Небесные девушки

Томпсон, сказала я себе, ты, девушка, растешь, тебе нужна питательная пища, так какого черта думать о расходах: ешь на здоровье. Если это будет стоить полтора доллара, ну и что? Такое уж у меня было настроение — я готова была выбросить полтора доллара на завтрак, ни на секунду не задумавшись. Итак, я пришла в. «Салон Фрагонара», а там у почти пустой стойки сидел герр доктор Рой Дьюер, придворный психиатр «Магна интернэшнл эйрлайнз», этот прекрасный, здоровый, благородный, чистоплотный милый парень, который дал мне эмоциональное крововливание пару ночей тому назад.

Он посмотрел на меня в тот самый момент, когда я увидела его. Он встал, нахмурился, затем совладал с собой и улыбнулся:

— Привет. Доброе утро.

— Доброе утро, сэр.

— Пришли на завтрак?

— Да, сэр.

— Не хотите ли присоединиться ко мне?

— Спасибо, сэр.

Я опустилась на стул слева от него, и он сказал:

— Вы выглядите этим утром довольно бодро.

— Полна мочи и уксуса, доктор, сэр, — сказала я.

— Что такое? — отрывисто спросил он.

Я ответила ему своей деревенско-идиотской улыбкой и сказала:

— Это всего лишь выражение доброй Новой Англии, сэр. Мисс, бекон, два жареных яйца, французское жаркое и тост, пожалуйста. Да, и кофе.

Она нахмурилась, глядя на меня. Я догадалась, у меня было своего рода рождественское настроение, когда каждый косился на меня. Она спросила:

— Вы не хотите завтрака стюардессы?

— Ей-Богу, нет. Даже не предлагайте мне этого.

Она пожала плечами и вернулась к своему грилю.

Я сказала это для герра доктора. Он старался поддержать разговор. Он делал для этого все возможное. Но я не дала ему шанса. Я умяла свой тост, я жонглировала с жареными яйцами, я запихивала в себя французское жаркое, хрустела беконом и через каждые несколько минут просила официантку наполнить мне чашечку кофе — я, должно быть, получила пять чашек изысканного напитка за все время, — и я никак не поощрила Роя Дьюера. С какой стати? Почему, в самом деле. Я предлагала ему любую поддержку недавно ночью, а он уклонился. Он отвернулся. Он был верным слугой «Магна интернэшнл эйрлайнз». А я не могла дать ему другого шанса. Но это вовсе не имело ничего общего с бешенством отвергнутой студентки-стюардессы; это было просто тем, что мое внутреннее содержание было слишком мягким, много, много мягче, чем моя наружность, и я не хотела разрываться на части и потерять их, как это случилось ночью в пятницу, пуская их по ветру, так сказать.

Когда я покончила с едой, он спокойно сказал:

— Через полтора часа мне нужно посетить дом Арни Гаррисона для совещания.

— Ладно, — сказала она. — Не очень приятно.

Он проигнорировал мой тон.

— Я думаю совершить небольшую прогулку по побережью. Вы не хотели ли бы пройтись со мной?

Мое сердце перевернулось, но я сделала равнодушный вид; перевернувшись вверх ногами, я осталась на месте.

— Нет, сэр. Простите меня.

— У вас другие планы?

— Нет, сэр.

— Я просил вас не называть меня сэром, Кэрол.

— Для меня это затруднительно, сэр.

— Я хочу поговорить с вами.

— Сэр, для меня достаточно разговоров. Кроме того, сегодня воскресное утро.

— Какая тут связь?

— Доктор Дьюер, вы знаете очень хорошо, что я должна отдыхать в воскресенье, чтобы быть в состоянии работать всю следующую неделю.

Это потрясло его. Он сказал:

— О! — Затем подозвал официантку: — Мой счет, пожалуйста. И счет этой молодой леди.

— Ах, нет, — сказала я. — Ах, нет.

Мы повернулись на наших стульях, глядя друг на друга; и, может быть, потому, что мы должным образом не были заземлены, сидя столь высоко, то электрический заряд был таким сильным, что он поразил нас обоих. Я перестала дышать и видела, как у него побелели губы.

Мы не говорили. Он встал, вероятно заземлившись, взял наши оба счета и сказал:

— Ну, всего хорошего.

— До свидания.

Он пошел, черт бы его побрал, оставив меня одну; и когда он вышел в дверь, мой желудок перевернулся вслед за моим сердцем. Я почувствовала сильнейшую тошноту, бульканье кислоты внутри, и я сказала женщине за стойкой:

— Я, похоже, выпила слишком много кофе. Дайте мне сельтерской «Бромо», пожалуйста.

Она никак этого не прокомментировала. Я догадалась, что любовь вовсе ничего для нее не значит. «Бромо» сельтерская спасла мне жизнь.

Мне нужно было убить утро, и я подумала: «Хорошо, я должна что-то сделать со своими полосками на теле» — и спросила служителя за стойкой отеля, как добраться до солярия. Он сказал:

— Лифт самообслуживания, вот и все. Попадете прямо туда.

Я возвратилась в номер, сняла свое серое полотняное платье, — как много хорошего оно сделало для меня! — и тогда мне захотелось узнать, как одеваются, отправляясь в солярий. Для этого существовал только один путь: я сняла трубку телефона, попросила соединить с женским солярием и изложила свою проблему первому человеку, который ответил. Я полагаю, это была служительница солярия.

Она казалась чуть-чуть ошеломленной.

— Ну, мадам, вы подниметесь в халате.

— Безо всего под ним?

— Мадам, вы придете принять солнечные ванны, не так ли?

— Да.

— Тогда зачем вам что-то надевать под халат? Она там просто смеялась надо мной. Я ненавидела такие ситуации, когда вы задаете кому-то совершенно простой вопрос, а вам возвращают ваш вопрос и заставляют вас почувствовать себя полной идиоткой.

Должна признать, однако, что ее логика была безупречной. И все же, собираясь в солярий, завернув плотнее свое голое тело в махровый халат, я практически чувствовала себя бесстыдной. Правда, халат скрывал вас от взглядов более эффективно, чем купальник; но как-то непристойно подниматься в общественном лифте, даже если вы в нем одна. Придя в солярий, я снова ощутила приступ скромности. Около дюжины женщин различных форм и размеров расположились на матрацах, кто-то дремал, кого-то массажировали служительницы в белой униформе, некоторые жевали резинку. Я прокралась между ними, как будто покушалась на их уединение. Они были такими голыми и так сверкали благодаря маслу для загара, которое просто-напросто подчеркивало их наготу.

Но я всегда считала, что нагота через пару минут перестает приводить в смущение, вы просто забываете о ней. В номере постоянно кто-либо был в процессе одевания или раздевания, и это ничего не значило. Женщины довольно часто это делают так похоже, что, увидев однажды одну из них, вы практически видели и всех остальных; и раз я метафорически стала сверкать в солярии, я сразу же почувствовала себя совершенно спокойно.

Справа от меня находилась крупная миловидная платиновая блондинка, загоревшая до цвета шоколада, которая слегка враждебно посмотрела на меня, когда я опустилась рядом с ней; всякий раз, поворачиваясь, она хмуро смотрела на меня. Возможно, это было оттого, что ей было около тридцати пяти, судя по ее лицу, и она была отяжелевшей в одних местах своего тела и обвисшей в других — найти другого объяснения я не могла. Мать-природа по-своему жестока, позволяя женским особям слишком рано демонстрировать процесс разрушения, и я чувствовала угрызения совести от этого, находясь в зрелом двадцатидвухлетнем возрасте, и смотрела с завистью на некое превосходное свежее, поразительное юное восемнадцатилетнее существо, понимая, что я в сравнении с этой девушкой всего лишь старая карга.

И все же я не хотела испортить утро платиновой блондинке и чистосердечно улыбнулась ей, надеясь, что она расслабится. Но нет. Она продолжала на меня потихоньку рычать. Очевидно, она презирала меня до глубины души; так что на этот раз я продемонстрировала благоразумие и избегала встречаться с ее глазами.

Но это не помогло. Может быть, она расценила это за признак вины. Она сказала неожиданно и грубо:

— Вы одна из девочек авиакомпании?

— Да.

— Хм. — Она произнесла это с чувством отвращения.

Я постаралась добиться ее расположения новой дружеской улыбкой.

— Девушки авиакомпании, — сказала она. — Тьфу! Разорительницы домов.

— Простите? — Я была действительно сбита с толку. Я полагала, она имеет в виду разорительниц домов, людей, которые проникают через окна и крадут будильники и подсвечники.

— Разорительницы домов, — повторила она.

— Я извиняюсь. Боюсь, я не понимаю.

— Все вы. И ты тоже. Из той же банды разорительниц домов.

Наконец я догадалась, что она имеет в виду. Я сказала:

— Нет, нет. Мы вовсе не такие.

— Я знаю это по своему собственному опыту.

— А, — сказала я. — Ох, дорогая.

— Один из братьев моего мужа оставил жену и детей и сбежал с девушкой из авиакомпании. Позор. Ничего, кроме позора. Я сказала Джоан, что она должна возбудить дело против компании. Предъявить им иск. Получить компенсацию за убытки. Это будет впредь для них уроком.

Я сказала:

— Давайте по честному. Вы не можете обвинять всех девушек авиакомпании за это, вы не можете обвинять авиакомпанию. А что думает по поводу такого обвинения ваш шурин?

— Позвольте мне кое-что вам, мисс, рассказать. Билл был приятным, любящим свой дом парнем, пока не встретился с этой девушкой. Он был без ума от своей жены и своих прелестных детей.

— Ну, если он был столь без ума от них, то он безусловно поступил как подонок с чертовски слабым характером.

— Я слышала и о других случаях.

— Да?

— Вот именно. Воздушные девушки. Уф. Все они одинаковые.

— Хорошо, если на то пошло, — сказала я, — то один из моих дядей оставил свою жену и семь горячо любимых детей, сбежав с платиновой блондинкой. Вам следовало бы послушать, что они говорят о платиновых блондинках в своей семье.

Она одарила меня последним свирепым взглядом и повернулась ко мне спиной. Мистер Гаррисон мог бы расстроиться, поскольку, возможно, она постоянно летает туда и сюда на реактивных лайнерах, и не следует обижать возможных клиентов. Вероятно, я должна была подставить свою другую щеку и сказать: «Ударь меня опять». Но не сегодня, не в том настроении я была. Я совершенно глупо упустила доктора Дьюера. Я бы могла прогуливаться вместе с ним по побережью, если бы не была столь высокомерна, прогуливаться и болтать, прогуливаться и болтать, вместо того чтобы демонстрировать свою наготу среди множества таких же обнаженных дам.

Солнце здорово сконцентрировалось над крышей отеля, и я решила, что с меня достаточно, когда появились три девушки с портативным фонографом и несколькими полосатыми пляжными сумками. Все три были высокими и стройного сложения, и мгновение я смотрела на них с интересом. Затем я отвернулась — они были просто женщинами, как и все мы, а почему их мускулы могли для меня что-то значить? Оказалось, они не были такими же женщинами, как все остальные, потому что одна из них сказала низким каркающим голосом:

— Эй, леди. Вы не возражаете, если мы несколько минут порепетируем нашу программу?

Кто-то спросил:

— Какую программу?

— Мы получили на сегодня приглашение на частную вечеринку в «Суперклуб», ясно?

— Ну, конечно, — прозвучал тот же самый голос. — Мы не помешаем вам.

Это было очаровательно. Откровенно, я никогда не видела ничего подобного этому. Это было так очаровательно, что все женщины в солярии, включая обслуживающий персонал и массажисток, собрались прямо перед этими тремя девушками, и мы оказались как в театре. Две девушки были танцовщицами — я допускаю, что они сами себя так называли, — они в унисон производили скачки и подскоки. Должно быть, они произвели впечатление, потому что женщины в нашей аудитории смеялись, хлопали и выказывали большой энтузиазм; но, сказать по чести, я после первых нескольких минут потеряла к ним всякий интерес, потому что это было не более чем движения тазом под «Болеро» Равеля, достаточно монотонные для того, чтобы рекламировать секс.

Третья девушка, однако, и в самом деле, очаровала меня. Ей-Богу, это было захватывающее исполнение. Я чуть не вплотную подошла, заглядевшись на нее. Она походила на вращающуюся кисточку. Может, она соответствовала требованиям, предъявляемым к танцовщицам, но она едва шевелила ногой в том или ином направлении. Она лишь вращала кисточки. И это было одно из самых фантастических зрелищ, какие я когда-либо видела. Она вращала этими кисточками при помощи своего тела. Она прикрепила их — они были длиной в четыре дюйма, при этом нескольких различных видов — она прикрепила кисточки к различным частям своего тела (даже там, где я, к примеру, и не представляла, как ими можно управлять), и они вращались. Особенно меня заинтересовал момент, когда она прикрепила но кисточке к каждой груди, прямо к соску, и начала вращать ими, как венчиками для взбивания яиц; и если бы я не видела этого своими собственными глазами, я бы никогда в такое не поверила. Как всем известно или следовало бы знать, женская грудь — это округлый предмет, предназначенный прежде всего для кормления и удобства новорожденного. Она вовсе не предназначена для каких-либо мускульных упражнений. За прошедшие годы поэты и общественные деятели преуспели в том, что придали женской груди абсолютно неутилитарную репутацию, совершенно одурачив общество в этом вопросе, доведя рекламу груди до абсурда; в то время как истина заключается в том, что груди — рассматриваемые как предмет любви — могут быть упакованы в картонные коробки и скреплены на верхней полке, пока у вас не возникнет необходимость воспользоваться ими. В подростковом возрасте они смущают вас до смерти, потому что они или чертовски малы и незаметны, или так же чертовски велики и громоздки; а когда вы становитесь старше, они становятся все более и более отвислыми, как шары у платиновой блондинки, которая так сильно презирала меня; в общем и целом, как признает большинство девушек, они представляют лишь обузу, потому что: а) единственное, что вы можете сделать с ними, это выставить их наружу, и б) вы вынуждены к постоянной борьбе с парнями, которые проникнуты идеей, схватив, держать их в своих жирных толстых руках Бог знает для какой цели.

Это изрядно возбуждает, но я должна признать, что вращение кисточек дало мне повод пересмотреть мои взгляды. Эта девица могла вращать две кисточки быстро и могла вращать их в разных направлениях, она могла их вращать в одном и том же направлении, она могла на лету остановить их вращение и заставить их вращаться в противоположных направлениях без всякой паузы. Я не могла увидеть, что это имеет какое-либо применение для процесса кормления новорожденного — больше похоже, что вы этими вращениями вызвали бы газы в животе или колики, — но это до смерти поразило меня как искусство. Большинство критиков, я чувствую, согласились бы со мной. Это ничего не выражает, это не имеет какой-либо функциональной цели; это было чисто абстрактное искусство. И это придавало «Болеро» Равеля совершенно иное измерение. Я сидела там, наблюдая за ней с широко открытым ртом.

Я не могла смириться с тем, что она остановилась. Я старалась выяснить, как, черт побери, она заставляет вращаться свои соски, потому что, если она была сложена, как и я, это было просто невозможно. И это, однако же, было возможным, потому что она была здесь прямо перед моим носом, вращающаяся столь плавно, что, я уверена, Равель гордился бы ею. Так что, когда она наконец остановилась, я поспешно глянула вокруг, не было ли кого из начальников «Магны интернэшнл эйрлайнз» поблизости (меня не удивило бы, если бы я обнаружила, по меньшей мере, мистера Гаррисона, который, закутавшись в турецкое полотенце, сурово наблюдает за мной из угла), подошла к девушке и заговорила с ней. Она была мила, приятна и скромна, насколько только возможно; и после того как мы недолго поговорили с ней и она обнаружила мою заинтересованность, она сказала:

— А вы не хотели бы попробовать сами, милочка? Это, конечно, было практически за пределами моей самой дикой мечты, но она подошла к своей полосатой пляжной сумке, вынула красную пластиковую коробку и нашла в ней пару кисточек, прикрепила их на моем теле — они обладали какой-то магической клейкостью, подобно ленте скотча. Я посмотрела на них, застонала и хрюкнула, стараясь заставить их вращаться. Но, конечно, ничего не произошло. Они просто свисали, как две свинцовые гирьки в безветренный день. Я не могла даже раскачать их из стороны в сторону, как маятник. Я сказала:

— Как долго вы учились их вращать?

Она рассмеялась:

— Около двенадцати лет.

Я сказала:

— Я думаю, что двенадцати минут каждый вечер будет явно недостаточно?

— Конечно, милочка.

Кисточки чуть-чуть колыхались, когда она сняла их с меня. Я сожалела, когда она их убрала. Но глянем правде в лицо. Двенадцать лет — это жутко долго. К тому времени, подумала я, доктор Дьюер утратил бы интерес.

Во всяком случае, все это помогло провести утро и удержало меня от глупостей.

Где-то после полудня я начала понимать, что обязала сделать что-то действительно решительное, чтобы повысить рейтинг своей популярности. При моих намерениях и целях я оказалась покинутой в «Шалеруа» — жестокий удар по самолюбию той, у которой в прошлом всегда было назначено на уик-энд столько свиданий, что ей не на все удавалось успеть. Альма исчезла без следа; Донна была в Пальм-Бич; Джурди осматривала брахманский скот. Аннетт отправилась на экскурсию. Я осталась с группой калифорнийских девушек, у которых зреет обида против «Магны интернэшнл эйрлайнз» из-за того, что их притащили в эти ужасные трущобы, Флорида. Наконец я оставила их и села у бассейна с маленькой черной книжечкой, читая о «Мартине-404» и обязанностях королевы-пчелы.

Я погрузилась в проблемы аварийной ситуации, когда почувствовала, что кто-то смотрит на меня. Я подняла голову и увидела Ната Брангуина в десяти ярдах от себя с тремя крупными, довольно упитанными мужчинами. Они все курили сигары, и вокруг них витала та странная необъяснимая атмосфера процветания, которой обладают некоторые люди, хотя, согласно стандартам Тома Ричи, они и не были безусловно прекрасно одеты. Я не знаю, как некоторые умеют мгновенно распознать их, но они были того сорта люди, которым стоит только щелкнуть пальцами в шикарном ресторане, и шесть официантов со всех ног бросаются к их столу. Я видела это достаточно часто.

Н. Б. махнул мне, и я не могла притвориться, что его здесь нет. Я в ответ ему слегка улыбнулась. Он сказал что-то остальным и подошел ко мне с дружеской ухмылкой:

— Привет, мисс Томпсон, вас не было видно несколько дней, как вы себя чувствуете?

— Прекрасно. — Что еще я могла ему ответить? — А как вы себя чувствуете, мистер Брангуин?

— Замечательно, просто замечательно. Вы хорошо провели время?

— Очень хорошо, спасибо.

Тогда он сказал:

— Могу ли я присесть на минутку?

Это был не мой отель. И я не могла сказать ему откровенно: «Сэр, мне запрещено общаться с вами». Я должна была поступить как человеческое существо.

Я сказала:

— Пожалуйста.

Он пододвинул кресло и сел. Он внезапно занервничал, как будто не знал, что сказать дальше. Он сжал свои руки и посмотрел на них, а затем улыбнулся мне снова и сказал:

— Извините за автомобиль.

— Извините меня. — Я не могла и думать о неопределенном ответе. Это была та тема, которую я не могла обсуждать.

И он стал милым, как обычно. Он засмеялся и сказал:

— Если бы я хоть на минуту задумался, я понял бы, какого вы сорта девушка. — Затем он перестал смеяться, его глаза стали серьезными, он посмотрел вниз на свои руки и сказал:

— Я не об этом хотел поговорить с вами, мисс Томпсон.

Я ждала.

Он сказал:

— Я прошлой ночью видел одну из ваших девушек, ту итальяночку. Хорошенькая брюнетка. Вы представили ее мне в «Комнате Короля-Солнца».

— Альма.

— Да. Я видел ее в ночном клубе с типом по имени Сонни Ки. Вы знаете Сонни Ки?

Я покачала головой.

— Поймите, мисс Томпсон, это не мое дело, но сделайте мне одолжение. Скажите вашей подруге, этот Сонни Ки не очень приятный парень. О'кей? Ей не следует встречаться с ним.

Я спросила:

— Почему?

Он покачал головой.

— Я не хочу вдаваться в детали. Только верьте мне. У этого парня неприятный характер, он не подходит для такой девушки.

— Она мне сказала, что он боксер.

— Да, он раньше участвовал в матчах. Но больше не участвует — вы понимаете мой намек, не так ли? Честно, кое-кто из ваших друзей мог бы подыскать кого-нибудь много лучше, чем Сонни Ки.

— Большое вам спасибо, мистер Брангуин. Я скажу ей.

— Да, скажите ей. Вот и все. Я уверен, она послушает вас. — Он улыбнулся. — Вы все еще называете меня Мистером Брангуином. Я думал, мы старые друзья. Не могли бы вы меня называть Нат или Н. Б. и как еще?

Я засмеялась, чтобы скрыть свое замешательство. Он посмотрел на свои часы.

— Ой. Уже время коктейля. Как насчет того, чтобы взглянуть в «Сувенир-бар» и слегка освежиться?

— На днях я сказала вам, мистер Брангуин, Н. Б., нам это не разрешено. Нам не разрешается пить, пока мы учимся.

— Жаль.

— Извините меня.

— Хорошо, — сказал он. — А как насчет того, чтобы встретиться чуть позже перед ужином? Что вы думаете об этом? Мы могли бы пойти в маленький клуб, который я знаю…

Я подняла маленькую черную книжечку.

— Мистер Брангуин… я хочу сказать — Н. Б., я не могу сделать этого. Я должна все это выучить. Каждое утро у нас тесты. Мне ужасно жаль.

— О'кей, — сказал он, поднимаясь. — Скажите вашей подруге о Сонни Ки, не забудьте. И я надеюсь, что вскоре снова с вами повстречаюсь, а?

— О, да.

Он выглядел обиженным. Он выглядел отвергнутым.

— Ну, до свидания, — сказал он, и я ответил: «До свидания», и он быстро ушел.

Рой Дьюер сидел за столом по ту сторону бассейна.

Я могла это знать. Я могла догадаться, что ни на одну минуту не могу скрыться от шпионов «Магны интернэшнл эйрлайнз», я могла бы знать, что они следовали за мной по пятам все двадцать четыре часа в сутки. Я закурила сигарету и курила в течение пяти минут; затем я загасила ее, взяла учебник и пошла вокруг бассейна к столику Роя Дьюера.

— Хелло, Кэрол, — сказал он радушно.

— Доктор Дьюер, вы знаете того мужчину, с которым я только что разговаривала?

Он не ответил.

— Доктор Дьюер, это был Нат Брангуин, известный игрок, который должен федеральному правительству сто пятьдесят тысяч долларов налога с дохода.

— Да, я узнал его.

— Доктор Дьюер, мистер Брангуин только что пригласил меня выпить с ним в «Сувенир-баре». Он просил меня поужинать с ним. Он пригласил меня пойти с ним в ночной клуб. У меня не было свидания за весь уик-энд, но я вспомнила, что я не должна, принести ущерба школе подготовки стюардесс связью с ним, потому я отказалась. Как вы думаете, я хорошая девушка, доктор Дьюер, сэр?

— Кэрол…

— Только, пожалуйста, позвольте мне закончить. Я не подходила к мистеру Брангуину. Он подошел ко мне. Я сидела здесь, поглощенная своим собственным делом — изучением учебника, ей-Богу, когда он подошел и пригласил меня выпить с ним. Теперь я хотела бы знать следующее: что я обязана делать весь уик-энд, чтобы избежать встреч с мистером Брангуином? Запереться у себя в комнате, как монашенка? Или надеть маску? Или что? Сэр?

— Кэрол, мы понимаем…

— Доктор Дьюер, значит, вы понимаете. Это все, что я хотела знать. Спасибо. До свидания, сэр.

Он подпрыгнул.

— Кэрол. Послушайте меня.

Я не хотела слушать его. Я хотела, чтобы он обнял меня, поцеловал меня и любил меня, а все, что он делал — это говорил, говорил, говорил. Говорил, говорил, говорил, говорил, говорил. Я с достоинством отправилась в номер. Там не было ни души, так что я могла броситься на кровать и хорошенько выплакаться, пока никто не мешает. Затем я открыла банку консервов тунца и сделала себе чашку чая, чтобы запить рыбу. Я начала думать о тех счастливых, беззаботных днях в Гриниче, Коннектикут, как весело было выйти с юным Томом Ричи, скакать с ним верхом, танцевать в кантри-клубе и каким нежным и заботливым он был в ту ночь, когда он вывел меня в сад, потому что у меня началась икота; и я желала себе смерти.

Аннетт первой возвратилась домой. Она была бездыханной от осмотра достопримечательностей. Я не могла ей помочь.

Джурди пришла следующей. Она была очень бледной.

Я сказала:

— Джурди, что случилось?

— Что случилось?

— Ты выглядишь такой бледной…

— Со мной все о'кей.

«Этот старый хрыч, -думала я, — он нашел к ней подход».

— Ты посмотрела брахманский скот? — поинтересовалась я.

— Да.

— Было интересно?

— Да.

— Ты хорошо провела время?

— Да.

Вот и все, что я могла вытянуть из нее. Но не требовалось ума Эйнштейна, чтобы понять, что ей пришлось отбиваться от старого хрыча. Бедная Джурди. У нее жизнь была очень похожа на мою.

Затем, к десяти часам, пришла Альма с волосами в беспорядке и с пятицентовой улыбкой на губах, как у Моны Лизы. Я хотела сразу же перейти к предупреждению Н. Б., но я не могла это сделать в присутствии других девушек. Я сказала:

— Привет, Альма. Как твое свидание?

— Очень милый парень. Настоящий джентльмен.

— Ты провела хорошо время?

— Каждую минуту. Обаятельный парень.

— Собираешься снова с ним встречаться?

Ее улыбка убила меня. Она сказала:

— Может быть. Возможно.

И, наконец, во втором часу, чуть покачиваясь, вошла Донна. Мы были все к этому времени в постели, но я оставила для нее свет в комнате, чтобы она знала куда идти.

Она на цыпочках подошла ко мне.

— Кэрол. Ты не спишь?

— Привет, Донна.

— Привет, милочка.

— Ты хорошо провела время со своими кузенами?

— Превосходно.

Я сказала:

— Уже поздно, ты знаешь. Тебе лучше лечь спать.

— О'кей. Поплаваем завтра утром?

— Конечно.

— Добрая, старушка Кэрол, — сказала она. — Добрая старая верная подружка, — и, пошатываясь, отошла. Я была удивлена тем, что она не бросила мне сухарь.

9

Мисс Уэбли безжалостно накинулась на нас на следующее утро. Как только мы собрались, она оглядела нас и затем надула свои губы.

— Ну! — сказала она. — Некоторые из вас, уверена, провели свой уик-энд отвратительно. Элизабет, ты прогладила свое платье, прежде чем надела его сегодня утром?

Элизабет, приятная брюнетка из Невады, залепетала:

— Но, мисс Уэбли, я не думала, что его нужно гладить…

— Ты никогда не придешь снова в класс в платье, которое только что не отглажено. Ты понимаешь это?

— Д-да, мисс Уэбли.

— Джоан, что случилось с твоими волосами?

— Но, мисс Уэбли, я вчера купалась в океане…

— Без шапочки?

— Я забыла ее взять…

— Луиза, ты совсем не спала в течение всего уикэнда?

— Мисс Уэбли, почему, конечно…

— Сколько часов?

— Я не могу сказать точно…

— По-моему ты не можешь удержать глаза открытыми.

И так далее, и так далее. Наконец, когда она накричала на дюжину девушек, она накричала на всех нас вместе. Она стояла перед нами очень прямо, руки за спиной.

— Пожалуйста, девушки, — сказала она. — Давайте будем откровенными, прежде чем мы двинемся дальше. Майами-Бич — удивительное место для отдыха. Здесь вы действительно можете повеселиться — целый день сияние солнца, и танцы, и развлечения всю ночь. К несчастью, девушки, вы здесь не на отдыхе. Вы здесь, чтобы работать. Никто не возражает против ваших развлечений во время уик-энда, конечно, нет. Вы нуждаетесь в отдыхе и восстановлении сил. Но мы просто не можем терпеть какое-либо злоупотребление воскресными привилегиями. Ну посмотрите только на себя! Половина из вас еле проснулась! Мы просто не сможем пройти наш курс, если каждый понедельник будет таким, как этот, — днем, когда вы будете оправляться от ваших воскресных проказ. Девушки, я ожидаю, что вы придете в класс утром в будущий понедельник не утомленные, а отдохнувшие. Это понятно?

— Да, мисс Уэбли.

Теперь только до меня дошло, где зарыта собака. Она ни слова не сказала об этих воскресных соблазнах, когда класс закончил учебу в пятницу. Логически ей следовало бы предупредить тогда, спокойно и доброжелательно, что она хотела видеть утром в понедельник нас энергичными и подтянутыми и т. д. Я готова поставить пари на десять центов, что она приготовила свою речь до последней запятой еще до того, как вступила в классную комнату, даже прежде, чем бросила на нас взгляд. Она знала, что мы будем выглядеть как обломки Венеры; и она устроила эту маленькую сценку для того, чтобы в каждую девичью душу глубоко вонзилось жало, и она могла быть абсолютно уверена, что каждая из нас полностью осознает, какого сорта неприятности готовятся для нас, если мы осмелимся и после следующего уикэнда прийти в таком растрепанном виде. Я должна была восхититься ею.

— Ну, девушки. Сядьте прямее. Попытайтесь сосредоточиться.

Мы сделали такое усилие. Затем, без какой-либо паузы, мы погрузились в работу. На прошлой неделе мы учились, как стать пчелой-королевой на одностюардессовом «Мартине». Я полагаю, что мысль заключалась в том, чтобы дать нам широкую картину всех обязанностей стюардессы. Теперь же мы перешли к самолетам с двумя и тремя стюардессами, например, как «Констелейшн». Когда мы изучили бы и их, мы перешли бы к реактивным самолетам с четырьмя стюардессами. Очень просто. Все мы должны были усвоить и выучить наизусть тысячи страниц маленькой черной книжечки. Но она касалась только поршневых самолетов. Затем, разумеется, если бы мы остались в живых, мы переключились бы на совершенно новый учебник, приблизительно того же размера и веса, касающийся реактивных лайнеров. Такова программа.

День прошел невероятно быстро. Все было настолько новым, все было настолько сложным, что не оставалось никакого шанса почувствовать себя скучающей. Все клеточки моего мозга, которые были подобны инертной массе влажного серого вещества, были принуждены к действию, и к концу учебного дня моя голова по-настоящему заболела. По-моему, это походило на вывих локтя, который ты можешь получить из-за слишком энергичной игры в теннис, или бурсит, который ты можешь получить от слишком энергичного плавания. Бурсит мозга, вот что я имею в виду.