнце незаметно начало садиться ниже. Генерал и гости возвратились в комнаты, где расставлены были карточные столы. “Ну что ж”, подумал он: “в вистун можно сыграть робертика два, так только для виду, да сию минуту и домой”. Скоро всё общество разделилось на четверные партии, порассело<сь> [рас<селось?>] по всей комнате; прочие с трубками в зубах присоседились к игравшим наблюдать с значительным безмолвием игру. Два роберта, на которые сел Крапушкин, кончились в одну минуту. “Ну что ж, за эти нечего и садиться. Еще четыре можно сыграть”. Между тем подали свечи, на особом зеленом столе развернулся банчик, и маиор, подтасовывая карты, поглядывал на желающих. Перед каждым гостем нечувствительно очутился довольно увесистый стакан. Пунш был превосходный. Генералу был прислан из Риги какой-то необыкновенный ром и удивительный шнапс, который тут же подавался в больших стаканах. [рюмках] Ром и шнапс были действительно превосходны. По крайней мере генерал после четырех стаканов закричал громко одному из лакеев в узиньком мундире: “Подай, дурак, свечу: я не могу видеть, что у меня на руке — король или дама”. Между тем около его превосходительства стояло по две свечи с каждой стороны. Превосходство рома было признано и почувствуемо всеми. Так г-н маиор, страшный шулер, вместо того, чтобы по обыкновению передернуть карту, взял и смешал всю колоду по середине талии и <на> вопрос оскорбленного пунтера: “что это значит?” посмотрел ему пристально <в глаза> и велел подать себе рюмку мадеры. Сам Крапушкин [заметил], что он что-то выиграл, но что именно выиграл никак не мог вспомнить, а тем более не мог найтиться, как нужно потребовать выигранное. Ужин был в 2 часа ночи, ужин превосходный, но уже вряд ли кто из гостей мог припомнить, какие он ел блюда. Словом пир был на чудо и когда начали разъезжаться, то кучера брали просто своих господ в охапку так как бы узелки с покупкою. И Крапушкин, несмотря на свой аристократизм, сидя в коляске, так низко кланялся и с таким большим раскачиванием головы, что приехавши домой, привез в своих <усах> два [три] репейника.
 
      В доме всё спало совершенно. Кучер едва мог сыскать камердинера, который отер как попало глаза свои, втащил, подпирая на плечо, своего господина [Крап<ушкина>] в гостиную. Вошедши в гостиную, Крапушкин спросил только: “отчего криво выстроена комната?” [Далее начато: и больше ничего] и, не говоря ни слова, отправился [Далее начато: после] вслед за девушкой в спальню жены своей. Молодая хорошенькая жена, которая спала свернувшись в прозрачной, белой как снег рубашечке, [Далее начато: открыла] поднявши ресницы и раза три зажмуривши быстро глаза свои, открыла их с полусердитою улыбкою [Далее было: Крапушкин грохнулся на кровать] и видя, что он решительно не хочет на этот раз оказать никакой супружеской нежности, с досады поворотилась на другую сторону и, положив свежую свою щечку на руку, заснула спустя несколько времени после него.
 
      Было уже такое время, которое по деревням не называется рано, когда проснулась молодая хозяйка возле храпевшего Крапушкина. Вспомнивши, что он [муж] вчера возвратился домой в три часа ночи, она пожалела будить его и надев спальные башм<ачки>, которые супруг ее выписывал из Петербурга, в белой кофточке, драпировавшейся на ней как льющаяся вода, она вышла в свою уборную, умылась свежею, как сама, водою и приблизилась [подсела] к своему туалету. [Далее начато: На себя] Взглянувши раза два, она увидела [нашла], что сегодня очень недурна. Это повидимому незначительное обстоятельство заставило ее просидеть перед зеркалом [Далее начато: лишних] ровно два часа лишних. Наконец она оделась очень мило и вышла освежиться в сад. Как нарочно время было тогда красное, каким может только похвалиться южный летний день. Солнце, ступавшее на полдень, жарило всею силою лучей своих, но под темными густыми аллеями было гулять прохладно и цветы пригретые солнцем утрояли свой запах. Хорошенькая жена Крапушкина вовсе позабыла о том, что уже двенадцать часов и супруг ее спит. Уже толстый дворецкий француз объелся, как порядочная бочка, и шел, покачиваясь, через двор с ключами приказать крепостным свиньям подавать барам обедать. А до слуха хозяйки доходило храпенье послеобеденное 6 кучеров и одного форе<й>тора. Она сидела в густой аллее, из которой был открыт вид на большую дорогу, и рассеянно глядела на безлюдную [на откр<ытую>] ее пустынность, как вдруг показавшаяся вдали пыль привлекла ее внимание. Всмотревшись, она скоро увидела несколько экипажей: впереди ехала открытая двуместная, легинькая колясочка, в ней сидел генерал с толстыми, блестевшими на солнце эполетами и рядом с ним полковник, за этой следовала другая, четвероместная, в ней сидели маиор с адъютантом генеральским и насупротив их два какие-то офицера. За коляскою были известные полковые дрожки, [Далее начато: в которых] которыми завладел на этот раз тучный маиор. За дрожками следовал бонвояж четвероместный, в котором сидели четыре офицера и пятый на руках, за бонвояжем рисовались [ехали] верхом на прекрасных, [на <рослых?>] темных в яблоках лошадях три офицера. [Далее начато: Ну,]
 
      “Неужели это к нам?” подумала хозяйка. “Ах, боже! [боже] в самом деле к нам! Они поворотили на мост!” вскрикнула она, всплеснувши руками, и побежала чрез клумбы и цветы прямо в спальню своего мужа. Он спал мертвецки.
 
      “Душенька, вставай!”, сказала она ему, торопливо дергая его за руку. В ответ на это Крапушкин, не открывая глаз, пробормотал какую-то несвязную бессмыслицу.
 
      “Вставай, пульпультик, вставай!” — “Не рано? А?” — “Вставай, душенька, слышишь гости!” — “Гости? какие гости? М… м…”, при этом он потянулся и поднял руки. “Ну, поцелуй же меня, моя Пуньпуня, протяни свою шейку, я тебя поцалую”. — “Ах, боже мой! Вставай [Вставай, они уж <на> мосту] скорее, генерал с офицерами! Ах, боже мой, у тебя в усах репейник!”
 
      “Генерал? А да, так он уж едет? Да чт? ж это, чорт побери, меня никто не разбудил! А обед, что ж обед? Всё ли там исправно ты сделала, душенька?” [Далее было: Ведь я заказал обед] “Какой обед? Для нас готовлено, а больше ни для кого.” — “А я разве не заказывал?”
 
      “Ты? ты приехал в три часа ночи, и сколько я ни спрашивала тебя, ничего мне не сказал и заснул. [и прос<пал>] Я тебя, польпультик, не будила, потому мне тебя жаль стало: ты ничего не спал”. Это сказала с чрезвычайно томным и умоляющим видом.
 
      Крапушкин минуту лежал на постели, как громом пораженный. Наконец он вскочил без всего в одной рубашке с кровати, позабывши, [Далее начато: вовсе] что вовсе неприлично показывать свои ноги, которые были все в волосах, как в лесу.
 
      “Ах я лошадь!” сказал он, ударив себя по лбу. [Далее начато: Где они] “Я звал их обедать. Что тут делать? Где они, далеко?”
 
      “Теперь, я думаю, подъезжают к мельницам.” [подъезжают к овину]
 
      “Душенька… спрячься!.. Ей, кто там? Ты, девчонка, ступай сюда. Дура, чего боишься? Приедут офицеры сию минуту, ты скажи им, что дома нет барина. [дома нет меня] Скажи, что и не будет весь день, что еще с утра выехал. Слышишь? и дворовым всем скажи, чтобы так сказали. Ступай скорей!”
 
      Сказавши это, схватил наскоро халат и побежал спрятаться в экипажный сарай, почитая там гораздо безопаснее.
 
      “Нет, шельмовство, [Написано шемовольство] найти <?> и здесь могут, а влезть<?> лучше всего в эту коляску”. Сказавши это, он отпер двер<цы>, сел в коляску и закрылся кожею.
 
      Между тем экипажи подъехали к крыльцу. Вышел генерал и встряхнулся, за ним полковник, поправляя руками султан на своей шляпе, потом офицеры, потом слез с дрожек толстый маиор, [потом маиор] держа под мышкою саблю, выскочил из бонвояжа сидевший на руках офицер, [выскочил ~ офицер вписано] наконец сошли его соседи, рисовавшиеся на лошадях.
 
      “Барина нет дома”, сказал вышедший на крыльцо француз дворецкий.
 
      “Как нет? стало быть он однакож будет к обеду?”
 
      “Нет, генерал, они уехали на весь день, разве завтра [вряд <ли> завтра] поутру будет”.
 
      “Вот тебе на!” сказал генерал: “как же это?”
 
      “Признаюсь, это штука”, сказал полковник, смеясь.
 
      “Как же этак делать?” продолжал генерал с неудовольствием. “Ну не можешь принять, так не проси, зачем же просить”.
 
      “Я, ваше превосходительство, не понимаю, как можно этак сделать?” заметил один молодой офицер.
 
      “Что?”
 
      “Я говорю, ваше превосходительство, как можно поступить таким образом?”
 
      “Конечно, как же… Ну нельзя, не случилось чт? ли, так зачем же просить? или дай знать в таком случае”.
 
      “Что ж, ваше превосходительство, нечего делать, поедем назад”, сказал полковник.
 
      “Да, конечно, коли нет другого средства. Впрочем коляску мы можем посмотреть и без него, он верно ее не взял с собою. Ей, кто там? подойди, братец, сюда”.
 
      “Чего изволите?” — “Ты конюх?” — “Конюх, ваше превосходительство”.
 
      “Покажи нам новую коляску, которую недавно достал барин”.
 
      “А, вот пожалуй<те> в сарай”. Генерал вместе с офицерами отправился в сарай. “Вот я вам немножко ее выкачу, здесь темно”. [Далее начато: и коляска] — “Ничего, видно и так; разве немножко подкати. Вот так, довольно”. Генерал и господа офицеры обошли вокруг коляски и тщательно рассмотрели колеса и рессоры.
 
      “Ну, ничего нет особенного”, сказал генерал: “коляска — самая обыкновенная”.
 
      “Никакого совершенно нет дива”, сказал полковник: “коляска <самая> простая”.
 
      “Мне кажется, ваше превосходительство, она совсем не стоит восьми тысяч”, прибавил один [молодой] офицер.
 
      “Что?”
 
      “Я говорю, ваше превосходительство, что мне кажется она вовсе не стоит восьми тысяч”.
 
      “Какое осьми тысяч, она [Далее начато: всего] и трех тысяч не стоит, ничего совершенно не нахожу в ней хорошего. Разве внутри есть что-нибудь особенное. Пожалуйста, любезный, отстегни кожу”. И глазам господ <офицеров> представился Крапушкин, сидящий в халате.
 
      “А, вы здесь, как ваше здоровье?.. ну, прощайте!”
 
      Сказавши это, генерал застегнул опять дверцы и уехал вместе с г-ми офицерами.

РИМ
<АННУНЦИАТА>

ВАРИАНТЫ