Стойкий запах лосьона

      В воскресенье вечером позвонил завотделением:
      - Ты как, Марк?
      - Уже в порядке. Завтра выхожу на работу.
      - У секретарши я выудил: на тебя поступила жалоба.
      - От кого?
      - Этого она якобы не знает. Сказала только, что телега лежит у главного уже недели две, но он был в командировке в Богуславском районе по заданию облздрава.
      - Уже вернулся?
      - Вернулся. Но ты будешь смеяться: его свалил радикулит.
      - А когда же он меня искал?
      - За день до отъезда в командировку... Так что завтра можешь не спешить к нему, он тебя сам достанет... Ну, пока...
      "Кто бы это мог настрочить?" - весь вечер пытался вычислить Костюкович, но так ни к чему не пришел...
      В понедельник после пятиминутки и обхода он поднялся в приемную главного врача. Секретарша сидела за своим столиком перед пишущей машинкой.
      - У себя? - спросил у нее Костюкович, кивнув на дверь, обтянутую дерматином.
      - Болен. Будет в среду.
      - Катенька, у меня к вам просьба: я уже знаю, что меня разыскивали по поводу жалобы. Я не спрашиваю вас, кто автор, но хотя бы дату, когда она поступила...
      - Хорошо, - она взяла толстую тетрадь, полистала и назвала дату.
      Поблагодарив, Костюкович ушел. Спускаясь по ступеням, он высчитал: "Поступила за неделю до моего последнего ночного дежурства, а на следующий день я заболел".
      11
      Жизнь шла по наезженному пути. Давно втянутый в него, Костюкович даже не замечал однообразия своего быта и бытия, редко из какой-то неведомой глубины возникал пристальный большой вопрошающий зрачок судьбы, и слышный только Костюковичу голос ее спрашивал: "Что же будет дальше? Пока молод, тянешь. А ближе к пятидесяти, к шестидесяти, сможешь ли выдерживать эту беготню по больничным коридорам, бессонные ночи и долгие тяжкие дни дежурств? Может действительно надо делать кандидатскую, чтоб уйти на кафедру, на преподавательскую работу?" Но этот вопрошающий зрачок быстро гас, исчезал, а его место занимали каждодневные проблемки...
      Однажды около полудня в ординаторскую Костюковичу позвонили из патологоанатомического отделения:
      - Доктор Костюкович? Здравствуйте. Вас беспокоит доктор Коваль. Я замещаю Сажи Алимовну. Она уехала на курсы. Вы очень заняты? Не могли бы зайти сейчас?
      - Я собирался пунктировать больного, - ответил он, удивляясь звонку и просьбе. - Минут через двадцать вас устроит?
      - Хорошо...
      Коваль ждал его в кабинете Каширговой, сидел за ее столом, ввинчивая докуренную сигарету в уродливую керамическую пепельницу. Два свежих окурка уже лежали в ней.
      - Что случилось, коллега? - спросил Костюкович.
      - Завтра клинико-анатомическая конференция.
      - Я знаю. Начмед меня предупредила, хочет рассмотреть случай с умершим пловцом, - сказал Костюкович.
      - Да. Она попросила меня взять с собой протокол вскрытия с листком гистологических исследований. Так вот: они исчезли из архива. Лаборантка при мне перерыла все, как в воду кануло. Хотя у нас все аккуратно - по годам.
      - Как так?! - заерзал на стуле Костюкович.
      - Но это еще не конец. Исчезли блоки и стекла некропсии Зимина.
      - Что же делать? - растерянно спросил Костюкович.
      - Надо доложить начмеду, - жестко сказал Коваль.
      - У кого ключи от архива? - спросила начмед, выслушав сообщение патологоанатома.
      - У меня и у старшей лаборантки, - ответил он.
      - Как она объясняет это?
      - Сама в растерянности. Клянется, что посторонних не было.
      - Она давно работает у вас?
      - Третий год.
      - Протокол вскрытия мог попасть случайно на другой стеллаж, мало ли куда она могла сунуть эти три листочка. Но исчезновение блоков и стекол это уже не случайность, - произнес Костюкович.
      - Будем называть вещи своими именами, - сказала начмед. - Это не исчезновение, а хищение. И вор знал, что брать. Да брал так, чтоб, как говорят, с концами.
      - Будем заявлять в милицию? - спросил Коваль.
      - Едва ли милиция станет этим заниматься, - махнула рукой начмед. Да и нам ни к чему реклама на весь город.
      - Это явно кто-то из своих, осведомленных, что, как и где лежит. Но ради чего? - Костюкович повернулся к Ковалю. - А может, пропал материал не только Зимина?
      - Проверить это немыслимо: в архиве хранятся блоки, стекла, протоколы за несколько лет сотен умерших во всех отделениях больниц города, плюс биопсийные блоки и стекла тысяч больных из этих же больниц.
      - Тем более нечего нам бежать в милицию, - сказала начмед. - Они спросят: "Что у вас пропало, кроме этого?" А мы не знаем и узнать практически не можем. Они и разведут руками: "Помилуйте, господа! Сначала сделайте у себя ревизию". Для них же ваш архив и подсобка гастронома одно и то же... Но докладную вам придется написать.
      - На имя главного?
      - Нет, на мое. И, пожалуйста, никому ни слова. Вор не должен знать, что мы хватились. Может, он попадется на чем-нибудь другом...
      12
      К полудню в воскресенье влажная духота облепила город, низкие иссиня-черные тучи слились в одну, заволокшую небо, и, словно не выдержав собственного веса, она сбросила на город ливневую воду, сравнявшую тротуары и дороги сплошной рекой. Длилось это два часа. Туча поредела, в ней появились голубые промоины, а часам к пяти небо очистилось вовсе, засияло солнце; над травой газонов, над деревьями, от стен вымокших зданий поднимался теплый пар.
      Костюкович, начавший было красить на балконе белой краской облупившуюся кухонную табуретку, на время дождя вынужден был прервать это занятие и, лежа на диване, наблюдал, как сестра в халате бегала из своей комнаты в ванную и обратно, снимала на ходу бигуди с волос, потом, видимо, красила ногти - он почувствовал запах ацетона.
      - Ты чего суетишься? - спросил Костюкович, когда увидел, что она понесла на кухню утюг и переброшенную через руку белую блузку. - В гости собралась, что ли?
      - Я приглашена в загородный ресторан!
      - В ливень!
      - А меня в хорошую погоду не приглашают, - засмеялась Ирина. - В хорошую погоду зовут двадцатилетних.
      - И кто же тебя повезет в ресторан?
      - Погос. Не строй удивленные глаза. А почему бы мне не пойти? Там еще какие-то его приятели будут. Вдруг найду жениха. Мне ведь всего тридцать восемь.
      - Но ты же Погосова всерьез, кажется, не принимаешь?
      - Как жениха - нет. Но с ним не скучно. У него способность обрастать невероятным количеством разнообразных людей.
      - И куда же вы едете?
      - Не знаю. Погос пригласил. Вернее, какие-то друзья пригласили его. И он явится с дамой, то есть со мной...
      В очередной раз она ушла в свою комнату, и вскоре появилась оттуда преображенная: волосы красиво уложены; в тон блузке - светло-серые брюки из плащевой ткани, белые босоножки, на лице в меру косметики.
      - Ну как, братец Иванушка? - спросила.
      - Да ты у меня красавица, сестрица Аленушка. Только брюки эти уже вышли из моды.
      - А вот это меня не волнует. Если кому-нибудь понравлюсь, все равно с меня их снимут!.. Пока! - и она, бросив за спину белую сумочку на длинном ремешке, выпорхнула...
      Красить табуретку ему перехотелось, тем более, что виднелись темные лысины, покрывать надо еще раз, а первый слой не просох. Он вымыл кисть, убрал банку с краской в кладовку и взялся за газеты. Но чтение не шло, что-то отвлекало, какое-то беспокойство временами напоминало о себе. И он понял: кража в архиве отделения патологической анатомии! Если бы он просто услышал об этом среди прочих больничных слухов, сплетен, новостей, как любой другой врач, он бы, может, и удивился, но через час уже забыл бы, задерганный своими хлопотами. Но в данном случае определенным образом он был причастен к этой истории. "Может быть, посоветоваться с Левиным?" вдруг осенило.
      Взяв ключи и захлопнув дверь, Костюкович поднялся этажом выше, позвонил, открыл ему сын Левина - Виталик.
      - Привет, сосед. Заходи.
      - Отец дома? - спросил Костюкович.
      - Да. Ты к нему?
      - Да, - они прошли в комнату.
      - Папа, к тебе гость! - крикнул Виталик.
      Из кухни вышел Левин. В домашнем одеянии - застиранной безрукавочке, спортивных брюках с пузырями на коленях и в суконных обтершихся тапочках он показался сейчас Костюковичу очень постаревшим: щеки запали, залысины стали выше, всегда худое лицо его выглядело от этого еще более осунувшимся, глаза были грустными. От Виталика Костюкович знал, что еще в прошлом году Левины под нажимом невестки решили было уезжать в Израиль, но потом раздумали. Как объяснил Виталик: "Работы там нет, а хуже всего с жильем. Да и отец не очень хотел..."
      - Садись, Марк. Я тебя слушаю, - сказал Левин-старший.
      - Хочу с вами посоветоваться, Ефим Захарович. У нас в больнице произошла неприятность. Хищение из архива, - и он подробно рассказал, что произошло. - Стоит ли нам обращаться в милицию?
      - Обратиться-то вы можете, но, боюсь, прибавите себе хлопот. У милиции в нынешней ситуации этот пустяк просто вызовет раздражение, они с делами по убийствам и грабежами не управляются, а тут еще вы их станете дергать... Вы уверены, что похитили только этот протокол и только эти блоки?
      - Нет.
      - Вот видите. Они скажут: "А почему же вы ревизию не сделали, может, у вас пол-архива унесли". Или: "А если это просто кто-то жестоко пошутил, чтобы заставить кого-то поволноваться? Или кто-то кому-то решил напакостить, отомстить за что-то". Вариантов, которые измыслит милиция, чтоб отмахнуться от вас, немало. Тем более, что материальной корысти тут не вижу, пропал же не контейнер с импортной обувью... Вот так, Марк.
      - Пожалуй, вы правы.
      - Какая тут правота! - Просто ситуацию знаю... Женился?
      - Не женился, Ефим Захарович, некогда - отшутился Костюкович, поднимаясь. - И как бы я женился, чтоб вы на свадьбе не были?!
      - Ну-ну... Заходите, вы с Иркой у нас редко бываете.
      - Спасибо...
      Сестра из ресторана вернулась около одиннадцати. Была навеселе, говорливая, шумная.
      - Много выпила? - спросил Костюкович.
      - Не помню... Свари-ка мне кофе, - сошвырнув с ног босоножки, она села на пол.
      Он принес ей кофе.
      - Ну, сестрица Аленушка, исповедуйся.
      - Как, видишь, ночевать приехала домой, переспать никто не предложил. А в общем ехать не стоило. Какая-то очень уж пестрая компания: спортивный доктор Туровский; некий Федор Романович Ягныш - таможенник, единственный, кто был с женой, туповатый малый; тренер Виктор Петрович, то ли Губин, то ли Гущин, не помню, но то, что жлоб, помню; затем какой-то Севочка со смазливой девкой-молчуньей, весь модный, как из каталога "Неккерман" выпрыгнул, тебя знает, работал у вас, привет тебе передавал... - Ирина протянула Костюковичу чашку: - Принеси мне еще кофе.
      - Спать не будешь, - он взял чашку.
      - Еще как буду!
      Когда он вернулся с кофе, она продолжала:
      - Погос, разумеется, был тамадой... Шут чертов... Отменное питание, и напиться было чем. Но - скукотища! Черт меня понес туда! Заплатили они уйму денег! Платил почему-то один Туровский, за всех. Я, конечно, и не шевельнулась: я ведь приглашенная дама! Но деньги ему, я видела, сунул этот Севочка... Все это не по мне. Какие-то полунамеками разговоры, шепотки, то общие, то мужики уединялись парами, как педики. Я разозлилась на Погоса, он тоже уходил шептаться. Я спросила: "Что у тебя, Погос, может быть общего с этими интеллектуалами?" Пьяненький Погос ответил: "Ты знаешь, что разъединяет людей? Деньги! А что объединяет? Как эти деньги сделать!.." Пошел он со своими остротами!.. Я хочу спать, Марк... - она встала на корточки, затем выпрямилась и усталой походкой поплелась в свою комнату...
      "Что это она так на них обозлилась? - подумал Костюкович. - Зря. Теперь люди сбиваются в компании по совершенно непонятным признакам и интересам... Жизнь такая. Сева Алтунин и Погосов, шустрый пройдоха и ученый муж... С чего это Алтунин так разбогател?" И Костюкович вспомнил: после того, как Алтунин уволился из больницы, выяснилось, что он плут: набрал у врачей из разных отделений в долг около семи тысяч рублей. Однако месяцев через восемь вдруг объявился, вошел в ординаторскую как ни в чем ни бывало, такой же веселый, общительный, весь элегантно-импортный, с роскошной спортивной сумкой. "Долги пришел погашать, - сказал Алтунин и вытащил из сумки толстую пачку сторублевок и такую же пачку купонов. - Кто в какой валюте хочет?" - "Ты что, в Техасе нефтебизнесом ворочаешь?" спросил тогда Костюкович, глядя на разодетого Севу и вспоминая его прежний полунищенский вид и постоянно голодные глаза, как жадно он ел больничные харчи, которые подсовывали ему сердобольные девочки из раздаточной. Жил Сева Алтунин с теткой-пенсионеркой. Родители его погибли в авиакатастрофе, когда он был в десятом классе... "Где же ты теперь, Сева, наличность печатаешь?" - спросил кто-то из врачей. - "На олимпийской спортбазе, коротко ответил он. - Ладно, пойду в травматологию, я там тоже задолжал", - подмигнул и вышел... И опять исчез, и больше о нем уже не вспоминали. "Теперь он объявился в компании моей сестры, - мысленно усмехнулся Костюкович. - Знала бы она, с кем судьба свела..."
      В среду, едва Костюкович вошел в ординаторскую и натянул халат, позвонила секретарша главврача. Трубку снял коллега:
      - Слушаю. Да... Сейчас... Марк, тебя, - позвал он Костюковича, протягивая трубку.
      - Доктор Костюкович, Дмитрий Данилович просит вас срочно зайти, сказала секретарша.
      - Хорошо, сейчас поднимусь.
      "Вот оно!" - сказал он себе, идя по коридору к лифту, помня: главный не вызывал, чтоб сказать "спасибо за службу" или вручить премию, за ним такого не водилось. Все знали его грубость, бестактность, подозрительность. Высокий, тощий, он ходил по больнице в длинном хирургическом халате, тщательно накрахмаленном и отутюженном и в такой же снежно-белой шапочке, как бы подчеркивая этим свою причастность к лечебному процессу, что порождало среди врачей-клиницистов насмешки, ибо все знали, что никакой он не клиницист, что начинал на санэпидемстанции, просто судьба, а может чья-то рука возносила его на административные должности и что хамство его не только от невоспитанности, но и от комплекса неполноценности.
      - Разрешите, Дмитрий Данилович? - Костюкович приоткрыл дверь в кабинет.
      - Входите. Вам давно пора было прийти, доктор Костюкович, - главный никого не называл по имени и отчеству, а только "доктор такой-то". - На вас в облздрав поступила жалоба, ее переслали мне разобраться с вами и принять меры.
      - От кого и в связи с чем? - спросил Костюкович.
      - Вы можете сесть... От матери умершего больного Зимина.
      - Зимина?! - удивился Костюкович. - На что же она жалуется?
      - Халатность, невнимание, а главное - ошибка в диагнозе, что привело к смерти ее сына.
      - Это чушь, Дмитрий Данилович! Во-первых, когда он поступил, дежурный нейрохирург, рентгенолог и я смотрели на томографе. Там был классический геморрагический инсульт.
      - В спешке вы могли что-то самое главное упустить, диагностировать инсульт, лечить от инсульта, а на самом деле...
      "Боже, неужто он такой болван?! Или прикидывается?" - с тоской подумал Костюкович и сказал:
      - Можно взять историю болезни Зимина из архива.
      - Она уже у меня. Я познакомился. Да, вы лечили его от инсульта. А если диагноз изначально был ошибочен?
      - Допустим, - сдерживаясь, сказал Костюкович. - Но есть же и высший судия - патологоанатом, вскрытие-то подтвердило мой диагноз.
      - А вы представьте мне протокол вскрытия и листок гистологических исследований.
      "Значит уже знает, что все исчезло, - понял Костюкович. - Кто же это ему настучал?"
      - Я знаю, что произошло, - сказал главный. - По этому поводу у меня уже был разговор с начмедом. Я читал объяснение доктора Коваля. Жаль, что Каширгова уехала на курсы, сейчас она была бы здесь очень нужна.
      - Она вернется и подтвердит все, - произнес Костюкович.
      - Это будут только слова. А мне нужны документы, чтобы держать ответ в облздраве... Кстати, какие у вас отношения с доктором Каширговой?
      - Нормальные деловые отношения, - удивился Костюкович, не понимая, куда гнет главный.
      - А я располагаю другими сведениями... Вот и мать Зимина пишет... Нате, читайте, - он протянул страничку машинописного текста.
      Костюкович стал читать. Те же слова: "халатность", "невнимательность", "преступная ошибка в диагнозе", а дальше шло: "Я уверена, что в справке после вскрытия - ложь, протокол вскрытия сфальсифицирован патологоанатомом Каширговой, и сделано это потому, что она спасала своего любовника, доктора Костюковича..." Он на мгновение прикрыл глаза, почувствовал, как терпнет кожа на лице, наконец сказал:
      - Это клевета.
      Главный развел руками, мол, что написано пером...
      - Я не знаю, любовники вы или нет, но ведь когда муж доктора Каширговой уезжал на полгода в командировку в Индию, вы довольно часто встречались с нею, - словно наслаждаясь растерянностью Костюковича, сказал главный.
      "Кому и зачем это понадобилось? - лихорадочно высчитывал Костюкович. - И что я могу доказать? Ведь за эти полгода я ходил с Сажи дважды на концерт, один раз в театр и один раз ездили на озера, она брала с собой сына... Среди сотен врачей и медсестер больницы нашелся какой-нибудь доброхот, которого главный держит в любимчиках и который видел меня с Сажи, кто-то видел, как я приходил к ней в отделение поболтать, выпить кофе, покурить... Но как весь этот бред попал из больничных коридоров в жалобу матери Зимина?.."
      - Я не хочу ни с кем обсуждать мои отношения с Сажи Алимовной, жестко произнес Костюкович. - Это не касается ни жалобщицы, ни вас, Дмитрий Данилович.
      - Как видите, коснулось.
      - Я готов отвечать только за то, что имеет отношение к моей работе.
      - Пишите объяснение. Там видно будет...
      Спускаясь в лифте, а затем идя по коридору в ординаторскую, Костюкович уже трезвее расставлял все по местам: "А ведь жалоба матери Зимина написана не ею. Ей дали только подмахнуть! Простая школьная уборщица едва ли смогла бы сформулировать довольно грамотно, медицински последовательно свои претензии. Да и откуда у нее возникло предположение, что Сажи меня покрывает, сфальсифицировала протокол, поскольку, дескать, мы любовники? Тут чья-то более опытная рука. Чья? Кто-то в нашем отделении? Или в отделении Сажи? Месть? Кому? Мне или ей? Или нам обоим?.."
      13
      Когда Левин зашел в кабинет Михальченко, тот, вальяжно развалившись в кресле у окна, читал какую-то тоненькую брошюрку в пожелтевшей выцветшей бумажной обложке.
      - Что, Иван, Чейза читаешь, учишься работать? - спросил Левин.
      Медленно отстранив от глаз книжицу, Михальченко ответил:
      - Вы это тоже читали? Правда, давненько, лет двадцать назад. Называется это произведение "Криминалистическое определение предельной дальности полета пули для установления местоположения стрелявшего". Методическое пособие. Авторы А.Бугаенко и Е.Левин. Слыхали?
      - Слышал, слышал. Где это ты откопал?
      - Наводил порядок у себя в кладовке, нашел несколько методичек со времен, когда еще в школе милиции учился. Притащил сюда, чего им валяться, поставлю тут на этажерочку.
      - Нам это, Иван, уже ни к чему.
      - Как сказать. В брошюрке ведь приведена сводная таблица почти всех существующих патронов: и пистолетных, и револьверных, и промежуточных. Начиная с "Маузера" 1896 до нашего АКС и израильского "Узи"... Долго корпели, пока составили эту таблицу?
      - Долго... Пули сейчас забота не наша... Ты был в аптекоуправлении?
      - Теперь это называется иначе: производственное объединение "Фармация". Не умер, так сдох. Был я там. Пропавшие лекарства - это картонная коробка размером приблизительно сорок на пятьдесят, фирменная, в ней и были упаковки с лекарством. А попала она туда с таможни.
      - Каким образом?
      - Таможня задержала. Уж больно внушительное количество. Это во-первых; во-вторых, в разрешительном перечне Минздрава этих таблеток нет. Следовательно, к провозу на территорию страны они запрещены. И реализовать через аптеки тоже возбраняется.
      - Кто тебе это сказал?
      - Сотрудник информационного отдела "Фармации".
      - Что же делают дальше с таким товаром?
      - Передают в налоговое управление. Создается комиссия из представителя налогового управления, таможни и "Фармации", составляется акт: подлежит уничтожению. Но не успели.
      - Да, кто-то оказался пошустрей.
      - Зав информационным отделом "Фармации" успел накануне взять из упаковки один туб для образцов. Вот как эта штуковина выглядит, Михальченко достал из кармана небольшую металлическую колбочку зеленого цвета. - Я у него выпросил, чтоб вам показать.
      Туб, как туб, плотно закрыт красивой винтовой герметической крышкой, чтоб сорвать ее, надо слегка нажать и повернуть вправо. Левин не сразу это понял, повозился.
      - Хитро, - сказал он, отвинчивая колпачок с замысловатой резьбой внутри.
      - Это для герметизации, - объяснил Михальченко.
      - Ты знаешь, я это уже понял, - хмыкнул Левин, высыпав на ладонь несколько маленьких розовых таблеток. - Запаха нет, - поднес он таблетки к носу. - Хочешь попробовать на вкус?
      - Воздержусь.
      - Мне тоже что-то не хочется... А вот аннотация, - Левин вытащил маленький листок глянцевой бумаги. Он был забит таким мелким шрифтом, что даже сквозь очки Левин ничего, кроме названия и надписи, что лекарство изготовлено в Германии, прочитать не смог. Название ничего ему не сказало. - Я возьму эту штуку домой, покажу жене, она все-таки провизор со стажем. А что, если это связано с наркотиками?
      - Вот этого не спросил.
      - Что еще можете сообщить по делу, гражданин Михальченко?
      - Все склады в девять утра снимаются с охраны и открываются. В тот день со склада, где хранилась эта коробка, и еще с одного склада шофер "москвича-фургона" получил товар и развез по аптекам, у которых в этот день завоз. Склад снова тут же был опечатан и взят на сигнализацию. Наш сотрудник вместе с их вахтером сидел в дежурке у ворот, когда машина выезжала. Говорит, что вахтер, как обычно, проверил у шофера бумаги, заглянул в фургон и открыл ворота.
      - Вот именно, заглянул. Ты думаешь, он сверял груз с накладной? Да ни в жисть! Поверь моему опыту... Как-то очень похоже: груз президента Чекирды исчез таким же образом, как и ящик с "Фармации", хотя склады в разных концах города, - сказал Левин.
      - Словно один и тот же "заказчик" или один и тот же исполнитель.
      - Возможно... Хорошо бы, конечно, задать шоферу вопрос: "Куда завез коробку, кому? В какую аптеку?" Но он тебе может ответить: "Никакой коробки в глаза не видел. Развез по аптекам товар по списку, так что, господа любезные, идите вы на..." Если даже коробку вывез он.
      - А на кой нам хрен все это нужно, Ефим Захарович? Сотрудник наш тут ни в чем не повинен, лицо нашей фирмы не загажено. Остальное - проблемы "Фармации".
      - Пусть обращаются в милицию.
      - Уже обратились.
      - Ну и славно. А у нас с тобой есть господин Чекирда и его проблемы, - сказал Левин.
      - Сейчас они и наши, поскольку наш счет увеличится за его счет.
      - Ничего, не обеднеет.
      - Я тоже так думаю... К осени у нас будет достаточно денег, чтоб купить факс, - поднял палец Михальченко.
      - Думаешь, он нам очень нужен? Разве что для пижонства.
      - Почему же? Вспомните, как мы жалели, что нет факса, когда вели дело с Густавом Анертом из Мюнхена! А дело о вымогательстве по Донецку!
      - Ладно, ладно. Покупай хоть "мерседес". Я старый ретроград... Интересно знать, у кого эта коробка была конфискована на таможне?
      - Чего вы опять вернулись к ней? - спросил Михальченко.
      - Да так, инерция.
      - Ни к чему нам эти заботы, - пожал плечами Михальченко. - Этот элементарный вопрос задаст на таможне любой опер. Но едва ли ответ его утешит: владелец конфискованной коробки скажет ему: "Да, забрали у меня. С тех пор я ее не видел". А если действительно владелец тут ни при чем?
      - Тут опер может его спросить: "Зачем такое количество лекарств?" Я бы на его месте спросил, - сказал Левин.
      - А я бы на месте владельца ответил: "Дефицит. Хотел подзаработать..." Пошли обедать, Ефим Захарович. Нечего над этой фигней ломать себе голову...
      14
      Костюкович допивал чай с вишней, когда раздался телефонный звонок. Второй, параллельный аппарат висел на кухне.
      - Слушаю, - Костюкович снял трубку.
      - Квартира доктора Костюковича? - спросил медленный баритон.
      - Да, - Костюкович пытался вспомнить голос.
      - Марка Григорьевича, пожалуйста, если можно.
      - Я у телефона. С кем имею честь?
      - Здравствуйте. Моя фамилия Думич. Я следователь прокуратуры Шевченковского района. Марк Григорьевич, нам надо бы встретиться.
      - В связи с чем?
      - В связи со смертью вашего больного Зимина.
      - Понятно... Жалоба?
      - Вы угадали. Когда сможете зайти?
      - Да хоть завтра, - как можно равнодушней ответил Костюкович.
      - Меня это тоже устраивает. А время?
      - Могу только после работы, около четырех.
      - Годится. Жду вас, доктор. Вы знаете, где прокуратура Шевченковского района?
      - Бывать не приходилось, но найду.
      - Седьмой кабинет.
      - Седьмой так седьмой. Всего доброго, - Костюкович спустил трубку. "Продолжение следует, - подумал он. - Режиссер выстраивает новую мизансцену. Кто же он, этот искатель справедливости?.."
      Следователь Думич оказался молодым человеком, почти ровесником Костюковича, но уже с лысиной, просвечивавшей сквозь редкие, очень светлые волосы. Он вскинул на вошедшего голубые близорукие глаза, казавшиеся испуганными за толстыми линзами очков. Костюкович уловил во взгляде вопрос, сказал:
      - Я доктор Костюкович.
      - Ага! - словно обрадовался следователь. - Садитесь, доктор... Ну что, приступим к делу, чтоб не терять времени?
      - Уже и дело есть? - улыбнулся Костюкович, усаживаясь в плохонькое кресло.
      - Бумажка во всяком случае имеется, - суховато ответил Думич. Познакомьтесь, - и он вынул страничку из тощей папки.
      Сперва Костюкович посмотрел на дату. Жалоба поступила давно, как и та, которая у главврача, обе поступили еще до болезни Костюковича и до кражи в архиве Каширговой.
      Затем он пробежал глазами текст, усмехнулся, возвратил следователю.
      - Все это я уже читал.
      - Где?
      - Аналогичная чушь поступила и к нашему главврачу. Автор тот же. Хотя не уверен, что это истинный автор.
      - Ну, а что бы вы могли сообщить по этому поводу, Марк Григорьевич?
      - В объяснительной на имя главврача я уже все сказал, другого ничего быть не может, вот, - и он извлек из кармана копию той объяснительной, какую оставил главврачу, - можете подшить к делу.
      - Мне бы хотелось услышать это в живом изложении. Сперва.
      - Изложу, - и Костюкович пересказал всю историю с Зиминым.
      - Значит похищенное из патологоанатомического отделения - протокол вскрытия и некропсийные материалы - это единственное опровержение жалобы?
      - Единственное.
      - Кому же понадобилось красть это? И зачем? У вас нет никаких предположений на сей счет?
      - Нет.
      - Плохо, - следователь посмотрел в глаза Костюковича, затем после паузы, сказал: - Копию этой вашей объяснительной вы, пожалуйста, перепишите для нас, так сказать собственноручно. Два дня вам хватит на это? И занесите мне, будьте добры.
      - И что дальше?
      - Жалоба на вас, как вы, надеюсь, понимаете, стала уже бумагой казенной, официальной. И я человек казенный. А речь в ней идет о том, что по вашей вине умер человек. Так что работы у меня прибавилось, следователь тоскливо вздохнул, встал, давая понять, что на сегодня все...
      Когда Костюкович шел в прокуратуру, волнения почти не было, а охватило какое-то шутливо-нервическое настроение от сознания, что ни в чем не виноват. Сейчас же, возвращаясь домой, он забеспокоился, стал вспоминать разные случаи, когда врачей по похожим поводам вызывали к следователям; ни та, ни другая сторона часто не могла ни доказать, ни опровергнуть, верх в таких случаях нередко брала удобная фраза "умер больной". В палате во сне или на операционном столе, или во время какой-нибудь процедуры - _у_м_е_р_.
      "А! Будь что будет", - как бы махнул рукой Костюкович.
      15
      В перерыве они вдвоем пили кофе с рогаликами, посыпанными маком. Кофе Погосов варил сам - из молотого зерна в настоящей медной турке на маленькой спиртовке.
      - Твой кабинет можно найти по запаху, как духан, - засмеялась Ирина.
      - Ты знаешь, сколько лет этой турке? - Погосов откинулся в кресле. Лет сто. - Еще прадед мой варил в ней. Мы, армяне, цепкие во всем, что касается домашнего очага, традиций, вещей.
      - Может потому, что Армения мононациональна, как никакая другая республика? - спросила Ирина.
      - Скорее другое: всю свою историю армяне боролись, чтоб уцелеть, не исчезнуть. На земле, наверное, только два таких народа: мы и евреи... Ты свой виварий пополнила? - неожиданно спросил Погосов.
      - Да. А почему ты спрашиваешь? - удивилась она резкому переходу к другой теме.
      - Зашиваюсь, выручи. На двух группах животных я уже проверил. Мне нужно еще испытать взвесь на ингаляционное и на аллергизирующее воздействие на третьей группе животных.
      - Это по хоздоговорной теме?
      - Да. Сделаешь?
      - Ладно, доктор Фауст, сделаю. Хотя своей работы полно.
      - Еще кофе? - предложил Погосов.
      - Нет, хватит, очень крепкий.
      Он начал убирать со стола, опрокинул чашку, густой черный ручеек потек под бумаги, лежавшие кипой справа и слева, Ирина стала помогать ему отодвигать бумаги, чтоб не промокли, откуда-то из-под них выкатился зеленый металлический туб, в каких обычно бывают импортные лекарства. Погосов схватил этот туб и сунул в карман. Ирину удивила торопливость, с какой это было сделано - туб металлический, не промок бы.
      - Что это? - спросила она.
      - Ерунда, - отмахнулся он. - Западногерманские витамины.
      - Пьешь, что ли?
      - Ага.