О ПОЛЬЗЕ ПРИТЧ

Моя притча, которой Иоав научил фекоитянку, чтобы та пересказала ее царю, была вполне прозрачна. Женщине надлежало рассказать, будто у нее, вдовы, было два сына, которые однажды поссорились в поле, и некому было разнять их, и поразил один другого, и умертвил его. И вот восстала на эту женщину вся родня и говорит: «Отдай убийцу брата своего; мы убьем его за душу брата его, которую он погубил». «Так родня, — закончила женщина, — погасила бы последнюю искру мою, чтобы не оставить мужу моему имени и потомства на земле».

Спор серьезный; древний закон кровной мести против нового права собственности на землю. Я заранее знал, чью сторону возьмет Давид.

Недаром фекоитянка слыла умной женщиной. Когда Давид объявил, что не позволит кровникам причинить еще больше бед и ни один волос не упадет с головы ее сына, дабы остался наследник имущества и продолжатель имени ее мужа, фекоитянка воздела руки и воскликнула:

— Царь, произнесши это слово, обвинил себя самого, потому что не возвращает изгнанника своего.

Давид удивился, а потом, заметив, как рядом довольно щерится Иоав, будто сытый кот, сказал фекоитянке:

— Не скрой от меня, о чем я спрошу тебя. Та молвит:

— Говори, господин мой царь.

— Не рука ли Иоава во всем этом с тобою? Умная женщина и тут не растерялась.

— Да живет душа твоя, господин мой царь, — ответила она, — ни направо, ни налево нельзя уклониться от того, что сказал господин мой царь; точно, раб твой Иоав приказал мне, и он вложил в уста рабы твоей все эти слова. Господин мой мудр, как мудр Ангел Божий, чтобы знать все, что на земле.

Можно себе представить, до чего это польстило Давиду, ибо деспоты живут лестью. Он велел Иоаву:

— Вот, я сделал по слову твоему; пойди же, возврати отрока Авессалома.

Иоав пал лицом на землю, поклонился и сказал:

— Теперь знает раб твой, что обрел благоволение пред очами твоими, господин мой царь.

Иоав отправился в Гессур и привел Авессалома в Иерусалим.

ИЗ ЗАПИСОК ГИЛОНЯНИНА АХИТОФЕЛА (продолжение)

ОДИНОЧЕСТВО ЦАРЯ ДАВИДА

К этому времени Давид перестал доверять кому бы то ни было; бессильный побороть неприязнь, которую открыто высказывали ему, где бы он ни появлялся, Давид отныне чувствовал себя в безопасности только среди наемников — хелефеев и фелефеев, ибо те не были сынами Израиля, а потому не заражались настроениями народа. Давид оказался одинок в начинаниях, которые он считал делом Божьим; он замкнулся, ожесточился. Когда Авессалом, вернувшись из Гессура, хотел припасть к ногам отца, Давид не принял его, сказав: «Он убил своего брата Амнона. Что удержит его от того, чтобы поднять руку и на меня?»

Авессалом остерегался любых шагов, пока не был полностью прощен.

— Слыхал о новом военачальнике, которого отец поставил над хелефеями и фелефеями? — спросил он меня однажды. — Говорят, этот Ванея, сын Иодая, хитер и бессовестен.

— Пускай Иоав замолвит за вас словечко царю, — предложил я. — Ведь ему уже доводилось это делать.

— Иоав меня избегает, потому что я в опале, — сказал Авессалом. — Я и сам уже дважды посылал за ним.

— Кажется, ваша земля в Ваал-Гацоре соседствует с землей Иоава? — спросил я. — Сейчас как раз жнут ячмень. Пусть ваши слуги выжгут одно поле Иоава.

Авессалом так и сделал, Иоав тут же пришел к нему в дом.

— Зачем твои слуги выжгли мое поле? — спросил он.

Авессалом ответил:

— Я заплачу за твой ячмень. Но почему ты не шел ко мне, когда я посылал за тобой? Прошу тебя, сходи к царю и передай от моего имени: «Зачем я пришел из Гессура? Лучше было бы мне оставаться там. Разве сердце царя ожесточилось против его сына Авессалома? Я хочу видеть царя. Если же я виноват, то убей меня».

Иоав побывал у царя, передал ему слова сына; видимо, он сумел переубедить Давида, так как тот вскоре позвал Авессалома.

Авессалом явился к царю и пал ниц; Давид был так растроган, что не мог говорить. Наконец он поднял Авессалома, расцеловал его и сказал со слезами:

— О сын мой Авессалом, о сын мой, сын мой…

АВЕССАЛОМ ИЩЕТ РАСПОЛОЖЕНИЯ ИЗРАИЛЬТЯН

Навестив Авессалома, я сообщил ему, как обострилось положение в стране; самое время, сказал я, позаботиться о доброй молве, ибо кое-кто считает вас легкомысленным и непутевым.

— Станьте для народа вождем, — говорил я, который ратует за справедливость, защищает простого труженика, а кроме того, осмотрителен и рассудителен. Учитесь пожимать руки и целовать щеки, даже если они в язвах, выслушивайте любые жалобы, какими пустяковыми они бы ни казались, не скупитесь на обещания, лишь бы обнадежить человека. Говорите языком простонародья, но не забывайте расположить к себе и людей состоятельных. Не жалейте улыбок и посулов тем, кто пойдет за вами.

Авессалом хоть и не был особенно хитер, но старался изо всех сил. Он поднимался спозаранок, становился при дороге у городских ворот, и когда кто-нибудь, имея тяжбу, шел к царю на суд, то Авессалом подзывал его к себе и спрашивал: «Из какого ты города?» И когда тот отвечал: «Из такого-то колена Израилева раб твой, пришел по такому-то и такому делу», Авессалом сочувственно кивал или обращал очи к Господу и говорил: «Вот, дело твое доброе и справедливое, но у царя некому выслушать тебя». И еще говорил Авессалом: «О, если бы меня поставили судьею в этой земле! Ко мне приходил бы всякий, кто имеет спор и тяжбу, и я судил бы его по правде». И когда кто-нибудь хотел поклониться ему, он простирал руку свою, обнимал и целовал его. Время от времени Авессалом прятался в комнату над воротами, где освежал рот ароматной водой, полоскал горло и сплевывал.

Вскоре мне сообщили, что от Дана до Вирсавии разлетелся слух о том, сколь праведен Авессалом; дескать, венец Израиля вполне подошел бы его густой гриве. Правда, среди тех, кого целовал Авессалом у городских ворот, были и люди Ваней, который, как я узнал, готовит донос царю Давиду — мол.

Авессалом завел себе колесницы, лошадей и пятьдесят скороходов. Взвесив все доводы, я решил, что пора действовать.

ПОДОБНО ЛЕСНОМУ ПОЖАРУ

Было условлено, что я уеду в Гило и буду ждать там, пока Авессалом получит у царя позволение отправиться в Хеврон, где Давид некогда сам начинал борьбу за власть надо всем Израилем. Авессалом объяснил отцу, что, бежав в Сирию, в Гессур, дал такой обет: «Если Господь возвратит меня в Иерусалим, то я принесу жертву Господу». Поэтому, дескать, надо ехать в Хеврон к алтарю, на котором возносил жертвы Господу праотец Авраам.

Давид поверил Авессалому и сказал: «Иди с миром».

Авессалом взял с собою двести воинов. Причину и цель путешествия от них скрыли, чтобы никто не переметнулся к людям Ваней, но когда граница Иуды была пересечена, воинам все объяснили, и они остались с Авессаломом, что лишний раз доказывало, как ненадежны царские войска, за исключением хелефеев, фелефеев, а также гефян, которые тоже были наемниками.

Принеся в Хевроне жертвы Господу, Авессалом послал за мной; кроме того, он отправил лазутчиков во все колена Израилевы с наказом: «Когда вы услышите звук трубы, то говорите: „Авессалом воцарился в Хевроне"“.

Прибыв в Хеврон, я увидел там страшную толчею: на зов Авессалома отовсюду стекался народ, люди толпились в городе и за городской стеной, Авессалом же продолжал громоздить скотину за скотиной на знаменитый алтарь и молиться Господу.

— Эдак мы проиграем сражение, даже не начав его, — сказал я. — Будьте уверены, Ванея давно обо всем донес вашему отцу. Вы не думали о том, сколько лазутчиков Ваней среди тех, кто слоняется у ворот Хеврона?

— Что же делать? — спросил он, подвязывая свои волосы, которые уже опять пора было стричь. — Выступать.

— Выступать? — повторил он, будто впервые услышав это слово.

— Да, выступать, завтра на рассвете.

Мы двинулись из Хеврона — пятнадцать сотен пеших, немного конницы, дюжина боевых колесниц, но, как это бывает при лесном пожаре, с каждой верстой число наше стремительно увеличивалось. Под Вефцуром нас уже было шесть тысяч и десять тысяч — в Вифлееме, родном городе Давида, где мы остановились покормить и напоить животных, разбить людей на сотни и тысячи, назначить начальников; обнимая меня, Авессалом сказал:

— Ахитофел, ты мудр, как Ангел Божий.

К нам шли и шли люди — юные отроки и зрелые мужи, но в основном бедняки, полные надежды и веры в дело Господне.

ВОИСТИНУ ЦАРСКИЙ ПОСТУПОК

Когда, выйдя из Вифлеема, мы приблизились к Иерусалиму, оттуда примчались гонцы с известием, что Давид бежал из города и уже перешел реку Кедрон со всеми своими женами, священниками, слугами, хелефеями, фелефеями и гефянами; левиты несли с ним ковчег завета Божьего; впрочем, десять своих жен царь оставил для сохранения дома и всего, что было в нем.

Я спросил гонцов:

— Но город нетрудно удержать, почему же царь не пытается его отстоять?

— Нет-нет, — отвечали гонцы, — царь увидел, что сердце израильтян уклонилось на сторону Авессалома; он держал совет с Иоавом и Ванеей, те были в большом страхе, ибо враг может находиться не только за городскими стенами, но и внутри.

Тогда я посоветовал Авессалому:

— Вели трубить.

Иерусалимские ворота открылись, и под звуки труб и бой барабанов, под музыку цитр, псалтирей, тимпанов, систр, кимвалов мы вошли в город. Люди выбегали из домов, радостно приветствовали нас как освободителей, девушки обнимали наших молодых воинов. Когда мы направились к дворцу, я сказал Авессалому:

— Пускай приведут жен, оставленных вашим отцом, царем Давидом, чтобы вы утвердились вместо него пред народом Израиля.

— А стоит ли? — засомневался Авессалом. — Устал я от долгого перехода, от многочисленных приветствий, да и задницу я на муле отсидел.

— Взявшему царских жен принадлежит и трон, — сказал я, — вы же знаете обычай. Привели жен.

— Боже мой! — воскликнул Авессалом, увидев их, ибо царь оставил своему взбунтовавшемуся сынку лишь тех, кто постарше и не особенно хорош собой, а самых красивых и пригожих, разумеется, увез. И все же Авессалом исполнил свой долг, то есть отправился с царскими женами на крышу дворца, где неподалеку оттого места, с которого Давид увидел купающуюся Вирсавию, был поставлен на виду у всех шатер.

И пред глазами всего Израиля Авессалом вошел к женам своего отца. В толпе воцарилось молчание, которое тянулось довольно долго, зато когда Авессалом выглянул из шатра и показался народу, все закричали:

— Господу слава! Да не иссякнет сила сердца, как сила чресел.

Авессалом же пал ниц пред Господом и возблагодарил Его.

КОВЧЕГ ЗАВЕТА ВОЗВРАЩАЕТСЯ

Неожиданно в Иерусалиме объявляются бежавшие с царем Авиафар и Садок, а также архитянин Хусий, и все наперебой восхваляют Авессалома.

Он ликовал:

— Видишь, они вернули ковчег Божий, который забрал отец. А где ковчег, Там и Бог, это вдохновит народ. Пускай Садок и Авиафар вопросят Господа через урим и тумим, когда и в каком направлении нанести удар.

— Мои урим и тумим у меня в голове, — сказал я, — и до сих пор они всегда давали вам добрый совет.

— Да, ты мудр, как Ангел Божий, — согласился он.

— Кроме того, — сказал я, — спрашивается, зачем сюда вернулись оба священника да еще архитянин Хусий, если сначала они бежали с вашим отцом? Может, царь подослал их своими лазутчиками, чтобы они посылали отсюда донесения о ваших замыслах и намерениях? И не велел ли он им давать неправильные советы, которые приведут вас к погибели?

— Ладно, я поговорю с Хусием, — пообещал Авессалом.

Придя к Авессалому, Хусий сказал:

— Да здравствует царь Авессалом.

— Ты был известен как друг царя, — удивился Авессалом, — таково-то усердие твое к твоему другу! Отчего ты не пошел с другом твоим?

Ответ Хусия прозвучал довольно искренне:

— Верность моя неизменна. Кого избрал Господь, этот народ и весь Израиль, тому я и верен.

Я заметил, что Авессалом колеблется, а Хусий добавил:

— Кому же мне еще служить, если не сыну моего друга? Как служил я отцу твоему, так буду служить и тебе.

Это убедило Авессалома. Люди и впрямь тянулись к нему, поэтому он уверовал, что никто не мо-жет устоять перед его очарованием,

УПУЩЕННАЯ ПОБЕДА

— Помоги себе сам, тогда и Господь поможет, — сказал я Авессалому. — А кто сидит сложа руки, обречен на погибель.

— Ты напрасно беспокоишься, — возразил он. — Отец скитается по пустыне с горсткой царедворцев, от народа он отрезан; сейчас весь Израиль возглашает: «Авессалом — вождь наш! Авессалом— царь наш!»

— Волк остается волком, хоть и воет далеко, — сказал я. — Мы теряем драгоценное время, сидя в Иерусалиме. Неужели мы хотим потерять и победу? Давайте я отберу двенадцать тысяч воинов и пойду этой ночью в погоню за Давидом. Я нападу, когда он будет утомлен, и приведу его в страх; все люди, которые с ним, разбегутся, и я убью только царя, а его людей обращу к тебе. Когда не будет Давида, установится мир.

Меня поддержали старейшины племен, примкнувшие к Авессалому, они боялись Давида и желали поскорее избавиться от него. Но Авессалом вкусил сладость власти, он боялся, что останется в Иерусалиме без достаточной защиты, если я пущусь в погоню за Давидом с двенадцатью тысячами отборных воинов.

Не зная, на что решиться, он велел:

— Позовите Хусия; послушаем, что он скажет. Пришел Хусий. Авессалом изложил ему мой план, потом сказал:

— Сделать ли по его словам? А если нет, то говори ты. Хусий погладил бороду.

— Совет, данный Ахитофелом, хорош, но не ко времени. Вы знаете отца и людей его: они храбры и сильно раздражены, как медведица в поле, у которой отняли детей. Отец ваш — человек воинственный. Кстати, ночует он, наверняка, отдельно, скрывается в какой-нибудь пещере или другом месте.

Авессалом задумался, а его приближенные закивали головами.

— Если у нас будут потери при первом нападении, — продолжил Хусий, — то пойдет слух: «Было поражение людей, последовавших за Авессаломом». Тогда и самый храбрый, у кого сердце львиное, упадет духом; ибо всему Израилю известно, как отважен отец ваш и мужественны те, кто с ним.

Авессалом закусил губу, его приближенные нахмурились.

— Поэтому советую так! — проговорил с нажимом Хусий. — Пускай соберется сюда весь Израиль от Дана до Вирсавии, многочисленный, как песок при море, и вы поведете его. Тогда мы пойдем против Давида, в каком бы месте он ни находился, и нападем на него, как падает роса на землю, и не останется у него ни одного человека из всех, кто с ним. А если он войдет в какой-нибудь город, то весь Израиль принесет к тому городу веревки, и мы стащим его в реку, так что не останется ни одного камешка. На это Авессалом сказал:

— Аминь, да сделает Господь Бог, чтобы было по сему.

Его приближенные облегченно вздохнули.

Тщетно пытался я растолковать, что понадобятся месяцы, чтобы собрать столько народу; за это время Давид упрочит свое положение, найдет подкрепление и подготовит ответный удар.

Авессалом решил:

— Совет Хусия лучше совета Ахитофелова. Больше мне нечего было возразить, ибо Авессалом сказал свое слово.

ТАКОВА ВОЛЯ БОЖЬЯ

Я сделал последнюю попытку.

Нескольким смышленым молодцам, которые умели не привлекать к себе внимания и пользовались моим доверием, было приказано неотступно следить за архитянином Хусием.

Вскоре один из них вернулся и доложил:

— Хусий побывал в тайном месте, где беседовал со священниками Авиафаром и Садоком; потом из этого дома вышла служанка; она миновала городские ворота и направилась к источнику Рогель. У источника Рогель служанка встретилась с Ионафаном, сыном Авиафара, и Ахимаасом, сыном Садока, после чего те двинулись к Иордану, мы — за ними.

— Хвалю за службу, — сказал я. — Служанка взята?

— Взята.

Привели служанку. Выглядела она испуганной и потрепанной, так как обращались с ней весьма сурово.

— Так что же ты передала Ионафану и Ахимаасу, сыновьям священников, при встрече у источника Рогель? — спросил я.

Она бросилась мне в ноги и заголосила:

— Раба ваша поклялась пред Богом священникам Авиафару и Садоку, что будет молчать.

Переубедить ее не удалось ни добрым словом, ни угрозами; пришлось кликнуть несколько дюжих мужчин и велеть, чтобы они развязали ей язык. Всю ночь провозились они со служанкой, но она упорствовала, а под утро ее крики стихли, она умерла, так ничего и не выдав.

К полудню прибежал другой из моих молодцов и доложил:

— Мы выследили священнических сынков до Бахурима, что на границе Иуды. В Бахуриме они зашли в один дом. Окружив его, мы ворвались туда, все обыскали, но ни Ионафана, ни Ахимааса не нашли; хозяйка уверяла, что они ушли за реку. Уже стемнело, поэтому мы дождались утра, чтобы найти их следы, однако утром никаких следов не обнаружилось; люди бранили нас, мол, слуги Давидовы их притесняли, а разбойники Авессаломовы грабят, поэтому мы поспешили вернуться и рассказать о случившемся.

Позднее было установлено, что Ионафан и Ахимаас спрятались в колодце на дворе того бахуримского дома; хозяйка растянула сверху покрывало, на которое насыпала крупы. Донесение Хусия попало через Иордан в Маханаим, где засел Давид; благодаря этому донесению Давид сумел сделать необходимые приготовления; у меня же не оказалось в руках никаких доказательств для Авессалома против Хусия, а также священников Авиафара и Садока.

Оставалось лишь следить за тем, как неспешно собирается войско Авессалома, как идут ссоры из-за нехватки припасов, как солдаты нападают на окрестные деревни и грабят крестьян, а потом пьянствуют, распутничают; многие разошлись по своим домам и кочевым шатрам. Если же кто и начинал говорить о деле Божьем, того высмеивали, называли дураком, ослиной башкой.

Этих примет было достаточно, чтобы понять, какова воля Божья; мой добрый совет отвергнут, значит. Господь обрек Авессалома на погибель. Когда Авессалом решил наконец переправляться через Иордан во главе своего разношерстного воинства, я оседлал моего осла и отправился домой, в Гило.

Там я собирался сделать кое-какие записи, привести в порядок некоторые дела и отдать последние распоряжения, прежде чем подобрать себе веревку покрепче.

Я отложил последнюю табличку; у меня было такое чувство, будто я пережил все те дни рядом с Ахитофелом.

— Гляжу, ты закончил, — сказал Иоглия. — Ну как? Хочешь купить?

Еще бы не хотеть! Записки проясняли многое из того, что раньше казалось темным. Но денег у меня было с собой маловато, а на них предстояло еще жить некоторое время. Кроме того, как перевезти столь опасный, секретный груз при моем-то опальном положении?

— Возьму недорого, — сказал Иоглия. —

Всего двести пятьдесят шекелей.

Я рассеянно улыбнулся.

Он заколебался.

— Ладно. Двести двадцать пять. Я взглянул на потолок.

— Это грабеж! Двести.

— Слушай, Иоглия, — сказал я, — можешь сохранить мне эти таблички за скромный задаток?

— Что значит «скромный»?

— Двадцать шекелей.

— Двадцать? Мой отец Ахитофел, да упокоит Господь его душу, из могилы встанет. Двадцать! Он начнет приходить ко мне не только в новолуние, а еженощно, за исключением субботы, чтобы…

Он запнулся.

— Что там такое? — вскрикнула Лилит.

— Конница, — проговорил я. — Отряд всадников.

Губы Лилит зашептали неслышную молитву.

— Хорошо, давай двадцать, — поспешно согласился Иоглия. Всадники приближались.

— Давай пятнадцать! Только побыстрей. Я спрячу таблички. Я накрою бочки, и никто их не заметит. Давай десять! Давай…

Всадники были уже у ворот. Они орали:

— Где тут Иоглия? Где сын того, чье имя вычеркнуто из памяти людской по решению гилонянских старейшин?

— Здесь я, — промямлил Иоглия. Во двор ворвались запыленные солдаты.

— Пусть Бог то и то со мною сделает, — гаркнул их начальник, — если это не тот пес, который бежал от царя, не сказав ни слова своему другу Ванее, сыну Иодая. Недаром мой господин Ванея приказал: «Обыщите всю страну от Дана до Вирсавии, но притащите мне Ефана, сына Гошайи. Кто найдет его, получит награду!»

Ну, ПОШЛИ!

Он связал мне руки за спиной, мою наложницу Лилит связывать не стали, она поплелась за мной.

Да славится имя Господа, который взвешивает человека на весах с чашами боли, тоски и отчаяния. Мучители привели меня к Ванее, и я пал ниц перед ним.

— Мой господин, — сказал я, — взгляните на мои кровоточащие руки, содранные до кости ноги, на мое тело, которое стало почти сплошным синяком. Меня жестоко били, подгоняли, единожды лишь сунули ковш вонючей воды, а хлеба дали столько, что и собака бы не наелась; когда я падал от слабости, меня поднимали пинками и бранью. Моя наложница Лилит хотя и ехала на осле, но ее всю дорогу оскорбляли такими словами, которые дочери Израиля и слышать-то не пристало.

Насупившись, Ванея повернулся к начальнику приведшего меня отряда:

— Разве я не приказывал, чтобы с ним обходились вежливо, сообразно его званию?

— Верно, — ответил тот, — был такой приказ, мы и обходились с ним сообразно его званию книжника, имеющего весьма сомнительные взгляды.

Ванея велел развязать мои руки. Он позволил мне подняться, предложил мяса, сладостей, ароматной воды, потом сказал:

— Видишь, до чего превратно толкуются слугами приказы господина. Впрочем, урок пойдет тебе на пользу, недаром говорит пословица: «Мудрец становится от поучения еще мудрее, а праведник еще праведнее».

Я попридержал язык, но про себя подумал: гиена скалится, даже когда улыбается.

— Ну, ладно. — Ванея жестом велел остальным выйти. — Садись-ка, Ефан, на подушки и слушай хорошенько, ибо не из пустой прихоти приказал я искать тебя от Дана до Вирсавии, чтобы привести сюда.

— Раб ваш весь обратился в слух.

— Помнится, на одном заседании комиссии я уже говорил, что собираюсь предать Иоава суду. — Ванея поиграл желваками на скулах. — После того как брат царя Адония получил свое, Соломон одобрил мое намерение.

— Мудрость мудрейшего из царей несравненна, — сказал я.

— Поскольку Иоав доверился тебе, — продолжил Ванея, — а также поскольку ты до известной степени прикосновен к преступной связи Адонии с госпожой Ависагой, а значит, и сам совершил преступление, ибо не донес мне о ней, то я собираюсь вызвать тебя на суд свидетелем.

Он глядел на меня словно на муху, увязнувшую в густом сиропе.

— Разве Иоав не признается сам во всем, что от него ни потребуют? — спросил я, стараясь выглядеть спокойным. — Кому нужны свидетели при таком обвиняемом?

— Кому нужны свидетели! — мрачно повторил Ванея. — Признаний у нас за последнее время больше, чем нужно. Не успеешь обвинить человека, например, в недозволенных мыслях, как он тут же сознается. Обвинишь его в том или ином уклоне, групповщине, моральном разложении, заговорщицкой и подрывной деятельности, он опять сознается. Народ Израиля даже перестал сомневаться в подобных признаниях, люди только плечами пожимают. До чего же дойдет наше судопроизводство? Вот почему царю нужен свидетель, у которого не подмочена репутация и который слывет человекам ученым, а главное — честным.

— Разве свидетель, выступающий в суде, не должен быть очевидцем предполагаемого преступления или хотя бы иметь о нем сведение из первых рук?

— скромно спросил я. — Ведь писано же: «Не лжесвидетельствуй!» — Я ни в коем случае не принуждаю тебя лжесвидетельствовать, — сказал Ванея. — Все твои показания я вручу тебе самолично, и ты лишь добросовестно перескажешь то, что узнал от меня. Ничего другого от тебя не требуется.

— Что же это за показания, которые раб ваш должен добросовестно пересказать?

Ванея вызвал писца, тот принес несколько табличек и разложил их передо мной. Ванея же взял тянучку, сунул ее в рот, развалился на подушках и велел мне:

— Читай!

СВИДЕТЕЛЬСКИЕ ПОКАЗАНИЯ ЕФАНА, СЫНА ГОШАЙИ, ПРОТИВ ИОАВА, СЫНА САРУИ, БЫВШЕГО ПРИ ЦАРЕ ДАВИДЕ ГЛАВНЫМ ВОЕНАЧАЛЬНИКОМ.

ПОДГОТОВЛЕНО ВАНЕЕЙ, СЫНОМ ИОДАЯ, И ПРЕДОСТАВЛЕНО ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ ЕФАНУ. В СКОБКАХ ПРИВОДЯТСЯ МЫСЛИ ЕФАНА, ВОЗНИКШИЕ ПРИ ЧТЕНИИ ОНЫХ ПОКАЗАНИЙ —

Свидетельствую высокому суду и народу Израиля о нижеследующем.

Придя в Маханаим, Давид осмотрел людей, бывших с ним, и поставил над ними тысяченачальников и сотников; он разделил свое войско на три части; одну треть он отдал под предводительство Иоава, другую — под предводительство Авессы, брата Иоава, третью — под предводительство гефянина Еффея.

Царь сказал своим людям: «Я сам пойду с вами В сражение».

(Примечательный штрих, особенно если учесть, что последнее время Давид вел свои войны из царского дворца в Иерусалиме.)

Но народ отвечал ему: «Не ходи; ты один то же, что нас десять тысяч; для нас лучше, чтобы ты помогал нам из города». И стал царь у ворот, и весь народ выходил по сотням и тысячам. И приказал царь Иоаву, и Авессе, и Еффею, говоря: «Сберегети мне отрока Авессалома». И все люди слышали, как приказывал царь всем начальникам об Авессаломе.

(Даже если допустить, что столь непримиримый человек, как Давид, тем не менее сделался заботливым отцом по отношению к своему взбунтовавшемуся сыну, то зачем так подчеркнуто принародно отдавать приказы? Не хотел ли он таким образом загодя обеспечить доказательства своей непричастности к смерти Авессалома?)

Высокому суду и народу Израиля известно, чем кончилось сражение в лесу Ефремовом; двадцать тысяч человек войска Авессаломова были поражены в тот день, и лес погубил народа больше, чем истребил меч. Что же до Авессалома, то он скакал на своем муле. Когда мул пробегал под ветвями раскидистого дуба, Авессалом запутался волосами в ветвях и повис между небом и землею, а мул умчался.

И увидев это, некто и донес Иоаву. Иоав сказал ему: «Вот, ты видел; зачем же ты не поверг его там на землю? Я дал бы тебе десять сиклей серебра и красивый пояс».

(Эти слова Иоава, вполне сообразные тогдашним обстоятельствам, теперь как бы доказывают, что во всем виноват только он.)

Тот человек отвечал Иоаву: «Если бы положили на руки мои и тысячу сиклей серебра, и тогда я не поднял бы руки на царского сына; ибо вслух наш царь приказывал тебе, и Авессе, и Еффею: „Сберегите мне отрока Авессалома!"“

(Невиновность Давида подчеркивается снова.)

Тогда Иоав сказал: «Нечего мне медлить с тобою». И взял в руки три стрелы и вонзил их в сердце Авессалома, который был еще жив на дубе. И окружили Авессалома десять окруженосцев Иоава, и били Авессалома, пока он не умер.

(При необходимости это можно выдать за еще одно доказательство вины Иоава.)

И взяли Авессалома, и бросили в лесу в глубокую яму, и наметали над ним огромную кучу камней. И все войско его разбежалось, каждый в шатер свой. Давид, сидевший между двумя воротами, узнал, что Господь отметил за него всем, которые подняли руки свои на царя, и что Авессалом мертв, тогда Давид смутился, и пошел в горницу над воротами, и плакал: «Сын мой Авессалом! Сын мой, сын мой Авессалом! О, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!»

(Похоже, Давид и впрямь мучился. Его скорбь кажется неподдельной, впрочем, она выражается почти так же, как тогда, когда погибли Саул и Ионафан, Авенир и другие, то есть те, кто оказывался на пути у избранника Божьего и потому был устранен.)

эй Господин Ванея был столь милостив, что велел доставить меня на носилках в дом No 54 по переулку Царицы Савской. Кажется, глаза мои сроду не видели ничего милее этого покосившегося домика со щербатым фасадом и просевшей крышей, за который приходилось платить в царскую казну немалые деньги.

Дома меня уж ожидала пришедшая раньше Лилит, а также мои сыновья Сим и Селеф и их мать Олдана; вот только Есфирь, любимая супруга моя, не вышла на порог приветствовать меня.